Обидчик

Я часто на него обижался.
Вернее так: я столько раз хотел на него обидеться. 
А он всё ускользал.
От моих обид ускользал, от злости других бесчисленных приятелей и знакомых. Такая вот неуловимая для неприязни натура.
Улыбочка его без тени смущения, но с лукавством, словечко какое-нибудь неожиданное, забавная фразочка – и все прощали ему всё, по крайней мере – многие многое.
А он этим благополучно пользовался. 
Не в корыстных целях, это не о нём, но отчасти и в корыстных. Корысть, конечно же, присутствовала, ведь, в конечном счёте, любыми своими действиями мы стремимся добиться именно этого – приязненного и  достойного, на наш взгляд, отношения к нам окружающих.
Не прикладывая особых усилий, даже не задумываясь, он легко и просто приобретал новых друзей и подруг, не теряя при этом старых.
А как он умел врать!
Особенно смачно врал тем, кого называл «своей судьбою». «Судеб» всегда было много, причём, разнокалиберных: писаные красавицы и почти уродины, пухленькие, худышки, мелковатые и верзилы…
И все ему верили.
И не по глупости, я думаю, а потому, что, может, и не врал он вовсе, неся всю эту галиматью. Фальшь бы почувствовали. Они очень хорошо умеют отличить пустую трепотню от вполне искренней симпатии.
В дальнейшем он быстро остывал от отношений, не прекращая, однако, отвечать любой из звонивших: «Как же я соскучился, не представляешь! Забросила меня совсем, да? Вычеркнула? Я тут жду целыми днями, когда же ты соизволишь нарисоваться…»
А выслушав последние новости своей «судьбинушки», не перебивая, лишь что-то ласково мурлыча себе под нос, он технично сворачивал разговор, сославшись на занятость – как обидно, что именно сейчас столько дел! – не руша, в то же время, теплоты знакомства: «Пока, радость моя! Только не забывай, окей? Не пропадай опять надолго. Ты ведь  знаешь, как я к тебе… Знаешь? Ну вот, умница…»
Будто бы самому никак невозможно дозвониться либо отыскать заветный номер, пусть даже  среди густо исписанных страниц «лав-блокнота».
На другом конце провода, конечно, понимали, что всё изменилось, ушло, что не останется по-прежнему. Но не обижались. Они не могли всерьёз злиться на человека, который говорит ТАКОЕ, хотя бы теперь и слегка привирая. Им и в голову не приходило чувствовать себя использованными и задвинутыми в дальний угол пыльной полки, вернее – на крайний из стеллажей его жизненного сарая.
Они приятно провели с ним время?
А о большем ведь разговор не заходил. Всё честно. И он оставался в их памяти милым, неглупым, умеющим доставить наслаждение, иногда щедрым, не трепливым, короче говоря – приятнейшим парнем. У которого, кстати, уйма друзей, а среди них есть очень даже ничего…
«Судьбоносные» отношения повторялись сотни – я не преувеличиваю! – много сотен раз, украшаясь всё новыми и новыми вариациями.
Он почти не повторялся. Для него это было творчеством, игрой ума, воображения, тренировкой рефлексов. Причём, не только и не столько низменных. Иначе он давно бы уже оставил десяток-другой отборных телефончиков. Ими бы и пользовался. Хватит ведь на безбедно-чувственное существование?
Так сделал бы всякий… кроме него. Он был исследователем сути самого процесса. Спортивный интерес тут не причём. Да и галочек он, естественно, в записную книжку не ставил, как иные «рекордсмены». Он и статистика – невообразимое сочетание!
Меня же всегда удивляло другое. Представьте себе: он ни разу не нарывался ни на мужей, ни на гориллоподобных ухажёров либо на разъярённых родственников своих подруг, не был выслежен, уличён и бит. Как это ему удавалось – для меня совершеннейшая загадка! Впрочем, таким рисковым ребятам обычно везёт, в отличие от большинства мелко нашкодивших.
Он был не собранным, не слыл и пунктуальным. Работа по расписанию претила ему, как и точность в любом её проявлении.
Он всех всегда подводил, обещая и не выполняя. Или выполняя, но не вовремя.
Он опаздывал куда можно и куда нельзя. Ладно бы, ещё посторонних подводил. Своих же, близких зачем? Хотя близких всегда чаще подводят - они поймут, их можно.
Я, бывало, ждал его часами в заранее условленном месте. Шагал, бесился, думал: разорву его на части, сотру, уничтожу прохвоста!
Иногда, экспериментируя что ли, я, словно ставя над собой, над ним некий опыт, появлялся на встречу с часовым, иногда даже с полуторачасовым опозданием. Пусть сегодня он меня подождёт, думал, пусть помучается как я и все другие… Бесполезно. Его не было.
И вот, наконец, примерно эдак через полчаса после моего позднего прибытия из-за угла выскакивает мой дружок, которого впору назвать врагом. Бежит, машет руками, мол, вижу, радостный такой. «Я, кажется, немного задержался?» - спрашивает. И тут же давай выплёскивать все новости, все невероятные события, приключившиеся с ним, заваливать вопросами, идеями, новыми занятными предложениями. Он не оправдывается – ещё не хватало! Он живёт этой последней минутой…
Вот гад! – негодую я, замечая, как, помимо моей воли, наперекор ей гасну, как пузырьки моего кипения бессильно лопаются, ибо остывает внутри вулкан, твердеет лава, напрочь замораживается. И мы идём уже бок о бок, обретя единую температуру, то бишь – настроение, ощущение жизни, ту бесшабашную весёлость, которой до нашей встречи обладал только он. Мы идём совсем не туда, куда заранее наметили, и куда нужно было мне. Мы идём по его делам, которые тут же стали моими.
Зачем же я ждал его столько времени?! Идти туда мне никак не с руки и вообще нЕкогда. Но он убеждает, что это совсем рядом и ненадолго, а потом уж мы…
Оказывается, это бог знает где, и до позднего вечера. «Ничего не попишешь, - разводит он руками. – Ты же видел, я старался побыстрее».
Я вижу, он старался. Но какой мне, в конце концов, прок от того, что меня не касается?! Кто я – кукла? Истукан безмозглый? Зачем так-то со мною?!
Но дальше следует (помните?) его лукавая улыбка, словечко, фразочка… Что делать? Что мне с ним делать?!
Стоп. Ну не всегда ведь он был таким, не всё же время! Это старые обиды во мне говорят, которые закрались-таки, зацепились где-то внутри и не отпускают…
Вы подумали, он – лидер, а я слабак? Вы ошиблись. Всё как раз наоборот. Я вполне нормальный, в меру даже волевой. Если надо. А тут, видно, не требовалось, не было, значит, нужды.
И вообще, может, лучше бы вспомнить, как он, мурлыча и не перебивая, выслушивал меня, когда мне было что выплеснуть, но не находилось – кому? Кроме него. Или как он был готов бросить все срочные дела, чтобы… напиться? Да-да, иногда и напиться за компанию, вырывая тем собутыльника их мрака житейских катаклизмов. Кто-нибудь скажет: чтобы погрузить в другой мрак – искусственной безмятежности. Правильно скажет, согласен. Но я упомянул о выпивке так, для примера. Я о другом хотел…
Как же объяснить-то?
Можно до бесконечности выуживать из памяти всё, что было связано с ним, с его темпераментом и непредсказуемым поведением. Да и выуживать не надо, само вспоминается. И нередко. Хохмы его, весь Вeatles наизусть, наша игра в четыре руки ради восторга красивых девчонок, его выкрутасы, симпатичные ужимки, бесчувственность и понимание во взгляде, эгоизм, щедрость и обаяние, обаяние…
Каюсь, я обижался и подчас злился на него когда-то, психовал, спорил, успокаивался, негодовал, вновь остывал, а вспыхивая, даже пытался всерьёз выяснять отношения.
Теперь он уехал. Далеко-далеко, на другой континент. И больше не вернётся, я знаю. Он звонит иногда, но этого бесконечно мало. Этим ничего не заменить.
А я теперь редко на кого-либо обижаюсь, лишь в крайнем случае теряю покой. Я живу в ладу со всеми и с собственной персоной. Обидно…


28.01.1998
 


Рецензии