От Даши, дочери писателя Анатолия Шуклецова

Многие из вас не знают, что моего отца не стало 14 января. Все это время я собиралась с мыслями, чтобы написать письмо для его друзей и читателей.

Пишу с папиного ноутбука, который остался у меня. На этой "машине" он сочинил многие свои произведения.

В декабре 2018 года папа сообщил мне, что болен и лежит в больнице. Я тогда много работала (продюсером-корреспондентом на Пятом телеканале в Москве). Папа не хотел меня беспокоить и долго не говорил о своем диагнозе. Лишь мимолетно сказал, что ситуация серьезная. На следующий день я позвонила его сестре - моей тете - Вере Борисовне. Она прямо с утра по дороге на работу ошеломила меня новостью - у папы рак пищевода. Она плакала в трубку и кричала: "Отец умрет!" Я была в ужасе, мне пришлось вернуться домой за валерьянкой. Но по телефону я поддержала папу, старалась сохранять бодрый настрой. Мы разговаривали и смеялись. Он шутил и держался молодцом. Сказал только, что сначала был не готов бороться. Желание жить в нем пробудила врач "с красивой фамилией Ландышева". Мой папа писатель, он умеет сказать так, что запомнишь навсегда.

Была середина декабря. Он лежал в больнице в терапевтическом отделении. Ему переливали кровь. Затем он собирался лечь в онкологическую клинику в Екатеринбурге. В те дни мы часто говорили по телефону, я чувствовала, что для него важно созваниваться чаще. Хотя он и не говорил этого. У меня остались в памяти слова, произнесенные с особой интонацией, как-то твёрдо: "До завтра". Тогда я поняла, что он хочет поговорить на следующий день тоже. Раньше мы часто писали друг другу письма, периодически я приезжала в гости на неделю-две, но мы никогда не общались по телефону.

События развивались стремительно, и никто из родственников не мог поверить, что за пару недель его состояние резко ухудшится. Перед Новым годом я прилетела домой в Екатеринбург. Спустя пару дней я собиралась ехать к отцу в Серов, его только выписали из больницы. Но вдруг он позвонил и сказал, что не может глотать пищу уже второй день. Ему нужна моя помощь, возможно, нужно скорее попасть в Екатеринбург. Мне было страшно, я плакала и одновременно покупала электронные билеты для папы. Уже утром он приехал на поезде в Екатеринбург. По плану мы должны были убедить врачей в онкологической клинике, что его состояние безвыходное, и ему сейчас же нужно ложиться в больницу. Ведь по их расчетам, нас должны были принять только 14 января. Мы встретились с мамой и папой (впервые за долгое время они были вместе) в гардеробе этой клиники.

Папа запретил мне кому-то сообщать о его диагнозе. Но там я почувствовала, что он рад видеть маму. Мы втроем пошли по кабинетам. Я настаивала на том, что его нужно госпитализировать, говорила, что он не доживет до этого времени. Но врачи твердили свое - ситуация у вас не критическая, опухоль в организме развивается давно. У нас, мол, Новый год. Нужно отправлять аппараты на профилактику. Это было 30е декабря. Все разговоры с врачами я записывала на диктофон, материалы сохранились. На тот момент я думала, что я как телевизионный журналист имею некий вес в обществе и могу чем-то пригрозить медикам. Но нет. Все наши попытки договориться, напугать или давить на жалость не увенчались успехом. Я ревела в кабинете, мама была растеряна, папа чувствовал себя беспомощным. Один доктор повышал на него голос, другой стоял на своем и повторял одно и то же, апеллируя к медицинским терминам. Глав. врач посоветовала нам ждать середины января, а пока поставить трубку в желудок, чтобы отец мог получать пищу.

Он уже был достаточно слаб, чтобы легко передвигаться по городу. Мы поехали на такси в другую больницу, где ему в кабинете вставили маленькую трубочку через нос. Это делали без какого-либо наркоза. Я волновалась и подслушивала, стоя у кабинета, что там происходит. Вышел он оттуда напуганный с трубочкой, которая была намотана вокруг уха. Но мы все посмеялись и договорились, что в этом образе он и будет отмечать Новый год.

Позитивный настрой какое-то время помогал нам держаться. Мы кормили папу жидким питанием через эту трубочку 4 раза в день, на ночь я обнимала его и уходила в свою комнату. Он был таким сильным, несмотря на худобу. В футболке он выглядел, как типичный онкобольной, а в свитере казался помолодевшим. Мы говорили о литературе, один раз посмотрели фильм. Мама не отходила от него: то делала массаж, то ходила в аптеку за питанием, то кормила и промывала трубочку. Новый год он провел вместе с нами. Даже вышел во двор, где мы катались на горке, но вскоре замерз и захотел вернуться домой.

Потом он стал чаще спать, терял задор. Через пару дней после праздника я решила, что нам с папой пора выйти погулять, подышать воздухом, посмотреть на снег. В итоге мы смогли спуститься только на крыльцо со второго этажа. Там у отца закружилась голова, он оперся на перила и долго стоял молча. Потом мы с трудом поднялись обратно. В коридоре папа сел на стул и начал говорить про наследство. Я ужасно боялась этих разговоров, мне сразу хотелось плакать. Я не могла об этом говорить и не записывала в блокнот то, что он просил.

В этот же день его на скорой увезли в больницу (я помню его напуганные глаза, когда он лежал на носилках, а мы спускали его вниз по лестнице). Палата опять оказалась терапевтической. То есть лечить рак так и не начали. Вновь ему переливали кровь, но даже этого мы долго ждали. То есть медицинской помощи не оказывалось практически никакой. Он часто повторял, что его водят по кругу и лечить в итоге никто не будет, а просто выкинут.

Мы с мамой по два раза в день приходили его проведать и накормить жидким питанием. В остальное время это должна была делать сиделка, которой мы платили 1-2 тысячи в день. Но даже на этих условиях она иногда забывала дать ему еду или воду вечером.Однажды я поднимаясь на пятый этаж в больнице, услышала, как папа сурово и громко просит:

- Принесите мне воду! Дайте мне пить.

Но медсестры не реагировали. Мама устроила в больнице скандал. Отцу стали носить воду в любое время суток.

Палата была ужасная. Рядом спали мужчины, три человека. Папина кровать стояла около какой-то горячей стены, поэтому ему всегда было жарко. Мне было страшно ходить в больницу, я видела, как ему становится хуже. Однажды я вместо мамы делала ему массаж и ужаснулась от того, что там совсем не было мышц. Только кожа. Можно было прощупать все кости. В больнице он уже разговаривал меньше. Не мог себе позволить тратить на это силы. Мне было больно на это смотреть, я пыталась найти в себе силы, чтобы не плакать и поддержать его, всилить надежду. Я рассказывала папе о том, что скоро мы издадим 4 тома его книг и отправим их в магазины. Говорила про читателей на Прозе.ру. Иногда терялась и вообще не знала, что сказать.

Мы сидели по 30 минут на лавке в коридоре больницы. Он старался пить воду из своей бутылочки. Ему было больно глотать даже воду. Но он это делал для меня. Я знала, что ему важно выглядеть сильным. Он и был таким. Самым сильным на свете.

В какой-то момент ему стало тяжело ходить в туалет. Соседи по палате сказали нам, что ночью он упал. После этого он уже не вставал с постели в больнице. 10го января я должна была ехать в Москву работать. Было отвратительно то, что я должна была предупредить об этом отца. Были мысли, что это может стать нашей последней встречей.

Он всегда говорил: "Спасибо, Дашуля. Спасибо за всё". Спустя пару дней позвонила моя сестра Маша, я была на работе и вышла поговорить в коридор. Она ревела взахлеб. Она сказала, что врачи предложили перевести его в хоспис. Состояние только ухудшается, они не хотят брать на себя ответственность за его смерть. Нас в один момент поставили перед выбором: отправить его умирать в хоспис или забрать домой. Больше не было никаких предложений. В онкологической клинике нам эту информацию подтвердили, никто не собирался с нами сюсюкаться. 12го января папу увезли на большой специальной машине в Серов, именно там он хотел быть в это время. Я собралась ехать к нему обратно. Купила билет на самолет на вечер.

14го января днем мы созвонились. Папа говорил: "У тебя ведь работа, куда ты поедешь?" Я сказала, что хочу быть с ним. Попросила его есть (он отказывался принимать пищу даже через трубочку), сказала, что все будет хорошо, и мы справимся. Он согласился покушать и сказал, что будет ждать меня. Напоследок он сказал: "Люблю тебя и обнимаю, дорогая дочь".

Через 3 часа его не стало.