1. 36. Дядька мой Егор Степанович

Не стало дядьки Егора. Любил жизнь, любил тайгу. Исколесил он ее вместе с геологоразведочными партиями вдоль и поперек, работая простым рабочим. Коноводил лошадью, занимался любым жизненным обеспечением людей геологоразведки.
      
Курил страшно много, в основном самосад. Легкие отказали. Просил брата своего Ивана похоронить его на вершине сопки, чтобы первым встречать рассвет в тайге.
      
Похоронили, встречает, наверное, душа у него спокойна.
      
Вспоминаю его рассказы, как ходил за границу, в Китай, как торговал с китайцами:  в основном туда спирт – обратно рисовая водка и ситец. Не знаю, какой навар он получал от этой торговли, по-моему, никакого. Жили- то бедно.
      
Рассказывал  о разных случаях в своей жизни взахлеб, покуривая одну самокрутку за другой.
      
Я спрашивал:  как ты, дядька с китайцами общался, занимаясь обменом, смеется, да говорит, на пальцах. Но ты, Борька не унывай,  научу тебя считать до десяти по-китайски, пригодится в жизни.
      
Ига, лянга, санга, чига, пага и т.д. Не знаю, кого он там, в тайге заставлял пересчитаться.
      
Кроме лета, когда велись камеральные работы, были у дядьки дни духовного умиротворения, когда он отпрашивался в начале ноября у начальника партии и возвращался на прииск.
      
Его как всегда ждали. Хозяйки держали на убой, свиней, бычков.  «Легкая» у него была рука, что выложить или забить скотину мог  играючи, без шума и гама. Ну, конечно же, а потом разделать, выпить крепко и закусить свежениной, ну и домой приносил мясо. В общем, почти как на охоте, только более приятное мероприятие.
      
Скотину забивал, но напарника у него не было, пришел к маме моей – «Нинка, дай Борьку, пусть поможет мне». Дала.
      
Как сейчас помню, первым был бык, удар острым топором в «Лен», бык стоит, замерев, а потом все просто, особенно,  глядя,  со стороны как дядька управляется. «Ну что стоишь? Помогай».  Разделали. Подвесили стегно на перекладину, начал он отрезать ножом, а нож возьми,  и соскользнул. Острый, охотничий. До кости мой палец разрезал. Кровь, а дядька говорит, потерпи. Отрывает какую-то пленку с мяса,  наматывает на палец.  Пошептал что-то над ним. Заживет, дня через четыре и забудешь о нем. Забыл. Но часто вспоминаю, глядя на зарубцевавшийся указательный палец левой руки.
      
Самый крутой лыжный спуск был с той самой высокой сопки, где лежит мой дядька. Перед тем как спуститься по склону вниз, я всегда подходил к могиле своего дядьки.