Глава 1

То самое чувство, когда прошлое кладёт ладонь на твоё плечо и отзывается в твоей голове лёгким приступом шизофрении

Как говорится, ничего не предвещало беды. Было пусть и не раннее, но приближающееся к полудню свежее, весеннее утро. Сын занимался своими делами, которые не всегда были в помощь мне, а лишь добавляли дополнительный объём работы, но ребёнок занят – и это славно. Славно тем, что помимо дел по дому можно немного урвать времени и на себя, чем, в принципе, я и занялась.

Кофе, относительная тишина дома, нарушаемая лишь болботанием любимого чада в соседней комнате, и поток ненавязчивых мыслей, идущих как задний фон в моей голове – всё способствовало началу МОЕГО дня с ноток спокойствия и хорошего настроения. Даже сын, который стал капризничать из-за того, что захотел спать, не успел нарушить идиллию моего полуденного утра.

В принципе, ничего нового в моём режиме дня: ранний подъём (часов так в семь утра) из-за голодных капризов малого, сделать ему покушать, покормить, переодеть, отнести в игрушки, пойти умываться, ещё раз отнести в игрушки, повторить попытку умыться, успеть начать чистить зубы, кинуть это дело – ребёнок заплакал – игрушка бесит, ути-пути тра-та-та (и это всё с начищенными зубами и щёткой во рту), совершить набег на ванную или хотя бы ближайшую раковину, сплюнуть пену и (если есть возможность) прополоскать рот, умыться с ритмичным дёрганьем ноги за штанину и монотонным канюченьем, снова ути-пути тра-та-та, на тебе печеньку, посиди тут, солнышко не плачь, пошли я тебя побаюкаю и только пото-о-ом кофе, полнейшая тишина и полная отдача мыслесотворению и мыслевосприятию.

– У тебя прекрасный сын.
Я дёрнулась и, кажется, даже подпрыгнула на стуле. Холодный пот тоненьким ручейком пробежал по моему позвоночнику, оставляя за собой не совсем приятную по ощущениям липкую дорожку страха и беспокойства.

«Нет, мне только показалось. Прошло столько лет. Нет, не может быть. Не сейчас. Не это.»

– И когда ты только успела стать матерью. Я многое пропустила, – ярко-зелёные глаза смотрели на меня с хитрым прищуром. Казалось, я сейчас увижу, как она облизывается.
– Что тебе надо? – Я старалась не терять самообладания, которое было иного мнения и терялось прямо пропорционально моим стараниям.
– Ты мне не рада? – Голос был насквозь пропитан сарказмом и долей злорадства. – И ты даже не обнимешь меня, сестрёнка?
– Убирайся, – отрезала я и дёрнулась ещё больше от собственного голоса – утробного и рычащего.

«Нет, нет, нет. Нельзя. Надо на воздух!»

– Ты всё так же спасаешься воздухом? – злорадный смех зазвенел тысячами осколков разбивающегося стекла, пронзая каждый миллиметр моего тела тонкими иглами.
– Что. Тебе. Надо, – моё дыхание выдавало меня и то, что моё спокойствие на грани срыва. Нервного срыва.
– Да успокойся ты, чего разнервничалась. Смотри ты, не знает даже как сесть поудобнее, чтобы стол под твоей рукой не колотился в такт с тобой. Аккуратно, ещё в резонанс войдёте. Заколебётесь оба, – смех стал ещё злораднее, а иглы – толще.

«Действительно, чего это я. Так, дорогая, дыши. Успокаивайся. Ничего страшного не произошло. Скоро свалит.»

– Ты помнишь, что я слышу твои мысли, да? – В воздухе заискрило недовольством и обидой. – У нас так-то мысли на двоих. Верней, твои мысли на нас двоих. Ты же слабее.
– …
– И да, придумай мне уже имя наконец-то, а? А то мне надоело выдавать себя за твоё безумие и психическое помешательство.
– Сука – имя твоё, – огрызнулась я.
– Я к ней с миром, а она обзывается. Сестрёнка, тебя что, не учили в детстве уважать старших?
– Пошла к чёрту, собака драная.
– Точно не учили.

«Что она хочет? Зачем появи…»

– Дело у меня есть к тебе, сестрица. Очень важное. Последнее, обещаю.
– Ты всегда так говорила, когда появлялась. И каждое дело у тебя последнее, – недовольно пробурчала я.
– Конечно, последнее. Ибо в моих делах ты либо пан, либо пропал. Сечёшь, Бестия?
– Не называй меня так.
– Бестия…
– Я же попросила.
– Бестия!
– Сука, я же попросила тебя не называть меня этим именем!!!!
– То, что надо. Добро пожаловать, дорогая. С возвращением, сестрёнка.

Теперь уже не ручеёк, а целая горная река неслась вниз по моей спине. Я знала, что появление этой сучки хорошим не заканчивается и что мои ПРОБЛЕМЫ, на фоне которых даже психи сына казались так, мелочью, только начинаются. Скинув тапки, я босыми ногами прижалась к полу, ощущая, как прохлада поднимается по ногам, остужая бурлящую в венах кровь. В висках стучало словно я стояла около огромной колонки на каком-нибудь массовом мероприятии и из неё валили низкочастотные басы, эхом отзываясь в глубине моей черепной коробки. Пелена перед глазами мешала адекватно визуально воспринимать реальность, а путаница в мыслях мешала быть просто адекватной.

Я зажмурилась, в надежде открыть глаза и осознать, что всё это мне почудилось.
– Ты всегда была такой актрисой, сестрёнка, – голос разрушил все мои надежды на спокойную и размеренную жизнь. – Постоянно так театрально пугаешься и играешь такую уже невинную овцу. Хотя почему играешь-то. Овца из тебя натуральная.
– Господи, да за что ты мне, – простонала я, роняя лицо на ладонь. – Где и в чём я так согрешила…!
– Закончила концерт? Нас ждут вообще-то, – нетерпеливое прозвучало то ли у меня в голове, то ли витало в воздухе.
– Я никуда не п… П-пой… Ду! – Нет, я не плакала. Просто пересохло в горле и мучила жажда. Жажда, которую не утолить простой водой – она не сможет погасить внутреннее пламя. Именно жажда, а не горло, не давала мне ни говорить, ни думать – она вынуждала меня действовать, провоцировала на это.
– Сестрёнка, долго ты ещё будешь корячиться в этих предсмертных конвульсиях парализованного наполовину кузнечика или всё же не будешь терять время и тратить Их терпение?
– Но у меня же…
– Сын. И что?
– Но как же…
– Как и в любой другой день.
– Так он оста…
– И что такого? Спит же.
– А если…
– Услышишь.
– Так будет пла…
– Да никто не будет тебя там держать насильно! Что ты тут разнылась?! Сын, спит, один, да я, да он, да яжемать! Плюнуть бы в тебя. Бестия. ***стия!
– …
– Давай ладонь, дура.

По ладони медленно расползлась глубокая царапина, раскрываясь и просачиваясь на кожу капельками крови. Когда крови собралось достаточно – мягкий и шершавый язык моего Безумия слизал её, не оставив на ладони ничего: ни следа крови, ни самой царапины. Я знала ритуал. Я знала, что делать дальше – это неоднократно бывало проделано в давние времена. Тогда это казалось, как минимум, забавным. А где-то втайне я даже гордилась этим – своей принадлежностью к Ним, о существовании которых ходят легенды.

Раньше я часто проводила своё время в их обществе – я могла себе это позволить, будучи свободной как во времени, так и от «предрассудков» в виде материнского инстинкта. Всё, что мне было нужно – выйти в окно…

Да шучу я, шучу. В дверь. Просто выйти в дверь, ведущую на улицу.

Я поднялась и тихонько вошла в комнату, где спал сын. Мирное сопение доносилось из его маленькой, детской кроватки, а сам малыш сладко спал, закутавшись в одеяло почти с головой. Я склонилась и прижалась губами к маленькому, тёплому и нежному височку, пахнущему молоком и счастьем.
– Я скоро вернусь, родной. Ты, главное, спи. Спи спокойно. Пусть тебе снятся яркие сны с удивительными мирами и созданиями в нём, – я поправила одеяло, подоткнув его с боков под ребёнка, и так же тихо вышла, прикрыв за собой дверь. Направляясь к выходу, я краем глаза уловила в зеркале что что-то поменялось. Нет, не в окружении, во мне. И я даже знала что, но откуда-то поднявшееся некогда чувство восхищения заставило меня сделать шаг назад и развернуться к зеркалу. Да-да, эта слабость осталась со мной с тех времён и до сих пор – глаза.

Мои и без того необычные по всем понятиям глаза (необычные потому, что хамелеоны и могут менять цвет) были янтарно-золотистого цвета с тёмно-коричневыми, почти чёрными, прожилками, радиально расходящимися от зрачка. Шикарное зрелище, скажу я вам. Шикарное со всех сторон.
– Я вижу, ты соскучилась, – голос выплыл из общего потока мыслей. – Пошли, Бестия. Тебя все ждут.