продолжение 7

Дома культуры, рестораны, кафе и столовые

Ресторан «Вымь» - это помещение, конечно, было не самым крутым... Самым крутым по оформлению был Дом Культуры в Лесокомбинате (на «двадцатом»). Там зэки-художники создали монументальные полотна в зрительном зале, достойные серьёзных международных вернисажей. Это правда. На одной стене (размером примерно 4 на 6 метров, а, а может и больше) было изображение горного озера, над гладью воды которого скользила в полёте стая белых птиц, а на другой стене — панорама Красной площади Москвы.

В фойе были колонны с капителями и волютами вверху, с лепкой «а-ля камея» внутри (пока не испохабили отделкой древесноволокнистыми плитами в конце 70-х). Снаружи — молдинги, пилястры и консоли и вход с колоннами, как и у старого районного Дома культуры в центре посёлка, напротив тогдашнего райкома... Но сгорело все. И разрушено... Думаете, что разрушения связаны с уходом УФСИНа? Нет... Разрушения связаны с довольно диковатым и дилетантским управлением в области культуры. С гуманитарной составляющей в Коми всегда были проблемы, а в районе — тем более. И сохраняются. (Здание ПТУ — бывшего «Севжелдорлага» - разрушили ведь совсем недавно...И это при том, что были поданы заявки на включение здания в список памятников архитектуры, охраняемых государством. Оно ведь было с элементами китайского барокко, которого в Республике Коми больше нет нигде!).
Старый Дом Культуры, который сгорел в 1983 году  описывать особо не охота, но просто хочется напомнить некоторые детали его интерьера, атмосферы, которые тоже кое о чём говорят. Билетная касса была крохотная, а окошко ещё крохотнее. Перед кассой дугой из труб диаметра три дюйма была сделана ограда, направляющая очередь по кругу. Чтоб в кассу по головам не лезли. А всё равно лезли, когда был ажиотаж — типа «фильма про индейцев», «Красная мантия», «Фанфан-Тюльпан» или ещё чего-нибудь такое... На фильм  «В бой идут одни старики» к кассе точно «ходили» по головам. Билетёршу не помню, но помню, что она была Вечная. Бабушка, которая «стояла на воротах» и знала шпану, как облупленную. Вопли про «с семечками не пущу!»  были, как пароль, а «петушки-леденцы» на палочке и ириски «прощай, пломба» - обязательный атрибут, как сегодня поп-корн или наггетсы.
Зал был на 220, кажется, мест (в Лесокомбинате на 200, в Ачимском ДК — на 90, а старый ачимский «клуб»-сторожка вмещал 22 сидячих и шесть лежачих мест... «Лежачих» - это буквально. Ибо укладывались на полу. И не шесть, конечно, а сколько влезет. Но сегодня даже ачимские не догадываются, что та сторожка всё ещё жива, и что на «Тихий Дон» когда-то, в 1958 году, в неё набилось больше 200 человек!).

Кресла были деревянные, с откидным сиденьем и с подлокотниками, которые тоже были с волютами, т.е. резными завитушками. На сиденьях, конечно, перочинными ножичками писали «смс» того времени — кто кого любит, кто «козёл», и, конечно, «здесь был Вася» , даже «солнцедар гавно» (это вино такое было, про которое народная молва говорила, как про самое худшее вино на белом свете - «Солнцедар» - это только заборы красить!»).
На сцене старого ДК выступало немало известных актёров и ныне здравствующих звезд шоу-бизнеса. Помню, как группа «Эхо», созданная специально под Валерия Леонтьева в Республиканской филармонии, приехала, питалась в столовой КМЗ и выступала с феерическими номерами в ДК. Леонтьев поражал и костюмами, и номерами с выдумками... Запомнился алый мерцающий свет и эмоции от песни до мурашек по коже. Алексей Смирнов — великий актёр известный нам по «Операции «Ы» и по «В бой идут одни старики» тоже выступал в  нашем ДК... Запомнилось почему-то, как он пикировался и спорил с шумящим в зале дядькой Толей Ординым. Тот — бывший моряк (и фронтовик, кажется), был «под мухой» и что-то там забузил, а Смирнов сказал, что, «когда я грамм триста вмажу, то мне тоже так кажется...». Зал — гы-гы-гы, га-га-га... Все довольны. Ордин тоже. Да, Боже мой, разве вспомнишь всех. Память вот вытащила этих...

Теперь о ресторане «Вымь». Архитектура, конечно, нулевая. А мы и не о ней вспомним, а вспомним о мозаике в залах. Помните? Потрясающие две работы, автор которых, увы, так и остался неизвестным. Ибо история всё та же — вышел человек из «зоны», подкалымил на интерьере ресторана и уехал... Подписи под картинами все эти неместные васнецовы не оставили...
 Так вот. Мозаика первая. Полотно 4,5 метра на 3 (в высоту). Изображены отец с сыновьями, вытаскивающие из лодки громадную сёмгу. Мне кажется, одной из «фишек» той мозаики было совпадение чешуи и мозаики… небольшой эффект 3Д.
Мозаика вторая. 3,5 на 3 метра ( дверной проем входа «украл метр»).  На туше убитого медведя сидит охотник (рогатина прислонена к туше) и закручивает самокрутку. Обалденное спокойствие персонажа. Надёжные собаки-лайки рядом.
Меню ресторана не отличалось особым шиком, хотя надо отметить, что был период, когда очень неплохо в ресторане умели делать заливную рыбу и холодец. Пиво здесь было только тогда, когда оно и в магазине появлялось, а вот хороший коньяк и вина — да, их можно было встретить только здесь и... И в маленькой столовке у железнодорожного вокзала! (Отмечу — я говорю про период 1964 - 1974, в другие периоды картина была иная...). Эта «маленькая столовка» ещё в 1969 году была фактически вторым рестораном в вечернее время. Потому что вот уж где был НЭПмановский стиль. И знаете, за счет чего? Правильно — за счёт устных договорённостей с вагонами-ресторанами. К Новому году, к 7 ноября (день Великой Октябрьской социалистической революции) и к прочим юбилеям начальства по заказам пронырливых организаторов свадеб, например, вагоны-рестораны с доплатой «по своему интересу» могли доставить и сёмгу, и оленину, и крабов... А то ведь на базе ОРСа у нас работали такие странные товароведы, которые  отказывались в Сыктывкаре на складах от омаров и краба...  (на моих глазах были такие диалоги).На базе "Комилесурса" в 1983 году я подрабатывал грузчиком, как и многие студенты. При мне приехали наши княжпогостские товароведы с заказами на разные группы товаров. И вот водим их по складу с омарами, креветками, с какими-то дорогими, но стоящими того колбасами-сервелатами и слышим такие тексты. «Ой, а что это? Не-е-е... у нас это не поймут!». Если ты дура, то зачем за район-то так отвечаешь? Так что, дорогие товарищи, о ваших вкусах и аппетитах часто «заботились» законченные бестолочи...

А ещё были столовки. Ну как их назвать — столовки, конечно, самые известные это столовая КМЗ, столовая в Ачиме (она гораздо позже появится, наверное, уже в 80-х, или, как минимум, в конце 70-х), на Лесокомбинате и столовая ДВП... А кто помнит столовую в аэропорту? А ведь была! На три или четыре столика, помню. Но котлеты зато там были честные.
В начале 80-х в «стекляшке» появится первый бар. Оформление зеркалами и никелированными стойками создавало эффект модного тогда «футурум-стиля», названного позже хай-тэк. Стеллажи были с красивыми иностранными бутылочками спиртного, в которых в 9 случаях из 10 был подкрашенный чай. Ну не было там наполнения реального напитками, не было...  Но в середине 80-х уже «прорвёт»- повезут напитки и из Финляндии, и из Польши...  Особенно ликеры. Козловский (хозяин бара) сделал главное — он всё-таки заставил отдыхать чуток культурнее, чем в пивных и ресторанах... Кабацкая культура старого стиля отступала. Конечно, ещё летали и летают стулья, ещё  в старом духе «техаса» случаются местные «бульвары Капуцинов» и прочие «вестерны» с жесточайшими мордобоями. Но как-то это всё уже, будто от тоски и безделья, а не со старыми разгуляем и отчаянностью...

Монументы.
Памятники в Княжпогосте были до поры до времени только на могилах. Долго. До 70-х... Только на доске почета завода КМЗ вместо памятника висела фотография «внесённого навечно» на Доску Почета погибшего в служебной командировке в Сыктывкаре председателя профсоюзного комитета Артура Ворсина. Отчество его я не помню.  А вот стенды, плакаты были — иногда очень большие, как бы с претензией на монументальность. А ещё в спортзале (он же актовый зал) в старой трёхэтажной каменной школе, прямо в стене на сцене, в кирпичной кладке, были выбиты барельефы  Маркса и Ленина.
Потом монументы появятся. Сначала статуя Ленина у райкома ( кажется, к 100-летию дня со рождения в 1970-м), а потом маленький Ленин у школы на Первомайской (в 1974 году — к 50-летию кончины). В 1975 г. появится «ширпотребовский», но вдохновляющий своим масштабом монумент рабочему, жестом приглашающему к трудовым свершениям. Его установили сразу за воротами на территории механического завода. В том же 1975-м появились памятники погибшим в Великой Отечественной войне — у старого Дома культуры «Никто не забыт и ничто не забыто» и у Дома культуры Лесокомбината — там две фигуры со знаменем и две сходящиеся стелы. Авторы, конечно, не известны. На просторах интернета я пытался найти хотя бы заводы, которые лили эти памятники, но что-то без успеха...

Надо отметить ещё бюст Николая Гущина у здания городской администрации. О Гущине в самой администрации в лучшем случае знают только в Совете ветеранов. И немудрено — когда готовились к 70-летию Победы и была куча (и маленькая тележка) дежурных публикаций про ветеранов и про войну, тогда я пришёл в редакцию газеты и спросил — почему не пишете про Гущина? Это был 2014 год, 12 июня... Это день его гибели в 1944 году в очень серьезном бою и с невероятной слаженностью и самоотверженностью его подразделения. Яссо-Кишинёвская операция, уже территория Румынии. «Да? - удивились в редакции. - Хорошо. Конечно, напишем...». Реальный наш паренёк из Серегово. Реальный герой. Но как-то и он ушёл и уходит на периферию общественной памяти. Между прочим, 12 июня — День России. Замечательный повод у его бюста проводить ежегодные мероприятия. (кстати, на стендах, в т.ч. и в Парке Памяти дата гибели его указаны неверно, что в общем-то, о том же — о небрежности к памяти).

В 80-е и 90-е наступила «тишина на памятники». Наоборот — их старались снести. В основном — Ленина. Я тоже считаю странным его присутствие везде, где ни попадя. Эпоху создал? Не он один. Идеи его обанкротились быстро. Идеи Зиновьева, например, или Ильина живут дольше, но памятники им не ставят. А на ул. Дзержинского тогда уж лучше памятник Дзержинскому поставить. Во всяком случае последствия  его действий и жизни создали предпосылки для  появления автобазы НКВД — посёлка Железнодорожный — города Емва. И даже дух города все ещё  «где-то как-то от него»...
Ну а потом появились все эти медведи, фонтаны, «Сердце влюблённых» и прочее...Но это уже другая эпоха. О ней напишите вы сами.

Въезд-выезд, спуск к реке и дальние улочки

На спор  - многие из вас, прожив в городе по 50 лет или проезжавшие его сотни раз по дороге из Сыктывкара в Ухту или обратно, не бывали ни разу на самых дальних улицах и во всех закоулках Княжпогоста — не правда ли? Правда. Растянутый на одиннадцать километров, конгломерат бывших участков зон и лагерей, потом леспромхозов и их участков, Княжпогост стал прям олицетворением придорожного... так и хочется сказать — олицетворением «базы НКВД». То есть того самого, с чего он начинался. Но именно от придорожной своей сути и жизни он отошёл с открытием объездной дороги. Подрубил сук, на котором сидел.
От Вогваздино до Емвы 77 поворотов , которые я когда-то описал в своем сборнике «Шатун» (2000 г., изд. Риппол-классик. Москва). Это старая санная дорога. Эти повороты после того, как немного выровняли дорогу, стали числом поменьше, сейчас их осталось семьдесят. В стороне и зарастают довольно большие дуги заброшенной части автотрассы (почему бы именно там не выделить участки под дачи? Странно же). Остались мостики, которые могли бы стать пешеходными, а в каком-то смысле, даже смотровыми площадками. Такие места, как у Ачимского моста на Кылтовке, где-нибудь в Сербии, Болгарии, на Западной Украине использовались бы для кемпингов и для летних выездных лагерей с дискотеками. Но здесь просто брошено... Город на реке не сделал ни одного благоустроенного спуска к реке. Ни одного. За почти столетие своего существования. Не сделали мы этого ни во времена, когда река кормила,  тогда, когда и дебаркадеры стояли, и когда переправы работали уже вовсю. Лестниц к реке, благоустроенных набережных, смотровых площадок, парапетов, пешеходных зон нет ведь нигде. Ни метра! Даже у парка возле другой Кылтовки, которая на Северном (Сейа-ва — «глиняная река», старое её название, теперь его не помнят даже старики).

У Вымского моста, который упоминается в песнях, тоже нет сколь- нибудь ухоженного пространства. Въезд в город и выезд из него мрачноваты. Старая формула в действии — центр  «европейский», окраины - «африканские».
Наверное, город территориально должен сжиматься. Вроде бы так логично. Но жизнь и интересы людей столь многообразны по интересам, что  налицо и появление у города полюсов — с одной стороны активнее и активнее становится толчея и бизнес на северной окраине, у автозаправки на финише объездной дороги, с другой стороны — Ачим (юг) все дальше и дальше тянется к началу объездной, к Устье-Заду. Вот-вот там появиться первая торговая точка, потом торговые ряды, стоянки...  В районе совхоза, на выезде на объездную появление кафе «У камина» тоже не случайно. Город по своей внутренней хозяйственной логике будет тянуться к дороге, с которой сыплются деньги...
Всю жизнь я не могу найти ответов на вопросы. Например, такие: зачем закрывать школу в громадном микрорайоне (таком, как поселок Северный), зная, что микрорайон никуда не денется ни за двадцать лет, ни за пятьдесят? Закрыть школу, но при этом ни за 20 лет, ни за 30 лет так и не наладить нормального автобусного движения в центр? Вы что-нибудь понимаете? Или -  если на 600 человек в нашей Шошке открывается фельдшерско-акушерский пункт, то почему на 2 тысячи человек того же посёлка Северный ФАПа нет?  А он есть на Устье-Заде и в Ачиме? Нет... Впрочем, чего это я перешел на журналистику и на интонации дискуссий?
 
Храм

Город Емва, как и Воркута, Инта, Печора, Ухта, как все города Коми, кроме Сыктывкара, появился в бесхрамовом, в неосвящённом пространстве. Города-нехристи и росли, как нехристи — со своей моралью и антиморалью, неуклюже расползаясь, неуклюже «женясь» на соседних сёлах и деревнях. Люди въезжали и выезжали из таких городов массово, никак не сумев сколотить некий костяк «городских смотрителей». Смотрители стали появляться только с появлением храмов, а вместе с храмами и с тихим осмыслением миссии на земле — храма, града, мира и отдельной личности. Уходила эпоха «командировочных на службу» или на отсидку, которые жили и выполняли работы, как в палаточных лагерях, как на вахте... Я знаю много семей, проживших на Севере с вокзальной психологией по 15-20 лет  - «вот заработаем на машину, квартиру,… вот дети школу закончат... и уедем». А жизнь — жизнь для них была где-то там, куда они мечтали в конце концов уехать... И уехали. Некоторые правда, возвращались, оцепенев от наваждения — почему-то тянул к себе Княжпогост, как тянет кого-то в места молодости, на кладбище или на места великих трагедий... Приезжают из года в год — с Украины и из Германии, из Азербайджана и с Кубани. И ходят «по пепелищу эпохи», как, впрочем, ходим и мы, оставшиеся здесь.
За рекой когда-то был в селе Княжпогост храм Успенья Божьей Матери (престольный праздник - 28 августа). Но храм в 30-е годы закрыли, комиссары типа  Александра Ивановича Люосева  борьбу с попами вели активно и бескомпромиссно. (Никогда не забуду улыбку на его лице: «А там, за алтарем последний поп Фёдор рядышком похоронен... На его могиле туалет сделали». «Да вы что! - удивлялся тогда я и его эмоции, и такому странному положению вещей. - А что, другого места для туалета выбрать было нельзя?»)...
Когда-то был храм. А до него был деревянный. И часовня была — дальше, ближе к мосту нынешнему, Вымскому...Но это по описаниям из «Вологодских губернских ведомостей» середины ХIХ века.
Село за рекой наблюдало, как рос город. При этом гибло потихоньку само село. Как знать, может быть потому, что не научилось правильно выбирать места для туалетов...

В 1994-м году, в конце октября, появился в Емве молодой священник Максим Савельев. Он приехал 28 или 29 октября вечером. А 31 октября умер мой отец, Иван Гаврилович. И так получилось, что первая церковная треба — отпевание моего отца — произведена была нашим княжпогостским священником (первым с 30-х годов). Мы с ним познакомились и сдружились крепко.  В августе того года я приехал впечатлённый со Святого Афона, а тут - смерть папы, тут появление священника в родном доме и в родном городе — всё это окунуло меня в познание мира православия серьёзно и на долгие годы. Надеюсь — навсегда. В церковь-то я начал ходить ещё в 1990-м, то есть фактически ещё в СССР. Более того — наверное, я был первым в Коми АССР редактором газеты (многотиражка «Голос строителя, 2600 экз. тираж), который поздравил в январе 1991-го года своих читателей с Рождеством Христовым. Ну да ладно — речь не об этом, а о том, что возрождение православной общины в Емве тоже было на моих глазах, хотя в то время я уже плотно осел в столице республики.
Сначала службы были в одноэтажном молельном доме за нынешним храмом. Литургии (т.е. полновесной службы с евхаристией — благодарением — которая является ключом служения и диалога с Богом) некоторое время не было. Потом у отца Максима появился антиминс — это  полотно с вшитыми в него частицами мощей святых людей. С появлением антиминса начались литургии. Антиминс позволяет делать стол престолом, т. к. символизирует гроб и трапезу на гробах... Ибо смысл трапезы и смысл благодарения на гробах мучеников в одном и в главном — СМЕРТИ НЕТ! Отсюда наша традиция поминаний на кладбище на могилах — смерти нет! Мы с теми, кто был до нас и (более того!) - мы с теми, кто будет после нас. А 5 января 1995 года на день памяти Андрея Критского, создавшего один из самых красивых и точных покаянных канонов, иеромонах Питирим Волочков (епископом он станет в тот же год, но в конце декабря) освятит уже постоянный престол в том же молитвенном доме. Вообще же 1995 год был очень насыщенным. В начале июля мы с членами общины — с нашими неутомимыми и очень много (неоценимо много) сделавшими для общины — Евгенией Ивановной Филипповой и Екатериной Ивановной Большаковой, а также с Анатолием Бойко, Верой Ивановной Мазур и другими (нас было человек 12) провели последний молебен в старом храме Успенья Божьей Матери там, за рекой. Службу вёл отец Максим. С купола падали кирпичи, ветер прямо на наших глазах шелушил стены... Было что-то символическое и печальное во всём этом. Будто храм изо всех сил дожидался этого часа, будто шестьдесят лет он ждал и верил верою какого-то невидимого ангела,  что придут однажды заблудшие люди, придут и помолятся. И вот силы покидали его, и он умирал на наших глазах, превращаясь в прах...
И вот мы уже уходим. И происходит то, что называется тихим чудом. Из-за оврага, по мостику, по дороге бежит женщина. Вернее, пытается бежать, а ей тяжело. Потому что несёт она большую икону Спаса Нерукотворного. Я глаза её помню... Глаза этой женщины. Будто она выполнила что-то такое из души, из скрытого старого обета перед кем-то (может, перед бабушкой, может, перед дедом своим), берегла десятилетия, и вот... «Это вам... В храм....». Улыбались. Женщины плакали. «НАМ, и вам, и всем...» Отец Максим прямо на дороге предложил всем помолиться. И молились у этой иконы со старого храма, переданной нам, как завет, как бессмертную эстафету.. И на колени встали. Село Княжпогост будет жить. Потому что был этот момент. Пишу я это для тех, кто не понял... То, что это Спас Нерукотворный, и то, что он из того старого храма за рекой — всё это имеет ведомый и неведомый глубокий смысл.  А икона эта висит сегодня на стене в новом храме, рядом с канунным столом и распятием, справа, там где ставят свечи, поминая усопших. Новый деревянный храм был построен уже в конце 90-х. Сначала построили крестильную часовню-баптистерию (baptiso— крестить), а потом тот деревянный храм, который вы все знаете сегодня.
Между прочим, для справки можно сообщить ещё и следующее: отец Максим был на острове Залит у старца Николая (Гурьянова) и спрашивал совета и благословения у батюшки Николая на строительство храма. Старец сказал тогда строить... каменный! Знаю, что отец Максим жалел потом очень, что из-за скудного состояния казны общины, всё-таки не рискнул строить каменный, а построил деревянный. Проект давно у него на примете был. Кажется, осенью 1996-го заложили фундамент. Мне было разрешено забить первые гвозди в связке брёвен у порожка. Я это  воспринял, как настоящую награду.

В тот же год, в сентябре был обретён Крест Кылтовского Крестовоздвиженского монастыря. Вернее, обретён-то он был раньше и поставлен на могилу последней игуменьи монастыря, похороненной в Половниках, но в июле в Кылтово приехали первые шесть монахинь, начиналось обживание сестрического корпуса, уборка в храме (тогда пролом и дверь в храм были слева у самого алтаря), т. к. долгие годы монастырь использовался под совсем недуховные и даже нечеловечьи надобности.
Крест мы чистили в молельном доме на Новом посёлке всю ночь. Я у креста и уснул, а отец Максим бережно собирал и сметал стружечки. Говорит, что сохранил где-то. Может, лежат они в подушках многих наших усопших, кого отпевал отец Максим, а, может, заложил он их в основание храма вместе с камнями со Святой горы Афон, которые я привёз. Не знаю. Про камни знаю, про стружки не знаю... На праздник Воздвиженья (27 сентября) Крест торжественно привезли в нашу женскую обитель — Кылтовский Крестовоздвиженский женский монастырь, где он сегодня и стоит — одна из главных святынь нашего Коми края.
В 1996-м в Онежье из Свято-Стефановского Ульяновского монастыря приедет иеромонах Антоний и начнётся возрождение общины там. Храм Рождества Богородицы построен в три этапа: нижняя часть в 1856, второй этаж — в 1872-м, колокольня — в 1909-м, он и возрождается тоже как-то поэтапно. Уже золотые маковки над основной храмовой частью стоят. Община маленькая, доходы скудные, но участились заезды паломников, да и предприниматели Ухты всё-таки серьезно помогали до недавнего времени. А помощь руководителя ухтинского издательского дома «НЭП» Дмитрия Алексеева и его жены, художницы Ирины, невозможно переоценить и вовсе.

Из храмов, достойных внимания, которые должны бы быть на слуху, но остаются вне внимания, я бы отметил ещё Ляльскую церковь и часовню в Отле. Ильинско-Введенскую... (Ляльский православный храм  - Богоявленский, престольный праздник Крещение — 19 января. Когда-то к Богоявленскому храму приписан был даже Богородск, что напрямую по тайге 60 верст. Но тогда, в ХIХ веке, видимо, были тропы. В ХХI веке тропы к храму не могут протоптать даже сами ляльцы.).
Всё остальное из дореволюционного наследия Вымской земли сгинуло или разрушено до состояний, уже не представляющих интерес. И солеварни, и храмы, и купеческие дома (деревянная двухэтажка купца Павла Никитовича Козлова сгорела в 80-х).
В 2011-12 годах рухнул кладбищенский берег у Онежья. Сначала в воду и на берег улетело около восьмидесяти гробов, потом ещё с десяток. Об этом написала пресса, звонки родственникам усопших разлетелись по всей республике и России. Приехали поднимать и поспешили перезахоронить подальше от обрыва человек семь. На следующий год ещё, может, три-четыре. Остальным Клад Бессмертия был не нужен... Поплыли косточки по священной реке Йемынг — Емва. Оставшихся на берегу завалило землёй с продолжающих сползать террас.
Тех, что подняли, и тех, что перенесли, похоронили, создав новое кладбище. Между прочим, кладбище это  на чьих-то земельных паях, захваченных стихийно... Но хозяева земли так и не появились. Так никто и не заявил свои права. Хотя бы на компенсацию из-за самозахвата. Ни по жадности не заявил, ни по праву на память о том, что у него тут есть земля.

А у нас тут земля есть. Мы в те же годы в деревне Козловка (она рядом с Онежьем, за оврагом), кроме переноса могил и обустройства кладбища, поставили маленький мемориал погибшим фронтовикам нашей маленькой деревни. Но так уж случилось, что мемориал ещё строился, а деревенские наши и все приезжающие понимали его и новое кладбище как что-то «для всех», как что-то касающееся даже забытого, приходящего только во снах и  ночными призраками. И сны, и призраки — не выдумка. Были и первые, и вторые. Кстати, спасибо и онежским, и козловским жителям, и приехавшим издалека — из Ухты, Сыктывкара, Усть-Вымского района, был кто-то, кажется, из Мурманска, Белоруссии, Риги и Санкт-Петербурга. Лето всё-таки, приезжающих в родные места немало. Все, кто был, вышли на коллективную работу по простому зову фермера, завклубом, и девчушек, обошедших дома. И по зову сердца, конечно. Пилили жерди для ограды кладбища, заколачивали столбы, чистили обводной ручей. Иеромонах Антоний освящал кладбище на фоне громадной черной тучи, нависшей над нами. Но дождь так и не пошел. Попугало нас небо, похмурилось. Упала только пара капель, и тучи разошлись прямо над нами, над нашим «камнем веры»...
На центральном камне нашего деревенского мемориала написано просто: «У Бога все живы...». Читающим эту надпись понятно, что все — это не только те, кто перечислен на черных плитах. У Бога живы все . С этим смыслом написана и эта книга — чтобы понятно было, что все — это все. Даже те, кто в книге не записан и не описан ни в одной другой. У Бога записаны все...