КДП. 9. Тайна в футляре

(из сказки "Крылья для принца" Продолжение)

(Мысленные письма одинокой хранительницы тайны)

Роза прощалась с принцем — говорила, что любит, отворачивалась, увлажняла росой лепестки, а Принц все никак не мог понять, — куда и зачем он летит прочь. От единственного цветка…

Я слушала их разговор и втайне увлажняла лепестки раскрытой на коленях книги, сидя на подоконнике почти у самого неба. Кто-то вздохнул, и я заглянула за черту карниза, — мимо дома по дворику шел музыкант, тесно обнятый сзади неразлучной спутницей своей в женственном черном футляре. Я хотела отвлечься уже от окна, но музыкант неожиданно замер напротив парадной, слегка замешкался и, когда я подумала «Неужели?», зашел туда со своею загадкой.

Заинтересованная, я читала дальше, уже не вникая, и все готовилась слушать шаги по лестнице; слова стекали со страниц вяло, как безвкусная каша, а шаги так и не появлялись. «Пусть приходят тигры…», «Растение, а боится сквозняков…», «…ширма?» Странное тугое волнение охватило меня. В тишине, где слышна пульсация крови, без единой мысли я смотрела на рисунок в книге: мальчик летит на голубиной упряжке среди контурных звезд. Мне бы за ним... Улетающего принца озвучил дверной звонок. Уже по пути в коридор я мысленно соединила образ музыканта на улице с явлением звонка, ничуть не удивляясь в душе метаморфозам игры.

Это вновь был он. За спиной его радостно маячила спутница-ноша — неразделенная Тайна в футляре. Он запросто, по-детски, вошел — не гастролер, вернувшийся и усталый, а молодой олененок, зачем-то прихвативший из леса чудовищный дивный орех, наверное выросший там, как дерево. Под двустворчатой скорлупой его хранилось с прошлых времен дивное магическое ядро и одаривало нас теперь своим присутствием. Вошедший, не подозревая о моих догадках, беспечно стянул орех со спины, и по тому, как вздохнуло его содержимое, я услышала их родство. И предощутила что-то, эхом ответившее на зов.

Сосед-Олень, будто бы вняв эху, застенчиво глянул на футляр и затем — вокруг, определяя место своей Тайне в новом для нее пространстве. Улыбнулся, предъявив мне ее, как двоюродную сестру. Футляр со значительным видом опирался на стену и как бы робко спрашивал меня: «Дотронься… Если не хочешь уже просто смотреть». Я присела на корточки и кончиками пальцев едва коснулась зачехленного тела. Установив контакт, единым волнистым движением сверху вниз окаймила его изгиб. Ладонь уловила вибрацию.

— Вы знаете, что там внутри? — спросил он и тоже присел.

Я то ли кивнула, то ли моргнула всем лицом от страха нарушить момент, как зыбко неподвижную бабочку. «Она… — волнуясь до осечки дыхания, расширила я глаза. — Волшебная?»

Он задумался в ответ и отрешенным, но точным жестом определил свою ладонь на выступ футляра, как на бедро родной и любящей женщины.

— Вообще-то, я не музыкант, — признался Олень. — Все дело в ней. — Он постучал футляр по упругой коже. — К тому же она и не для каждого открывается. И хорошо еще, если внутри окажется смычок. И хоть одна из серебряных струн. Я пробовал однажды. — Его глаза сделались странно грустными. — Но мне даже ключа не дали.

— А вы просили? — поинтересовалась я, и вдруг меня обожгло какой-то его искрой. Сосед почти не заметил. Обжег и забыл.

— Просто надо очень желать. Желать и любить. И не ждать, что предъявят. Однажды ключ оказывается в твоей руке, и не имеет значения, о чем ты подумал раньше. Может, тебе было плохо — так плохо, такая пронзительная печаль, что даже светло и чисто. Но не в этом дело. Может быть и радость, и обычный каприз. Все зависит от того, к кому она расположена.

При этих словах его пальцы сами отползли от футляра, бледные и растерянные. Лицо Оленя обострилось и стало четче. Он уставился на инструмент, как будто прошивая его насквозь обманутыми глазами, а я прошивала насквозь его затаенный профиль. Каждый искал своей неоткрытой Тайны. Я совершила едва заметное движение в сторону его тишины. Словно услышав, сосед царапнул рукой по кожаному бедру Тайны благословляющим скрипом.

— Зачем же вы мне ее принесли? — спросила я и придвинулась к нему ближе ровно на один сантиметр.

— Не знаю… — честно ответил он и вдруг собрался весь, утонул в себе, как будто вот-вот заплачет. Руки наши, подобные листьям на ветру, независимо от нас, скользили по футляру, бездумно рождая линии в тихом восторге. Скользили и рисовали, пока, наконец, не встретились и, узнав друг друга, мягко сплелись. Как души, давно разлученные. Он беззвучно рыдал, сохраняя при этом спокойствие пустынного ветра. Я поплыла на его внезвучье, все ближе… ближе… направляя пересохшие губы к его щеке, влажной от невидимых слез.

Внезапно напружинилось что-то в воздухе, и его глаза оттолкнули меня, как магнит, готовый к сопротивлению. Через миг он стоял на ногах. Безмерно далеко.

— Я… чувствую вблизи вас… опасность.

Было не больно — отчаянно, стеклянно и тупо. Моя ладонь сиротливо ныла, повиснув в воздухе. В течение минуты я собирала себя по кусочкам, а нежность таяла, развеиваясь дымчатым пеплом. Он смотрел отчужденно — безбилетник в заблудшем трамвае, проснувшийся напротив кондуктора. Сознание захлопнуло ставни, тело умолкло, душа стучалась наружу. Я захотела что-то сказать, что-то очень нужное, но губы не принадлежали мне, хотя в голове плелась уже готовая мысль. Почему-то именно та... Голосом деревянной куклы, а не человека по имени Вайя, я произнесла наконец то, что казалось таким неуместным:

— А я знаю, чем закончилась сказка.

По лицу его и по застывшим рукам было ясно, что сейчас он ничего не воспримет. Это прятался звенящий страх, густо смешанный с наивной растерянностью ребенка. И не он, а кто-то чужой молчал вместо него.

— …Сказка про Птицу Счастья, — решительно, в упор гнула я свое. — Про остров… про Мудреца на острове… Про море воспоминаний…

В его облике что-то мелькнуло, какое-то смутное узнавание. Искорка.
 
— Так вот, — шевелила я непослушными губами. — Та самая птица прилетела к нему и, сжалившись над бедным, одиноким Мудрецом, спросила: «Чего же ты хочешь? Скажи мне — я все исполню». Тот, кто был раньше Мудрецом, поднял на нее голубые ясные глаза и, то ли улыбнувшись, то ли заплакав, произнес… Знаете, что он произнес?

Я краем глаза оценила его упорное молчание:

— Он сказал: Здравствуй, я так тебе рад. Ты еще прилетишь ко мне? Он увидел в ней обычную птицу и просто жаждал общения. И птица хотела того же. Ей надоело уже исполнять разные указы и жалобы. Но это еще не все… — скользила я дальше, бросая на него цепкие взгляды. — Я знаю, ведь это и не сказка вовсе. — Голос мой сделался тих и ровен. — Ведь это же все… про вас.

Он погрузился в себя, вероятно что-то налаживая внутри. Ладонь его разжалась, выпуская пригоршню страха, и спустя полминуты я увидела его остановленное лицо. Пережившего жизнь мальчишки.

— Не ищите меня больше. Даже в хороших снах.

Балансирующий голос. Теряющий равновесие. Крепко, будто находясь на краю обрыва, я зажмурила глаза, пытаясь охватить всю бездну его одиночества. Охватила.

— Останься, — сверкнула я каплей в кромешной тьме. И сверкнула еще раз, но уже с открытыми глазами. — Пожалуйста.

Он ничего не сказал. На миг мне показалось, что во взгляде его разлита любовь, похожая на разогнавшее тучи солнце, но это был просто взгляд одинокого соседа, направленный на меня. Неожиданно он вздернул плечом, как будто его подстрелили, качнулся тяжело и, никуда не глядя, быстро вышел сквозь стену.

Отдаленно шумел лес. Слышно было, как стучит дятел, хотя, возможно, это просто стучало в висках. Тайна, забытая меж створок чужой скорлупы кем-то уже ушедшим, мерцала в ожидании, что ее расколдуют, неощутимо храня в себе дрожь потаенных звуков. Ладони мои легли на холод стены — той самой, через которую он ушел. Они будто пытались вобрать тепло его недавнего здесь присутствия. Само воспоминание о тепле. Рождая эхо, из футляра вздохнула струна, чуткая к чужому страданию. Я увидела себя покинутой розой — одна, совсем одна на безлюдной планете — и если бы у меня оказались вдруг лепестки, я тотчас бы съежила их в бутон.

(продолжение следует)
http://www.proza.ru/2019/05/06/1056