Тетралогия Порог, ч. 1

Якуб Новыкив-Кшеминьски
ПОРОГ
(художественная молитва)
 
 
Внимание: личность главного героя повествования является полностью вымышленной автором. Любое совпадение с реальными людьми является СЛУЧАЙНЫМ.
                Посвящаю:
                Президентской Паре Речи Посполитой,
                Ксёндзу инфулату Роману Инджейчику,
                Анджею Пшевожнику,
                Станиславу Микке,
                и Всем Мученикам Смоленского Преступления.
 
                «Страшна смерть, хоть даёт нам жизнь вечную»
                (Св. сестра Фаустына Ковальска, Дневничок, 321)
 
                «Кто украл у меня кошелек и сотовый?!»
                (цитата)
 
I
1.
Смерть легко можно не заметить.
Ведь она - продолжение жизни.
Когда-то Он не заметил, как умер духовно.
Не заметил Он также и своей физической смерти. Термобарический снаряд оказался прямо под его креслом в брюхе самолета. Поэтому Он ничего не услышал, ничего не ощутил. Не услышал звука взрыва, который Его убил – скорость смерти превышает скорость звука. Не слышал нечеловеческих женских криков, не почувствовал, как его собственное тело разорвалось на куски. Не видел, как тела Его соседей по салону Ту154М рвет и разбрасывает на кровавые бесформенные ошмётки сатанинская сила русской термобарической бомбы. Молниеносная и внезапная смерть не дала Ему почувствовать ни малейшей боли. Только в одно неуловимое мгновенье у Него сменился вид перед глазами – обычный на какой-то странный… И тем более странный, ибо попросту абсолютно неожиданный для Него. То, что Он внезапно увидел, переходило всякие границы Его прежних, не возбуждавших никаких сомнений понятий и убеждений. Как, впрочем, любого другого, нормального современного человека, прагматика, позитивиста, которому абсолютно чужды идеализм и иллюзии, не верящего в подарки святого Николая и остальные средневековые бредни.
К Его огромному удивлению, все оказалось не так просто. Не говоря о правильности.
Хоть все начиналось так обычно…
2.
…а вот Его жена почему-то так не считала.
Даже совсем наоборот: сразу после того, как она узнала об этом полете, слез и криков было более чем достаточно:
- С ума сошёл?! Где твоя голова, придурок?! Жить надоело, да?!! Лететь с Качором1!!!
Он, как всегда, рассудительно и рационально аргументировал правильность решения. Чем рассудительней, тем быстрее одна из обычных истерик Его жены достигала самых запредельных степеней:
- Смерть! Или жизнь! Ничего не понимаешь? – аж до сих пор?! Нет уже речи о ваших ничтожных играх, о вашем жалком «европейском сообществе», которого нет, не будет, и никогда – слышишь! – никогда не было! Нет ваших трусливых самообманов, басен – есть жизнь и смерть! И ничего больше, ничего, кроме них, болван ты такой!!!
Любопытно, что варшавский салон был неизменно восхищен манерами и стилем Его жены (а что там за твоей спиной говорят, того и черт не знает). Но дома аристократические манеры так же неизменно и достаточно быстро сменялись на обычное презрение и вульгарность рыночной торговки, а стиль не превышал мелкой гордыни и похоти местечковой еврейки во множестве поколений. Проведя много лет с убежденным европейским социалистом с серьезным стажем, Его жена страшно (хотя и скрытно) ненавидела, подобно быкам, все красное – не исключая одежды, белья и макияжа. Однажды Он все-таки не выдержал, и в лоб спросил жену: зачем же она живет с ним, одновременно так ненавидя все то, что есть Его ценностями и искренними убеждениями. Ответ оказался, к Его немалому удивлению, почти равнодушным:
- Мама говорит: живи хоть с чёртом, если он тебя кормит. А ты даже не чёрт, а поляк.
3.
Так же тайно завидовала она другим еврейкам, которым повезло иметь мужей соплеменников – естественно, с толстыми кошельками и теплыми постами. В момент их знакомства Он всем этим уже обладал, кроме – к разочарованию невесты – еврейского происхождения. Да, ненависть и зависть Его жены были всегда тайными, но из-за этого не менее доминирующими эмоциями. Но для Него, живущего с ней столько лет, уже, к сожалению, давно не было никаких там тайн. Впрочем, Его жена вполне обладала определенными качествами. О таковых когда-то в молодости, в армии, ему шепотом рассказывал после отбоя Его земляк и сосед по казарме Мачек, большой знаток (как сам же о себе и говорил) женщин, не говоря о девушках:
- Парховки!! Вот кого е…ь и е…ь! Может быть жидовка так страшна, ну как война атомная, - а зато в кровати не знаешь, кто тут кого имеет, ты ее или она тебя – а реально, так она тебя стопудово!
И Мачек оказался, в конечном счете, абсолютно прав. Тем более что – от души там, или нет – дом их общий содержала Его вторая жена, в отличие от первой, просто образцово. Разным там кухаркам и горничным не доверяла, и денег было жалко, помимо их множества. А уж когда шла речь о внешней представительности… И интуицию имела типично национальную (кстати, знаток женщин и девушек Мачек не обошел в свое время и эту важную черту евреек). Вообще, интуиция эта на самом деле есть, и очень неплохая, даже знаменитая из множества литературных произведений. Имеет единственную соперницу в лице цыганской интуиции.
…Также и на этот раз наследственная интуиция Его женыне подвела.
4.
Он всегда хорошо знал, что делал. И то, что надо делать. Слово «Катынь» звучало для Него как-то досадно, неприятно, как слово «веревка» в доме родственников повешенного. Так же, как и Его коллеги по партии, Он был сторонником тихого забвения этого досадного, скверного и на сегодня совершенно неактуального – а даже угрожающего спокойной жизни давнего исторического эпизода. Он решительно не мог понять бетонных фанатиков, которые постоянно и упорно обвиняли соседей с Востока в геноциде, отсутствии покаяния, плохих намерениях на будущее и – ну, не бред ли? – стремлении вскоростиучинить новый Катынь.  Опыт же и здоровый рассудок гласят, что споры с сильным никогда хорошим не закончатся. А тех восточных соседей Он считал сильными, несмотря на их реальное состояние. Это реальное состояние выглядело все хуже и хуже – с одновременным ростом их фирменной подлости и агрессивности. Но что значит реальность рядом с серьезной аналитикой?
Итак, на этот раз Он решился полететь. Вопреки всему. Ну, вот и пусть потом опять крик не поднимают, что Его партия плюет на национальные ценности. Политика – ну, и все. Хоть самого Главу делегации Он не только не любил, - нет, это было бы слишком слабо сказано. Он был одним из активнейших и успешных участников постоянных и многочисленных нападок на Главу – как открытых, так и (постоянное общение с женой даром не прошло) тщательно укрытых. Но: надо, значит надо, цель того требует, вот.
Поэтому Он полетел. Несмотря на крики и театральные истерики жены. Соседей, к которым надо было лететь, Он опасался, конечно. Но убеждения европейского оптимиста и – как последняя капля – впечатления после визита в брюссельскую штаб-квартиру НАТО сделали свое.
Фатальное решение.
По земным меркам.
5.
- Где кошелёк и сотовый?!
Его первые слова на границе веры и ее отсутствия.
 
 
 
6.
Как уже известно, Он не обратил внимания на свою физическую смерть, точно так же, как и на предыдущую духовную. По этой самой причине физическая смерть наступила для Него, как обычная перемена положения тела. То есть: внезапно Он перестал… сидеть. И начал стоять. Это было первым Его удивлением. А Его первым действием в столь неожиданных обстоятельствах оказалась проверка содержания карманов черного костюма от Van Cliff. Там не оказалось роскошного портмоне из крокодиловой кожи и мобильника Vertu. В портмоне, кроме некоей фотографии, была приличная сумма в польских злотых и евро, немного в долларах, не считая кредитных карт и стоимости самого портмоне; сотовый телефон к разряду самых дешевых также не принадлежал. Поэтому Он возопил с возмущением:
- Кто украл у меня кошелек и сотовый?!
Элегантное портмоне от Brian Lichtenberg явно не заслуживало скромного названия «кошелька». Несмотря на это, ответ на столь естественный вопрос, однако, не прозвучал.
 
Тогда Он, наконец, увидел, где стоит. И увидев, забыл обо всех утраченных предметах и ценностях. Даже временно потерял дар речи.
7.
Перед Ним был тот самый домик, где Он появился на свет. На той самой улочке маленького, глубоко провинциального городка, которая шла вниз с горки, от шоссе до шпагатной фабрики. Кусты сирени, маленький садик груш и яблонь, деревянный старый забор, калитка с запором на так знакомый гвоздь, который когда-то, страшно давно, вбил Он сам. Это был домик Его дедушки и бабушки…
 
Шок Его, впрочем, длился недолго, потому что очередной крик был уже выражением не возмущения, а удивления, и даже крайней удрученности:
- Где я?! Где самолет, Езус?!!!
О пассажирах речи не было.   
8.
И в этот момент услышал ответ:
- …Ну, наконец…
 
9.
Домик стоял такой убогий, старый, низенький. Он казался еще меньше, чем в детстве. Старые доски с дырочками от древесных червей, дешевый шифер потерял цвет от старости. Потемневшая кирпичная труба… Низкое крылечко, на ступеньках которого так любила сидеть бабушка…
…А теперь на бабушкином крыльце не сидел, а стоял какой-то чудаковато одетый тип. Особенно бросалась в глаза коричневая горская шляпа с пером. Серая куртка по моде сороковых годов прошлого века к шляпе откровенно не подходила, как и узкие джинсы с огромными солдатского вида ботинками из красной кожи на толстенной подошве.
- …Отныне о том будут спрашивать ежедневно.
10.
Сказав это, странный тип почти весело на Него посмотрел.
- Да, точно вот так и будут спрашивать: где мы? Где самолет, Езус?..
И тут же глаза чудаковатого типа стали очень, даже крайне грустными. Стоя относительно далеко, за забором, Он этого не увидел, но почувствовал. Он давно был близорук, носил очки, но и в них не видел очень уж далеко. Даже на таком маленьком расстоянии, которое отделяло Его от чудака на бабушкином крыльце…
- …Пока еще ничего ни у кого не украли. Но скоро украдут.
После короткого молчания тип обратился впрямую к Нему:
. Послушай… А почему ты стоишь там, за забором? Ты ведьдома. Иди же!
Тип говорил ласково, с выраженным и абсолютно непонятным сочувствием, своим странным голоском подростка, так контрастирующего с видом убогого старичка. Несмотря на это, слова чудака вызвали у Него очередную волну возмущения:
- Извините! Мой дом в Варшаве!
11.
Тип на крыльце грустно улыбнулся:
- В Варшаве? Ты уверен? Это вот там ты хозяин: в Варшаве, на улице… дом… квартира…?
 
Его поразило даже не то, что какой-то сельский старичок знает Его, высокопоставленного столичного чиновника, точный варшавский адрес:
- А кто же там хозяин, как пан думает?!
12.
Тип начал сходить с крыльца. Четыре ступеньки, не больше. Он сразу вспомнил это число.
- Мнение Пана на этот счет я пока не знаю. Но мое мнение может совпасть с Панским…
Забулдыга старый, подумал Он, повторяет за мной, как попугай, склероз ходячий…
- А почему это пан так думает, что мнение пана может совпасть с моим?..
В Его словах было не меньше яду, чем в обычных сентенциях Его жены на предмет кого-то с салонных панов, а особенно пани… Было досадно и странно, что паном может оказаться необязательно Он…
Тип приближался к Нему неестественно медленно.
- Видишь ли… Здесь везде равенство. Настоящее равенство. Все паны. Но я, вообще-то, имел в виду иного Пана…
13.
Чудак подошел к калитке. Движением пальца повернул гвоздь, открывая, как открывал Он сам маленьким мальчиком – аж до двенадцатого года жизни…
- …Правдивое равенство, настоящие паны, настоящий Пан. Привыкай к правде.
Странный старичок, непонятно откуда находящийся в Его доме, который Он сам не хотел считать своим, при слове «правда» перестал улыбаться. Он увидел чудака близко. И сразу же убедился, что это никакой не старичок. Лицо молодого хлопца, почти подростка. Мужественное и прекрасное. Чудесные, широко открытые детские глаза. Из-под коричневой шляпы спадали аж до плеч необычайные, как будто серебряные волосы, которые на расстоянии казались Ему седыми. Таких Он не видел у самых совершенных моделей и манекенщиц. Не говоря уже о салонных пани и паненках…
- …И к настоящей красоте тоже привыкай…
Снова лицо старичка-аполлона осветилось улыбкой. Он никогда в жизни не видел настолько чистой и необычайно ласковой улыбки, даже у знакомых Ему детей. Самым интересным было то, что это новое впечатление внезапно Его успокоило.
14.
Непонятный чудак замолчал, все еще улыбаясь, как дитя. Он поймал себя на мысли, что с такой лаской на Него не смотрел никто за всю Его жизнь. Кроме Его бабушки и дедушки.
- …Прошу тебя… Разговаривать с хозяином на улице возле его дома… Это как-то невежливо. Со стороны хозяина…
Улыбка сменилась на выражение какой-то наивной детской просьбы, даже мольбы.
- Пригласи меня к себе. Пожалуйста…
Чудак-юноша-старичок отворил калитку, все еще моля Его взглядом широко раскрытых детских глаз. Это было неправдоподобно. Он решительно не понимал, что происходит. В чем дело, хотелось не только спросить, но и завопить… Но вдруг… Неожиданно для себя самого, уже не в первый раз во время короткого пребывания в этом знакомом с детства новом месте, Он подошел к калитке и повторил последнее слово старичка-подростка:
- Пожалуйста…
15.
Старичок – адонис пропустил Его перед собой, как вежливый гость хозяина. Он не возражал. Шёл до крыльца по дорожке, которую дедушка посыпал песком раз в неделю старой немецкой лопатой. Чувствовал тепло песка через подошвы ботинок от Prada. Казалось, что жалкое расстояние в несколько метров Он преодолевает как-то ненатурально медленно…
Наконец, песочная дорожка закончилась.
Он взошел на первую ступеньку их старого крыльца.
16.
Старая ступенька жалобно застонала под ногой в ботинке от Prada.
И Он застыл с одной ногой на доске ступеньки, а другой на песочной дорожке.
Ибо все стало ясно.
17.
Он медленно опустил ногу со ступеньки обратно на песочную дорожку. И всем собой привалился к полусгнившим деревянным перилам.
Потом, не глядя на гостя Его чужого дома, глухо спросил, а скорее заключил:
- Меня нет?
18.
И немедленно услышал за собой тихий и чистый смех гостя.
 
- Ты так думаешь? И серьёзно?
Он оторвался от перил и встал лицом к гостю Его чужого дома. Под шляпой горца с белым пером серебряные волосы гостя шевелил невидимый ветерок.
- …Любопытно все-таки… Твой дом в Варшаве, улица… номер… квартира… Тебя нет…
Неописуемо прекрасные глаза гостя Его чужого дома смеялись. И Он пил этот немой смех, как случайную воду в пустыне.
- …А с кем я разговариваю? Кого вижу? Того, кого нет? То есть, меня тоже нет?
Гость не выдержал комизма нелепой ситуации и снова начал смеяться в голос – малюсенький серебряный звоночек, которым бабушка звонила Ему, когда Он был младенцем, не имея ничего другого, чтобы успокоить дитя. Ведь мама умерла вскоре после родов, когда ей было девятнадцать, а Ему два месяца. А отец имел тогда уже другую семью…
19.
Прекрасный чудак перестал смеяться.
- Наверное, ты прав. Хозяин из тебя пока никакой. Ну да, ведь и к этому надо привыкнуть.
Глаза странного гостя говорили на своем языке. Ничего не говоря, столько выразить, подумал Он.
Но Ему хотелось, чтобы гость все-таки говорил.
- Пока ты не хозяин, потолкуем здесь. На пороге.
На мгновенье в ласковом голосе гостя проскользнула необычайная грусть. Он смотрел в широко открытые глаза гостя. Неужели плачет, подумалось Ему. Гость встряхнул головой. Серебряные волосы упали ему на лицо…
- Тем более… Такое все-таки лучше выслушать стоя…
20.
- …Воистину так.
Он понял, что сейчас должен услышать что-то поразительное. Как минимум… Даже на фоне предыдущего. Голос и глаза гостя юноши-чудака-старичка – только из-за этого Он не упал в обморок. И еще из-за своего незнания о том, что здесь упасть в обморок просто невозможно.
- Сделаем так… Я тебе сейчас что-то скажу. Это самое важное. И самое лучшее из всего, что тебе когда-то  было сказано.
Он молчал.
- Самое важное я уже сказал: ты дома…
21.
Он переживал бурю ощущений. Голос и глаза прекрасного чудака успокаивали Его. А в голове звучало: тебе не изменить то, что скоро услышишь…
- …наверное, не надо объяснять: дом это то место, где хозяин ты. А хозяин ты там, где тебя любят.
И тогда Он завопил:
- Где любят?! Где хозяин?! В будке собачьей любят?! В развалюхе?! Вот в этой?!!
Гость заправил под горскую шляпу непослушную серебристую прядь.
- Ну, именно… ГДЕ, а не КТО… Но это никакая не будка.
Никакая не будка… Издевательство какое-то…
- Это порог. Только порог, понимаешь?..
22.
Гость на что-то решился. Он увидел это в лице под горской шляпой, где необыкновенная красота уступила место необыкновенному мужеству. И еще чему-то такой гигантской силы, о существовании  которой Он даже не подозревал до сих пор.
И тогда Он произнес то, о чем по нормальной логике должен был спросить в самом начале:
- А где ВСЕ?
23.
Гость заплакал.
Было непонятно, что именно значат эти крупные и чистые, как хрусталь, слезы – крайнюю печаль или наибольшую радость.
Гость плакал, как плачут дети, отирая лицо ладонями. Плакал и шептал: «что же там сейчас творится, что творится… а что еще будет, Езуню, Пане Милостивый…»…
Поэтому Он спросил:
- Где там? Что творится, на милость Божью?!
Последние Его слова прервали плач гостя.
- Как? Ты сказал: на милость Божью? Не послышалось ли мне? Нет, вот так ты и сказал. Ну что же…
Гость вытер последние слезы. Мука и радость в огромных глазах сменились на сосредоточенность.
24.
- Начало положено. Хвала Тебе, Пане. Начинаем.
Молниеносность, с которой в глазах гостя появилась торжественность, в очередной раз поразила Его.
- Искренне помолился. Значит, можешь услышать. Итак: вас всех убили.
25.
Ничего подобного с Ним никогда еще не было. Не каждый день человек оказывается убитым…
- То есть… как?..
Тихий голос гостя в этот момент стал таким грозным, какого не было даже у Его с Мачкем взводного. Страшно было слушать…
- В ИХ ВООБРАЖЕНИИ УБИЛИ…
В глазах гостя Он увидел бездну такого жуткого всесокрушающего гнева, что поневоле попятился… Гость говорил очень тихо… Но Ему показалось: ядерная бомба ничто…
- …Огнем… Огнем и мечом… С неба и из-под земли… С воды и из-под воды… С Востока и с Запада… НАВЕЧНО В ОГОНЬ…
Но гость ощутил огромный страх собеседника. Всеразрушающая буря погасла.
- …Это я о тех бесах. Прости меня…
И, как виноватое дитя, опустил голову.
29.
Он спросил механическим голосом, как автомат:
- Кто нас убил?..
И тут же нашел ответ. Но и он прозвучал, как вопрос:
- Русские?
Гость успел остыть от страшного гнева:
- Да. Они исполнители. Но вообще, убийц гораздо больше. В разных странах. Также и в Польше.
Он устал поражаться, был выжат, как лимон.
- В Польше… И кто же в Польше?..
Гость глубоко вздохнул:
- Один из них вчера утром обещал тебе поддержку на осенних выборах.
30.
Он молчал. Жена была права…
- Как нас убили?
Глубокий вздох гостя.
- Термобарическая бомба. Перед этим устроили так, чтобы вы все оказались в одном самолете…
Тогда Он опять завопил:
- И Этот ваш хваленый Пан до такого допустил?!!
Он уже почти знал, где находится.
31.
На лице гостя снова появилась улыбка. На этот раз это была улыбка отца, который учит маленького сыночка пользоваться ночным горшком:
- Это и твой Пан. И мой. И вообще Пан. Поэтому человек человеку не может быть паном. Но все-таки есть… Такие самозваные паны вас убили… Как ОНИ думают…
Бешенство Его, однако, росло:
- Но почему… ?!
Лицо гостя стало так серьезно, что Он осекся на половине фразы…
- Я скажу тебе, почему.
 
 
32.
- …Твоя жена… Как она не хотела этой поездки… плакала, кричала, как тебя ругала… Почему, по-твоему?
В первый раз Он улыбнулся:
- «Их» интуиция…
Гость вздохнул так, как будто нес на себе весь мир.
- Ужасная близорукость…
Он снова удивился:
- Минус четыре, не такая и ужасная. Средней степени…
- Средней?! Раны Божьи! Слепота, абсолютная! Как у последнего крота!
Гость воздел руки до неба. Он увидел ЭТО небо, также впервые. Небо как небо…
- …Просто не хотела потерять источник кормления. Потому, что ей было об этом ПРЯМО СКАЗАНО. В тот самый день, когда она так упорно тебя спрашивала о вашем совместном счете в банке UBS. И про завещание… Вообще, эта женщина весьма хорошо информирована…
Он вспомнил этот день. И вспоминать-то особенно не надо, три дня назад, седьмого апреля. Но тогда Он это проигнорировал, - обычная «их» забота о деньгах.
- И после этого утверждаешь, что ты ТАМ ХОЗЯИН? Серьезно, с полным убеждением!
Он завопил, почти завизжал:
- Меня любит дочь!..
В глазах гостя заплакала мука. Губы раскрылись, и Он услышал картавый и сварливый голос. Точный голос Его дочери, как бы с какой-то шпионской записи:
- «…И ты считаешь это г`азумным, мама? Г`азпог`ядительным? А если с папой что-то случится? Ну, что-то там? И что, а? Ну что, что нам тогда? Сама говог`ишь, завещания как не было, так и нет – а г`азве не знаешь, что такое его пег`вая жена? А нам что тогда делать, а? Остаться нищенками в этой вонючей Польше, да? Ходить к их паг`икмахег`ам, с Каськами и Маг`ыльками в очереди?!»…
Он бешено завыл:
- А, ты ещё мне провоцировать! Лжешь! Прочь от меня, провокатор!!
Он хотел еще добавить, что Его юристы и адвокаты оставят гостя без штанов в суде. Но вовремя остановился. Иди, знай, какие тут нормы юстиции, в этой божественной психушке…
Гость вздохнул.
- В этот момент ложь умирает даже на земле. Провокации, правда, там еще продлятся некоторое время. Но здесь ничего такого давно уже нет. Когда-то Михал вышвырнул отсюда ложь с провокациями раз и навсегда.
Боль была такая, что ему уже не было дела до какого-то Михала и его михаловских поступков и подвигов… Ясно было единственное: с «записи» гостя перед ним только что предстала фатальная правда.
33.
- …А теперь представь себе. Ты послушался жену. И вот, сегодня ты ТАМ, а не ТУТ. То есть, не в ТУ-154М производства тех земных бесов. Что бы ты сказал сейчас? Что бы ощутил?
Он молчал.
- А теперь смотри!
Гость быстро поднял руку в направлении другого домика через дорогу. Когда-то там жила Ида, еврейка медсестра, которая грязными руками и плохо стерилизованным шприцом едва не отправила Его туда, где Он был теперь, только в возрасте около годика. Потом та несчастная совершила самоубийство, повесилась… Он посмотрел в указанном направлении, но дома несчастной медсестры Иды там не было.
34.
Вместо домика Его неудавшейся убийцы и самоубийцы оказалась площадь. Он ходил через эту площадь миллионы раз, до дворца и обратно. Но сейчас Он едва узнал эту площадь. Вместо брусчатки одно сплошное пространство огня и цветов в обрамлении толп молящихся, плачущих – и гневных, грозящих кому-то… На край пространства встали два хлопца в офицерской форме сухопутных войск. Сняли конфедератки, запалили лампадки, знак Креста, уже в конфедератках отдали честь… Направо – и отошли строевым шагом. Он услышал миллионы молитв, Розариев2, Коронок3, которые звучали гигантским и тихим хором… Какие-то хлопцы и девчата уже в харцерских4 мундиркахнесли огромный деревянный Крест…
И тут Он произнес:
- …с этим их пафосом…
35.
Площадь немедленно исчезла. Угрюмая халупа еврейской медсестры-самоубийцы сразу же встала на своем обычном месте и смотрела на Него слепым одиноким окном. Другие низкие окна прятались за кустами сирени.
- Браво. Превосходный ответ.
Улыбка гостя была переполнена горечью.
 
 
 
II
36.
Он понял, что… Он и сам не знал, что именно понял, и понял ли вообще. Просто опустил голову, точно, как чудаковатый гость Его дома, которым Он не хотел обладать.
Сам гость, однако, молчал. Почему-то Ему не хотелось поднять на гостя голову.
- …Ну хорошо… Теперь, по крайней мере, знаешь, почему…
Он поднял голову на голос. И увидел в огромных глазах гостя жалость неописуемую. Без границ и всяких пределов.
- …И ты на самом деле так считаешь? Что настолькожалкое, убогое состояние есть не чем иным, как САМОЙ НАСТОЯЩЕЙ ЖИЗНЬЮ? Как же тебя жаль, ой, жаль, жаль… Езус, Мария!..
37.
Сейчас же за последними словами гостя, за их домом, там, где за низким заборчиком лежал пожелтевший и заброшенный огород одинокой соседки бабушки Альбины, поднялся свет.  Спустя мгновение он охватил всю их улочку от шоссе до шпагатной фабрики. Было странно, что свет дня на этом фоне показался ночным светом Луны... Свет был прозрачным, необычайно ясным и серебряным, под цвет волос гостя.
- Нет, нет, Пане, прошу Тебя! И Ты, Гетманка! Я попробую сам…
На прекрасном лице гостя отразился стыд… И зазвучал девичий голос, чистый серебряный звук: 
- Прости. Просто показалось, что ты в Нас нуждаешься.
- А как мне в Вас не нуждаться?!
Серебряный голос зазвучал необычайно нежно.
- Будь благословен.
И свет исчез.
 
38.
- Это ты кому?
Потому, что Он не видел никакого света. И слышал слова только своего  собеседника последних минут. Гостя, впрочем, это обстоятельство особенно не смутило…
- Считай, что тебе.
Однако Он не поверил гостю.
- Так что… Это ты ИХ видел сейчас?
Гость усмехнулся улыбкой озорника-подростка.
- Кого это – ИХ?
Он почувствовал, что над Ним насмехаются. Стал раздраженный.
- Ты меня за идиота, наверное, имеешь?! Не строй мне тут дурака!
Гость начал внимательно всматриваться в собеседника.
- Любопытно… Тебя – нет. Меня – нет. Дома – нет. Бога тоже нет. Ничего нет. Кроме, конечно, пентхауза номер… на улице… в доме номер… в Варшаве. Трех машин и халупы во французских Альпах с четырьмя спальнями, двумяванными и сауной… Счета в UBS, номер… , филиал Женева…
Гость развел руками:
- И все равно же спрашивает: с КЕМ я только что разговаривал… Ну, так с кем я могу разговаривать? Я, которого нет? Только с тобой, которого тоже нет.
Он не знал, как ответить. А ведь считался «языком-бритвой»…
- Послушай… Ты сам не знаешь, как мне тебя жаль. Если бы имел я человеческое сердце, разорвалось бы от жалости!
Он молчал.
- Но вот наши сердца выдерживают слишком много. Можно сказать, что все. Поэтому говорю тебе: удачи, которая тебе нынче выпала, никто еще не имел в течение неизвестно скольких лет! Или даже веков!
Он молчал.
- ОНИ думают, что убили тебя с остальными пассажирами этого ТУ-154М с дьявольским сюрпризом. Серьезно так думают! До сих пор! И что ОНИ это планировали – тоже думают! И впредь будут думать, черви такие, пока не… А на самом деле – они тебя спасли!!
Вот тут Он не выдержал.
39.
- Ах, вот что? Значит, спасли?! Меня – ну конечно, как иначе… А тех? Ксендзов?! Мохеров5?! А Качора с Качор…
Он сразу замолчал. Даже не потому, что название Качор звучало просто по-идиотски…
- ТЕ сейчас уже дома. А ты стоишь на пороге. И страшно боишься его переступить.
В Нем боролись теперь два желания: высказать всю свою желчь – и узнать, что с Ним будет дальше. Временно выиграло первое:
- Ага? То есть, и писёры6, мохе… ну эти, верующие, патриоты, святые, католики или как их там еще – тоже не были хозяевами? Тоже не имели домов?..
Улыбка гостя лучилась удовлетворением:
- О, это хозяева.  Были, есть и будут. Настоящие. Отличные. На земле и в небе.
Он не отказал себе подпустить яду.
- Вот потому-то Вы и позволили на убийство? Этих самыхсуперхозяев?
Гость согласился с Ним:
- Мы позволили. Но на что? Начни, наконец, мыслить!..
40.
Его желчь перестала выливаться наружу. Но не переставала жечь Его изнутри.
- О каком убийстве ты говоришь? Зачем тебе нужно без перерыва повторять за убийцами, как попугай? Ты уже целую вечность пытаешься показать мне, что нас с тобой нет… Что-то неправдоподобное…
Гость выглядел растерянным.
- …Просто не знаю, что говорить, что делать… Может попросить кого-то в Варшаве, на Черской улице7 номер… любезно написать, что несмотря на термобарическую бомбу, – и ты, и я однако существуем? Что даже разговариваем между собой? Еще и дискутируем аж до полного взаимного изнеможения из-за твоего воистину ослиного сопротивления совершенно ОЧЕВИДНОМУ? Может, поверишь в это после сообщения TVN8?
Он улыбнулся во второй раз за все это время.
- Я составлял не одно такое сообщение. Также являюсь постоянным автором Выборчей…
И остановился. После короткой паузы глухим голосом уточнил:
- …был.
 
41.
Гость прикрыл свои огромные глаза в знак согласия.
- А что бы ты написал об этом так называемом для меня и очевидном для тебя убийстве вас всех?
Он молчал.
- А что ОНИ напишут и скажут? Как ты думаешь?
Он молчал.
- И тебя это устраивает?
Он выкрикнул:
- Нет!
42.
Пристальный взгляд гостя был для Него наградой. Короткой наградой.
- То есть… Да. Ложь тебя больше не устраивает. Только ради одного этого стоило на ТО позволить!
И снова Им овладело бешенство.
- Кощунствуешь?! Что за скотство?! Кто дал тебе право издеваться? Ты кто – Сталин?!
Гость помотал головой.
- Тот ниже. Скажем, там…
И показал пальцем вниз.
- Правда, это место находится не совсем там. Но так тебе будет легче понять.
Гость начал что-то искать в многочисленных карманах своей серой куртки. Наконец нашел, и вытянул из бокового кармана за тонкую дешевую цепочку часики потемневшего от старости, поцарапанного серебра. Нажал на головку. Часики тихо зазвонили «Сегодня в Вифлееме…»9. Очи гостя стали лучиться так, что все Его бешенство разлетелась, как пепел на ветру. Чудак слушал простенькую игру своих старых поцарапанных часиков так, как бы большего блаженства и сладости не существует, и никогда не может существовать в природе… Купался в ней, как в каком-то самом сладком для себя воспоминании… Также и Он слушал тихий звоночек коленды, текущий из руки гостя. Тот опять нажал на головку…
- Это же как будто вчера…
Гость осторожно спрятал часики в карман куртки. Указал лучистым взглядом в неясном направлении…
- …Им ТАМ сейчас звонит Зыгмунт10. А нам ТУТ звонят мои часики. Никакой разницы. Рождение… Большая тайна, благо и счастье огромное. Хоть и настолько болезненное это благо… Ой, как же болезненное…
43.
Его уже ничто не могло поразить.
- И кто родится?..
- Здесь ты…
Голос гостя звучал внешним спокойствием.
- …там – другие хозяева…
Гость вздохнул так, как будто только что сбросил с плеч самую огромную из карпатских гор.
- …Также Свобода. А Правда – и там, на земле, в них, и тут в тебе. Ну, так: будь же благословенна, Правда. И явись, Правда.
Последние слова гость произнес, будто продолжая беседу с Ним.
44.
…И Ему сразу же стало больно смотреть. Как когда-то в детстве, когда Он примерил на здоровые еще глаза бабушкины очки. Внезапно Он ощутил какой-то очень приятный запах, как будто фиалковый…
- Чтобы видеть Правду, очки не нужны. Отдай мне их.
Он снял очки и отдал их гостю. И даже не заинтересовался, как гость смог взять их у Него, стоя на расстоянии.
- …Мы тоже твои Гости. Здравствуй, любимый. Не расстраивайся, прошу тебя. Ничего плохого больше небудет…
Прямо перед ним стояла невеликая щуплая Девушка, даже Девочка, в белой ризке – платьице и невесомом плащике удивительного серебристого оттенка. На Её тонкой ручке сидело малюсенькое Дитя в чём-то таком старомодном и белоснежном, что в давние времена называлось «запасочкой». Дитя ласково и трогательно смотрело на Него чудесными огромными глазами, держась ручками за невесомый серебристый плащик Девицы – Девочки. Гость снял свою горскую шляпу.
- …Ничего, ничего плохого тебе больше не будет, только хорошее. Прости Нас, бедное Мое дитя…
Его потрясло даже не окончательное понимание: Кто теперь стоит прямо перед Ним. Происходило нечтофантастическое, что-то поразительное до полной неправдоподобности: Они безгранично любили Его без всяких причин, жалели Его неописуемо. И был Он любимый Ими, полными нежности и жалости к Нему, - только потому, что Он просто ЕСТЬ. И всё. Он стоял перед Ними необычайно любимый Божьим Младенцем и Его Мамой той несчастной, не взаимной, горькой любовью, которая вечно мучается, страдает и прощает все и несмотря ни на что тому, кого она укрыла навсегда. Которой достаточно одного существования любимого, пусть даже далеко от себя…
Он стал на колени. Опустил голову и произнес:
- Простите меня.
Закрыл глаза – и так, с закрытыми глазами, заплакал.
45.
Его головы что-то коснулось и стало гладить, мягко и нежно. Он открыл глаза, соленые слезы потекли по бритому подбородку. На Нём невесомо лежал серебристый плащик. Это прикосновение подтвердило: да. Для Него зла больше не будет. Никакого и никогда.
- …Прошу тебя… встань…
Голос Девушки – Девочки звучал так, что Его и без того горячий стыд перед собственной слепотой, подлостью, низостью, глупостью запылал с ещё большей силой… И Он услышал тонкий и одновременно полный тёплой силы голос:
- И Я тебя прошу. Пожалуйста, ради Нас с Мамой…
Он медленно поднялся с колен на детский голос Сына Божьего.
46.
Он вытирал ладонью заплаканное лицо. В очах Матки Боскей застыла грусть. Дитя Езус на Её ручке тяжко вздохнуло… Какие же у Них Всех глаза, подумалось Ему сквозь слёзы…
- …Только вот совсем немножечко будешь в чистилище, полсуток  только…
Он слушал, как во сне… Мария говорила тихо, осторожно, с огромной чисто женской заботой, чтобы Его не перепугать, не навредить, не расстроить… Такой безграничной и абсолютной тревоги о себе Он не помнил с времён, проведённых в этой вот старой полуразрушенной халупе, немом свидетеле Его давнего прошлого – также близкого будущего, которое создавалось здесь и сейчас…
- …Только вот до ближайшего Праздника Рождества Моего Сына, это ведь очень скоро…
Дитя Езус застенчиво улыбнулось и ещё доверчивее прильнуло к Маме…
- …А потом за тобой придёт Габриэль. И возьмёт туда, где только добро. Ничего, кроме добра и добрых.
Неожиданно для самого себя Он спросил:
- А кто это - Габриэль?
Дева Мария улыбнулась.
- Ещё не знаешь? Вот этот, которого Мы послали тебя встретить. Вот он, здесь стоит, Габриэль…
Гость-Ангел Габриэль стоял с не менее весёлой и ласковой улыбкой, чем его Гетманка.
- Знаешь… Мы попросили Габриэля, чтобы он преобразился и как-то так переоделся. Чтобы тебя не испугать, дитя Моё бедное… О, Я знаю, что это… Впервые встретиться с Габриэлем в его настоящем виде… Мы ведь с ним старые знакомые. Правда, Габриэль?..
Дитя Езус радостно засмеялось и протянуло из-под запасочки ручки к Габриэлю. Ангел Панский с горской шляпой в руке подошёл к своей воистину Старой Знакомой и необыкновенно трепетно и нежно поцеловал маленькие ручки и ножки, пробитые некогда римскими солдатами посредством иерусалимских гвоздей.
47.
Вдруг Дитя Езус начало шептать что-то на ушко Своей Маме… Прекрасное лицо Марии залучилось радостью и благодарностью.
- …Жемчужинка Моя… Сердечко Моё, Пане Мой любимый…
…И поцеловала Своего и Божьего Сына в мягенький золотистый пушок на головке. Дитя Езус ещё крепче и доверчивей прильнуло к Материнской груди…
- Скоро будут ещё гости, дитя. Много гостей… Только прошу: будь им лучшим хозяином, чем был для Габриэля. Мы скоро увидимся с тобой. Рождество, не забудь!..
- Я не забуду, Гетманка моя –
Это был Ангел Габриэль. Он посмотрел в сторону Габриэля. Ангел Панский снова надел на свои серебряные длинные волосы коричневую горскую шляпу с белым пером. Он быстро повернул голову к месту перед собой. Никого не было… Фиалковый аромат, однако, остался.
- Не огорчайся. Ты ведь слышал – до Рождества…
Ангел Габриэль показал рукой на заброшенный огород бабушки Альбины.
- …А вот они уже здесь.
Пока Он не видел ни души…
- А кто… - начал вопрос…
Но ответ Ангела был уже не нужен.
48.
Через заброшенный и покинутый огород одинокой бабушки Альбины двигалась толпа. Не меньше ста человек. Толпа дошла до забора бабушки Альбины и остановилась перед ним.
- Забор мешает проходу! Сейчас я его уберу! –
Объявил Ангел Габриэль и поднял руку.
49.
Из толпы вышел со своей обычной улыбкой огромный охранник Качора, Дарек по прозвищу «Москва». Сейчас его улыбка была немного растерянной. Не переставая улыбаться, силач Дарек взял и поднял одной рукой забор одинокой бабушки Альбины, осторожно отнёс в сторону и положил на землю.
- Спасибо тебе за помощь, «Москва». Идите, дорогие. Просим…
На приглашение Ангела Габриэля – также от Его имени – толпа двинулась, медленно приближаясь к ним.
50.
Он увидел идущих впереди толпы Качора с Качоровой. Они шли, держась за руки, как влюблённые мальчик и девочка. Между влюблённой парой и седым, высоким, худым качоровским капелланом Он узнал своих дедушку и бабушку. У ног бабушки бежала их серая кошка Баська. Бабушка и дедушка вели с собой и какую-то девушку в белом платьице, очень похожем на ризку Девушки – Девочки. Он узнал и её с того единственного чёрно-белого снимка, украденного вместе с портмоне.
- Мама, это ты? – спросил Он.
И снова горько заплакал.
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………
ЭПИЛОГ
…Гости ушли. Остался только Ангел Габриэль. О том, что это был никакой не сон, напоминал фиалковый аромат и лежащий на земле заборчик одинокой бабушки Альбины. Он отер рукой с лица последние слезы, собрал всю свою решимость и сказал Габриэлю:
- …пойдем.
Ангел Габриэль удивился:
- Куда?
Он уточнил:
- В чистилище11.
Ангел Габриэль возразил:
- А мы и так в чистилище.
Он не знал, что думать…
- Подожди… но в чистилище мучаются…
Новая улыбка на ангельском лице свидетельствовала о Его плохом знании богословия.
- Мучать мученика? Чушь какая-то… Кто позволит на такое свинство?
До Него начал доходить смысл слов Габриэля…
- То есть… я…
Ангел Габриэль подтвердил:
- И самый настоящий.
Он не хотел соглашаться:
- Но… ведь я ничего такого не почувствовал, вообще ничего…
Ангел Габриэль грустно сказал:
- Ты – нет. Душа ничего не почувствовала. А вот тело… Ведь ты не хочешь увидеть СЕЙЧАС твое тело?..
В голосе Ангела Панского звучала надежда. И Он тут же ответил:
- Нет.
Ангел Габриэль вздохнул с облегчением.
- Но вообще-то… В чистилище без мук… Это как-то против правил.
Он ощутил напряжение… Но готов уже был ко всему. Ангельский собеседник невозмутимо продолжал.
- О чем тебя просил твой дедушка?
В недоумении Он ответил:
- Дедушка?.. Ухаживать за садом…
- А бабушка с мамусей?
- Поправить крыльцо…
Ангел Габриэль удовлетворенно кивнул серебристыми волосами:
- Что ж, вот и неплохая мука для тебя. Ведь в твоей среде злостных паразитов и патологических бездельников…
…Но остановился, и сразу же поправил себя:
- …хотел сказать, в бывшей среде… но все-таки твоей. Там ведь любой труд  мука, особенно физический, да?
Он улыбнулся:
- Помогать дедушке ухаживать за садом,  это было для меня натуральной мукой – но это было в детстве…
Это понравилось Ангелу Габриэлю:
- Тем лучше. Затем и чистилище, знаешь ли…
В ангельской руке неведомым образом появились Его очки. На фоне остального это Его нисколько не удивило.
- Твои очки…
Он пожал плечами.
- А на что мне они?
Ангел Панский повертел очки в руке.
- А не мог бы ты мне их подарить?
Уж ангелу-то зачем очки…
- Ну конечно, возьми, пожалуйста. Если тебе понравились, мне очень приятно их тебе подарить.
Габриэль водрузил очки на ангельский нос. Ну и видок, подумал Он, ангел в rodenschtok’овских очках… 
- Оно самое. Будет, в чем встречать следующих… Должен тебе сказать, что моя одежда – все это ведь тоже дары…
Он хотел спросить, чьи дары – но сразу догадался…
- Мне особенно вот эти ботинки нравятся. Хорошие ботинки. Это с Монте Кассино12… Ну и часики, конечно, это уже оттуда, куда вы летели… О, какой я взяточник…
Боже, и я, подумал Он…  Ангел Габриэль, тем временем, смотрел на Него, будто чего-то ждал…
- …Ну? Сколько еще я тут буду стоять? Или ты когда-нибудь изволишь пригласить меня в дом? Стыд, честное слово… О? а о чем это ты так напряженно думаешь?..
Это была маленькая ангельская хитрость… Ведь ангелы знают, о чем мы думаем, на земле и не на оной.  Но при всем данном им гигантском знании и могуществе, это очень застенчивые и стеснительные существа, «…невинность, ангельская добродетель»13. Это Он понял только сейчас. И был невыразимо благодарен Габриэлю за его невинную ангельскую хитрость…
- …Скажи… А ТЕ останутся… ну… безнаказанными?.. Как ВСЕГДА?
…Он снова страшно испугался, потому что в огромных глазах Габриэля вспыхнул прежний жуткий гнев, увеличенный толстыми rodenschtok’овскими линзами. А страшнее гнева ангелов бывает только гнев Того, Кто их сотворил… Но Ангел Панский снова сдержался. Пока…
- «Как всегда», говоришь…
В нежном голосе Ангела Габриэля появились особенные нотки…
- Тот, кого ты называешь «Качор»… Он ведь должен был выступить в том Лесу, куда вы летели… Вот как раз сейчас на земле читают его выступление, Слово это его. «Свобода и Правда» называется, если знаешь…
Нет, этого Он не знал. До сих пор в выступлениях КачораЕго не интересовало ничего, кроме одного-единственного: насколько возможно было оплевать и высмеять их автора…
- … Но он все-таки выступил. Правда, не там, где планировалось… Но должен сказать, его выступление оказало исключительно сильное впечатление на аудиторию…
Он хотел спросить об аудитории…
- … В Канун Рождества ты их всех увидишь. Наши воинства… это довольно серьезное зрелище. А сегодня они еще пополнились…
Ну да, там уж без горских шляп… Ему припомнились слова, которые слышал в детстве, когда бабушка и дедушка брали Его в костел: «…Избавь нас, как меч Панский на злых упадет…»14. «Аудитория» таких вот стеснительных Габриэлей во главе с Михалом… Ведь не только возвещать и петь «Осанну в вышних» умеют… Одно движение пальца их Гетманки – камня на камне не оставят. А еще это впечатление…
- … «Свобода и Правда», это такой пароль. Условный сигнал для Михала. Что-то подобное у вас в стране видели… если по-земному… ну да, где-то девяносто лет назад15…
Он не спрашивал, кто такой Михал…
- … поэтому все будет намного раньше, чем ВСЕГДА. Можешь мне поверить.
- А как тебе не верить, если ты есть?
Они засмеялись и пошли домой.
 
25.01.2012, Смоленск
 
Перевод с польского: автор.
 
1. «Качор и Качорова» - презрительное прозвище Президентской Пары агентурой Москвы и Брюсселя, другими врагами польской независимости.
2. Розарий – ежедневная молитва Деве Марии, одна из базисных и наиболее важных в католической Церкви.
3. Коронка – Коронка до Милосердия Божьего, молитваСв. Фаустыны Ковальской (1905 - 1938), которую ей передал Иисус Христос. Считается, что чтение Коронки при чьей-то кончине, помогает отходящемуполучить отпущение грехов и попасть в рай.
4. Харцеры (harcerzy) – польские скауты.
5. «Мохеры» - от «мохеровых беретиков», так называют католиков в Польше ненавистники католической веры и Христианства как такового, сионисты, коммунисты и т. д.
6. «Писёры» - члены партии «Право и Справедливость», ПиС, к которой принадлежал Президент Лех Качиньский, ее председателем является его брат Ярослав.
7. На улице Черской в Варшаве находится редакция Газеты Выборчей (ред. Аарон Шехтер, пс. Адам Михник), яро антихристианская, главный рупор неосталинизма, сионизма, лжи и пропаганды ненависти,  презрения к Польше, полякам, польской истории, культуре, традиции.
8. TVN – телевизионный аналог Газеты Выборчей.
9. «Сегодня в Вифлееме…» - „Dzisiaj w Betlejem...”, одна из самых красивых рождественских коленд, польских песен на Рождество, в которой рассказывается оРождении Иисуса Христа в Вифлеемских Яслях.
10. Зыгмунт (Zygmunt) – огромный древний колокол на Вавельском холму в Кракове. Зыгмунт бьет в самые значительные моменты польской истории, как радостные, так и трагические. Он звонил, в частности,  в день начала Второй мировой войны, в день избрания Папы Иоанна Павла II.
11. Чистилище – согласно католической доктрине веры, место, где души очищаются от грехов для последующего помещения в рай. Процесс очищения сопровождается муками, отсюда «муки чистилища».
12. Монте Кассино – одна из самых кровавых и славных битв в истории польского оружия. В феврале 1944 г. 2 корпус Войска Польского в составе британской армии штурмовал горный монастырь Monte Cassino в Италии, обороняемый отборными частями Вермахта и СС под командованием фельдмаршала Кессельринга. Взятие монастыря стоило жизни 30 000 солдат союзных войск. Песня и марш «Красные маки Монте Кассино» является одной из музыкальных эмблем Войска Польского.
13, 14. Слова из костельного спева «B;d;;epozdrowiona...», «Будь благословенна», этот спев является одним из самых популярных в польской римо-католической Церкви, поется на Св. Мессе во время принятия Св. Причастия.
15. В августе 1920 г. Войско Польское под командованием ген. Розвадовского и маршала Пилсудского наголову разбило под Радзымином и Варшавой многократно превосходящие московские полчища Ленина и Троцкого под командованием Тухачевского, Сталина и Буденного, что на время сдержало московскую агрессию и порабощение народов Европы. В польской истории это событие называется «Чудо над Вислой».