Победа или смерть

                Борис Оболонский



                Победа – или  смерть.
                Повесть

               
               

                Светлой памяти моего дяди Александра               
                посвящается.



                Победа – или  смерть.
                Повесть











                КИЕВ
                2019

                ПРОЛОГ
                От автора

Родился я в год, когда в Украине, в который уже раз при власти большевиков, был голод. Нет, нет, не в двадцать первом году двадцатого столетия, и не в тридцать втором или в тридцать третьем, а в сорок шестом. Осень того года выдалась холодной и голодной. У Елены, моей матери, быстро пропало молоко, больше всего из-за ее переживаний за свою неопределенную судьбу.
Тогда, еще в декабре сорок пятого года, она обрадовалась. Как же, муж с фронта возвратился живой, даже без единого ранения.  Сколько вдов кругом осталось, а она теперь с мужем. Но  к ним Василий пришел каким-то необычным; весь грязный, с ног до головы его обсели вши, весь худой и  почерневший на лице.  Тогда Елена не стала обращать на это внимание. Мало что с человеком там, на фронте могло случиться. Главное  - живой. Теперь у нее семья, снова жизнь наладится. Но, как оказалось, Василий долго у них не задержался, фактически бросил ее. Пришел с фронта, пару дней погостил  и отправился в свое родное село Ставище. А через девять месяцев появился на свет я.
Малыша не было чем кормить. Пока оставалось еще немного овса, то бабушка перетирала его в муку, смачивала такую муку водой, заворачивала эту кашицу в марлю и давала малышу  сосать. Говорят, что я  все время орал и не давал никому покоя. В какой-то момент и моему старшему брату Валентину это ставало надоедать, и он просто убегал из дому. Совсем скоро в доме уже не было никакого зерна. Взрослые кушали еще овощи, запасенные с лета и осени, а малыш – требовал молочка. Слава Богу, на хозяйстве еще оставалось несколько курочек, но они, несмотря на то, что и их было нечем кормить, хоть изредка приносили яйца. Бабушка обменивала у соседей эти яйца на стаканчик молока. Совсем скоро пропали и яйца, не стало и молока. И тут стал выручать Валентин. Каждый день после школы он отправлялся на поиски чего-то съедобного, искал где-то давно скошенное поле от пшеницы и там собирал колоски, упавшие на землю. По тогдашним законам это было страшное преступление, что приравнивалось к государственной краже.
Валентин умудрялся принести домой пару десятков колосков и, таким образом, было хоть чем-то кормить младенца.  Однажды и ему не повезло. Не успел он собрать немного колосков, как тут же попался. Охранник, который делал объезд поля на лошади, увидел и поймал его. Привел на ток, где обмолачивали и очищали зерно, и заставил  все зерно вывернуть в молотилку. Не знал он, что Валентин на поле нашел огромных размером железный гвоздь. Он тоже лежал у него за пазухой, вместе с колосками.
Тот охранник был не из плохих людей, знал, как бедует их семья и отпустил Валентина. А он еще долго стоял на току, все смотрел и смотрел в ожидании, когда же, наконец, сломается та проклятая молотилка. Но она все работала и работала, как ни в чем не бывало, даже гвоздь не помог.
Постепенно малыш стал сильно слабеть. Так и не определились с его именем, хотя отец дал в село телеграмму, чтобы  сына назвали в честь его пропавшего без вести брата – Александром. Но сразу после Рождества, бабушка Татьяна решила ребенка тайком окрестить. Знала она, что некрещеных покойников не хоронят  на христианском кладбище, а просто закапывают неизвестно где. А ей не хотелось, чтобы ее внук, даже мертвый, хоронился так. Поэтому она взяла пару последних яиц, завернула потеплей внука в одеяльце и понесла его в церковь. Двенадцатого января архиерей местной церкви Святой покровы окрестил младенца и нарек его Борисом. А уже в конце месяца Елена получила свидетельство о рождении в ЗАГСе, где и записала его Борисом Васильевичем. Что интересно. Бабушка отнесла свидетельство в церковь и батюшка на последней странице его написал: «Сей раб божий, крещенный в церкви Святой покровы двенадцатого января 1947 года и наречен Борисом». Внизу стояла подпись священника, заверенная круглой церковной печатью.
Всем на удивление, мальчик стал потихоньку поправляться. Совсем скоро вышла из запуска коровка у соседей, (так говорят, когда молодая телка или уже корова приводит теленочка)  и ему стало перепадать немного молочка. Особенно была тяжелой весна. Как только стала появляться зелень, люди ели, что попадалось, и лебеду, и калачики, и крапиву. До начала весны, фактически, их семью спасли соседи, которые редко, но всё же давали им немного молока. А как только настала весна, те согласились, чтобы два дня в неделю коровка была у них. Все ждали лета, ждали, что природа принесет в каждую семью хоть какую-то еду.
Отец забрал свою жену и двоих детей с Полтавщины в село Ставище лишь в середине сорок восьмого, уже летом. Вдоволь нагулялся, как же, в селе все знали, что он с войны вернулся героем, весь в орденах, так что отбоя от слабого пола в то время у него не было.
Довелось мне и моему поколению пережить еще раз недоедание уже в начале шестидесятых годов. Тогда, в который уже раз, нужна была стране валюта. Снова всё зерно из Украины партийные деятели стали выгребать до крохи. Посылала тогда меня мама рано утром каждый день занять очередь в хлебный магазин около пяти часов утра. Стоял я там в очереди до восьми, до самого  открытия магазина. С нетерпением все ждали, когда привезет машина хлеб с пекарни и лишь тогда получал я в руки такую заветную буханку хлеба. В магазинах тогда было хоть шаром покати. На всех полках стояло одно сгущенное молоко в жестяных баночках. Конечно, всех жителей села выручал частный сектор. В городе было всё, и колбаса, и сосиски, и хлеб, пролетариев надо было кормить. А село оставалось на «сухом пайке».
Сейчас, когда мне перевалило уже на восьмой десяток, я всё чаще и чаще задаю себе вопрос: ну что же мы за народ такой? Ну, все в мире люди как люди. Ну почему же мы, украинцы, всё время в нищете, под гнетом, всё время над нами кто-то сверху правит нами, указывает, как нам жить, указывает на каком языке нам разговаривать, какие книги читать, какие нет? Какие спектакли нам ставить в наших театрах, а какие нет?  Какие фильмы смотреть, а какие нет? Какую музыку слушать, а какую нет, в какую церковь ходить, а в какую нет?
          Я уже человек в годах. И совсем не старый, потому как этого не чувствую в душе, но многое и понимаю. За моими плечами почти три четверти века. Позади, несомненно, самое главное: детство, молодость, учеба, профессиональная карьера, создание семьи, путешествия, социальная и гражданская активность. Слава Богу, всё это еще не подошло к концу, и я не жду каких-то революционных переворотов, кроме того, что рано или поздно (лучше значительно позже) придет пора умирать.
Я никогда не писал. Скажу больше, ненавидел что-то писать еще со школы. Больше любил копаться во всевозможных технических изобретениях, электронике, телевидении. Мой дядя Александр (по отцу)  в свои семнадцать лет еще в начале войны где-то просто пропал. Пропал бесследно. А другой дядя Федор (по матери)  в свои восемнадцать лет был призван в самом начале войны и погиб на подступах к Киеву, где я теперь и живу.
Итальянский писатель Рокка Фамильяри в одной из своих книг написал: «Чем старше я становлюсь, тем больше уверяюсь в своей неуверенности». Вроде бы забавно звучит это, а на самом деле страшно. Мы хотим, чтобы с возрастом у нас прибавлялось уверенности в себе. В общем, так и происходит, но при этом пространство наших мыслей постоянно увеличивается. И, слава Богу, что так.
Вот, исходя из этого, захотелось мне написать повесть, где бы увидеть самому, какой могла бы сложиться судьба моего дяди Федора, если бы он оставался живым. А также пропавшего безвести – дяди Александра. Чтобы возникла возможность сравнить его возможную судьбу с судьбой его старшего  брата и моего отца, который прошел всю войну, лагерь военнопленного и лагерь Сибири и ушел из жизни в довольно пожилом возрасте. Я решился писать эту повесть, совсем не преследуя цель, как Моника Левински, выставлять свое голубенькое платьице всем напоказ. Не ради какой-то славы, не для всеобщего чтения, не ради того, чтобы опубликовать свой труд. Заранее знал, что мною написанное никто, кроме моего старшего брата Валентина, читать не будет. Просто захотелось как-то больше даже для себя, пропустить как бы через сито жизнь  родных мне людей, сопоставить их характеры, их видение мира и самих себя в нем. Я не претендую, чтобы написанное мною, даже вскользь, считалось художественным произведением. В большей степени решился писать просто для себя, чтобы воскресить, таким образом, всё в памяти, мое генеалогическое древо, еще раз вспомнить дорогих мне людей, а также события, связанные с их жизнью, и даже по-новому осуществить переоценку своих жизненных  позиций.





               



Лишь тот, достоин жизни
                и свободы,
                Кто каждый день за них
                идет на бой.
Иоганн Гёте               



Часть 1
Сон

-1-

1978 год, Смоловое.
Василий Яковлевич Поломарчук, лишь только ему исполнилось шестьдесят, недолго раздумывая, подал заявление об уходе на пенсию. Замысловато складывались его трудовые будни последних лет. Еще после войны, почти сразу же по возвращении с фронта его назначили директором средней школы в небольшом поселке в самом центре Украины. Хотя возвратился он домой  с весьма достойными фронтовыми наградами на гимнастерке, довелось некоторое время просто поработать учителем истории. Это уже в сорок восьмом  неожиданно для него в ОблОНО (Областной Отдел Народного Образования)  предложили занять должность директора школы. Нечего греха таить, немного помог ему  в этом бывший замполит полка майор Никодимов Петр Степанович. Тогда он уже работал в областном управлении КГБ Украины. Лишь только в школе прозвучал последний звонок перед началом летних каникул, Василия Яковлевича вызвали в ОблОНО, где и ознакомили  с приказом о назначении его на должность директора школы. Конечно, перед походом в ОблОНО Василий встретился с Петром Степановичем. Разговор состоялся в скверике на скамеечке. Оба фронтовика много  вспоминали о былых фронтовых приключениях. И лишь немного спустя Петр Степанович  перешел к главной теме   их встречи.
–Ты, Василий,  вот что. По возвращении в район сразу же направляйся в райком и подавай заявление в партию. Потому как директорствовать тебе придется без партбилета недолго. Это сейчас, пока мало кадров тебя назначили на эту должность. А вскоре многое может измениться.
– Сложно придется с этим, – весьма неуверенно еле выговорил Василий,– из-за Шурки здесь  будет много вопросов.
       –  А вот об этом ты не беспокойся, –  успокоил его Петр Степанович. Это мой вопрос. Тебя я узнал за многие фронтовые годы довольно хорошо. Так что поручусь за тебя. Знаю тебя как храброго солдата. Не раз вместе смотрели в глаза смерти.  Еще когда наш полк брал Берлин, мне стало известно, что твой младший брат Александр пропал безвести. Как сложилась судьба твоего брата – неизвестно и  сегодня. Так что дерзай! Своего боевого побратима я всегда поддержу.
В партию Василия Яковлевича приняли лишь в начале пятьдесят первого года. Вот и пришлось ему долгие годы «тянуть лямку» директора средней школы. Свою работу он любил. С удовольствием брал с десяток часов в неделю и преподавал историю в старших классах. Здесь был прекрасный педколлектив. Учителей  подбирал на работу сам. Был требовательным  и не терпел малейших недоработок в школе.
И вот, когда ему до пенсии оставалось совсем  с полгода, к нему в кабинет неожиданно резко постучали и вошли двое незнакомцев. Такого обращения в школе Василий Яковлевич не допускал. А тут – вдруг, так беспардонно, грубо…
Эти чужаки, как оказалось, были из областного управления  КГБ. Разговаривали вполне учтиво и без оскорблений или намеков, как это умеют только они. Больше вёл  розговор тот, что представился Иваном Ивановичем. А второй всё это время лишь ходил по кабинету и рассматривал школьные  фотографии, что висели на стене.
 – Нас интересует информация о вашем младшем брате Александре, –  начал розговор Иван Иванович.
– О моем младшем брате, пропавшем в начале войны, мне ничего не известно. И вообще, он не преступник. Он безвести пропавший, –  ответил Василий Яковлевич.
– А никто и не говорит, что он преступник. Со сталинщиной покончено, теперь другое время, люди за действия родственников не отвечают. Но вы же получили письмо из Инюрколлегии. Кто-то вами интересуется за рубежом. Может, просто хочет помочь вам материально. Кто бы это мог быть, как не ваш младший брат, Василий Яковлевич?
–  Об этом вам лучше знать, –  сказал он. –  Вы же его точно читали?
–  Я – нет, –  помахал головой в ответ Иван Иванович.
–  И я не читал.
  –  Как это?  Ездили за письмом в такую даль и не читали?
– И не читал, –почти вызывающе и весело ответил Василий Яковлевич. – А зачем мне на голову лишние приключения?
– Ну как же это, интересно ведь. Кто пишет, зачем пишет, что предлагает?
  – А вы Иван Иванович ведь знаете, что бывает с теми, кто много интересуется?
–  А где же тогда сейчас это письмо?
–  А я его еще на выходе из Инюрколлегии сжег и пепел бросил в урну для мусора.
–  Сжечь письмо, – это было, конечно, ваше право, Василий Яковлевич, –  вдруг отозвался тот второй, что рассматривал фото на стенке. –  А может все-таки у вас сохранилось хотя бы фото вашего брата Александра?
От такого разговора у Василия Яковлевича осталось на душе какое-то  мерзкое ощущение, вроде бы ему пришлось подержать в руках  гадкую и противную слизкую тварь.  Эти двое уже ушли давно, а у него всё продолжало учащенно биться сердце и хотелось больше и больше просто помыть руки. Но теперь у него закралась в душу надежда, что,  а вдруг, может Сашка живой? Раз и эти хлыщи  подозревают… Может Шурка остался живой, не убили его, тогда, в степи под   лесопосадкой? Если ищут его фотографию, ищут образец его почерка, ясно, что не для музея. Что-то, видать, знают о нем и знают конкретно.
Удивительно, но в этот день он рано пришел домой со школы. Молча поел свой любимый украинский борщ и отправился отдохнуть под виноградник возле «летней кухни». Прилег там на стареньком диване и попробовал вздремнуть. Вот именно тогда и запала ему в голову мысль – уйти на пенсию и больше не работать в школе.
Но перед глазами вдруг всплыли воспоминания о своем родном селе Ставище, где он родился и рос. Шурка был за него младше на пять лет. Остался, остался у него в памяти этот быстроногий его брат и шустрый мальчуган. Их сельский дом стоял високо на пагорбе, а вниз к оврагу далеко тянулся огород. В самом его конце, почти над кручей росли самые обыкновенные украинские вишни. Когда они лишь только начинали краснеть, они вдвоем с Шуркой залезали повыше, где вишни были поспелее, и подолгу утешались лакомством. Какая же это была красота! Сидишь высоко на ветке, ветер качает ее, ты тихо  жуешь полуспелые вишни. Чирикают воробьи, а твои волосы нежно ласкает теплый летний ветерок. Далеко внизу в самой пойме речки на лугу пасутся лошади. Периодически слышно, как они ржут и громко жуют свежую траву. Знойное солнце  медленно плывет в бесконечно голубом небе, то ныряя за облака, то бросая пучки золотых лучей на сиреневую линию горизонта. 

-2-

1923-31 год, Ставище.
Шурка с малых лет оказался озорником и весьма проворным мальчуганом. Первые пять лет после рождения он жил в доме как вареник в масле. С утра и до вечера здесь было слышно, как работает швейная машинка «Зингер». Его мама по имени Пелагея славилась на все село своим портняжным мастерством. Поговаривали, что некоторым женихам на свадьбу она могла сшить добротный костюм всего за один день. Шурка, а именно так все родные  его называли по имени, любил слушать эту «музыку» швейной машинки. Вот так примостится на теплой лежанке и часами слушает, как  она стрекочет . Ему казалось, что она просто иногда поет или нежно и протяжно, или резко с надрывом в голосе, пытаясь как можно точно передать смысл своей песни. Мать практически не работала в колхозе. После того, как отец Яков отвел в только организованный колхоз их единственные корову и козу, а также отдал туда же простой домашний инвентарь, Пелагея зареклась хоть раз, хоть один день работать в этом проклятом колхозе. Семья фактически жила на заработок от ее портняжничества. Отец Яков неделями находился в отъезде. Он был уполномоченным по заготовке лошадей для Красной Армии. Так сложилась его жизнь, что он оказался хорошим специалистом по лошадям. С малых лет он любил лошадей, знал их породы, нравы, характер. Мог легко отличить породистую лошадь буденновской породы от простой домашней.
Их село Ставище, где они жили, широкой долиной и неглубокими балками с востока на запад, разделяет небольшая речушка Черный Ташлык. Благословенна вокруг земля с ее густыми чорноземами окружает село, а эта речка, почти никогда не пересыхая, всегда живительно наполняет  ее влагой.
Так сложилось, что в их селе проживали с семьями исключительно реестровые казаки. С середины восемнадцатого столетия здесь, на этой земле царским указом был возведен постой. Казаки три дня в неделю все ставали под  шашку. Упражнялись в мастерстве стрельбы, конной езде, стояли в охране.
Давно отгремела на украинской земле и первая мировая, и гражданская война. Через их село когда-то проходили и полки белых, и махновцы, и красные, и григорьевцы.
Шурка любил взять за руку своего деда Прокопа и отправиться вместе побродить вдоль реки. Дед показывал ему Тишковский лес, который трепетно мигал в степной дали. А где-то ближе на север, почти на горизонте еле проглядывал Смоловский лес,  где стояли когда-то, как рассказывал дед, медовые дуплянки самого Богдана Хмельницкого.
У самого деда Прокопа была небольшая пасека, и Шурка в дни медогона любил погостить у него. Тот ставил перед ним миску с еще теплым медом, а бабуля угощала внука только-что сваренными варениками с вишнями. Какая же это была красота: макнуть еще теплый вареник в мед и тут же отправить его в рот.
Шурка иногда украдкой прибегал в гости и к дядьке Ефиму. Любил, когда тот усаживал его к себе на колени и рассказывал о своих военных приключениях. Дядя Ефим, родной брат его отца, воевал на фронте в первую мировую вместе со своим двоюродным братом Антоном против немцев. Оба служили в Уланском полку. Не одна немчура распрощалась со своей головой от ударов их шашек. А вот когда грянула гражданская, дядя Ефим оказался в Красной коннице Буденного. Он еще в первую мировую был награжден за отвагу Георгиевским крестом, который всегда красовался у него на груди, даже в гражданскую. А вот дядя Антон волею судьбы оказался среди григорьевцев.  Каждый раз, когда  дядя начинал свой рассказ о войне, Шурка просил его еще и еще раз рассказать ему, как уже в двадцатом шашки братьев скрестились в бою, и дядя Ефим собственноручно отрубил голову своему двоюродному брату.
Конечно, после таких историй Шурка уходил от дяди с чувством воина, борца за справедливость. Он и себя видел лишь на коне с шашкой в руке и, конечно, с красным знаменем,  прикрепленным на древке к                                стремени.
Дядя Ефим был казак красавец. Пышные усы его всегда были уложены,  и иногда  Шурке казалось, что они просто нарисованы. В его альбоме была масса старинных фото, где дядя Ефим сидел в окружении своих фронтовых побратимов или игриво гарцевал на коне.  А вот отец его Яков был совсем, как казалось Шурке, не казак. И шашки у него не было, и таких рассказов о войне, как поведывал дядя Ефим, тот не вел.
Все красоты жизни для Шурки закончились в один день, когда родилась его сестричка Лида. Их дом с утра и до вечера был заполнен ее плачем и визгами. Мама  исключительно была вся возле малышки, а Шурка теперь старался улизнуть из дому как можно раньше.  Его старший брат Вася, которому к тому времени уже исполнилось почти одиннадцать лет, как казалось Шурке, всегда был сам по себе. Мало они играли вдвоем, мало вели детские разговоры, мало как старший, тот уделял ему внимания.  А вот после рождения Лиды они неожиданно для обоих подружились и стали вместе и купаться, и где-то бродить.
В начале июля, лишь только начинала в пойме реки цвести конопля, братья  в одних трусиках забегали в ее посевы и долго бегали среди растений. А здесь, почти сколько видел глаз, везде в долине она росла. И росла благодатно. Ведь влаги там ей было вдосталь. Вот так они бегали, пока все тело не покрывалось нежной желтой пыльцой.  И тут на удивление братьев с ними начинали происходить чудеса. Голубое небо в какой-то момент начинало плыть перед глазами, рот наполнялся удивительным привкусом сладости. Весь детский организм как будто хотел взлететь к тучам и парить там без конца, плыть вместе с ними по бескрайнему небу.  Все мальчишки любили предавать себя такому развлечению. И никто не препятствовал им это делать. Взрослым было не до этого. Конопля очень быстро отцветала и детские забавы уходили в прошлое. Взрослые, в основном женщины, рубили коноплю под основание, а затем вязали ее в снопы и тут же замачивали их в речке. Веревками крепили их за камни, чтобы не уплыли, и так они мокли пару недель. Лишь после этого ее сушили на солнце, а потом выбивали ствол, а оставшееся волокно пряли в нитки. Вот из него уже ткали прекрасное украинское полотно.  И тогда, уже без конопли, ребятня  поддавалась забавам  играми в войну.
Шурка после этих игр часто возвращался домой с подбитым глазом, оборванными штанишками, весь в грязи и копоти. Мама в таких случаях лишь приговаривала: «Ой, горе ты мое! И когда же этот неугомонный ребенок утихомирится»?
Лето тридцатого года пролетело быстро, как летний дождь. Осенью Шура пошел в первый класс, а Вася – в шестой. Отец всё больше и больше стал отлучаться по работе, а вскоре, как поняли ребята, и оставил семью.  Как-то мало места отец занимал в жизни ребят. Во всем за ними беспокоилась мать. Сестричка уже подросла, самостоятельно играла во дворе и не было слышно ее противного плача. Мама к школе сшила обоим мальчишкам вполне приличные костюмчики. Как для села, это было весьма круто. А школа, в которую они ходили, была далеко, по ту сторону речки. Так что приходилось ее переходить, перепрыгивая с камня на камень. Вот тут и произошла история, когда Шурка однажды чуть не утонул. Они уже возвращались со школы домой, и вдруг Шура стал перепрыгивать с камня на камень без подготовки и лишь на одной ноге. В какой-то момент одна его нога поскользнулась на скользких водорослях, и он тут же упал в водоворот речки. Она хоть и была не очень широкой, но в местах сужения между камнями ее скорость была большой. Вода вмиг подхватила мальчишку, и он быстро скрылся в ее водовороте. В этот момент Вася был в каких-то пяти метрах от него. Но вода быстро уносила брата всё дальше и дальше. Что было потом, братья оба не помнят. Могли оба лишь рассказать, как очутились на берегу среди крякающих уток. Конечно, Шурку вытянул из воды Вася. Оба их костюма имели жалкое зрелище. Когда по крутому обрыву поднялись к себе в дом, мать лишь взглянула на них и не проронила ни слова.
Лишь только весной следующего года закончилась для ребят  школа, неожиданно и для матери, и для ребят домой возвратился отец. Пелагея и Яков закрылись в небольшой комнатушке и долго разговаривали между собой. Ребята сбились в кучку и держались поближе к печи в ожидании чего-то необычного. Страшного ничего не произошло, но с тех пор отец стал жить у них дома. Мать с детьми кочевали в большой комнате, где была печь, а вот отец поселился один в холодной и маленькой посреди дома комнатке. Он возвратился домой не один, а на лошади. Это был стройный жеребец, на груди у него красовалась белая метка, а ноги снизу от копыт украшены белым окаймлением. 


                -3-
1987-88 год, Кировоград.
Лидия Яковлевна Поломарчук традиционно, как это давно принято в Украине, на поминальные дни ездила в свое родное село Ставище на могилу своей матери, Пелагеи Васильевны. В такие дни там на кладбище, собиралось много знакомых, друзей и родственников. Немного побыв возле могилы матери, она прошлась и к могилам других усопших, чтобы увидеться первым делом с родными. День уже приближался к полудню, когда она решила еще на прощание подойти к могиле матери. За несколько десятков метров неожиданно для себя она увидела, что там стоит какой-то неизвестный мужчина. Лишь только она стала приближаться, как он быстрым шагом удалился и совсем пропал из виду. Лидия Яковлевна подошла к могиле, и тут она увидела на ней слегка примятый лоскут бумаги, немного придавленный к земле комком травы. Она подняла эту бумагу с намерением выбросить ее в мусор, но все же любопытство победило, и она развернула ее. Корявым и неразборчивым почерком там было написано следующее: «Дорогая сестричка! В силу давно сложившихся обстоятельств лично встретиться пока с тобой не могу. Я живой и здоровый. Даст Бог, если всё изменится к лучшему, а это идет уже к тому сегодня, дам знать о себе. Никому о содержании записки не говори. Ее сожги и пепел выбрось.  И еще. Хотел быть на могиле и отца в Нововоронцовке. Но там на кладбище ее не удалось найти. Целую тебя».
       Удивительно, но это письмо было без подписи. Лидию Яковлевну всё это взволновало и удивило.  «Что это? Простая подделка, розыгрыш, злая шутка?» – новые и новые вопросы возникали у нее в голове. «Что это? Весточка от брата Шурки или простой и нелепый розыгрыш?  Ведь он давно, еще в начале войны, в сорок первом пропал без вести. И скорее всего погиб».
    Хотела первым делом сообщить о новости своему брату Василию. Он жил совсем недалеко от села Ставищи. Но тут же вспомнила предостережение из письма «Никому о содержании записки не говори. Ее сожги, и пепел выбрось». Давно знала, что в силу своих убеждений старший брат Василий не любил такие мероприятия как поминки и никогда в эти дни на кладбище не приезжал.
       На автобусной остановке она увидела, что по расписанию сегодня больше автобуса в поселок к брату не будет. Решила ехать домой к себе в Кировоград. Уже дома еще раз перечитала записку, сожгла ее и пепел выбросила в мусор.
Быстро, даже не заметила, как пролетели полтора года. Уже в октябре восемьдесят восьмого, стала заниматься получением заграничного паспорта.
Лидия Яковлевна вымотала себе все нервы, пока выбегала чтобы получить его  себе.  И еще неизвестно, чем бы это всё окончилось, если бы не встретила в ОВИРе своего старого знакомого Ивана Ивановича. С первых минут она даже не узнала его. Как ни как, прошел почти   год с тех пор, как они познакомились. Их знакомство было весьма неожиданным. Тогда, еще в восемьдесят седьмом году, Иван Иванович работал в областном КГБ и вызвал фактически ее к себе в кабинет, можно сказать, на допрос. Долго, как это умеют эти люди, расспрашивал тогда о работе, о семье и лишь как бы невзначай спросил:
– А что вам, Лидия Яковлевна известно о своем без вести пропавшем брате Александре?
  – А что, собственно, мне должно быть известно? Он пропал безвести, еще в сорок первом. Больше всего погиб. Ни я, ни кто-либо из моих родных ничего точно и окончательно о его судьбе не знаем.
– Да оно и хотелось бы верить, что всё обстоит именно так, да вот мы располагаем информацией, что кто-то беспокоится о вас и вашей родне, ищет связи.  Может этот «кто-то» просто хочет помочь вам?
       – А чем же это плохо, если кто-то беспокоится о тебе, хочет помочь. В наше-то время благодетеля весьма непросто отыскать. Каждый, глядишь, только и дерет глотку за свои интересы, за свой карман,– немного, почти откровенно повела дальше разговор она.
       – О, видите, как вы смело теперь ведете разговор. Конечно, времена теперь не те, что были раньше. Можно и нахамить следователю. А я, собственно, даже вас и не допрашиваю. Просто хотелось по делу службы знать. Не осталось у вас фото вашего брата или письма от него?
– Боже мой,– возмутилась Лидия Яковлевна. – Ну какие письма может писать семнадцатилетний паренек своей двенадцатилетней сестре? Это что касается писем. А вот фото… Очень жаль, но ни единого его фото ни у меня, ни у моего брата Василия нет. Не было фото его и у нашей матери.
     На том тогда их разговор на эту тему и завершился. А теперь, уже в ОВИРе он вежливо пригласил ее к себе в кабинет, усадил за стол. Именно вот эта показушная вежливость, подсказала Лидии Яковлевне, с кем она теперь имеет дело.  С первых минут встречи даже не догадывалась, что перед ней именно тот самый Иван Иванович.
       –Как поживаете, Лидия Яковлевна? – спросил он ее вежливо, даже заискивающе, что она даже усмехнулась. Она видела, что не ее ответ в данный момент интересует его. – Всё продолжаете работать на автобусной станции диспетчером? А к нам вы с каким вопросом? – снова поинтересовался тем, что знал не хуже, чем она.
Однако Иван Иванович был эталоном напущенной вежливости, ее образцом. Когда услышал о ее проблемах с загранпаспортом, искренне возмутился, сказал, что это разгильдяйство, ведь теперь не брежневские времена, мы это дело уладим быстро.
        – Но, если не секрет, Лидия Яковлевна, то куда собрались ехать?
        – Да нет здесь никакого секрета. В месткоме предложили заграничное турне по Польше и Восточной Германии. Решила, а чего бы и не съездить?
    Она усмехнулась, поблагодарила его за возможную помощь и уже поднялась из-за стола, чтобы уходить, как тут вдруг он ее спросил:
        – А вы, случайно, не слышали такую басенку? Вроде некоторые безвести пропавшие когда-то, живут и поныне себе где-то в Париже, или в Монреале, или в Сан-Франциско. Живут себе и даже весьма вольготно. Только теперь они не Тимофей – а Тим, не Иван – а Ив, не Александр – а Алекс?
          – Не слышала я такие басни, – ответила она. – Больше слышала басни Крылова и Глибова. Вы еще о сундуках с золотом, припрятанных в наших лесах, расскажите.
Лишь придя домой, она в полной мере поняла, как она была права, что никому, даже своему старшему брату Василию год назад не стала рассказывать о той записке, которую нашла на могиле их матери. Как ни как, а в сердце у нее всегда продолжала теплиться надежда, что Шурка в сорок первом остался жив. Что рано или поздно откроется дверь в ее квартире и войдет туда он, Шурка, ее братик, жив-живехонек.

-4-

1830-1914 год, Ставище.
Степан Александрович Поломарчук, прадед Васи, Шурки и Лиды, смолоду находился на службе в расквартированной на Елисаветградщине 3-й Украинской дивизии уланов. Сам же полк, в котором нес службу Степан, был расположен в селе Ставище и прилегающим к ним казацких селах. В самих Ставищах, было всего два взвода по пятьдесят человек, каждый из которых отбывал двадцатипятилетнюю службу. Кадровые уланы, учили новобранцев военно-кавалерийскому делу. Три дня на неделю солдаты- уланы занимались земледелием на своей земле, а три – ставищенский улан был в строю, со своим конем. На момент военных действий, уланы мобилизовывались обязательно с собственным конем, оружием (шашкойили пикой) и направлялись в Новомиргород, где дислоцировался штаб 3-й уланской дивизии. Все двадцать пять лет Степан отслужил, как говорится, от звонка и до звонка. Стал вольным казаком он в свои сорок шесть лет, и ушел со службы в звании хорунжего.  Степан обзавелся семьей, когда еще ему не исполнилось и тридцать. К тридцати пяти у него уже было пятеро детей, трое ребят и две дочери. Из них самый старший сынок - Прокоп. В один из дней недели уланы под руководством своих командиров строились порядком в строю - «голова напротив головы», удерживая под уздечку своего строевого коня. А посредине линии находились старшие офицеры, проверяли внешний вид улана, его обмундирование и персонального коня. После этого начиналась выездка. При этом учились кавалерийскому приему «рубка лозы»: километровая полоса была утыкана двухметровой лозой, которая символизировала вражеских солдат. На сумасшедшем скаку коня всадник своей шашкой должен был срезать верхушки лозы, не пропустив ни единой.
          Весь род  Поломарчуков села Ставище были казаками. Знатный и уважаемый род был в селе. Все мужики и их семьи, от внука до деда, от деда до прадеда были в достатке, трудились на своей земле от зари и до зари. Вот их хозяйства и были ухожены, земля всегда обработана. И прапрадед Александр, и прадед Степан, и дед Прокоп,  и  Яков, отец Шурки, – все славились силой своих мускулов и  хорошим складом ума. Откуда тянется история их рода, никто толком не мог сказать. Еще при царице Елизавете, в середине восемнадцатого столетия началось переселение в эту местность южных народов Европы. Поселились здесь и молдаване, и сербы, и болгары. Но Поломарчуков среди них небыло. Так что, больше всего, их род происходит от Запорожских казаков. Видать кто-то из них был священником в Сечи, вот и получил он в те времена прозвище Поломарчук.
     Бывало, Вася и Шурка усядутся на колени своему деду Прокопу и в который раз просят, чтобы тот рассказал или о своих партизанских приключениях во время гражданской, или как дед был главным мельником в селе.
       А история с «ветряком» (так называли в селе ветряную мельницу, что стояла в селе на самом высоком месте, на выезде в Смоловое) была следующей.  Когда Прокоп возвратился домой после своих армейских приключений на фронте первой мировой, приглядел он, что ветряк в селе почему-то не работает. Как ни как, а советы у крестьян всё зерно не умудрялись отобрать. Каждая семья стремилась иметь в доме хоть горсть муки. А мельницы другой, кроме ветряка, в селе небыло. Прокоп был человек мастеровой. Долго он осматривал ветряк, нарисовал себе на бумаге все необходимые для ремонта детали и прямиком направился в сельскую управу. Председателем там был его кум Афанасий. Человек из бедноты, в селе таких называли «голопузые». Вот и стал со временем Афанасий председателем с подачи красной власти большевиков. Прокоп рассказал Афанасию о всех неполадках ветряка, и они заключили соглашение. Суть его была в следующем: если Прокоп починит ветряк, и он станет молоть зерно, то тот будет получать за свою работу «мерку» с каждого пуда молотого зерна. Эта «мерка» являлась по сути половиной стакана муки. На том и порешили. Прокоп отправился в Елисаветград на мастерские завода Эльворти. Там у него были некоторые знакомые из тодосских земляков. Этот завод был старый, но хорошо оборудованный. Основанный еще в 1874 году Робертом и Томасом Эльворти, он выпускал лучшие в то время конные сеялки в Европе. Уже через неделю дед привез из Елисаветграда все необходимые детали для ветряка. А вот ремонтировать деду мельницу довелось долго. Никто в селе не хотел заниматься этой работой. У каждого казака была земля, скотина, у себя дома и на земле работы было предостаточно. Вот и пришлось Прокопу вкалывать одному.
     Постепенно, Прокоп завершил все запланированные работы, и в какой- то из дней все односельчане неожиданно для себя увидели, как лопасти ветряка стали вращаться. Но не тут-то было. Оказалось, что один из жерновов мельницы разбит. Довелось Прокопу ехать аж в Новоукраинку, чтобы забрать там на водяной мельнице старенький жернов. Дело оказалось не таким уже простым. Довелось сооружать специальную повозку, чтобы запрячь туда пару лошадей и поместить на нее эту круглую, полтора метра в диаметре, гранитную махину.
      И вот ветряк заработал. Закрутились его жернова и началась работа. С раннего утра и до поздней ночи, естественно, когда был ветер, работала мельница. Как минимум за день работы дед всегда приносил домой ведро, а то и два муки. Но это не благодаря меркам. На любой мельнице, как известно, когда она работает, стоит столпом пыль от помола муки. Вот, в конце дня дед Прокоп аккуратненько подметал метелкой всё вокруг и собирал, помимо мерок, еще муку. Кроме того, были и высевки. Таким образом, дед дома завел и кабанчиков, и корову, и птицу.
     Но эта благодать для Прокопа, его семьи, да и семей его сыновей быстро окончилась. В селе началась, активная коллективизация.

-5-

1918 год, Ставище.
 Не зря говорят, что историю Украины нельзя читать без слез на глазах. Прокоп и его трое сыновей – Ефим, Григорий и Яков – все трое вернулись с войны. Как говорят, Бог их помиловал. А вот Иван с войны не вернулся. Погиб еще в ее начале. Не успел он перед войной даже семьей обзавестись. А рассказывали односельчане, что добрейший был человек, трудяга и внешне был просто красавец парень, зря и муху не обидит.   Все казаки из села Ставище, все хлебнули «радостей» войны четырнадцатого года. Домой первым   вернулся Ефим. В тот день, когда он еле-еле дохромал до родного села, дождь лил как из ведра. На нем не было сухой нитки. А простреленная нога не унималась ни на минуту.  Только одно просил про себя Ефим у Бога – дать ему возможность дойти до родной хаты и еще, чтобы были все живы из его семьи. Жена Мотря, когда увидела его сквозь сплошную пелену осеннего дождя, еле удержалась, чтобы не упасть. «Боже, Фима, на кого же ты стал похож. Одни кости да кожа» – только и промолвила она сквозь слезы.
             – Кожа и мясо нарастут. Не надо кудахкать надо мной зря. Вот нога донимает. Боюсь, как бы гангрена не подключилась. Эта «тетка», многих на фронте в землю уложила, – только и выговорил он и тут же лег и крепко, по-домашнему уснул. На радость, дети все были живы и здоровы. Да и дом их уцелел. На следующий день, Мотря принесла неизвестно откуда какие-то травы, настойки и, главное - флакончик йода.
            – Ты, Мотря, давай неси мне гранчак крепкого самогона. Он меня лучше всех лекарств поставит на ноги, – закомандовал он.
        Уже через неделю рана на ноге приутихла болеть и потихоньку стала затягиваться. По возвращению из фронта надо было начинать приводить в порядок свое хозяйство.  Кругом работы было бездна. Ефим соскучился по работе на земле. Там, на войне кругом была кровь, реки крови, тысячи смертей. Там земля совсем была не милой казаку. А здесь, дома Ефим припал к ней на коленях, долго теребил в руках ее комочки, приговаривая: «родная, кормилица наша, как же я соскучился за тобой».
       Но тут пришла новая беда. Кругом заполыхала уже гражданская война. Лишь только возвратились домой его братья Григорий и Яков – тут же оба подались в партизаны.  Благо – кругом было немало лесов. Воевали и с деникинцами, и с махновцами, с григорьевцами, а иногда даже с красными. Но в селе все их называли почему-то - «красные партизаны».  Страшные наступили времена. Фактически, брат убивал брата, сын отца. Появились в селе анархисты и монархисты, большевики и эсеры. Причем большая часть населения села верила им всем. Село разделилось, на сторонников петлюровцев, махновцев, григорьевцев и большевиков.
       Совсем уже поздней осенью, к ним в село, нагрянули григорьевцы. Сельчанам уже было известно, что они перед этим расстреляли четырнадцать «красных партизан». Кого конкретно, никто не знал в селе.  И тут начались издевательства и грабеж. Всем этим заправлял старый знакомый Ефима – Гришка Соболь, к тому же, его кум. Ждать «гостей» Ефиму долго не довелось. К нему нагрянули сразу с десяток этих «вояк», во главе с Гришкой Соболем и забрали Ефима с собой. Тут же, прямо у него во дворе хорошенько избили и привязали к повозке и почти волоком, потянули к сельской управе. Ефима долго допрашивали, но уже не били. Вопрос к нему был один: где братья?
      А на следующее утро односельчан согнали на площадь перед управой, привязали там к колоде Ефима и всыпали ему почти сотню ударов по спине железным прутом. Ефим даже не стонал при этом. Но его глаза налились кровью, а зубы лишь скрежетали от боли. После избиения, а этим руководил именно кум Гришка, Ефим сам встал, оделся как мог, подошел к куму и сказал ему прямо в лицо:
         – Ну что ж, кум, за всё я вынужден был заплатить вам своим телом, а ты, гад, заплатишь мне своей жизнью.
    Тут интересно еще другое. Все в селе знали, что партизанским отрядом руководят их односельчане, братья Калько. А их родная сестра Анна была женой Прокопа и, соответственно, матерью Ефима, Григория и Якова. При этом самого деда Прокопа никто и пальцем не тронул. Видать, побоялись….
    С тех пор прошло много лет, но в селе поговаривали, что под Ставищами, в самой Казаковой балке вроде нашли бездыханное тело Гришки Соболя с пятью пулями в сердце.
       После окончания Гражданской войны «красные партизаны», братья Яков и Григорий возвратились домой. А когда умер в пятьдесят седьмом году Ефим, то родные действительно нашли у него спрятанный в сарае пистолет еще времен гражданской войны.

-6-

1932 год, Ставище.
     После возвращения отца в семью ребятам жить стало немного лучше. Отец устроился работать на сельскую мельницу. Колхоз в самом центре села построил на речке дамбу, а на ней соорудил и водяную мельницу. Так что у него, была постоянная работа, а в доме хлеб. Дети видели, что между отцом и матерью отношения так и не наладились. Шло время, а они так и жили врозь, хотя и в одном доме, и одной семьей.
Весна тридцать второго года выдалась ранней. Все жили надеждой на добротный урожай. Озимые вышли с зимы на удивление сочные и дружные. Голоса ребятни на улице с приходом весны стали веселые и звучные. Суетливые воробьи и пронырливые вороны начали активно готовиться к приходу уже летнего потепления, выползая из укромных мест, где они прятались от холодного зимнего ветра и снегопада. Небольшая речушка в их селе вышла со своих привычных берегов и затопила все луга. Так что теперь ребятам, чтобы попасть в школу, приходилось идти к колхозной дамбе в обход, чтобы перейти на противоположную сторону реки.
     Иногда Шурка любил заскочить после школы к отцу на мельницу. По поверьям мельник  был посредником между крестьянским миром и водяным, а также прочей нечистью, пребывающей на мельнице. Но у Шурки совсем были иные представления и о самой мельнице, и своем отце. Ему больше нравилось наблюдать за течением воды, как она заполняет само мельничное колесо, быстро вращая его, как вертятся жернова и колеса. Завораживало его, как помол попадает то на одно сито, то на другое, и в самом конце получается чистейшая мука, а отдельно – высевки.
      В один из вечеров, поздно придя с работы, отец уселся возле керосиновой лампы и стал читать газету «Правда». Что-что, а эта газета прибывала в село регулярно и точно в одно и то же время. Правда, только за прошлый день. Шурка устроился на теплой лежанке и наблюдал, как мать ловко сажает в печь горшки с долгожданным ужином. Вася еще где-то гулял со своими сверстниками, а Лида игралась со своими куклами из лоскутов материи. В какой-то момент отец отложил газету в сторону и обратился к Пелагее:
 – Что-то неладное начинает происходить с людьми. Перестали почти совсем нести зерно на помол в мельницу, –   прошептал он ей на ухо. – В колхозных амбарах никакого зерна нет. Всё вывезли, хоть шаром покати.
      Яков хорошо помнил бунт в селе девятьсот седьмого года. Тогда казаки взбунтовались в селе из-за введенных старостой Савелием Шрамом порядков и убили его. Из Елисаветграда, прислали кубанских казаков, для усмирения и наведения в селе «надлежащего порядка». В империи подобная практика, как «воспитательная процедура», в целом была известна и допускалась. «Возмутителей» тогда, как непокорных, били шомполами и дубинками. Не одному его земляку тогда досталось при этом «усмирении». Но кубанские казаки оказались простыми и добрыми людьми, ничем не отличающимися от местных казаков. А вот на их смену после прислали донских.  Вот те уже в полной мере отыгрались на «бунтарях». Хорошо помнил Яков и голод двадцатых годов, когда советы вымели в селе всё зерно, не оставили даже на посев.
       Не прошло и недели, как по селу стали ездить бригады заготовителей и насильно отбирать у крестьян зерно. Яков, как только услышал об этом, прибежал домой, быстро выкопал при входе в дом яму и спрятал там два огромных мешка зерна, что еще оставались у них на помол. «Гостей» довелось ждать недолго. Уже через пару дней к ним во двор зашли чужие люди. Сам Шурка видел, как один высоченный дядька с длинной пикой стал кругом прокалывать ею землю. Всё обшарили кругом, и в сарае, и в курятнике, и под кроватью. А вот ковырять землю у самого входа в дом, не додумались.
        Лето прошло быстро. Никакого голода еще не было. Хотя хлеб и отобрали, но оставались коровы, огород, куры. Было пока что кушать. А вот когда стали убирать новый урожай с полей, все поняли – быть беде. Васе уже шел четырнадцатый, Шурке девятый, а Лиде всего-то четвертый. Дети были как дети. Старшие в школе, младшие все отдавались играм. Шурка до безумия любил играть с ребятами в войну. Себя он видел всегда исключительно «красным партизаном».
       В середине осени еще перед каникулами в какой-то из дней договорились играть в войну. За «петлюровцев» должны были воевать все те ребята, что жили с противоположной стороны речки. Никто не хотел быть «петлюровцами», но что поделаешь, война только совсем недавно закончилась, и в душах ребят самыми злостными врагами так и оставались или петлюровцы, или григорьевцы, или немцы.. Тем более, что этих ребят всегда было меньше, так что ничего им не оставалось, как в большинстве случаев играть за «врагов». Таков был уговор.  Заранее между собой также договорились, что камнями не кидать,  из лука не стрелять, из рогаток стрелять только глиняными засушенными шариками и больно «врага» не колоть.  Все «наши» уже к одиннадцати часам собрались в еще сохранившихся с войны окопах на обрыве реки.  Главнокомандующим был друг Шурки, старший его на три года Ваня Мизин. Совет был не продолжительным. «Врага» решили взять штурмом и в самом начале боя оглушить его мощным выстрелом из самопалов. Лишь самые важные «вояки» имели при себе для боевых действий самопалы. Это сложное приспособление. Гильза от пистолета вкручивается в деревяшку, чтобы было за что держать рукой. В середину гильзы засыпается  сера, содранная со спичек. Дальше эта сера тщательно растирается изогнутым гвоздем. На специальном держателе крепится ударник-гвоздь, натянутый резинкой. Когда этот ударник резко спускаешь, он бьет по растертой сере и  раздается оглушительный выстрел. Вот и вся техника создания «военной» канонады в детской войне.
Все «петлюровцы» собрались у самого берега за кустами. Их было немного меньше «наших». С высоты были хорошо видны все их передвижения. Ванька распорядился приготовить самопалы, чтобы строго по его команде одним залпом ударить по врагу.  Но тут в самый последний момент   увидели, что «враги» разделились на две группы и пошли в обход. План врага сразу прояснился. Главнокомандующий дал приказ оставаться в окопах всего нескольким «бойцам», а остальным – двумя флангами отступить назад и спрятаться за кустами. Стали выжидать. Томительно тянулось время. Шурка еще раз проверил свой самопал. Сера вся была тщательно перетерта, и гвоздь-ударник взведен для выстрела. Пока всё было тихо. Неожиданно со стороны «наших» окопов раздались крики ребят и какой-то треск. Ванька скомандовал – «вперед». Двумя флангами «наши» стали окружать врага. Как только «войска» сблизились, главнокомандующий поднял руку вверх. Это была команда давать залп. И тут грохнул оглушительный грохот с десятка самопалов. Шурка также выстрелил со всеми вместе. И тут  почувствовал резкую боль в руке и увидел вспышку огня. Схватился за руку и стал качаться от боли по земле. Когда опомнился, то увидел, что вся  правая кисть руки черного цвета. Крови не было, но сильно пекло. Его самопал разорвало в куски. Сразу всё понял, что насыпал много серы, ведь так хотелось задать перца этим «петлюровцам». Из рогатки уже стрелять не пришлось. Пока  валялся на земле, атакующие отбросили врага к самим его окопам и те сдались.
        Ожог оказался довольно сильным. Мама сразу же руку смазала гусиным жиром  и так, с почерневшей рукой он еще ходил долгое время.
      Такие детские игры в «войну» проходили между ребятами довольно часто. Ведь после такой страшной и кровопролитной войны, которая миновала всего-то меньше десяти лет, для таких ребят как Шурка, естественно,  любимой игрой была «война». Уже пораньше собиралась дружная компания и все обязательно хотели быть в игре «нашими». Ну так не хотелось быть немцами или петлюровцами. Но игра есть игра и старшие сами назначали, кто сегодня будет выступать за врага. Такие «бои» могли продолжаться многие часы. Были и подбитые глаза, и ободранные до крови руки. Особенно доставалось тем, кто в этот день выступал за врагов. 
      Голод стал ощущаться уже к Новому году. Все, кому что-то удалось припрятать из еды, еще как-то держались. А вот те, у кого забрали всё до зернышка, начали сначала пухнуть, а потом и умирать.
     У них в семье пока в этом плане было терпимо. Как ни как, отец работал на мельнице. Иногда ему там перепадало пару пригоршней муки. Дома мама замешивала на ней какую-то сухую траву, получались лепешки. Вот и жили практически на них. Самым вкусным в те дни были обыкновенные галушки. Или же мама делала из муки так называемые затирки. А ближе к весне тридцать третьего года стало худо. Муки перепадало отцу всё меньше и меньше. Иногда семью выручало то, что мать была швея. Людям надо было одеваться. Вот и приносили, кто что мог, за работу из еды. Никакие деньги тогда не ходили. Еда было главным для человека, а не какие-то бумажки.
     Ребята не понимали, почему их мать почти каждый вечер осматривает каждому ноги.  Но давно, каждый заметил, что стал худой и болезненный на лице. Особенно заметно было на Лиде, что она постоянно недоедает. С надеждой и нетерпением ждали конца весны тридцать третьего года. К весне всё чаще и чаще стали умирать люди. Можно было видеть такую картину: идет себе человек по улице, потом начинает хромать и шататься по сторонам. И тут неожиданно падает и на глазах умирает.  А к весне фактически от голода умер их дед Прокоп.

                -7-

1933 год, Ставище.
       С первого дня после свадьбы как-то не заладилась супружеская жизнь у Якова и Пелагеи. Пришел он с войны, бравый казак. Руки, ноги, голова – все на месте. А вот жизни с женой считай не было. Всё она какая-то недовольная, скрытая, характер как у той лошади – норовистый. Гляди в оба, так и готова взгреть тебя копытом в глаз. А то еще и затоптать может. Так и жена его, что день, что ночь, будь на чеку. Попадешь под руку – мало не покажется. Яков иногда смотрел на других мужиков и думал про себя: «пьют не в меру, за бабами волочатся, хозяйства у них хуже нет, как говорят, ни кола, ни двора. А вот бабы их любят. А тут еще, как на грех, оказия такая произошла. Недалеко от Ставища, всего где-то четыре или шесть километров от них, есть небольшой хуторок, что возле самой Казаковой балки. Поехал он туда вместе с кумом Митькой, с которым крестили Шуру, чтобы обустроить там у него пасеку. Работали весь день, а к вечеру уставшие, как это принято, сели поужинать. Так рюмочка за рюмочкой оба немного хватили лишнего. Митька и говорит куму:
  – Оставайся Яков ночевать у меня. Дорога домой, хоть и короткая, да всё может случиться.
  – Нет, нет, кум. Горилка хорошая у тебя, да дома у меня Пелагея. Сам знаешь, баба она крутая.
        Выпили они еще «на посошок», с тем Яков на своей лошадке и поехал.
Как оно так произошло, но… , или леший попутал, или колдовство какое-то тут вмешалось, проснулся утром он совсем не у себя дома, не в своей кровати, а в чужой. С кем спал, у кого ночевал, больше всего один сатана знает. Но это еще – полбеды. Лошадка его вместе с телегой, на которой он ехал, благополучно сама прибыла домой. Когда он добрался пешком, она там преспокойно жевала себе свежее сено, вопросительно поглядывая на него. Конечно, Пелагея не поглядывала на него ни умилительно, ни вопросительно. Она раз за разом кидала на него такие взгляды, что он мог сквозь землю провалиться. Это потом, кум Дмитрий поведал ему о его ночных приключениях. Оказалось, что тот по пьяни, заблудился и заехал на соседний хутор и пристроился в кровать к местной вдове. Та его не стала гнать, а приласкала и спать уложила. Бабы по селу расплескали своими языками про эти похождения Якова, и, конечно, всё дошло до Пелагеи. А та не стала церемониться, собрала пожитки Якова и выставила их за ворота. Такого Яков никому простить не мог. Со временем всё утихомирилось, забылось, но только не у его жены.
    Судьба у Пелагеи сложилась тоже не сладкой. Девица она была из зажиточной казацкой семьи. А вышла она первый раз замуж за Василия Вовненка, бравого казака из большой семьи. Была у них своя в селе маслобойня, и жили они в достатке и богато по сельским меркам. А свадьбу Василий и Пелагея тогда отыграли и обвенчались как раз в день,  как началась первая мировая война. Именно первого августа четырнадцатого и вручили повестку о призыве казаку Василию Вовненко. А уже через три месяца пришло Пелагее извещение о его гибели на фронте.
    Теперь, весной тридцать третьего было не до воспоминаний о прошлом. Надо было сохранить семью, сохранить детей и себя от страшной голодной смерти. Яков что мог, то делал. Но на мельнице теперь практически никто ничего не молол. Так что ему там ничего не перепадало. А тут неожиданно снова предложили ему из армии заняться его прежней работой – отбором лошадей для Красной Армии. Так что снова он подался в дорогу. Конечно, периодически слал домой деньги, семья кое-как дотянула до лета, а там и жизнь потекла по-новому. Все они выжили.


-8-

1935 год, Ставище.
Василию исполнилось семнадцать, когда с отличием окончил Ставищенскую среднюю школу и сразу же уехал в Харьков. С детства любил историю.  Его влекло узнать о прошлой жизни людей, о сохранившихся исторических памятниках, рукописях, о быте и культуре людей, живших во все времена.  Страстно влекла археология, история мира в целом, история континентов, отдельных стран и народов. Не задумываясь, подал документы в Харьковский педагогический институт на исторический факультет. Лето 1934 года  выдалось сухим и жарким. Солнце просто испепеляло все, что попадало под его лучи. Василий облюбовал небольшую беседку в скверике напротив института и каждый день упорно занимался там. Успешно сдал все вступительные экзамены, а когда увидел себя в списках зачисленных в институт, тут же подался домой. До первого сентября еще оставалось больше месяца, а дома нужно было многое еще сделать по хозяйству.  Свежи были в памяти голодные годы 32-й и 33-й, когда в селе за лакомство считалось поесть суп из лебеды. Многие тогда умерли с голоду. Их семью спасло тогда то, что отец Василия, Яков Прокопьевич работал в то время  на колхозной мельнице. Фактически до самого конца лета Василий вместе с мамой Веклой Васильевной  трудился дома. Убирали пшеницу, молотили ее, копали картофель. Работы было море.  Так и пролетали дни за днями.
Село Ставище находится в самом центре Украины. Оно расположено на берегах небольшой речки Черный Ташлык и насчитывает не меньше семи тысяч дворов.  Это красивое поселение раскинулось по обоих ее берегах и усеяно огромными гранитными валунами, выступающими из земли. Родительский дом возвышается на левом довольно крутом берегу на самой его вершине. От дома вниз тянется огромный огород, в конце которого густо растут дикие вишни. Василий еще малышом любил залезть на одну из них, расположиться там поудобнее и долго смотреть в голубизну неба. За вишняком идет крутой обрыв до самой поймы реки, и уже там, внизу выкопан огромный колодец с чистейшей родниковой водой.  Каждое утро, рано-рано, когда еще солнце только начинало золотить небосвод,  кто-то из взрослых брал в руки два ведра  и отправлялся туда за водой. Это был почти ритуал. Только первые петухи заполнят пространство своим криком – в доме уже должна быть вода. Кроме самой хаты под соломенной крышей, в усадьбе был сарай для хранения дров и всякой хозяйственной утвари. А  со стороны улицы усадьбу окружала изгородь из каменных столбов, вытесываемых из местных гранитных валунов с перекинутыми между ними жердями. Небольшой цветник со стороны улицы был  украшен  роскошными  мальвами и бархатцами, густо усеянными  по всей площади, которые  издавали в летний зной удивительно приятный запах.
Каждый день после работы Василий опускался по узенькой тропинке вниз к реке, поудобнее  усаживался на пенек возле трех дубков и цветными карандашами зарисовывал окружающие его виды. В свое время, когда их усадьбу купил еще дед Василия – Прокоп, тот посадил там первый дубок. Второе дерево посадил отец Яков, когда ему исполнилось  шестнадцать лет.  А уже, когда  Василию исполнилось пять,  вместе с отцом они посадили третий дубок.
Быстро, в домашних хлопотах пролетел июль месяц. А в самом начале августа, когда работы стало меньше, Василий взялся мастерить раму из сосновых дощечек. Натянул на нее мокрый холст конопляной материи, что выткала еще в прошлом году его мать, а когда ткань высохла на солнце, получилась прекрасная основа, чтобы рисовать на ней картину. Вася любил рисовать. Еще в Харькове на оставшиеся у него деньги купил набор масляных красок. Вот и решил теперь нарисовать настоящую картину уже маслом. Правда, тут произошел небольшой казус. Его младший братишка Шурка вытащил тайком у него из набора тюбик охровой краски и стал рисовать цветы на стенке погреба. Просто чудом удалось Василию спасти краску. Пришлось растолковать младшему, что такая краска совсем не предназначена для изображения цветов на погребе, а для более серьезной картины.  Василий уже давно карандашами выполнил некоторые этюды предполагаемого пейзажа. В основном, это были зарисовки поймы их реки.
Братья ладили между собой. Теперь Шурке уже исполнялось двенадцать в сентябре. Он быстро взрослел. Руки наливались мускулами, плечи всё больше становились шире и шире. Как-то Вася поймал его за тем, что тот просто болтался в конце огорода и ничего не делал.   Он строго и с оценкой посмотрел на младшего брата и промолвил:
–  Может, хватит болтаться без дела каждый день? Уже большой вымахал. Пора и чем-то полезным заняться.
–   Чем же, к примеру?
– Ну,… Почитал бы что-то. Ведь умеешь же читать. Учишься в школе,читать уже ведь можешь.
–  А как же, разогнался. Читать,…  и что к примеру?
–   Я принесу тебе потрясающую книгу. А станешь читать?
–   Давай, неси, но чтобы там было много картинок.
      Шурка не придал этому разговору значения и совсем скоро вообще забыл о нем. Но не прошло и несколько дней, как Вася поймал его дома за обедом и вручил огромную книгу. Она была вся украшена картинками, и – не очень толстая.
–На, бери и читай. И не вздумай куда-то ее задеть. Она библиотечная.
     Без всякой радости стал он рассматривать для начала обложку этой книги. Здесь был нарисован огромный парусный корабль. На его палубе стоял человек, одетый в средневековую одежду, и смотрел через подзорную трубу вдаль. Медленно прочитал заглавие книги – «Приключение Робинзона Крузо».
    «Интересно, –  подумал он. – Если приключения, то почему бы и не почитать».
     Первую страницу  одолел с трудом. Здесь книга повествовала о каком-то мужике, он был моряк и что-то там у него не ладилось в жизни. Какая-то барышня, дуэль.  Довольно быстро ему всё это чтение надоело, и он отправился на речку. Ваня Богдан, его двоюродный брат, сын тетки Ефросинии уже давно был там и успел накупаться до черной бороды. Это когда от долгого купания вся борода становится черной от ила. Ваня был ровесник Шурки, но учился в другой школе, что на самом краю села. Тем не менее, они дружили. Поначалу он делал вид, что не замечает Шурку. У того были проблемы с ушами. Пока он не вытряхнет из них всю накопившуюся там воду, он то и делает, что подпрыгивает на одной ноге, а затем на другой. Шура видел, что в какой-то момент друг снова приобрел слух и тут же выпалил:
  –  Теперь я занят делом, некогда мне гулять по пляжам.
–  И каким это делом ты занят?
–  Читаю серьезную книгу.
–  Ха,…. А ты разве разбираешься читать серьезную книгу?
–   Еще как. Ты смеешься надо мной? Я же окончил четвертый класс.
–   Это здорово, – произнес Ваня. – Так и я уже окончил четвертый класс, но серьезных книг, еще не читал.
      И вдруг он резко наклонился к земле. Шура видел, как у друга в два ручья прямо фонтаном из носа потекла вода.
–Как это ты сделал? – не удержался от восторга он. – Ты прямо как фокусник!
–  Да всё просто. Ныряешь  и резко втягиваешь носом в себя воду. После этого на берегу наклоняешься, и вода сама течет из носа. Всё просто, – с важным видом объяснил Ваня.
      Недолго раздумывая, Шурка тут же разделся и решил испробовать на себе фокус друга. Уж слишком заманчивым казался ему этот трюк. Кругом вода уже была такая мутная, что черная грязь наполовину заполняла ее. Пришлось немного пробраться поближе к дамбе, и, когда вода вокруг была уже почти прозрачная, он сделал глубокий вдох и нырнул. Тут же, резко потянул носом в себя воду. Резкая боль в носу прямо поразила его, и он пулей выскочил из воды. Страшный кашель сдавил грудь и, почти захлебываясь от воды,  еле-еле сумел набрать в себя, свежую порцию воздуха, чтобы не задохнуться. Лишь краем глаза  видел, как качается от смеха по траве Ванька. Такой подлости от друга тот никак не ожидал. Видать, именно в этот момент Иван что-то злое заметил в его глазах  и мигом дал деру с речки. Шурка не стал его догонять, надо было еще самому прийти к памяти. «Никуда ты от меня не денешься», – мелькнуло у него в голове. – но месть придумаю хорошую».
     Уже на следующий день, лишь только мама наконец-то отпустила его гулять,  отправился на площадку, которая возвышалась возле обрыва недалеко от реки. Как правило, здесь ребятня собиралась, чтобы поиграть в «цурки-палки». Это была совсем незамысловатая игра. Была огромная палка – бита, и несколько палок коротышей. Необходимо было несколькими приемами большой палкой выбивать из городка маленькие. А участвующие в игре остальные ребята должны были вбрасывать их обратно в городок. Конечно, были в этой игре победители и проигравшие. Игра была очень занятная. Но Шурка знал, что Иван в эту игру не любит играть. С большей охотой он принимал участие в игру «ножичек». Эта игра была ничуть не менее привлекательная, чем «цурки-палки». Здесь требовалась сноровка владеть ножиком и уметь так его бросать, чтобы он застревал в земле. Мастером в этой игре, конечно, был он. Бросали его с разной высоты, с разных пальцев руки. Факт тот, что проигравший в эту игру, в конечном итоге, должен был зубами вытянуть деревянный колышек из земли. Колышек забивали в землю тем же ножиком, что и играли. А били по колышку столько раз, сколько проигрывал очей проигравший.
     Шурка, лишь только пришел на площадку, тут же уселся неподалеку и стал тренироваться бросать нож. У него был свой ножик и  владел он им  превосходно. Совсем скоро к нему присоединились еще ребята. Стали играть.  Играя, он посматривал на Ваньку и ждал, когда и тот захочет сыграть. Друг помнил вчерашний его подвох по отношению к Шурке и  некоторое время не подходил к компании даже близко, но совсем скоро увлекся и даже сам стал принимать участие в игре. Вел игру Шурка. Вначале  он даже стал поддаваться Ивану и вскоре тот вошел в азарт. В какой-то момент Шура даже проигрывал ему пять-шесть очей, но совсем скоро игра выровнялась. Постепенно он начал набирать очко за очком. Так, незаметно уже Иван проигрывал десять очей, и ребятня затребовала заканчивать игру. Всем уже хотелось видеть, как проигравший тянет зубами колышек из земли. Шура видел, что Иван перепуганными глазами поглядывает вокруг себя в надежде как-то спасти свое непростое положение.  Просто убежать, скрыться – было равносильно самоубийству. Теперь всё зависело от того, как Шурка сильно будет бить по колышку десять раз ножиком, загоняя его в землю. Быстро тот выстрогал из палки колышек длиной с ладонь, аккуратненько заострил кончик, установил его в земле и раз за разом стал ручкой ножа загонять его в землю. Когда он ударил по колышку десятый раз, колышка практически не было видно в земле. И тут началось самое интересное. Ваня, первым делом, стал сдувать землю вокруг колышка. Это было разрешено по правилам игры. Затем он сделал первую попытку достать зубами за кончик колышка. Весь измазанный землей, он попытался языком хоть как-то освободить колышек, чтобы зацепить его зубами. Эти попытки  продолжались одна за другой. Уже у него был полон рот земли, когда, наконец, показался краешек этой деревяшки. Все вокруг видели, что он так и не вытянет этот кол из земли. Поэтому народ стал требовать смягчить условия проигравшему игроку. По условиям игры допускалось тем же ножиком всего лишь на ширину колодки убрать землю вокруг колышка.  Теперь для проигравшего всё стало значительно легче. Он быстро справился с задачей и с радостью на лице вытащил кол из земли. Все при этом дружно закричали победоносное «ура». Шура не кричал «ура», но  в душе чувствовал какое-то огорчение, что так жестоко проучил друга.
    Домой они шли вместе в обнимку.  Все обиды были забыты.  А назавтра со всей ребятней уже был уговор ровно в двенадцать дня играть в войну.

-9-

1935 год, Ставище.
       В конце августа проводили Васю в Харьков на учебу в институт. Мать собрала ему узелок еды на дорогу, выделила свои сбережения на проживание, с тем и отправили его в путь. Вместе с Шуркой она провела его на новоукраинскую дорогу, усадила там на первую попавшую подводу, с тем он и уехал.
       В последний момент подошел он к Шурке и сказал:
–  Шура, теперь ты остаешься в доме за старшего. Помогай матери, ты в доме один мужик. И…чтоб никакой партизанщины!
     Все люди с рождения обречены идти какой-то определенной дорогой. Однако дорога  жизни родных тебе людей всегда разветвляется. Причем чтобы ни происходило, какие бы решения не принимались человеком, он не может развернуться и пойти обратно. Он идет только вперед, вновь и вновь оказываясь на распутье, и вновь и вновь вынужден принимать решения. В зависимости от выбранной им дороги, меняется его жизнь. Принимая какое-то решение, человек всегда обдумывает различные варианты действий. Как минимум, два варианта всегда будут: да или нет. И принимая решение в пользу "да", он ступает на одну дорожку, в пользу "нет" - на другую. У каждого человека в этом мире своя дорога и секреты судьбы  ему не известны, но решения он чаще принимает самостоятельно. И надо помнить, что за все в этой жизни нужно будет платить. Принимая какое-либо решение, нельзя забывать о его последствиях. В любом случае судьба будет к тебе благосклонна, если ты сам этого очень сильно захочешь. Приблизительно так и произошло с братьями в дальнейшем.
      Никто даже не предполагал тогда, что видятся братья в последний раз в жизни. Круто развела в дальнейшем эта самая судьба каждого из них.
     Теперь каждое утро, рано-рано, когда еще солнце только начинало золотить небосвод, Шурка брал в руки два ведра и отправлялся к колодцу за водой. Недалеко от их дома на улице был выкопан глубокий колодец. Но там вода была соленая и пить ее было совершенно невозможно. Вот и приходилось идти по воду вниз в самую пойму реки.  Кроме самой хаты, под соломенной крышей в усадьбе был сарай для хранения дров и всякой хозяйственной утвари. Была там уже в то время у них коровка. Вот и нужно было запасти каждый день для нее травы и воду. Одним словом, всё, что делал раньше Вася, теперь взвалилось на еще хрупкие плечи Шуры. Ушли потихоньку в прошлое детские забавы, игры с мальчишками в войну, цурки-палки, игра в ножичек. Теперь он уже был пятикласник. А еще к тому же – один мужик в доме. Их отец Яков так и не появлялся в родном доме, как ушел еще в тридцать третьем году. А Шурку тянуло к отцовской ласке, хотелось пообщаться с родной душой. Вот и бегал он часто в гости к дяде Ефиму. Благо, жил он от них совсем близко, в соседнем переулочке. Единственное, чего он не любил в своем дяде, это то, что у него была машинка для стрижки волос. Как только у него мало-мальски подрастали на голове волосы, тут же мать отправляла его к дяде Ефиму стричься. Не жаль было ему этих самых волос. Машинка эта, будь она неладная, так дергала волосы, что выдержать все эти муки не было сил.
       У дяди Ефима была припрятана его фронтовая шашка. Часто Шурка просил его показать ему шашку и, когда он брал ее в руку, грудь выпрямлялась колесом, и он сразу представлял себя кавалеристом. Тогда хватал он в руку еще метлу, садился как будто верхом на лошадь и скакал по кругу. Дядя при этом громко смеялся. Но его смех только подбадривал Шурку и тот еще азартнее «скакал», снимая головы «врагам».
     Школа не очень влекла к себе. Ему там как-то было скучно. Ни один из предметов особо его не интересовал. А вот лошади – для него это был сон, мечта. Как же он любил обнять за шею лошадь, погладить ее гриву, вдохнуть носом ее запах. Всё в лошади ему нравилось.
       Еще когда был дома отец, то последний раз он привез с собой жеребца. Красавец конь, игривый, стройный, как будто пришел только что из сказки.  Тогда, в один из летних дней собралась у них в доме компания друзей отца. Любил он, когда друзья угощали его. Любил и сам угощать друзей.  Когда хорошенько компания выпила, кто-то обратил внимание на коня, что тот, мол, имеет уставший вид от жары. Тогда отец кликнул Василия и Шурку и скомандовал громко:
–  Ну-ка, ребятки, гоните вы лошадку на соседний ставок!
    Для них это была большая радость. Без седла и стремени, только с уздечкой погнали они жеребца через поле на пруд. Какая же это была красота, вот так мчаться на лошади верхом. Шурка еле-еле держался на лошади позади Васи, а тот гнал и гнал лошадку. Она неслась галопом по степной дороге, а ребятам казалось, что они летят по воздуху. Лишь перед самым прудом лошадь убавила свой бег, замедлилась и потихоньку вошла в воду. Долго пила, а потом в какой-то миг сбросила с себя мальчишек, и сама пустилась вплавь.  Проделав один круг по воде, она спокойно вышла из воды и даже замерла от удовольствия от так неожиданно нагрянувшей на нее прохлады.
      Шура часто потом вспоминал об этих прекрасных минутах, таком тесном общении  с благородным животным.
    Теперь быстро пролетали дни за днями. Не заметили, как и праздник Нового года, Рождества и Крещения миновали. И он, и Лида любили эти праздники. Как ни как, а в эти дни доставалось детворе какое-то лакомство. Их мать почти с утра и до вечера сидела за швейной машинкой. Как-то надо было выживать. От Якова практически никакой помощи теперь не приходило. Машинка работала без остановки. Всегда у них сундук был заполнен тканями. Люди приносили их, чтобы пошить какую-то одежду. Тому пиджак, тому брюки, тому платье. Мать прекрасно шила. На ее заработках и жила семья.

-10-

1936 год. Ставище.
       После окончания первого курса всех студентов направили летом работать в колхоз. Так и не удалось Василию хоть денечек побыть дома. А с началом занятий в институте, уже в середине сентября неожиданно в большую аудиторию института во время лекции всего потока зашел ректор института и заявил:
– Довожу до ведома всех студентов курса, что  в соответствии с приказом товарища Сталина, всем студентам присваивается звание учителя. Все вы с завтрашнего дня направляетесь для работы учителями, на протяжении двух лет, в сельскую местность. По истечении этого срока вы сможете беспрепятственно продолжить обучение в институте до получения диплома о высшем образовании. Каждый из вас должен будет получить завтра с восьми утра разнарядку-направление на место работы.
     Уже утром следующего дня Василий получил направление на работу учителем истории в село Худолеевка Оболонского района Полтавской области. Тут же собрал свои вещи в общежитии и первым же поездом уехал к месту своей работы. Никак не ожидал он такого поворота событий. Планировал спокойно учиться четыре года и лишь потом работать. А тут, на тебе, такие перемены. Пришлось смириться. Приказ вождя, есть приказ вождя.
      А жизнь Шурки в селе проходила монотонно и без всяких приключений. Он, по мнению матери, наконец-то угомонился и стал, как она говорила, браться за ум.
      В начале еще сентября исполнилось ему тринадцать лет. Но после отъезда Васи жизнь его значительно наполнилась домашними хлопотами.  Отвертеться от них ему никак не было возможным. В доме был он теперь единственный мужик. Дружил по-прежнему с Ваней Богданом. Вот в один из дней уже октября решили они поставить пару ловушек в речку, чтобы поймать немного рыбки. Договорились, что устанавливать ловушки пойдут поздно вечером, когда уже стемнеет, чтобы никто не подсмотрел и не утащил снасти. Они им достались не так просто, и ребята дорожили ими.
     Лишь только стемнело, друзья уже были возле речки. Решили немного отсидеться в кустах, чтобы убедиться, что их никто не видит. Оба наблюдали, как в чайной, что на пригорке, возле самого сельсовета толпа подвыпивших мужиков вывалила на улицу. Председатель сельского совета Иван Мизин тоже вечером был в чайной, чтобы посидеть там с друзьями за кружкой пива. Как раз еще днем туда завезли из района две бочки свежайшего пива. А буквально через пару минут ребята увидели его, как он быстро шел вдоль реки. Возле старой колоды на самом берегу тот неожиданно уселся на нее, чтобы покурить. Чиркнула спичка и мальчишки четко увидели его лицо, когда тот прикуривал папиросу-самокрутку. А буквально через минуту они увидели, как приближалась сюда же какая-то фигура. Они даже в темноте разглядели, что это был цыган, Будулаем все его звали. Эта личность в селе всех раздражала. Вечно пьяный, в колхозе не работал, да и стремиться где-то работать не хотел. Всё побирался то там, то тут. Завсегдатай был посидеть в чайной, чтобы выклянчить рюмочку водки в какой-то компании. И все его угощали. Не из какого-то уважения, а больше всего, чтобы просто отвязаться от него.
      Даже в темноте ребята увидели, что произошло дальше. А произошло страшное. Цыган подкрался к председателю вплотную сзади и резко ударил его ножом в спину. Тот не успел даже ойкнуть. После этого цыган аккуратно вытер рукоятку ножа какой-то тряпкой, бросил тут же нож и скрылся.
       Мальчишки убежали с реки, словно их сдул ураганный ветер. Лишь немного отдышались, пообещали друг другу ничего об увиденном никому не рассказывать.
       Утром кто-то увидел убитого и сообщил об этом участковому милиционеру.
       Шурка не знал, куда деваться от разговоров об убийстве. Да еще не кого-нибудь, а председателя сельсовета. При каждом намеке кого-либо на убийство у него сердце так и вздрагивало. Ему казалось, что ему расставляют сети, что все эти разговоры ведутся неспроста, а именно, чтобы он слышал их.
       Правда, он не понимал, как могут заподозрить его в том, что он знает что-то об убийстве. Эти сельские кривотолки не могли не тревожить его. Он чувствовал, что его бросает то в холод, то в жар. Решил, что надо увидеться с Иваном и поговорить по душам. Лишь только закончился у него последний урок в школе, он мигом оказался возле дома Ивана. Тот, как ему показалось, спокойно, как будто ничего и не произошло, сидел за столом и уплетал горячий борщ. Тетка Ефросинья, мать Ивана, лишь только увидела племянника, тут же усадила и его за стол и насыпала ему большую тарелку борща. Шурка до беспамятства любил борщ тетки Ефросиньи, а тут он просто не лез ему в глотку.  Ему первым делом сейчас хотелось убедиться, что друг еще никому не проговорился. Да и надо же было дать волю своему языку и  как-то разделить то бремя, которое навалилось ему на голову.
–  Вань, ты кому-нибудь говорил насчет этого?
–  На счет чего?
– Сам знаешь…
–Понятно, нет.
–Ни слова?
–Ни единого словечка, провались я на этом месте! А почему ты спрашиваешь об этом? Ведь мы же договорились! Что я, не понимаю, нам и пару дней не прожить, если бы мы проболтались. Видел, какой он злодей, этот цыган?
– Ладно, успокойся. Верю я тебе. Ты мне вот что скажи, может, кто тебя заставить проговориться?
–Меня? Уж нет. Это при одном условии, что этот цыган меня станет топить в речке, тогда пожалуй…
    Уже через неделю друзья узнали, что по подозрению в убийстве председателя обвиняют местного кузнеца Виктора Пинчука. Ведь на месте убийства нашли его нож. Этот нож, ребята знали точно, изготовил собственноручно сам кузнец. Он был из хорошей стали, с великолепной рукояткой и чехлом. Кузнец сам показывал его ребятам. Когда вынимал его из чехла, он просто сиял блеском на солнце. Кузнец был каким-то скрытным человеком. Вечно сидел в своей кузнице на краю села и работал с утра и до ночи там. Не очень любил общаться с кем-то, а вот с ребятами – дружил. Помогал им готовить снасти на рыбалку, учил вязать крючки. Да и сами крючки у них были исключительно подарком от него.
      Кузнеца арестовали и содержали в Новоукраинском СИЗО. Как поговаривали в селе, светил ему расстрел. Доказательством его причастности к убийству был его нож. Называли нож почему-то «вещдок».
– Мне он помогал чинить воздушного змея и привязывал крючки, поплавок и грузики на снасти, – неожиданно заявил Ваня.
– Он добрый. Часто дает мне половину рыбки, что наловит в реке,– тихо проговорил Шурка. – Неплохо было бы, если бы он убежал из тюрьмы.
– Да! Это было бы здорово. Ведь мы же точно знаем, что он непричастен к убийству.
– Убежит, а его поймают и тогда будет еще хуже наказание.
  –Да куда уж хуже….Что же может быть хуже расстрела?
    Так стали проходить дни за днями. Никаких новостей о расследовании убийства больше небыло. И совсем неожиданно в селе поползли слухи, что кузнеца привезут в село на следующую пятницу для проведения «следственного эксперимента». Что это за эксперимент, друзья не знали. Но вот увидеть кузнеца надежда затаилась. И точно, в пятницу прямо на центральный майдан перед сельсоветом приехала грузовая машина с будкой вместо кузова. Сама будка была обита железом, но сзади на двери было два маленьких окошка с решетками. Машину сопровождали милиционеры. На боку у каждого был пистолет. Не мешкая, тут же вывели кузнеца из машины и повели к берегу речки. Что-то там долго проделывали, лишь через час снова привели заключенного и закрыли того в будке. Народу на майдане собралось тьма. Все хотели увидеть преступника и убийцу. Пришли на майдан и Шурка с Иваном. Уже вечерело, все милиционеры собрались в сельсовете для заполнения каких-то бумаг, а будку охранял лишь один из них. Он то и дело отгонял от нее зевак. Но когда к будке подошли ребята, он их не стал гнать, а даже разрешил подойти к ней вплотную. Кузнец увидел их и помахал им рукой. Ребята заготовили немного махорки и спичек и быстро просунули всё это кузнецу в окошко. Что еще они могли сделать для него?
– Спасибо вам, ребята, за вашу доброту! Никто во всем селе не сочувствует мне и не жалеет. Одни вы.  И я это никогда не забуду.  Я любил мальчишек, помогал им во всем, но все от меня отвернулись. Шурка и Ваня, только вы остались со мной. Я вот хочу что вам сказать. Станете взрослыми, не пейте вы эту проклятую водку и пиво. Я выпил в тот вечер, но не так много, чтобы убить человека. Да и за что, скажите, мне его было убивать?
     Шурка ушел тогда домой совсем несчастный, и сны ему ночью снились,  полные всяких ужасов.
     Совсем скоро в селе стало известно, что суд над кузнецом состоится в поселке Новоукраинка в 14.00 тридцатого ноября. Шурка еще с утра отпросился у матери погостить в субботний день у своей тетки Марьи, что жила почти возле Новоукраинки. На удивление, мать совсем не препятствовала ему в этом желании. С тем он утром рано и отправился в гости к тетке. Уже к полудню был в Новоукраинке. Быстро добрался до суда и стал вертеться там. На площади перед судом собралось немного народа. Когда из зала суда кто-то выходил, зеваки тут же набрасывались на него с вопросом – «ну что там?»  Ровно в 14.00 начался суд над кузнецом. В зал вошли судья и двое заседателей. На скамье заключенных сидел кузнец. Судья и заседатели долго шушукались между собой и собирали на столе какие-то бумаги. Шурке удалось пробраться к самому окну суда и теперь ему было хорошо видно всё, что происходит там. Ведь здание суда было одноэтажным. Даже через стекло можно было услышать какие-то обрывки фраз людей. В зал вводили всё новых и новых людей, те что-то говорили. Шурка видел уже, что дело движется к концу. Каким-то чудом ему удалось проскользнуть мимо постового у двери суда, и он оказался возле самой комнаты, где проходил суд. Какой-то мужик грубо окликнул его и спросил:
–Тебе, пацан, что надо здесь?
    Сам того не ожидая, он ответил:
–Я свидетель!–почти не своим голосом выговорил он.
–Ааа…Ну тогда сиди и жди. Тебя вызовут!
     Шурка уселся поближе к двери. Теперь ему было слышно почти всё, что там говорили. Предложив еще несколько вопросов, судья сказал защитнику:
–У меня вопросов к свидетелю больше нет. Теперь вы можете допросить свидетеля.
     Шурка слышал, что свидетель сказал, что он собственными глазами видел, что этот самый нож лежал возле убитого, что тот его увидел возле реки утром убитым. Следующий свидетель показал, что часто этот нож видел в руках подсудимого, что тот даже выхвалялся, как исправно им владеет.
–Вы еще будете допрашивать свидетеля?– обратился судья к защите.
–У меня вопросов к свидетелю нет,–ответил  защитник.
–Еще свидетели есть у вас?– обратился судья к прокурору и защите.
–Нет, ваша честь, –оба, почти в один голос ответили те.
    Но тут снова попросил слова прокурор.
–Вполне надежные свидетели подтвердили тот факт, что это страшное преступление совершил не кто иной, как несчастный, который сидит ныне на скамье подсудимых.  Больше мне нечего добавить: обвинение вполне доказано.
    Шурка чувствовал, что настал решающий момент для него. Что если он сейчас не расскажет всем в суде, что они видели с Ванькой тогда на берегу реки, то кузнец погибнет.
–Свидетелей больше нет, суд удаляется для консультации, –услышал Шурка слова судьи.
–Есть свидетели!!!–почти врываясь в зал суда, закричал Шурка.
– Это что еще за явление. Откуда вы, молодой человек?–обратился судья к нему.
– Я, Шура, – еле выдавил из себя он.
–Да, мы видим, что вы не курица, но скажите, откуда вы и что хотите нам всем тут поведать?
     Все, находившиеся в зале, с любопытством уставились на мальчика.
–Вы хотите нам что-то рассказать по поводу этого убийства?– спросил его судья.
–Он не совершеннолетний, и что ребенок может свидетельствовать по поводу убийства?– вмешался прокурор.
–Может, может! Каждый в этом зале может под присягой свидетельствовать,– заметил судья.– Итак, молодой человек, где вы были поздно вечером в день убийства?
–  Мы были на берегу…
–Громче, громче, – потребовал судья, –здесь вам некого бояться. Говорите правду и только правду.
– В тот день мы были возле колоды, что на берегу реки, чтобы установить ловушки для рыбы.
–Так, дальше. И что вы увидели там?
   И в этот момент Шурка увидел, что в зале суда в самом его конце сидит цыган. Увидел он и презрительную улыбку на его лице.
–Так что вы там увидели так поздно вечером у реки? –снова обратился к нему судья.
–Я спрятался там за ивой среди ее веток, совсем близко от колоды, где было убийство.
–И как близко вы были от колоды?
–Так же близко, как теперь от вас.
–Вы что-то принесли с собой к речке?
–Да, мы принесли с собой ловушки для рыбы.
–Ну да, вы уже говорили об этом. И что вы видели дальше?
     И тут Шурку словно прорвало. Он стал быстро и громко рассказывать, как они вдвоем с другом решили наловить рыбки, и обо всём, что увидели там, на берегу реки в темноте.
    В зале стояла гробовая тишина. Все с изумлением слушали его рассказ с раскрытыми ртами, затаив дыхание, не замечая времени. А когда Шурка дошел до конца истории убийства, все услышали треск ломающихся стульев. Это цыган молнией выскочил из зала суда, переломав при этом с десяток стульев.
        Совсем скоро его поймали и судили за убийство. Оказывается, оно было заранее спланировано. Когда-то с год назад табор цыган остановился в селе. Как водится, цыгане стали ходить по дворам, воровать, обманывать людей. Народ терпел, терпел всё это и затребовал от председателя сельсовета что-то предпринять. А тот, недолго думая, вызвал из района милицию, и те выдворили цыган из села. Вот и остался, как оказалось, этот цыган, чтобы убить председателя.
    Шурка почувствовал, что в селе с тех пор как-то даже стали уважать его. Даже старшие ребята стали сами подавать ему руку, чтобы поздороваться. Одна лишь мать сердилась на него, всё приговаривая:
–Носит же тебя… И когда ты уже угомонишься? Когда уже закончится вот эта партизанщина?
     Не знала она тогда, что по судьбе Шуре определена как раз именно партизанщина.

-11-

1937-39 год, Полтавщина.
       Уже шла под конец первая четверть, как в класс во время урока неожиданно для Василия вошла его жена Елена и вручила ему телеграмму. Они только как расписались и стали законными мужем и женой.  Она тоже работала в этой же школе, учителем младших классов.
      Телеграмма была следующего содержания: «Умер отец. Приезжай в поселок Нововоронцовка. Мать»
      Василий окончил занятия в школе, пришел домой и стал совещаться с женой. Решили на том, что это шутка родных. Ему вот уже как два года не приходилось быть дома. Вот они и решили каким-то образом его завлечь домой. Никуда он не поехал. Быстро успокоился и забыл о той телеграмме. «Да и с какой стати, вдруг, мог умереть отец? Здоровый был, никогда не болел. А тут на тебе – умер. Такого быть не могло!»– всё время успокаивал на том  себя Василий.
       Мать почти сама хоронила своего мужа Якова. Как это часто и бывает в жизни сбежавший от своей законной жены муж со временем оказывается никому и нигде не нужным. А хоронит его, хочет она того или нет,  родная и законная жена.
     Пелагея Васильевна сама заказала гроб, сама наняла мужиков, чтобы те выкопали яму на местном кладбище, сама уложила тело Якова в гроб и в одиночестве проводила его в последний путь. С тем и возвратилась в свое родное село.
      Шурка все эти дни был дома за полноправного хозяина. Даже иногда корову сам доил. Правда, в большинстве своем делала это соседка тетка Таня. Но уже всю работу по дому делал он сам. Даже варил кушать. Мать строго настрого приказала ему печку топить лишь только в сарае и там готовить еду. Боялась, что сорванец, чего недоброго, и дом спалит.
     Когда она возвратилась после похорон, стала какая-то совсем другая. Что-то в ней как бы угасло. Шурка эти перемены в матери заметил сразу. Ему иногда даже хотелось ее обнять, пожалеть. Но все эти тонкости и нежности не были заведены у них в семье. Никогда никто у них в родне не целовал или обнимал кого-то. Встречались и провожали без всяких нежностей. 
     Вскоре у молодоженов Василия и Елены появился первенец, сынок, которого назвали Валентин. Осчастливил своим появлением он родителей первого ноября 1938 года.
       А 30 декабря 1938 года, уже под вечер, в их скромное жилище в селе Худолеевка, что на Полтавщине, кто-то постучал. Как оказалось, представитель районного комиссариата принес молодому учителю сельской школы Василию Поломарчуку призывную  повестку. Предписывалось прибыть ему 2-го января на пункт сбора в поселок Оболонь для дальнейшего прохождения действительной воинской службы в рядах Красной Армии. Первого января скромно отметили день рождения Василия. Заработная плата сельского учителя не позволяла на какой-то шик. Тридцать восьмой год выдался для всех людей не простым. Но в селе было более-менее спокойно. Одна месячная зарплата учителя позволяла купить разве что ведро картофеля да и то, если повезет. Довольствовались скромным супчиком, который подавала вечером хозяйка квартиры, которую снимали молодые люди.  В уголочке мирно сопел двухмесячный маленький их сын Валентин. Но стоило появиться у них гостям, тоже молодой паре учителей, как Валентин начал кричать и плакать взахлеб. Посидели за столом всего с полчаса. Собрали кое-что в дорогу призывнику и на том отправились отдыхать.
     Всю ту ночь Елена не сомкнула глаз. Мысли одна за другой будоражили ее сознание. Фактически теперь она оставалась одна с маленьким ребенком на руках. Ее муж на целых три года уходил на службу в армию  и семья, таким образом,  оставалась без всяких средств к существованию. Ее месячного учительского жалованья  было достаточно только,  чтобы  прожить впроголодь. А еще нужно было оплатить за квартиру, за молоко  малышу,  нанять какую-то бабку, чтобы присмотрела за ним. В те времена понятия никакого не имели о яслях или садике. Но самое главное, что беспокоило ее –  дальнейшая судьба  мужа. Такие неспокойные наступали времена, глядишь – и война грянет. Решила, что завтра же подаст директору школы заявление об увольнении. Совсем в нескольких километрах, в селе Жуки с младшими братом и сестрой  жила ее мама Татьяна Андреевна. Там и школа большая есть .«А вдруг повезет, и ей найдется   место для работы. Таким образом, сразу будут решены многие проблемы: и няньки, и молока, и квартиры», – думала она.
     Зима была в разгаре. На смену дождливой и холодной осени, она началась с холодных ветров и солнечных морозных дней. Несколько последних дней бушевала такая метель, что не было видно на метр впереди. Слава Богу, в этот день выдалась отличная погода. Стоял спокойный ясный день, снег искрился на солнце, будто состоял из драгоценных камней. От Худолеевки до  села Жуки было рукой подать, каких-то тридцать километров. Случайно, в Кременчуг ехал на своей санной повозке, чтобы продать там кое-что из сельских продуктов, сосед хозяйки. Вот он и согласился подвезти молодую маму с малышом. Лена теплее завернула малыша в одеяло и удобно устроилась в санях под соломкой. Метель принесла огромное количество снега, и зима, будто настоящая Снежная королева, холодная но иногда и неприветливая, господствовала вокруг. Уже под вечер добрались в Жуки.
     Еще  во времена Запорожской Сечи это село было известно не только  на Полтавщине, но и во всей Украине. Лучшие кузнецы были там, а каким борщом с чесночными пампушками  угощали  местные хозяева… На Черной горе до наших дней  сохранились развалины имения  князя Вишневецкого. Поговаривали, что там в свое время гуляли и Богун, и Сагайдачный. Сам гетман  Богдан Хмельницкий был гостем в том дворце.
     Сразу же на следующий день Елена пошла в школу и встретилась с директором. Ее без промедления  приняли на работу учителем начальных классов, вести третий класс. На удивление, в учительницы, которая вела этот класс, тоже мужа призвали в армию, и она переехала жить в Кременчуг. Так что Елена  сразу принялась за работу. Класс был хороший, всего двадцать пять школьников-третьеклассников. Да и само здание здешней школы было новым, светлым и довольно теплым. Основной корпус школы был одноэтажным, и лишь посредине была небольшая пристройка второго этажа. Там и были все классы малышей, от первого до четвертого. Школьные зимние каникулы только закончились, и детвора с радостью и настроением бралась за учебу.
     Мама, Татьяна Андреевна с утра и до позднего вечера была занята домашней работой. На хозяйстве были пара десятков курей, с десяток уток. Свинью не держала, так как та облагалась налогом. Но держали половину коровки, одну неделю коровка у них, а в следующую – у соседей. Так что, практически,  малышу всегда было свежее молочко. Вместе с  мамой тогда  жили еще младшая сестра Лены – Мария и младший брат Федор. Старшая – Ольга, уже давно вышла замуж и жила со своим мужем в селе Новоселица, туда,  поближе к Черкассам.  Присмотреть за малышом было кому, правда, Мария работала в колхозе, в бухгалтерии, а Федор учился в восьмом классе, но вместе потихоньку успевали нянчить Валентина.
     После призыва в армию Василий сразу же попал в школу политруков в Харьков. Удивительное дело, но она находилась совсем рядом с педагогическим институтом, в котором тот раньше учился. После трех месяцев учебы его, уже младшего политрука, направили в 239 стрелковый полк, расположенный в непосредственной близости от города  Минск. Это уже потом, в результате так называемой  «освободительной миссии»,  их полк двинулся на запад,  миновал старую границу СССР и остановился в Гродно. Служба в этом городе проходила спокойно и без всякого напряжения. В первые дни октября ему посчастливилось первый раз отправиться  в увольнительную. От воинской части в город постоянно ходили пригородные автобусы, так что большой проблемы попасть туда не было.  После присоединения  этих земель  к  Белоруссии, Гродно стал уже советским городом.

                -12-

1941 год, где-то под Гродно.
         Вечером он опоздал к поверке и получил три дня ареста. Его временно отстранили от работы с бойцами, а также  лишили возможности получать увольнительную на месяц. Все трое суток ареста он провел в арестантской комнате, здесь же в полку с решеткой на единственном окне. Дверь  была железная с небольшим окошечком, через которое ему один раз на день подавали еду. В этой комнате было всего три предмета: стол, табурет и деревянная кровать, которая в соответствии с порядком в дневное время должна была быть собранной. Таким образом, арестованный не мог свободно лежать целый день, а мог лишь сидеть или стоять. Читать, тоже было не положено, оставалось только думать и смотреть в закрытое решеткой окно. Удивительно, но каждый день в одно и то же время на окно залезал огромный кот, имеющий всего два цвета окраса – черный и белый. Он сидел, грелся на утреннем солнышке и ждал до тех пор, пока ему не подадут что-то поесть. Вдоволь наевшись, он тут же удобно устраивался и долго дремал.
       Василий подкармливал его, смотрел на это чудо природы и размышлял про себя, что фактически они  в настоящее время отличаются лишь одним: кот свободен и мог позволить себе все, что заблагорассудится, а он – заключенный под арестом, и, кроме как сидеть здесь, ничего не может. Но природа сотворила все разумно и справедливо. В конце концов, и его, и кота ждет одна и та же участь.
        Василию оставалось служить меньше года. Но события в Европе, да и в целом мире все более усложнялись. Уже ни у кого не вызывало сомнения, что будет война, жестокая и кровавая. Всего лишь по ту сторону Немана, прямо напротив того места, где стоял его полк,  уже стали накапливаться немецкие войска. Достаточно было в хорошую солнечную погоду выйти на пригорок берега реки – откуда было видно невооруженным глазом, что соседи не спят. Каждый день все новые и новые виды войск появлялись там. Уже в феврале даже самолеты с черными крестами стали пролетать вдоль реки на низкой высоте.  Они не перелетали на нашу территорию, но  их поведение было наглым и вызывающим. Их командир полка полковник Морозов, проводя занятия с политруками, все время делал акцент на том, что никакие военные действия с Германией не предвидятся. Если в остальных военных округах, Василий знал об этом, шла планомерная военная подготовка, проводились учения различных родов войск, то в их Западном военном округе была тишь да гладь. К примеру, выгоняли солдат в зимний солнечный день на плац в одних подштанниках и те демонстративно проводили разминку, а потом обливались холодной водой. Порой ему даже казалось, что их полк специально стоит здесь, на берегу Немана, чтобы демонстрировать немцам свое миролюбие.  Можно было даже иногда разглядеть и самих немцев. Те были хорошо одеты, с карабинами в руках стояли и с интересом наблюдали наши «спектакли миролюбия». А потом до упаду смеялись, держась за животы. Их же мотострелковый полк был совершенно не укомплектован. Отсутствовали практически  подразделения связи,  подразделения бронетехники и артиллерии. Радио и газеты наперебой твердили об одном:   «Никакой войны между СССР и Германией не предвидится, стороны строго соблюдают условия Пакта о ненападении: слухи о близящейся войне «являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил». Когда он бывал в Гродно, то на станции железной дороги  видел много составов товарных вагонов, заполненных до отказа пшеницей, углем, рудой, прокатом металлов и лесом. Все это тоже согласно договору шло в Германию.
     Младший политрук худо-бедно ориентировался в ситуации, но не мог понять, почему в августе 1939 г. Сталин принял окончательное решение – поддержать Гитлера? Почему вот уже полтора года Гитлер ведет по всей Европе агрессивную захватническую войну, а вождь мирового пролетариата фактически способствует этому? А может это и есть великий замысел его – выждать, накопить силы и, когда враг будет обессилен войной, ударить по нему полной мощью?
      А в селе Ставище мирно и спокойно протекала жизнь. По-прежнему в их доме с утра и до вечера строчила швейная машинка, по-прежнему надо было бегать по утрам за водой, косить в пойме реки траву для коровы и заготавливать сено ей на зиму.  Шурка в этом году заканчивал школу, а Лида лишь только пятый класс. Давно уже его поставили на учет в военкомате. Как и положено, прошел медкомиссию. Сказали там, что как только исполнится осенью восемнадцать, надо быть готовым служить Родине в Красной армии. Его как-то это особо не волновало. Больше стали волновать девушки, их ямочки на щеках, пышные груди и все такое…
     Совсем недалеко от их дома жила семья Гуржий. Любка, девчонка из этой семьи, давно приглянулась уже Шурке. Он то и дело пытался «подъехать» к ней то с одной стороны, то с другой. Но пока «получал лишь гарбузы». Так в Украине было заведено «отшивать» неприглянувшихся девушке женихов. Ему она просто вручала огромную тыкву и всё после этого оканчивалось.
     Её васильковые глаза просто завораживали его, иногда они, как две линзы, направлялись на него и тогда он просто замирал в беспамятстве.
     Как-то раз в один из дней мая месяца увидел он возле клуба, что был только построен колхозом возле церкви, объявление следующего содержания: «В воскресенье восемнадцатого мая в помещении клуба будет показан художественный фильм «Волга-Волга». Вход по билетам. Стоимость билета десять рублей. Начало сеанса в семь часов вечера».
     Серьезная сумма. Вмиг разбил свою копилку и из нее извлек ровно двадцать рублей. «Как раз на билеты для двоих», –подумал он. Решил пригласить в кино Любку. В субботу после последнего урока подошел к ней и спросил, как бы между прочим:
–Чем занята будешь в воскресенье? Может, вместе сходим в кино? 
–Можно и в кино. Как мне надо понимать, ты меня приглашаешь на свидание?
–Как хочешь это называй, а я тебя пока что приглашаю в кино.
–Нет вопроса, кино так кино. Я согласна.
     В тот вечер он долго одевался, причесывался, даже побрызгал на себя одеколоном. В общем, нафуфырился, как молодой петух. Очень переживал. Возле клуба уже был за полчаса до начала кино. Вскоре пришла и она. Также вся сияющая и пахнущая,  в платье в белый горошек и сверху накинутый легкий пиджак. Сели в зале, потух свет,  Шуркин юный мозг решил, что ее надо обнять – прямо как это в книжках. Дрожащая его рука потянулась к ней, но тут же он получил удар ее локтя ему в бок. Даже дыхание ему забило от неожиданного хода событий.
     Было слышно, как на улице «трещал» бензиновый двигатель генератора, а в зале стрекотал кинопроектор. Такая кинопередвижная техника теперь приезжала к ним в село раз в месяц. И это было потрясающее, как по тем временам событие. Тогда, киномеханик был для всех, что бог.
     Как только фильм закончился, она тут же мигом пошла к выходу. Шурка еще вдогонку пытался ее спросить понравился ли ей фильм, но она, как та коза, умчалась домой. Он ее даже не успел проводить. Не ожидая такого подвоха, Шурка молча сам дошел до своего дома, молча улегся спать. Мать еще пригласила его поужинать, а он и кушать не захотел.
     А в следующий понедельник в школе ее подруга передала Шурке записку такого содержания: «Тупой болван. Больше меня никогда не приглашай на свидание».  Вот такое было его первое свидание.
     Их выпускной вечер, прошел довольно скромно. Двадцать первого июня, директор школы вручил всем аттестат о среднем образовании, торжественно прозвучал для них последний школьный звонок. На том и разошлись все по домам.
     Мать вдруг завела с ним разговор, что от Васи что-то давно нет вестей. Уже должна была бы быть и демобилизация, а его всё нет и нет. А тут еще международные события такие напряженные. Вот-вот грянет война. И так перепугались, когда началась финская война. Слава Богу, всё как-то тогда утихомирилось.

-13-

1941 год, Ставище.
     Первая бомба упала на их село ровно в десять часов утра. В  какое-то мгновение Шурка увидел в небе с десяток чужих самолетов. Все они величественно строем шли на восток. Даже как-то завораживало, как они ровно и красиво все идут вместе. А потом, это Шурка видел на свои глаза, как один самолет отделился от всех и резко пошел вниз. После чего он взмыл в небо и тут же раздался взрыв бомбы. Грохот был такой силы, что во всей округе закукарекали петухи, а Шурка даже припал к земле. Когда он поднял глаза к небу, все самолеты были уже далеко. А тот, что скинул бомбу, уже присоединился к ним.  Так его окрестила война. Новая страшная война. Тогда он еще даже не предполагал, сколько еще крови и смертей придется ему повидать в этой самой войне.
     Уже через неделю пошли через их село отступающие войска доблестной Красной Армии. Мать часто, особенно вечерами, плакала тихонечко, всё приговаривала и приговаривала, чтобы Господь сохранил живыми ее сыновей. Шурку пока отступающие войска не трогали. Да и он особо, не стремился идти на войну добровольцем. Дома было много работы. Надо было думать о хлебе наперед, во что одеться, как прокормиться.
«Если фашист придет к нам в село, подамся в партизаны», –решил он про себя.
В мыслях он даже не допускал, что немцы придут сюда. «Да Красная Армия раздавит их как лягушек. Товарищ Буденный со своей конницей порубит всех врагов как капусту. Стоит товарищу Сталину лишь обратиться к пролетариям Германии, как все немецкие войска тут же сложат оружие и перейдут на сторону Советского Союза. Мы ведь самая миролюбивая страна», – такие мысли твердо сидели у него в голове.
     Бомба, как назло, упала почти рядом с дамбой. Немного ее повредила и часть воды из озера, которая теперь бурно вытекала вниз, трощила всё на своем пути.  Люди тут же взялись устранить это повреждение, так как проехать на противоположный берег реки можно было только по дамбе.
     Проходили дни за днями, а через село всё шли и шли отступающие войска. Теперь они имели далеко не героический вид. Бойцы шли измученные, голодные и уставшие. И так день и ночь. А к сентябрю канонада артиллерии всё отчетливее и отчетливее давала о себе знать.   
      Памятно  было всем, как в день начала войны один из жителей села как раз выдавал замуж свою дочь. Утром Молотов выступил с обращением к советскому народу и фактически объявил, что фашистская Германия вероломно напала на Советский союз. А свадьба в селе шла полным ходом. Подвыпившие мужики заявляли всем гостям приблизительно следующее: «Да мы их шапками, этих немцев закидаем, а не пулями и снарядами. Советский Союз многомиллионная страна, так что с нашей-то техникой, кавалерией, раздавим в случае чего Гитлера за две недели»…
      Тем не менее, предстояло перегнать за Днепр сотни тысяч голов скота, убрать прекрасный в этом году урожай хлеба, эвакуировать заводы и фабрики, а также часть населения.
      Немцы активно бомбили уже Адабаш, Помошную, Знаменку, Кировоград, поселок Новоукраинку. На запад к Умани всё гудело и содрогалось. Там шел страшный бой. Позже прояснилось, что в Подвысоком и Зеленой Браме немцы разгромили, окружили, взяли в плен и уничтожили две советские армии, 6-ю и 12-ю. В плен попали двенадцать генералов Красной Армии.
       Первого августа немцы триумфально вступили в село Ставище, абсолютно без боя с музыкой и песнями. Они горланили их, купались в речке и колодцах, фыркая от удовольствия и наслаждения прохладой.
       Старые мужики села, участники еще первой мировой, бывшие пленные, подносили им хлеб да соль.
       Шурке было противно всё это видеть. Он залез высоко на дерево у себя в огороде и с ненавистью наблюдал все эти события. Он видел и пленных красноармейцев в тот день. Их семикилометровая колонна двигалась целый день через село: худые и небритые, с запавшими глазами. Крестьяне кидали им хлеб в толпу, сало, всё съедобное. Они с жадностью набрасывались на еду, словно дикие звери. А сопровождали их по одному немцу с карабином на сто метров колонны. И никто никуда не бежал. Все шли как стадо баранов на убой. Жители села плакали от увиденного в тот день.   Почти все те красноармейцы погибли впоследствии от голода, холода и издевательств.
         Немцы браво с игрой на аккордеоне вступили в их село. Один немец с компанией зашел и к ним во двор: «Матка, яйца, млеко, давай. Три неделя и Сталин капут, Москва капут», – так он говорил Пелагее.
         В селе была сформирована новая, так называемая власть по-немецки «Ordnung», что значит «Порядок». Быстро были открыты управа, комендатура и полиция. Школы все закрыли. Пока никакой учебы  для детей не обещали.  Все полицаи были набраны из числа местных мужиков.
       Шурка часто виделся со своим другом Иваном. Теперь у них были иные заботы. Шурке уже было восемнадцать. А Ивану исполнялось восемнадцать – через месяц.
        Уже в начале октября начались небольшие холода, и мать стала посылать  всё чаще и чаще Шурку в лесопосадки, чтобы тот хоть немного принес домой сухих веток.  Однажды он забрел далеко в лесопосадку, что под самым хутором Евдокима. Так в действительности когда-то звали его владельца еще до революции. Неожиданно в посадке он увидел, что из-под земли торчит уж очень ровная палка. Когда он попытался ее выдернуть, то в руках у него оказался самый настоящий карабин. Он был уже слегка прихвачен ржавчиной, но, если его хорошенько почистить, то из него еще мог быть толк. И что характерно, вместе с карабином Шурка вытащил из земли и сумку с патронами. Они вообще были в прекрасном состоянии. Решил весь этот «скарб» припрятать, чтобы при возможности почистить оружие и привести его в порядок. Всё прикопал слегка в земле и тщательно присыпал опавшей листвой.
       На следующий день выпросил у дяди Ефима оружейного масла, под предлогом смазать шестерни дробилки зерна. Эта дробилка с давних пор стояла у них в сарае, и никто ею не пользовался. Дядя Ефим не очень-то стал задумываться о том, зачем племяннику масло. Отлил ему в маленький пузыречек грамм двадцать его. На том и покончили. Масло было это у дяди Ефима еще со времен первой мировой.  А после обеда, как было уже договорено с Ванькой, сами напросились идти в посадку за дровишками. Обе матери без всяких подозрений отпустили ребят за сухими ветками.
        Молодые ноги принесли их обоих быстро к цели. Немного отдышавшись, принялись за дело. Шурка взялся за чистку карабина, а чтобы Ванька зря не маялся, предложил ему осмотреть вблизи лежащую территорию посадки, может что-то еще там  найдется интересное.
       Ждать пришлось недолго. Весь перепуганный, с округленными глазищами прибежал к Шурке Иван.
–Что стряслось еще у тебя? – также, слегка взволнованно спросил он друга.
      Но тот пока лишь молчал, часто мигая своими вытаращенными глазищами.
–Там… там, это…мертвец.
–Ошалел ты? Какой еще мертвец?
–Он лежит там, совсем близко, видать мертвец…
     Шурка тоже слегка перепугался, но это он другу не показал. Пришлось идти и смотреть на неожиданную находку. Ему никогда еще в жизни не приходилось близко быть возле мертвого человека. Когда он осмотрел «находку», то действительно убедился, что перед ними мертвец. Человек, видать, от полученной  раны и холода умер. Когда дрожащими руками Шурка стряхнул с него опавшие листья, то увидел, что на трупе форма немецкого солдата. Теперь ему стало ясно, чей они нашли карабин и патроны. Посовещавшись, решили спрятать карабин подальше от этого страшного места, а о найденном трупе заявить в комендатуру.
       Быстро добрались до села. Возле комендатуры толпились в основном полицаи. Шурка увидел  одного из знакомых его матери, Черненка Ивана. Да и тот его тут же увидел и сам подошел к ребятам.
– Что еще, пацаны, вам надо здесь? Дома бы сидели в такую пору.
–Тут такое дело, дядька Иван, – обратился Шурка к полицаю. – Матери послали нас в посадку за сухими ветками, а там мы набрели на убитого немецкого солдата.
      Полицай тут же завел ребят в комендатуру, усадил обоих в уголке комнаты, а сам куда-то исчез. А через несколько минут пришел за ребятами и обоих повел по коридору.
       За какое-то мгновение они стояли посреди кабинета коменданта села, Курта Штоумберга, молодого капитана с еще только пробивающимися усиками.  Тот внимательно осмотрел ребят и на ломаном русском языке спросил их:
–Шьто ви там делаль, в лес?
–Мы собирали там ветки, сухие ветки для печи, чтобы готовить кушать, – еле смог выдавить из себя Шурка.
      Через несколько минут они  уже сидели в повозке с полицаями и ехали за село, чтобы забрать там тело этого убитого немца. Домой возвратились поздно. В комендатуре их никто не задерживал, а знакомый полицай только сказал им на прощанье:
–Поменьше болтайтесь в округе. Время не простое. Пожалейте своих матерей.
      Пелагея от таких известий о приключении сына и племянника чуть не обомлела. Ничего не говорила, только долго сидела молча и плакала.

-14-

1941 год,Ставище.
     Долго ребята не решались идти на то страшное место в посадке. Но когда все страхи поутихли, в один из дней недели снова пошли как бы за сухими ветками в ту же самую посадку. Больно хотелось пострелять им из настоящего немецкого карабина. Их «клад» был на месте, спокойно лежал себе, завернутый в старые тряпки под листьями. Снова принялся Шурка чистить его. Видать пролежал в земле он не долго. Ржавчина лишь слегка его прихватила. Когда весь этот процесс завершился, спрятали карабин и патроны под старым деревом, что росло недалеко возле самого оврага. Шурка присыпал карабин листьями, а сверху положил  еще пару булыжников.
     Это был немецкий карабин. Всем было известно, что дальность боя у него очень большая. Шурка в своей жизни стрелял из карабина Мосина лишь один раз в жизни. Год назад от военкомата будущих призывников водили на стрельбы на полигон. Там каждому будущему солдату вручали по три патрона. Шурка тогда отстрелялся на четверку. Два попадания у  него были  в девятку, а одно даже в десятку.
–Быть тебе, парень, снайпером, –подшутил тогда над ним их военрук.
     Теперь шла война, и стрельба то и дело была слышна в селе то с одной стороны, то с другой. Никак не решались ребята, чтобы как-то выбраться пострелять. Большой риск был, что немцы или полицаи услышат выстрелы и поймают их. Так фактически всё и произошло. В один из декабрьских дней друзья решились-таки хоть по паре раз выстрелить и быстро убежать с места выстрелов. Первым делом забрали карабин и спустились с ним на самое дно оврага. Нашли там какую-то старую деревянную бочку и установили ее вместо мишени.  Шура прекрасно с занятий по военной подготовке знал, как заряжается карабин. Без проблем зарядил всего четыре патрона. Как же он позже часто вспоминал эти четыре заряженные патрона в карабин! Приходилось потом делать тысячи выстрелов. А вот эти четыре – запомнились они ему почему-то навсегда. Как какое-то наваждение, они сидели на нем и сидели.  Всё время вспоминал он о них и вспоминал, так круто они изменили всю его последующую жизнь.
      Первым стрелял Шурка. Он быстро выстрелил и тут же пошел посмотреть на результат. Пули вошли в бочку точно в намеченное место. За ним стрелял Ваня. Тот долго готовился, всё перекладывал карабин то на правую руку, то на левую.
–Стреляй же, наконец, чего тянешь,–не выдержал Шурка.
     Лишь только прозвучали два выстрела Ивана, как друзья увидели на самой вершине оврага полицаев. Те быстро спускались вниз, готовые в любую минуту стрелять из своих карабинов.
      А дальше всё было до глупости просто. Обоих связали веревкой, усадили в телегу и привезли в комендатуру. Снова оказались в том самом кабинете коменданта. На этот раз, как им казалось, он смотрел на них с гневом и ненавистью. Они стояли со связанными руками, низко опустив головы.
«Где взяли карабин, что планировали с ним делать? Что замышляли? Какие у них есть сообщники?»– такие вопросы задавали им. Допрашивал их пожилой немец, который неплохо говорил на русском языке.  Комендант лишь слушал и во всё время допроса молчал. Вскоре ему всё это надоело, и он дал команду:
–Расстрелять! Обоих завтра же на площади для наглядности всему населению расстрелять!
        Шурка, когда услышал этот приказ, продолжал стоять молча и даже не пошевелился. А вот правой рукой ощутил, что Ваня слегка вздрогнул и даже как-то осунулся.
        К коменданту неожиданно подошел их знакомый полицай и что-то стал рассказывать ему. И Шурка, и Иван ничего не слышали. Они были почти в беспамятстве. Что-то сильно гудело обоим в голове, а комок так сдавил горло, что даже дышать было трудно.
     Наконец комендант спросил громко:
–Тот самый ребята? Не ожидаль, встречал их здесь! Тот самый, что указал мертвый немецкий сольдат??
     Их вывели обоих из кабинета коменданта и заперли в какой-то комнатушке. Даже не в камере.
     А спустя час к ним зашел в комнату их знакомый полицай. С обоих снял веревки, вывел на улицу и повел к дому Шурки.
     В тот вечер Пелагея уже не знала, что и делать. Сына небыло дома. Вот и сумерки настали, за ними и ночь. Не знала даже, куда идти, кого спрашивать. Тревожно было у нее на сердце, чувствовало материнское сердце приближение какой-то беды. Выйдет на улицу, походит ток одному дому, то к другому. А совсем скоро к ней пришла и ее сестра Ефросинья, мать Вани. Тоже вся в переживаниях. Оказалось, что и Ваня пока что не возвратился домой.  Долго они сидели так, и лишь ждали, и надеялись.
     Лида уже стала почти девушка. Ей исполнилось еще весной тринадцать лет. Она сидела в этот вечер и лишь слезинка за слезинкой скатывалась у нее по щеке. Жалко ей было Шурку. Она любила брата. Ведь он такой добрый был с ней.
      Вдруг кто-то постучал в дверь. Пелагея тут же кинулась бегом к двери  с надеждой, что вернулся сын. Но на пороге увидела своего давнего знакомого Черненка Ивана. Тот еще гулял на свадьбе у них, когда она впервые выходила замуж за Василия Вовненко. Теперь он служил в полиции. За ним стояли Шурка и Иван. Головы их были опущены, лишь уши торчали навиду.
–Ты, Пелагея, угомони, наконец, своего сына, да и племянника тоже. Сегодня они оба были на волоске от смерти. Не угомоняться, конец будет печальным.
      С тем и ушел полицай. А матери еще долго сидели молча. Так ни одна из них и не сомкнула глаз до утра, чтобы поспать. У каждой было в голове лишь одно: как защитить ребят от войны, что делать, чтобы сохранить им жизнь?


-15-

1941 год, где-то под Смоленском.
      Они лежали в небольшом углублении, оставленном от взрыва противопехотной мины, а в небе светила яркая и круглая луна, заполняя своим сиянием ночной лес. Василий Поломарчук  находился в полном оцепенении от всех событий, прошедших с ним за последние дни. Несколько минут  тому назад у него на руках  умер его сослуживец по батальону Николай Тарасюк. Не хотелось ни пить, ни есть, хотя во рту пересохло, а живот противно до боли давал о себе знать голодом. С  Тарасюком они вдвоем пробирались уже четверо суток на восток по бескрайним лесам Смоленщины. Их полк был разгромлен еще две недели назад на подступах к городу Мстиславль. Тогда, во время  боя казалось, что никто не останется в живых. Немцы косили из пулеметов, как озверелые.  А у них в магазинах карабинов не оставалось ни единого патрона. Но каким-то чудом они вдвоем остались живы и встретились, лишь пять дней тому. Когда фактически  пришли до памяти – поняли, что оказались за линией фронта. Гул от взрывов уже был слышен далеко на востоке, так что не оставалось ничего другого, как пробираться туда.
       Можно было бы двигаться быстрее, но Николай был ранен в живот и  быстро истекал кровью. А Василия шальная пуля, слава Богу, зацепила лишь слегка за голень левой ноги. Передвигаться можно было только ночью. Днем немцы на мотоциклах прочесывали каждый клочок земли, так что остаться в живых  практически не было никаких шансов, а попадать в плен – тем более не хотелось. Николай был небольшого роста, худосочный парнишка и не совсем такой тяжелый, но Василию таскать его на себе было не так просто. Тот постоянно стонал, просил воды и то и делал, что повторял одно и то же слово – «мама». Только прошлой осенью ему исполнилось восемнадцать, почти ровесник младшего брата Василия Шурки, а призвали в армию его весной уже  этого года.   Родом он был как раз со Смоленщины и село Монастырщина, где должна была быть его родня, по их расчетам находилось уже совсем близко. Их обох  поддерживала надежда, что доберутся туда и хотя бы узнают, как обстоят дела на фронте. Николаю, конечно, нужна была срочно медицинская помощь. Фактически познакомились они лишь пять дней назад после боя под Мстиславлем, а за эти дни стали как братья.
      Но все случилось на удивление гораздо проще. Николай в последний раз уже шепотом проговорил свое «мама» и замолк. Его солдатская гимнастерка вся была пропитана кровью. От этого руки,  да и вся солдатская одежда Василия тоже были в крови.
      Василию было двадцать три  года от роду и ни разу в своей жизни, он не то, что был рядом, но даже не прикасался к мертвому человеку. А тут, надо же, совсем рядом лежал еще теплый, но уже бездыханный Николай.  Прошлой ночью они случайно набрели на двух убитых солдат. Николай тогда посоветовал Василию снять с одного из них солдатскую форму и переодеться вместо его одежды младшего политрука. Уже через три месяца боев все в Красной Армии знали, что немцы не щадят коммунистов и комиссаров. Так что Василий, недолго раздумывая, переоделся в солдатское обмундирование, хотя все это ему было не просто. Не страх, а какая-то рука давила ему на сердце, пока он раздевал солдатика, а затем натягивал на себя его одежду.  Казалось, что он уже сам не он, а какой-то другой человек, облачившись в эту простую солдатскую одежду,  все еще живой продолжает бороться за существование в этом мире. 
      Придя в себя, Василий толстой сухой палкой выкопал небольшое углубление  тут же в яме, заволок тело Николая туда и присыпал землей. А перед этим выполнил последнюю волю убитого. Надел его пилотку на голову и прикрыл лицо платком, который тот мечтал подарить своей матери. Вдали послышалось жалобное улюлюканье ночной птицы, и Василий отметил про себя, что так совы не дают о себе знать.
      Холодная осенняя ночь дунула ему прямо за шиворот солдатской гимнастерки. Он поднял к небу лицо и увидел на старом дубе  притаившегося старого ворона. Тот с некоторым даже презрением, как показалось Василию, наблюдал за всем, что происходило внизу. Белый лунный свет не мешал ему с какой-то даже насмешкой наблюдать за людьми, так дерзко и напористо  борющихся за жизнь там, внизу, и  за свое присутствие на этой планете. Ворону было не понятно, зачем эти люди, так яростно стремятся  сначала  уничтожать друг друга,  а потом с таким же рвением спасают и себя, и друзей.
      Василий лежал с широко раскрытыми глазами и смотрел в самую глубину неба. В лунном его свете он в одночасье увидел  и свое родное село Ставище,  что находится в самом центре его любимой Украины, и вишневый сад, что стоит у самой кручи возле реки Черный Ташлык,  и мать, и  родного братишку Шурку, и маленькую сестренку Лиду. Все это было таким дорогим и знакомым, но уже нереальным и недостигаемым. Наяву были лишь война, смерть, голод.
      Там, далеко-далеко на Полтавщине, по всей вероятности, остались в оккупации его жена Елена с маленьким сынишкой Валентином. «Какой он теперь? Ведь в самом конце 38-го, когда его призвали в армию, карапузу  было всего-то два месяца. А теперь прошли целых  три года, видать мужичок уже вырос, какой он теперь»? – промелькнуло, как миг, у него в голове. В небо взлетели сначала красная,  а затем белая ракета. Их яркий свет прервал воспоминания.
      Нужно было еще до рассвета добраться поближе к какому-либо селу, чтобы там затаиться до вечера,  возможно, если повезет, раздобыть что-то поесть  и получить  хоть какую-то информацию о фронте. Свои документы он спрятал рядом с похороненным  Николаем, так что в случае плена твердо решил выдавать себя за солдата Василия Вовненко.  Тот был его другом детства и племянником первого мужа его матери, погибшего еще в первую мировую войну. Вместе ходили в школу, так что не могло быть никаких сомнений о реальном существовании такого человека. О больших способностях разведки немцев Василий знал еще с политшколы. Все могло случиться и, если, не дай Бог, попадет в плен, заранее подготовил в уме себе легенду.
      Последние осенние дни выдались не особо радостными и веселыми. То вдруг резко начинал дуть пронизывающий до костей холодный ветер, то на землю наезжал холодный туман, то начинало дождить с утра и до вечера, не оставляя ни единой сухой нитки на теле, превращая лесные тропинки и полевые дороги в сплошную грязь.
      Василий  мокрой лесной дорожкой  вышел на околицу небольшого села. Как вдруг услышал четкое стрекотание мотора мотоцикла. Недолго раздумывая, спрятался в небольшом стоге сена, что стоял на краю хозяйского огорода. Вскоре показался и мотоцикл с двумя немцами. В коляске мотоцикла с пулеметом в руках сидел тощий немец. Через несколько минут  подоспели еще три мотоцикла,  подъехали совсем близко и остановились прямо возле дома напротив. Немного поругались с хозяевами и стали что-то искать. Василий сразу догадался – ищут еду. Тот же тощий с первого мотоцикла  взял в руки огромный шест и стал прокалывать им землю, соломенную кровлю дома, сарая. Вдруг его взгляд остановился на стогах сена, что стояли по периметру огорода.  Василий еще со школы неплохо знал кое-что на немецком языке, потому легко понял –   ищут яйца, молоко, мясо.
      Когда немец стал колоть стог, в котором спрятался Василий, отступать было некуда. Тем более, что туда  подбежала еще огромная овчарка и принялась громко лаять в его сторону.  Сразу же  повалили лицом на землю, сапогом в бок, «русишен капут», «комиссар капут». Убивать не стали. Связали руки и конец веревки привязали к мотоциклу. Когда набрали достаточно в селе провизии, отправились по размокшей дороге  в путь. Гнали так на привязи километров пять-шесть.


-16-

1941 год, Ставище.
    Военный комендант села капитан Курт Штоумберг назначил на должность начальника следственного отдела полиции бывшего завуча средней школы Петра Василенко. В селе появились кругом объявления следующего содержания:
                Украинцы!
             Власти Великой Германии начинают регистрацию, для добровольного набора молодых людей возрастом от 15 до 45 лет для работы в Германии. Гарантируем хорошие условия труда, отдыха и проживания. Кроме того, будет организовано полноценное трехразовое питание, медицинское обслуживание. Заработная плата будет на уровне немцев соответствующей квалификации. Отправка на работу уже начнется сразу же после принятия окончательного решения этого вопроса в Германии.
           Запись будет производиться в сельской управе с 08.00 до 18.00.
      При себе иметь паспорт и справку-регистрацию с биржи труда.

                Военный комендант, капитан Курт Штоумберг

          Но начальник следственного отдела полиции понимал всё это по-своему. А кроме того, он получил распоряжение набирать на работу молодежь на станции Адабаш и Помошную уже сейчас.
Он быстро начал свою черную работу в угоду новой власти. Стал отлавливать своих бывших учеников для отправки их на работу. Знал этот мерзавец, у кого в семье есть молодые парни и девушки, вот и стал отлавливать их и днем, и ночью со своими «орлами» - полицаями, такими же мерзавцами и отщепенцами, как и сам он.
          В какой-то из дней уже поздно вечером к Пелагее кто-то постучал. Когда она открыла дверь, на пороге увидела старого знакомого полицая Ивана Черненко.
– Дома никого чужого нет? – первым делом спросил он.
– Никого. Дети давно спят. А что тебя привело ко мне?
         Он без приглашения зашел в дом и почти шепотом проговорил ей
 на ухо:
– Ты вот что, Пелагея, спрячь куда-нибудь своего сынишку и подальше. Придем завтра брать твоего Шурку. И никому ни слова, что я приходил к вам.  Сама понимаешь, я смерти не боюсь. Давно мы знакомыс тобой. Но у меня ребятишки еще далеко не взрослые, сама понимаешь, семья.
       После его ухода она разбудила Шурку и под покровом темноты отвела  к дядьке Ефиму. Знала, что он мужик надежный, спрячет Шурку так, что и леший не найдет. Но дядька Ефим был сам себе на уме. И не думал он прятать у себя Шурку. После ухода Пелагеи он тут же отправил племянника к своей двоюродной сестре Ганьке, которая жила буквально через дорогу от него. Женщина она была одинокой. Детей у нее не было, так что полицаям там точно было нечего делать.
     А утром в дом Пелагеи действительно нагрянули полицаи.
–Где сын, спрятать успела, старая ведьма? С этими словами набросились на нее все по очереди.
–Сбежал он из дому еще вчера. Разве могу я его дома, молодого удержать? Где-то загулял видать…
–Ты нам мозги не пудри, знаем мы вас Поломарчуков. Уж больно выслуживались перед советами. Теперь давить надо таких, как вы.
–А не передавиться вам же и вашим детям? – сама того не ожидая, громко выкрикнула она им в ответ.
–Закрой рот, зараза…
    С этими словами один из полицаев наотмашь ударил ее по лицу, и она свалилась почти на кровать. В доме перерыли всё, везде искали Шурку, даже пиками кололи в некоторых местах землю.
–Эта ведьма спрятала своего сыночка у его дядьки, старого Ефима. Идем туда. Этот щенок явно там прячется,–предложил самый пожилой полицай.
    На том все они быстро подались к Ефиму. Пелагея видела, как они вошли в его двор и как  долго еще не выходили из дома. Она не стала туда идти. Почему-то была уверена, что Ефим надежно спрятал Шурку.
–Ну что, старый буденновец, где припрятал племянника? Давай, сам признавайся или голову быстро оторвем….
–Ты осторожней отрывать кому-то голову. Поберегись сам, чтобы тебе что-то не оторвали с твоей мужской доблести,–обратился Ефим к одному из самых проворных полицаев. – У меня шашка совсем недалеко спрятана, могу и проучить, если далеко зайдете.
      После этих слов весь пыл полицаев как-то поубавился. Знали все Ефима, знали о георгиевском кресте, которым тот был награжден еще в первую мировую. Знали, что своей шашкой он владел лучше всех бывших казаков в селе. Но дом перерыли до нитки. И сарай, и погреб, и клуню, где когда-то крестьяне хранили зерно. С тем и ушли.
      Пелагея видела издали, как разворачивались события в усадьбе Ефима, но молча стерпела и ничем не выдала ни себя, ни Ефима.
     Издавна в их  селе проживали евреи. Их было не один десяток родов. Все они в основном вели мелкую торговлю, а более богатые имели мельницу, маслобойню. В  селе даже  была открыта еврейская синагога с раввином. Немецкий комендант приказал всем им носить на спине еврейский знак — шестиугольную звезду. Совсем скоро этих людей согнали в помещение школы, организовали там своеобразное гетто. Школа превратилась фактически в тюрьму для них. В какой-то из дней все жители села видели, как их всех колонной погнали в сторону Смолового. Лишь значительно позже люди узнали, что  всех их там живьем кинули в МТС-овский колодец, а сверху придавили железной  вагонеткой.
     Шурка знал обо всех зверствах  немцев и продажных полицаев в селе.
 «Как оно устроено в жизни, – раздумывал он, сидя в погребе у тетки Ганьки. Немцы – это ведь чужаки, сегодня они здесь, а завтра их рано или поздно погонят. Они как вши, наглые и агрессивные. Но их всех видно, это конкретные враги, их надо душить. А вот эти все, домашние. Повылезали из своих нор как гады, хлеб-соль подносят врагу, ласкаются к новой власти, к новым господам. Эти, как те гниды, затаились все по своим норкам, а теперь, когда учуяли, что пришел их черед – все вылезли на свет божий. Надо, надо серьезно брать в руки оружие и уничтожать эту коросту на теле Украины, чтобы ее и духу тут, у нас не было».
     Шурка и сейчас готов был податься в партизаны. Лесов здесь хоть отбавляй. Так что партизанить было можно. Вот только где их найти, этих самых партизан? Этого он и не знал. Понимал, что своей головой он ничего путного не придумает. Снова лишь вляпается в какую-то историю, да еще и мать подведет.  Здесь нужна умная голова, командир.


                -17-

1941 год, начало зимы.
      Третьи сутки поезд все шел и шел на запад. Сквозь щелочку между досками товарного вагона, наконец,  Василий стал узнавать хорошо знакомые ему поселки, разъезды и станции. Уже совсем  было светло, но солнце сегодня так и не смогло  прорваться своими лучами через толщу серых плотных облаков. Наконец  высветилось неяркое пятно, и его мягкий жемчужный свет пробился наружу и озарил все вокруг: леса и дальние холмы, деревни и людей в темных одеждах, которые, заслонив ладонью глаза, провожали  взглядом их поезд.  До города  Гродно,  как ему казалось,  оставалось  километров тридцать. Здесь, в десяти километрах почти на берегу Немана стояла раньше  до войны воинская часть, в которой он проходил службу.
      Поезд медленно подошел к станции и тихонько остановился. Через щелочку Василий выглянул  и сразу же узнал это место. Без всякого сомнения это было Гродно. Он сотни раз бывал на этой станции, так что без труда сразу узнал ее. Запах спертого воздуха в вагоне с военнопленными до того въелся за эти трое суток, что, когда отодвинули в сторону двери товарняка, свежий воздух с улицы никак не обрадовал его пассажиров. На всю длину поезда стояла шеренга солдат с карабинами в руках. Некоторые держали еще на поводке огромных черных псов породы «овчарка». За солдатами возвышалась стена из сетки,  но за ней Василий заметил обыкновенный пассажирский поезд. Ни единого пассажира возле него не было. Он стоял как призрак, как представитель уже иного мира, мира, где не было живых людей, а были только пришельцы с черепами вместо голов. Теперь здесь уже  хозяйничали оккупанты, жестокие, уверенные в себе, алчные. На секунду сердце у него замерло, перестало биться, словно все сосуды,  вены и артерии его тела стянуло мокрой веревкой, и они уже не пропускали ни капли крови.  Только с этой минуты он понял, что никогда уже  в жизни не увидит свою родную Украину, маму, сестру и брата, жену Елену с маленьким сыном.
Всех пленных построили в колонну по четыре и погнали за город. Моросил мелкий холодный дождик. Василий вдруг вспомнил того убитого солдатика, который «подарил» ему одежду там, на Смоленщине. Слава Богу, достался ему в «подарок» и старенький солдатский ватник. Он, этот ватник, хоть и был совсем коротким, но грудь согревал. Прибыли на огромное поле за городом, огороженное в один ряд колючей проволокой. Всех пленных загнали внутрь – за ограду, снова выстроили шеренгой и разбили на блоки,  что-то вроде сотни.  Василий попал в шестой блок.  Ни единого  укрытия, ни единого здания кругом не было. Но одной стороной это оцепление примыкало непосредственно к лесу. Голод мучил его, невзирая ни на что, от голода трещала голова, все тело заполнила невообразимая слабость. К тому же стала сильно болеть раненая нога. Больные и раненые пленные сидели прямо на мокрой от дождя земле. Рядом он увидел белобрысого солдатика, сидевшего почти на согнутых коленях и сильно заросшего щетиной небритого кавказца. Василий сел на землю прямо возле кавказца, тот с готовностью подвинулся – все трое молчали. Белобрысый тоже молчал. Он держал у рта губную гармошку, повернув ее обратной стороной. Она была маленькая, и он лишь слегка трогал ее губами. Она не издавала ни единого звука, но по лицу белобрысого было видно, что он мысленно наигрывает какую-то мелодию, Так и просидели, согреваясь, плотно прижавшись друг к другу под дождем, под открытым небом до утра.
      Рано утром шестой блок погнали обустраивать железнодорожное полотно. Перед этим, правда, покормили. Дали по кусочку хлеба и какую-то баланду из свеклы. Свекла была видать сахарная, так что все пленные эту «еду»  поели с удовольствием. На железной дороге работали до самого позднего вечера. Таскали шпалы, рельсы,  делали подсыпку полотна щебенкой. После бомбардировки дороги там было предостаточно работы. Что особенно удивило Василия в этот день, так это то, что их шестой блок, а это сотня пленных, охраняли всего трое немецких солдат с карабинами. И никто, ни единая душа даже не помышляли бежать. Уже поздно вечером снова покормили все той же баландой, но на этот раз хлеб не дали.
      Снова втроем - Василий, белобрысый и кавказец провели ночь, тесно прижавшись друг к другу. Белобрысый,  как оказалось,  был русский по имени Ваня,  родом из Гомеля.  А  кавказец – чеченец из Грозного по имени Рустам. Сильно болела раненая нога. Может быть, она и перестала бы  беспокоить,  но тяжелая работа днем измучила ногу окончательно, даже выступила кровь. Этой ночью не было дождя, на лагерь пленных насунулся густой туман, стало теплее и Василию даже удалось сидя уснуть. Он увидел жуткий сон, будто он сидит где-то посреди равнины. Земля под ним  сырая и холодная, и у него нет обеих ног, одни культи; небо над ним черное и тяжелое, и это небо опускается все ниже и ниже к земле. Вот оно его уже начало давить, сжимать ему грудь, а он не может убежать, не может даже крикнуть – знает заранее, что крик бесполезен.
      На следующий день после переклички их блок оставили в лагере строить навес. Задача была поставлена каждому блоку собственными силами построить для себя временное укрытие. Как оказалось, это был сборный лагерь советских военнопленных. После отбора в дальнейшем их распределяли в другие лагеря в Польше и Германии.
       Он даже обрадовался такой работе.  Плотничать любил еще с детства, запах самой древесины напоминал ему детство, пилораму, огромный колхозный двор, где ровными штабелями сушились доски, бревна, разные готовые изделия из дерева. Во время небольшого отдыха нашел  обрезок чистой доски, уголек и стал рисовать контуры лесного пейзажа с колючей оградой. Как вдруг неожиданно для него, почти  возле самого уха услышал:
– Gut gemacht, gut gemacht! Weiter.. (Молодец, молодец, продолжай).
Это его творчество заметил пожилой немец из охраны. На радость Василию он заметил и его рану на ноге и спустя несколько минут принес и дал ему маленький пузырек с йодом. Вася был просто обескуражен. Такого он и представить себе не мог. «Надо же, враг помог ему, сжалился над ним, над бывшим младшим политруком», – такое не могло присниться ни в каком сне. Уже поздно вечером он аккуратно помазал тело вокруг раны йодом и наутро она затянулась. Лицо  пожилого немца так врезалось ему в память, что впоследствии,  иногда ночью даже стало сниться. Но самого  этого немца, Василий больше в охране лагеря никогда так и не видел.

                -18-

1941 год, декабрь.
      Когда набор молодежи на работы приутих, Шурка вылез из своего укрытия. Чтобы не подвести тетку Ганьку, ушел от нее в полночь. Несколько дней сидел дома и даже носа не высовывал на улицу. Но постепенно осмелел и решил проведать своего друга Ивана. Их дом находился на противоположном берегу реки. Шурка не стал идти через дамбу, чтобы не мелькать там, в самом центре села, а решил пойти берегом реки и перейти ее по камням.
      И надо же такому случиться, здесь на берегу уже в близости от дамбы сидели два полицая, курили и что-то между собой обговаривали. Они вмиг увидели Шурку.
– Не тот это случайно малый, что обвел нас вокруг пальца у старого Ефима? – обратился один из них к другому.
            – Тот. Конечно тот. Это ж сынок Пелагеи!
        Вмиг оба бросились догонять его. Оружия, как заметил Шурка, у них с собой не было. Так что он смело кинулся наутек. Своими быстрыми молодыми ногами он перескочил на противоположный берег и помчался в сторону дома Ваньки. Полицаи со своими толстыми задами вмиг отстали от него и совсем потеряли его из виду.
        Когда Шурка вскочил в избу тетки, вся семья Богданов как раз была в сборе. Тетка Евфросиния аж всплеснула в ладони, когда увидела своего племянника. А ее муж, отец Ваньки дядя Федор сам подошел к племяннику и даже обнял его от радости.
       Ванька тихо сидел в углу комнаты, ожидая, что Шура вот-вот подойдет и к нему. А тетка Евфросиния вмиг стала накрывать на стол, чтобы всех покормить.
           – Ну что решил делать? – первым спросил Ванька.
           – А не знаю даже, что и делать. Буду как-то искать партизан. Тут в селе меня рано или поздно поймают и отправят в Германию.
           –  Я ничего о партизанах не слышал.
           – Куда уж тебе  что-то слышать о партизанах. У тебя одна мысль в голове, лишь бы полежать на печи.
             –А вот как раз и ошибаешься, – возмутился Ванька. – Что-то да слышал.
            – И что именно?
            – Гляди, как загорелся сразу. Так тебе и расскажи…
            – Давай, не пыжься, выкладывай, – стал требовать Шурка.
            – Неделю назад удалось мне подслушать, как отец рассказывал матери, что наш двоюродный брат, сын тетки Марьи как будто давно в партизанах. Его ищут немцы, уже несколько раз приходили к ним, чтобы допросить.
           – Это уже становится интересно. Давай, говори, что еще известно?
           – А ничего больше я не знаю, но думаю, нам надо пробираться туда, в Грозовку к тетке Марье. Вот там,  может,  и встретим партизан.
           – Да… Это заманчивая идея, – лишь почесал затылок от такой радостной новости Шурка.
       Как только стемнело, оба друга тихонько вышли из дома, почти бесшумно закрыли дверь и направились в направлении ново-украинской дороги. Она как раз вела в сторону станции Адабаш. Село же Грозовка, где обитала тетка Марья, было в каких-то пяти километрах от этой станции.
       Шли братья почти до самого утра.  Ночью было очень не просто это делать. Хотя поначалу небо было чистое, и полная луна ярко светила в небе, но совсем скоро всё небо затянуло тучами, и тьма стала кромешной.  В какой–то момент им в спину задул северный ветер, а совсем скоро уже завыл волком и заухал филином. А уже через мгновение он  постепенно успокоился и стал  более ровным и спокойным. Он как бы метелочкой, нежно поднимая с земли только что упавшие снежинки, кружил их в воздухе, превращая в набирающую силу поземку.
       Уже под самое утро зимняя ночь ответила мощным снегопадом, который постепенно перешел в настоящую метель.  Ребята были еще не по зимнему легко одеты, и жались друг к другу, боясь, чтобы не потеряться.
       В такую погоду здорово было бы сидеть дома, возле теплой печки, наблюдать в окошко всю эту красоту и только радоваться жизни, любить и наслаждаться ее дарами. Но кругом сейчас шла страшная война, лилась кровь и гибли люди.
      Тетка Марья совсем не ожидала увидеть своих племянников в такую рань. Быстро натопила печку, согрела воды, поджарила им яичницу с салом. А когда те сытно поели, поинтересовалась о том, что их привело к ней в такую непогоду.
      Вопрос был задан, как говорится, прямо в лоб и выкручиваться или хитрить – было бесполезно.
– Тетя Марья, понимаете, нам уже в селе житья полицаи не дают. За мной гоняются как звери. Хотят в Германию отправить. А кто же тут, у нас дома этих гадов будет бить? – начал так свои объяснения Шурка.
           – Ну, с тобой кажется всё ясно, Шура. В партизаны собрался. А ты, еще храбрец, куда собрался? – обратилась тетка к Ивану.
           – А я… это, я тоже так думаю…Я ведь тоже… уже не маленький. Буду с Шуркой.
          – Ага, значит, он будет носить с собой винтовку, а ты будешь ему подавать патроны. Так я тебя поняла?
          – Мы будем уничтожать фрицев, – уже смело заявил Иван.
      Тетка вот так, нежданно оказалась в полном замешательстве. Что делать с ребятами – сама не знала. Тут, гляди, с минуту на минуту к ней снова  могут нагрянуть немцы. Ведь точно хотят поймать ее Григория. А тут на тебе. Еще эти сорванцы.
       У Шурки же были совсем другие мысли. «Надо у тетки задержаться максимально долго. Рано или поздно домой явится Григорий. Вот тогда он уйдет с ним. А Ивану ничего не грозит. Ну разве что вспомнят стрельбу в овраге», – так он в тайне планировал про себя.
       Два дня прошли тихо и спокойно. Тетка Марья решила в воскресенье, к сельскому базару отправиться в Ставище и обсудить сложившуюся ситуацию с Феклой и Евфросиньей, ее сестрами.
       Но тому не суждено было сбыться.  В субботу, как раз к обеду к ней во двор пришли два полицая и немец. Все трое вооружены.  Тетка вмиг отправила ребят на чердак и тут же убрала в сторону лестницу. Лишь те постучали в дверь, она вышла к ним. Одного из полицаев она знала в лицо. Как раз тот и обратился к ней.
          – Марья, Поломарчук младший, у тебя прячется?
          – Да никто у меня не прячется. Живу одна.
          – Ты басни нам не трави. В Ставищах видели, как он и еще какой-то малец с ним поздно вечером шли по ново-украинской дороге в твою сторону.
         – Может, и шли кто-то, а я откуда знаю…
       Начали обыск. Полицаи так активно искали Шурку, просто было удивительно. А вот немец, тот молча стоял у двери и лишь наблюдал за всем, что происходит в доме.
      Обыск, казалось, уже шел к концу, когда второй полицай заметил лестницу и следы на глиняном полу от нее под лядой на чердак.  Он быстро приставил лестницу и полез на чердак.
    Когда крышка ляды стала приподыматься, Шурка придвинул Ивана так, чтобы она легла прямо на него и прикрыла всё его тело.
        – Здесь я, здесь, – обозвался Шурка и стал спускаться вниз.
        – Вот ты где скрывался, гадёныш! – с этими словами набросился на него один из полицаев. – Теперь попался, красное отродье!
        – Да хоть и «красное», хоть и отродье, но не холуй фашистский, как ты.
   После этих слов, Шурка тут же получил удар кулаком в живот и свалился на пол.
        – Не бей ребенка, изверг! С этими словами, высоко подняв руки вверх, накинулась Марья на полицая.
       –  Ты скажи спасибо, глупая баба, что я его вообще не пристрелил. За такие слова трудно было сдержаться, чтобы не сделать это.
       – Слышишь, отпусти его, Христом Богом прошу тебя, отпусти. Он же еще совсем дитя.
      – А слышала ты, какие речи говорит это дитя? Судьбу его будет решать гер комендант, а не я.
  Шурка уже самостоятельно поднялся с пола и обратился к тетке:
     – Тетя Марья, да не просите вы их. Ничего они со мной не сделают. Убегу я от них!!!
    Немец всё это время так и стоял у двери, облокотившись на свой карабин, и наблюдал за происходящим в доме. Ему было весьма удивительно, как эти славяне ненавидят друг друга, готовы некоторые из них за кусок хлеба, за теплое местечко под солнцем перегрызть другому, своему собрату глотку.

-19-

1941 год, станция Адабаш.
      Шурку после этого вывели из дому и повели в сторону Адабаша, а не в Ставище. Вели не долго, с час. Почти уже возле Адабаша в каких-то восьмистах метрах от станции размещался лагерь для рабочей силы. Этот лагерь был хорошо огражден и охранялся полицаями со всех сторон. Его-то и бросили в этот лагерь.
       – Это временно. Мы тебя обязательно заберем в Ставище для разговора с гер комендантом, – заявил ему полицай.
       – Ну и хорошо, – подумал Шурка. – Когда будут переправлять в село, обязательно удеру от них, служак «нового порядка».
     К вечеру мороз на улице всё крепчал. Вот тут Шурка и пожалел, что ничего не взял с собой теплого. Чтобы не замерзнуть, вынужден был всё время ходить по лагерю. Здесь уже собрано было около пары сотен в основном молодых людей. Никаких построек или сооружений на территории не было. Стояла лишь одна большая армейская палатка для охранников. И тут, можно сказать, Шурке подфартило. Он увидел, что возле самой двери палатки на ветру болтается какая-то тряпка. Незаметно он подобрался поближе и вмиг эта самая тряпка оказалась у него в руках. На радость ему, это был кусок старого одеяла. Он тут же накинул его себе на плечи и быстро пошел в сторону.
     Теперь было уже совсем терпимо. Жить было можно. А вот как сбежать отсюда – еще надо было придумать.
     А утром рано он вдруг увидел в этом же лагере Любку, ту самую Любку Гуржий, что так неожиданно поднесла ему еще весной «гарбуз». Она совсем не изменилась. Те же самые васильковые глаза, выпуклые как линзы, те же ямочки на щеках.  Она тоже увидела его и вмиг приблизилась к нему. Даже не верилось теперь, что когда-то они вместе гуляли, ходили даже в кино. Теперь была война. И она многое изменила.
      – Ты тоже здесь, – без всякого приветствия обратилась она к нему.
      – Да, как видишь. Вчера только как поймали.
      – А меня забрали еще три недели назад. Всё время работала  тут, на станции, на сортировке. А вчера перевели сюда. Говорят, что сегодня будет отправка.
     – Куда еще отправка?
     –Здесь все говорят, что больше всего пока что в Австрию. Там рабочей силы у них не хватает сейчас. Вот и сгоняют всех сюда. Знаешь, Шура, я так жалела потом, что послала тебе ту записку. Дура была. Я сейчас совсем другая. Эти последние два месяца многое во мне изменили. Ты прости меня за те слова, что я там в записке написала тебе. Ты может голоден? У меня тут есть немного хлеба и сала….
        – Нет, спасибо. Не голоден я. Тебе еще многое предстоит пережить. И хлеб, и сало – пригодятся тебе. А мне не надо. Убегу я от них, все равно убегу. Ты лучше скажи, нет ли у тебя куска веревки. Вот раздобыл себе «шубу», а пояска нет.
       – Да, конечно есть.
    Она развязала свой узелок и быстро нашла там очень подходящий кусок веревки. А следом они заметили, что по лагерю началась какая-то суматоха. Все вместе забегали, засуетились. Оказывается, уже прозвучала команда выстроиться в колонну по четыре человека. Отдельно девушкам, отдельно парням. Это была их последняя встреча. Больше в жизни они никогда не виделись.
       Всех, кто был в лагере, погрузили в товарные вагоны, отдельно девушек, отдельно парней. Шурка был в хвосте колонны и таким образом оказался в третьем, последнем вагоне. Туда уже загнали вместе и парней и девушек, что оставались.
       Поезд шел очень медленно, то и делал, что останавливался из-за поврежденной колеи, разбитого переезда, взорванного моста или для  дозагрузки локомотива углем, дровами и водой.
       В качестве отхожего места у них в вагоне стояло обыкновенное ведро с крышкой. Все поначалу стеснялись ходить туда по нужде, но потом, в силу природной необходимости смирились. Девчонки нашли кусок какой-то материи, пару веревок и сделали что-то вроде ширмы. Каждые несколько часов на остановке выпускали кого-то из вагона  в сопровождении полицая, чтобы тот отнес ведро в соответствующем месте и освободил его от содержимого. Направляли для этого исключительно кого-то из парней. Вот и закралась у Шурки мысль, как только отправят в эту миссию его – тут же бежать. Было очень холодно. А кроме всего, мучил голод. Пищу, если эту баланду из сладкого сахарного буряка можно было так назвать, давали всего один раз на день. И еще давали небольшой кусочек хлеба.
       Поезд шел и шел, уже казалось иногда, что этому путешествию не будет конца. Все знали, что до Нового Года остаются считанные дни. Все были в  замешательстве.
      Куда их везут? Что с ними будет дальше? Как обстоят дела на фронте? Где же делась наша легендарная и несокрушимая Красная Армия? Где же наша мудрая и направляющая партия? Что себе думает вождь всех народов? Почему он не призывает пролетариев Германии гнать с их земли фашистов?
       Последние шесть часов поезд шел исключительно по равнине. Это чувствовалось по его ходу. Их вагон был вплотную к паровозу, так что всем было слышно, как его железное нутро в эти часы стало работать без всякого надрыва, тихо и спокойно. Парень, который выносил ведро, по возвращению сказал всем, что ему удалось спросить кого-то из местных, и тот сказал, что это уже  Волынь.
      «Надо бежать, незамедлительно, там уже в Польше сделать это будет сложнее. Там чужая земля теперь», – мелькали у него такие мысли.
      Теперь он почти всё время сидел поближе к зловонному ведру в надежде, что при случае полицай направит именно его в миссию его очистки. Совсем скоро поезд остановился на каком-то разъезде. Долго стоял без движения. Неожиданно все услышали, как со скрежетом открывается засов товарного вагона.
        –Эй ты, курица спящая, хватай ведро и на выход, – скомандовал полицейский на этот раз именно Шурке.
     Полицейский, который вел Шурку к отхожему месту, был наверняка сам сонной курицей. Шел он медленно, карабин у него был на ремне за плечом. Отхожее место здесь было в виде обыкновенной ямы, накрытой досками,  и находилось оно  слегка в сторонке от разъезда. Шурка быстро сориентировался, что момент для побега настал именно тот. Тем более, что в сумерках он увидел в сотне метров к тому же лес или посадку. Полицейский стоял почти рядом и решил закурить табачок.  Шурка медленно стал подымать доски, взял в руки ведро, чтобы вылить содержимое его в яму и лишь только чиркнул полицай спичку, он тут же плеснул содержимое ведра ему в лицо и кинулся бежать к лесу.
     Позади себя с десяток секунд он слышал только крики полицейского. Шурке казалось уже – вот она цель его побега, – лес, совсем рядом, как тут раздался выстрел. Один, за ним другой. Он почувствовал, как что-то горячее обдало его сзади снизу. Но он еще бежал и бежал, и когда был уже возле самого леса, и в самом лесу бежал и бежал. Лишь углубившись в лес, он без сил упал на землю.
      Лежал долго. Голод сделал свое подлое дело, забрал почти все у него силы. А тут еще сильная боль свела его левую ногу. Почувствовал, что идет сильно кровь. Когда немного осмотрел свою рану, понял, что пуля попала ему не куда-нибудь, а именно – в зад, в левую ягодицу. Удивительное дело, но обследовав рану,  убедился, что там два пулевых отверстия.  На ногу он мог становиться, а вот идти было сильно больно. Понимал он и то, что сейчас гнаться за ним особо не будут, что на этом разъезде больше всего нет поисковых собак, с которыми его нашли бы в один миг.
      Дальше осмотрелся вокруг. С собой у него не было ничего, даже простого перочинного ножика. Пришлось просто выломать подходящую сухую ветку, чтобы на ней можно было хоть как-то передвигаться. Кровь утихомирилась. Но как только он пытался идти, снова и снова текла.
          «Надо хоть как-то добраться до какого-то села. Там, у крестьян у кого-то явно должна быть самогонка. Надо обработать рану», – решил он.
      Помнил он рассказы дядьки Ефима о гангрене, подлой тетке, что косила на фронте раненных бойцов.
      Со страшной болью в бедре, он шел и шел, и когда совсем обессиленный упал в воронку от мины, совсем отключился.


-20-


1941 год, село Ставище, начало зимы.
      В тот вечер, когда пропал Шурка, она не смыкала всю наступившую ночь глаз. Материнское сердце предчувствовало какую-то беду. Не хотелось даже в мыслях допускать, что ее сын мог где-то попасть в плохие события. Он у нее был такой добрый, такой ласковый и любящий сын. Непросто ей, фактически одной, было растить своих детей. Их отец Яков, и она знала это, был гуляка и бабник. Мимо не проходил и не пропускал ни единую юбку. Так и ушел он из семьи еще в тридцать третьем и не вернулся. Лежит теперь он далеко возле Каховского водохранилища на кладбище поселка Нововоронцовка. А ей одной на своих плечах довелось поднимать детей. Старший Василий еще с тридцать девятого, как ушел в армию, так от него небыло ни одной весточки. Идет война уже, хоть бы одно слово от него долетело до материнских ушей. «Жив»! Этим словом бы она жила всю жизнь. Лишь бы он был жив. А тут еще с Шуркой начались такие приключения. А теперь – на тебе, совсем пропал. Ночью она фактически перестала спать. Каждый час выходила на улицу, всё ожидала, что вот-вот он явится домой.  Ее сестра Евфросиния оказалась в таком же положении. Ее сын Ванька тоже пропал. И все они твердо знали – сбежали куда-то ребята вместе.
      Ждать с новостями пришлось совсем недолго. Уже на третий день к Пелагее пришла ее родная сестра Марья. Она-то и поведала обо всём, что произошло у нее в доме. А совсем скоро пришла и Евфросиния с сыном Иваном. Тот сразу, как зашел в дом, опустил глаза и не поднимал их, всё время как бы хотел таким образом спрятаться от всех.
            – Шурка фактически спас меня, тетя Пелагея. Эти душегубы забрали бы и меня вместе с ним. Но он меня прикрыл крышкой от ляды, а сам сдался полицаям.
            – Что же мне теперь делать, сестры? – обратилась Пелагея к ним. – Где мне искать Шурку? Кто мне скажет, живой он или уже лежит где-то в земле сырой?
             – Ты не паникуй зря, Пелагея. Надо его искать. Не может человек вот так просто пропасть. Кто-то да подскажет где сейчас твой Шурка. Будем искать вместе, – заявила Евфросиния. Я буду искать тех полицейских, что были у Марьи. А вы вдвоем с Марьей, отправляйтесь на Подымку. Надо искать его прежде всего там, где он был в последний раз, где его видели.
      Пелагея и Марья были двойняшки. Обе были похожие, как две капли воды. Но характеры у них оказались почти разные. Марья была покладистая и спокойная, уступчивая и добрая. А вот Пелагея – полная ее противоположность.
      Теперь они шли по ново-украинской дороге, той самой дороге, по которой каких-то несколько дней назад шагали на Грозовку Шурка и Ваня. Так само им в спину дул северный холодный ветер. Каждая думала свое, но их думы роднились. Обе матери беспокоились о своих сыновьях. Бога Всевышнего молили они, чтобы Он защитил их детей, уберег от зла, от болезней, от ненависти и злобы людской. Каждая мать, вынашивая свое чадо девять месяцев, является одним целым со своим ребенком. Она любит свое дитя бескорыстно и готова всё ему отдать. Даже если ее сын или дочь где-то далеко, их связывает вечная неразрывная связь. И она нерушима.
      Каким-то шестым или десятым чувством Пелагея предчувствовала, что ее Шурка жив, что он где-то рядом, стоит лишь ей напрячься, и она найдет его. Эта неведомая сила и чувство вели ее всё время куда-то. Она не ощущала ни усталости, ни голода. Могла не спать сутками, всё только думала о своей кровинке, родном сыночке, который где-то заблудился здесь, в темной степи лихолетья. Она чувствовала его даже на расстоянии, знала сердцем, что он живой, что с ним ничего не случилось. Просто этот шаловливый ее сын попал в неприятность, как это случалось и раньше, и ей достаточно лишь найти его, и всё поправится.
      Вскоре она с Марьей рассталась. Договорилась с ней, что та будет ходить по близлежащим к Грозовке селам, а сама Пелагея пойдет искать сына в сторону к станции Адабаш.
      Она шла и шла, проходила село за селом, а ничего о ее Шурке никто не мог ей что-то сказать. Она забыла о еде и питье, всё ходила и ходила. Прошла даже все лесопосадки и даже кладбища в округе, но там ничего о Шурке не нашла.
      Лишь через полторы недели она возвратилась в свое родное село. Благо, Лида уже могла сама себя обойти, да и соседи всё это время присматривали за нею. А вот от Евфросинии Пелагея получила плохую весть. Она через полицаев узнала, что вот те двое, которые задержали Шурку на Подымке, в село Ставище не вернулись. Их нашли зарезанными в посадке уже под селом. Немцы особо не занимались такого рода событиями. В селе это прошло почти не замеченным. А вот для Пелагеи оборвалась последняя нить надежды хоть что-то узнать о сыне.



-21-

1942 год, январь, Полесье, Волынь.
        В ту ночь луна светила очень ярко, но ее свет еле-еле пробивался через пелену тумана. Он, как пушистое одеяло, то накрывал всё вокруг, то оголял и лишь бросал кругом косые тени от деревьев.  Всё это было красиво той древней красотой  Полесской чащи. Лес был смешанный, но в большинстве своем здесь были ели. Кустарника здесь почти и не было, видать, давно его и сухотравье уничтожил пожар.
        Трем бойцам, что пробирались в эту ночь через лес, совсем некогда было любоваться ни белым лунным светом,  ни тенями от деревьев, ни даже изредка появляющейся яркой и серебристой луной на небе. Уже более суток они осуществляли рейд в округе, в большинстве своем ползком, иногда короткими пробежками или же тихо, чтобы не выдать себя, еле ступая, по опавшим листьям.  Командир их боевой группы дал им задание уточнить  наличие вражеских группировок, а также точно убедиться, что на хуторе «Сухой горб» нет ни немцев, ни поляков. Именно в этом хуторе его жители снабжали их продовольствием, даже самогонкой и некоторыми лекарствами. В основном, всё это доставалось им после наскоков на небольшие группировки немцев или жовниров. Эти польские вояки им были ненавистны не меньше, чем немцы. Здесь, на хуторе они могли отдохнуть, помыться, переодеться в чистое белье, а также залечить полученные ранения. Теперь главная задача трех бойцов была доставить все сведения, что они собрали, своему командиру.
        Шли медленно, в десяти метрах друг от друга. Тишина вокруг стояла, как говорится, «гробовая». Хотелось думать, что нет никакой войны, что они просто гуляют в лесу. Но всё было далеко не так. Здесь обстановка изменялась каждые сутки, каждый час, а то и минуту. Враг был кругом. Каждый опытный боец их отряда твердо знал, что именно здесь, в этом тихом и красивом полесском лесу идет война не меньше, чем где-то на фронте, что кругом льется кровь и каждого из них подстерегает смерть.
        Звук, который привлек внимание их ведущего и старшего группы Кореня, именно так была его кличка в отряде,  насторожил его. Он был очень странным и не напоминал ни присутствующей поблизости волчицу со своим выводком, ни лисицу или зайца. Он больше был похож на плач маленького ребенка человека, его бормотание во сне или мурлыкание кошки.
        Корень еще раз прислушался, перебирая в уме все известные ему лесные звуки, но никакого объяснения пока не мог дать тому, что сейчас слышал. Дал знак своим двум бойцам не двигаться, вынул свой нож из чехла и ползком стал пробираться в сторону, откуда явно исходил подозрительный звук. Он помнил, как его побратимы когда-то нарвались на засаду немцев. Те тогда тоже устроили маскарад и привлекли бойцов отряда на элементарный стон и мольбой  женщины о помощи. И немцы, и польские жовниры были мастерами устраивать подобные ловушки, так что ухо надо было держать остро и бдительность наготове.
         Справа он увидел большую пушистую ель с низко опущенными ветками, а рядом с ней углубление, воронку от взрыва мины. Немного прислушался снова и понял, что неизвестный звук  исходит именно из этой воронки. Очень осторожно он стал подползать ближе и ближе. И тут, на самом ее дне под прикрытием веток ели и  упавшего еще осенью листья он увидел человека. Тот непрерывно стонал и  что-то иногда тихим голосом бормотал себе под нос. Корень включил фонарик и увидел, что это еще совсем молодой парень, что он или спит, или просто в каком-то забытьи, или обмороке. «Нам только этой встречи теперь и не доставало», – подумал он. Никакие свидетели или чужаки им были весьма некстати. Вот одет он был весьма странно. На нем не то, что не была военная форма, на нем даже обыкновенной крестьянской одежды не было. Его тело сверху прикрывала какая-то старая, обветшалая и грязная ткань, далеко не напоминающая ни пальто, ни плащ. Этот парень больше был похож на нищего из  грязного  городского квартала.
        Корень огляделся вокруг и тремя короткими вспышками фонарика дал знак своим бойцам подойти к нему.
         – Ну, именно этого нам и не хватает сейчас, зачем нам эта обуза, оставим его и уйдем тихонько, – почти шепотом сказал Желудь, так звали одного из бойцов.
       Третий боец, по прозвищу Кувалда лишь кивком головы дал знать своему побратиму, что полностью согласен с ним. На что Корень резко им ответил:
             – Давайте так будем поступать. За  командира здесь назначен я, и я буду решать, как нам дальше быть.
        После этого Корень осторожно спустился в воронку. Неизвестный парень так и продолжал оставаться  в бессознательном состоянии и не приходил в себя. Кувалда стал подсвечивать командиру своим фонариком, а Корень осматривать его.
            – Он без оружия, и еще совсем пацан,  лет семнадцати, не более, это факт первый. А еще он ранен, тут под ним кровищи лужа, это факт второй. То, что нам надо ему оказать помощь, кто бы он ни был, это факт третий. А самое главное – это  доставить донесение нашему командиру, это факт четвертый.
           В это мгновение Шурка открыл глаза и пришел к памяти.
              – Кто вы? Еле выговорил он слабым голосом.
              – О…так він же ще й москалик, бач, як бісова душа лепече на їх свинячій мові, –подхватил Желудь  уже на украинском языке. Бачте, як швидко все й прояснилося, нутром я відчував, що він засланий  нам.
            – Ніякий я вам не москалик, українець я!
            – Та знаємо ми вас таких українців. На лівому березі Дніпра такими хоч річку гати, –вмешался снова Кувалда.
               – Хватит вам собачиться. Давай, парень, ложись на живот, посмотрю я твою рану, – скомандовал тихо Корень.
        Шурка без всяких слов перевернулся на живот. Не знал он кто эти люди, что они делают здесь в такую кромешную тьму в лесу. Но и выхода другого у него не было. Теперь бежать у него просто не хватило бы сил, а тут еще и эта простреленная нога.
             – Прострелен зад у него, точнее левая ягодица. Есть два отверстия, входное и выходное пули. Помните того НКВДиста, что нам подсунули кремлевские партизаны еще в начале декабря? Тогда у него тоже голень была прострелена навылет. А мы его дотащили на своем горбу до самого нашего лагеря. Хорошо, что командир разобрался во всем и шлепнули мы того гебиста без разговоров. Хотел, гад, вклиниться к нам, войти в доверие, а потом сдать москаликам. Умеют они, что немцы, что красные делать такие козни, инсценировать ранение. Но ранение удачное, комар носа не подточит. В общем, так, мои побратимы, ведем мы этого шалопая к нам в лагерь. Командир разберется. Он у нас ученый, знает много и умеет раскалывать вот таких выродков, – таков был вердикт и решение Кореня.
             – Ну как же так, в лагерь нельзя! И еще, как мы его дотащим туда, ведь путь не близкий. А как же донесение командиру? – вмешался Кувалда.
            – Донесение командиру будешь нести ты и быстро – быстро. А мы, вдвоем с Желудем понесем медленно этого парня. Только завяжем ему глазки. Думается мне, командир наш будет «рад» его увидеть. Считай это приказ, обсуждению не подлежит. Выполнять! – скомандовал Корень.
         Теперь Корень и Желудь вели под руки Шурку. Как оказалось, нести его было нельзя, ведь зад у него был прострелен. Так что довелось вести его медленно и под руки.
         Шли долго. Корень узнавал путь, по которому шел, Кувалда и они шли точно по нему же. Так было надежнее. Если им прошел Кувалда, это значило, что пройдут и они. Лишь только к полудню им навстречу вышли из лагеря двое других бойцов с двумя палками. Быстро соорудили что-то в виде носилок, положили Шурку на живот и так уже пошли быстрее.
         Теперь Шурка, словно кленовый листик, плыл по течению реки своей судьбы. «Если бы не рана, шел бы на восток, прибился рано или поздно к партизанам, стал бы бойцом отряда. А тут, на тебе, простреленная нога и еще в придачу попал к каким-то бандитам», – размышлял он, лежа на животе с завязанными глазами и руками.  Боль, если не двигаться, ставала меньшей. А к тому же Корень еще там, в лесу смазал раны обыкновенной водкой-самогонкой и приложил какие-то примочки. Но сказал ему, что раны надо слегка зашить.
       Часто Шурка слышал, как под ногами бойцов хлюпает вода. Догадывался, что идут по болотистой местности. «Что это за отряд, за что они воюют? Какие у них убеждения? Судя по всему, воюют с немцами. Но причем здесь поляки? Почему не ладят с поляками и не дерут задницу вместе фашистам?» – все эти мысли теперь волновали его.
        А к вечеру они были в лагере. Уже по прибытию туда развязали ему руки и сняли повязку с глаз. Тот же Корень позаботился, чтобы его первым делом отправили в лазарет. Как оказалось, это была обыкновенная землянка на четыре кровати. Все они оказались заняты ранеными бойцами отряда. Совсем недавно отряд принял бой с небольшим соединением немцев. Так что были и потери, и раненые. Шурку уложили на те же носилки, на которых его сюда доставили. Подложили лишь снизу одеяло, да еще накрыли раненого сверху точно таким же.
        Совсем скоро к нему пришел и фельдшер. Это была еще совсем юная барышня с веснушками на носу и черненькой мушкой на щеке. Без всякой анестезии она зашила ему раны. Все ее называли Зозуля. Обработала каким-то раствором и забинтовала. На этом всё лечение и закончилось. Она лишь спросила его перед уходом:
          – Как это тебе, везун, удалось подставить свою задницу, что пуля нашла твою ягодицу, не повредила кость и сама вышла навылет?
         – Это не пуля нашла мою задницу, а моя ягодица словила пулю, когда я удирал от полицейского, зацепился о какой-то пень и упал. Вот в  момент падения, видать, задница и оказалась в полете выше моей головы.
        –  Здорово придумал или за тебя придумали? Но наш командир с тобой разберется, ты у него сам расскажешь, кто у тебя выше, голова или задница.
      Лишь наутро Шура заметил, что его внимательно охраняют. Постоянно у входа в землянку-лазарет дежурили два бойца. Уже с рассветом ему стало лучше. Теперь он уже мог лежать на противоположном боку от раны.









Часть 2
Просветление

-1-

1942 год, январь, лагерь Штутхоф.
     Поезд все время шел и шел на север. К полудню он остановился и их выгнали на площадку на какой-то маленькой станции. Затем построили колонной и погнали через лес. Василию сразу же бросилось в глаза то, что теперь даже при сопровождении колонны их охраняли только эсэсовцы. Конвой был усиленным, руки каждого предварительно связали впереди  веревкой. Шли все время по лесу, под ногами была не земля, а песок. Был всего лишь конец января, а уже казалось, что весна торопила всех общим пробуждением. Здесь воздух казался таким чистым, что даже было слышно звук капели. Слышны были и окрики конвойных, за малейшие попытки кого-либо сделать шаг в сторону, тут же провинившийся получал палкой по ребрам. Впереди их колонну сопровождал бронированный автомобиль с пулеметом на крыше. Рядом с Василием шел молодой парень, где-то его ровесник, очень измученный и весь побитый. Он все время спотыкался и, казалось, вот-вот мог упасть. Как мог, Василий стал помогать ему, когда тот падал. Совсем скоро они пришли к месту назначения. Это был лагерь небольших размеров, усиленно огражден колючей проволокой. Аккуратные бараки стояли здесь по четкому плану, у входа было выстроено небольшое здание администрации. С противоположной от входа стороны  сразу заметил дымящуюся трубу крематория. Он был небольшой, по всей видимости только на одну печь. Тот парень, что шел рядом с Василием был татарин, родом с крымского  села, что вблизи Бахчисарая. Звали его Аслан. В бараке им достались одни нары, только у Василия было место вверху, а у него – внизу. Со временем они подружились и все лагерные невзгоды переносили вместе.
       Было понятно,  что их сюда привезли не для развлечений, а для выполнения какой-то важной и секретной работы, чтобы после ее выполнения всех их уничтожить. Уже вечером их выстроили на плацу и разбили по профессиям строителей. Василий и Аслан попали в одну бригаду каменщиков.
      Для Василия  началась настоящая лагерная жизнь. В этом лагере было не легче и не хуже, чем во временном для военнопленных. Но здесь он не видел массового зверского уничтожения людей. Здесь охрана была жестокой, был установлен даже более строгий порядок подчинения и дисциплина, но не было перед глазами сотен смертей в один день. Всех, кто плохо работал, проявлял какое-либо непослушание, не дай Бог, дерзил – тут же расстреливали или вешали на здесь же установленной на плацу виселице, а их трупы сжигали в крематории. Заключенных перед казнью выстраивали в каре, звучала команда «Kappenab!» (Шапки долой!) и приговор тут же приводился в исполнение. 
     Команда надзирателей в основном была из русских, но старший надзиратель был украинец из Симферополя по фамилии Федорчук. Это был нечеловек, зверь, человекообразное с повышенной жаждой к убийствам и издевательствами. Его опасались даже надзиратели, лишь только с эсэсовцами он был услужлив и обходителен. По лагерю он расхаживал в чистой черного цвета форме надзирателя, с тростью в правой руке, а впереди, почти на животе всегда у него красовался пистолет. Не было дня, чтобы этот негодяй  не избивал до смерти кого-либо из заключенных или отправлял на тот свет.
      Этот лагерь был построен немцами еще в конце 39-го года и назывался  Штутхоф. А расположен он был, как оказалось, в юго-западной части косы Фриш-Нерунг в Восточной Пруссии (сейчас этот городок находится в Польше и называется Штутово. От автора).
      Работали в лагере по 15 часов в сутки. Никаких выходных, никакого отдыха, никаких болезней. Всех, кто был неспособен работать – просто уничтожали. Все они работали на строительстве какого-то секретного объекта. Он находился почти рядом, глубоко в лесу под землей. Практически над землей не было никаких сооружений.
      С Асланом они работали бок о бок. Он лучше, быстрее и качественнее делал эту работу, и Василий стал со временем его подручным. Стены в этом подземном сооружении были бетонные, толщина их в некоторых местах достигала полутора метров, а вот промежуточные стенки они уже выкладывали из кирпича. Иногда приходилось и отдохнуть, это в те дни, когда выпадало работать на лагерной кухне. Со временем Василий так научился там работать ножом, что, когда  чистил картофель или резал лук, нож мелькал у него в руках как молния.
      Иногда он попадал в команду для работы на небольшой кирпичный завод. Тот находился в пяти километрах от лагеря. Тогда их команду сажали в крытую машину, которая в сопровождении охраны из автоматчиков доставляла их туда и обратно. Там приходилось выполнять всю грязную работу, но на заводе меньше следили за дисциплиной. Можно было пару минут посидеть и погреться на солнышке. Там, на заводе механиком, обслуживающим оборудование, работал пожилой немец. Он с некоторой симпатией относился к Василию, так как угощал его сигаретами. Давать что-либо заключенным категорически запрещалось, поэтому он зажигал сигарету, несколько раз затягивался и бросал ее в урну. Василий подходил и забирал ее оттуда еще дымящуюся и курил. Кормили здесь в лагере ужасно плохо, но лучше, чем в лагере военнопленных. Так что доходяг здесь почти не было, здесь требовалось работать.

-2-

1942 год. Волынь, «Лесные волки».
       Прошло всего два дня, и Шурка стал крепчать и самостоятельно даже ходить по землянке-госпиталю. Только вчера отряд произвел вылазку, напали на немецкий обоз, который собирал продовольствие в селе Плешки. Бойцы отряда отбили обоз и перестреляли его охрану. Правда, не обошлось и без потерь. Погиб один из нападавших и трое были ранены. В их землянку-госпиталь поступил лишь один тяжело раненный. Всем ее обитателям пришлось еще сильнее потесниться, а вот Шурку тут же перевели в другую землянку, где жили уже одни бойцы. Пока с ним никто не разговаривал, все его просто сторонились. Да и сам он не знал еще, о чем говорить и с кем можно говорить.
     Утром он после завтрака поднялся к выходу из землянки, чтобы глотнуть каплю свежего воздуха, как тут же услышал окрик:
– Назад, не выходить наружу,– скомандовал ему один из охранников у самого входа.
      –Ага, – отметил про себя Шурка. Значит, меня стерегут, значит, никакого доверия мне здесь нет. Надо хотя бы увидеть Кореня и потолковать с ним, прежде чем меня возьмут на допрос. Как-то он проникся доверием к этому человеку еще тогда, далеко в лесу, при их первой нежданной встрече. Мог же тот прикончить его еще там. Значит, зародилась еще тогда у него крупица доверия к нему.
      Совсем скоро снаружи стал слышаться какой-то гул. Как оказалось, все бойцы отряда собирались на «вече», так называли здесь общее собрание бойцов. Должен был с ними говорить их командир.
      Шурка снова высунулся из землянки, услышал всё тот же угрожающий окрик, но здесь поблизости просто чудом оказался сам Корень.
– Да не ори ты на него зря. Пусть пацан послушает обращение командира нашего отряда. Может что-то из него возьмет себе в голову.
– Так не положено же, приказано не выпускать его…
–Скажешь своему чотовому,  что Корень разрешил, лишь только послушать командира. И гони его сразу же в землянку.
      На этом «вече» Шурка увидел около сотни бойцов. «Отряд не такой уж большой» – заметил он про себя. Совсем скоро появился и командир. Одет он был не по сезону в белую рубаху, сверху пиджак и теплая куртка – ватянка. Совсем еще молодой человек лет двадцати пяти. Аккуратно побрит и вообще, видно было, что он смотрит за собой. В общем, в нем просматривалось что-то неугомонное, шальное, что-то мужественное как для его возраста. Шурка тут же ощутил, что в этом человеке есть огромная сила, и не только физическая, а и сила духа, сила убеждения. Хотя он был худощавым, но в нем чувствовалась энергия вулкана или бушующего океана. Когда он на какое-то время делал паузу, его губы плотно сжимались, а глаза слегка прищуривались, тогда он напоминал сжатую пружину, рядом с такой пружиной не стоило стоять – могла и убить.
         «Бойцы отряда «Лесные волки»! – обратился командир к своим побратимам. – Вчера мы с вами провели тяжелый рейд. Отбили у врага обоз с продовольствием. Часть, как вы знаете, отдали по селам крестьянам, а часть доставили в лагерь. Теперь продовольствия нам хватит как минимум на пару месяцев. Очень жаль, но в бою погиб наш побратим Бобер. Душа его уже у нашего Господа. А мы давайте помянем его минутой молчания».
      После паузы он продолжил:
«Братья мои, мы знаем, за что боремся, за свободу и независимую Украину, за вольную Украину. Не вам занимать отваги, героизма, преданности Родине. Каждый из вас показывает верность нашим идеалам, нашей цели. Все вы покинули свои дома, своих родных, чтобы бороться с польскими боевиками, партизанами советов и нашим злейшим врагом – немцами. Пока у нас нет единого руководства. Наши идейные руководители не могут прийти к общему согласию и еще не способны возглавить всех на борьбу с врагом. Но мы с вами с самого начала нашей борьбы после провозглашения меморандума ОУН(мельниковцами) тридцатого июня, уверены были, что те идеи, которые его руководство исповедует, наиболее правильные в сложившейся ситуации для освободительной борьбы. (ОУН – Организация Украинских Националистов. Примеч. Автора)
Мы и в дальнейшем собирались придерживаться избранной стратегии до полной победы. За последние полгода, мы с вами прошли боевые дороги от Стрия и до Луцка. Многое, как вы знаете, изменилось за это время. Берлин не захотел видеть на Европейском пространстве свободную и сильную Украину. Арестованы наши лидеры ОУН (бандеровцев), и сам Степан Бандера сейчас находится в застенках тюрьмы. Меморандум, провозглашенный ОУНб, не поддерживает вариант превращения Украины в сырьевой придаток для Рейха или Европы, а требует политических гарантий независимости. Бандеровцы заостряют внимание на том, что сила украинского национально-освободительного движения настолько мощная, что даже большевики вынуждены были в свое время согласиться с существованием Украинской Советской Республики, в то время, как в царской России даже слова «Украина», «украинец», «украинский» были запрещены. Лидеры ОУНб  из застенков призывают нас не прекращать начатую борьбу, не жалеть себя, своей жизни, бороться до конца и не сдаваться врагу.  Мельниковцы же ведут сегодня нас к примирению с врагами, к переговорам с ними, с тем, чтобы мирным путем добиться своих прав. Но мы знаем с вами, что это путь в никуда. Никогда враг не допустит, чтобы на Европейском пространстве существовала независимая Украина. Враг своим кованым сапогом топчет наши принципы, наши желания построить свое государство, свою армию. Вот почему мы отныне расходимся с мельниковцами окончательно и навсегда!    Мы не мстители и не какие-то бандиты. Мы ведем осмысленную борьбу во имя нашей Родины - Украины. Мы становимся под знамена ОУНб. Победа будет за нами! Победа – или смерть! Слава Украине»!!!
      Шурка снова опустился в землянку. Теперь в душе у него всё клокотало и бурлило. В голове возникло после услышанного, так много вопросов, что ответ на них был необходим уже сейчас, сразу и незамедлительно.
     В землянку возвратились и все ее жильцы. Все они бурно между собой обсуждали обращение их командира.
     А уже ближе к полудню Шурку окликнули охранники и повели, как оказалось, к командиру. Подвели к самому входу в землянку, немного, минут с десять ждали у входа и лишь после этого кто-то вышел оттуда и позвал его зайти внутрь.
     Эта землянка была больше тех, в которых ему уже довелось побывать. Ее глубина была небольшой. «Видать, – решил Шурка, - из-за близости грунтовой воды. На столике командира горела керосиновая лампа.  Здесь было и два небольших окошка, через которые пробивался дневной свет. Возле командира стоял еще тот человек, что позвал Шурку зайти внутрь. Теперь уже задержанный стоял посреди землянки и почему-то ему в этот момент вспомнилось, как он так само стоял когда-то в комнате коменданта села. Тогда он ощущал себя каким-то провинившимся и запуганным, неуверенным в себе. Отчего-то сейчас вся его робость и неуверенность вмиг исчезли.
          –Так это и есть тот, о котором ты мне рассказывал, Беркут? – обратился командир отряда к своему подчиненному. – Зозуля рассказала мне о его ранении. Помнишь тот случай недавно с аналогичным ранением? Только в голень. Мы раскусили тогда того лазутчика. А хитер был. Помнится, как потом перед расстрелом, всё нам рассказывал, как немцы его завербовали, как готовили к заброске к нам, и просил сохранить ему жизнь. Мастера у этих немцев инсценировать ранения.
          – Так что нам расскажешь, молодой человек? Сколько-то лет тебе?
  – Мне восемнадцать лет. Совсем я никакой не лазутчик, и никто меня не вербовал. И не надо меня сравнивать с врагом,– ответил Шурка.
        – А кто же ты? Давай, расскажи нам. Очень даже послушаем твою легенду.
        – Легенды у меня нет никакой. Меня поймали полицаи в селе у тетки, получается теперь еще в прошлом году. Держали в лагере для набора на работу. А затем посадили в товарняк и почти неделю везли на запад. Куда – не знаю. Уже здесь, недалеко, когда эшелон остановился на разъезде, полицай вывел меня, чтобы я вынес ведро с испражнениями в отхожее место. Возле отхожего места я и плеснул ему в лицо содержимым ведра и удрал от него, пока тот прикуривал самокрутку и вскидывал свой карабин.
         – Хорошо, хорошо, а как же оказалась у тебя простреленной ягодица, да еще столь интересно, навылет?
          – А здесь всё просто. Я споткнулся обо что-то и уже падал, когда пуля меня и догнала. А как она уже попала так, не знаю…
         – Откуда, с какого села ты родом? – спросил снова командир.
         – Ставище, так называется мое село.
         – А где это, в Украине или в России?– спросил уже помощник.
         – Это в Украине, конечно, где же, в самом ее центре. Совсем недалеко от поселка Новоукраинка.
         – Ты смотри, – обратился командир к своему помощнику. – Так это же совсем близко от моего Ровно. Село Ставище действительно есть там, возле Новоукраинки. Ты давно там был, в Новоукраинке? – обратился командир снова к Шурке.
         – В Адабаше был совсем недавно. Это меня с этой станции увезли неизвестно куда. А станция Адабаш – рядом с Новоукраинкой, рукой подать.
        – А в самой Новоукраинке давно был?
        – Перед самым началом войны. Ездили с мамой на тамошний базар купить ткань мне на пиджак.
        – И как там ветряк еще стоит, крутятся его лопасти?
        – Ветряка там нет. Мельница водяная есть точно. Мой дед ездил туда за жерновами, сразу после гражданской войны. Рассказывал мне об этом сам.
        – А ларек, что на самом повороте на Ставище с кировоградской дороги, так и стоит? Продают еще там пиво?
        – Да нет там никакого ларька на повороте. И никогда, сколько я помню, и небыло, – ответил Шурка.
      На этом отправили его обратно в землянку к бойцам, а командир дал приказ Беркуту, своему помощнику, начальнику штаба отряда проверить задержанного по форме номер три, как только затянется его рана.
       – Парень говорит всё довольно правдоподобно. Не похоже на легенду. Не прокололся ведь нигде. Заподозрить пока невозможно, но испытать надо. Ведь новые бойцы нам так необходимы, борьба еще предстоит долгая и тяжелая,– так завершил этот допрос командир.

-3-

1942 год. Волынь, «Лесные волки».
      Как оказалось, в этой землянке проживал один «рой», иными словами – отделение бойцов, всего десять человек. Шурке сообщили, что он пока что зачислен именно в этот «рой». Никакие боевые действия пока не ведутся. Командир, роевой по псевдониму Кунчак объяснил ему, что пока болота вокруг их лагеря скованы морозом, в основном отряд занят обороной. А как только настанет оттепель, все снова отправятся бить врага. Втолковал ему также, что сейчас самые опасные – это красные партизаны. Эти, мол, кремлевские гады могут и через болото по льду к ним добраться. Ни поляки, ни немцы их здесь не достанут, не по зубам. Просто по болотам Полесья им «слабо» передвигаться. Здесь даже лошадь не пройдет, не то, что мотоцикл или БТР. Прилетает иногда их самолет с черными крестами. Покружит, покружит, сбросит какую-то мину и улетает.
     Оружия Шурке не дали никакого. Но и охраны теперь у него небыло.  И еще, он узнал, что в отряде именно Корень является командиром «чота» (взвода. От автора) разведчиков.
     Уже через пару дней он познакомился со всеми бойцами роя, даже сдружился с парнем его же возраста с псевдонимом Трутень. Так все его прозвали за то, что он очень любил жевать медовую вощину. Найдет в лесу рой пчел, вытащит у них вощину, и ходит после и жует ее всё время.
     Как только бойцы роя узнали, что его имя Александр, стали звать его Алекс. Этот псевдоним так быстро прилип к нему, что даже его «старый знакомый» разведчик с псевдонимом Кувалда как-то повстречал его возле колодца и спросил:
        – Ну что, оклемался, Алекс? Так еще, смотри, с моей легкой руки станешь бойцом нашего отряда. Нога не болит?
         «Неужели командир поверил ему?» – всё спрашивал и спрашивал Шурка сам себя. Вот так просто стал он бойцом роя, фактически бойцом настоящего партизанского отряда? Зачислили его в отряд? И без проверки?
     Теперь ему приходилось дежурить на кухне, убирать землянку, мыть посуду, таскать воду. Делать всё это ему было не привыкать. Рана давно зажила. Даже стал забывать о ней. Правда, пару раз пришлось побывать у Зозули. Та при первом же осмотре после лечения как-то даже с каким-то пренебрежением заметила:
        – Смотрите, надо же, заживает как на собаке, везет же вот таким!
     Каким это таким, Шурка так и не понял, что она имела ввиду.  Хотелось домой. Часто вспоминал мать, сестру Лиду. Очень желал знать, как там воюет его старший брат Вася. Хотелось верить, что брат живой и невредимый. Может, посчастливится, и он станет настоящим бойцом. Вот бы гордились они тогда им. Но пока что недоверие. Даже оружия никакого не дают. Значит, не доверяют.
     Все эти мысли волновали его. Часто проснется ночью и думает: «Как же теперь ему быть? Получается, Василий воюет в Красной Армии, поддерживает партию Ленина, нашего вождя товарища Сталина, а он Шурка, будет воевать с подразделениями Красной Армии? С немцами – тут всё понятно. С поляками – еще как-то можно объяснить. А вот с красными?
         – Ты почему решил воевать? – как-то спросил Шурка Трутня.
         – А как же иначе? Мои все братья и даже старшая сестра – все ушли в отряды воевать. У нас большая семья, восемь детей. Дома осталась одна малышня. Старшие все взяли в руки оружие. Я с Волыни и вся моя семья живет здесь. При поляках было очень тяжело. За скотов нас они считали, быдлом называли. У них мы были почти рабы. Работали тоже почти даром. Татко и мамка остались дома с малыми. Теперь мы или победим, или умрем. А дальше так жить уже было нельзя…
          – А что же при советах? – спросил Шурка. – Ведь в села привезли библиотеки, построили клубы, дети стали ходить в школу, провели радио, у некоторых в семьях даже патефон появился.
         – Да? Коров, свиней, всю живность у людей забрали, колхозы им, видите, подавай. У семей всё выгребли, ни зернышка не оставили уже осенью сорокового года. Люди стали голодать. Патефоном сыт не станешь. А тех, кто не согласен был – сотнями, тысячами увезли в Сибирь. Так они и не возвращались. За что, спрашиваю тебя? Если человек не согласен с чем-то, значит ему сразу пулю в лоб? А сколько тут на месте эти изверги из НКВД поубивали? В соседнем от нас селе Сташки люди организовались и выгнали из села все советы. И председателя, и всех милиционеров. Никого не били и не убивали. Просто связали и увели на край села. Правда, в одних подштанниках. Так на следующий день их карательный отряд пришел и сжег полдеревни. А половину ее жителей – всех увели неизвестно куда. В Сибирь, конечно. А самого организатора этого протеста, как рассказывали потом жители села, связали веревками, как сноп соломы, вывезли на самый верх пригорка в селе, облили бензином, подожгли и пустили вниз катиться. Говорили люди, что остались от него лишь одни угли, весь живьем сгорел. Особо зверствовали там не солдаты, а НКВДисты, которые все в галифе и фуражках с синим верхом. А ты говоришь – библиотеки, клубы, патефон…
        Было над чем теперь призадуматься Шурке. Ничего подобного он не слышал никогда. Даже не верилось, что такое могло быть.
          – А ты в отряде давно, давно воюешь? – не выдержал и снова задал вопрос Шурка.
         –   Уже как полгода. Я в отряд попал тогда, когда головным атаманом на Полесье у повстанцев был еще Бульба. Это его псевдоним. А звать его было Тарас Боровец. Теперешний наш отряд откололся от его военного образования «Полесская сечь» еще в ноябре прошлого года. Те перестали фактически вести активные боевые действия, и наш теперешний командир порвал тогда с ним все отношения и вышел из-под его подчинения.
          – Расскажи мне про этого Бульбу, – заинтересовался Шурка.
          – А об этом уже в следующий раз, – заявил Трутень. – Надо идти мне на дежурство…
       И тут вспомнились Шурке рассказы деда Прокопа о том, как его сын Яков, отец Шурки в двадцатом году отвел единственную корову и весь инвентарь домашний в колхоз, что организовывали советы в их селе. Как вся их семья голодала тогда. Но сам Шурка хорошо помнил тридцать второй и тридцать третий годы. Сам ходил тогда с втянутым почти до позвонка животом от голода. Спасло их от смерти тогда то, что отец работал на мельнице и худо-бедно перепадало ему там одна, а то и две горсти муки. «Значит, не всё правильно делала и делает сейчас партия Ленина. Не во всё надо было верить ни в школе, что рассказывали ему учителя, ни в то, что писали газеты, и рассказывало радио», – подумал Шурка. Впервые в жизни в его душу закралось сомнение, закралось подозрение, что советы во многом говорят одно, а делают совсем другое. Что для них, как и для немцев сейчас, имеются совсем иные идеалы и цели, которые они преследуют.

                -4-

 1942 год. Волынь, «Лесные волки».
       Все бойцы его роя были одеты в форму. Это была куртка и брюки из плотной серой ткани. Ничем эта одежда не напоминала форму. Но у всех бойцов на левой руке была синяя повязка, а на голове шапка «тарасовка» с трезубом. Шурке же выдали обыкновенные ватные брюки и ватник, так что среди бойцов роя он выделялся как белая ворона. Он всё ожидал и ожидал, что его начнут как-то проверять. Но всё оказалось банально просто.
      В один из дней их роевой Кунчак вручил ему в руки карабин и приказал следовать за ним. Шли недолго. День был солнечный, в воздухе чувствовался запах приближающейся весны. Но мороз был крепкий. Вышли на опушку леса. Удивляло Шурку, что кроме роевого их никто не сопровождал. Командир подразделения был крепкого телосложения. Он быстро нашел кусок бревна, установил его вертикально и велел Шурке отойти метров на пятьдесят-семьдесят.
        – Карабин когда-нибудь в руках держал? – спросил он Шурку. Знаешь, как заряжать, взводить затвор?
        – Конечно! На уроках военной подготовки проходили. А от военкомата один раз и стрелял.
         – Тогда вот что, боец Алекс. Вот тебе три патрона. Заряжай и не спеша стреляй вот в ту колоду, в самое белое пятнышко возле ее верха. Видишь?
         –  Аякже…
         – Не «А як же…», а надо отвечать: « Слушаюсь, пан роевой»!
     Шурка заряжал карабин, а в голове была мысль: «Неужели дали настоящие патроны? Может это всего проверка и дали холостые»? Быстро зарядил, взвел затвор, выстрелил один раз, потом второй и третий.
          –Теперь карабин на ремень за плечо и айда смотреть результат,–  скомандовал Кунчак.
         –Ого… – только и услышал Шурка или одобрение, или разочарование, но пока что не понял. – Результат весьма неплохой. Можно сказать, все три попадания в яблочко.
     После этого роевой повесил на бревно кусок белой ткани, и они отошли метров на сто двадцать от него. Снова дал Шурке три патрона и приказал:
        – Огонь!
     Шурка на этот раз спокойно и не спеша отстрелялся. Когда пришли к бревну, роевой лишь воскликнул:
         – Совсем отлично. Все три пули почти рядом! На, посмотри, что ты сделал с платком пана роевого!
     Шурка не поверил своим глазам. На платке роевого почти рядышком были три дырки.
        –  Где научился так стрелять? В Абвере или НКВД так здорово учат?
        – У Господа Бога. Так мне Он, наверное, дал от рождения. Еще инструктор военкомата сказал,  когда я впервые стрелял из карабина, что я буду снайпером в армии.
        –  А приходилось стрелять еще?
        – Приходилось. С другом в самом начале войны нашли в лесопосадке немецкий вот такой же карабин. Почистили его и стали стрелять в овраге.
        – Ну и какой результат стрельбы? – поинтересовался роевой.
       – Поймала полиция, привели к коменданту села, капитану, могли и расстрелять.
        – Так чего же не расстреляли?
        – Так за несколько дней до того, как нашли мы карабин, случайно натолкнулись в этой же посадке на мертвого немца, видать  бывшего владельца карабина. Заявили в комендатуру. Комендант благодарил. Вот и не расстреляли, когда вляпались со стрельбой…
     После стрельб возвращались в расположение отряда. И тут только Шурка заметил, что за ними на расстоянии следуют еще двое бойцов их роя. «Значит, так и не доверяют ему здесь, – решил Шурка. – И не удивительно это. Ведь идет война»!
      Конечно, роевой доложил об их стрельбах своему чотовому, а тот начальнику штаба отряда Беркуту. Тот несколько дней обдумывал всё это и доложил свои соображения командиру. А тот, когда услышал всю эту историю со стрельбами в овраге, с убитым немцем сказал:
         – Думаю, проверять этого Алекса по третьему параграфу пока не стоит. Проверим и оценим его исходя из того, как он поведет себя в настоящем бою. Нечего нам зря рисковать жизнью своих преданных бойцов, устраивая  такие проверки…
       Настоящая проверка его действительно состоялась уже боем. Все дни бойцы были заняты. Чистили амуницию, оружие, проверяли боеприпасы, шили себе одежду, даже обувь, работали на кухне, убирали территорию, что-то строили.
      Шурка любил в промежутках от занятий постоять под деревом, выставить нос под солнце и погреться в его первых теплых лучах. Кругом в лесу уже весело стрекотали птицы, распевали свои песни, извещая, что скоро весна, скоро будет тепло. В один из таких дней роевой приказал ему взять свой карабин и отправляться в расположение чота разведчиков к его командиру Кореню. Удивительно, но патроны ему не выдал.
        – Ну что, Алекс, вливаешься потихоньку в ряды бойцов-повстанцев за вольную Украину? – спросил его первым делом тот.
        –Вливаюсь, только чувствую на каждом шагу недоверие, подозрительность.
        –А ты стань на наше место. Вдруг ты засланный враг, хорошо законспирированный и с прикрытием, да еще и со связью. Зла всем нам можешь причинить немало, вплоть до нашей смерти.
       –Никакой я не враг законспирированный. Я обыкновенный сельский парень из казацкой семьи.
       – Это еще как надо понимать, из каких это ты казаков?
       – Из самых настоящих. Реестровых. А если копнуть и более глубоко, то из запорожских. Мой прапрадед из Сечи Запорожской. Быть может, еще при Екатерине был там священником, звали его «Поломарь» вот и прозвище род получил Поломарчуки.
       –А что, вполне возможно. Только вот какой вопрос у меня к тебе. Где научился так ловко стрелять?
       – Да нигде я этому не учился. В жизни стрелял до этого всего два раза.
        – Слышал, слышал я эту историю про карабин, убитого немца…  Завтра, рано-рано утром, отправимся с группой разведчиков с тобой в лес, организуем засаду вдоль дороги. Поступила командиру информация, что из Лебедивки, это село близ Олешок, будут отправлять на работу молодых парней и девчат. Вроде везти их будут на грузовике до станции-разъезда, откуда ты кстати сбежал. А вот охрана будет передвигаться на танкетке, человек с десять. Запоминай хорошо. Как правило, сверху на кузове танкетки установлен пулемет. Твоя задача будет по моей команде снять пулеметчика, а вторым выстрелом выстрелить в водителя. Если это тебе удастся, можем сохранить жизни некоторым нашим парням. Танкетку забросают наши хлопцы гранатами. Но чтобы потери с нашей стороны были минимальные, надо поступить, как я тебе сказал. Выдвигаемся утром в пять часов. До намеченной точки, где устроим засаду – пятнадцать километров. Так что будь готов. Нога уже не болит?
          – Не болит.
          – Тогда иди, готовься к завтрашнему бою. Не боишься, что убьешь человека?
         – Убить человека – боюсь. Врага – нет.
        –  Тогда выполняй, боец Алекс!
        –  Есть выполнять, пан чотовой!
      Боец повстанцев отряда «Лесные волки» с псевдонимом Алекс в эту ночь спал не спокойно. Засыпал на какое-то мгновение и вдруг резко просыпался. Начинали сниться какие-то кошмары. Лишь только под утро, почти перед тем, как его поднял роевой, он по-настоящему уснул. Самое главное, он успел даже увидеть сон. Приснилось ему родное село Ставище, речка далеко внизу в пойме. Вроде бы он стоит на самом краю обрыва со стороны их дома в селе и хочет взлететь в небо. Но ему почему-то страшно. Почему – не понимает. Но в последний момент видит, что у него нет крыльев.  «Как же я буду лететь, ведь крыльев у меня нет?– подумал он. Разобьюсь ведь без крыльев. Но надо махать руками, может, есть у меня эти крылья, просто не вижу их я». Только успел взмахнуть пару раз руками, а роевой и разбудил его. Быстро собрался и отправился к разведчикам. Там вместе легко позавтракали и отправились в путь. Всем разведчикам уже было известно, что вывозить людей из Лебедивки будут в девять утра. К намеченной точке их засады, машины должны появиться около половины десятого.
     Под руководством Кореня Шурка выбрал удачную позицию для стрельбы. Дорога здесь просматривалась хорошо. Старательно замаскировались и стали ждать. Шурка видел, что с ними лишь пятеро бойцов. У одного из бойцов немецкий пулемет. А остальная группа, в том числе и его рой, засели далеко впереди, метрах в ста и тоже хорошенько замаскировались.
     Шурка волновался. И это, видно, заметил Корень.
       – Ты, боец, не переживай. Всё будет хорошо. А чтобы тебе выстрелить удачно, надо быть совершенно спокойным. Я на тебя надеюсь.
     Он вручил ему патроны и велел зарядить карабин, но затвор пока не взводить. Прошло уже время девяти часов, за ним половина десятого, а машин пока не было видно. Все начали слегка волноваться. Каждый начал подумывать, что операция срывается, произошла какая-то ошибка. Но тут все увидели, что вдалеке показалась танкетка, а позади и машина. Корень скомандовал быть готовыми, а Шурке персонально дал команду взвести затвор.
        – Стрелять только по моей команде и сразу в пулеметчика на кузове танкетки, – почти прошептал Корень ему на ухо.  И затем - сразу же в водителя.
    Всё произошло так стремительно и быстро, что он даже не спохватился. Был он как бы глухой. Способен был услышать лишь одну команду Кореня и когда услышал «огонь», выстрелил в пулеметчика, затем быстро перевел прицел на водителя. Выстрелил второй раз. Он видел лишь, что немецкая танкетка  вдруг резко свернула с дороги и перевернулась в кювет. А дальше стали греметь разрывы гранат. Через пять минут всё было закончено. Сработал принцип неожиданности. Немцы именно не ожидали, что совсем на открытом пространстве их могли обстрелять. Полицая, что сидел в кабине грузовика и водителя – отпустили. Грузовик, в котором везли людей, взорвали, а всех, кого готовили к отправке - отпустили по домам.
       – Пулеметчика ты положил четко,– сообщил Корень Шурке на обратном пути. – А вот водителя от пули спасло бронированное стекло. Но он все ровно погиб от гранат.
       – Ну что, с крещением тебя, боец повстанцев Алекс, – расставаясь, сказал ему Корень. Видать правильно я сделал, что не шлепнул тогда тебя в лесу.

-5-

1942 год. Волынь, «Лесные волки».
      Весь обратный путь в лагерь «Лесных волков» ему было как-то мерзко на душе.  «Он убил сегодня человека. Убил хладнокровно, как будто бы это была его повседневная работа. На расстоянии из карабина делать это совсем просто и даже привычно, как будто делаешь это каждый день. Точно так же мог убить и его самого тот полицай, от которого он убежал на разъезде, или тот полицай, от которого он прятался у тетки Марьи, или комендант села. Для каждого из них это наверняка был сущий пустяк. Но что было бы потом? А потом его просто не стало бы на этом свете. Еще долго гнил бы его прах где-то, а его самого или его души уже не было бы здесь на земле. Кто помнил бы о нем здесь? А помнил бы вообще? Неправда, помнили бы! Помнила бы мама, помнила бы сестра Лида, а может даже его старший брат. А больше, пожалуй, на всей земле не вспомнил бы о нем никто. Может именно в этой самой памяти и продолжается на этой планете свое собственное «Я» каждого из нас? Может быть, уже это существование в памяти, именно существование, а не жизнь, и есть то, ради чего и был зачат каждый ребенок на планете, чтобы оставить после себя то самое «Я»? Хорошо, что ему самому не пришлось видеть того парня, которого он сегодня застрелил, того пулеметчика, немца, фашиста, оккупанта. По всей вероятности, для него это было испытание в отряде. Может быть, всё было заблаговременно продумано командиром или его начальником штаба. Да горят они все пропадом. Сегодня он выполнил свой долг. Убил врага. Не убил бы он, убили бы его». – именно такие размышления заполнили теперь голову Шурки.
      Весь этот комок мыслей так опутал его мозг, что ему казалось даже в какой-то момент, что он может сойти с ума. Первым делом, когда добрался до своей землянки, хорошо помыл руки. За обедом ему просто не хотелось ничего есть, так и оставил всю еду на столе. А вечером с трудом попил чай и уснул. И снова почему-то снился всё тот же сон, он летел и падал, его подхватывала на руки мама, он снова поднимался ввысь и снова камнем летел к земле.
     Удивительно, но на следующий день, его никто не трогал. Даже роевой раздал всем наряды, а его как бы и не замечал. А вечером, лишь только начало темнеть к нему без всякого приглашения подсел Трутень.
         –Ну что, желаешь поговорить? Вижу, на душе у тебя камень, грызет что-то внутри, давит. Да ты не переживай. Всё пройдет как летняя гроза. Забудешь, и дальше твоя жизнь потечет в таком же русле, как и ранее. Со мною аналогичное было прошлой осенью. Наш первый рой вместе со вторым и третьим возвращался с рейда. Нужно было отбить охоту московским партизанам обустроить свой лагерь на зиму в этой же округе, в которой действовали мы. Нашему командиру тогда совсем не понравилась идея такого соседства, да еще потенциального врага. Но этот враг пытался обустроиться, именно на самом сухом месте этого болота, на возвышенности. Такое размещение давало бы им возможность строить в удобном месте землянки, пить более чистую воду и много других преимуществ.  Конечно, пришлось их выкурить из этих мест силовым способом. Так что они сделали, чтобы отомстить нам? А сожгли почти дотла наш небольшой хутор. Почти всех его жителей, в основном мужиков и парней убили. Что там творилось, ты бы видел. Море крови, стоны умирающих людей и детворы. Кругом детвора бегает, как вроде сошли с ума, как дикие животные. Тогда без приказа командира наши три роя стали преследовать их. Шли за ними два дня и две ночи. Немцы как вроде чувствовали, что рядом сотворилось великое зло, не попадались нам на пути. Мы эти места знаем хорошо. Каждое болотце, каждый лесок знакомы нам. А они здесь чужаки. Даже собаки во всей округе знали наверняка об этом и лаяли на них. Догнали мы их. Силы были почти равные, нас около тридцати человек и их тоже около этого. Положили мы тогда их всех. Никого не пощадили. Наших парней погибло тогда шестеро. А их не оставили в живых никого. Вот так было.
         –Ты для чего мне всё это рассказываешь? – не выдержал Шурка. И без твоего рассказа на душе мерзко, а тут еще ты со своими ужасами. Я что, пришел в отряд, чтобы отсиживаться на печи у мамки? Может я сам стремился попасть в партизаны! Скажу тебе честно, стремился попасть, но к красным партизанам. Во время гражданской войны мой отец и два его родных брата воевали среди красных партизан. Дядя Иван так и остался там, где-то в окопах лежать. Воевали, казалось бы, за доброе дело. Чтобы всем жилось по справедливости, чтобы все были сыты, одеты, чтобы рождались дети, чтобы счастье было в каждой семье. А что получили? Голод в двадцатых и голод тридцатых, унижение украинцев, тюрьмы и ссылки.
         – Вот и получается, что и вам там, на востоке Украины и по Днепру не сладко стало от советов, – вставил свое Трутень.
         –Не сладко, конечно, но как-то жили. Не помню такого, чтобы у нас в доме манна была. От зари и до зари взрослые работали, дети учились.  Мой старший брат, к примеру, учился в Харьковском педагогическом институте. Отец был коневод. Занимался отбором коней для Красной Армии.
        – Я тоже был студентом два года. После школы поступил учиться в институт. Помощи никакой, жил почти впроголодь. Учеба – платная, вся семья на меня фактически работала. Прошлый раз, когда мы завели наш разговор, ты просил меня рассказать тебе об атамане Бульбе.
       – Расскажи, если не тяжело.
       – Много рассказывать не стану, а что знаю – расскажу. Он начал свою борьбу с советами еще в конце сорокового года. Организовал отряд, стали они громить советы по всей Волыни. В основном уничтожали их руководство и милицию. Когда немцы начали войну с советами в сорок первом году, он стал собирать к себе всё больше и больше людей. В полесских лесах уже летом сорок первого скопилось много советских окруженцев, вооруженных, голодных и диких. Бульбе удалось собрать под себя больше тысячи добровольцев. Они готовы были бороться с этой красной заразой уже открыто. Немцы также были заинтересованы в том, чтобы уничтожить эти военные группировки у себя в тылу. А потому дали ему трофейное советское оружие, продовольствие, одежду. Уже через неделю к нему, под начало его организации, которую он назвал «Полесская сич», пришли еще две тысячи добровольцев. Со временем девизом его организации стало: «вольная Украина без немцев, поляков и москалей». Уже с сентября сорок первого года «Полесская сич» стала громить и немцев. Наш отряд «Лесные волки» в составе «Полесской сичи» находился всего пару месяцев. Уже ближе к новому сорок второму году наш командир принял решение размежеваться с Бульбой.
       – Слышал я об этом на Вече нашего отряда. Там командир всё ясно изложил в своем обращении к бойцам, – остановил рассказ Трутня Шурка.– А что же сегодня с Бульбой?
       – Он постепенно уходит в тень. От него усиленно уходят бойцы. Сегодня все взгляды повстанцев обращены на ОУНб. Их лидером является Степан Бандера. Он провозглашает борьбу за свободную Украину, бескомпромиссную, до полной победы. Без всякого сотрудничества с немцами, поляками или советами. Наш отряд уже стал под его знамя.
      На этом и окончился рассказ Трутня. А первого марта, к ним в отряд прибыл представитель Центрального провода ОУНб. После переговоров с ним, было подписано соглашение о военном сотрудничестве. Отряд «Лесные волки» официально присоединялся, таким образом, к военным формированиям ОУНб. Было рекомендовано проводом пока отряду не вести открытые столкновения с немецкими подразделениями. Весь упор борьбы сделать на войска советов. Но, препятствовать немцам вывозить молодежь на работу в Германию, вывозить фураж, продукты, угонять домашних животных. И всё это – переодевшись в одежду московских партизан.
      С каждым днем становилось всё теплее, весна громко начинала заявлять о своем приходе. Уже не так просто становилось добираться кому-либо в расположение лагеря. Так что командир отряда дал команду готовить подразделения к серьезным боям.
      В один из дней начальник штаба Беркут пригласил в землянку командира чота разведчиков Кореня.
        – Как думаешь, побратим Корень, этот новоиспеченный снайпер, что в первом рое, как его там…запамятовал…
        – Алекс, – подсказал ему Корень.
        – Так вот, этот Алекс, он всё-таки наш человек или всё же остается сторонником советов? Если сторонник красных, не место ему в отряде. Тогда он наш враг.
        – Все события последних дней показали, что он боец, немцев ненавидит не меньше нашего, здорово стреляет. Правда, старший брат у него где-то воюет в Красной Армии.
        – Так вот что, ты его привел в отряд, ты и разберись с ним окончательно. Хороший боец нашему отряду никогда не будет лишним, отличный снайпер – тем более. То, что у него старший брат у красных – это не помеха. Ты разберись, что у этого парня внутри, чем он дышит. Не хочется мне отдавать приказ провести проверку его по третьему параграфу. Да даже по второму или первому. Жаль, парень еще слишком молодой, может сломаться. Так что поработай с ним ты сам. Его роевой толком о нем ничего сказать не может. И самое главное выясни – готов он принять присягу воина повстанца Украины?
      У Кореня и без того в своем чоте хватало чем заниматься. Разведка – дело тонкое, требует пристального внимания ко всему, второстепенных вопросов здесь просто нет. К каждой поставленной задаче приходится готовиться самым тщательным образом. Решил, что с этим Алексом пока что начнет с занятий по снайперской стрельбе. Сам он в этом был не очень подкован. Но кое-что знал, так что решил передать пока хоть и малые свои знания этому самому Алексу. А по ходу – прощупать и его душу.

-6-

 
1942 год, март, Волынь, «Лесные волки».
      Руководство провода ОУНб через связного передало в штаб отряда распоряжение соединиться с другими отрядами, дислоцирующимися между Луцком и Ровно, чтобы выступить сообща на уничтожение группировки войск советов, окруженных еще почти девять месяцев назад и ведущих теперь партизанскую войну в лесах Волыни. Фактически, эти окруженцы в большинстве своем занимались лишь мародерством местного населения и мало чем отличались от обыкновенных бандитов, редко принимая участия в партизанском сопротивлении. В отряд также была передана информация, что немцы заинтересованы особо в том, чтобы ликвидировать эту военную группировку советов в своем тылу. Так что препятствовать украинским повстанцам в этом не будут. Штаб разработал план, в соответствии с которым отряд «Лесные волки» пятнадцатого марта должен будет сняться с места расположения и отправиться в район населенных пунктов Городище, Сильное, Клубочки.
      Корень за последние дни лишь пару раз провел занятия по стрельбе с Алексом, особо не вникая в разговоры с ним по душам. Непривычно для него было заниматься этим делом. Хотя по профессии был учителем, до прихода на Волынь советов преподавал в Луцкой гимназии математику. А вот психология – этот аспект знаний для него был далек. Но роевому первого роя, в котором теперь воевал Алекс, дал совет в рейд взять с собой и Алекса. Так, мол, еще ближе узнают все его в боевых условиях.
      Отряд снялся с места точно пятнадцатого марта и направился в сторону населенного пункта Клубочки. С собой у них ничего тяжелого не было, лишь минометы, пулеметы, гранаты и личное оружие бойцов. А еще семь лошадей, на которых везли в основном амуницию, продовольствие, патроны, мины и гранаты.  Так что двигались быстро и организованно. Передвигались ровно сутки. И что характерно, ни единого подразделения немецких войск им по пути следования не пришлось встретить.
      Алекс почти уже освоился в своем рое. Особенно дружба у него завязалась с Трутнем. Тот, как оказалось, до начала войны немцев с советами уже перешел на второй курс Тернопольского педагогического института. Учился, чтобы стать учителем истории, но учебу пришлось оставить из-за огромной платы.
      Почти скрытно миновали Журавичи и обосновались, как это было обусловлено распоряжением центра, на опушке леса, возле самого села Клубочки. Передвигались тихо и скрытно, как приказал командир.
      Лес в этом месте просто очаровывал глаз. Высокие ели, как невесты, стояли наряженные. Их пушистые ветки, казалось, вроде бы протягивали свои руки и говорили: «обними меня, смотри же, какие мы очаровательные и привлекательные»… Даже на самой опушке леса, внизу не замечалось самого малого ветерка. Тем не менее, верхушки елей таинственно пошатывались, как бы разговаривали между собой.
      Ждать появления врага пришлось недолго. Их колонна тихо и даже спокойно передвигалась по дороге с юго-востока в направлении села Клубочки.
        – Смотри, как спокойно идут, как на параде у себя в Москве. Уверены, гады, что вокруг никого нет. Видать потеснили их наши возле Городища, вот и лезут теперь ближе к Полесским болотам, чтобы спрятаться там, – прошептал почти на ухо Шурке Трутень.
      Как по команде, на первые группы красноармейцев, что уже входили в село, посыпался град пуль, заработали пулеметы и минометы. Колонна тут же бросилась врассыпную.
        – Бандиты, украинские бандиты напали…– стали доноситься крики.
      И так как хищник, учуяв запах свежей крови, кидается на свою жертву, так повстанцы организованно и быстро, со всех сторон кинулись на врага.
Отряд «Лесные волки» наступал с севера, а с юга, запада и востока от села красных теснили другие подразделения повстанцев.  Солдаты прорывались по пять, десять человек в направлении села Сильное, однако в дальнейшем почти все были отловлены украинскими повстанцами и уничтожены. Таков был приказ, не щадить никого, расстреливали всё, что двигалось. Расправа была жестокой. И при этом никто не спрашивал, кто виноват, а кто нет – наказывали смертью всех.
      Алекс также стрелял. Он передвигался как молодая пантера, быстро, периодически стрелял, снова бежал и снова стрелял. Видел, что рядом с ним бесстрашно, совсем не опасаясь за собственную жизнь, неслись в преследовании врага бойцы его отряда, его роя. Некоторым красноармейцам удалось перебраться через небольшую речушку, но и там их ожидали повстанцы. И там завязался бой. Град пуль полетел в обороняющихся. Некоторые из них кинулись обратно назад через речку, но свинец находил их прямо там. Так никто и не вышел из воды.
      В результате этого боя трое повстанцев их отряда погибли. Кругом, сколько можно было оглядеться, лежали трупы, стоял запах крови, пылали пожарища. Тут только Шурка заметил, что у него выше правого уха была прострелена тарасовка. «Знакомая тетка с косой и на этот раз промахнулась», – подумал он. Несколько раз во время боя ему пришлось буквально на мгновение увидеть их командира. Тот успевал и руководить своими подчиненными и сам стрелял и шел в преследовании врага как все бойцы отряда.
      Когда выстрелы уже утихли, Шурка уселся на пригорок и тут только почувствовал какое-то неодолимое желание просто полежать на свежей, еле пробившейся из-под земли еще молодой травке. Просто полежать и посмотреть в синее, уже вечернее небо. Забыть, что идет война, что кругом смерть, полыхают пожары…   И тут он услышал совсем рядом:
        – Ну что, Алекс, с первым настоящим для тебя боем! Сколько красненьких положил, признайся? Сам скажешь или мне тебе подсказать?– неожиданно поинтересовался роевой.
    – Не знаю, пан Кунчак, не видел…
         – Так и не видел! Тогда я скажу. Двоих ты уложил, это точно. Я сам видел.
      Командир его роя не ошибался. Шурка в этом бою на сто процентов без преувеличения убил двоих красноармейцев. Стрелял и потом во время боя, но что положил в сырую землю этих двоих, был уверен, как никогда.
За весь день он ни разу не увидел Кореня, так как его действительно там не было. Со своим чотом разведчиков он получил задание от командира тщательнейшим образом осмотреть окрестности, да и само село Домашив, что располагалось недалеко от села Клубочки, где и встретил колонну отряд «Лесные волки».  Каким-то шестым чувством командир заподозрил, что там могло быть крупное подразделение немцев. Получить от них удар в спину своему отряду командир совсем не хотел. Даже учитывая утверждение руководства повстанцев, что от немцев ожидать подвоха в этой операции не надо.
      Корень с первым роев разведчиков стал обследовать окрестности села. А два других роя направил зайти с противоположной его стороны. Медленно продвигались бойцы его чота. Всё ближе и ближе просматривалось село. Жестами Корень дал команду бойцам засесть за скирдами сена и только наблюдать. Пока подозрительного ничего не было видно. Даже из жителей села никто не показывался. Казалось, что всё село просто вымерло. Корень стал осматривать всё вокруг в бинокль. Медленно поле его зрения двигалось то влево, то вправо, а когда в поле попала колокольня церкви, он заприметил, что там находятся люди на самой верхней ее точке. «Устроили наблюдательный пункт, – решил он. – Значит, что-то наметили предпринять».
      Еще час наблюдения подтвердил, что почти в каждом доме засели немцы. Причем в большом количестве. А когда один из бойцов стал более углубляться в скирду сена, то натолкнулся на какое-то железо. Им оказалось легкое орудие. Сомнений больше не было. Везде враги замаскировали свои средства атаки, чтобы в какой-то момент ударить и пойти в нападение. Без всякой ошибки таким объектом нападения мог быть их отряд, ведь село Домашив было в тылу у повстанцев. Пришлось разведчикам так само бесшумно отступить и к вечеру соединиться с отрядом. Корень доложил обо всём в штаб, и командир принял решение, отходить назад, далеко обогнув это село, чтобы не вступать в конфликт с немцами. Центр требовал от повстанческих отрядов, чтобы на данный момент сосредоточить свои усилия не на борьбу с немецкими подразделениями, не на наступательный характер сопротивления, а на самооборону, народное сопротивление, которое занимается в глазах немцев исключительно охраной населенных пунктов от остатков Красной Армии, огромных ватаг дезертиров.
     Шурке с нетерпением хотелось теперь поговорить с Трутнем. Этот простой парень понравился ему с первого дня их знакомства. Почти его ровесник, всего старше на два года, бывший студент исторического факультета пединститута. Его знания, его ориентация во всем просто поражали Шурку.


                -7-

1942 год, март, Волынь, «Лесные волки».
       Чтобы увидеть своего друга и поговорить с ним, Шурке пришлось ждать почти две недели. Тот слег в лазарет с какой-то инфекционной болезнью. Во время последнего рейда выпил из какого-то колодца воды в селе Клубочки, вот и схватил инфекцию. Зозуля никого к нему не подпускала на пушечный выстрел. Шурка лишь один раз краем глаза через окошко землянки увидел его на кровати. Весь худой и измученный, с запавшими глазами, таким он видел своего друга впервые.
     Всё это время отряд практически не вёл никаких боевых действий. Фактически проводили охрану их зоны влияния, в которую входили два села и хутор. С немцами в контакт не вступали, да и они пока что обходили их стороной. Следили, чтобы небыло грабежей, чтобы не угоняли у людей, скот, не забирали фураж, продовольствие, чтобы окруженцы, еще оставшиеся в живых, не занимались мародерством. Да и вообще, чтобы красные знали, что хозяева здесь на украинской земле не они – оккупанты, а украинцы. И так должно быть всегда и везде в Украине.
      Неожиданно для Алекса ему стало известно, что в отряде есть даже небольшая библиотека, и что там вся литература исключительно на украинском языке. «Ну и хорошо, что на украинском. Нет никаких проблем. Надо будет сходить, и взять что-то почитать», – решил он.
      Почти вечером, еще до захода солнца наведался в библиотеку. Как оказалось, она состояла всего из пары сотен книг. Но самое интересное здесь то, что заведовала этим заведением совсем юная особа с косичками. И звать эту особу было – Галка. Как оказалось, это тоже ее псевдоним. Настоящее ее имя он так и не узнал. Зато узнал, что ей уже восемнадцать лет и что в отряде она уже три месяца. У нее был курносый нос, карие глаза, а на щеках ямочки.
        – Боец, берите книгу, я уже закрываю библиотеку. Ни лампы, ни даже свечки у меня нет. А в темноте я с вами сидеть не собираюсь здесь, – обратилась она строго к нему.
        – Может быть, прогуляемся в лесочке, по улице, – предложил он, сам того не ожидая.
         – А как же, прямо сейчас, в лесочке, по улице. Где это вы видели здесь улицы? Да и некогда мне, роевой приказал быть скоро на кухне. Там еще дел у меня много.
      Пришлось довольствоваться книгой. Взял первую, что попалась в руки. Отправился сразу же в свою землянку, а книгу сунул под подушку. С восьми вечера ему нужно было заступать в наряд. Но эта библиотекарь с косичками как-то сильно запала ему в душу. Что-то влекло его к ней, каким-то шестым чувством понимал, что именно эта девушка неспроста попалась ему здесь на жизненном пути.
       Надо было сменять бойцов их роя, которые дежурили в кольце охраны отряда. Вместе с одним из побратимов, ближе к заходу солнца они и направились на свою точку наблюдения. Дежурить требовалось всю ночь до самого утра. Лишь в восемь часов утра уже должна была их сменять дневная смена. Каждая такая пара наблюдателей имела свой угол обзора территории, прилегающей к лагерю. Все бойцы знали, что ночью пройти незамеченным и остаться при этом в живых среди этих непроходимых болот было невозможно. Так что ночная смена считалась более легкой, чем дневная.
      Ночь наступила очень быстро лишь только они заступили на дежурство. Сразу же умолк птичий гомон, стало темно и тихо. Каждый шорох, самый малейший стук становился слышен. Слегка лишь шумел еле-еле ветер в ветвях деревьев. Но это лишь казалось, что жизнь замерла. Совсем скоро вышла луна и осветила всё кругом серебряным светом. Слегка слышался шелест листьев, и Шурка догадался, что это лисица на ночь прячется в свою норку. Темнота скрыла ее ярко рыжую шубку, но это была точно рыжая плутовка. Всё снова затихло, лишь далеко-далеко раздался протяжный волчий вой. Наступила снова тишина и казалось уже, что она завладела, наконец, всей ночью, как неожиданно на дереве заухала сова, пробудившаяся от дневного сна. Неслышно было еще стрекотания кузнечиков и кваканья лягушек. Рано, холодно, но пролетит месяц, и они запоют свои песни.
      Шурка долго всматривался вдаль, и понял, что в такой ситуации лучше слушать. Слегка перевернулся на спину и увидел, что на фоне серебристого света луны ветки деревьев переплетаются в чудные узоры. «Боже мой, – пронеслось у него в голове. – Как же прекрасна жизнь. Вот не было бы войны, все люди жили бы мирно, ну что им, в конце концов, делить? Сейчас был бы он дома. Мама разожгла бы самовар, поставила на стол вазу с вареньем, подала бы к столу румяные пирожки с горохом или вишнями. Все бы сели за стол, как же это было бы прекрасно. Вася вернулся бы домой после демобилизации, все бы пили чай и счастливо улыбались. А может даже он бы привез и показал им своего маленького мальчика. Родился он в ноябре тридцать восьмого. Значит сейчас ему уже почти три с половиной года».
      И тут что-то внутри у него сжалось, и он почувствовал там какой-то неведомый жар. Вспомнился последний рейд их отряда. Вспомнил, как стрелял, стрелял и стрелял, как впереди падали красноармейцы, как из их грудей лилась кровь, как они кричали и метались в поиске спасения. «Господи, хоть бы не было среди них Васи, – стучало и стучало каким-то молотом у него в голове. – Хоть бы остался он жив, в этой безумной бойне, безумной войне. Зачем это всё, кому это надо, чтобы вот так без всякой необходимости гибли люди»?
      Снова вышла из-за туч луна и своим светом озарила всё вокруг. В какую-то долю секунды Шурка увидел среди кустов заячьи ушки. Но они вмиг исчезли, как будто их там и не было.
      Глаза людей уже хорошо привыкли к темноте, так что можно было хорошо просматривать весь сектор леса. Ничего там подозрительного не было. А утром, как только они возвратились с дежурства, была для Алекса и приятная неожиданность, возвратился из «заточения» фельдшера Зозули его друг – Трутень.
        – Живой, живой и, слава Богу! – встретил радостным приветствием его Шурка.  – А как живот? Не беспокоит уже?
        – Нормально. Вот бы сейчас еще покушать сладенького меда, тогда вообще жизнь бы казалась раем, – ответил ему друг.
         – А почему бы и нет? Давай вместе сходим в лес, найдем рой пчел, достанем из их гнезда соты, вот и будет тебе мёд, – тут же предложил Шурка другу.
         – Всё не так просто. Сейчас весна, и стоит нам тронуть гнездо, как нам мало не покажется. Пчелы вмиг дадут нам с тобой отпор за то, что мы посягнули на их дом, на их семью, на их еду, на их детей и родителей. Нам, украинцам многому есть чему поучиться у них.
      Шурке было приятно слушать рассказы друга. Всё, о чем тот рассказывал, было для него новым, неслыханным, переворачивающим ему всё внутри. До этого он ничего подобного не слышал и не знал, даже не задумывался о таких категориях как «свобода», «воля», «независимость», «соборность», «единая Украина», «территория проживания нации». Трутень был человеком западной Украины, молодым человеком, впитывающим в себя всё новое, новым поколением людей, из которых украинский национализм уже в тридцатых годах стал выдавливать характерное для украинцев «самобичевание», «литье слез над своей горькой судьбой», «мягкость», «терпимость».  Именно у этих людей, людей новой генерации украинцев был уже посеян в душе культ действий, культ силы, культ смерти во имя высших идеалов, культ героев Украины.

-8-

1942 год, весна, лагерь Штутхоф.
      Здесь, в лагере Штутхоф, от заключенных строго требовалось: повиновение и работа, работа и повиновение, никаких раздумий, только это. За малейшее непослушание или некачественную работу – виселица и крематорий. Заключенные в лагере отличались между собой только номерами на их лагерной одежде, и еще – разноязычием. Здесь были и те, кому когда-то завтрак подавали на серебряном подносе, и те, кто ел соленую треску целый день. Кто с утра и до вечера сидел в какой-то канцелярии в белой рубашечке, и кто тянул в шахте телегу с углем в черной шахтерской робе. Кто в лаборатории переливал с колбочки в пробирки разноцветные жидкости,  и кто пахал от зари и до зари в поле. Все они теперь одинаково  жадными и голодными глазами искали «костриг», этих разносчиков бачков с баландой. Всем им теперь национал-социализм уготовил место на нарах, котелок баланды и двенадцать, а то и шестнадцать часов работы. Лагерь Штутхоф был «величественен и грациозен» своими постройками по сравнению с тюрьмой, которую Василий видел на окраине Харькова с ее добродушно-патриархальным видом. Эти сооружения нацистов были «украшены» изобретением 20-го столетия - кремационными печами, с багрово-черным, сводившим с ума заревом над их трубами.
       Казалось, что для управления этими несчастными в лагере нужны огромные армии надсмотрщиков, надзирателей. Но это было не так. Неделями внутри бараков не появлялись люди в форме СС! Сами заключенные приняли на себя полицейскую охрану в лагерных городах. Сами заключенные следили за внутренним распорядком в бараках, следили, чтобы к ним в котлы шла одна лишь гнилая и мерзлая картошка. Свирепая и деятельная лагерная полиция – капо, носившая на левых рукавах широкую желтую повязку – охватывала своим контролем всю вертикаль лагерной жизни, от общелагерных дел до частных событий, происходящих ночью на нарах. Казалось, исчезни начальство, заключенные будут поддерживать ток высокого напряжения в проволоке, чтобы не разбегаться, а работать.
      Василий Вовненко, именно под этой фамилией он выдавал себя в лагере, знал языки – украинский, русский, немецкий и польский. И это в значительной мере помогало ему выжить.  Общение, даже в лагере смерти, помогало его «обитателям» остаться живыми, а человеку, знающему язык – тем более. С Асланом они стали настоящими друзьями. Вместе работали, спали почти рядом, иногда делили друг с другом даже  кусочек доставшегося им хлеба.  Уже в конце марта на вечерней поверке вдруг их блок выстроили на плацу перед бараками. Всем скомандовали: «Kappenab!» (Шапки долой!). Перед шеренгами заключенных оставались стоять только двое эсэсовцев и старший надзиратель Федорчук, все остальные надзиратели кинулись делать в их бараке обыск. Все это длилось недолго, пока один из этих прислужников не вынес в руках обыкновенные кусачки. Тот  подал их эсэсовцу, после чего он передал их в руки Федорчуку.  И тот скомандовал:
– Заключенный 22-637 – выйти из строя!
     Василий знал, что это был номер Аслана. Когда тот вышел из строя, к нему подошел Федорчук и о чем-то стал говорить. Все видели, как Аслан вдруг плюнул в лицо этому палачу. И в то же мгновение старший надзиратель со всего размаха ударил Аслана по лицу этими самими кусачками. Тот упал, из головы потекла ручьем кровь,  после чего сам Федорчук назначил четверых из барака и приказал им  отнести тело Аслана в крематорий и сжечь. Среди этих четверых был и Василий.
      После этого случая заключенные их барака работали только на плантаже. Так назывался заболоченный участок земли, прилегающий к секретному строящемуся объекту. Пожалуй, это была самая гадкая  работа. Здесь они прокладывали огромные бетонные трубы для отвода грунтовых вод из грязных ручейков, заболачивающих низменность. Гнус, комары, грязь, смрад и гнилое болото – все там было. Теперь Василий остался в одиночестве без друга. Его все больше и больше стало раздражать то, что кругом он наблюдал. Больше всего то, что здесь охраной лагеря занимались не эсэсовцы, а сами заключенные, которые теперь перелицевались в капо и надзирателей.  Били, унижали, убивали, травили в газовых камерах, вырывали зубы у евреев тоже не эсэсовцы, а они. Все это зверье до изнеможения служило немцам, но иногда в разговоре с заключеннымиони даже вздыхали, а иногда даже и плакали по тем, кого отводили к кремационным печам. Однако раздвоение это не шло до конца. Своих они не подставляли. Своих они каждый раз выгораживали, если чем-то кто-то из них завинил перед немцами.
      Но вот думать заключенным эти фашистские звери никак запретить не могли. Вот Василий и думал все время и когда работал, и когда отдыхал, думал, как казалось ему, даже когда спал. «Где же та граница, тот водораздел, что отделяет добро от зла? И что это такое, это добро и зло?  Чем, к примеру, отличается социализм, который он у себя на Родине строил вместе с советским народом, от национал-социализма? Когда там у крестьян в его селе отбирали в 32-м году последнюю кроху хлеба, или когда в 38-м кругом пропадали люди и больше их никто не видел – что там было добро, а что зло? Или то, что творил Гитлер по всей Европе, превратив ее в сплошной концентрационный лагерь – это добро или зло? Может и Треблинка, и этот Штутхоф – тоже добро»? – все эти вопросы он задавал и задавал себе каждый день, а ответов не имел.

-9-

1942 год, апрель, «Лесные волки».
      С наступлением тепла для бойцов отряда «Лесные волки» пришла обыденная боевая жизнь. Работа в лагере, дежурство, рейды по охраняемой территории, сбор трофейного оружия и боеприпасов. Добавилось и новое. В начале апреля приказом командира отряда были возобновлены политзанятия. Проводил эти занятия с бойцами сам начальник штаба Беркут. Человек он был весьма строгого характера, всегда подтянут, побрит, всегда одет в китель военного покроя. Бойцы рассказывали, что вроде бы отец у него был священник, да и он сам был какое-то время «на службе у Господа». Был тогда с бородой и одет в сутану. В мирской жизни его знали как интеллигентного и образованного человека. На каком-то этапе своей жизни он порвал связь с церковью и стал заниматься политикой. Перед думающими молодыми людьми, которые в детском и подростковом возрасте пережили возвышение и упадок украинской государственности, возникал тогда еще вопрос: почему украинцы в отличие от чехов, поляков, литовцев, финнов, эстонцев и других народов не смогли утвердить свою государственную независимость? Наиболее простой и радикальный ответ (а потому привлекательный для молодежи) был найден в книгах у эмигранта из восточной Украины, редактора львовского «Литературно-научного вестника» Дмитрия Донцова. Его труд «Национализм», опубликованный в 1926 году, произвел в среде украинской молодежи эффект взорвавшейся бомбы.
      Эпиграфом к своему произведению стали слова известного немецкого философа Иоганна Фихте: «Лишь полное превращение, лишь начало исключительно нового духа может нам помочь». Донцов поставил себе за цель полностью перевоспитать украинское общество, заставить его отречься от ранее принятых за истину политических постулатов. Он поддал убийственной критике «универсальные» постулаты всеобщего добра, «социализма» и «космополитизма».
      Этой идеей, именно идеей украинского национализма с головой увлекся еще молодой тогда семинарист Почаевской Лавры, а теперь начальник штаба отряда «Лесные волки» Беркут.  Он мгновенно понял суть идеи Донцова противопоставить «закон борьбы», «закон вечного соперничества наций», как «единственный закон жизни» духу упадничества, который теперь царил в украинском обществе.
      Занятия, которые проводил Беркут в отряде, всегда были насыщены оптимизмом, верой в победу, преданностью своему народу, верой в украинца.
      Такие занятия проводились прямо под открытым небом на лужайке в расположении отряда. Бойцы выносили себе самодельные стулья, табуретки, удобно устраивались, готовые слушать своего наставника. Большинство просто стояли, но все принимали активное участие в мероприятии.  Как всегда, и на этот раз Беркут пришел и приветствовал всех традиционным: «Слава Украине»!
        – Давайте, побратимы, сегодня  тезисно вспомним с вами основные принципы украинского национализма, заложенные его основателем Дмитрием Донцовым, – предложил он своим слушателям.
        – Так мы же это уже проходили на предыдущих занятиях, – послышались неуверенные возражения присутствующих.
        – Да, действительно. проходили. Но за истекшее время к нашему отряду присоединилось как минимум сорок человек. Думаю, им будет интересно ознакомиться с фундаментальными устремлениями украинской нации, а кое-кому и повторить их, – возразил Беркут. – И так, прошу, кто нам представит интересующий нас вопрос?
      Первым руку поднял Трутень, и Беркут дал ему слово. Шурка знал, что Трутень, его друг, этот вопрос знает в совершенстве. Ему самому с нетерпением хотелось услышать всё, и в деталях.
        – Самое главное, что исповедует украинский национализм, – начал Трутень, – так это то, что украинской нацией должно двигать не стремление выпросить у кого-то «свободу», а стремление реализовать свою собственную волю к жизни и волю к власти. Именно на воле к свободе и независимости должна быть построена наша национальная идея, если мы хотим удержаться на плаву в этой жизни.
        – Всё это правильно, – продолжил далее Беркут. – Все, кто принял украинский национализм как основу своей политической борьбы, ее программу, с первых дней не прибегали к деталям того, каким должно быть в будущем украинское государство, а главный вопрос делали на воспитании нового человека, нового украинца, способного бороться и жертвовать во имя самостоятельной и соборной Украины. Тайная присяга, тайные «обряды», собственная морально-этическая платформа. От ОУН(организация украинских националистов), от ее таинства в какой-то мере веяло религиозной мистикой: собственные «10 заповедей» украинского националиста, «12 примет украинского националиста», «44 принципа жизни украинского националиста», всё это как магнит притягивало к себе тогда, притягивает и сегодня украинскую молодежь. Национализм дает молодым людям один очень простой и в тот же самый момент, наполненный глубоким содержанием ответ: чтобы чего-то достигнуть, нужно дисциплинировать себя, жертвовать собой ради поставленной цели и бороться, только борец может достичь высот. Слезами не постигают мир!
      Это было первое занятие, на которое попал Шурка. То, что он услышал там, взбудоражило всё его нутро, перевернуло в нем всё до последней его клетки. Еще бы, всё это открывало перед ним новые теперь цели, новый смысл жизни. Не в каком-то мифическом коммунизме, не в его постройке, не в каком-то мифическом равенстве всех трудящихся на земле, его достижении, теперь видел он мир. Как украинец, теперь он представлял свою жизнь лишь в борьбе за самостоятельность и соборность, независимость и процветание своей державы. Все эти идеи сделали по сути революцию в его сознании. Вовлеченный этой идеей, он готов был с головой окунуться в мир борьбы за нее. У него теперь появились настоящие наставники. Беркут и Трутень. Он верил им и теперь ничего так остро и больно не требовал для себя как перемен.
      В любой момент, как только выпадала такая возможность, Корень учил его мастерству снайпера. Изучали всё и понемножку: и гравитацию, и динамику полета пули, и прицеливание, и систему оружие-боеприпас. У Шурки пока что был обыкновенный немецкий карабин разработки 1889 года, MAUSER 98K. Оружие отличное, кучность боя, дальность поражения, надежность и простота обращения – просто поражали. Конечно, оптики у него небыло. Корень на это лишь говорил: «Всему свое время. Будет и оптика, будет и оружие, будет и фирменный боеприпас. Сейчас пока главное – постигнуть мастерство снайпера. Он видел, что Шурка потенциальный кандидат, чтобы освоить это в полной мере. Он явно обладал врожденным талантом быть не просто стрелком, а снайпером. Кореню самому в чоте разведки снайпер нужен был позарез. И он сразу же положил, как говорится, «око» на Алекса. А командиру отряда украинских повстанцев «Лесные волки» он доложил, что боец Алекс, как он считает, достоин и готов принять присягу воина Украинской Повстанческой Армии.
      Уже в конце апреля, на очередном вече отряда, Шурка принял присягу:
      «Я, воин Украинской Повстанческой Армии, взяв в руки оружие, торжественно клянусь своей честью и совестью перед Великим Народом Украинским, перед Святой Землёю Украинской, перед пролитой кровью всех Наилучших Сыновей Украины и перед Наивысшим Политическим Руководством Народа Украинского:
Бороться за полное освобождение всех украинских земель и украинского народа от захватчиков и обрести Украинское Самостоятельное Соборное Государство. В этой борьбе не пожалею ни крови, ни жизни и буду биться до последнего вздоха и окончательной победы над всеми врагами Украины.
Буду мужественным, отважным и храбрым в бою и беспощадным к врагам земли украинской.
Буду честным, дисциплинированным и революционно-бдительным воином.
Буду исполнять все приказы вышестоящих.
Строго охранять военную и государственную тайну.
Буду достойным побратимом в бою и боевой жизни всем своим товарищам по оружию.
Когда я нарушу или отступлю от этой присяги, то пусть меня покарает суровый закон Украинской Национальной Революции и падёт на меня презрение Украинского Народа.

                -10-

1942 год, июнь Волынь, «Лесные волки».
      В сложившейся военно-политической ситуации, к годовщине провозглашения акта 30 июня сорок первого года ОУНб обратилась к общественности, чтобы высказать позицию относительно событий в Украине и мире:
        «Мы, украинцы, оказались в тяжелом положении. С одной стороны, московско-жидовская навала, которая дышит своим угаром, с другой – новая Германия, со своей колониальной политикой, уже весьма ощутима. Честь наша говорит нам бороться. Тем временем, пока еще идет бой с московско-жидовским большевизмом, политический разум подсказывает нам выждать».
      Исходя из этой установки центрального провода ОУНб формирует дополнительно на Волыни и Полесье сеть боевых отрядов. Этим подразделениям ставится задача отбивать у немцев отобранное у крестьян продовольствие, спасать людей от принудительных работ, уничтожать руководителей немецких промышленных и сельскохозяйственных предприятий. Как правило, свои такие действия отряды ОУНб конспирировали под действия советских партизан, чтобы отвернуть от собственных сел гнев немецких карателей.
      Стремительными операциями с глубоким и быстрым продвижением танковых клиньев германская армия должна была уничтожить находившиеся в западной части СССР советские войска и не допустить отхода боеспособных частей вглубь страны. В дальнейшем, быстро преследуя противника, немецкие войска должны были достичь линии, откуда советская авиация была бы не в состоянии совершать налёты на Третий рейх. Конечная цель кампании — выйти на линию Архангельск – Волга - Астрахань, создав там, в случае надобности, условия немецким ВВС для «воздействия на советские промышленные центры на Урале»
      Германское руководство исходило из необходимости обеспечить разгром советских войск на всём протяжении линии фронта. В результате задуманного грандиозного «пограничного сражения» у СССР не должно было оставаться ничего, кроме 30-40 резервных дивизий. Этой цели предполагалось достичь наступлением по всему фронту. Основными оперативными линиями были признаны московское и киевское направления. Их обеспечивали группы армий «Центр» (на фронте 500 км сосредотачивалось 48 дивизий) и «Юг» (на фронте 1250 км сосредотачивалось 40 немецких дивизий и значительные силы союзников). Группа армий «Север» (29 дивизий на фронте 290 км) имела задачу обеспечивать северный фланг группы «Центр», захватить Прибалтику и установить контакт с финскими войсками. Общее число дивизий первого стратегического эшелона, с учётом финских, венгерских и румынских войск, составляло 157 дивизий, из них 17 танковых и 13 моторизованных, и 18 бригад.
       Тем временем, к началу лета 1942 года события на фронтах Второй Мировой войны развивались уже не так стремительно, как планировали это участники стран агрессоров. Постепенно война в Тихом океане всё больше и больше склонялась в пользу Америки. Благодаря Ленд-лизу и самоотверженной борьбе республик СССР, уже становилось видно, что план Блицкрига (Барбаросса) лопается по швам, всё больше и больше на просторах Атлантики чаша весов склоняется в пользу Америки и Англии, с каждым днем войска антигитлеровской коалиции всё больше и больше теснят врага. Немцы постепенно потеряли активность своих действий и в Африке. Советский Союз, который своей политикой всячески способствовал Германии в ее стремлении развязать Вторую Мировую войну, который заключил с Германией 28 сентября 1939 года договор о мире и содружестве, фактически, таким образом, обеспечил немцам надежный тыл и дал возможность агрессору начать войну с Францией, теперь сам был на грани катастрофы. Поражение Крымского фронта, катастрофа Харьковской операции (12-25мая), Воронежско-Ворошиловградская стратегическая оборонительная операция (28 июня- 24 июля), Сталинградская оборонительная операция (17 июля-18 ноября), Северокавказская стратегическая оборонительная операция (25 июля-31 декабря). Теперь немецкие войска продвинулись на 500-650 км, вышли к Волге, овладели частью перевалов Главного Кавказского хребта.
      Для германской армии ситуация также стала принимать угрожающий оборот: хотя её потери продолжали быть значительно ниже советских, более слабая военно-промышленная экономика не позволяла заменять потерянные самолёты и танки с такой же скоростью, как это делала противоположная сторона. Кроме того, в результате операций на Юге России и без того очень длинный восточный фронт немцев значительно удлинился, собственно немецких частей уже не хватало для создания необходимых оборонительных плотностей. Значительные участки фронта заняли войска союзников Германии.
      Руководство отряда «Лесные волки» окончательно определилось, с кем быть и стало под крыло ОУНб. Начиная с июня сорок второго года, образуется десантно-диверсионный отряд НКВД полковника Д. Медведева. Леса Волыни и Полесья стали местом конкурентной борьбы четырех подпольно-партизанских движений: бульбовского, бандеровского, советского и польского в лице Армии Крайовой.

                -11-

1942 год. Лето, провальная операция отряда «Лесные волки».
      В начале лета в районе села Тростяное немцы обустроили огромный загон, куда собирали скот для отправки в Германию. Расположение его было выбрано не случайно. Скот гнали из близлежащих сел, а отправку планировали осуществлять из железнодорожной станции Волочки. Отряду «Лесные волки» была поставлена задача сорвать планы оккупантов. Бойцы отряда поголовно были переодеты в форму красноармейцев и выдвинулись для выполнения задания. Через сеть связных, а также лояльных к повстанцам полицаев удалось установить, что эшелон для отправки скота должен подойти пятого июня утром. Отряду предстояло преодолеть почти сорок километров трудно проходимых лесов и болот, чтобы достигнуть цели. Теперь в отряде уже было более ста пятидесяти бойцов. Была полностью укомплектована сотня и два чота.
      Шли и днем, и ночью. Стояла страшная жара, а, кроме того, всех доставали комары и мошка. Кони и возы вязли в болоте, за время перехода в болоте погибли два бойца. Как оказалось, Алекс совершенно не имел опыта передвижения по болотистой местности. Впереди шли опытные проводники, знавшие местность, и они прокладывали путь продвижения. Подразделения вынуждены были идти нога в ногу, чтобы не попасть в трясину. В какой-то момент Шурка не сориентировался, потерял равновесие и упал в болото. Спас его, можно сказать, собственный карабин и подоспевшие бойцы роя. Трясина насколько быстро втягивала в себя тело, что лишь упор на карабин позволил ему удержаться несколько мгновений до прихода помощи. Так и пришлось в грязной одежде быть еще более двух суток. Из-за этого его тело почти всё покрылось язвами и волдырями. Лишь четвертого июня прибыли на место и ему удалось сменить одежду на какое-то попавшее под руку тряпье.
      Всю ночь отдыхали. Командир запретил разжигать костры и шуметь, чтобы заранее не выявить свое присутствие. Перед отрядом стояла задача уничтожить охрану загона, а это почти сотня немцев, а также максимально разогнать животных, чтобы они самостоятельно ушли в разные стороны. О том, чтобы их сохранить, уже не было речи. Главное – не дать немцам увести их в Германию. Было принято решение командиром напасть на немцев еще до того, как они начнут организовывать перегон скота на разъезд к эшелону. Для этого утром рано, еще до восхода солнца весь отряд разделился на четыре части и рассредоточился, чтобы со всех сторон, вместе, кольцом ударить по охране.
      На этот раз всё оказалось значительно сложнее. Лишь только они начали атаку, выяснилось, что противник к этому подготовлен и очень сильно. Немцы как бы ожидали уже это нападение. У них оказались в наличии легкие орудия, минометы, пулеметы. Шквал огня навалился на наступающие разрозненные отряды. В одно мгновение, как показалось Алексу, совсем скоро произошли необратимые изменения. Теперь они оборонялись, а немцы атаковали. Ему ничего не оставалось, как занять оборонительную позицию и беспрерывно стрелять по врагу. Осколки, пули с визгом проносились мимо, шипели, издавая смертоносный стон. Невозможно было даже поднять голову, чтобы осмотреться. Одна волна минометного огня сменяла другую. Стало понятно, что уничтожить усиленную охрану немцев не удастся, а вот разогнать животных было по силе. От обоюдных минометных обстрелов ограда загона разлетелась, и животные со страшным ревом кинулись в разные стороны. По цепи, теперь уже обороняющихся, была передана команда командира к отступлению. Три роя их чоты организованно отошли за шоссейную дорогу, а за ней уже четко виднелся лес. Теперь перед бойцами была задача с минимальными потерями скрыться в лесу. Подобрали раненых и убитых и стали передвигаться к лесу. И тут все увидели, что по шоссе, чтобы опередить их отход, движутся две легкие машины пехоты. Командир чота приказал именно первому рою занять оборону и прикрывать отход бойцов.
         – Сними водителей, только по моей команде, – услышал Шурка приказ своего роевого Кунчака. – У них лобовое стекло не бронированное. Главное попади в цель.
     Тут же он приказал всем бойцам роя рассредоточиться и подготовить гранаты. До линии их огня оставалось уже метров двести, а танкетки немцев мчались просто с бешеной скоростью.
      Шурка уже давно послал патрон в ствол своего карабина и лишь только ждал команду.
        – Давай, огонь! – услышал он команду.
      Еще какие-то доли секунды он выждал, чтобы навести прицел своего оружия на водителя впереди идущей машины. Самого выстрела он не слышал, но почувствовал лишь отдачу от карабина и тут же перевёл прицеливание на водителя второй машины. Шурка видел, что первая танкетка развернулась круто поперек дороги, а вторая на полном ходу врезалась в нее. Немцы стали выскакивать со своего укрытия и занимать оборону. На них тут же посыпались гранаты и молниеносно все бойцы роя стали отходить к лесу. Когда до первых деревьев оставалось несколько десятков метров, он услышал команду: «Прикрывай отход!»
      Почти автоматически он залег в небольшой окопчик и стал стрелять. С десяток немцев рассредоточились и начали обходить его со всех сторон. И в это мгновение он услышал щелчок затвора своего карабина. Больше патронов не было. Попадать в плен к немцам – это было равносильно смерти. Бойцов Красной Армии, а тем более повстанцев, немцы не щадили. Теперь только ноги могли его спасти. И он кинулся бежать, что было сил. Слышал позади выстрелы, слышал свист пролетающих пуль, но он ни на долю секунды не прекращал свой бег. Молодое сердце и быстрые ноги спасли его на этот раз. В какой-то момент он почувствовал, что его силы окончательно оставили. Он упал на свежую лесную траву и долго, как ему казалось, даже не дышал. И тут он услышал, что выстрелов не слышно и что где-то недалеко даже стучит дятел. Не верилось, что остался жив, что даже нет ни малейшего ранения. Понимал, что надо двигаться вперед, что в любой момент его может настигнуть враг. И тут его как будто ударил гром.
         «Где я, куда теперь идти, где отряд? – один на другой накатывались у него в голове вопрос за вопросом. – Что теперь делать? Как расценят в отряде его исчезновение? Надо успокоиться и каким-то образом определить свое место положения», – решил он.
        «Дорога имела направление с востока на запад. Он углубился в лес от дороги на юг. Солнце сейчас находится ближе к полудню. Если стать к нему спиной, значит, восток должен быть по правую руку», –предположил  он.
      Так размышляя, он определился с дальнейшим своим направлением движения. Ему нужно было действительно двигаться на восток к селу Журавичи, где поблизости и была основная база отряда. Лишь сейчас он заметил, что на ногах у него совсем нет обуви, что ноги изранены, а всё тело так и остается покрыто язвами от болота. Карабин у него был без единого патрона, так что в случае чего, его наличие только подтвердило бы, что он из партизан. Никаких следов, указывающих, что здесь передвигались его побратимы, не было.
      «Где же они так быстро могли деться? Не могли же они испариться»? – эти вопросы стучали молотом у него в голове.
      Голод можно было пересилить, а вот без воды силы быстро покидали тело.  С каждым шагом ноги наливались свинцом и в висках всё сильнее ощущалось, как бьется его сердце. Что-то гудело у него в голове, иногда казалось, что он вообще находится в чреве какого-то гигантского металлического животного и что участь его предрешена. В воздухе победно гулял зной. Солнце палило беспощадно. Даже под вечер его лучи так и продолжали пронизывать всё тело Шурки, как раскаленные гвозди.
      И тут совсем неожиданно он набрел на самый настоящий родник. Вода, совсем прозрачная, с небольшим оттенком желтизны так и манила к себе. Без раздумий он почти весь погрузился в воду и тут же выпрыгнул из родника, как пробка из бутылки с газировкой. Вода в роднике оказалась, как соленая рапа. Вмиг всё его тело запылало обжигающим огнем, и он потерял сознание.
      Очнулся он от того, что увидел, как над ним склонился какой-то человек и пытается влить ему в рот из фляги воду. Лишь только первые ее капли попали ему в рот, как он с жадностью стал пить воду. По внешним признакам это был местный крестьянин. Он ничего не расспрашивал, а лишь пытался хоть как-то облегчить его страдания от боли. Пришла какая-то женщина, и они вдвоем сняли с него грязную одежду, помыли и одели во всё чистое. Лишь после этого напоили молоком и оставили отдохнуть.
      А рано утром, еще не успели прокричать первые петухи, как он увидел хозяина дома, куда он попал. Тот принес ему хлеб и сыр, а также что-то весьма напоминающее ему обыкновенный домашний узвар (украинский компот из сухих груш. От автора).
        – Ты вот что, сынок, обратился хозяин к нему. Я не спрашиваю тебя, кто ты, откуда пришел в наши края. Но вижу, что ты не из наших местных. Помог я тебе только потому, что сейчас и наш сын где-то воюет, да и грех было оставить тебя одного в лесу в таком состоянии. А сейчас поешь, возьми еды с собой и отправляйся своей дорогой, которую избрал сегодня. Неровен час, сюда могут нагрянуть немцы. Тогда будет худо и тебе, и всем нам. А ружье твое – вон там, за дверью стоит.
        – Спасибо вам, – уже почти вдогонку старику сказал Шурка.
      Огородами он выбрался к лесу и уже там огляделся вокруг. Попал он, как оказалось, совсем в маленький хутор, где-то пять или шесть домов. Кругом не было видно ни единой живой души, лишь изредка слышался крик курей да рев скотины. Теперь он был обут, одет и в полотняном мешочке имел хлеб, сыр и флягу воды. Он понимал, что в сложившейся ситуации ему не светит ничего хорошего, если попадет к повстанцам какого-либо чужого украинского отряда, к бойцам Армии Крайовой, к советским партизанам или, хуже всего, к немцам. В любом случае конец его будет печален. Вот почему принял решение передвигаться очень осторожно, в основном поздно вечером и рано утром, а днем и ночью где-то прятаться и отдыхать. Уже через день пути ему улыбнулось счастье. Он вышел на развилку двух дорог. Старый повалившийся указатель указывал, что налево в 18 километрах - село Журавичи, а направо в десяти– село Домашив. Наступил уже день, и ему пора было где-то укрыться. Он как-то даже повеселел, и у него появилась ниоткуда даже беспечность. Увидев недалеко несколько стожков сена, решил прямо недалеко от дороги там устроить себе дневной отдых.
      Лишь только устроился, как услышал необычный шум. По дороге, совсем открыто двигалась колонна солдат. Одеты они были в какую-то необычную форму, хорошо вооружены. Позади колонны ползли несколько возов, запряженные лошадьми с какой-то поклажей. Лишь только ездовые увидели сено вдоль дороги – тут же бросились к нему, чтобы покормить своих коней. Шурка весь сжался, уже предвидя то, что будет дальше. Но и на этот раз судьба ему улыбнулась. Ездовые брали сено из ближнего стога, а Шурка прятался в дальнем. На следующий день он вышел к селу Журавичи. Теперь ему предстояло уже знакомыми тропами пробраться в лес, где базировался его отряд.

-12-


1942 год. Лето,  отряд «Лесные волки».
      Так сложилось, что в отряде все звали за глаза своего командира «ПП». Эта аббревиатура пристала к нему из-за того, что звать его было от рождения Павел Павлович. «ПП» сказал, «ПП» приказал, «ПП» вызывает, так звали командира и бойцы, и старшие командиры. И в тот день вместе со своим начальником штаба они обсуждали результат столь провальной операции с этим, будь он неладен, загоном. Самое страшное, что потеряли там в бою восемь бойцов отряда, почти сорок получили тяжелые ранения. Пятеро – вообще пропали безвести. Для командира было весьма подозрительно, что столь тщательно подготовленная операция завершилась так бездарно.
        –  Ты только посмотри,– советовался он со своим начальником штаба. – Бульбаши нас здесь подставить не могли. Ну какой им смысл своих побратимов, у которых с нами одна и та же цель, подставлять нас? Советы? Так они ни сном, ни духом о наших планах не ведали. Щур, как будто, у нас в отряде не водится. Как могли немцы проведать и подготовиться так мощно дать нам отпор? Кто-то из центра подставил нас? Тоже– маловероятно.
        – Разведка у немцев работает исправно, – Беркут стал выкладывать и свои соображения. – Есть у них осведомители. Скорей всего здесь чувствуется рука поляков. В Армии Крайовой, сам знаешь, кто заправляет всеми делами. А последние события лишь подтверждают, что Берлин больше доверяет полякам, чем украинцам.
        – На этом, пожалуй и остановимся, – сделал заключение командир.–Только давай впредь более четко разрабатывать план наших действий. Из-за таких наших промахов с тобой гибнут наши братья.
        – Пожалуй, надо было выслать вперед наших разведчиков для прояснения обстановки на месте. А мы слишком самонадеянно поступили в этот раз, – добавил Беркут.
      Когда дозорные привели Шурку в отряд, тот, конечно же, имел весьма плачевный вид. Одет в простую сельскую одежду, через плечо висит мешок, на ногах уродливая обувь и всё тело покрыто язвами. Такое только в кино можно представить.
        – И где же Алекс столь долго пребывал? В каких пансионатах проводил свободное время? Ну, это шутка. Давай рассказывай, что стряслось? – с такими словами обратился к нему командир.
       После того, как Шурка поведал обо всех своих приключениях, командир сказал:
        – Всё совпадает, исходя из докладов старших командиров. В бою ты вел себя храбро и достойно. У нас в отряде не принято чем-то награждать кого-либо. Здесь все равны и делаем все одно и то же великое дело. Но лично от меня благодарю тебя за преданное служение Украине. И молодец, что остался жив. Слава Украине!
      Попал снова Шурка в «лапы» Зозули. Их лагерный лазарет был забит ранеными, так что Шурка лечился, так сказать, амбулаторно, а жил в своей землянке. Его переход обратно в лагерь послужил ему хорошим уроком на всю жизнь. Он научился, как вести себя в лесу, как укрываться от преследования, как найти себе пищу и воду. Всё это во многом понадобилось ему в будущем.

-13-

1942 год. Лето,  отряд «Лесные волки».
      С тех пор, как он впервые попал в библиотеку отряда и забросил книжку себе под подушку, прошло почти три месяца. За это время не прочитал ни строчки и даже не знал ни ее названия, ни автора. Осталась позади вся дневная суета. Еще утром была боевая подготовка: бросали гранаты на точность и дальность метания, отрабатывали установку и обезвреживание мин, разбирали и собирали пулемет MAUSER. А под вечер, слегка уставший, уселся на пенек невдалеке от землянки и тут неожиданно для себя вспомнил вот о тех карих глазах и коротеньких косичках библиотекарши. Вспомнил не только те два хвостика волос, но и курносый вздернутый носик и, конечно же, глаза, эти лисьи, но при этом добрые и искренние глаза. Это было то, что и сразило его почти тогда  наповал. Удивительно, что за это время он ни разу не вспомнил о ней. А тут вдруг его как обухом что-то ударило по голове. Захотелось снова увидеть эту девушку. Но тут же спохватился, что ничего не читал из этой книги. Как оказалось, это была небольшая книга собрания сочинений Леси Украинки. Открыл первую попавшую страницу.  Прочитал заглавие стихотворения: «Ангел мести». Что-то заинтересовало его. Прочитал раз это стихотворение, потом второй раз. Закрыл глаза и стал обдумывать его смысл. «Всё, как в жизни, что волнует и его, – решил про себя. – Всё та же борьба, сила духа, смелость, готовность к самопожертвованию».
      Заметил про себя, что поэтесса очень тонко передает чувства героини, ее готовность следовать справедливости. Все последующие дни при первой возможности открывал книгу и читал стихи. Решил про себя, что в библиотеку за следующей книгой можно идти, лишь прочитав предыдущую. Это собрание сочинений украинской поэтессы было небольшим. Так что уже через пару дней он выбрал момент и направился в библиотеку. Слегка огорчился, когда увидел, что там уже есть несколько бойцов отряда. Пришлось немного с деловым видом покрутиться в тесном помещении землянки, но  всё-таки дождался, когда там  остался лишь вдвоем с библиотекаршей.
         – Что-то тебя долго не было видно, боец. Видать книга понравилась, перечитывал несколько раз?
      Такой резкий переход на «ты» привел его в некоторое замешательство. Но это одеревенение быстро прошло, он как-то быстро пришел в себя и ответил:
         – Лесю Украинку проходили и в школе. Но вот из этого сборника больше всего понравилось одно стихотворение.
         – И какое же это, весьма любопытно?
         – «Ангел мести».
         –О…, конечно, стихотворение весьма сильное. А не вызывает неловкость, что написано, как бы от девушки?
          – Совсем нет. Чувства, которые волнуют героиню, абсолютно в равной мере могут волновать и юношу.
         – Забавно…
         – А что именно?
         – А то, что и я так само думаю. Меня звать Галка.
      Она сама протянула ему руку с предложением познакомиться.
         –   А меня звать Шурка, то есть, Алекс.
         – Алекс, я так понимаю, это псевдоним. А Шурка? – спросила тут же она.
         – Шуркой называли меня все мои родные. А звать меня Александр.
         – А можно, и я тебя буду называть Шуркой? – спросила она.
         – Конечно, только если мы наедине.
         – А ты хочешь, чтобы так было часто?
         – Да! Хочу!
         – Тогда читай больше и приходи чаще в библиотеку. А мое имя – Галя.
В его голове и сердце теперь поселилась лишь только она. Там было хорошо и легко, а самое главное, он чувствовал, что как будто знал этого человека очень давно. За этим последовало, что стал он ходить не только за книгами в библиотеку, но почти всегда, как выдавалось на это время.  А со временем, когда приходилось расставаться, появилось и легкое обнимание, привычные слова при прощании. В душе он стал чувствовать какую-то грусть.  Чувства любви еще не было, скорее было чувство привязанности, ну может легкой влюбленности. И вот тут на него постепенно стало накатывать чувство какой-то неполноценности жизни. Как будто ему чего-то не хватало. Стал пропадать аппетит, иногда наступало время бессонного времяпровождения. Везде он начинал думать только о ней! И тут ему стало все ясно–он влюбился!
         Как бы там ни было, а начинаются все самые большие чувства с мысли. В  голову закрадывается странная мысль, которая дает сигнал всему организму о том, что спокойные времена прошли. Она закрадывается давно, просто прячется в закромах сердца. Хочешь того или нет, а мысль о том, что без этого человека дни серые-серые, музыка звучит тише, а цветов радуги гораздо меньше, всё больше и больше не дает покоя. Хочется очень рассказать об этом чувстве, но некому. Всё это теперь было с Шуркой.  «Я становлюсь непохожим сам на себя, – как-то заметил он. – Я начинаю совершать глупые поступки, за которые мне до сих пор стыдно. Я разговариваю с ней мысленно, но, услышав ее ангельский любимый голос, тупо теряюсь как подросток и не знаю что сказать».
     Как-то вечером они уединились только вдвоем, отошли в сторонку от лагеря и уселись на огромном пне, который величественно возвышался на небольшой поляне. Совсем скоро появилась полная луна и осветила всё вокруг серебристым светом. Стало прохладнее, и она даже не заметила, как положила ему голову на плечо.
        – Хорошо-то как, Шура, – тихо, почти прошептала она ему на ухо. – Вроде бы и нет войны, и нет смерти кругом. Ведь какое же это счастье жить в семье, воспитывать детей и радоваться вместе жизни. Мне иногда уже кажется, что так оно и останется, как сейчас, одни то и будут делать, что убивать других.
        – Конечно же, нет. Рано или поздно война закончится. Все войны, как бы долго они не шли – заканчиваются. Закончится и эта,– ответил ей Шурка. – Люди снова будут жить в мире. А иначе и быть не может. Человек рождается для счастья жизни.
      Слабо послышался шорох, и они увидели почти в темноте двух бойцов отряда, которые в это время шли на смену дозора.
        – А ты любишь смотреть на звезды?– тихо спросил он.
        – Конечно, особенно в горах. Как-то мне довелось быть в Татрах. Вот там я впервые увидела настоящую красоту звезд. Там они светят особенно, ярко-ярко, их чистота необычная, как будто их кто-то подкрасил слегка синевой.
        – А у нас в селе тоже звезды светят необычно. Летом, когда ночи становятся короткими, бывало, залезешь на стог сена, ляжешь на спину и смотришь в небо и глаз не оторвать. Особенно красотища наступает, когда начинается звездопад. Кстати! Ты знаешь, а многих звезд уже давно нет, а мы видим их на небе?
        – Этого не может быть!– с возмущением заметила она. – Как это может быть, их нет, а мы их видим?
        – Как-то в другой раз я тебе об этом расскажу.
        – Хорошо-то как. Так бы сидеть вместе до утра, – прошептала она.
      И в это мгновение их уста сомкнулись в нежном поцелуе. «Любовь начинается медленно или очень быстро, не это важно. А главное то, что она есть в нас, в наших сердцах!» – так думал в это мгновение каждый из них.

-14-

1942 год, конец лета, отряд «Лесные волки».
      В один из дней уже августа из долговременного рейда возвратились в отряд разведчики. Они прошлись не только по тылу немцев, но и прозондировали обстановку в зонах влияния советских партизан и подразделений Армии Крайовой. Предпочитали при этом подальше держаться от бульбашей. Из Центра командиру уже сообщили, что их атаман Бульба подписал негласное соглашение с партизанами подразделений НКВД, которыми руководил Д. Медведев, о зонах влияния на Волыни и Полесье. Такое же соглашение, вроде бы, он подписал и с руководством Армии Крайовой. И что самое неприятное для отряда «Лесные волки», так это было то, что их зона влияния, их зона действий по этому соглашению совпадала с зоной Армии Крайовой. Такое соседство ничего хорошего не несло ни одной, ни другой стороне. Вот почему командира интересовали также сведения о дислокации, численности, вооружении и намерениях как тех, так и других.
      Как раз на очередном политзанятии отряда Шурка и увидел командира разведчиков. Корень выглядел весьма усталым и каким-то озабоченным. Возраст давал о себе знать. Лицо его сильно постарело за последние месяцы, и как-то даже вытянулось, щеки запали. После завершения занятий он сам подозвал к себе Шурку и предложил:
          – Ты вот что, Алекс, – обратился он к Шурке. – Ровно в три часа будь на нашем привычном месте с карабином. Захвати с собой и фирменные патроны MАUSER, немного поучимся стрелять. И обязательно доложи своему роевому, что будешь со мною.
      Встретились они ровно в три часа. Только сейчас Шурка заметил, как осунулся командир разведчиков. Лицо его отдавало какой-то желтизной.
        – Что так смотришь на меня, Алекс, не узнаешь? Да оно и не мудрено. Переболел я сильно. Во время рейда прихватила печень. Она давненько у меня шалит, а тут еще сухая пища, вода, в общем, старая болячка снова дала о себе знать.  Ну ничего. Зозуля поставит меня на ноги. Тут у меня есть для тебя небольшой подарок.
      После этих слов он достал из своего вещмешка какой-то деревянный ящичек, слегка продолговатый и небольшого размера. Когда он его открыл, Шурка увидел там оптический прицел. На нем было выгравировано MAUSERZF 41.
        – Вот это да, – протяжно и с волнением промолвил Шурка.
        – Первым делом, давай установим его на твой карабин. Он должен стать точно и без всякой подгонки. Оптика специально разработана немцами под это оружие. Тут требуется при стрельбе специальная подготовка. Другая методика прицеливания, другая техника подвода под цель, другая система регулировки. Сопротивление воздуха тормозит летящую пулю и это необходимо учитывать при расчете поправок. Влияют также влажность и температура воздуха. Но гораздо более важен аэродинамический снос пули боковым ветром. Дело в том, что при стрельбе на большие расстояния (несколько сотен метров) вдоль траектории полета пули ветер может поменяться несколько раз – как по силе, так и по направлению. Теперь ты сможешь стрелять на большие расстояния и всё это тебе надо будет учитывать.
      Вместе они установили мишень. Шурка по привычке остановился на расстоянии ста метров.
        – Нет, нет, начнем со стапятидесяти метров. Но, прежде всего, ознакомимся с некоторыми правилами, – предложил Корень.
     После этого они еще долго говорили о точке прицеливания, процессе дыхания, о «ровной мушке» в оптике, о соотношении глаза и прицельного приспособления и, наконец, о тонкостях прицеливания с оптическим прицелом. Стрелять начали обычным стрелковым боеприпасом. На удивление, результат Шурки с оптикой оказался хуже, чем при обычной стрельбе.
        – Ничего страшного, – успокоил его Корень. – Так бывает обычно в каждом деле, когда меняешь способ решения его привычным способом на иной. Тренируйся. Основы я тебе дал. Работай над собой в дальнейшем сам.
      И Шурка работал. Конечно, в его положение приходилось всё время входить его роевому. Каждый человек в их подразделении выполнял какие-то обязанности, кто-то заступал на дежурство, кто-то отправлялся работать на кухню, кто-то приводил в порядок их жилье в лагере. В основное время была боевая подготовка, занятия по тактике, политзанятия.  Но главное у бойцов роя, как и у всех бойцов отряда, это было участие в боевых действиях. Так что для Шурки, получалось, в рое был свой график службы. Уже через неделю усиленных тренировок он стал привыкать к оптике, и его результаты стрельбы улучшались с каждым днем. Теперь он уже быстро в голове делал необходимые расчеты, всё больше и больше приобретал опыт в определении расстояния до цели, в учете ветра, влажности, освещения. Все эти факторы значительно влияли на точность попадания пули в цель.
       Как-то, устанавливая оптический прицел на свой карабин, он обратил внимание на его маркировку - MAUSERZF 41. Вспомнились несколько довоенных фильмов о революции, о гражданской войне. Там красноармейцы, моряки–революционеры, красные командиры, чекисты, в основном герои фильмов – все были вооружены пистолетом MAUSER. «Как же так, – размышлял он про себя. – Самое новейшее оружие того времени, весьма дорогое, которое отсутствовало даже в армии тогдашней России, у большевиков оно было. За какие это деньги, как оно попадало к революционерам? Кто финансировал его закупку, доставку, кто переправлял через границу? Конечно же, не бедные крестьяне и пролетарии, члены партии большевиков. Газеты, радио, в школе везде пытались представить ему, что революция  – это был массовый, протестный подъем народа. Социальные условия были такими, что дальше народ уже не мог терпеть над собой эксплуатацию, власть буржуазии. Так почему же при таком массовом подъеме, при такой поддержке всего народа партии большевиков в стране были голодовки, были тюрьмы и лагеря для заключенных? Почему, в конце концов, коммунисты в его стране пошли на сговор с Гитлером, всячески ему помогали, чтобы тот развязал войну? Где же истина, на какой стороне правда? Сейчас он воюет на стороне украинских повстанцев, а его старший брат – в Красной Армии. И кто же прав? За кем правда? Получается, что у каждого человека на земле своя правда?
       Когда он был мальчишка и учился уже в старших классах школы, то искренне верил, что советская власть есть самая справедливая на земле, самая лучшая в мире, потому как у нее так много врагов. Сейчас волею судьбы он оказался совершенно по другую сторону баррикад, теперь он воюет с немцами, оккупантами и с подразделениями Красной Армии, представляющими Союз республик именно той страны, которую он представлял себе, как лучшую страну в мире. Так вот, в этой самой стране было всё, и армия, и промышленность, и транспорт, и университеты, школы, театры – не было только в этой стране Украины. Официально, как республика советов числилась. А вот самой Украины там не было. Не было и украинцев, не было украинского языка, украинской книги, театра, кино, украинской науки. Одни украинцы преданно служили властям, служили фактически тем, кто истреблял украинский народ, друг для друга они были товарищами. Все остальные, не товарищи уже, а всего – граждане. В других странах, оказывается, гражданином быть – почетно, ты имеешь конституционные права. Там, где нет коммунистов, называться гражданином и иметь гражданские права – это честь.  В стране советов же гражданином называют тогда, когда человека лишают всего. И вот, когда, не дай Бог, ты оказываешься гражданином, тебя заковывают в кандалы, тянут в тюрьму, убивают до смерти, потому как ты уже не товарищ, ты – всего гражданин. В этой стране товарищ товарища голодом не морит. Гражданина – можно. Всё это решается там, в Кремле. Там решали в 32 и 33 годах, что пролетариев голодом душить нельзя. Как же, в городе всегда давали краюшку хлеба членам семьи рабочего, а ему – так все пятьсот грамм. Пока в городе был хлеб, а к нему и сало, то в селе люди пухли с голоду, сотни и тысячи умирали страшной голодной смертью. А кто, упаси Боже, возмущался, к тем приходили из НКВД. Обо всём этом Шурка знал. Сам пережил голодовку в 32 и 33-м. Знал и те басни, которые рассказывало радио, о которых писали газеты. Что, мол, куркули попрятали и сгноили весь хлеб, чтобы подорвать путь страны на индустриализацию. Говорили, что неурожай. Но почему- то никто не спасал людей от голода, а вокруг сел дежурили комсомольцы с винтовками. В придачу, отряды НКВД ставили в кольцо вокруг каждого села, чтобы ни единая душа не могла выбраться оттуда. До греха людоедства доходили везде в Украине, где устанавливалась красная власть.
      Теперь у Шурки постепенно открылись глаза. Он понял, что у коммунистов, у них своя дьявольская правда, совершенно не связанная с людьми. Люди для них мусор, убойное мясо. Главное – победа революции в мировом масштабе, что бы это ни стоило советам.

-15-


1942 год, декабрь, Луцк.
      Роевой, поднял с постели Шурку, когда не было и четырех часов утра. Велел одеться по полной форме и с оружием прибыть к командиру отряда.
      В командирской землянке, куда он опустился, было накурено и душно. Там уже присутствовал командир чота разведчиков Корень, а также начальник штаба Беркут. Они втроем что-то активно обсуждали с командиром отряда. Но лишь только Алекс появился в землянке, как тут же все замолчали, и командир отряда обратился к нему:
        – Боец отряда «Лесные волки», Алекс. Ты поступаешь в распоряжение командира чота разведчиков. Он теперь твой непосредственный командир. Его распоряжения выполнять беспрекословно! Сейчас отправляйся в столовую, позавтракай вместе с бойцами и ожидай своего командира.
        – Слушаюсь, пан командир!– ответил Алекс и тут же удалился.
      В столовой его уже ожидали трое бойцов разведчиков. Всех их Алекс уже хорошо знал. Перекинулись между собой несколькими словами и выяснилось, что ни о цели предстоящей операции, ни о ее месте ничего никому неизвестно. Уже через половину часа прибыл Корень.
        – Значит так, бойцы, – обратился он к ним. – Сейчас всем немедленно следовать в подразделение комплектации. Там получить каждому пистолет и по пять набоев к нему. Здесь же, в столовой взять сухой паек на три дня.  Через пятнадцать минут всем в сборе быть возле первого дозорного пункта.
      Уже через пятнадцать минут они все миновали дозорный пункт и теперь один за другим двигались по густой лесной чаще. Впереди всех шел Корень. Держались друг от друга на расстоянии восьми шагов. Снега насыпало уже почти до колен, так что быстро идти было довольно непросто. Здесь, в Полесских дебрях им было практически некого бояться. Немец в такую чащу боялся сунуть нос. Могли неожиданно натолкнуться разве что на партизан советов. Вот почему осторожность всегда была нужна. Снег всё сыпал и сыпал. Так что уже через час–два поземка, без сомнения, заметет их следы. В такую рань всё еще в лесу спало. Но разведчикам было не до красот зимнего леса. Шли они на боевое задание, и каждый из них понимал, что это не детские забавы, а всё сопряжено с риском получить пулю или нарваться на мину. Каждому хотелось знать о цели их рейда. Но Корень упорно молчал, а они всё шли и шли. Но лишь только пробились первые лучи утреннего солнца, Корень объявил привал. Когда немного отдышались, он созвал всех собраться вместе.
        – Ситуация следующая, побратимы! – обратился он к разведчикам. –Вам известно, что немцы сейчас наращивают заготовку продуктов для восточного фронта усиленными темпами. Они сейчас уже не гонят скот в Германию, а приноровились готовить мясные консервы прямо здесь, у нас на Волыни. В Луцке эти гады на базе старых корпусов двух фабрик умудрились организовать мясоконсервный комбинат и швейную фабрику. Подорвать эти производства мы сейчас не можем. А вот устранить их руководителей – мы в состоянии. Для руководства таких предприятий немцы ставят старые кадры из поляков. Центр поставил перед нами задачу устранить этих наемников фашистов. Операция разработана детально. Наша задача в установленном месте быть со снайпером и в назначенное время готовыми к акту возмездия. Послезавтра мы должны уже быть в Луцке и устранить первого руководителя. А на следующий день – второго. Способствовать нам во всем будут подпольщики. Наша с вами задача обеспечить, чтобы Алекс в условленное время выполнил выстрелы. Мы с вами будем его прикрытием. О деталях буду сообщать на месте. Риск в этой операции огромен. И самое опасное – это дорога до Луцка. Немец контролирует все дороги. Так что нам иного выхода добраться до Луцка, как надеяться на свои ноги – нет.  Главное – добраться до села Ведмедки. Далее нас пятнадцать километров будут везти на санной повозке уже почти до цели. Надо! Надо нам, побратимы, выполнить это задание, показать и немцам, и полякам, что не они здесь хозяева, а мы, украинцы. Это исконно наша родная земля. Так что, с Богом, братья.
      Теперь им предстояло пройти четырнадцать километров почти по открытой местности. Корень приказал одеть белые маскхалаты. Одели и белые маскировочные чехлы на оружие. Ничего подозрительного пока не было, так что тронулись в путь.  На открытой местности ветер почти сдувал снег и идти было не тяжело. Параллельно их движению шло шоссе, ведущее именно в Луцк. Периодически на нем появлялись или автомобиль, или –мотоцикл. Так что разведчикам приходилось на время замирать среди снежных сугробов. Их маленькую группу, да еще на белом снежном фоне не так легко было заметить. Передвигаться в таких условиях разведчики умели. Среди них самым неопытным, конечно, был Алекс. Но он старался ни в чем не уступать остальным разведчикам. За этот год, что он был в отряде украинских повстанцев, Шурка стал почти другим человеком. Самое главное – это то, что он перестал думать так, как это он делал раньше. Он прозрел, он понял, что жить так, как он жил раньше, просто преступление. Жить без цели, без борьбы, без идеалов, без стремления хоть чем-то помочь своему народу – нельзя. Тем более мириться с тем, что его родную землю будет топтать кованый немецкий сапог или жидо-большевицкая нечисть. В свои девятнадцать с половиной лет он понял, что готов не щадить даже собственную жизнь ради этого. Хотелось именно в канун сорок третьего Нового года преподнести «праздничный сувенир» немцам.
      Только поздно вечером они прекратили движение. За день прошли больше пятнадцати километров. Совершенно обессиленные, они стали готовиться на ночлег. Быстро собрали всё, что попадало из сухостоя, укрыли его свежими ветками хвои, застелили всё это плащ-палаткой и ею же накрылись. На завтра, как сказал Корень, им предстояло пройти всего десять километров и еще преодолеть пятнадцать километров на санной упряжке. Лишь теплом собственных тел теперь разведчики согревали друг друга. А идущий снег быстро укрыл сверху их своим «пушистым одеялом», окончательно замаскировав их от постороннего глаза.
      В предместье Луцка их уже ждали на следующий день, поздно вечером в небольшом и ветхом уже доме. Горячий чай и теплая печь быстро взбодрили бойцов, но от усталости они вмиг уснули. Алекс с сочувствием наблюдал за Коренем. Тот был намного старше всех бойцов их маленького отряда. Но он ни в чем не уступал им, молодым. Еще долго он что-то обговаривал с неизвестными людьми в доме и лишь за полночь лег спать.

-16-

1942 год, декабрь, Луцк.
      Утро выдалось солнечное и морозное. Все спешили кто куда, одни на работу, другие – чтобы что-то обменять на продукты. Но основная масса людей в этот день спешила на сельскую ярмарку. Улицы были заполнены повозками, на которых хозяева, в основном, из близлежащих сел везли что-то продать, чтобы купить соль, спички, сахар, какой-то инвентарь. Все бойцы оставили в доме свое стрелковое оружие и теперь были вооружены только пистолетами. Конечно, у каждого было припасено и по несколько гранат. Карабин Алекса поместили на одной из сельских повозок. Вся группа рассредоточилась и двигалась в направлении городского рынка. Изредка появлялись жандармы или полицейские. Но в этот базарный день проверять всех подряд у них не было возможности. В какой-то момент их повозка остановилась возле подворотни. Как было условлено, по команде Кореня Шурка не спеша вытащил свой, весь обмотанный тряпками карабин из укрытия и вошел во двор. Вдвоем они быстро поднялись на чердак дома. Именно из этого места Алекс и должен будет поразить свою цель. Удобно устроились возле небольшого окошка. С этой точки великолепно просматривалось здания управления мясоконсервного комбината.
        – Смотри внимательно, Алекс,– начал Корень. – Вот фото твоей цели. Внимательно изучи портрет этого немецкого служаки. У тебя будет только один выстрел. Промахнуться нельзя. Условия для этого благоприятные. Ветра нет, видимость отличная. Так что, давай, теперь твое слово. Ровно в десять управляющий должен будет ехать к бургомистру. Ему подадут машину к подъезду. Как только он появится в поле зрения – стреляй. Сигналом тебе будет следующее. За несколько минут вот в том окне, что второе справа на втором этаже, кто-то станет поливать цветок. Вот это и будет тебе сигнал быть готовым стрелять. Глушитель установил?
        – Да, пан Корень.
        – Тогда удачи тебе. Как только выполнишь задачу, отходи самостоятельно по маршруту, что мы оговорили. Мы тебя будем прикрывать. Ясно?
        – Так точно!
      Теперь Шурка остался один. Он внимательно осмотрелся вокруг. Мирно на чердаке ворковали голуби. На улице изредка проезжали телеги, проходили люди. К подъезду управления то и дело подъезжали автомашины. Была видна и пара жандармов, которые дежурили у самого входа туда. Солнце хорошо освещало всё вокруг и не мешало Алексу хорошо прицелиться. Он уже много раз стрелял с глушителем. Здесь нужно было ввести соответствующие поправки для стрельбы. И он их хорошо знал. Расстояние до цели было всего сто метров, так что он ни чуточку не сомневался в успехе операции.
      Ровно в десять утра послышался колокольный бой часов на городской ратуше. Буквально через несколько секунд появился автомобиль у входа в управление. Теперь Шурка внимательно следил за окном на втором этаже. Почему-то он совсем не волновался. Пока никто цветок не поливал. Он взвел затвор и послал патрон в ствол. Стал медленно растирать руки, слегка озябшие на холоде. И в этот момент он увидел, как занавеску в окне второго этажа резко кто-то отодвинул и тут же стал поливать цветы.
      В оптический прицел Алекс четко видел вход в управление. Буквально через десять секунд на выходе появился объект. Но впереди него маячил чей-то профиль. Шурка сделал глубокий вдох, замер и в какой-то удобный момент выстрелил. Еще на несколько секунд он задержал свой взгляд на объекте. Тот свалился на землю, как сноп соломы. Его стали подхватывать на руки окружающие люди, но Алекс спокойно снял оптику и обмотал тряпьем свой карабин. Так же спокойно он вышел на задний двор и последовал по установленному маршруту.
      Группа захвата жандармов под командованием лейтенанта Гюнтера Крафта на чердаке двухэтажного дома, что напротив управления комбината, обнаружила гильзу от патрона и несколько самокруток российской махорки. Своему командованию он доложил о находке, и те сделали заключение, что убийство управляющего фабрики дело рук советских партизан.
      Абсолютно так же по плану на второй день, они устранили второго управляющего швейной фабрики, которая шила ватные валенки для солдат вермахта. Сейчас, в наступившие холода в России для них они были нужны больше, чем хлеб. Лишь через четыре дня группа разведчиков, и среди них и Алекс, вернулась на базу отряда. Задание было выполнено без всяких потерь.
      Руководство ОУНб ставило перед боевыми отрядами и группировками украинских повстанцев задачу в наступивший момент не вступать в открытое противостояние с немцами. Лидеры украинских националистов пока пребывали в концлагере, и еще теплилась надежда, что Берлин пойдет на уступки повстанцам и даст добро на самостоятельность и государственность Украины. В складывающихся условиях националисты стремились действовать так, чтобы максимально использовать обстановку на пользу борьбы за самостоятельное украинское государство. Отношения повстанцев и Германии претерпевали постоянные изменения в зависимости от условий на фронтах. Когда было необходимо, ОУН шла на сотрудничество с Германией, иногда даже в убыток своим интересам. Когда было необходимо – берегли силы, пребывая в состоянии нейтралитета.
      Наступил Новый 1943-й год. Все повстанцы в отряде жили надеждой, что Германия и СССР, как два тигра, рано или поздно перегрызут друг другу глотки и вот тогда наступит момент для Украины, чтобы добыть свою независимость. Никто не сомневался, что это достигнуть удастся легким путем, без самопожертвования, без крови, без полной самоотдачи. Повстанцы освобождали от гитлеровцев большие территории, на которых уже не функционировала оккупационная администрация, срывали поставки сельскохозяйственной и промышленной продукции, поставки сырья, освобождали людей от угона на рабский труд в Германию, уничтожали средства коммуникации, дезорганизовывали полицию и жандармов.
      Теперь до самой весны отряд состоял в обороне. Бойцы укрепляли свои позиции, учились боевому мастерству. Практически регион, который контролировал отряд, был неподконтролен нацистам. Подразделения украинских националистов позиционировались врагами, как наиболее грозная сила в крае.
      Бойцы отряда теперь регулярно имели возможность знакомиться на занятиях с обстановкой на восточном фронте, а также с событиями, которые разворачивались в Тихом океане. Во время одного из последних рейдов отряду удалось отбить у немцев самый настоящий батарейный радиоприемник. Так что теперь, хотя и не очень продолжительно, бойцы слушали сами о том, что вещает радио.
       А его дикторы сообщали:
      «После поражения под Сталинградом, фортуна отвернулась от немцев. Перед командованием Вермахта теперь то и дело маячит призрак проигрыша в войне, еще более трагичный, чем в 1918 году. Что есть достоверные данные о том, что нацисты всякими путями стремятся найти согласие с американцами и британцами о сепаратном мире, даже путем устранения Гитлера от власти. Что Сталин спит и видит, что Всевышний сохранит Гитлеру жизнь, а Красная Армия ворвётся в восточную Европу и установит там свою диктатуру. Вот почему советская дипломатия и их разведка сделали всё возможное, чтобы разрушить все возможные варианты сепаратных договоренностей немцев с Западом.

-17-

1943 год, лето.
      В августе сорок третьего года Алекс был окончательно переведен в чот разведчиков отряда. Рой, к которому он теперь был определен, исключительно занимался прикрытием спецопераций. Если разведчики или отряд в целом находились в рейде, то их рою было предназначено быть в самой опасной точке боевых действий. Их роевой с псевдонимом «Запал» сам возглавлял пулеметную группу. Вторая группа – это были бойцы, вооруженные фаустпатронами. Группу стрелков возглавлял Алекс и в то же время он был снайпером. Чотом по-прежнему командовал Корень. Алекс был просто околдован его кругозором знаний, умением командира, выносливостью, героизмом. Он во всем подражал своему командиру. Корень был для него идеалом бойца-повстанца. Фактически Шурка был обязан ему жизнью и тем, что он вообще оказался в отряде и что ему доверили быть его бойцом. Именно Корень был его наставником в подготовке боевого мастерства, а также в формировании его моральной и политической стойкости. И Шурка во всем стремился не подвести своего командира, оправдать его доверие.
      Последний рейд, который совершил отряд, как раз был связан с тем, что партизаны Ковпака стали бесцеремонно устанавливать свои порядки и правила в регионе Луцка и Ровно. Командование отряда «Лесные волки» приняло решение дать бой непрошенным «гостям» на украинской земле и поставить их на место. В смертельной схватке обе стороны встретились в районе села Тростяного. Повстанцы выманили советских партизан на равнину, где и размещалось это село, и дали достойный отпор. Погибли в этом бою около двадцати повстанцев. Много было и ранено. Соединение ковпаковцев, которые хотели окопаться в этом регионе, были вынуждены со значительными потерями отходить в сторону Карпат.
      Теперь отряд всем своим составом находился на своей основной базе. Нужно было дать бойцам возможность отдохнуть, подлечиться, чтобы набраться сил для новых испытаний. После последнего боя здесь оказалось много раненых.
      Галка в отряде выполняла основную работу в лазарете. Помогала там как медсестра. Это уже в свободное время была и библиотекарем. Как оказалось, родом она была из Ровно. Отец был аптекарь, а мать медсестрой в городской больнице. Девочка с отличием окончила гимназию и год училась в медицинском институте, чтобы получить специальность фельдшера. Но военные события не дали ей возможность получить в полной мере специальность. Так что теперь использовала полученные знания в отряде повстанцев.
      Алекс, без сомнения, был влюблен в нее. Эта молодая девушка просто очаровывала его. Оказалось, совсем неожиданным для Шурки, что она прекрасно играет на фортепиано, особенно любит сонаты Бетховена, влюблена в философские произведения И.Франко и абсолютно не поддерживает, как она говорит, оккупацию советами западных регионов украинских земель. Фактически, как она объясняет Алексу, произошел очередной раздел Польши. Два нацистских монстра в лице Гитлера и Сталина вероломно вторглись на чужую территорию, тем самым они дали предлог начала Второй Мировой войны. Она соглашается, что произошло воссоединение исконно украинских земель, земель, издавна заселенных этническими украинцами. Но такое воссоединение должно было бы произойти в соответствии с международными нормами, а не в результате силовых действий захватчика.
      В последнее время они не часто встречались, так как отряд практически вел постоянные боевые действия. Другое дело было зимой. Тогда они частенько укрывались вдвоем где-то в лесной чаще и наслаждались красотами зимнего леса и своими таинствами любви. Каждый из них понимал, что война многоликая, что она объединяет людей против общего врага. Уходя на войну, солдаты обещают своим любимым, что вернуться. И в самые трудные моменты они вспоминают своих родных и любимых. Что любовь придаёт силы. Она вселяет в них надежду и веру в любовь, которые и помогают  пережить страх и боль. Война властна не над всеми. Война приносит смерть и печаль, а любовь дарит счастье, придаёт силы и надежду. И всегда побеждает любовь. Они верили, что даже если уже нет человека, любовь к нему всегда останется жива. В минуты встречи они предавались и мечтам о будущем, о том времени, когда окончится война, когда они, молодые и полные жизненных сил, смогут создать семью, смогут растить детей и вместе радоваться жизни. Радоваться жизни в свободной и независимой Украине без большевиков, без нацистов, без ляхов.
      На очередном «вече» отряда командир сообщил всем бойцам, что как жест доброй воли, немцы освободили двадцать седьмого сентября из концлагеря лидеров ОУН – Степана Бандеру, Ярослава Стецька, Юрия Лопатинского и Андрея Мельника, о том, что теперь начались переговоры лидеров ОУН и Германии о выработке совместных действий. Как стало известно, германское руководство так и остается на своих прежних позициях относительно государственности Украины. Никаких изменений в этом у них нет. Они, по-прежнему, остаются лишь заинтересованными, чтобы украинские повстанцы вели активные действия против сил советов и ни в коей мере не предпринимали военных действий против сил вермахта у них в тылу. Их предложения теперь были не актуальны для освободительного движения Украины, запоздалые, а потому ОУН их отклонила. Украинские националисты теперь окончательно становятся на путь создания мощной повстанческой армии, на путь продолжительной и изнурительной борьбы как с советским режимом, так и с немецкими оккупантами, борьбы без компромиссов и уступок до окончательного уничтожения врага на украинской земле.

-18-

1943 год, декабрь, лагерь Штутхоф.
      К зиме 43-го немцы уже поостыли, в бараки к заключенным практически не появлялись. Даже капо и надзиратели уже не вели себя как боевые петухи. Лишь только Федорчук зверел с каждым днем все больше и больше.  Из их барака узников снова стали направлять для работы на кирпичный завод. Там Василий вновь стал видеть того пожилого немца, что был механиком на заводском оборудовании. Звали его Шульц, жил он  в Берлине, но его семья, как оказалось, месяц назад попала под бомбежку и вся погибла. Теперь он стал разговорчив и открыто угощал Василия то сигареткой, а иногда и шоколадкой. Он совсем не знал ни русского языка, ни польского, говорили только на немецком. Выяснилась и причина, почему он с некоторой симпатией относился к Василию. Оказывается, его старший сын давно воевал на восточном фронте. Ему, как и Василию, было двадцать пять лет. О судьбе сына Шульц ничего не знал, но была у него  информация, что он попал в плен.
      Однажды между ними зашел разговор о социализме и национал-социализме. Вот Василий и задал Шульцу вопрос, мол, почему немецкий народ допустил то, что к власти в Германии пришли нацисты.
– Знаешь, все было не так просто, – стал говорить тот. – Национал-социализм не пришел к каждому немцу с моноклем, по-юнкерски надменный, чуждый народу. Национал-социализм втерся в среду немцев по-свойски, он не был обособлен от простого народа, он шутил по-народному и шуткам его смеялись, он был плебеем и вел себя по-простому, он отлично знал и язык, и душу, и ум тех, кого лишал постепенно свободы. Ты думаешь, сейчас немцы знают о Треблинке,  или о Штутхофе? – обратился он с вопросом к Василию. – Да ничего подобного. И никогда и не поверят, что это немцы уничтожали в крематориях сотни тысяч людей. Сошлются, к примеру, что эти преступления делали националистические группировки тех же поляков или украинцев. А всё, что делалось на оккупированных территориях, будут объяснять тем, что  это осуществлялось ради добра. Всем преступлениям в свое время найдут оправдания.
        – У вас, строителей социализма – тоже ведь не гладко! – продолжал он. – Одни готовы умереть ради своей победы, другие аж пыжились, чтобы вступить во Власовскую армию. Ты бы видел, сколько дезертиров в первые же дни войны перебежало на нашу сторону и добровольно сдались в плен.
      Василий не знал ничего о Власовской армии, о сотнях, тысячах и даже миллионах добровольно сдавшихся в плен. Он свято верил в победу, в правоту социалистического строя. Понимал, что и там было много лжи, каждому человеку она сопутствовала во всем. Думали одно, говорили совсем другое, а продолжали делать то, что скажет партия и ее великий вождь. Но теперь вдруг он стал узнавать в мыслях чужого ему человека то, что тревожило его самого уже не один год, что иногда непонятным образом проявлялось в его сознании.
      После смерти Аслана у него внутри что-то окончательно оборвалось. Бежать из лагеря не представлялось возможным даже во сне. Надежды на спасение не было никакой, знал, что рано или поздно их всех уничтожат.
      В день, когда высыпал первый снег, вечерние разговоры узников их  барака были особенно печальны. Даже те, кто всегда был более-менее собран, полон хоть какой-то душевной силы, стали угрюмы и молчаливы. Тоска подмяла всех.
       Василий сидел на нарах, опустив плечи и тихонько покачивал головой. Казалось, не только глаза, но все огромное его тело было полно тоской. Последние два дня их никуда не выводили на работу, немцев вообще не было видно, капо спрятались по своим норам и тоже не показывали даже своих носов, лишь бешеный Федорчук иногда появлялся между бараками. Все узники чувствовали – что-то должно произойти.
      А произошло то, что и должно было произойти. Румыния, Венгрия, Болгария теперь не были союзниками Гитлера. Окончательно советскими войсками был освобожден Киев, мать городов русских. Красная Армия завершала освобождение земель Белоруссии, Украины, Молдавии и стран Прибалтики от немецких оккупантов. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнения, что совсем скоро фашистская Германия будет побеждена.
       Именно от Шульца Василий узнал все эти последние новости.

-19-

1944 год, январь, февраль.
      Чтобы не остаться в тылу у советских войск, главным проводом УПА (Украинская Повстанческая Армия) командованию отряда было приказано перебазироваться в район Владимира-Волынского. Теперь «Лесные волки» входили в группировку УПА-Север. Бойцам предстоял переход на расстояние более, чем сто километров по заснеженным просторам украинского Полесья.  Было очень жалко покидать «насиженное» место, с хорошо обустроенным жильем для повстанцев, болотистой местностью, хорошо защищающей их от врага. Передвижение отряда совпало с началом украино-польской «малой войны». Если до этого имели место одиночные операции по устранению лояльных «новым немецким порядкам» поляков, то уже с января 1944 года отряды новообразованных УПА-Запад и УПА-Север стали наносить болевые удары по польским поселениям. Они стремились не допустить возобновления контроля поляками над западными регионами Украины на завершающей стадии Второй Мировой войны.
      На протяжении всего перехода, отряд атаковал села, в которых размещались польские самооборонные базы, или дислоцировались отряды Армии Крайовой, или советских партизан.
      Всего за время перехода повстанцы отряда провели четыре крупных сражения. В одном из них, а это уже почти возле Владимира-Волынского, Шурка был ранен. Случилось это возле села Довбня. Там, как оказалось, размещался партизанский диверсионный отряд Д.Медведева, который нападал оттуда на близлежащие украинские села. Эти вояки, предчувствуя неладное, покинули свою базу, и, когда там осталась только польская самооборона, отряд УПА «Лесные волки» получил задание ликвидировать село как центр польских и советских партизан. Нападение было осуществлено молниеносно. Два чота, в том числе разведчики, ударили по селу с юга. Таким образом, основные силы самообороны поляков кинулись на эти два подразделения, считая их действия главными. Когда бой завязался, в спину полякам ударили основные подразделения украинских повстанцев. Из обороняющихся погибло 120 человек, ранено почти 200, остальные просто сгорели в огне. В отряде было 8 человек погибших и около сорока раненых. В том числе и Алекс. Пуля прошла ему через предплечье, порвала мягкие ткани, а вот кость не задела. Сама Галка первой перевязала ему рану. Но к тому времени, пока ему оказали помощь в полной мере, он потерял много крови. Всех погибших похоронили тут же на сельском кладбище, отдельно поляков, отдельно украинских бойцов.
      Теперь отряду предстояло базироваться почти на открытой местности в селе Прянцы. Хотя село размещалось на околице огромного лесного массива, здесь уже отряд не защищали непроходимые полесские болота. Так что теперь нужна была надежная оборона и хорошо отработанная система оповещения о приближении врага. А врага у повстанцев было хоть отбавляй. С одной стороны – немцы, самая мощная и организованная сила. С другой стороны – польские подразделения и партизаны советов. А к тому же, приближался и восточный фронт.
      Вначале, сразу после ранения Алекс отлеживался в сельском доме у украинских крестьян. Эта семья была довольно бедной. Из продовольствия у них практически всё отбирали или немцы, или поляки, или партизаны советов. Оба сына хозяев воевали в УПА где-то в Галичине. Шурка лежал теперь совсем беспомощный и обессиленный на обыкновенной деревянной крестьянской кровати. В этом доме, как и в родительском доме в его родных Ставищах, было две большие комнаты и посредине маленькая. Одна комната налево у входа была жилая. А та, что направо – была «холодная». Жилую комнату отапливали печью, а в остальных было холодно. Так что, при первой возможности, чтобы попросту не замерзнуть, Шурка стал подыматься с постели. Уже на третий день он даже вышел, чтобы подышать свежим воздухом на улицу.
      У Галки была масса работы. Она с утра и до позднего вечера была возле раненных бойцов. Иногда прибегала заглянуть и к Шурке. А он пока что не то, что карабин, ложку в левой руке не мог держать. Рука была на подвязке и всё время болела. Праздно он ходил или по двору, или заглядывал в сарай, где когда-то была скотина. Но там теперь было пусто. Ни коров, ни овец, ни лошади, ни даже курей теперь в этом сельском хозяйстве не было. Но люди жили надеждой, что рано или поздно война окончится. Возвратятся домой сыновья, все вместе засеют землю и будет у них и хлеб, и вся живность, как это было всегда. Лишь бы были все живы!
      В один из солнечных дней он вышел, чтобы просто постоять и погреться в теплых лучах солнца. Совсем недалеко от дома его хозяев он увидел старика. Тот, также как и он, радовался солнечному теплу и удобно сидел на небольшом стульчике под амбаром.
 – Доброго вам дня, пан, – обратился Шурка к старику.
 – Доброго, доброго, – ответил тот. – А что это ты тут ходишь без дела?
 – Какого дела? Вы что не видите, рука у меня прострелена.
– А я, сынок, уже двадцать годков, как ничего не вижу. Как побили меня по голове ляхи палками, так и ослеп совсем.
 – За что же это, вас дедушка, так били они?
 – Считай, что и ни за что. Молод я еще тогда был. Вот и решился прокатиться на панском жеребце. Вывел его тихонько из конюшни и помчался на нем в поле. Конь добрый был. Носился, как вихрь. Но в какой-то момент споткнулся и поранил себе ногу. За это пан и приказал всыпать мне сто палок. Били свои же мужики. А он стоял и смотрел. Да еще предупредил их, что если заметит, что кто-то будет стараться легко бить, то того самого так само накажут. Вот и стал с тех пор слепым. А руку тебе кто прострелил?
– Ляхи прострелили. Мы им всыпали перцу в селе Довбня.
  – Так это вы там всыпали продажным ляхам? Здорово это, молодцы. – Они там, из этого села, постоянно нас тут обдирали до нитки. То поляки придут, то партизаны советов. И всем дай. Дай, дай и дай! А где же его всего взять? Посевное зерно всё отобрали, живность еще в сорок первом вывезли. Что успели спрятать и то находили и забирали.
 –Дедушка, вы вот мудрый человек. А скажите мне, когда закончится эта война? – спросил Шурка.
– Сложный ты задал вопрос. Но ответ на него даже я, слепой, вижу. Вижу, как огромный корабль плывет по небу. А в какой-то момент из него извергаются два огромных раскаленных камня. Они падают на землю, и сразу два города, большие города превращаются в пепел. Всё живое гибнет там в страшном огне. Вот тогда и закончится эта война.
– А что же будет потом? Будет уже мирная и счастливая жизнь на всей планете?
– Нет, сынок, не будет такого. Те страны, у которых будут такие огненные камни, будут запугивать остальных, и все будут стремиться владеть ими.
         – Так что же это, такая несправедливость? Мы вот сейчас зря боремся, зря проливаем кровь? За нас, получается, уже всё давно кем-то решено? Мы так и не будем счастливы?
– Вот тут ты и ошибаешься. Будут счастливы те, кто в своей жизни изберут путь борьбы, не будут сидеть на одном месте, прятаться за спинами других, а самоотверженно, не щадя себя, бороться вот за это самое счастье. Не цель, а путь к ней – вот где ищи свое счастье.
      Шурке так глубоко запал в душу вот этот разговор и всё, что сказал этот седовласый старик, что он до самого вечера был как бы вне себя. Хотелось поделиться об услышанном с Галкой. «Она окончила гимназию, читала труды И. Франко, может она сможет объяснить ему суть всего сказанного стариком?» – решил он.

-20-

1944 год. На пике украинско-польского противостояния.
      Начиная с марта, польское подполье в Галичине и Полесье, которое получало прямую помощь от Англии и США в виде оружия, боеприпасов, медикаментов, начало сумасшедшее противостояние. Самые кровопролитные бои между украинскими повстанцами УПА и Армией Крайовой развернулись уже в мае месяце. Не было ни единого дня, чтобы отряд «Лесные волки» не вступал с ними в бой. Еще и немцы подогревали это противостояние. На всем пространстве Галичины, части Полесья и Волыни горели села украинцев. Сюда немцы подкинули части вермахта, которые состояли из мобилизованных «шлензаков» (жителей польской Силезии). Гибли коренные украинцы и поляки. Десятки, а то и сотни населенных пунктов как с одной стороны, так и с другой подверглись уничтожению. В июне месяце польские партизаны разместили кругом листовки «К украинскому населению восточной Малопольши», которые содержали обвинения украинцев в массовых убийствах и требования на продолжении 48 часов покинуть территории, населенные поляками. Тем, кто не желал подчиняться, угрожали уничтожением. Такие листовки были подписаны «Комендант польского отряда мщения Ярема». От УПА долго не пришлось ждать. К лету боевые действия были активизированы еще с большей силой. Десятки тысяч людей погибли в этом, никому не нужном противостоянии. Хотя провод ОУН и руководство УПА требовали быть милосердными к детям, к старикам, к женщинам, к людям, не причастным к помощи советам, немцам и полякам, кровопролитие было страшное как с одной стороны, так и с другой.
        Шурке всё это было чуждым. Не укладывался у него в голове тот факт, что противостояние несет характер убийственной войны между украинцами и поляками. То, что повстанцы ожесточенно вели борьбу с немцами, с советами, здесь было всё понятно.  Не понимал он, что так само, как для украинца центра и востока ненавистен режим советов, а перед этим царской России, так само для галичан и жителей Волыни ненавистен режим Польши. Не знал он, что то зло, которое польская власть принесла на эти западные украинские земли, на народ, который там жил на протяжении веков, началось еще в далеком 1340 году. Тогда, после смерти последнего князя Галицко-Волынской державы Юрия II Болеслава, поляки развернули порабощение этих территорий и украинского народа. В противоположность литовской экспансии, польская ничего не желала оставить украинцам. Ни их языка, ни их самобытности, ни их храмов, ни церкви. Всё, что несло украинский характер, власть Польши уничтожала, а сам народ полонизовывала.
     В какой-то из дней июня командир отряда вызвал к себе Галку. Он с прискорбием сообщил ей, что прибывший из Ровно связник, сообщил ему, что по данным подпольщиков еще в середине 1942 года и отца и мать Галины немцы отправили в концентрационный лагерь Треблинка. Вроде бы хотели забрать лишь только одну мать, так как она была еврейкой. Но отец не захотел ее оставлять и отправился в лагерь вместе с ней. Галина знала, что ее мама еврейка, а отец украинец. Так что она сразу без всяких сомнений поверила в правдивость этого сообщения.
        Уже в июле Красная Армия освободила Владимир-Волынский от немцев и фактически отряд украинских повстанцев «Лесные волки» теперь оказался в тылу у советов. Теперь провод ОУН и командование УПА поставило перед ним задачу непосредственно вести боевые действия не столько с подразделениями Красной Армии, как с НКВД. Командиром было принято решение разделить отряд на три части. Одну часть, в составе двух чот, отправить на место предыдущей дислокации в район между Луцком и Ровно, два чота дислоцировать в район Новоград-Волынского, а оставшиеся два чота оставить на прежнем месте. Теперь необходимо было менять тактику действий, повысить мобильность небольших отрядов, а тем самым уменьшить их уязвимость. И Алекс, и Галка оказались в первом отряде, который отправился на свое прежнее место, на Полесье.
      Уже сразу по прибытии на место своей основной базы командир малого отряда с псевдонимом Тур понял, что находиться полным составом здесь стало весьма проблематично. Силы НКВД со всех сторон стали обкладывать их малочисленный отряд. Конечно, в болотистой местности, где он базировался, оставались тропы, неведомые врагу. Но теперь требовалось постоянное передвижение, чтобы враг не застал повстанцев УПА неожиданно и не нанес им упреждающий удар. Всем уже было понятно, что сопротивление немцев временное. Теперь перед украинским повстанческим подпольем открылась единственная перспектива – перспектива длительной и изнуряющей борьбы с советским режимом, борьбы, которая будет вестись без всяких компромиссов и уступок, до окончательного уничтожения противника.
        Шурка теперь прекрасно осознавал, что ему возврата к старой жизни нет. Он теперь для прежней власти не то что «никто», он - преступник. Ни паспорта, ни какого-либо документа, подтверждающих его гражданство, у него не было. Более того, даже в отряде все его знали лишь как Алекс. Ни его фамилии, ни места, где он жил раньше, никто не знал. Для всех здесь, он был украинский повстанец, боец отряда «Лесные волки» - Алекс. Ему уже было двадцать с лишним лет, и он понимал, что для всех в прошлой жизни он теперь преступник, человек, который пошел против коммуно-большевицкого строя. Там, живым – он никому не нужен. Более того, если хоть одна душа узнает там о его участии в повстанческой армии, все его родные, без сомнения, попадут в Сибирь или даже будут расстреляны. Но самое главное, он стал совершенно другим человеком, с другим видением мира, с другим пониманием своего предназначения в этой жизни. Он никогда не допускал, что будет жить, как листик на ветру. У него не было в характере черты приспособленца, он никогда не мирился с несправедливостью. Волею судьбы он попал в повстанческий партизанский отряд, а не в отряд красных партизан, как он еще с детства видел себя там. В красных партизанах в свое время воевали его отец и дядя Ефим. Украинские повстанцы были люди с националистическими устремлениями, с видением своей Родины – Украины не в мифическом коммунистическом ореоле, а государства свободного, независимого, с сильной армией и экономикой. Государства, которое не будет прогибаться ни перед польским паном, ни перед московским царем. И ради этого стоило жить и бороться до конца.

                -21-

1939-43 год,  Волынь,  Донбасс.
      Уже был поздний час, когда в окно дома Ефима Субботы кто-то негромко постучал.
        – И кого это леший носит в такое время, – тихо, чтобы не разбудить всю свою семью пробормотал почти себе под нос хозяин.
      Ефим не спеша натянул на себя кожушок и отправился открыть дверь. Его жена Клавдия слышала, что кто-то пришел, и он с ее мужем довольно долго что-то обговаривают. Наконец, дверь со скрипом закрыли, и Ефим возвратился к жене.
        – Надо собираться, Клава, нам всем надо срочно собираться и уезжать, и не мешкать!
        – Да что стряслось, Ефим, говори толком. Куда это уезжать? На носу уже скоро зима, а ты - уезжать!
        – Только что был у нас наш кум Степан. Он предупредил, что завтра или послезавтра всех нас советы отправят в Сибирь.
        – Это еще за что? По всей видимости за твои разговоры об их партии да о колхозе! Таки ты доболтался своим языком. И что же теперь? Всё бросать? И дом, и скотину, и всё, что нажили за все годы?
        – Выхода другого нет. Кум, он же голова сельсовета. Он знает, что говорит. Сказал, что даст мне направление на работу на Донбасс задним числом. А иначе Сибирь или Воркута. У советов за Уралом мест для этого приготовлено, хоть отбавляй. Мишке нашему исполнилось только девятнадцать. Тоже с минуты на минуту заметут его в их Красную Армию служить. Так что давай, подымайся и собираемся в дорогу.
      Еще до рассвета они уже были далеко от своих родных мест. Здесь они поженились, здесь у них родился сын. Здесь были могилы умерших их родных. А сейчас пришло время, что надо уезжать отсюда. Покидать их родную Волынь. При поляках им было не сладко жить. Любой панок, мог позволить себе оскорбить, забрать нажитое имущество. Приходилось работать по десять, а то и двенадцать часов в день. Было даже, что некоторых провинившихся били батогом. Но вот чтобы в Сибирь… Такого они не помнили.
      Благо, до Луцка было совсем недалеко. Лошадь поутру тянула их телегу довольно резво. А вот через три часа дороги, видать, подустала и теперь еле передвигала ноги.
       «Пусть скотина тоже отдохнет, – решил Ефим и не стал торопить ее.
      Сам теперь молча теребил в руках вожжи и всё раздумывал о своей жизни. Вспомнилось, как еще три месяца назад встречали советы с хлебом, солью. Как все радовались, что теперь не будет над ними польского пана, что жизнь наладится, что каждый будет хозяин на своей земле. А вышло что? Что их ждет теперь на той далекой земле? Как уберечься в пути от НКВДистов? Кум дал надежный документ. Он в случае чего прикроет их. Остается лишь надеяться на Всевышнего. А вдруг, не оставит их.
      Их сын, Михаил Суббота, тоже был весь в раздумьях. Он сидел рядом с отцом и всю дорогу молчал. Теперь он оставил работу в леспромхозе. Оставил друзей. Перебирал, низко опустив свою молодую голову в памяти, все годы своей жизни здесь. На новом месте необходимо будет всё прошлое оставить, приспосабливаться к другим условиям, к другим людям, даже в какой-то мере к другому языку.
 Особенно тщательно и долго рассматривал их пожилой уже офицер НКВД в Луцке. А вот уже перед самим Сталино(Донецком) молодой лейтенант даже похвалил Ефима: «Молодцы! Правильно решили ехать сюда, на Донбасс. Здесь нужны рабочие руки».
      Снова выручило направление, что выдал кум. Им от шахты предоставили жилье в бараке. Уже на следующий день Ефим отправился на работу в шахту «Родина» копать уголек. Миша хотел было тоже идти работать на шахту. Но тут подвернулось на глаза объявление, что на базе МТС(Машино-тракторная Станция) проводится набор молодежи на курсы шоферов. Недолго размышлял, тут же устроился учиться на водителя автомобиля. «А что, работа не пыльная, сиди себе да крути колесо руля. Это ж не то, что глотать пыль в шахте! А еще и престижно»,– так размышлял теперь он.
      Учеба на курсах ему нравилась. Но совсем скоро его вызвали в военкомат и там дали отсрочку от призыва до весны. Дали указание окончить курсы и даже предоставили небольшую стипендию от военкомата. Так что теперь и у него появилась какая-то копейка на еду.
      На курсах, в основном, были ребята из сел, так что и разговор, и учеба были исключительно на украинском языке. Вначале кое-кто даже посмеивался над ним за его волынский говор. Но постепенно всё забылось. А в конце февраля уже сорокового года он успешно получил права водителя. На небольшой продовольственной базе ему достался побитый ЗИС-5. Это авто было совсем новое, но кто-то его хорошенько несколько раз перевернул. Пришлось целый месяц его ремонтировать. Хорошо, что бывалые водители помогали ему. Директор базы так и сказал: «Сам водитель должен сделать себе автомобиль»! В конце марта Миша уже колесил на этом авто. Ему нравилась эта работа. Нравилось слышать рычание мотора под капотом, нравилось, как бежит впереди дорога, как обвевает лицо теплый весенний ветер. Но совсем скоро дал о себе знать военкомат. Призвали на службу Михаила Субботу уже в конце апреля.
Он умел водить машину. Сразу же попал в стройбат. Крутил там баранку той же полуторки. Возил в основном стройматериалы. И так ровно год. А уже перед самым началом войны его перевели в автомобильный батальон, который обслуживал связистов. Уже тогда водители были на вес золота, а когда началась война, крутил баранку всё той же полуторки. Боеприпасы возил, и не только –  всё, что грузили. Потом пересел на «виллис», возил  комполка Козулина Ивана Антоновича. Тогда он был еще майор. И это совсем не факт, что для него война была какой-то другой. Поди попробуй проскочить под обстрелом! Уже в декабре сорок второго под Курском его серьезно ранили, ну а потом, когда отлежался в госпитале, выдали заключение, что после столь тяжелой  контузии быть водителем нельзя. На фронт тоже не отправили. Быть в стороне от всех событий не захотел, а подался в милицию в небольшом городке под самой Москвой. Опять же, особо не перебирал, когда предложили там быть шофером. Первоначально возил начальника отдела по борьбе с бандитизмом. Но совсем не долго. Тот сам предложил ему переходить в отдел на оперативную работу. В то время, когда все мужики были на фронте, кадров в милиции очень недоставало. Так что приняли Михаила в отдел без всяких лишних разговоров. Тем более фронтовика, прошедшего уже крещение и пулями, и градом, и бомбами. Снова ж, боевой опыт. Бандиты клали людей без оглядки. Был кадровый голод. Сам начальник отдела заметил, что у него голова не пустая, и просто так крутить бублик нечего. Мотивировал, что с этим делом легко справится ефрейтор. Сразу же присвоили звание младшего лейтенанта, и он одел милицейскую форму с погонами.
      Тогда, под артиллерийским обстрелом на фронте они с майором, можно сказать, чудом остались живые. Авиабомба разорвалась от них где-то поблизости. Их двоих накрыло землей, а «Виллис» отбросило волной на несколько метров. Хорошо, что подоспели бойцы пехоты. Откопали их и отправили в госпиталь. Михаил долго не разговаривал и не ходил. Но со временем всё стало на свои места.
      Возвратился домой в Донбасс, непосредственно в Сталино (Донецк) уже после его освобождения в декабре сорок третьего младшим лейтенантом милиции, и как оказалось, сиротой. И отец, и мать погибли под бомбежкой в городе.



                Часть 3
                Обреченный на смерть
-1-
1944год, декабрь, Волынь.
        Осенние месяцы группе Тура, где воевали Алекс и Галка, принесли сплошные столкновения между внутренними войсками НКВД и повстанцами. То и дело их маленький отряд численностью в шестьдесят человек то освобождал от советов села, громил там государственные учреждения, склады, штабы, узлы связи, то совсем скоро сдавал их. Советское руководство стремилось переломить ситуацию. Для этого они проводили мобилизацию местного польского и частично украинского населения в так называемые истребительные батальоны. С каждым днем повстанцам становилось всё сложнее и сложнее бороться с мощными силами врага. Вот почему Тур принял решение разбить и их отряд на два подразделения по тридцать человек. С Ровно для связи с подпольщиками у него был надежный связной.  А вот с Луцком все связи были оборваны. Вот почему он решил связным туда отправить Галку. На то время как раз погиб роевой спецотряда Запал, где сражался Шурка. И Тур роевым назначил Алекса.
–Ты хлопец башковитый, энергичный, зарекомендовал себя в боях уже не раз. Командуй роем, –сказал он.
       В начале декабря произошло совсем печальное событие для их отряда. Лишь только они возвратились на базу после нападения на сельскую управу в селе Хижняки, где уничтожили пункт милиции, саму управу вместе с головой и активом, как тут же их со всех сторон стали теснить силы НКВД численностью более чем сто шестьдесят человек, еще и усиленные взводом военных. По сообщению связного, прибывшего в отряд буквально за двадцать минут до атаки врага, военные прибыли на двух бронемашинах пехоты. Они-то и атаковали отряд со стороны села Тернове через лес. Основная же сила войск НКВД обложила повстанцев со стороны болот и постепенно окружала их, всё сжимая и сжимая кольцо. Стало ясно, что надо покидать базу, что рано или поздно враг будет здесь. Тур приказал рою Алекса выдвинуться против военных и имитировать прорыв отряда в этом направлении, а всему отряду уходить из кольца через болото, проход через которое знал лишь он один.
       Двенадцать бойцов роя Алекса рассредоточились в обороне. У них на вооружении было два пулемета Mouzer, один фаустпатрон с четырьмя патронами в запаснике, восемь немецких автоматов Шмайсер с четырьмя запасными рожками у каждого бойца и, наконец, у Алекса был его карабин снайпера.
        В оптику Шурка четко видел, что враг вперед выдвинул очень сильно свои бронемашины и бойцы готовятся обстрелять их из орудий, а сами пехотинцы рассредоточились за ними полукольцом. Вот почему тут же отдал команду своим бойцам еще сильнее рассредоточится, а сам с пулеметчиком быстро выдвинулся вперед. Лишь только прозвучал первый залп орудия бронемашины, как Алекс одним выстрелом уложил ее командира. Он высмотрел его в какой-то миг, лишь только тот высунул свою голову из люка, чтобы отдать команду пехотинцам. Когда зашевелилась пехота, дал знак пулеметчику начать обстрел пехоты противника. Он понимал, что в данной ситуации преимущество у них, как у обороняющихся.
        И тут в небе появился штурмовик. Шурка не очень разбирался в самолетах советов, но, когда тот резко пошел в пике, сбросил на базу несколько бомб, понял, что это пикирующий бомбардировщик. Самолет сделал несколько заходов и скинул как минимум шесть бомб. Декабрьские морозы уже частично сковали болотистую местность в этом районе, так что атакующие хотя и очень медленно продвигались вперед. Бой уже длился почти два часа. Четверо бойцов роя были ранены, один – тяжело. Алекс вынужден был отдать команду к отступлению. Уходить пришлось именно через базу. И тут бойцы поняли, как правильно сделал Тур, когда увел основные силы, а не стал оборонять базу. Фактически от базы ничего не осталось. Но ни один повстанец не погиб там.
       Лишь к вечеру рой без потерь вышел через болото к селу Журавичи. Алекс знал, что здесь есть два схрона и что там раненым бойцам окажут помощь. Уже в сумерках Шурка через оптику рассмотрел условный сигнал на дымаре одного из домов села. На ветру там развевалась лента из ткани. Это значило, что в селе нет войск советов, что всё спокойно. Именно в этом доме и разместились все бойцы роя. Надо было срочно оперировать тяжело раненного бойца. Он и так уже потерял много крови. Но пока сбегали за фельдшером, пока приготовили всё для операции, тот скончался.
       Об основных силах отряда пока что ничего не было известно. Алекс принял решение дать бойцам отдохнуть ночь, привести себя в порядок и утром рано отступить к селу Тростяное. Ближе к нему был лесной массив и возможно там, как он предполагал, можно будет соединиться с основными силами отряда. Раненых пришлось оставить в схронах в Журавичах, а семи своим бойцам рано утром еще до восхода солнца Алекс дал команду к отходу. Какая-то неведомая сила влекла украинских повстанцев к новым свершениям. Для них не были помехой ни усталость, ни раны, ни тяжелые условия пребывания в лесах, в болотах. Алекс ни разу не слышал хотя бы от кого-либо какие-то нарекания, обиды или жалобы. Стиснув зубы, повстанцы делали свое великое дело.

-2-

1944 год, декабрь, лагерь Штутхоф.
      Поздно ночью все в лагере Штутхоф услышали какой-то шум, крики немцев, рев автомобильных моторов, а к утру все затихло. На удивление всем им в шесть утра никто не проорал «подъем, все на построение», кругом была подозрительная тишина. Ни в семь, ни в восемь не появилось никого из «костриг» с лагерной баландой, все молча сидели в бараке в томительном ожидании. Страшная канонада орудий стала слышаться все четче и четче, затем ее звуки исчезли, и теперь были слышны лишь автоматные очереди и единичные выстрелы. Все оставшиеся в лагере узники почти вместе выбежали из бараков и начали просто бегать в замешательстве по лагерю. Затем все стихло и вдруг, ломая колючую ограду лагеря, ворвался танк с красной звездой на броне. Все узники концлагеря поняли – это пришло освобождение.
       Огромные проходы в ограде непостижимо для глаз узника зияли во многих местах сплошными дырами. Не было ни одного надзирателя, не было капо и Федорчука. Оказалось, что почти всех узников лагеря немцы угнали за последние несколько дней на восток, и в лагере осталось лишь с десятка три бараков, которые они планировали уничтожить в самый последний момент. За последнюю ночь снег покрыл все вокруг своим пушистым белым одеялом. Но эту красоту природы никто из узников не замечал,  у всех на устах был теперь лишь один вопрос:  «Что же теперь будет дальше?»
       Звуки от выстрелов автоматов постепенно стихли, хотя еще долго было слышно уханье от разрывов мин,  и постепенно все заключенные в полном неведении разошлись в свои бараки. Вечером сюда приехали несколько крытых грузовиков с советскими солдатами, как оказалось, из какой-то части 3-го Белорусского фронта, и те всё кругом взяли под охрану.  А на утро следующего дня к их бараку подъехал американский «джип» с полевой кухней на прицепе. Молодой солдатик огромным черпаком стал накладывать каждому заключенному в миску обыкновенную пшеничную кашу. А вскоре к ним зашел капитан и огласил, что все заключенные должны пройти регистрацию и собеседование с сотрудниками спецотдела дивизии.
       Теперь их кормили три раза на день. После лагерной баланды суп из полевой кухни для них был просто райской пищей. Но после первого радостного всплеска эмоций освобождения у всех бывших узников их барака наступило какое-то необычное чувство подавленности. Все сидели на своих нарах  с ощущением полной неопределенности.
       Лишь 9 января, на четвертый день после освобождения лагеря Василия вызвали на собеседование. Теперь все помещения административного здания лагеря занимали соответствующие армейские службы. В одну из комнат с железной дверью привели и его. За столом сидел худощавый майор в красно-синей форме. Он долго перебирал какие-то бумаги и, заметив  Василия,  предложил ему сесть на установленную посреди комнаты табуретку.  Затем, выдержав длительную паузу, он выговорил:
– Итак, Вовненко Василий. Попал в плен в конце осени 1941-го года. Начнем с того – как попал, при каких условиях, какие есть этому подтверждения, документы и так далее…
       После этих слов он, не поднимая глаз, стал что-то записывать.
– Я не Вовненко Василий, я младший политрук 239 стрелкового полка Поломарчук Василий – еле выдавил из себя он. – Был ранен в ногу, пробирался из окружения….
– И сдался в плен, – резко оборвал его на полуслове майор. – Свои документики в лесочке зарыл и стал выдавать себя за Вовненка. Эти басни я наслушался, уже не первый год работаю с такими вот красавцами, как ты. Вижу вас насквозь, так что давай, садись вот там в уголочке за столик, бери бумагу и пиши чистосердечное признание. И все в подробностях. И, главное, с каким заданием немцев был помещен в лагерь.
– Я бежал из плена, сразу же из лагеря для военнопленных, – снова попробовал говорить Василий.
       Вдруг майор со всей силой ударил кулаком по столу и почти закричал на него:
– Ты мне, мразь дезертирская, басни здесь не рассказывай, лучше подробно пиши, за какое предательство выкупил себе жизнь у немцев? Только за последнюю неделю фашисты успели уничтожить из вашего лагеря тысячи заключенных. Тебя зачем оставили в живых? За что, за какие заслуги?
       После этих слов его лицо стало багровым, а глаза загорелись огнем ненависти и презрения.
– В плен я попал под Смоленском, был в лагере военнопленных, что возле самого города Гродно. До войны именно там я служил. Из лагеря бежал…
– Значит так! – прервал его снова майор. – Еще одно лживое слово и тебя отсюда унесут в лучшем случае без зубов. Садись,  пиши и предупреждаю, ни единого слова  лжи. Таких басен я наслышался. О побегах нужным людям немцы славно умеют писать.
       После этих слов майор вызвал караульных, и те отвели Василия в небольшую комнатку без окон. Там стоял единственный стол и стул. Здесь, за этим столом Василию теперь предстояло описать на бумаге всё, что ему довелось пережить за эти несколько лет.  Он понял, что ему грозит расстрел, как дезертиру и предателю Родины. «Вот и решение моей жизни будет скоро в зависимости от того, что будет написано в этих бумажках», – подумал Василий, и порадовался своему спокойствию.

-3-
1944 год, декабрь.Волынь.
       Михаил Суббота, лейтенант милиции, как только пришел к себе в дом, где он снимал угол у хозяев, тяжело опустился на свой топчан, где он всегда спал, сел и погрузился в раздумья. День выдался не простой. После всего увиденного и пережитого хотелось просто теперь напиться, но прекрасно понимал – надо держаться, ситуация до конца напряженная. Свой автомат забросил под кровать, локтями облокотился о колени, голову обхватил руками, закрыл глаза и замер в такой позе. Так сидел долго, всякие мысли лезли в голову. Вспомнил, как возвратился в свой родной город Сталино, уже будучи младшим лейтенантом милиции, как со временем устроился там в районное отделение милиции в убойный отдел. Хорошую школу он прошел там за какие-то три месяца оперативной работы.  Сталино (теперь Донецк) был весьма бандитский город. Такие тогда были времена сразу после освобождения Донбасса от немцев: мужчины – все практически при себе имели оружие, просто для обороны. Потому что можно было нарваться и на псевдомилиционера, ряженного. Переоделся в форму – все, приехали. Даже таких дел о ряженных было в милиции бездна, не говоря уже об открытом криминале. После войны там, особенно в первые послевоенные годы, такого добра, как оружия, было предостаточно, что в селе, что в городе. Иди в близлежащий лес или лесопосадку, где шли бои, и там еще можно было найти не только оружие, но даже людские кости. Были там и целые тленные трупы бойцов и командиров Красной Армии и даже немцев. А что касается военных трофеев – то ими хоть пруд пруди, и пистолеты, и пулеметы. Особенно удавалось «поживиться» тем, кто знал о складах, об арсеналах. Их часто оставляли сами партизаны. Ловишь вот так преступника, а он на тебя наставляет самый настоящий немецкий парабеллум. Вот и стал таким способом Михаил Суббота милиционером. Работы было хоть отбавляй. Не знал, как говорится, ни дня, ни ночи. Не один раз за эти месяцы попадал и под обстрел, и непосредственно под «пушку».
А в один из дней в отделении его срочно позвали к телефону. Думал, что звонят по одному из дел, которые он вел. Оказалось, звонит ему капитан Плюта Василий Федорович. Тот самый начальник узла связи, которого Михаил какое-то время возил на «Виллисе» еще на фронте.
– Здоров был, сержант Суббота! Не забыл еще фронтовика, капитана Плюту? – первым делом спросил тот.
– Не забыл, не забыл, товарищ капитан. Как же, сколько сотен километров накрутили вместе по фронтовым дорогам. Теперь я лейтенант милиции. Служу в Сталино.
– Знаю, всё знаю о твоих подвигах, лейтенант. А я вот теперь на гражданской работе. Назначили меня начальником главпочтамта в Луцке. Вот сразу же после освобождения города и назначили. Получил осколок в позвоночник три месяца назад, отлежался в госпитале, а теперь главный почтальон этого города. Вот по какому вопросу разыскал я тебя. Связался со мною полковник Козулин Иван Антонович, наш комполка. Помнишь его, не забыл?
– Ну как же, помню, товарищ капитан, – ответил Михаил.
– Так вот, он сейчас начальник райотдела милиции, здесь, в нашей соседней области. Он ищет тебя. Ему нужны толковые парни, чтобы ловить бандеровцев в этих местах. У тебя как с семьей, женат, дети?
– Родители мои погибли. А вот пока что ни жены, ни детей нет, – ответил Михаил. – Хожу под пулями, не до этого.
– Ты же родом из этих мест, как помню, вот и возвращайся, можно сказать, домой. И дело хорошее сделаешь. Бандитов тут хоть пруд пруди. Так что работы будет не меньше, чем в Сталино.
Уже на следующий день в райотдел пришел приказ о переводе лейтенанта Субботы для оперативной работы в один из районов полесского края.  Тот быстро сдал все свои дела, собрал  чемодан и отправился в путь. Теперь, как он понимал, ему предстоит быть оперативником непосредственно в тех местах, где он жил до переезда его семьи в Сталино. Помнил он хорошо и о причинах их тогдашнего переезда, и о приключениях в дороге, и о фальшивом направлении, которое дал его отцу кум – голова. «Интересно оно теперь получается, – раздумывал он всю дорогу.– Бежали мы тогда с этих мест как преступники перед советской властью. А теперь еду я сюда, чтобы устанавливать эту же власть. Придется ловить, как сказал капитан Плюта, бандитов-бандеровцев. Совсем не исключено, что теперь ему в родных местах повстречаются среди «бандитов» бывшие его одноклассники, друзья, соседи. И вот как тогда быть?» Он всю дорогу так и не сомкнул глаз. Очнулся и вышел из раздумий лишь, когда его поезд прибыл в Ровно.
       Встретил его на вокзале сам полковник Козулин Иван Антонович. Обнялись при встрече, как старые фронтовики. Ехали в райцентр на таком же «виллисе», баранку которого в свое время крутил сержант Суббота. Ему и сейчас захотелось сесть за руль автомобиля, но там сидел уже молодой парень с ефрейторскими погонами на плечах. Через пару часов они уже сидели в кабинете начальника райотдела милиции. Иван Антонович первым делом плотно прикрыл дверь, достал из шкафчика графинчик с самогонкой, кусок сала и хлеб. Аккуратно всё это разложил на столе и налил две рюмочки водки.
– Давай, лейтенант Суббота, помянем наших фронтовых братьев, которые не дожили до этого дня и сложили свои головы за нашу победу. И сразу же и за твой приезд. Пьем по одной. Сегодня еще предстоит тьма работы.
        Вот так он стал участковым милиционером села Домашив, что на Волыни.
       Дребезг разбитого стекла вывел его из оцепенения, и он автоматически свалился на пол, в один миг схватил свой автомат и взвел затвор. Несколько раз кувырнулся через спину и наставил оружие на источник звука. Но в дальнейшем ничего не происходило, только отверстие в разбитом стекле зияло черной дырой. На полу совсем недалеко от себя, он увидел что-то, напоминающее гранату. Прошло с десяток секунд, но никакого взрыва не последовало.  Лейтенант нащупал в темноте это «что-то» и понял, что это обыкновенный камень, но завернутый в бумагу. Но это, как оказалось, была не простая бумага, а записка.

-4-

1944 год, декабрь.Волынь.
       Алекс был спокоен за своих раненых побратимов, которых они оставили в схроне села Журавичи. Этот схрон был обустроен давно, еще до прихода советских войск и линии фронта сюда. Вход в него был в сарае из отсека, где была корова. По небольшому лазу оттуда можно было попасть в обустроенную комнату с выходом в колодец, что находился во дворе. В этом схроне свободно могли спать, жить, лечиться, есть четыре человека. Из схрона были аккуратно выведены трубы для воздухообмена. Там и зимой, и летом практически была температура плюс двенадцать градусов. Летом доходило и до четырнадцати. Хозяйкой дома была пожилая женщина, очень надежная и преданная повстанцам. Никто из ее родных не состоял в повстанческой армии, так что подозрений ни у кого к ней не должно было быть.
       Теперь, когда кругом были войска НКВД, спецбатальоны, отряды ликвидаторов, крупным отрядам повстанцев воевать с советами стало сложнее. Небольшие мобильные отряды оказывались часто более эффективными. Маневрировать территориями, которые кишели вражескими войсками, специальными группами и партизанскими отрядами было весьма сложно.
       Группа Алекса уже почти возле села Тростяное натолкнулась на небольшой обоз, который вёз на подводах продукты, собранные у местных крестьян. Решили его не трогать, чтобы не выявить себя. Задача теперь стояла, прежде всего, соединиться со своим малым отрядом.
В одном из деревьев на опушке леса, в дупле должна была быть записка от связного, из которой Алекс ожидал получить сведения и распоряжения от Тура. Прежде, чем посылать туда своего бойца, он через оптику внимательно стал исследовать всё вокруг. Ничего подозрительного не было, и он сам отправился к дереву с секретом. Там оказалась записка следующего содержания: «Действуй самостоятельно по обстановке, но в основном по рекомендациям Центра. Связь – через связных. Отряд уходит на юг, ближе к горам. Для базирования используй известные тебе точки. Тур».
       Минута в минуту в это же время Михаил Суббота на всякий случай отполз ближе к стене. Решил, что если начнут стрелять в окно, то лучше занять более безопасную позицию, чтобы дать отпор. Но что-то подсказывало ему, что этим камнем с запиской всё и закончится. Потихоньку передвинулся, как ему казалось, в самое безопасное место, сел возле стены, правой рукой держал автомат наготове, а левой развернул бумагу. Когда прочитал, что там было написано, понял– пора прекращать все эти игры в разбойников и немедленно действовать. А в записке было написано следующее:
«В Журавичах, крайняя хата с краю, хозяйка Ганна, в схроне раненные четыре бандеровца».
       Он тут же схватил свой автомат и бегом кинулся в свой участок. По телефону доложил обо всём случившемся начальнику райотдела милиции.
– Ты, лейтенант, не суетись, – сказал Иван Антонович.– Тут спешка не нужна. Завтра ровно в шесть утра вместе со своими милиционерами будь на южной околице села Журавичи. Я туда тебе в помощь направлю два отделения ликвидаторов и кинолога с собакой. Ты будешь руководить операцией захвата. В случае сопротивления бандитов, ликвидируй их. Я подъеду к тебе ближе к полудню. Действуй.
       Теперь лейтенант возвратился домой и снова уселся на топчан. Есть не хотелось. «Вот бы стопочка хорошей водочки сейчас и не помешала», – пронеслось у него в голове. Но тут же стал обдумывать все последние события. Всё складывалось просто, как дважды два. Лишь три дня назад возле Журавичей в лесном массиве проводилась операция по ликвидации банды «Лесные волки». По сведениям, там был кровавый бой. Их базу удалось ликвидировать. А вот сам отряд – как сквозь землю провалился. Как с одной, так и с другой стороны должно быть много убитых и раненых. Без всякого сомнения, своих раненых бандеровцы прячут в близлежащих селах.  Значит, вполне реально, что и в доме этой Ганны, там, в схроне, прячутся бандиты. Ему также было понятно, что не каждый вот так просто, швырнет в окно камень вот с такой запиской. «Ну, с этим я разберусь потом», – решил он.
       Ровно в шесть утра милиционеры уже были на южной околице села Журавичи. В это время там были слышны лишь крики отдельных петухов. Мороз был крепкий, так что ни одна собака даже голоса не подавала. Буквально через пять минут прибыли два отделения ликвидаторов. Суббота еще минут с десять посовещался с командирами отделений, и они двинулись к намеченному дому. Именно этих десяти минут и хватило Марусе, племяннице Ганны, чтобы та бегом через всё село успела предупредить хозяйку дома о карателях. Она чисто случайно в то раннее утро заметила милицию. Ее дом находился на южной окраине села, и она поднялась с постели, чтобы покормить молочком молодого теленочка. Как только Ганна услышала условный стук племянницы в окно, она мигом дала знать раненым бойцам о карателях. Они первым делом закрыли все отдушины в схроне, чтобы их не учуял собака, тут же рассыпали на пол табак махорки и затаились, как мыши. Больше всего опасались, что неожиданно кто-то из бойцов может от боли застонать.
       Милиция и ликвидаторы кольцом окружили дом и затребовали выйти бойцам наружу. Но к ним вышла лишь хозяйка дома и спокойным голосом заявила, что в доме, кроме нее и племянницы, никого нет. После этого лейтенант Суббота дал распоряжение двум милиционерам наготове с оружием зайти в дом и обследовать все там. Убедившись, что там никого нет, принялись делать обыск. Раненые бойцы в схроне слышали, как лает собака, как ругаются российским матом бойцы – ликвидаторы. Полтора часа продолжался обыск. Казалось, что всё перетрясли до нитки. Один из милиционеров даже залез в отсек к корове и выгнал ее на улицу. Бедное животное мерзло на морозе, пока он тщательно обследовал ее обиталище. Именно в эти минуты хозяйка дома больше всего заволновалась. В доме, в погребе, в хлеву – всё перерыли, даже двор пиками продырявили.
       В самый последний момент Суббота скомандовал, чтобы кинолог с собакой начали поиск. Но собака как-то удивительно себя вела. Всё время шарахалась то в одну, то в другую сторону и иногда лишь скулила.
– Да здесь от собаки никакого толку не будет, – не выдержал кинолог.– Здесь же кругом коровяк, куда не стать ногой.
       На этом лейтенант дал отбой, и, как только утихли их шаги, Ганна постучала условным сигналом, чтобы оповестить раненых бойцов, что опасность позади. Почти два часа они были как на иголках, стояли в бункере на грани жизни и смерти. Конечно, никто и не подумывал сдаваться. Все знали, что их ждет при аресте только виселица. С ними было оружие, так что в случае чего, отпор готовы были дать достойный.
Позже лейтенант Суббота узнал, что в этот день во многих селах в округе были проведены облавы. Но нигде никого не нашли. Иван Антонович зря свой хлеб не ел. Эта записка, что получил участковый, вынудила его действовать оперативно.
       В этот день у него на участке еще было много дел, но в голове назойливо вертелся вопрос о том кусочке бумаги, в который был завернут камень. Эта записка представляла собой кусок серой оберточной бумаги. Первое, что пришло ему в голову: тут, в селе, в магазине такой обертки нет. Здесь дошли лишь до того, что продукты в магазине упаковывал продавец в обыкновенные газеты, да еще и требовал приходить за покупками в магазин со своей оберткой. А это означало, что некий «кто-то» совсем недавно был в райцентре и делал именно там покупки. «Не аккуратно работаете, сиксоты, – про себя подумал лейтенант. – При возможности надо бы познакомиться с этим человечком».
На следующий день, чтобы не терять время, он дал задание сержанту Якименко, чтобы тот аккуратненько поговорил в центре села с народом, чтобы узнать – кто в последние два дня побывал из их села в райцентре. Сам же Суббота зашел в магазин и переговорил с продавщицей, пятидесятилетней Оксаной. Та ему и поведала, что такая обертка в райцентре есть только в продмаге, что возле рынка. Яким, так все милиционеры звали между собой сержанта, вскоре тоже принес новость. Оказывается, из сельской кооперации в район позавчера ездил грузовик за товаром. По пути в город он прихватил несколько пассажиров. Якиму удалось даже составить список этих «туристов».
Лейтенант долго рассматривал этот список, состоящий из пяти человек, и сразу вычеркнул для себя двоих. А вот оставшиеся трое вполне могли бы быть патриотами советов и написать ту записку. Теперь ему необходимо было выяснить, кто из них был на рынке и делал покупки в продмаге.
В беседе с каждым из этих людей уже опытный опер лейтенант Суббота легко вычислил, кто написал ту записку и бросил камень ему в окно. Им оказался Максим Лысенко. После короткого разговора тот сам признался Субботе, что это сделал он.
– А мне некогда было разбираться, куда заявлять о схроне и бандитах. Первое что пришло в голову – то и сделал. Написал записку и бросил тебе, лейтенант, в окно. А вы фактически проморгали бандитов. Были они там. Точно знаю. Информацию получил как раз в районе у надежных людей.
– У кого это, если не секрет, получили вы эту информацию? – поинтересовался Суббота.
– А вот это уже не вашего ума дело. Вы делаете здесь свою работу, а я – свою. И на этом точка, – заявил в резкой уже форме Лысенко. – И еще. Советую более в мои дела нос не совать.
       Михаил обо всем этом доложил, конечно, Ивану Антоновичу. А тот лишь сказал на это:
– Ты, Миша, оставь этого человека в покое. По моим сведениям, он работает не в нашем ведомстве, а что повыше.

-5-

1945 год, весна, Волынь.
       К весне внутренние войска, конвойные войска НКВД, силы пограничников, армейские части и истребительные батальоны практически полностью блокировали западные территории. В тяжелых и изнурительных боях повстанцы за последнее время потеряли почти две трети своего состава. Руководство УПА с этой целью выполнило реорганизацию отрядов, чтобы усилить их маневренность. Отряд Алекса теперь вынужден был действовать самостоятельно. Его ряды пополнились еще пятью добровольцами. Все они были здоровы, идейно стойкие, имели хорошую боевую подготовку и опыт. Для Алекса, как командира, теперь очень важной была связь с руководством движения и подпольем. В начале мая их отряд удачно провел операцию по уничтожению воинского склада вблизи Ровно, и Алекс дал бойцам возможность отдохнуть, а сам с двумя бойцами отправился на встречу со связным из Ровно. Ему теперь надо было знать дальнейшие планы Центра, касающиеся действий его отряда. В самом пригороде Ровно, в селе Дитятки в условленном месте его должен был ждать связной. На самом выезде из села в сторону города размещался небольшой магазинчик. Вот туда ровно в восемнадцать часов и должен был явиться связник. Двух своих бойцов Алекс оставил прикрывать его снаружи, а сам зашел в магазин. Возле прилавка толпились несколько покупателей, а возле окна он сразу заметил девушку. Та стояла к нему спиною и чем-то была занята. Когда возле прилавка никого не оказалось из покупателей, девушка обернулась к нему лицом, и он увидел, что это Галка.
– Как ты здесь оказалась, Гануся? – были первыми его слова.
– Так ты же пришел, чтобы встретить кое-кого. Вот я и есть тот человек.
– Но ведь ты была в Луцке?
– А теперь в Ровно. Тур перевел меня сюда еще два месяца назад. Здесь я, как ни как, в своем городе.
Вдвоем они вышли из магазина и медленно пошли вдоль улицы.
– А как же Тур, как наши два чота?– не выдержал Шурка.
– Они так самостоятельно и действуют сейчас западнее Луцка. Вот что самое главное для тебя из Центра. Не ввязываться в противостояние с крупными отрядами НКВД, по возможности быть осторожным. Враг сейчас переходит на новую тактику: уничтожения подполья, внедрению своей агентуры, убийства командиров, уничтожения даже тех, кто симпатизирует повстанцам. По последним сведениям, враг засылает в западные области специально обученных диверсантов. Те переодеты в одежду повстанцев, оружие в основном у них немецкое, хорошо говорят на западном украинском диалекте. У них задача – уничтожать людей из сел, активистов, даже присланных с востока Украины учителей, чтобы деморализовать население, очернить повстанцев, чтобы посеять у населения недоверие к бойцам УПА. Это главное и пока что всё.
– Здесь всё понятно. А ты как, Гануся?
– Работаю в больнице медсестрой. Живу в том же доме, где и жили мои родители. Вот еще и твой связной в придачу.
– А что нового о родителях?
– Никаких сведений о них нет. Известно лишь, что кто попадал в тот лагерь, живыми назад не возвращались.
       На прощанье они крепко обнялись, как старые друзья. Лишь две короткие фразы еще прозвучали:
– Гануся, береги себя. Ты у меня одна на свете, самый дорогой и родной человек, – сказал ей он.
– Шура, и ты береги себя. И ты у меня единственный и самый любимый.
       Теперь у Шурки что-то теплое и нежное стало снова согревать его душу. После потери связи с отрядом Тура, он утратил всякую надежду увидеть Галку. А тут, на тебе, такое счастье. Именно она теперь у него главный связной с центром в Ровно. Во время этой встречи они не сказали друг другу ни одного слова о любви, они  любили друг друга всем сердцем, без остатка.  Любили молча, глубоко дышали и были оба счастливы. И это было, пожалуй, самым главным для них сейчас.
       Уже через день отряд Алекса выследил взвод войск НКВД и уничтожил его до последнего человека. Те пришли в село Сильное, чтобы арестовать всех сочувствующих повстанческому движению. У них были подготовлены по доносам списки, оставалось людей по ним отправить в Ровно, а оттуда уже всех их ждала Сибирь.
       Нападение отряда Алекса для них стало полной неожиданностью. Действовали они как каратели, были самоуверенные и беспечные. А повстанцы не стали ожидать, когда те начнут арестовывать людей. Напали на них еще тогда, когда они стояли в колоне и получали от своего командира последние приказы. Соотношение сил в этой схватке было один к трем. Так что для успеха необходима была неожиданность. Ею повстанцы и воспользовались, причем без единой потери со своей стороны.
       Теперь им был нужен отдых после боя и длительного перехода в соседнее село. Голодные и усталые, они зашли в первую попавшую хату с надеждой, что там удастся что-то перекусить. Им сразу бросилась в глаза довольно бедная домашняя обстановка. Это предвещало, что они так и останутся голодными. В хате застали одну довольно пожилую женщину, которая чем-то занималась у печи. Как всегда, представились ей и объяснили, почему при оружии и с какой целью они здесь в доме. Хозяйка угостила их вареной картошкой в кожуре, что только как сварилась в огромном казане. Бойцы достали свое припасенное сало и стали ужинать. Алекс заметил, что она испуганно и крадучись бросает иногда взгляд на дверь, которая ведет в соседнюю комнату. Неожиданно дверь отворилась, и перед ними появился молодой человек. Женщина – это была его мать, вся задрожала, побледнела, еле-еле не упала на пол, если бы своевременно не ухватилась за угол стола.
– Я решил не прятаться от вас. Как ни как, а я в своем доме, – промолвил он. – Я слышал сквозь двери всё, о чем вы здесь говорили к матери и решил сам выйти к вам. У меня нет оружия, да оно мне и ни к чему. Сейчас воля ваша, что решите, так и будет.
Все бойцы отряда молча сидели за столом и только теперь Алекс как-то решил разрядить обстановку и сказал:
– Ты рассказывай, рассказывай, если есть что нам рассказать. А мы послушаем.
          – Я до войны попал на службу в Красную Армию, – продолжил свой рассказ сын хозяйки. – Воевал, а когда фронт передвинулся на запад, после ранения перешел в НКВД. Тогда верил во всё, что говорили в школе, в армии, что УПА – банда, которая выслуживается у немцев и делает лишь только вред украинскому народу. Мою часть посылали на облавы, мы выискивали бандеровцев по лесах, я стрелял, может и убивал. Не понимал я тогда, почему население в Западной Украине помогает УПА и почему оно относится враждебно к советской власти. Она же их освободительница, думал я. Осенью сорок четвертого мы базировались на Волыни, как раз в здешних местах, выискивали по лесам банды УПА. Один раз нас бросили в бой под селом Гурбы. Там их крупный отряд отбивался от нас. Даже крестьяне из сел вокруг помогали им против нас. Я видел на собственные глаза, как повстанцы шли в бой с возгласом «За Украину!», как они героически боролись и умирали. Положение повстанцев было безнадежное, их плотно окружили войска НКВД, однако они не сдавались. Женщины занимали позиции повстанцев и держались, пока их не косили пулеметы. Тогда меня ранили в грудь. Целый месяц я провалялся в госпитале. Рана вроде бы уже и зажила, а вот внутри что-то осталось жечь. Я украинец, больше всего, я должен был быть среди вас. Но так сложилась моя судьба, что попал я в их армию. Понял я в том бою под селом Гурбы, что не бандитов убивал я, а своих братьев, что стрелял в грудь тем, кто стоит за свой народ. Я после ранения демобилизовался и не стал больше служить. Ни деньги, ни хорошее положение не прельщали меня. Вот, посмотрите на мою рану…
       После этих слов он снял рубашку и оголил свою спину. Там все увидели огромный шрам от пулевого ранения.
   – Ваша пуля меня вылечила, – продолжил он. – Решил, что уже лучше работать в колхозе, чем и далее вести преступную против своего народа работу.
       Всё это время его мать смотрела на всех повстанцев, вроде как ожидала страшного суда, с мольбой пощадить ее сына. А Алекс поднялся из-за стола и подошел к нему. Он снял свою одежду и показал ему свое раненное плечо.
  – Вот, тоже из-под Гурбив, – сказал он. – Может там с тобой и поменялись пулями. Ты украинец и не враг нам. Рано или поздно так с тобой и должно было произойти. Ты прозрел, и я уверен, что ты наш человек. Ты не москаль. Это он неизлечим от своей болезни великодержавности. А их держава совсем не великая, она всего лишь огромная.
-6-

1945 год, весна.
       Рядовой Василий Поломарчук, бывший младший политрук 239 стрелкового полка, теперь проходил службу в первой пехотной роте батальона майора Росомахи. После проверки его «биографии» вот уже вторая неделя, как он был сюда направлен спецподразделением СМЕРШ для искупления кровью своей вины перед Родиной. Его ротный, капитан Кисель сразу же с первого дня определил его предназначение здесь словами:
– Дезертирам оружие не положено. Будешь у меня здесь водителем кобылы по имени Машка. С этой техникой управляться можешь? – и, не дослушав ответа Василия, направился  к одиноко стоящей невдалеке повозки с лошадью. – Так вот, связь у меня пока не надежная. А эта кобылка – надежней всякого телефона. Будешь исполнять функции связиста-извозчика. И чтоб был у меня всегда под рукой. Присматривать за тобой буду лично я, так что смотри мне, удумаешь что, пеняй на себя.
       Вот так уже вторую неделю Василий со своей кобылкой мотался в арьергарде батальона. Из оружия ему ничего не выдали, за исключением двух бутылок с коктейлем Молотова. Бутылки он плотно закрыл пробками и припрятал в своей сумке. Ротный капитан Кисель когда увидел у него эти две бутылки с иронией отметил вслух:
– Ну теперь, герой, точно Гитлера испепелишь….
       Как только подполковник Муров, прибыл в расположение своего полка, он тут же затребовал от своих связистов соединить его с командирами всех подчиненных ему подразделений. На тот момент мало было чего хорошего. Левый край его участка фронта противник потеснил почти на половину километра. И, главное, сдали там высоту номер 745. Командир батальона  Росомаха был не в состоянии со своим подразделением удержать эту высотку, силенок для этого ему явно не хватило, а резерва никакого у Мурова не было.
       Ротный связист Иван Нечипорук, с которым Василию пришлось за последние дни отмотать не одну сотню метров телефонного провода, явился к нему и передал приказ срочно явиться к ротному командиру. Тот встретил Василия в неглубокой землянке, низко склонившись над картами, которые уже были мечены-перемечены разноцветными карандашами  и лежали рядом, разосланные на досках.
– Рядовой  Поломарчук по вашему приказу прибыл, – доложил он.
– Вот что, Поломарчук, – обратился Кисель, не поднимая головы. – В твоем предписании, помнится мне, было записано, что ты хорошо знаешь немецкий язык.
– Так точно, товарищ капитан.
–Значит, поступим следующим образом. Сейчас же срочно отправляйся назад,  садись на свой тарантас и погоняй к командиру батальона. Там узнаешь о своих дальнейших действиях. Кобылку с двуколкой оставишь у батальонных связистов. Нечипорук ее заберет позже.
– Слушаюсь, товарищ капитан, – выпалил Василий и тут же выбежал из землянки.
        Еще только солнце начало клониться к закату, как Василий прибыл на батальонный командный пункт. Но в  середину блиндажа, где размещался пункт, его сразу не пустили. Тут же, у входа было еще несколько человек, которые тоже томились в ожидании команды. Оказывается у комбата  уже минут тридцать, как был командир батальонной разведки капитан Шпак. Что-то там они обсуждали только вдвоем. Спустя несколько минут капитан Шпак пригласил  в блиндаж еще двоих солдат, которые ожидали у входа. Наконец пригласили туда и Василия.
– Рядовой Поломарчук по вашему приказу прибыл, – доложил он.
       Командир первого батальона, майор Росомаха, был еще совсем молодым человеком, где-то  тридцати двух лет, но его голова уже была почти седой. Симметричное лицо, острый нос и темные карие глаза придавали ему какой-то блеск и даже шарм в сочетании с его офицерской формой.
 –Der Kapit;n Kisselberichtetemir, dass Siegut Deutschsprechen? – обратился он к Василию.
– Ja. Es ist wirklich so, Genosse major, – ответил тут же Василий.
          – Mit deutschen Waffen vertraut?
– Im Detail nicht. Aber der Tank von der Kanone kann ich unterscheiden.
– Вот и прекрасно. Капитан Шпак, продолжайте дальше, – обратился он к командиру разведки.
– Вашей группе, состоящей из трех человек, этой ночью предстоит проникнуть в расположение немцев и нанести на карту их основные огневые точки. Задание является строго секретным, проникать к врагу будете с 20.00 из расположения третьей роты. Выйти должны будете в расположения первой роты. Командиры этих рот уже предупреждены. О своем выходе от врага  подадите сигнал двумя красными ракетами подряд.  Ровно в 20.00 вторая рота начнет атаку противника, как отвлекающий маневр. По завершении операции – сразу же к командиру батальона с докладом. Командиром группы назначается старшина Князь. Его заместителем – сержант Зозуля. Вопросы есть? Вопросов нет. Возвращайтесь живыми, ребята, и обязательно с координатами огневых точек, – пожелал командир батальонной разведки на прощанье.
      Когда вышли из блиндажа,  старшина Князь отдал приказ получить оружие и продовольственный запас. Василий получил автомат и четыре гранаты, а свои две бутылки с коктейлем Молотова оставил в повозке. Тут же и познакомились поближе. Оказывается, старшина  и сержант Зозуля уже давно воюют в этом батальоне в разведке. Был у них в группе и свой переводчик, но он недавно погиб. Вот поэтому и попал теперь к ним Василий. Поужинали сухарями и холодным чаем из фляжек и без нескольких минут в восемь вечера были уже на передовой третьей роты.
       Ровно в 20.00 по фронту слева вторая рота начала атаку на немцев. Сначала вошла в работу батальонная артиллерия, а затем началась стрельба. Немцы тут же ответили, и там завязался бой.
       Впереди пробирался старшина Князь, подавая команду осторожным движением руки: поднимет руку над головой – все тотчас останавливались и замирали; вытянет руку в сторону с наклоном к земле – все в ту же секунду быстро и бесшумно ложились; махнёт рукой вперёд – все двигались вперёд; покажет назад – все медленно пятились назад. Луна тоже сильно мешала. Идти приходилось очень медленно, гуськом метрах в тринадцати друг от друга, стараясь не попадать в полосы лунного света, и через каждые пять шагов останавливаться и прислушиваться. Совсем скоро они вступили в самую опасную часть своего пути. Теперь кругом был враг, и смерть здесь поджидала на каждом шагу. Слава Богу, их никто не заметил, и они благополучно проникли в расположение врага. Старшина и сержант были уже опытными разведчиками, поэтому Василий быстро успокоился и действовал точно так же, как и они. В любую минуту можно было напороться на засаду. Возможно, что немцы оставили здесь своих автоматчиков. Конечно, разведчики – хотя их было только трое – не боялись засады. Они были осторожны, опытны и в любой миг готовы принять бой. У каждого был автомат, много патронов и по четыре ручных гранаты. Но в том-то и дело, что бой принимать нельзя было никак. Задача заключалась в том, чтобы как можно тише и незаметнее пройти по территории противника и поскорее доставить командиру батальона драгоценную карту с засечёнными немецкими огневыми точками. От этого в значительной степени зависел успех завтрашнего боя. Всё вокруг было необыкновенно тихо. Это был редкий час затишья. Если не считать нескольких далёких пушечных выстрелов да коротенькой пулемётной очереди где-то в стороне, то можно было подумать, что в мире нет никакой войны.
Красный телефонный шнур, незаметно скользнувший под ногой, говорил, что где-то недалеко  – неприятельский командный пункт или застава. Несколько сломанных осин и помятый кустарник не оставляли сомнения в том, что недавно здесь прошёл танк или самоходное орудие, а слабый, не успевший выветриться, особый, чужой запах искусственного бензина и горячего масла показывал, что этот танк или самоходное орудие были немецкими.
Вдруг неожиданно старшина дал знак остановиться. Все трое замерли как замороженные. Слева от них был слышен разговор немцев. Старшина дал отбой, и они потихоньку стали приближаться в их сторону. В лунном свете Василий увидел, что тот, еле заметными движениями подзывает его к себе. Когда он вплотную приблизился к старшине, тот на ухо прошептал ему: «Переводи».
  – И не мечтай, Курт, больше ты к этой польке, в ее теплую постель, не попадешь – были слова одного  из немцев.
  – Вчера еще стояли под Варшавой, сегодня здесь, завтра красные получат по всем правилам, а там, посмотрим, может и попаду – переводил Василий.
– Ты такой быстрый, мы же не на самолетах летаем, а воюем на танках….
       Старшина дал знак и все трое стали отходить назад. Было понятно, что здесь сосредоточены танки противника. А нужно еще было знать их количество. Долго ждать не пришлось. Совсем скоро они увидели аккуратно замаскированные танки, в количестве двадцати штук. Старшина Зозуля аккуратно подсветил фонариком, и старшина нанес на карту координаты их расположения. Прошли совсем еще немного и оказались прямо возле нескольких  орудий. Всего их было двенадцать среднего и десять крупного калибра.     В некоторых местах, тщательно обложенных еловыми ветками, стояли, как поленницы дров, штабеля мин и артиллерийских снарядов. Было понятно, что они совсем не брошены, а  специально приготовлены к завтрашнему бою, потому, мимо этих штабелей нужно было пробираться с особенной осторожностью. В одном месте на полянке, озарённой дымным лунным светом, разведчики увидели среди раскиданных во все стороны деревьев громадную воронку от авиабомбы. В этой воронке валялось несколько немецких трупов с жёлтыми лицами и синими провалами глаз.
       А дальше были только пулеметные огневые точки, соединенные между собой окопами. И все это чередовалось наличием огромного количества минометов, бронетранспортеров и тягачей. Часы, с желтым фосфорным циферблатом сержанта, показывали почти два часа ночи, и пора было возвращаться к своим. Фактически, задание было выполнено. Всю фронтовую полосу противника, который противостоял их батальону, они прошли. Оставалось главное – передать информацию комбату. Вдруг раздалось птичье посвистывание. Это, все знали, подал сигнал сержант Зозуля. И в этот миг взлетела осветительная ракета; она долго висела над верхушками деревьев, и её плывущий голубой свет, смешанный с дымным светом луны, насквозь озарил лес. От каждого дерева протянулась длинная резкая тень, и было, похоже, что лес вокруг стал на ходули. И пока ракета не погасла, три солдата неподвижно стояли среди кустов, сами похожие на кусты в своих пятнистых, белых плащ-палатках, из-под которых торчали автоматы. И тут разведчики увидели, при освещении ракеты, двух немцев, которые абсолютно без всякого страха, беседовали друг с другом, при этом еще размахивали руками и вели себя так, как будто они на зимнем отдыхе в Альпах. Старшина дал знак Василию слушать. Так они стояли молча, как статуи в лесу, минут пять-семь. А затем старшина дал команду отойти назад. После этого разведчики медленно стали  продвигаться к своему расположению.
       Часто нога наступала на брошенный противогаз, на раздавленную взрывом немецкую каску. Изредка дорогу преграждал сломанный снарядом ствол столетней сосны. Иногда разведчики натыкались на глубокий, извилистый ход сообщения или на основательный командирский блиндаж, накатов в шесть, с дверью, обращённой на запад. И эта дверь, обращённая на запад, красноречиво говорила, что блиндаж немецкий, а не наш. Но пустой ли он или в нём кто-нибудь есть, было неизвестно. И еще, очень всем хотелось покурить. За еду, даже никто не вспоминал. Все были курильщики и теперь, когда задание почти было выполнено, всем хотелось сделать хотя бы одну затяжку. В сумке у старшины лежала карта, на которой с большой точностью было отмечено более десятка основательно разведанных немецких огневых точек, место расположения танков, но разведчики чувствовали себя раздражёнными и  злыми.
       Хотя до переднего края уже оставалось не больше одного километра, разведчики продолжали идти всё так же осторожно, осмотрительно, как и раньше. Пожалуй, теперь они шли ещё осторожнее, останавливались чаще. А часы сержанта Зозули уже показывали почти три часа ночи. Прошли еще метров пятьсот, как вдруг, со стороны наших позиций началась стрельба. Было видно, что стрельбу ведут не просто так, а целенаправленно, по ним. Все трое затаились в воронке от разрыва снаряда и стали ждать. Тем временем старшина спросил Василия о последнем разговоре двух немцев. Василий почти дословно передал  суть их разговора. А все сводилось к тому, что немцы были огорчены, что их полк так неожиданно перебросили сюда, что они имели все намерения сражаться, защищая подступы к Варшаве. Говорили еще о том, что какие-то новые танки должны завтра появиться у них. И что завтра красным здесь точно будет конец.
       Старшина дал команду сержанту выстрелить две красные ракеты, и как только они поднялись высоко в небо, разведчики полным ходом, почти бегом, стали продвигаться к нашим позициям. Задача заключалась в том, чтобы как можно тише и незаметнее перейти на свою сторону. Но у наших солдат уже не было сил сдерживать себя, тем более что времени уже оставалось не так много. Уже без четверти четыре утра, разведчики с докладом и карта  были у командира батальона.


-7-

1945 год, май, Берлин.
       Их батарея потеряла при штурме Берлина три 76-миллиметровые орудия и две 45-миллиметровые пушки. День 10 мая выдался пасмурным, но теплым. Артиллеристы в основном отдыхали, приводили себя в порядок, кормили лошадей. Победу они встретили на юго-западе Берлина, в районе Минхендорф. Конечно, всем не терпелось побывать возле Рейхстага, пройтись под Бранденбургскими воротами, но служба была службой. Пока никаких указаний о передислокации не поступало, старший лейтенант Болдырев отчаялся и решил отпустить двух бойцов съездить на лошади к Рейхстагу. Бросили жребий. Один выпал Василию. Недолго думая, он оседлал лошадь и направился в центр города. В утренней тишине огромные черные столбы дыма поднимались над кварталами города. При низкой облачности трудно было отличить мягкий солнечный свет от отблеска пожаров.
       В пелене дыма, дрейфующей над развалинами, возвышался в окостеневшем жутком великолепии город, подвергшийся таким страшным бомбардировкам, каких не знал ни один другой город Германии. Он почернел от сажи, покрылся оспинами тысяч воронок и кружевами скрученных балок. Огромные дома смело с лица земли, а в центре столицы были уничтожены целые кварталы. Широкие дороги и улицы превратились в изрытые воронками тропы, змеящиеся между горами строительного мусора. И повсюду остовы зданий таращились пустыми глазницами окон.
       Василий медленно продвигался к центру, и с каждой минутой картина становилась все страшнее и страшнее. Уже не было слышно никакой стрельбы, не было рева артиллерии, не было пикирующих бомбардировщиков, но сердце все больше охватывал ужас. Он подъехал к какой-то парковой зоне, где вокруг простиралась огромная опустошенная территория зоопарка. Жертвы среди животных были огромными. С каждой минутой в небо взлетала стая птиц. Львов застрелили, гиппопотама убил в его собственном бассейне снаряд. Каким-то образом редкому аисту Абу Маркубу удалось сбежать. В одной из клеток умирал раненый павиан. Его клетка была повреждена, и существовала опасность, что он сбежит. Солдат с винтовкой в руке подошел к обезьяньим клеткам. Павиан сидел на корточках у решетки. Тот поднял винтовку и почти коснулся дулом головы животного. Павиан мягко оттолкнул дуло в сторону. Потрясенный солдат снова поднял винтовку, и снова павиан отклонил дуло. Тот попробовал еще раз. Павиан грустно смотрел на него, и солдат выстрелил.
       На одной из улиц Василий увидел горы трупов гражданских людей. Их выносили и выносили из-под земли.  Оказывается, при наступлении советских войск кто-то из немецких генералов дал команду открыть шлюзы и затопить несколько станций городского метро. Там, как оказалось, погибли десятки тысяч людей. Состояние улиц города было таким, что проехать по нему действительно можно было только лошадью.
К десяти часам утра Василий добрался до Рейхстага, слез с лошади, потихоньку поднялся по его ступенькам вверх к самим колоннам, облокотился об одну из них и, как ему показалось, только сейчас понял, что остался жив, что уже пришел час Победы.
       К трем часам дня он был уже в расположении своей батареи. И очень своевременно. Пришел приказ немедленно, маршем отправиться им в сторону Эльбы к городу Легнин для соединения с подразделениями 1174 стрелкового полка. Рано утром 11 мая они почти вышли к заданной точке. Оставалось перейти шоссе, чтобы опуститься к лесу, который был буквально в сотне метров  от эстакады. Медленно катились пушки по эстакаде, как вдруг прозвучал короткий хлопок, совсем не похожий на выстрел. Василий видел, как сержант Береза откинул резко голову назад, и в это время у него из виска ручьем потекла кровь. Уже через несколько минут его сердце перестало биться. Двое солдат тут же бросились в лес, и совсем скоро привели с собой совсем  мальчишку, лет 15-16. Был он одет в форму гитлерюгенда, в руках держал винтовку и был страшно напуган. Тут же допросили его, и он сознался, что это он выстрелил и убил нашего бойца.
       Никому не верилось, что не стало Березы. Для многих в батарее он был и другом, и наставником, побратимом по оружию. Не укладывалось в голове, что человек прошел всю войну, сколько раз смотрел смерти в глаза, а тут  погиб от выстрела какого-то юнца.
       Первым делом все кинулись застрелить паршивца, но потом их командир, старший лейтенант Болдырев принял решение привезти его в полк и сдать в спецчасть.
       Уже 15 мая стало известно, что их 1174-й мотострелковый полк отправляется на постоянное место в город Кёнигсберг.  Днем полковник Бурелович выстроил весь полк и вручил награды. Медаль за взятие Кёнигсберга и медаль за взятие Берлина получил и Василий. У всех было радостное и приподнятое настроение, но к вечеру в расположение их батареи прибыл офицер спецслужбы в синей форме с красной кокардой и с двумя вооруженными солдатами. В присутствии командира батареи Болдырева они разоружили Василия, отвели к машине и увезли в спецчасть дивизии СМЕРШ. 
       Допрос в СМЕРШе был недолгим. Такой же следователь, как это было и в январе после освобождения из лагеря, с жирными, лоснящимися от еды губами, добивался от него полного признания в преступлении перед Родиной. «За что, за какие заслуги оставили тебя живым в лагере фашисты»? – таков был основной вопрос. «С каким заданием остался жить, где и кто сообщники, где и что должны были сообща творить?»
– Я ничего не творил, я сражался за Родину, – ответил Василий. – Я воевал при взятии Кёнигсберга и Берлина и имею две боевые награды.
– Ты фашистский лазутчик, а свои медальки спрячь подальше. Я за годы войны насмотрелся таких героев….
– Я эти награды Родины заслужил в боях, на передовой, а вы….
       После этих слов последовал удар в лицо, и Василий потерял сознание. Очнулся он в камере, три дня его никуда не вызывали, ни о чем не расспрашивали. От удара очень распух левый глаз, он весь отек и не раскрывался.  На четвертый день его вызвали к другому следователю, и тот объявил Василию, что его отправляют в Советский Союз для проведения дальнейшего следствия.

-8-

1945 год, конец лета, Волынь.
       Близилась к концу настоящая, первая после войны жатва. В Украине постепенно устанавливалась мирная жизнь. На присоединенных к Украине землях Буковины, Галичины, Волыни, Тернопольщины медленно, но настойчиво укреплялся социалистический лад.
      В один из дней с самого утра начальник районного отделения милиции подполковник Козулин Иван Антонович созвал всех участковых района на экстренное совещание. Долго обсуждали оперативную обстановку в районе, распоряжения из области и под конец он сделал следующее заявление.
– А теперь, по всей видимости, нам осталось рассмотреть и не менее  главный вопрос. По оперативным данным в нашем районе действует наглая, хорошо вооруженная группа бандитов под руководством некоего Алекса. Никаких данных детально об этой группе нет. Это и не отряд, но и не чот. Что-то среднее. Состоит эта группа приблизительно из двадцати человек. По-видимому, группа готовилась или в Мюнхене, или где-то на полигоне в штате Техас не иначе, уж больно они настырные, наглые и действуют со смекалкой. Скрываются в заранее подготовленных точках, активно поддерживаются местным населением, так как отбитый у государства фураж, зерно, продукты – вмиг раздают крестьянам. Как вы знаете, только за последние два месяца были убиты трое участковых, разгромлены пять складов с продовольствием, уничтожены два участка милиции. В общей сложности за эти же два месяца сотрудников НКВД в нашем районе погибла почти сотня. Я располагаю информацией, что немалую лепту во всё это внес именно отряд этого Алекса. Теперь, что касается самого командира этих бандитов. Ни откуда он, ни где жил ранее, учился, и даже настоящего имени и фамилии никто не знает. Тем более нет и его портрета. Не располагаем мы даже образцом его почерка. Очень осторожный и подготовленный враг. В общем известно, что это молодой человек, лет двадцати пяти. Имеет правильные черты лица, высокий лоб. По рассказам людей, которым пришлось его видеть, составлен фоторобот. Художник-график из области составил его ориентировочный портрет. Вот черно-белое фото, можете все ознакомиться. Центр ставит перед нами задачу уничтожить этот отряд бандитов, а этого самого Алекса – уничтожить в первую очередь, а еще лучше поймать живым. Исходя из этого, товарищи участковые, любую, самую малую информацию представлять мне сюда ежедневно.
       Иван Антонович был человек прямолинейный, кого уважал, того уважал, кого ценил за деловые качества, того ценил. А вот бездарных, лодырей, кто лишь изображал спецов, тех презирал.  Михаил Суббота знал, что он родом где-то с Вологодской области, тогда еще губернии. Сам без всякой гордости как-то сказал, что единственный из села выбился в люди, стал красным командиром.
       В конце уже сентября совсем неожиданно для лейтенанта подполковник под вечер наведался к Субботе на его участок. Весь в пыли, даже его синее галифе теперь было серым.
– Вот целый день мотаюсь сегодня по району. В конце недели надо быть с отчетом в области. Требуют покончить с бандитами, ставят сроки, жмут со всех сторон, – первым делом заявил он.
       Приехал он на своем «виллисе», точно таком же, на каком Михаил возил его на фронте. Причем на этот раз сам за рулем. А еще вместе с ним на мотоцикле приехал совсем молоденький милиционер, вроде бы, как только окончил недавно семилетку. Иван Антонович сразу заметил, что Суббота с удивлением смотрит на мотоцикл, не совсем понимая его предназначения здесь.
– А это тебе подарок, лейтенант. Все участковые ездят на лошадях, а ты вот будешь разъезжать на трофейном мотоцикле. Он хоть и старенький, но надежный, видать, немало повозил уже немцев по Европе и Украине, а теперь будет возить тебя. Лошади для тебя у меня нет. Вот БМВ будет тебе вместо лошади. О делах поговорим уже завтра. Сегодня совсем уже у меня не осталось сил. Что там, в твоем «трактире» сегодня поесть что-то припасено?
– Конечно, Иван Антонович, без этого никак. Всё есть в достаточном количестве, – ответил Суббота.
       Когда Иван Антонович вспомнил о «трактире», то имел в виду, что сержант Суббота, когда возил его на фронте, то в своем «виллисе» всегда держал в «бардачке» запас спиртного. Так как сам он не пил, то все армейские сто грамм всегда собирал во фляги. Вот и приходили к нему все одолжить что-то выпить, а его «виллис» между собой прозвали «трактир».
       Михаил быстро сообразил всё на стол. Отнес кое-что перекусить и рядовому милиционеру и устроил его тут же на ночевку на хозяйский сеновал.
       Суббота сжал гранчак в руке, высоко поднял его кверху и промолвил:
– Будьмо, командир,–  так неофициально он и на фронте называл без посторонних Ивана Антоновича.
– Будьмо, будьмо, лейтенант,–  согласился подполковник.
       Он по-фронтовому выпил одним махом, даже не скривился по привычке. А Михаила немного даже скрутило от крепкущего самогона, обожгло внутренности, он даже икнул и тут же зажевал салом.
– Ну, и как тут обстановочка? – спросил начальник райотдела.
– Да есть кое-что про этого самого Алекса…
  – Выкладывай, не тяни, что именно это «кое-что»?
           – Вчера, уже ближе к вечеру прибегает ко мне мой сержант Передириенко и, почти заикаясь, говорит мне, что там-то и там видел, как вооруженный бандеровец зашел в хату, что на самом краю села. Я, недолго думая, хватаю автомат, командую ему: «За мной» и лечу на край села к тому дому, что указывает сержант. Оставляю его снаружи прикрыть меня, а сам ногой выбиваю дверь и влетаю в избу.
– Ну и что там, сам Алекс?
– А там, товарищ подполковник, стоит посреди комнаты малый, лет пятнадцати или четырнадцати, держит наготове карабин, направленный на хозяйку дома. Всё лицо у него в веснушках, еще сопли под носом, волосы на голове торчат в разные стороны. А глаза еще больше напуганные, чем у хозяйки.
– Понятно, дальше можешь не рассказывать, сам догадываюсь.
– Нет, расскажу, очень интересный малый. Забрал я его в участок, допросил. Оказывается, он уже почти неделю во рту крохи хлеба не держал. Нашел где-то карабин и ворвался в этот дом со словами к хозяйке: «Давай, старая, еду, иначе заявлю милиции, что помогаешь Алексу». Накормил мальчишку, а когда тот уже стал икать от полного живота и спрашиваю его: «Откуда знаешь про Алекса, мол, выдумки всё это, никакого Алекса нет». А он мне и выдал, что прошлый раз именно Алекс кормил его в последний раз. Он попал к нему в отряд и там бойцы своего командира именно так и звали. И еще, попросил я, чтобы мальчишка обрисовал портрет этого самого Алекса. Точь-в-точь совпадает с тем портретом, что я видел на фото у вас.
– Интересно получается. Рассказал этот малый тебе, в каком месте он видел этого Алекса?
– Конечно, случилось это на околице села Сильное.
 –Видишь, Суббота, подтверждаются мои сведения, что Алекс действует именно в нашем районе, между Луцком и Ровно. Почему не доложил мне сразу о случившемся?

-9-

1945 год, конец осени, Волынь.
      Был воскресный день, но Михаил, больше всего по привычке, отправился с самого утра к себе в участок. Решил рассмотреть в спокойной обстановке кое-какие бумаги, как неожиданно зазвонил телефон.
          – Это я, Мария Дмитриевна, – раздался в телефонной трубке голос молоденькой девушки.
      Она была выпускницей Харьковского педагогического института. Приехала по направлению в Западную Украину преподавать русский язык. Теперь работала во вновь открывшейся первого сентября средней школе в селе Журавичи.
         – Ой, как хорошо, что застала вас, Михаил Ефимович. Хотела вас спросить, не забыли вы свое обещание мне?
         – Вы меня извините, Мария Дмитриевна, знаете, дел так много…
         – Забыли, забыли, по голосу чувствую. А обещали вы мне помочь с дровишками для школы, а еще походить со мною по домам к моим ученикам. Не хотят посещать они мои уроки русского языка. С дровишками уже решили вопрос в сельсовете, а вот со вторым вопросом –  сложно. Наш милиционер, знаете, не вызывает особого уважения в селе. Здорово было бы, если бы вы подъехали и я с вами, как представителем власти, проведала и учеников и их родителей. Как ни как, а вы в офицерских погонах…
          – Виноват, Мария Дмитриевна. А давайте хоть сегодня мы и поправим сложившуюся ситуацию. На мотоцикле у вас я буду через полчаса. Подходит вам такой вариант?
         – Тогда я вас жду в школе.
      Михаил видел эту женщину, точнее совсем еще девушку, всего один раз. Но что-то сразу же, как магнитом толкнуло его к ней. Тогда она была одета в серенькое легкое пальто, с опущенным воротником и таком самом, под цвет пальто, берете. На ногах у нее были обуты, совсем не по женскому фасону – кирзовые сапоги.
      Теперь она встретила Михаила, ожидая его прямо на пороге школы, как бы вычислила секунда в секунду, когда тот приедет на мотоцикле. Такая же приветливая и сдержаная. По дороге говорили о всяких несущественных вещах, она при этом даже  вежливо поддерживала разговор. Немного стала жаловаться на председателя сельсовета, что тот иногда снимает детей с уроков по каким-то сельским мероприятиям.
         – Знаете, Мария Дмитриевна, – вставил и свои «пять копеек» в разговор лейтенант. – Задержать подозреваемого, посадить его в «холодную» и вызвать НКВД – это моё, а воспитывать председателя и, Боже избавь, вашего директора школы, это не моё. Допустим, наставлю я на вашего директора пистолет и стану командовать топить ему своевременно печки в школе, или не направлять детей на спортивные мероприятия, он тут же на меня напишет докладную в район и скажет: «Участковый Суббота намеренно хотел устроить теракт».
         – Ну вы такое скажете, Михаил, какой же это теракт?
      Он сразу заметил, что она сама перешла на общение по имени. «Значит тут что-то есть неспроста. Сама пригласила его помочь ей, сама и перешла на неофициальные отношения», – мелькнуло у него в голове.
         – А как же по-вашему? Он же здесь в селе должностное лицо, советской властью поставленный. А я на него пистолет.
      Тут они вместе остановились и их взгляды сошлись. Она стояла напротив него и как будто чего-то терпеливо ожидала, а заметив его встречный взгляд, опустила свои глаза вниз и даже отступила шаг назад.
      Михаил замолчал и подумал про себя, что если бы она вообще несла какую-то ерунду, говорила что-то неладное, он предпочел бы просто молчать, лишь бы видеть ее. Он чувствовал, что соглашался бы со всем, что она говорила и еще ничего не сказала. Такое  было с ним впервые, хотя имел, невзирая на войну, опыт общения с женщинами, как и всякий мужик его возраста. Но эта, Мария Дмитриевна,  –  что-то другое и это не передать никакими словами ни тогда, при первой их встрече, ни сейчас. Он знал, что в школе нет учителя украинского языка. Точнее сказать, учительница есть, а к работе ее не допускают, так как двое ее родных братьев в УПА, а старшая сестра осуждена за пособничество бандитам. И еще, сама учительница во время оккупации немцами была членом местной организации «Просвита». А это националистическая организация. Так что, как не крути, работать такой учительнице в советской школе нельзя.
      Зашли в первый дом. Родителей, как назло, дома не оказалось, а вот детвора – все жались к теплой еще печке. Михаил держался как-то в стороне, чтобы не пугать зря детей своим присутствием. Быстро понял, что здешние дети уже привыкли, что от людей в форме ничего хорошего не   ожидать.
          – Коля Малик, скажи нам пожалуйста, почему ты не посещаешь именно мои уроки, может ты голоден? –  обратилась Мария Дмитриевна к своему ученику.
         – Пачему я голоден? Голодны мы все. А Татко и мамка запрещают мне ходить на ваши уроки. Говорят, что русский нам ни к чему. Что рано или поздно, всеровно советы уйдут, что нечего им здесь делать.
         – А с твоим татком, Коля, будет отдельный разговор! И говорить с ним буду не я, а вот товарищ милиционер! – Мария Дмитриевна при этих словах кивнула в сторону участкового. – Вас, дети, политика не должна интересовать. Вам надо сегодня учиться и учиться.
      В других домах ситуация была не более утешительна. Иногда даже предлагали садиться за стол, пытались чем-то угощать. Но чувствовалось, что всё это не от души, а так, чтобы отвязаться в даный момент. Не любили здесь люди советов, не любили даже украинцев, которые были на службе у них. А что уже говорить об учительнице русского языка.
      Назад в Домашов Михаил Суббота ехал уже под вечер. Слепил глаза первый снежок. Ничего плохого не предвещало. Что-то необычное закралось у него в душу. Сегодня лейтенант пообщался с прекрасной женщиной и теперь он ехал на свой участок работы, переполненный каких-то необычных ощущений. Какое-то темное пятно показалось ему на дороге, и он слегка притормозил, уменьшил скорость и в этот миг ощутил резкий удар в грудь. Уже падая с мотоцикла понял, что ему преградила путь неожиданно натянутая поперек дороги веревка. Его мотоцикл отлетел далеко в сторону, а он свалился на обочину дороги. Первым делом попытался нащупать свой автомат, но довольно быстро сообразил, что он лежал в коляске и теперь его не достать. Двое молодых парней склонились над ним, в лицо ударил луч карманного фонарика.
         – Живой он, живой, Микола, никакой черт его не хватит, – отозвался кто-то.
          – Ты ж глянь, что за птица нам попалась, лейтенант милиции. Да в погонах, куда ж там, хоть на парад выставляй, – отозвался другой.
          – Давай, вяжи ему руки, приведем к командиру, он решит что с ним делать.
      Михаила связали и бросили в коляску мотоцикла, как мешок соломы. В такие ситуации он еще не попадал. Даже на фронте всегда оставался в самые трудные моменты какой-то выход. Сейчас же у Субботы, казалось, всё обернулось не в его пользу. То, что он попался бандеровцам, у него небыло никакого сомнения. Что его ожидает, он тоже знал. Теперь он лежал, скрюченный в коляске, без какой-то возможности даже пошевелиться. Бандиты быстро завели мотор мотоцикла и они поехали. Михаил не мог никак сориентироваться, куда его везут. Но ехали недолго. Потом мотоцикл оставили, а впоследствии его повели через лес, но с завязанными глазами. Пробирались сквозь чащи не меньше часа. А далее Суббота почувствовал, что его ввели куда-то вниз и лишь после этого сняли с глаз повязку. Оказалось, что это была землянка. На столике стояла керосиновая лампа, а над какими-то бумагами склонился человек.
         – Ну и кого это вы мне приволокли, Карась? – обратился человек в землянке к бандеровцам.
           – А вы погляньте, командир, какая птица нам попалась, вся в погонах, ну будто прямиком с самого Кремля.
      Лишь только человек обернулся и его лицо осветила лампа, как Суббота тут же узнал его. Без всякого сомнения перед ним был Алекс. Точнее сказать, что теперь лейтенант был перед ним. И нос, и овал лица, и губы – всё совпадало с фотороботом, который видел участковый в районном отделении милиции у Ивана Антоновича.
         – Батеньки, как нам повезло! Да это же собственной персоной участковый из Домашив лейтенант Суббота, – почти с иронией прокоментировал прибытие участкового к бандеровцам Алекс. – Как говорится: «Не идет гора к Мухамеду, так идет он к ней». Не придется, хлопцы, нам добираться в Домашив за кем-то из людей оттуда, вот Суббота и даст нам нужную информацию. Дашь информацию, Суббота?
      Именно с этими словами Алекс обратился первым делом к Михаилу.
         – Смотря какая информация. Если касается служебной, то и не надейтесь.
         – Ну зачем нам, скажи пожалуйста, товарищ участковый, твоя служебная информация. Для нас она пустой звук, пыль можно сказать. Ты вот что, всего лишь скажешь нам, знаешь ты одного человечка или нет и кто он такой. Вот и всё. Это же чисто гражданская информация. Не идти же мне лично к вам в сельсовет и просить об этом самого голову? Ты уже здесь, так будь любезен, опознай человека – и всё. Тем более, беспокоиться о своем будущем тебе не стоит. О нем ты прекрасно сам догадываешься. Тебе уготовано четыре грамма свинца, вешать не будем. Карась, давай быстро к Дубу, пусть он доставит ко мне этого чмыря, что у него, – дал команду Алекс.
      Уже через несколько минут в землянку ввалился «детина», килограмм так на сто тридцать. Одной рукой он держал не кого иного, как именно Максима Лысенко, заведующего складом в сельпо. Суббота сразу же его узнал, человека из другого ведомства, как осветил его Иван Антонович. У Субботы не было никакого сомнения, что тот был особистом и занимался в их селе спецзаданием. Но о самом спецзадании Суббота не имел ни малейшего понятия.
        –  Ну что, лейтенант, знакома тебе эта личность? Кто он, ОУНовец, член «Просвиты» или член сельсовета? А может агент самого Гитлера?
         – Да никакой он не член и не агент. Этот человек живет в нашем селе, работает заведующим складом в сельпо, товарищ Лысенко Максим. А что тут такого секретного, его у нас каждая дворовая собака знает, – заметил Суббота.
        –  Мразь ты бандеровская, Суббота, – почти со слюной изо рта выпалил на это Лысенко. Что, уже на службу к бандитам записался? Теперь тебе гарантирована петля на шею, запомни это. Мы тебе это не простим и твоим деткам-вышкребкам икнется это.
         – Ты, паскуда, рот свой закрой. Я два года фашистов бил, на фронте кровь проливал. А потом, после ранения бандитов в Сталино ловил. А ты где был? Уверен, где-то в кабинетиках отсиживался, галифе свое жопой протирал?
        – Я врагов народа, вроде тебя, находил, такое задание мне поставил товарищ Сталин.
         – Ладно! Ладно! Вы этот спектакль кончайте, –  вмешался Алекс. – Для меня вы оба преступники и не только. Преступники вы оба перед народом Украины, что годами измывались над ним с вашей политикой товарищей Ленина и Сталина. Если не конкретно вы, так такие же. Кто из вас прав, кто виноват, будете разбираться уже там, на небе.
         – Дуб, забери обоих в холодную, да покрепче свяжи их вместе. Именно вместе, спина к спине, чтобы не перегрызли друг другу за ночь глотки. А завтра мы примем решение, что кому, кто и что заслужил, – дал команду Алекс.

-10-

1945 год, конец осени, Волынь.
      Не прошло и часа, как Михаила снова завели в землянку к Алексу. Он даже обрадовался этому. Если прямо сейчас порешат с ним, то так тому и быть. Не понятно ему было лишь одно, зачем понадобилось Алексу вот это ничтожество, Лысенко? Тот жил уже много лет в их селе. Ну какое он, спрашивается, мог там выполнять «особое задание»? То, что он ссучился и дал знать о схроне в Журавичах, так там этого схрона и не оказалось совсем. По всей видимости, это было ложное сообщение. Может быть, он просто психически больной человек? Тогда ему место в психлечебнице.
      Михаила ввели в землянку и усадили на табурет.
         – Дуб, развяжи ему руки. От нас здесь он никуда не денется. А если будет «прыгать», я дам ему отпор. Иди, отдыхай пока, – приказал Алекс.
        – Послушай, Суббота, я вот поразмышлял здесь время, и у меня возник к тебе вопрос. Почему мы с тобою, оба украинцы, почти ровесники, а сейчас фактически по разную сторону баррикад? Пусть твой начальник, этот самый, как его, подполковник Козулин. Он же враг нам с тобой, москаль. Иными словами, «зайда» в нашем доме, оккупант. А мы, что мы с тобою не поделили, почему боремся за разное, ты – за советскую власть в Украине, я – за свободную, вольную, демократическую и суверенную державу Украина? По твоему говору слышу, что ты не из восточной или центральной Украины. Откуда ты родом, где родился, где жил? Кажется мне, что больше всего ты из подолян или волынян.
         – А мне и нечего скрывать, – ответил Суббота. Я как раз – волынянин, до двадцати жил именно здесь с родителями. Но в сороковом, когда началась у нас в селе коллективизация, отец слегка дал волю своему языку, нависла угроза ареста и выселения в Сибирь. Бежали в Сталино, вот там и скрывались. Отец работал шахтером, а я водителем. Из Сталино и ушел в армию. А там война, тяжелое ранение, контузия, демобилизация. Работал опером в милиции. Вот теперь здесь участковый.
         – Уверен, все твои ровесники, друзья детства – все были или есть в УПА. Не приходилось встречаться вам уже здесь? Как оно, не стыдно смотреть им в глаза?
– А за что мне, должно быть стыдно? Я, Михаил Суббота, теперь за советов, кладу свою жизнь во имя того, чтобы на нашей с тобой земле не было никаких оккупантов. Ладно, поляки были для украинцев здесь оккупантами, немцы были оккупантами. Здесь всё ясно. А что вам, бандеровцам, бойцам УПА советская власть пришлась не по душе? Сколько лет наши народы мечтали о том, что Украина будет объединена. Большевики объединили Украину, теперь у нас одна страна.
   –  Подожди, лейтенант, ты в школе учился еще при Польше? Тебе что, там не рассказывали учителя, что 24 января 1918 года, произошла злука Западно-Украинской НР и  была образована Украинская Народная Республика. Большевики утопили ее в крови и разделили вместе с Польшей, Чехословакией и Австро-Венгрией? Это сейчас, снова украинские земли воссоединены. А сколько украинской крови для этого пролилось? В действительности Украину никто не освобождал! Как минимум за последние триста лет! При Польше вас, западников, сажали в лагеря и тюрьмы, когда вы хотели своего государства. Теперь снова западники не хотят советов, борются с ними, потому как пришли москали, и они снова в тюрьмах и лагерях, Советский Союз – не их держава. Он убивает их, морит голодом, издевается, пытает, морозит в Сибири.
    – Что-то мне не совсем здесь всё ясно, – заговорил Суббота. – Ты, Алекс, или как там тебя звать, как я чувствую по твоему диалекту, не западник, а ревностно стоишь за него. Я - западник, а верю советам и стою за них. Всё сойдется, если мы с тобой поменяемся местами, я стану думать как ты, а ты – как я. Вот тогда станет всё ясно.
    – А не надо нам с тобой, Михаил, меняться местами. Просто тебе, как бывшему западнику надо поменять свое мышление, отойти от той мишуры, которую насадили советы тебе в голову. Сам подумай, почему, когда пытает и расстреливает  НКВД – это благо, а когда это же самое делает гестапо – это зло?
    – Государственная безопасность выявляет врагов советской власти, здесь всё ясно.
–  Правильно. Гестапо выискивает врагов Гитлера, коммунисты – тех, кто против Сталина. А их методы, Михаил, одни и те же! Кровь из нашего брата-украинца они все выпускают одинаково. И нам одинаково болит, кто бы нас ни пытал– коммунисты или фашисты. Ты не задумывался, почему кто не приходит на нашу украинскую землю, приходит и не дает свободу, а лишь меняет ржавую колючую проволоку на новую. Где здесь освобождение при советах ты видишь? Какое освобождение в Украине, когда по периметру ее конвой. А у людей отбирают последнюю горсть пшеницы. Везут ее или на восток Союза, или на запад, уже в новые, социалистические страны. Я, Михаил, советский голод в тридцать втором и тридцать третьем сам пережил, знаю не понаслышке что это такое.
– Мы здесь при Польше тоже не икру ели. В нашей семье, двое моих родных, братик и сестра, что старше меня, умерли. Сестра от болезни, а брат именно от голода.
– В общем так, Михаил Суббота, давай мы с тобой заключим некий меморандум. Я тебе оставляю жизнь, а ты мне делаешь маленькую услугу.
– Никакие услуги тебе я делать не собираюсь. Никогда Суббота не был предателем, никогда он врагу не делал услуги. Если хочешь прикончить меня – кончай, а на уступки тебе я не пойду никогда.
– А вот это самое слово « никогда» ты лучше здесь не употребляй. Да и не услугу я тебя прошу делать. Всего лишь доложи обо всём, что произошло с тобой сегодня ночью своему цепному псу Кремля, подполковнику Козулину. И еще скажи ему, что отряд Алекса не воюет с мирным населением. Вот и всё. Разве не стоит это твоей жизни? Только давай без дуростей. Те же мои двое бойцов доставят тебя на мотоцикле на то же самое место, где ты и попался нам. А дальше уже действуй сам. А что касается нашего разговора, то сама жизнь всё поставит на свои места. Как сказано в Екклесиаст: «Преимущество мудрости пред глупостью такое же, как и   преимущество света пред тьмою» Читай книги, Михаил, и делай выводы. А еще в Екклесиаст отмечено, что: «Всему свое время. Время разбрасывать камни и время собирать их; время обнимать и время уклоняться от объятий»…

-11-

1945 год, конец лета, Колыма.
       В этот день в перерыве Василий отпросился у бригадира и сбегал в спецчасть лагеря, чтобы узнать, как продвигается следствие по его делу. Майор, сидевший там, недовольно закусив нижнюю губу, все же порылся в бумагах и сообщил ему, что его дело давно направлено в Киев, в отделение государственной безопасности НКВД. Что теперь все зависит от того, как они быстро решат все его вопросы, и что уже от них зависит, или его к стенке, или на свободу.
       Он пришел на работу и обо всем рассказал Мизину. Полковник внимательно его выслушал и сказал:
– Если твои дела уже передали в НКВД, значит, для тебя что-то светит хорошее, во всяком случае, не вышка.
       А вечером, перед отбоем Василий услышал разговор между Барчуком и Умолимовым, двумя политическими:
– Да, забыл, ведь тебя тут один спрашивал, – сидя на краю нар, обратился к Барчуку Умолимов.
– Это где же?
– Со вчерашнего эшелона. Их на работу распределяли. Один тебя спросил. Я говорю: «Случайно знаю, я с ним случайно четвертый год рядом на нарах сплю». Он мне назвался, но фамилия вылетела из головы.
– А он какой по виду? – спросил Барчук.
– Да знаешь, плюгавенький, шрам на виске.
– Ох! – вскрикнул Барчук, – неужели Магар?
–  Во-во.
– Да это же мой старший товарищ, учитель мой, он меня в партию ввел! О чем он спрашивал? Что говорил?
– Обычное спрашивал – какой у тебя срок? – я сказал: просил пять, получил десять. –  Теперь, – говорю, – кашлять стал, освободится досрочно.
      Барчук, не слушая Умолимова, повторял:
– Магар, Магар. Он работал одно время в ВЧК. Это был особый человек, знаешь, особый. Все товарищу отдаст, шинель зимой с себя снимет, последний кусок хлеба товарищу отдаст. А умен, образованный. И чистых пролетарских кровей, сын керченского рыбака.
       Он оглянулся и наклонился к Умолимову.
– Помнишь, мы говорили, коммунисты в лагере должны создать организацию, помогать партии, а абрашка Сеня спросил: «Кого же в секретари?» Вот его.
– А я за тебя голосну, – сказал Умолимов, –  я его не знаю. Где найдешь его,  десять машин с людьми пошли на лагпункты, наверное, и он поехал.
– Ничего, найдем, ах, Магар, Магар. Значит, спрашивал обо мне?
Умолимов сказал:
         – Чуть не забыл, зачем к тебе шел. Дай мне бумаги чистой. Вот память стала.
        – Письмо?
– Нет, заявление Семе Буденному. В армию буду проситься.
– Не пустят.
– Меня Сема помнит.
– Политических в армию не берут. Вот дадут наши шахты больше угля, и за это бойцы спасибо скажут, там и твоя доля будет.
– Я в войска хочу.
– Тут Буденный не поможет. Я Сталину писал.
– Не поможет? Шутишь,  Буденный – поможет! Иль тебе бумаги жалко? Я бы не стал просить, но мне в КВЧ (культурно-воспитательная часть) бумаги не дают. Я свою норму использовал.
– Ладно, дам листик, –  сказал Барчук.
     У него имелось немного бумаги, за которую он не должен был отчитываться. А в КВЧ бумагу давали счетом, и надо было потом показывать, на что использована она.
       Вечером в бараке шла обычная жизнь. Василию надоело слушать разговор этих старых партийцев, и он решил слегка подремонтировать свои старые армейские штаны. Достал иголку и только стал заводить в ее ушко нитку, как клубочек ниток вырвался у него из рук и покатился в самый дальний конец барака. Впотьмах, он стал идти по нитке, чтобы забрать  его, низко наклонившись к самой барачной земле.
– Ты что здесь вынюхиваешь, «предатель советского народа»? –  услышал вдруг почти над своим ухом Василий.
       Это был «козырный» по кличке Шкворень. Он был худющий и высокого роста. Но у «козырных» всегда бегал в шестерках. Те обернулись все вместе, посмотрели на Василия, словно просветили его рентгеном и, не бросив единого слова, продолжили свою игру в карты. Но Шкворень все не унимался.
– Может, потешишь благородную компанию рассказом о своих «подвигах» в союзе с фашистами против нашей Красной Армии? Пока мы тут горбатились в шахтах, добывая уголек для народа, ты работал на фашистов? Так расскажи нам об этом…
       В это время за их спинами вдруг раздался голос полковника Мизина:
– Шкворень, оставь парня в покое. Он Кёнигсберг брал, и Берлин брал, имеет на этот счет награды Родины, пока ты тут сраку протирал, играя в карты.
       Все братки «козырных» вместе повернули в их сторону головы и самый старшой их сказал:
– Шкворень, иди-ка ты отдыхать с твоими рассказами, посиди на параше, проветри свои мозги….
       Уже когда дали отбой, Василий улегся на свои нары и понял, как близко сегодня к нему подобралась старуха с косой….

-12-

1945 год, конец осени, Колыма.
       Иногда, махая топором, Василий думал о том, что разница между концлагерем фашистов и лагерем в Союзе все же была. У немцев он был среди чужих, в логове фашистов. И издевались над ними там в большинстве своем - немцы. Были в лагере служаки из российских националистов или уральских казачков, были и подонки типа Федорчука – надзирателя. Но их было мало. Не они правили там «бал». Здесь же была совсем другая картина. Кругом были свои. Разговаривали на разных языках, но в основном на русском. Все друг друга понимали. А вот человеческого понятия кругом не было. Технически все лагеря были похожи, как бы проектировала их одна и та же рука. У немцев, правда, был поставлен хорошо крематорий. Здесь, у своих, хорошо отрепетированы расстрелы, а дальше яма. Благо, кругом необозримые просторы Родины. Ям коллективного захоронения можно накопать миллионы. А уничтожить при этом сотни миллионов. И никто ничего не заметит. Все одним стадом будут ходить, осуждать, вешать, расстреливать, громить, морить голодом. Одним стадом безмолвно будут на собраниях выступать в поддержку правильной политики партии и ее вождя в борьбе с «врагами народа». Одна проблема: чтобы всегда при любых обстоятельствах был враг. Тогда сразу же появляется задача – его уничтожить. Тогда все силы народа необходимо напрячь, затянуть поясочки, сдать последнюю копейку на государственный заем – но врага уничтожить. И неважно кто он, этот враг: финн, поляк, венгр, чех, татарин, украинец или чеченец. Главное, чтобы он был. Тогда никто не будет задумываться, почему у людей нет жилья, почему люди не доживают до пенсии, спиваются, бьют жен и детей, воруют, убивают.
      Рядом с ним махал топором грузин Амонидзе. Когда стали на перекур, завели на эту тему разговор.
– Знаешь, что я подумал,– вдруг заявил тот.  – Я уже завидую не тем, кто на воле. Я завидую тем, кто попал в немецкий концлагерь. Как хорошо! Сидеть и знать, что бьет тебя фашист. У нас ведь самое страшное, самое трудное –  свои, свои, свои, у своих.
       А дальше он поднял на Василия печальные большие глаза и добавил:
– А мне сегодня Перекрест сказал: «Имей в виду, кацо, дам тебе кулаком по черепу, доложу на вахте и мне благодарность будет –  ты последний изменник».
      Сеня Вайнштейн, сидевший на соседних нарах, вечером в бараке вдруг громко во всеуслышание заявил:
– Надоело жрать каждый день эту лагерную похлебку. Хочу суп с куриными ножками….
      У Василия болел живот, и он уже несколько раз вечером бегал на улицу, в их общественное заведение. А когда возвратился в барак, услышал продолжение Сениного разговора.
– Борщ со свининкой и в будни, и в праздники.
– У нее грудь, ты не поверишь.
–А я по-простому, – баранину с кашей, зачем мне ваши майонезы, граждане…
– Видел, как позавчера комбриг обрадовался, когда его позвали? – Барчук обратился к Сене.
– А ты огорчился, что не тебя позвали? – сказал Сеня.
      Барчук с той особой ненавистью, которая рождается болью от справедливого упрека и подозрения, сказал:
– Читай свою душу, а в мою не лезь.
      Сеня по куриному полузакрыв глаза:
– Я? Я даже огорчаться не смею. Я низшая секта, неприкасаемый. Слышал мой разговор с Колькой?
– Ну, слышал. Не надо было жмотничать. Отдал бы Кольке свои ботинки, получил бы тапочки взамен. Зато жив бы был, может быть…
       Уже несколько дней прошло, как полковника Мизина вызвали на допрос. Василий уже волновался. Всякие мысли лезли в голову. Неужели все так вот просто. Вызвали, дальше стенка, пуля в  затылок, а дальше все, конец. И так нежданно наступит и твое «скоро».
      Не появился полковник и к концу сентября. Всякие попытки Василия узнать что-либо в спецчасти лагеря, ни к чему не привели. И тогда он решил попросить что-то узнать о полковнике у Барчука. Тот на эту просьбу кисло скривил лицо и ничего не ответил. Но через несколько дней сказал ему, что Бархатный кое-что узнал у охранки:
– Повезли нашего полковника по этапу в Москву. Больше всего, ему конец, – сообщил тот.
      Теперь Василий снова остался один, без друга, без советчика. Не было  на кого опереться, от кого услышать напутствие. Не было  спины, готовой прикрыть его в трудную минуту.
     А в первых числах октября и его вызвали в спецчасть лагеря. Сам майор Бобков вел его допрос.
– У нас имеется информация, что вы несколько раз были в разведке во время боевых действий. С кем конкретно из немцев вы имели контакт? Получали от них какие задания,  что передавали вы немцам? –  был его вопрос.
– Я был в разведке несколько раз, и всегда выполнял лишь роль переводчика.
– Нам об этом известно. Но есть сведения, что вы лично вели разговоры с некоторыми пленными. Была ли у вас информация от них, о которой не знали остальные разведчики? – был следующий его вопрос.
– Я могу дословно все рассказать, но для этого мне потребуется время, чтобы вспомнить, а лучше обо всем написать, – ответил Василий.
– В таком случае даю вам время до утра все вспоминать, а завтра утром  вы должны явиться сюда и изложите все на бумаге.
       Всю ночь Василий не сомкнул глаз. Он все думал и думал, вспоминал все подробности его рейдов в разведку. И как брали языка, и как ходили в длительный рейд, и как выходили, чтобы разведать огневые точки. Вспомнил он и те допросы пленных у комбата и командира полка. Все вспомнил до деталей. Слава Богу, память у него всегда была отличная.
       На следующий день он явился в спецчасть и все изложил на бумаге. Майор Бобков долго читал его «воспоминания», затем попросил его поставить внизу свою подпись, дату, и на этом все закончилось. Он лишь сообщил, что эту информацию затребовал Киев, и что уже сегодня она будет отправлена туда.

-13-

1945 год, декабрь, Волынь.
      Чтобы отрапортовать в Киев о новых достижениях в коллективизации сел в области перед самым Новым 1946 годом в село Сильное, что поблизости Ровно, на митинг, который собрал председатель сельсовета в своем сельском клубе, прибыли и представители областного центра. В народе их называли просто ПОЦы. После короткой речи председателя на трибуну по очереди стали подниматься и они с речью. Уполномоченные разными угрозами пугали колхозников, чтобы те вовремя и в заданных количествах выполняли «сдачу» и со своих приусадебных участков земли. Тем, кто срывал план сдачи еще и в колхозе, обещали по очереди оформить «путевки» в Сибирь. Теперь уже никаких намеков не было. Говорили четко – СИБИРЬ. Пришедшие в их края жидо-большевики теперь уже не заигрывали с местным населением. Да и те уже давно перестали им подносить хлеб и соль.  В передних рядах зала сидел и Левко Гмыря со своей женой.  Она постоянно одергивала своего мужа, так как тот то и делал, что с кем-то или громко разговаривал, или над кем-то подшучивал. Не один раз его ставил на место и сам председатель. На этот раз Левко почти на самое ухо своему куму прошептал: «Смотри, кум, как легко отличить в президиуме нормального колхозника от ПОЦа».
          – А как? – переспросил тихонько тот.
          – У всех ПОЦов ряшки, как у моей свиньи рыло, а все наши колхозники худющие как щепки.
      После этого оба кума так громко стали смеяться, что весь зал стал шуметь.
      На вот этих ПОЦов крестьяне села уже давно жаловались повстанцам. Вот почему на этот раз Алекс решил проучить их. Близились праздники Нового года и Рождества. Он решил всех бойцов отряда распустить, чтобы те отдохнули в домашней обстановке и хорошо провели праздники. Каждый боец имел «тепленькое местечко», где мог и затаиться при необходимости и провести время праздников. А вот на сельский митинг Алекс направил всего троих своих наиболее опытных бойцов.
          – Подходим к клубу. Ты, Кувалда, остаешься на крыльце.  Мы с Лесовиком заходим в зал, а я иду прямо на сцену, – приказал Брова.
      Всё произошло довольно быстро. Двери зала резко открылись. Двое хорошо вооруженных повстанцев зашли туда, и один из них скомандовал:
          – Мы украинские повстанцы, – так обратился Брова прямо со сцены. – Все, кто здесь собрался, ведите себя спокойно. Вам ничего не угрожает. У кого есть оружие – пусть не решается стрелять. Клуб снаружи окружен, под окнами установлены два пулемета и один у дверей. Пока что из зала никому не выходить.
      Было видно, как все сельские чиновники слегка затряслись, а ПОЦы побледнели. А некоторых из них даже стала трясти лихорадка. Лесовик обошел весь зал и собрал оружие, у кого оно было.
          – Корень зла, – продолжил Брова, – не в этих вот холуях, ПОЦах, как вы их называете. Эти пиявки есть лишь орудие в руках российских большевицких оккупантов, которые по-своему хотят воспользоваться и нажиться на вашем угнетении и обидах. Правильно говорю?
     Никто на его вопрос не обозвался. Зал затаился лишь в ожидании.
         – Да вы не бойтесь! Хоть раз в жизни проявите отвагу сказать то, как думаете. Попробуйте и убедитесь, как легче станет на душе, – подшутил он.
      В зале стояла гробовая тишина. Все в президиуме сидели бледные с опущенными нижними челюстями и открытыми ртами.  Но в людей глаза блеснули светом, ожили. Говорили глаза, а уста молчали. Они все знали, что, когда пройдет, как бы в кино, вот это неимоверное предпраздничное действо, через несколько часов их каждого в отдельности будут выслушивать гебисты. За единственное слово «Да», или «Правильно говоришь», им придется платить годами концлагерей. Брова знал, что теперь крестьяне, колхозники уже очень утихомирены, рассудительны и на жизнь смотрят реально. В их психологическом состоянии они были уже не способны даже на самую маленькую отвагу, хотя каждое геройство кроет в себе элемент безрассудства и нереальности.
      После этого двое бойцов сорвали со сцены портреты Ленина и Сталина и вручили их ПОЦам. «Рвите их», – приказали они. Те вмиг поменяли цвет лица. Вместо бледности они стали почти алые. Видно было, что они сомневаются. «Заберите их у нас, помилуйте, только не заставляйте уничтожать портреты вождей», – заголосили они хором.
          – Рвите или погибнете за Сталина, – приказали бойцы и наставили на них автоматы.
      Медленно те стали рвать на кусочки портреты. После этого бойцы заставили всех чиновников стать перед залом на колени и повторять за Бровой: «Простите нас, люди, наше наглое поведение. Отныне обещаем вам вести себя по-людски с вами».
      Чиновники повторяли за Бровой слово в слово. Даже к концу, как показалось ему, с охотой и радостью. Бойцы еще немного поговорили с крестьянами и покинули клуб, предупредив всех, чтобы не покидали зал раньше, чем через двадцать минут. Люди в зале были в приподнятом настроении, тихо шумели, кивали в сторону чиновников, приговаривая: «Так этим мерзавцам и надо».
      Уже через несколько дней во всех селах, во всей округе народ гудел, что в клуб вошли два десятка повстанцев, все одетые в американскую форму, все приехали на джипах с пулеметами на капотах.


                -14-

1945 год, декабрь, село Ставище.
         В этот день в доме у них собралось много гостей. Почти все родные и друзья Василия со всего села пришли к ним, чтобы встретиться с ним, вместе порадоваться его возвращению с войны.  В этом старинном казацком селе издавна повелось поддерживать родственные отношения. Даже троюродный брат или сестра здесь считались очень близкой родней. А если учесть, что по матери Василия здесь, в селе жили еще ее шесть сестер, а по отцу еще  сестра и  брат, то можно представить себе, сколько  родни здесь только собралось.
        Мать не пожалела всех своих сбережений, но накрыла изысканный, как для села, стол.  Благо, самогонки здесь было хоть отбавляй. Никакая власть, в том числе советская, не могла запретить производить ее здесь для своих потребностей. Украинская земля  щедро дарила крестьянам урожаи сахарной свеклы,  так что сырья для самогоноварения здесь было в избытке.
       Пелагея Васильевна, мать Василия, была портнихой «высшего разряда». Она обшивала, как минимум, полсела. Поэтому даже в самые  тяжелые годы, когда с тканью как в селе, так и в городе было сложно, у нее в сундуке и в шкафу всегда лежали целые тюки ее. Часто обворовывали мать. Она рассказывала, что еще в ее молодости однажды воришки за одну ночь сделали подкоп под ее шкаф. И пока все спали, они вынесли  всю ткань. Поэтому на ночь всегда ставни на окнах у нее были плотно закрыты. Двери на ночь тоже закрывались. Хотя днем все было открыто настежь. Самым надежным замком днем был веник, который ставили под дверь, если дома никого не было.
       За столом правил в этот день двоюродный брат Василия Иван Богдан. Он был в солдатской гимнастерке, и его грудь вся была увешана военными наградами. Прошел войну он  рядовым, начиная с сорок третьего года, был автоматчиком, разведчиком. Не один раз брал «языка». Василий же был одет в пиджак, который ему сшила мать еще до войны и никаких наград у него на нем не было. Лишь после пятой или десятой чарки кто-то вдруг заявил:
– Вася, а как же ты воевал, расскажи?
       На этот выход Василий спокойно и интеллигентно парировал:
– Воевал доблестно, мужики, как все солдаты и офицеры Красной Армии. Бывал и в разведке, был переводчиком, артиллеристом. На стене Рейхстага собственноручно расписался….
– А какие награды Родины имеешь? – все тот же голос спросил.
– Иконостас у меня, достойный, не сомневайтесь….
      Гуляли тогда долго и на второй, как водится, и на третий день. Из их семьи здесь не было только отца, Якова Прокопьевича, который умер еще в 38-м, и младшего брата Василия, Шуры. Он пропал без вести еще в 41-м. Свидетелем того был как раз Иван Богдан. Поминали за столом, как водится, отца и Шуру, как без вести пропавшего.
       Сразу после Рождества Василий отправился в сельскую школу. Там его очень по-дружески принял директор, Шатко Сергей Иванович, зачислил  в штат школы учителем истории и немецкого языка и уже после окончания зимних каникул тот приступил  к работе.
       В их педагогическом коллективе были одни женщины, кроме Василия Яковлевича и директора Сергея Ивановича.
       Уже с первых дней работы в школе у Василия стали не складываться отношения с ним. Уж очень сильно Сергей Иванович хотел выглядеть во всем правильным, чистым, изысканным. Василию Яковлевичу все это было не по душе. Его старший коллега из кожи лез, чтобы походить на ледяную глыбу, которая двигалась плывущей по морю жизни, но только верхней ее частью, что отражала волны, слушала шум и плеск воды, дышала. Все остальное, это была ее нижняя часть, которая скользила в холодном мраке. По мнению Василия как раз она, подводная часть, и придает устойчивость и плавучесть той, верхней части. Поэтому он стремился, чтобы в коллективе была дисциплина, порядок, а Сергей Иванович хотел быть всем хорошим, со всеми по панибратски заигрывал.  Каждый из них всегда имел противоположное мнение по одному и тому же вопросу. Вскоре их обоих вызвали в районо, в поселок Новоукраинка, где заведующий предложил, чтобы в их школе, как и положено, по штату школы был завуч. Там же и определились. Завучем был назначен Василий Яковлевич.


-15-
1945 год,  декабрь, Волынь.
      Первый день зимы подарил всем снежную и морозную погоду. После встречи с Алексом, Михаил решил немедленно ехать в район и обо всём случившемся доложить непосредственно начальнику райотдела милиции. Рассказывать все свои похождения по телефону он не хотел, да и понимал, что рапорт придется писать однозначно, может быть, даже в КГБ.
      Мотоцикл нес его по снежной дороге. Теперь у лейтенанта Субботы в помощниках был всего лишь один милиционер, сержант Степан Бебешко и с десяток «ястребков». Это были люди, в основном набранные из местного населения. Особого толку от них практически не было, да и из оружия им выдавали только старые карабины. Суббота в участке оставил сержанта, а сам отправился в район. Теперь он четко представлял, кто такой этот Алекс, знал, что тот со своим отрядом точно базируется и действует в районе между Луцком и Ровно, что это не многочисленный отряд. И самое главное, что от Субботы тот всего лишь хочет, чтобы подполковник знал, что он, Алекс, не воюет с гражданским населением. Вот с чего бы исходит такое пожелание главаря бандитов и какие тот преследует цели –   лейтенанту очень хотелось услышать от своего начальника.
      Подполковник Козулин Иван Антонович был тот еще волчище, четко знал свое дело. Войну прошел от звонка до звонка. Да и теперь уже лейтенанта Субботу изучил хорошо. Не одну сотню фронтовых дорог проездили вместе с ним на американском «виллисе». Все было, и под бомбы попадали, и в засаду немцев, и даже было, что вытягивали друг друга из болотных топей белорусских лесов.
      Он выслушал внимательно своего участкового. Много курил, пока Суббота в подробностях рассказывал о своей встрече с Алексом. Не часто ведь такое случается, что участковый милиционер попадается в лапы главаря бандитов, и тот отпускает его живым. Снова и снова начальник просил пересказать подробно некоторые моменты, а в конце усадил Михаила за стол и приказал обо всём изложить в рапорте. Написанный Михаилом рапорт он при нем аккуратно сложил вчетверо и спрятал в свой сейф.
         – Давай вот как мы поступим, Михаил, – сказал он. – Обо всех этих твоих приключениях пока никому ни звука. Есть у меня кое-какая информация, которая требует этого. Это первое. И второе: то, что он передает мне через тебя о своей банде, которая не воюет против гражданского населения, говорит лишь о том, что у него есть какое-то более важное задание, чем заниматься мелкими делами. А вот какое у него задание – вот это нам с тобой надо разгадать. А пока что созвонюсь я с КГБ области и попрошу усилить деятельность в вашем районе спецотрядов. Надо нам эту банду выловить, она мне самому, как бревно в глазу. А этого самого Алекса задавил бы своими руками. А какое у тебя о нем сложилось мнение, скажи мне?
         – Да, в общем, по его годам он довольно умен, как я понял, много читает. Ловкий, изворотливый. Неплохой командир, бойцы у него  все вышколенные, аккуратные и даже иногда проявляют вежливость. Он мне даже в конце нашего разговора что-то цитировал из Библии.
         – Вот, вот. Всё это говорит о том, что он враг достойный и опасный. Ликвидировать его – наша с тобой главная задача. Надо нам его переиграть, да вот как – пока не знаю. На данный момент ты к нему приблизился наиболее близко, так что держись выбранного курса. Думаю, что именно ты сыграешь в свое время основную роль в его ликвидации.
      И снова лейтенант Суббота мчался на своем железном коне в свое село Домашив. Не доезжая туда шесть километров, он заметил, что на хуторе Сошки, уже почти возле села, что-то горит. Там всего было три хаты и народу соответственно проживало мало, в основном старики.
      До крайней хаты он добрался за пару минут. Заметил, что горит скирда сена и сарай, а хозяева, старый Онищенко лежит застреленный посреди двора в одних кальсонах. Его жена в одной ночной рубахе на крыльце стоит на коленях и громко голосит. А на соседнем дворе бегают малые ребятишки и тоже кричат и размахивают руками.
И тут только Суббота разглядел, что прямо посреди двора над колодцем, над самым его срубом вместо ведра висит человек, а еще кругом ходят люди. Как оказалось, это были его «ястребки». А висел над колодцем его милиционер сержант Степан Бебешко.
      –Назад, разойтись! – закричал участковый и все его подчиненные, опознав голос своего командира, вмиг разошлись в стороны.
      – Якименко, снимай сержанта, чего стоишь, рот разынул, – скомандовал участковый одному из «ястребков». А вы все берите ведра, тушите пожар. Коновалец, быстро садись на коня и к телефону, сообщи начальнику райотдела…
           – Они там уже знают. Сержант сразу сообщил, что на хуторе у нас банда. И только после этого все мы отправились сюда. Он был на лошади, так что успел сюда первым. Вот и…
      На соседнем дворе тоже лежали два трупа, сын хозяина и его жена, оба еще совсем молодые люди. Весна не за горами. Вот и приехали подсобить старикам своим в селе. Бандиты детей пощадили и не стали убивать. Когда вдова старого Онищенко немного успокоилась, лейтенант выяснил у нее, что к ним в хутор нагрянули бандеровцы. Все разговаривали на чистом украинском языке. И что характерно, так говорят у них только на Волыни. И еще, своего главаря они все звали Алекс.
         «Вот тебе и «обязательства» истинные проявились. А еще обещал, не буду трогать гражданское население. Мразь и бандит этот Алекс. Все силы отдам, чтобы уничтожить этого гада» – мелькнули такие мысли в голове Субботы.

-16-

Новый 1946 год, Ровно.
      Задолго перед Новым годом Алекс передал через связника записку Галине, что будет у нее, чтобы встретить праздник вместе с ней. Она была отстранена подпольем от работы связной, так как в последнее время управление КГБ стало интересоваться ее участием в УПА.  Пока это ничего страшного не предвещало ей, обычные допросы. Она ведь медсестра, помогала раненым, ну и что? Ведь это можно было рассматривать как гуманное действие человека. Ведь и христианские заповеди призывали человека к этому. Через ровенское подполье Шурка уже давно получил себе надежные документы: паспорт на имя Билаша Александра Яковлевича и удостоверение, что он окончил Полтавское медучилище и имеет квалификацию ветеринара. Он не боялся попасть в нелепое положение из-за этой ложной квалификации. От своего отца многому научился в деле коневодства. Знал, как принимать роды у кобылицы, какие болезни у лошадей и как их лечить. Прекрасно разбирался в породах лошадей. Так что в случае чего, знал, как выйти с положения.
      Отряд Алекса в основном базировался в том же лесном массиве, где в свое время и повстанцы отряда «Лесные волки». Заблаговременно там были подготовлены на этот случай надежные три схрона, которые размещались в радиусе полкилометра друг от друга.  От старого лагеря после бомбежки практически ничего не осталось, но некоторые землянки оставались целыми, и повстанцы часто ими пользовались. Именно сюда и приводили в свое время бойцы лейтенанта Михаила Субботу. Что же касается схронов, то их берегли все, как свою жизнь. Это было их надежное пристанище. В каждом из схронов могли укрыться пять-семь бойцов, долгое время жить там, лечиться. Именно отсюда отряд и проводил все свои операции.
      Теперь везде уже налаживалась мирная жизнь, и Алекс без особого труда на попутной машине добрался в Ровно. Одет он был в приличный костюм, при галстуке, аккуратно побрит и пострижен. Всегда стремился выглядеть подобающим образом, не ленился ухаживать за собой. И своих бойцов он держал в этом плане в строгости. Каждую неделю, обязательно топили в лесу баньку, и все парились там.
      За последние два года он так пристрастился к книгам, что при любой возможности старался читать. Тогда еще, давно, когда в лесу базировался отряд, и Галка была там библиотекарем, она тонко намекнула, что ему надо читать книги. «Шура, надо читать тебе, и читать много, чтобы стать культурным и образованным человеком. Читать и российскую, и украинскую литературу, и больше – зарубежную. Читай публицистику и художественную литературу, даже беллетристику. Ведь книга – это знания, а от знания человек становится не только мудрее, но и добрее. Так меня учил мой папа», – как-то сказала она ему. Тогда он не придал этим словам особого значения. Не понимал даже, что это такое публицистика, беллетристика, но постепенно стал читать. Даже так много, что иногда ему бойцы стали закидывать упреки, что он расходует  много керосина для лампы, что скоро у них израсходуются все его запасы.
      С Галиной у него заранее была договоренность, что в окне ее квартиры занавеска в крайнем справа окне будет собрана в стороны жгутом. Это означало, что всё в порядке, можно заходить, слежки нет. Если же распущена и окно ею прикрыто – значит входить нельзя, в квартире засада.
      Шурка быстро отыскал в городе дом, в котором жила Галина, без труда узнал его из ее рассказов. Немного постоял на противоположной стороне улицы, увидел, что занавески связаны узлом и раздвинуты в разные стороны. Для конспирации, пока стоял, даже прикурил папиросу. Он не курил и не пил, просто ненавидел, что люди увлекаются этим, категорически не переносил даже запах дыма и алкоголя. Тихонько постучал в дверь, на пороге его встретила она. Любимая обняла его и поцеловала в щеку, а он быстро исправил положение, крепко прижал ее к себе, и влюбленные слились в долгом поцелуе.
      Они так редко виделись, что им казалось, что вот так, только при короткой встрече, насытиться любовью не успеют. В первое время слегка даже суетились, куда-то спешили и беспрерывно целовались. Галина была одета в этот вечер в скромное крепдешиновое платье с оборочками по периметру декольте, а на ногах были туфельки на каблучке. Всё это придавало ей такой нежности, и Шурка побаивался, что в любой момент она может улететь от него, как воздушный шарик. Они не растрачивали понапрасну бесценную сокровищницу слов любви и нежности, предпочитали больше смотреть друг на друга и радоваться встрече.
      Она приготовила скромные блюда и даже неизвестно откуда нашла старую бутылочку вина. Договорились, что не будут слушать радио с поздравлением кого-то из правительства. Более того, приход Нового года зафиксировать не по московскому времени, а по местному.
      В комнате, где жила Галина сохранилось даже пианино, и она несколько раз пыталась сыграть сонаты Бетховена, но от волнения часто сбивалась и от этого смущалась. А Шурке всё это было так приятно, что ему хотелось целовать каждую клавишу, к которой прикасались ее пальчики. Им не надо было много говорить о любви. Еще даже не ведали тогда они, как надо любить, и не умели это делать, но стремились научиться любить – всем сердцем, любить без остатка, целиком, до изнеможения предаваться пламени этого священного чувства.
      Так не заметили даже, как часы пробили двенадцать ночи, что наступил Новый 1946-й год. Эта их встреча была бриллиантом в колье любовных отношений, еще неведомых ими до этого, они жили и дышали своей любовью.
      Галина была умна, во всяком случае, гораздо умнее его.  Но это не стесняло его и не подавляло. Он был непринужден и весел и быстро схватывал от нее самое главное, самое характерное. Он был уверен, без всякого сомнения, что она его избранница, так как именно она обладает тем таинственным даром любви, в котором так нуждается он.
      Оба они мечтали о большой и прекрасной любви, о любви, которая выдержит все испытания, преодолеет все преграды и соблазны, восторжествует над болезнями, бедностью, долгой разлукой, о высшей любви, которая сильнее смерти. У них была своя любовь, которая как им казалось, представляет собою лестницу с бесконечным числом ступенек, ведущей от земли вверх, к вечному небу и еще выше…


-17-


1946 год, конец февраля, Волынь.
      Зима – прекрасная пора года. Для охотника она привлекательна тем, что дичь оставляет на снегу свои следы и ему легче ее выследить и взять. Во время же войны условия и для нападающей и для обороняющейся стороны почти выравниваются.
      Теперь Алекс четко знал, что спецотряд КГБ действует исключительно в том же районе, где дислоцируется и его отряд. И что задача у них одна и та же. Гебистам поставлено задание выследить и уничтожить отряд Алекса. Центр же повстанческой армии его отряду поставил абсолютно  противоположное, такое же задание – уничтожить спецотряд ГБ.
      Уже к началу февраля Шурка из донесений своих разведчиков, а также из сообщений центра понял, что спецотряд ГБ действует под видом украинских повстанцев. Все его бойцы активно передвигаются в основном на лошадях. Выходят на акцию, грабят и убивают мирное население, не щадят ни стариков ни детей, уничтожают даже сельские советы и их актив, милицию, склады и магазины. Всё это направлено лишь на одно – запугать население, дискредитировать повстанцев и, в конечном итоге, утвердить везде успешную советскую власть. Оружие у них в основном немецкое, форма одежды – как у повстанцев. Разговаривают они все на чистом украинском языке с западным диалектом.
      Что примечательного бросилось ему в глаза. Этот отряд мобилен, быстро приходит на точку своего преступления и так же быстро уходит, оставляя после себя максимально больше доказательств, что там были украинские повстанцы и что всё, что они натворили – дело их рук. Именно зима позволила Алексу установить, что этот отряд без всяких препятствий уходит на свою базу. А помогли ему в этом следы на снегу лошадей. Алекс расставил максимально больше своих людей, которые отслеживали вот именно эти следы, фиксировали «деяния» гебистов, а сведения все – направляли Алексу. Теперь предстояла задача пойти на упреждение врага, выследить его и уничтожить.
      Именно двадцать восьмого февраля, в последний день зимы ему поступила информация от дозорного, что предполагаемый отряд ГБ выдвинулся из села Тростяное в сторону села Домашово. Что задумали гебисты, куда они станут передвигаться, можно было лишь догадываться.
       Весь свой отряд Алекс разделил на небольшие группы, направил их все в сторону села Домашово и дал задание бойцам не ввязываться в бой, но отследить, куда уйдут гебисты после рейда. Одна из групп в составе всего из пяти человек отклонилась от намеченного маршрута в сторону села Городище. Именно на дороге в это село  и столкнулась в бою группа Алекса и выдвинутый отряд. Завязался неравный бой, который длился всего минут десять. Трое из повстанцев были ранены, и старший их группы принял решение отступить к лесу. Отбиваясь, бойцы ушли от преследования. А через некоторое время эту «конницу» заметил дозорный и снова в районе села Тростяное. Алекс сделал вывод, что гебисты базируются именно там, что там их основная база и НКВД даже их охраняет, что подтверждали все последние события. Из группы, что ввязалась с ними в бой, возвратились лишь двое. Раненых пришлось оставить в схроне села Городище.
      Олекса Скрипка со своей семьей давно уже жил в этом селе. Любил он погулять, при первой возможности заглядывал в чарку и к роботе  не особо был охоч. В хозяйстве у него как говорят не было «ни  кола, ни двора». А когда после тридцать девятого, как уже пришли советы, то он первый стал липнуть к колхозу. Что и говорить, в селе его все не любили, даже презирали. Когда в сорок третьем к нему пришли украинские повстанцы и предложили идти с ними – он отказался, причем обозвал их бандитами. За что и получил по зубам.
      Он уже давно приглядывал за своими соседями Сидорчуками. Между ними давно шла «война» за межу. А в последнее время видел, что какие-то люди всё время к ним заходят, хозяева что-то постоянно строят у себя дома. Бывает, что ночью долго горит у них лампа в хате и по теням на занавесках видно, что там  активно передвигаются люди.
       Он как раз набирал сено для коровы со стога на огороде и увидел, что уже к концу дня  к ним зашли люди. Те на руках несли одного человека и еще двое, тяжело хромая, за ними  вошли в дом. А через какое-то время двое ушли.  Олекса тут же заподозрил, что это были повстанцы. Не теряя ни минуты, он помчался к участковому. А тот был мужик отчаянный, дал телефонограмму в район, а сам схватил автомат и помчался к дому Сидорчуков.
         Сенчук, так звали участкового, был самым молодым среди участковых милиционеров, горячий и самонадеянный. Он первым прибежал к дому  старых Сидорчуков. Толкнул ногой калитку и с размаху влетел во двор. Но не тут-то было. На него набросился огромный пес, но участковый вмиг выстрелил из пистолета в воздух и закричал:
– Убери собаку, Сидорчук, а то пристрелю животное вмиг…
      На крылечко дома уже выбежал сам хозяин, оттянул пса в сторону, приговаривая:
– Носят же черти в такое время, отдохнуть не дают…
– Вы всех так встречаете, гражданин Сидорчук, или только представителей советской власти? – набросился участковый на хозяина. – Собаку спрячьте подальше. Сам в доме или еще кто-то есть?
– Та кому еще быть, я та жинка моя…
– Веди меня, говорю тебе по-доброму, и не тяни кота за хвост.
           – Куда вести вас, гражданин участковый?
– Ты не лепи горбатого к стенке, Сидорчук, показывай, кого прячешь! Добровольно сдашь бандитов и тебе это засчитается, или же с гостями своими поедешь в район, или, сука, здесь же рядом с ними ляжешь…
        Хозяин, наконец, привязал за домом собаку и направился в свой дом, приговаривая:
– Ищите кого вам надо, гражданин участковый, кроме бабы моей в доме больше никого нет…
       Сенчук каким-то десятым чувством ощущал во дворе уже запах крови. Знал, не ошибается он, бандиты где-то здесь прячутся, может уже через потайной лаз давно сбежали  куда-то. Вот когда он пожалел, что не дождался солдат НКВД. Но уже во двор прибыли  и его ястребки. Он быстро расставил их по окружности и приказал держать дом под прицелом и не ловить ворон. Пистолет держал наготове с взведенным затвором. Что-то подсказывало ему, что вход в схрон не в доме, а где-то в другом месте.
– Явдокименко! – окликнул он своего ястребка. – Фонарик дай мне.
      Удивительно, но ему тут же дали в руки маленький фонарик. Он еле-еле светил, но в кромешной темноте сарая, куда  он зашел, можно было хоть что-то рассмотреть.
– Показывай! – решительно закричал участковый на Сидорчука, наставляя на него пистолет. – Показывай, падло, где спрятал бандитов, а не то вмиг выпущу твои мозги…
– Та не знаю, гражданин участковый, что вам показывать. Вот бурак в углу лежит, лук висит в связках под потолком, картопля вот, только вчера как перебрал всю…
– А чего это картоплю так рано вынес из погреба, ведь весна еще далеко, а ее посадка – тем более.
 – Так кажу ж вам, перебирал я картоплю. Одну чтобы кушать, другую на посадку…
– Брешешь ты что-то, Сидорчук. Явдокименко! – снова скомандовал участковый, – ну давай ко мне, помогай картошку разгребать…
       Вдвоем они быстро стали перекидывать картофель в сторону. Когда добрались до самого дола сарая, то увидели небольшую ляду с ручкой. Не оставалось никаких сомнений – это вход в схрон. Именно в этот момент Сенчук и пожалел, что приперся сюда один. Надо было всё-таки дождаться НКВД, потому как на этих ястребков большой надежды нет.
       Как только участковый поднял ляду, раздалась автоматная очередь. Пули прошипели почти возле самого его уха, но не задели. Он наставил дуло своего пистолета в темное подземелье схрона, набрал в легкие больше воздуха и выдохнул во тьму:
– Внимание, всем бандитам! Говорит лейтенант Сенчук. Дом окружен, сопротивление бесполезно, предлагаю сдаваться. Иначе, – он сделал долгую паузу, – бросаю вниз гранаты.
       Гранат у него небыло, но чтобы припугнуть бандитов, решил  сделать с ними вот такой трюк.
      Потянулись томительные секунды. Из тесного темного подземелья пахло потом, кровью, порохом и землею. Тяжело дыша, он ждал, что снизу снова начнут стрелять, и он снова, набрав в легкие воздух, повторил:
– Прекратите огонь! Сопротивление бесполезно! Гарантирую жизнь!
      В ответ снова прозвучали две автоматные очереди. Но участковый теперь не стрелял, знал, что много патронов у бандитов нет. Так что рано или поздно им придется сдаться. И тут раздался незнакомый голос:
 – Говорит старший лейтенант КГБ Серебренников. Что там у вас, лейтенант?
– Пока не знаю, товарищ старший лейтенант! – громко ответил участковый с облегчением, – но кусаются, тварюки!
– Лезь наверх, лейтенант. Ты свое дело сделал. Теперь наша очередь.
      Сенчук поднялся наверх, вышел из сарая и облегченно вздохнул. Слава Богу, всё обошлось без убитых, подумал он. Но в это время прогремел взрыв гранаты, затем второй, и стало тихо. Все ждали, что же будет далее. И после некоторой паузы снизу услышали все, как поплыла в пространство простая украинская песня. Ее пели молодые парни. Так задушевно, так тепло, что казалось она звучит не с затхлого, пропитанного кровью схрона, а с дворца, еще никем не построенного. После этого прогремели всего три коротких выстрела.
      А по соседних селах поползли слухи, что в селе Городище в бункере покончили с собой три повстанца. Они отбивались на входе в схрон, но когда гебисты кинули им через отдушину гранаты, те постреляли себя. Перед смертью еще  спели украинскую повстанческую песню. Оперативники, вроде, сами боялись лезть после этого внутрь схрона и послали туда хозяина дома.
      Сенчук еще долго стоял и смотрел, как оперативники вытаскивали три тела повстанцев из схрона, погрузили их на подводы и повезли в район. Следом, привязанными к подводе, погнали Сидорчука и его жену. Видел участковый и то, как многозначительно помахал им в след их сосед Олекса Скрипка.
      Эта весть о гибели побратимов долетела уже на второй день и в отряд Алекса. Не впервой приходилось бойцам отряда слушать такие вести,  но эта особенно больно зацепила всех. Командир выстроил весь отряд  и  за всех перед строем поклялся, что кровью отомстит за смерть верных друзей. «Мы потеряли самых верных братьев, жизнь которых тесно переплеталась с каждым из нас. Они отдали свою жизнь за вольную Украину и память о них в сердцах каждого украинца останется вечной», – сказал он. На эти слова командира все повстанцы отряда, как один, ответили: «Клянемся»!

-18-

1946 год, май, Волынь.
К весне 1946 года началась очередная волна наступления на силы украинских  повстанцев. Москва требовала от МВД и МГБ наиболее быстрого уничтожения освободительного движения в Украине. Выполняя приказ партийного руководства, советские репрессивные органы начали применять новые методы борьбы.
Начиная с марта месяца за каждым отрядом, боевой единицей УОН или отделением УПА закреплялись отдельные  подразделения внутренних войск МВД, которые должны были физически и морально выматывать силы повстанцев, отлавливать и уничтожать их бойцов.
Малочисленный отряд Алекса, в котором теперь было всего шестнадцать бойцов, оказался отрезанным от своего основного подразделения. Со всех сторон на него оказывали давление как войска МВД, милиция, так и подразделения МГБ. То, что отряд был малочисленным, имело и преимущество, так как давало ему возможность быть мобильным, быстро выполнять  намеченные действия и уходить от преследования.
На самый конец мая Алекс запланировал акцию возмездия. Группе из десяти человек он дал задание выдвинуться к  шоссе, соединяющему Луцк и Ровно, захватить легковую машину и подогнать ее к указанному месту. Там уже их будет ожидать группа из четырех человек во главе с ним. Они  заранее будут переодеты в форму советских милиционеров и в дальнейшем продолжат выполнение задуманной операции.
Группа захвата блестяще выполнила задание. Они захватили на шоссе автомобиль «Опель», в котором следовали в Ровно представители областного центра (их в народе называли ПОЦы) после проведения инспекции по районам области. Бойцы отряда не стали их убивать, а просто повязали их и заблокировали в лесу на некоторое время.
Тем временем четверо бойцов на черном авто направились непосредственно в районный центр, прямиком  на «прием» к начальнику районного отделения милиции. «Опель» подкатил к самому крыльцу отделения. Из него вышли четыре милиционера, все вооруженные автоматами «Шмайсер». В приемной отделения в это время сидел всего лишь один дежурный, эпизодически зевал и то и дело поглядывал на свои часы в ожидании приближающегося обеда. Один из повстанцев одним ударом положил дежурного «отдыхать» прямо под стол, за которым тот сидел, и сам чинно занял его место. А трое бойцов зашли в кабинет  начальника милиции района, подполковника Ивана Антоновича Козулина. Тот в это время сидел как раз за своим рабочим столом и работал над документами. Он вмиг понял что происходит. За свои многие годы службы в армии  имел зоркий взгляд, молниеносно замечал самые необычные изменения или неточности в форме своих подчиненных. Как только к нему в кабинет вошли эти трое, он сразу понял по их обмундированию, что это бандиты. Алекса он узнал мгновенно, так как его портрет изучил  уже до малейших деталей.
Разговор получился коротким. Единственное, чем поинтересовался Алекс, так это спросил у подполковника, знает ли тот об отряде   спецопераций ГБ, который действует в его районе.
– Я не намерен бандитам разглашать служебные тайны, – ответил он.
– А это лишь подтверждает то, что это так, – сказал Алекс. Ваш отказ в столь категоричной форме еще больше меня убедил, что гебисты тут, именно  совсем недалеко. Даже могу сказать подполковнику, где они базируются. Мы их выследим и уничтожим.
– Вы же украинцы, почему руку подняли на своих же братьев, восстали против таких же, как вы? – спросил Козулин.
– Да! Мы украинцы, и мы сами рано или поздно разберемся в своем доме. А что ты, подполковник, здесь забыл? Пришел сюда где-то из Тамбова или Нижнего Новгорода и устанавливаешь здесь нам правила, как нам жить? Ты здесь чужой, ты оккупант и пришел на нашу украинскую землю и топчешь своим грязным сапогом нам душу? Да! Украина и Россия - соседние территории, один корень языка, во многом общая история – войны с общими врагами, завоевания, поражения, строительство коммунизма и прочее. Да только указанное не есть доказательства того, что два эти народа – братья.
– Тебе сколько же лет, храбрец? – спросил подполковник.
– Двадцать три. А что это меняет?
– В твои годы я за Уралом Колчака гонял, советскую власть защищал, чтобы крестьянин в селе и рабочий в городе достойно жили…
– И что же, обрадовался крестьянин вашей советской власти? Ваши вожди одурачили их своими лозунгами. А после гражданской войны вы и вам подобные, защитники советской власти, довели государство до голода. А как же с вашим лозунгом – «земля – крестьянам»? Вы устроили коллективизацию. Не угодных – раскулачиваем, тех, кто сопротивляется – в Сибирь. Ты, подполковник, видел, как в первые месяцы войны, лишь только пошел Гитлер, сколько военных по лесам околачивались, сколько военных красноармейцев добровольно в плен сдавались? Это тоже от великой любви к советам?
– Ты, я вижу, до самой завязки набрался бандеровской пропаганды. Отравленный у тебя мозг. Весь вот этот бред, который ты нес – яйца выеденного не стоит. Я коммунист и за дело Ленина и товарища Сталина буду стоять до конца.
– Ты, подполковник– большевик, а никакой не коммунист. Замашки и у тебя, и у твоих вождей – одинаковые. Вы не о народе печетесь, а о каком-то коммунистическом мираже в глобальном масштабе. Но словами хорошими и ласковыми к людям умело прикрываетесь.
– Вы, бандеровцы – бандиты. Воюете не только против своего народа, но и против своих братьев, народов Союза…
– А вот это уже – нет, обрезал его Алекс. – Для чеченцев что, русский является братом? Или для татарина русский – брат? Просто живут рядом и ненавидят друг друга потихоньку. И русские с украинцами жили, и жить будут рядом. Речь не об этом. Просто не надо считать братом того, кто им не является. Только тогда можно построить правильные отношения между народами и даже, возможно, достичь гармонии. На этом наша дискуссия окончена, подполковник. Ты мне враг. А сейчас – лицом к стенке и молись своему богу, товарищу Сталину, что на портрете у тебя.
После этого раздался один единственный выстрел. Четыре милиционера вышли из здания районного отделения милиции, сели в автомобиль и уехали в село Городище. Там быстро отыскали хату Олексы Скрипки и вошли к нему во двор.
Хозяин с улыбкой на лице встретил дорогих гостей, но короткая очередь из автомата  оставила эту  улыбку Иуды ему навечно.
Ближе к Журавичам они под самым лесом вышли из машины, подорвали ее гранатой и стали тропами пробираться к месту, где по заданию командира должны были ожидать их все бойцы отряда. Уже почти стемнело. Чувствовалось, что сам лес заждался ночи, чтобы отдохнуть от дневной суеты. Даже птицы умолкли от своего стрекотания  и приумолкли. Неожиданно какая-то из них вспорхнула почти возле уха Алекса. Он отдернул свою голову в сторону, и в этот самый момент прозвучал выстрел, за ним еще и еще. Это была засада. Алекс скомандовал своим бойцам,  и они стали короткими перебежками отходить к болоту. Слава Богу, этот лес они знали, как свои пять пальцев. То, что засада была неорганизованной, Алекс понял быстро. Просто НКВДисты, а это были точно они, сами не ожидали их появления в такое позднее время в лесу.
За болотом они уже будут в безопасности. И до него оставались считанные метры. Но в это время Алекс почувствовал удар чего-то обжигающего и болезненного в самое колено. Это была пуля. Сознания он не потерял, но упал на землю  в полной беспомощности.
Стрельба быстро прекратилась, и бойцы срочно соорудили что-то наподобие носилок. Один из бойцов перевязал ногу Алекса, но кровь продолжала интенсивно идти. В своей жизни Шурка фактически получил  третье ранение. Он понимал, что оно опасно и потерей ноги, и заражением. В его отряде был боец, который всем оказывал первую помощь при ранениях. Он был не медик, но в этом деле знал толк. Но где он, где отряд? Алекс в данный момент этого  не знал.
Лишь только под утро они вышли к намеченной точке. Это был тайник. Он был сооружен  заранее в лесу бойцами именно на такой случай. Там были припрятаны медикаменты, еда, сменная одежда и оружие. Построен он был в виде землянки, хорошо спрятанной в лесной чаще. Теперь им надо было переждать какое-то время, набраться сил и, самое главное, хоть как-то оказать помощь Алексу. Он теперь не то, что идти, ступить на ногу не мог.
Неожиданно Алекса как бы ударил гром по голове. Во всей этой суете они забыли об осторожности. Он мигом отдал распоряжение одному из бойцов заступить в дозор. Именно в этот момент все услышали необычный для леса шум, а затем резко открылся вход в землянку. Все мигом вскинули автоматы, чтобы дать отпор неожиданным гостям, но, к счастью, это оказались бойцы их отряда.

-19-
1946 год, июнь, Волынь.
       У Михаила Субботы, участкового села Домашив, теперь в участке было пополнение. Для передвижения его ястребков район выделил три лошади. Сам участковый передвигался для решения служебных вопросов  на стареньком БМВ с коляской.  А вот ястребки были без средств передвижения. И без того от них особого толку не было, но хотя бы для психологического восприятия они были нужны.  Теперь и они были с транспортом.
       Этот день для участкового выдался не простой. В одном месте двое соседей не поделили межу на огородах. В другом месте – неизвестные ограбили магазин, украли с десяток бутылок водки. И так день за днем у лейтенанта Субботы были постоянные служебные заботы.
      После гибели подполковника Козулина начальником райотдела милиции  назначили  майора Непоседу. Он был из танкистов. Горел в танке под Прохоровкой, спас от гибели весь свой экипаж, но сильно обгорел. Всё его лицо было покрыто сплошными рубцами, а на левый глаз он практически не видел. Сам напросился в райотдел начальником. Первым делом он созвал всех участковых на оперативку и поставил задачу – все силы отдать на уничтожение банды Алекса.
         – Об этой банде наверняка уже знают даже в Киеве. А мы тут всё раскачиваемся и раскачиваемся. Пока гром не грянет – не перекрестимся. Все, малейшие сведения – мне на стол, – приказал он.
      Лейтенант Суббота без всяких сомнений был уверен, что убийство подполковника Козулина дело рук Алекса. Знал Суббота и почему Алекс пошел на этот шаг. Это был акт мести за убитых повстанцев в схроне. Не было ни малейшего сомнения, что и далее Алекс будет действовать в том же ключе.
      В тот июньский день он возвратился домой, в дом, где он снимал комнатушку,  упал на кушетку и уснул мертвецким сном. Приснился Михаилу его город Сталино, вроде бы он с отцом опускается в шахту и вдруг трос обрывается, отец падает с клеткой шахты вниз, а он, Михаил – зависает в воздухе, как на воздушном шаре. От такого сна, как показалось в первый миг, участковый проснулся. Но не сон стал причиной этого. Уже было раннее утро. В окно кто-то стучал и звал его к себе.  Стучал аккуратно, но настойчиво. Субботе этот тихий стук показался таким же опасным, как и брошенная в окно граната. Первая мысль – это засада. «Если я подойду к окну – меня расстреляют снаружи», – подумал он. Но тут же, мгновенно отбросил эту мысль. «Никому не мешало закинуть гранату в окно и одним махом решить все вопросы со мною. Нет, здесь не планировали его убить. Его жизни ничего не угрожает».
      Он поднялся с кушетки, схватил на полу пистолет. Аккуратно вдоль стены приблизился к окну. И в это мгновение увидел согнувшегося под окном своего ястребка.
         – Ты что же, Коцюба вытворяешь? Я же мог тебя просто пристрелить, приняв за бандита, – накричал он на него.
        – Так я ж это, чтобы не тревожить вас…
        –  Давай докладывай, что стряслось!
        – Дежурный Терещенко послал к вам. Велел сказать, что звонил участковый  села Тростяного. Он не мог дозвониться в район. Просил о помощи. Там у него бандиты. Наши все хлопцы поскакали на лошадях туда, а я уже с вами на мотоцикле…
      Михаил мигом выскочил из дома, по ходу схватил свой ППШ и кинулся к мотоциклу. Он не подвел, завелся с первого качка. Уже через десяток секунд Суббота с ястребком мчались в село Тростяное. От Домашив это было не больше, чем десять километров. На половине пути обогнали ястребков.
         – Я подъеду к месту с юга, а вы подходите с севера. Ориентируйтесь по обстановке, – только и успел участковый прокричать на ходу им.
      На подъезде к селу Суббота увидел, что  в самом его центре что-то горит. Не останавливаясь, направил мотоцикл прямо туда. Сразу увидел, что горит дом, возле пожарища уже собралась толпа народа.
         – Коцюба, прикрывай меня,–  только и успел скомандовать он.
     Лишь только остановился мотоцикл, Михаил рванулся к толпе, сделав два выстрела из автомата вверх, и вбежал во двор дома.
        –  Всем отойти в стороны! – скомандовал он.
      Участковый милиционер лежал на земле прямо у входа в дом. Его глаза еще оставались открытыми, а из груди сочилась медленно кровь. Возле клуни с обеих ее сторон лежали убитые два ястребка.
         – Бандиты ворвались к нам в дом, – начал объяснять хозяин дома, – выгнали меня и мою старуху наружу, видать, хотели застрелить нас обоих. Успели выстрелить только в жену.  Но в этот момент появился наш участковый со своими ястребками. Завязалась перестрелка.
      Хозяин дома лишь только это и смог сказать. Руки у него тряслись, он не мог сдержать слез, всё время заикался.
         – Сколько было бандитов? – спросил Суббота.
         – Их было у нас во дворе всего двое, – сказал хозяин, – они еще и милицию сожгли.
      Только теперь Суббота заметил, что дом, в котором размещался участковый пункт милиции, стоит совсем сгоревшим, лишь только от печи торчит вверх дымарь.
      Он прикрыл глаза убитого участкового и приказал ястребкам заняться тушением пожарища. Но фактически уже было нечего тушить.
      Через полчаса подоспело в село подразделение войск НКВД. Они прочесали село и его околицы вокруг, но никого не обнаружили.
        – Мы пока остаемся здесь. А завтра по пути наведаемся к вам, в Домашив. Вы, товарищ лейтенант, составьте рапорт обо всех этих событиях. Я его у вас заберу, – попросил командир отряда НКВД, совсем еще молоденький, тоже лейтенант.


-20-

1946 год,  июль, Волынь.
       В этот день не все еще приключения окончились для Михаила Субботы. Уже вечером он, как обычно, подъехал на мотоцикле к дому, где он обитал. Только стал открывать входную дверь, как заметил что-то белое. Это был листок из школьной тетрадки. Там было написано следующее:
           «Завтра, ровно в восемь вечера будь на мотоцикле в том же самом месте, где тебя схватили мои бойцы. Есть важный разговор. Долго не задержу. Безопасность гарантирую,  А».
      Подписи не было, лишь одна буква «А».
Ночь эта для Михаила выдалась неспокойной. По всем законам оперативной деятельности он должен был бы доложить о случившемся своему непосредственному начальнику, тот обязан был бы принять соответствующее решение, а ему, участковому милиционеру, надлежало  в точности выполнять все его указания. То, что это была записка от Алекса, он не сомневался. Другой вопрос – зачем понадобилась ему, бандиту, командиру украинских повстанцев, фактически его врагу вот эта встреча с ним?  Чтобы его просто уничтожить? Так для этого у Алекса была, как минимум, сотня возможностей. Что он этим преследует? Что-то хочет доказать себе или ему? Опять же – зачем?  Все эти вопросы не покидали Михаила Субботу всю ночь. Лишь только перед самым рассветом немного задремал. Так, с тяжелой головой и ушел на работу. Слава Богу, день оказался спокойным. Временами Михаил даже забывал о записке, но когда снова вспоминал, всего его пробирала дрожь. Он не боялся смерти. На войне он не один раз «смотрел ей в глаза». Сколько раз «старуха с косой» была уже рядом – всё как-то обходила его.
      Однако ровно в восемь вечера он был на месте, где когда-то его схватили бандиты. Его ППШ лежал в коляске, а пистолет в кобуре. Буквально минута в минуту появились двое. Они вышли из посадки, почти бесшумно. Услышал, что кто-то приближается слишком поздно. Чисто по привычке хватился правой рукой за кобуру.
– Не надо, пан офицер.
      Михаил встал с мотоцикла и увидел, что его уже обступили трое. Чувствовал, что те напряжены, но настроены не враждебно.
– Кто вы? – спросил  он, чтобы не молчать, так как прекрасно знал, с кем имеет дело.
       Впервые за последнее время заговорил на украинском языке, причем на местном диалекте волынян. Ведь до двадцати лет разговаривал так,  когда-то и жил здесь. Хотя даже к местным крестьянам обращался исключительно на русском языке, потому как, по его убеждению, так и должны говорить представители советской власти.
– То не так важно, пан офицер, – ответил тот самый голос. – Более важным является то, что ты таки пришел сам.
– Откуда знаете?
– Не держи нас за лохов, москалю, – сказал уже другой голос, который показался Михаилу почему-то знакомым. – Мы тут давно, всё время, пока ты сидел и курил. Если бы привел кого, увидели бы.
– Вижу, Алекс таки в тебе не ошибся, – сказал первый, который подошел к лейтенанту почти вплотную.– Едем, он тебя ждет. Пистолет  можешь пока не сдавать. Раз не привел никого и не побоялся, тебе можно доверять.
Как и в прошлый раз, его усадили в коляску, завязали плотно глаза повязкой. Один из бандитов сел за руль, а второй позади него. На этот раз ехали не долго. А вот шли не менее, чем полчаса.
Теперь с Алексом они встретились  не в таких комфортных условиях, как раньше. Был здесь обыкновенный шалаш. В его самой верхней точке был подвязан небольшой фонарик, так что лица можно было рассмотреть.
   –Приветствую тебя, друже Михаил,– промолвил Алекс и протянул ему руку.
Тот машинально пожал ее и в то же мгновение осознал, что сейчас он поздоровался с убийцей и участкового, и простых крестьян, и подполковника Козулина и еще многих и многих ни в чем не повинных граждан. Еле-еле удержал свой гнев, который так и рвался наружу. «Вот вцепиться бы своими руками и задавить этого гада, будь что будет»,–  мелькнула у него мысль.
– Вижу, вижу, засомневался ты. Как же, по твоим убеждениям – мы враги. А вот я скажу тебе, Михаил, что для меня ты не враг. Ты просто заблудшая овца.
– Может я и овца, но людей, как ты, ни в чем не повинных не убиваю, бандитизмом не занимаюсь, как ты. Зачем убил участкового, что тебе мешали простые люди из села? В конечном итоге уничтожил и начальника райотдела милиции.
Алекс некоторое время помолчал и направился было к выходу из шалаша, но потом возвратился на то же самое место. И тут только Михаил заметил, с каким трудом он передвигается. Одна его нога была почти недвижима, он хромал и даже изнемогал от боли.
– Твоего подполковника и того сиксота, что заложил наших бойцов, я пристрелил собственноручно. А вот участкового и тех крестьян – это не мы. Не наша это сейчас забота, поверь мне. Давай лучше по сути.
– Что ты имеешь в виду?
 – А вот послушай. Я командир группы повстанцев УПА. Таких групп создано немало, и наша задача – вести борьбу с оккупационной администрацией. Мне не велено даже заниматься просветительской работой. Главное, выявлять и ликвидировать агентурно-боевые группы МГБ. Вот почему имею соответствующие полномочия и главное из них – принимать решения и действовать самостоятельно. У нас есть агентура в советской администрации, органах власти, в том числе и в МГБ.
– В это я верю. Руки свои кровавые вы распустили не в меру, – ответил участковый.
–  Тогда ты точно не будешь иметь сомнения в подлинности вот этого документа.
Алекс взял со своего планшета несколько сложенных вдвое листов бумаги.
– Это – фотокопия специального приказа для управлений НКВД – МВД в западных областях Украины. Смотри внимательно. Вот в углу число и номер. Этот приказ касается, читаем, организации и результатов работы специальных групп, образованных для борьбы, как здесь сказано, с оуновским бандитизмом. Знаешь, что это значит?
– Только то, что с бандитами надо бороться, – ответил Михаил.
– Тогда вот здесь почитай. Первый листок, третий абзац снизу.
Суббота стал быстро пробегать документ глазами.
«Заданием специальной группы, как и каждого отдельного агента-боевика, является компрометация главаря банды или местного националистического подполья. Комплектование спецгрупп при оперативных группах НКВД УССР следует проводить по принципу отбора агентов, ранее проверенных на исполнении заданий по ликвидации оуновского бандитизма. По своему внешнему виду и вооружению, знанию местных бытовых особенностей и языка личный состав специальных групп ничем не должен отличаться от бандитов УПА. Специальная группа должна быть нацелена на необходимость уничтожения местного населения, если есть уверенность в том, что оно сочувствует бандитам УПА. Подобные акции, совершенные от имени и под видом УПА, должны настроить население против бандитов, а также выбить из-под оуновцев ресурсную и человеческую базу, сеять среди местного населения страх и подрывать доверие к УПА. Конечная цель каждой такой спецоперации — лишить местное население желания поддерживать оуновский националистический бандитизм»

– Всё это провокация, причем очень  дешевая, – ответил он.
– А ты обратил внимание на фразу –  «необходимость уничтожения местного населения»?
– Повторяю, провокация всё это. Ты что, хочешь сказать, что советская власть не погнушается даже уничтожать гражданское население, чтобы компрометировать УПА и ОУН?
– Друже, Михаил! Да не погнушается твоя советская власть не то, что уничтожать мирное гражданское население. Она для достижения своей цели готова уморить голодом, сгноить в тюрьмах, лагерях миллионы. Скажу тебе больше. Мне известно, что с этой целью, где конкретно не знаю, созданы специальные центры подготовки диверсантов, сотрудников ГБ. В этих школах они проходят обучение приемам партизанской борьбы. Их готовят лучшие специалисты, чтобы их украинский диалект был точно таким же, какой есть в районах Западной Украины, куда их забрасывают. Одеты они в форму повстанцев, оружие у них, как у нас. Ничем ты их не отличишь от нас. Вот только цель у них иная.
– Еще раз говорю. Провокация это. Вот этим бумажкам – грош цена!      После этих слов участковый бросил все бумаги в сторону Алекса. – И не давай мне больше ничего подобного читать. Всё это можно напечатать в провинциальной типографии. И, ради Бога, не называй меня «друже». Разные мы с тобой.
–В таком случае давай заключим  некое соглашение.
– Никакие договора или соглашения с бандитами не заключал и не буду заключать, –  резко ответил лейтенант.
– Хорошо, лейтенант, никаких договоренностей или соглашений. Никто тебя не агитирует, нигде не надо подписываться кровью. Скажу тебе следующее. Я дам тебе шанс самому убедиться в моей правоте, что действительно существуют группы МГБ, которые под видом украинских повстанцев, от их имени терроризируют и убивают мирное население. От тебя лично ничего не требую. Прошу лишь, если я снова к тебе обращусь, не откажи, откликнись.

-21-

1946 год, август, Волынь.
        После ранения Алекс фактически весь июнь  был неподвижным. Левая его нога была прострелена в колене и находилась в фиксированном состоянии. Бойцы отряда скрывали его в схроне. Лишь эпизодически  навещали, приносили еду и, самое главное, всю собранную информацию. Теперь он был как бы в роли начальника штаба отряда. А действиями самого отряда руководил опытный боец, хорошо зарекомендовавший себя еще в отряде «Лесные волки» с псевдонимом Чумак. Алекс полностью доверял ему, так как он, кроме бойцовских качеств, имел и хорошую голову.
       Уже в середине июля он мог почти свободно передвигаться с палочкой, но не на большие расстояния. Нога сильно болела, а к тому же совсем не разгибалась в колене. Боец отряда, который его лечил, объяснил ему, что у него повреждены связки коленного сустава и что для возобновления подвижности колена необходима операция в больнице. Так что теперь Алекс занимался лишь оперативными вопросами деятельности отряда.
       На этот момент им пока не удавалось, как говорится, «на горячем» настигнуть спецотряд ГБ.  Скользкий, как уж,  тот всё время уходил и ловко скрывался то в одном, то в другом месте. Но теперь Алекс знал, что все действия этого отряда прикрываются небольшими подразделениями МВД. Так что гебисты, как в уличном движении на зеленый свет, свободно передвигались без всякой опасности быть ликвидированными.
       Ближе к полуночи в схрон к Алексу прибыл Чумак с двумя бойцами отряда.
          –  Есть свежая информация, командир, –  начал разговор Чумак. – Час назад к нам прибыл связной из Ровно. Осведомитель из областного управления ГБ дал информацию, что  спецотряд в нашем районе должен завтра прямо утром, в десять часов осуществить нападение на Журавичи. У нас всего восемнадцать человек бойцов. Надо принять решение, что будем делать. В Журавичах, как ты знаешь, у нас есть еще человек с десять, которые помогут нам уничтожить гебистов. Давай будем думать, как  действовать в сложившейся ситуации.
        – Другого шанса у нас  может и не будет, – начал Алекс.–  Мы и так слишком долго возимся в поисках этого отряда. Давайте, будем советоваться, как быть…
      Совещались долго. Приняли решение, что все бойцы отряда заранее рассредоточатся в селе Журавичи в домах жителей, затаятся там и будут ждать дальнейшего развития событий. В нужный момент, как появится отряд гебистов, ударят по ним с полной для них неожиданностью.
      Когда уже бойцы уходили, Алекс подозвал к себе Чумака.
         – Ты вот что, Чумак, направь одного из бойцов по дороге в Домашив, чтобы он доставил нашему участковому там вот эту мою записку. Я рано к утру буду в месте, где мы этого участкового раньше брали. Вместе с ним я доберусь в Журавичи к десяти часам. Будем где-то на южной околице села, ты имей это в виду.
         – Командир, как же ты с хромой–то ногой сам доберешься туда. Идти пешком по лесу до дороги, это, как минимум, шесть километров?
        – Об этом не беспокойся, доберусь.
       –  А вдруг этот лейтенант окажется сволочью, что будешь делать?
        –  Я буду вооружен, и он вооружен. А если приведет с собой еще кого-то, то так тому и быть. Главное – ты сделай всё, чтобы для гебистов это был их последний день на этом свете. И еще, задействуй побольше бойцов в Журавичах. Там наших наберется немало, тем более бой, если он состоится, то будет не только за Украину, но и за их село конкретно.
      Еще не было шести утра, но Михаил Суббота уже поднялся, побрился и стал собираться,  чтобы к семи быть уже на участке. Неожиданно услышал слабый стук в дверь, а когда отворил ее, увидел соседскую девочку лет шести.
         – Дядя Миша, вот вам какой-то дядя передал письмо. И еще он меня даже угостил конфеткой.
      Михаил развернул сложенный вчетверо листок бумаги. Там было написано следующее: «Михаил, друже, настало то время, о котором я тебе говорил.   Вопрос не только долга, но и чести. Не откажи мне, будь на том же месте  на мотоцикле в девять утра. Я буду ожидать тебя на три километра дальше от него по дороге в сторону села Журавичи. А».
Михаил не сомневался, что это письмо снова от Алекса. «Что он теперь задумал, –  мелькнула в голове мысль. – Провокация? Не может такого быть». Вспомнил те слова, которые Алекс сказал ему тогда на прощанье.
      Быстро оделся и отправился к себе в участок. По дороге заехал к одному из своих ястребков и попросил того придти пораньше на участок.  Уже в помещении сел за стол, и рука машинально потянулась к телефону. «Нет, сообщать в район не надо, – решил он. –  Будь что будет. Семи смертям, как говорится, не бывать»…
      Уже к восьми часам сказал дежурному: «Я на хутор слетаю, проверю как там обстановка. Буду здесь к одиннадцати утра». Завел мотоцикл и выехал за околицу села Домашив. Там остановился и решил проверить свой мотоцикл. Последнее время что-то стало с карбюратором. Стал заедать поплавок и мотоцикл в самый неподходящий момент мог заглохнуть. Вроде бы на этот раз всё было нормально.
      Около девяти был уже на условленном месте. Проехал еще вперед три километра и остановился. Никого поблизости не было. Слегка шумел лес. Казалось, что течет обычная мирная жизнь. Алекс появился из леса буквально через минуту-две. Он был один.
         – Что смотришь на меня, как на невесту. Почему я один? Это вопрос. Но и ты ведь один. Так что оба в равных условиях, – вместо приветствия сказал Алекс.
         – Не боишься один по лесам ходить?–  спросил Суббота. –  И зачем снова вызвал? У меня работы по уши…
         – Давай так. Пусть всё идет своим чередом. Пока поехали вперед. Я, как видишь – безлошадный, а еще и с больной ногой, так что пока  ты руководи процессом.
      Ехали молча, каждый думал о своем.
         – Едем, как я понял, в Журавичи?– прервал молчание Суббота. Что, проверим готовность школы к началу учебного года?
        – Может и так. Только сейчас не до твоего юмора. Давай, газуй, чтобы подъехать к селу с юга.
      Неожиданно мотор мотоцикла несколько раз пырхнул и заглох.
          – Черт, снова что-то с карбюратором, – выругался лейтенант и полез в «бардачок» за инструментами.
      Алекс молча сидел в коляске, лишь эпизодически нервно посматривал на свои часы. Быстро шли минуты за минутами, а мотор всё не заводился.
         – Сейчас еще продую шланг подачи бензина, – сказал, наконец, Суббота.
      После этого мотоцикл завелся, и они снова поехали. Но время уже поджимало, и это понимал Алекс. До Журавичей еще было ехать минут пятнадцать. И это при  условии, что мотоцикл снова не заглохнет.

-22-

1946 год, с. Журавичи, Волынь.
      Когда они подъехали к югу от села Журавичи, на часах Алекса было уже двадцать минут одиннадцатого. В бинокль он стал  внимательно рассматривать, что творится в самом селе.
      Перед его глазами  предстала картина: красные языки пламени охватили дом почтальона. Сразу за домом уже была школа. Вокруг нее хаотично  бегали дети в разные стороны. По периметру весь двор почтальона окружили люди в форме бандеровцев, и время от времени были слышны автоматные очереди. Из дома кто-то хаотично отстреливался. Посреди двора лицом вниз лежал боец с раскинутыми в стороны руками. Метра два-три от него еще пара трупов. Возле самого дома, почти на крыльце испускал последний дух сам почтальон.
Теперь стали стрелять со всех сторон. Алекс видел, что участковый высоко встал на ножки мотоцикла и смотрел туда же.
        – На, возьми бинокль, – предложил Алекс. – Посмотри, что они уже натворили.
      Михаил стал внимательно смотреть, что творится в селе.  Возле самой калитки, что вела во двор почтальона, он увидел убитого участкового села Журавичи. Тот лежал кверху лицом весь в крови. Стали вновь слышны выстрелы, но уже  с противоположного края улицы. Суббота держал свой автомат уже наготове, как услышал:
         – В кого стрелять будешь, лейтенант? – спросил Алекс.
Михаил посмотрел на него и увидел, что у того лицо было таким напряженным, почти каменным – не лицо, а маска.
         – Они всё же пришли, как видишь, лейтенант, – Алекс сказал это, как выстрелил короткой фразой.
        – Кто?
        – Те, кого мы так хотели бы видеть. Очень спешили доказать, что бандеровцы – это звери и их надо бояться.
         – Ты скажи лучше, что здесь происходит, – почти закричал Михаил.
         – Мои бойцы с самой ночи рассредоточились в селе в ожидании отряда ГБ. А эти сволочи наскочили еще до десяти часов утра, как видишь, дел натворили уже предостаточно. Часть из них, как я вижу, уже разбежались, а некоторые засели в домах и отстреливаются. Мои хлопцы выкурят их, можешь не сомневаться. Вопрос лишь времени.
      В этот самый миг Суббота заметил, что к ним бежит бандеровец. Он тут же вскинул автомат, но Алекс остановил его.
         – Угомонись, Михаил, это мой боец. Сейчас узнаем последние новости.
        – Командир, – с одышкой стал докладывать боец Алексу. Мы их всех почти уничтожили. Некоторые засели в домах, человек восемь. Но мы их выкурим быстро. Чумак просил тебя не подходить  близко. Мы справимся сами.
         – Сколько гебистов было всего?–  спросил Алекс.
         –Человек сорок-пятьдесят. Мы здорово им задали перца. Не ожидали, гады, что в селе мы их уже поджидаем. Ну, я побежал…
     С этими словами боец быстро скрылся.
          – Ну что, Михаил, давай и мы внесем свой вклад в разгром бандитов,–   предложил Алекс.
       –   С твоей-то ногой? Лучше посиди здесь, а я пойду один.
       – Нет, лейтенант, ты ведь в форме, кто-то из моих тебя примет за гебиста, уложат вмиг.
       Минут через двадцать к ним подошел сам Чумак.
         – Всё закончилось, командир,–  обратился он к Алексу.
         – У нас потери есть?
         – Да, есть погибшие. Но многие и ранены.
         – Пленные есть?
         – Есть, командир, оставили немного в живых, хотя так хотелось…
         – Чумак, ты иди к бойцам, а мы сейчас медленно подойдем поближе, надо разобраться с ними.
      Когда они вдвоем подошли, там уже возле почты и не стреляли. По селу стрельба тоже постепенно утихала. Алекс жестом позвал к себе двоих своих, велел поднять раненного пленного. Те вмиг без всяких нежностей схватили его и приволокли  к командиру. Михаил тоже, держа свой ППШ на ремне, не остался в стороне и подошел. Алекс, удерживая свой «Шмайсер», устроил свои руки на его дуло, спросил громко:
         – Кто такой? Чей приказ напасть на село выполняли?
      Окровавленный пленный молчал, и Алекс перевёл взгляд на Михаила.
        – Участковый уполномоченный, лейтенант милиции Суббота! – так само громко назвался он. – Отвечай, кто такой, чей приказ выполнял?
      Пленный поднял голову, глянул Субботе в лицо, хотел плюнуть, но его слюна лишь потекла по его губам, струйкой стекла ему на бороду.
         – Дурак ты, лейтенант, – процедил он сквозь зубы на русском языке.
       После этого заговорил на украинском: «А вам всем, курвы немецкие, всеравно гаплык»…
      Алекс с размаху кулаком вцедил ему в самую его «говорилку».
         – Еще одно поганое слово из твоей вонючей горлянки – и ты покойник.
      Пленный замолчал, скривился от боли и выплюнул выбитый зуб. Тем временем со всех концов села стали подходить остальные бойцы отряда Алекса. Подвели и еще троих пленных. Те имели теперь жалкий вид. Окровавленные, в рваной одежде повстанцев они сбились в кучку, бросая обреченный взгляд на того, кого допрашивал Алекс.
         В этот момент к ним подошла уже вдова убитого почтальона. Вся в синяках, из нижней губы еще продолжала тоненькой струйкой стекать кровь.
         – Это он, Алексом назывался, убил моего мужа. Ворвался к нам в дом первым,–  сказала громко она.
          – Повтори громко, чтобы все слышали. Как он себя называл? – почти закричал Алекс.
           – Алексом, Алексом он себя называл. И все его подчиненные так его звали, – прижимая свою маленькую дочь к груди, сказала громко она.
         – Так ты, значит, Алекс, – сказал командир повстанцев, обхватив своей рукой в кулак все волосы на голове пленного. Тогда скажи, скажи всем моим бойцам, и людям, которые здесь! Какая отметка есть на теле Алекса, по которой, любой его опознает?
      Михаил видел, что все бойцы зашумели, а у некоторых даже улыбка появилась на лице.
         – Мирон, или ты, Лиса, скажи всем, какая отметка есть на теле Алекса?
         – Так для этого Алексу надо снять штаны, – сказал Лиса.
         – Лиса, скажи, чтобы все знали, что это за отметка, – сказал Алекс.
         – У него левая ягодица прострелена, а шрам остался в виде креста, – ответил Лиса.
        – Хлопцы, ну-ка, снимайте штаны с этого Алекса, посмотрим, есть у него эта самая отметка,–  приказал Алекс.
         – Собаки, не троньте меня, – закричал пленный. – Нет у меня там никакой  отметки.
         – Чумак! – громко позвал Алекс. – Пускай бойцы соберут по селу всех убитых гебистов. Все трупы этой падали свалите здесь, прямо на площади села перед сельсоветом. Пусть народ видит их. Эти все пленные сами туда придут. Положим их рядышком. Вместе сюда пришли, вместе пусть и лежат.
         – Не убивайте! Не убивайте, хлопцы, я ж ваш! – вырвался один из тройки пленных и стал ползти на коленях к Алексу. – Я ваш, пощадите. Я же раньше был повстанцем. Они меня заставили, я не хотел…
         – Будь мужиком, – сказал Алекс и отступил от него на шаг назад. – Скажи, напоследок, кто командир гебистов, или укажи на его труп.
       –   А вот он, вы же его допрашивали. Он наш командир, капитан Лемешев.
      Алекс переступил через него и приблизился к первому пленному.
        –  Вот и твой подчиненный подтвердил, что ты назывался Алексом, – сказал он. – Мерзкие вы все твари, без совести и чести. Никакой веры у вас нет, кроме как служить своим идолам, своим богам – Ленину и Сталину. Ты, Лемешев, и твои прислужники, и такие как ты – все вы красная зараза на нашей земле.
      После этого он отошел от пленного, стал так, чтобы его видели все собравшиеся на площади села и сказал:
        – Я командир отряда Украинской повстанческой армии, все зовут меня Алекс. Мы, отряд особого назначения УПА, сорвали спецоперацию МГБ и НКВД по уничтожению мирного украинского населения. Мы, таким образом, уничтожили свору советских бандитов!  Я хочу, чтобы все услышали и передали другим: нет приказа в УПА запугивать и убивать людей на оккупированных советами землях. Мы – борцы за освобождение Украины от большевицкой оккупации и террора. Во всем мы опираемся на вашу, люди, поддержку.
          –  Чумак! Всех бандитов – расстрелять, – скомандовал Алекс. – А этого, предателя повстанцев – не надо. Я ему дам пистолет с одной пулей. Он сам решит свою дальнейшую судьбу.
           – Убивайте, гады, гитлеровские служаки, всем вам конец! Слава Сталину! Слава партии! – закричал капитан Лемешев.
     Лейтенант Суббота вскинул свой ППШ. Раздалась короткая очередь, после этого  –  ещё две. Тело капитана Лемешева пронизал град пуль его автомата.
      Алекс вопросительно посмотрел на участкового. Его лицо было как бы из камня, выражая лишь ненависть и презрение.
      Вместе молча подошли к мотоциклу участкового.
         – Что дальше, лейтенант?–  спросил Алекс. Может, с нами теперь пойдешь?
          – Нет, Алекс. У тебя своя дорога, у меня – своя. Так уже предначертано нам с тобой Богом. Можно куда-то идти. От себя ведь никуда не денешься. Скажу лишь тебе на прощанье. Ты вылечил меня от болезни. Теперь я другой, – сказал Михаил и сам подал руку Алексу на прощанье. – Как всё-таки твое настоящее имя, командир?
         – Александр мое настоящее имя, – ответил Алекс.
      Больше никогда в жизни они не встречались. Михаил после всех этих событий отправился прямиком в район, зашел в кабинет начальника райотдела милиции и написал рапорт. Майор внимательно прочитал его, положил  в папку, после чего вызвал подчиненных, которые отвели уже бывшего участкового в камеру заключенных.
      Следствие по делу уже бывшего лейтенанта Михаила Ефимовича Субботы продолжалось всего один месяц. Военный трибунал на закрытом заседании вынес решение, по которому «…бывшего участкового лейтенанта МВД Украины Субботу Михаила Ефимовича  за разглашение служебной информации и пособничество бандитам УПА приговорить  к  двадцати годам лишения свободы в лагере строгого режима. Учитывая смягчающие обстоятельства, что Суббота принимал участие в уничтожении банды УПА, сам лично застрелил ее командира, уменьшить срок отбывания осужденного в колонии до пятнадцати лет».
      Уже через месяц по этапу он оказался в лагере. В соответствии с особым указом осужденных, бывших работников МВД, содержали в спецлагере. Но Михаил оказался в лагере особого режима  для обычных граждан. Из этого он понял, что  власть, фактически, приговорила его к смерти.

-23-

1946 год, сентябрь, г. Ровно.
      Интуиция ее никогда не подводила. Теперь она подсказывала Галине, что настало время скрыться, незаметно уйти из города. И единственный путь для нее теперь – любыми путями добраться в отряд Алекса, потому как иной жизни,  как не быть с любимым, она себе не представляла.
      В областное управление ГБ ее вызывали почти через неделю. Но с каждым разом она чувствовала, что тучи над ней всё сгущаются и сгущаются. Куда и подевалась вежливость и такт следователей. Теперь они открыто хамили ей и обзывали всякими непристойными словами. Ушли в прошлое разговоры типа: «Вы же еврейка. Как вы могли стать пособником немецких фашистов?»
      Последний раз дело дошло даже до заключения под стражу. Продержали ее с вечера и до утра в одиночной камере в подвале. Кругом было сыро и холодно. Но самое страшное для нее оказалось то, что кругом было полно крыс. Вопросы, которые интересовали следователей, были всё более конкретнее, касались уже определенного времени и места событий. Было ясно, что информации о пребывании ее в отряде «Лесные волки» у них становится всё больше и больше.
     Теперь она понимала, что оставаться в этой стране и жить дальше просто невозможно. Как минимум, Сибирь ей уже была уготована. А что уже говорить об Алексе? Даже имея хорошие документы, рано или поздно эти ГБистские ищейки доберутся до него.
      Было понятно, что советы победили в этой тяжелой и изнурительной борьбе. Украину они не отпустят никогда, держаться за нее они будут до последнего. Для Союза это всё – и  сырье, и трудовые ресурсы, и хлеб, и история, и даже само название «Россия», которое без Украины уже ничто. Так себе, азиатчина, бывшая вотчина татар и монголов.
      Эмиграция? Но куда? Где их кто ждет? Правда, ее мама рассказывала  под большим секретом, что в Америке, в Детройте живет ее родная тетя Сима,  старшая сестра  мамы. Живет там уже давно. Эмигрировали они с мужем еще в восемнадцатом году, когда в Польше совсем стало неспокойно. Но и этот вариант отпадает. Где Украина, а где Америка.
      В городской больнице, где она работала, заведующий тоже дал ей понять, что  ее присутствие там ему не по душе. Сам он был россиянином, говорил исключительно на русском языке и при любой возможности стремился уколоть ее чем-либо.
      Было первое сентября. В этот день детвора пошла в школу и многие женщины в больнице отпросились пораньше домой, чтобы встретить со школы детей. Под этим предлогом ушла и Галина. Решила собраться и уходить. Предстояло ей покинуть родительский дом. Здесь она родилась и росла. Отсюда бегала в школу и гимназию. Теперь не стало и ее родителей. Она в последний раз окинула взглядом их жилье и вышла из дому. В свою сумочку спрятала небольшой дамский пистолет «Браунинг», который подарил ей Алекс. Ей никогда не приходилось стрелять. В отряде была медсестрой и основным для нее было там лечение бойцов. Уже вечерело, но улицы были многолюдными. Ей необходимо было выбраться из города. Это было пока главным. Но тут, неожиданно для себя, заметила мужчину. Его она, как ей показалось, уже видела возле своего дома, возле магазина продтоваров, и теперь вот сейчас он оказался близко. «Неужели это слежка?» – подумала она. Быстро перешла на другую сторону улицы и свернула в подворотню, забежала в подъезд двухэтажного дома и решила немного подождать. «Если это слежка, то снова увижу этого типа» – решила она. Быстро взвела курок своего «Браунинга» и спрятала теперь его в карман. Но лишь только  вышла из своего убежища, как тот человек схватил ее своими сильными руками и придавил к стенке.
– Что, сучка бандеровская, решила удрать от меня? Не выйдет, не таких приходилось ловить, – прокричал он почти ей на ухо на русском языке.
      После этого он стал выкручивать ей руки назад, чтобы связать их. В какой-то момент ей удалось выхватить пистолет из кармана и прозвучал выстрел. Она попала ему прямиком в живот. Он стал потихоньку садиться, лицо вмиг стало жалким….
– Не надо было это… за что?–  еле выдавил он из себя.
– Не надо? Это тебе здесь, у нас в Украине не надо было быть. Никто тебя сюда не звал, – ответила она ему  и быстро ушла.
      Теперь без всяких препятствий  миновала последние постройки города и направилась  к намеченной цели. Беда была лишь в том,  где искать теперь Алекса и его отряд, она не знала. Все связи с подпольем  были разорваны. Ее уже давно отстранили от возможности быть связной из-за опасности ареста.
      Совсем скоро стемнело. Попросилась переночевать в первую попавшую хату. Галина даже не ожидала, но ее там накормили и отвели место, где можно было переночевать. А на утро она отправилась в сторону Луцка. Где-то посредине между Луцком и Ровно было село Журавичи. Единственная надежда у нее была отыскать Алекса где-то там, вблизи бывшей базы отряда «Лесные волки». Лесные тропы туда она прекрасно изучила, так что болото там ей было не опасно. Но надежды, что Алекса и его отряд  найдет именно там, у нее были минимальные. Она знала, что в городе уже ведется интенсивный ее поиск. Как же, погиб их сотрудник. Гебисты просто так это не оставляют. И теперь, далеко от Ровно она оставалась быть осторожной.
      Небольшой табор ромов по шоссе  тоже передвигался в попутном направлении. Галина шла рядом с кибитками. Неожиданно ее окликнули:
– Что, красавица, идешь одна? Неужели, у такой интересной нет кавалера, чтобы  тот прокатил на буланом жеребце?
      Ее окликнул совсем молодой еще цыган с пышными черными бровями и карими, как и у нее, глазами. Управлял он кибиткой и сидел высоко на козлах.
–  Есть у меня кавалер, да уехал он на своем жеребце куда-то далеко, может   «в Москву за песнями» или даже «в Париж по делу», – ответила она с юмором.
–  Тогда нечего гробить свои бриллиантовые ножки. Садись ко мне в кибитку, подвезу…
–    А как же я к тебе доберусь? Ты так высоко сидишь, – спросила она.
–   А я и не предлагаю тебе садиться рядом со мною. У меня там в кибитке жена моя сварливая сидит. Ты заходи и садись позади, там и жена моя, потолкуете вместе о чем-то, дорога будет веселой и короткой.
       Галина легко утроилась в кибитке. Жена цыгана Аза, так ее звали, оказалась веселой и разговорчивой женщиной. Галина и не заметила, как они  оказались возле села Журавичи. Чтобы не вызывать подозрений и расспросов, вышла возле самого села. Подумала про себя, что ей слегка повезло, что встретились такие попутчики. В случае чего, ее бы никто не отличил от цыганки. А ведь по дороге проезжали разные люди.
       Кибитки цыган скрылись за горизонт, и она свернула в лес. День близился к концу.  Стояла еще теплая погода, и она не боялась остаться там одна. Больше ее волновало то, что будущее у них с Алексом могло оказаться весьма проблематичным. Не всю же оставшуюся жизнь скитаться по лесам, по схронам и землянкам. Если она сейчас и отыщет его то, что делать дальше, куда податься?
      Еще по-летнему было тепло. Но неожиданно пронесся легкий ветерок, а за ним  начал накрапывать и дождь. С собой она ничего от дождя не захватила. Быстро наломала зеленых веток, отыскала несколько сухих палок и соорудила себе укрытие. Так стало и тепло и дождь не доставал. Сразу ближе к полуночи высоко в небо поднялась луна. Она ярко осветила лес. Галина успокоилась и даже задремала. Неожиданно услышала чьи-то шаги. Легкий треск сухой ветки окончательно ее разбудил. В серебреном свете луны она увидела двух людей. Те осторожно передвигались по тропинке и  что-то жестами передавали друг другу. На какое-то мгновение они остановились, а затем медленно приблизились почти вплотную к ее укрытию. Один из них сказал:
–  Подкова, я же тебе говорил, что именно где-то здесь я видел, как  кто-то тут шастал. Алекс что нам приказал – быть бдительными. Мы с тобой в дозоре, так что продолжаем искать.
–   Тихо, замри,–  сказал другой. – Я слышу чье-то дыхание.
– Да показалось это тебе, Чабан,–  ответил Подкова.
      Галина от испугу перестала даже дышать. Но неожиданно луч от фонарика ударил ей прямо в лицо.
– Подкова, ты только поглянь, что я в лесу нашел!
– Не что, а кого, – ответила Галина, вылезая из своего укрытия. –  Догадываюсь я, что именно вас я и искала.
     Дозорные осветили ее с ног до головы и тут Чабан сказал:
–  Так це ж Галка, наша медсестра. Ты что, Подкова, слепой чи що?

Часть 4
Чужбина

-1-


1946 год, конец сентября, к границе.
       С оставшейся частью отряда Алекс принял решение пробиваться на запад, ближе теперь к новой границе с Польшей. Подразделения НКВД и ГБ не давали им ни минуты покоя. Казалось, что они буквально по пятам идут за ними. С боями прорвались за несколько дней почти до Луцка. Теперь в отряде оставалось всего девять бойцов, учитывая и примкнувшую к ним Галину. Пятеро – погибли в бою в селе Журавичи, четверо были тяжело ранены, и Алекс вынужден был оставить их в селах, в надежном месте, чтобы те подлечились. Двое остались добровольно, в надежде на помилование новой советской власти, и отказались продолжать борьбу, а тем более идти за границу.
       Алексу было больно осознавать, что борьба приближается к концу. Особенно тяжело пришлось оставлять именно вот этих, двоих побратимов, в которых уже совсем пропала вера в победу. Но реальность была такой, и от этого уже не было спасения. Тем более, что теперь оказались потерянными все связи с руководством УПА и Алекс, как командир, остался сам на сам. Не верилось, что борьба завершена. Еще были и силы, и возможность, оставалась и вера. Но внутри у каждого что-то оборвалось. Противостояние с советами – завершалось. Повстанческая Армия, вооруженное подполье ОУН проиграли войну за независимость своей Родины, но при этом проявили такую стойкость, мужество и героизм, которые не знала история Украины.
       Надежда – вот что еще согревало душу оставшихся бойцов УПА. Надежда на то, что, может быть, за границей удастся сформировать новые силы, может быть, новую армию, чтобы с поддержкой запада установить окончательно крах преступного коммунистического режима и его утопической идеологии. Советы вышли из войны более сильными. И это был факт.
       Прошло уже четыре месяца, как Алекс получил ранение ноги. Она уже не так болела, но он, фактически, теперь был инвалид. Ее коленный сустав не разгибался, требовалась операция. Хотя он уже передвигался без инвалидной палки, но в сложившихся условиях быть наравне с остальными бойцами он не мог. В этой ситуации Алекс принял решение захватить какое-то транспортное средство и уже на нем добираться до границы. В селе Устилуг, что располагается возле самой границы, должен был быть надежный проводник, который сможет их переправить через границу. Без такого опытного человека, знающего тайные проходы и тропы, самостоятельно им сделать это будет трудно. Этот адрес в селе Алекс знал давно именно для возможной такой ситуации. А вот был ли там именно сейчас этот человек – оставалось загадкой.
       Группа захвата возвратилась довольно быстро. Им удалось остановить старенькую полуторку, служившую для развозки хлеба. Водителем ее оказался совсем молодой парнишка. Пришлось в целях безопасности взять и его с собой. За руль автомобиля сел Чумак. Он был мастером водить, а документы на это старенькое средство передвижения были в порядке. К тому же им повезло, бак был до верха заполнен бензином.
       Конечно, передвигаться по шоссе на захваченном автомобиле было рискованно. МВД и МГБ контролировали каждый клочок земли. Особенно досматривалось шоссе в направлении границы. Но у повстанцев другого выхода просто не было. Алекс приказал оружие держать в готовности, чтобы в случае чего дать отпор и скрыться.
      Пунктов контроля миновали несколько, но старенькую хлебовозку особенно никто не проверял. Все бойцы сидели в будке, забаррикадировались стеллажами для хлеба и в любой момент были готовы покинуть свое убежище через ее боковую дверь.
      Когда до границы оставалось несколько километров, пришлось транспорт оставить. Водителя оставили живым и невредимым и договорились с ним, что он теперь отправится в обратный путь и лишь поближе к своим местам расскажет обо всех своих приключениях. Было видно, что и без этих условий он всё сделает как лучше. Несколько слов хватило Алексу, чтобы понять, что парень сочувствует повстанцам.
       До села Устилуг оставалось километров шесть. Из карты,  было понятно, что теперь двигаться придется по лесистой местности. Лес здесь был смешанным и почему-то напоминал Алексу родные места, что возле его села. Это были последние метры, которые они преодолевали еще по родной земле. Впереди – было неизведанное, чужие люди, чужая земля. То, что поляки их будут воспринимать недружелюбно, все знали твердо. После всех событий, что были за плечами и украинцам, и полякам, чего-то хорошего ожидать не приходилось.  Ненависть между двумя народами была катастрофичной. Большинство поляков в Украине всё время оставалось категорически против любой автономии Украины. А что касается украинцев в Польше, то еще шла компания за то, чтобы немедленно выселить их в обмен на советских поляков. Поляки мотивировали это тем, что украинцы оказались «неугодными гражданами» для Польши.
        Бойцы отряда Алекса знали обо всём этом. Вот почему никто и не помышлял оставить оружие и в дальнейшем передвигаться по Польше безоружными.
       Лес чередовался с небольшими возвышенностями, напоминающими невысокие горы. Граница была рядом, так что осторожность требовалась на каждом шагу. Уже к утру отряд оказался без всяких приключений на околице села. Это было типичное западное украинское село. В самом центре его возвышался костел. Именно там, поблизости от него, и должен был быть дом Милаша Жваньского, их проводника.
       Алекс знал, что Галина немного владеет польским языком. Почти в совершенстве разговаривает на французском. Решил, что именно она, должна будет разведать, как обстоят дела у Милаша. Отряд затаился в небольшом лесочке, а Галина отправилась в село. В бинокль Алекс всё время наблюдал, как она передвигается.  Наконец и она скрылась из виду. Так томительно шло время, час, еще час. Наконец, Алекс увидел, что из села в их сторону движется арба для перевозки сена. Когда она почти поравнялась с местом, где затаились бойцы, из ее сена, как птичка, выпорхнула Галка. Вслед за ней к бойцам подошел и Милаш.
       Договорились так, что он будет набирать сено в арбу, подъезжать к бойцам отряда, они по три человека будут прятаться в сено и таким образом все переправятся в дом Милаша. Теперь всем им представилась возможность помыться, вкусно поесть горячую пищу и отдохнуть. Алекс и Милаш договорились, что уже этой ночью они пересекут границу. А теперь надо было набираться сил, для всех предстояли нелегкие дни.

                -2-

1946 год, октябрь, Польша.
       Бойцам Алекса довелось столкнуться с новой тактикой поляков уже в первые часы пребывания их в Польше. В отряде знали, что еще с лета, польские войска начали активно применять против УПА тактику блокировки лесов, воздушную разведку и прочесывание огромных территорий.  Такая тактика давала результаты.  Новый режим, основанный на коммунистической идеологии, теперь проводил активную политику переселения этнического населения украинцев с юго-восточных регионов «новой Польши» в Украину и земли Пруссии. Повстанцы Украины, занятые боями с польскими войсками, физически не могли препятствовать акциям депортации.
       Инвалидность Алекса не давала ему возможности активно участвовать в боевых операциях отряда. Фактически это была малочисленная группа бойцов. Противостоять мощным подразделениям противника они не могли. Всё чаще и чаще Галина стала уговаривать Алекса, чтобы тот передал руководство бойцами Чумаку, а им вдвоем уйти из борьбы и попробовать попасть в англо-американскую зону в Германии и таким образом уклониться от репатриации в Советский Союз.
          – Ты же понимаешь, Шура, что, если мы с тобой попадем в лапы ГБ, нам от Сибири не уйти, – как-то сказала она ему.– Тюрьму, бараки и сам лагерь я не вынесу.
      Шурка понимал, что в таком состоянии, как он, передвигаться с отрядом он не сможет. А балластом быть – он тем более не хотел. Мысль покинуть отряд теперь не покидала и его. Но и вот так бросить своих побратимов, уйти от борьбы он тоже не мог.
      Уже первое серьезное столкновение с поляками, которое произошло возле поселка Глинно, подтвердили опасения Алекса. Фактически бойцы отряда теперь на плечах вынесли из-под обстрела своего командира. Натиск наступающих войск был таким мощным и быстротечным, что маленькому отряду украинских повстанцев пришлось не сладко. Погиб в бою один боец отряда. Теперь их осталось всего восемь.
      Счастливая случайность подвернулась уже совсем скоро. Они натолкнулись на крупное подразделение УПА в Польше под командованием Коваля. В этом отряде было больше двух чот бойцов.
      Алекс переговорил с Ковалем и тот дал свое «добро», чтобы его бойцы влились в его отряд. Группа Алекса теперь преобразовывался под командованием Чумака в рой.
      Напоследок Алекс обнялся с каждым из своих бойцов и сказал на прощанье:
– Побратимы мои, братья! Пройдут годы, а наши с вами потомки не забудут о нашей борьбе за вольную Украину, без ляхов, без коммунистов, без немцев и всех остальных, кто веками зарился на нашу святую землю!  Я верю, что наступит время, и праведность нашей борьбы признает всё населения свободной Украины, от Карпатских гор и до Донбасса. От черниговщины и до Черного моря. Берегите себя и не сдавайтесь. Мое ранение не позволяет мне продолжать борьбу, но душа моя, мое сердце всегда будут вместе с вами.
      Первого ноября Алекс (он же Шурка) вместе с Галиной покинули расположение отряда Коваля и направились в город Замосць, чтобы оттуда попасть ближе к границе с Германией. Коваль снабдил их документами польских граждан – Анджея Новотного для Алекса и Марили Ракович для Галины. Рано утром, лишь только взошло солнце молодая пара поляков вышла из леса и направилась по шоссе в сторону ближайшего поселка Колотне. Они не знали, какие испытания их еще ожидают впереди. Но то, что они вместе, что они любят друг друга, что не мыслят свою жизнь, как только в единой семье, всё это значило для них многое. Алекс в отряде был командир. Он там принимал решения. Для мирной жизни он был мало приспособлен. Теперь же он всецело полагался на жизненный опыт Галки. Она немного знала польский язык, владела французским, окончила гимназию и один курс института. Оба они тесно держали руку друг друга, и это вселяло в них уверенность в завтрашнем дне.
      Попутной машиной они добрались благополучно до поселка Колотне. Это был скорее даже не поселок, а полустанок, небольшой разъезд. Оказалось, что поезда здесь не останавливаются вообще. Но работник железной дороги пообещал им, что устроит их на товарный поезд и худо-бедно они доберутся так до города Замосць.
      Ждать пришлось недолго. Очередной товарный состав остановился здесь на разъезде, чтобы пропустить встречный поезд, и их новый знакомый устроил молодую пару прямо на локомотив. Сидели они на угольке в самом хвосте паровоза. Осенний ветер здесь продувал до костей, так что приходилось эпизодически бегать погреться к топке паровоза. Благо, машинистами оказались бывшие переселенцы из Украины. Здесь, в Польше, постепенно налаживалась промышленность, и требовались рабочие руки. Так что новые власти не брезговали брать на работу и переселенцев. После разговора с ними у Шурки даже возникли мысли остаться в Польше, но Галина быстро развеяла все его мечты.
– Шура, не будь наивным, – сказала она ему. – Рано или поздно служба ГБ Польши, конечно, в услугу МГБ Союза докопаются до нашей с тобой истинной биографии, и тогда нас наверняка ожидает Сибирь.
      Без всяких приключений они добрались до Замосця. Оказалось, что до Люблина отсюда можно добраться обычным рейсовым дизелем.  Но он отправлялся лишь рано утром следующего дня. На гостиницу или какой-то приют рассчитывать не приходилось, как и проситься переночевать к кому-то в дом. Решили просто выйти за город и где-то устроиться переночевать там. Такой вариант был более безопасный, чем оставаться на всю ночь в помещении вокзала. За околицей города сразу начинались обычные частные дома и совсем недалеко они высмотрели луг, на котором было несколько стогов сена. Ноябрьский холод уже давал о себе знать, особенно ночью. Но молодая пара устроилась в стогу сена, тесно прижались друг другу и так переночевали.
      К обеду они уже были в Люблине. Там пересели на поезд, идущий в Варшаву. Оказалось, чтобы добраться в Познань из Люблина, надо было ехать только через Варшаву. И вот здесь их ожидали неприятности. Столица оставалась столицей. Через нее теперь перемещались тысячи переселенцев и просто граждан. Лишь только поезд остановился на платформе вокзала Варшавы, Шурка заметил, что возле выхода из их вагона стоит наряд полицейских и внимательно проверяют у всех документы.  У них с документами вроде бы было всё в порядке, но вот в сумочке у Галины по-прежнему хранился ее «Браунинг». И Шурка знал об этом. Но деваться было некуда, рассчитывали теперь лишь на везение.
      Патрульные долго рассматривали их документы, после чего один из них спросил:
          – Откуда пан и пани едут и куда?
          – Из Замосця, из Замосця едем, пан полицейский, – ответила Галина на польском.
          – Прошу пани, но я задал этот вопрос пану Новотному, – оборвал резко ее полицейский.
          – Мы едем из Замосця, переселяемся на север, – ответил на украинском Шурка.
           – Пан Новотный не говорит на польском?– спросил полицейский.
           – Я поляк, пан полицейский, но родился и рос в украинском селе, так что польский знаю плохо.
      После этого полицейские еще немного посовещались и возвратили им документы.
          – В Варшаве не задерживайтесь. Билеты на этот поезд сохранили?– спросил один из полицейских.
          – Да, конечно, вот они, – ответила Галина.
          – Берегите их. В случае если вас задержит патруль в городе, они будут подтверждением времени вашего прибытия в столицу. Рекомендую больше суток в городе не задерживаться.
      С этим молодую пару поляков, Новотного и Ракович, служители порядка и закона в городе и отпустили.
       Вся Варшава была в руинах. Дома на Иерусалимской Аллее каким-то чудом уцелели, хотя весь вокзал практически взлетел на воздух. Поезда приходили лишь к только что восстановленным платформам. Они прошлись от вокзала в сторону улицы Новоградской и Эмилии Плятер. Каких-либо денег у них не было. Пришлось Галине сдать в ломбарде свое золотое колечко, которое ей подарил отец, когда ей исполнилось шестнадцать лет.
        А поздно вечером они уже сидели в общем вагоне поезда Варшава – Познань.

                -3-

1946 год, ноябрь, Познань.
      Вагон, в котором они оказались, был до отказа набит людьми, не было возможности даже повернуться. Вокруг стояли удушье и смрад, никаких полок практически не было, лишь в боковых отделениях всего по две.  В основном народ валялся прямо на полу. С трудом Шурке и Галине удалось пристроиться, чтобы сидеть. Так ехали два дня, уступая товарным и воинским эшелонам. Подолгу стояли в тупике. То, что захватили с собой перекусить, давно уже съели, а купить какое-либо продовольствие было негде. Воду, и ту с трудом доставали. Для этого Шурка на остановках выскакивал из вагона и набирал ее на станции в случайно захваченную с собой флягу. В эти минуты Галина просто не находила себе места в переживаниях потерять Шурку. В этой послевоенной неразберихе, да еще в чужой стране найти друг друга практически было нельзя.
      Вот так, после долгих приключений они прибыли в Познань. Что удивительно, за всю дорогу в поезде их ни разу никто не проверял. А вот в разрушенном до основания вокзале их ожидала такая же проверка, как и в Варшаве. Слава Богу, всё и на этот раз обошлось. Молодая пара сослалась на то, что приехали в Познань к тетке, которая живет здесь недалеко в предместье города. С тем полицейские их и отпустили.
      Город Познань, как и Варшава, весь был в руинах. Чтобы добраться им до границы, необходимо было еще преодолеть почти сто пятьдесят километров. Ратовать на судьбу им не приходилось. И без того пока что, им сопутствовала удача. Решили выйти за город и устроиться там на пару дней, побыть в частном доме, чтобы хоть как-то отдохнуть и привести себя в порядок. Легенда о поиске своей тетки им самим понравилась.  В разговоре с хозяевами домов расспрашивали их о некой особе, которая когда-то проживала здесь. Совсем скоро подыскали себе место, чтобы остановиться.
      Двое суток они блаженствовали после всех приключений в дороге. Спали в чистой постели, помылись и отдохнули. Наговорились и с хозяевами дома. Как оказалось, их сын офицер польской армии, работает где-то в Люблине. Они очень сочувственно отнеслись к молодым людям, покормили их и даже дали им несколько дельных советов, как обустраиваться на новом месте.
      Теперь предстояла им нелегкая дорога, дорога к границе, и что их ожидало там, знал лишь один Господь Бог.
      На шоссе, ведущее к городу Франкфурту-на-Одере, они вышли рано утром. Долго шли в надежде, что какая-то машина их подберет, но ничего попутного им пока не попадалось.  Неожиданно рядом с ними остановился груженный Studebaker. В его кабине сидел совсем молоденький лейтенант Советской Армии. Он в приоткрытое окно прокричал им:
         – Куда это молодежь топает? Может, снова брать Берлин собрались? Так мы его уже давно взяли.
        –Нет, нет, лейтенант, никого брать мы не намерены, – на русском языке ответил ему Шурка. – Топаем мы в Куновице, там живут наши родственники…
          – Так это же почти возле Франкфурта, только еще в Польше. Мы как раз едем в Франкфурт. Давайте, полезайте в кузов, подкинем вас с ветерком, – предложил офицер.
      Галина быстро взобралась в кузов, а вот Шура долго возился со своею ногой, пока, наконец, и он влез туда. Машина оказалась почти полностью загружена всякой армейской утварью. Здесь стояли какие-то печки, было полно матрацев, одеял, стояли огромные бочки и еще какие-то тюки. В кузове сидел всего один боец, по всей видимости, родом откуда-то или из Азии, или мордвин, или чукча. Он был молчалив и ни о чем не расспрашивал их. Галина и Шурка укутались теплее между матрацами. Так и ехали, а когда проехали где-то около сотни километров, их машину остановил военный патруль советских войск. Внимательно проверили все документы на машину, на груз и лишь потом офицер патруля спросил лейтенанта:
          – Что за гражданские сидят сверху в кузове?
          – Да это поляки, едут к своим родственникам. Он хромой совсем, решил помочь парню, – ответил лейтенант.
            – Вы, лейтенант, нарушаете порядок. Сопровождаете военный груз, а берете в машину посторонних. Слава Богу, война позади. А так, я бы вас арестовал, и ваш груз тоже…
      Миновали неприятности всех и на этот раз. Патруль отпустил автомобиль, и в дальнейшем они уже ехали спокойно. А совсем скоро лейтенант сам залез в кузов, а Галине предложил погреться в кабине.
       Сел рядом с Шуркой. Закурил сам и предложил курить и ему. Шурка не курил, но ради компании иногда брал папироску в рот, хотя это занятие ему было отвратительным. Пришлось взять предложенную папиросу у лейтенанта. Закурили.
          – А что, куда действительно направляетесь? – больше чтобы начать разговор, спросил офицер.
          – Здесь, где-то в поселке Куновице, живет тетка моей жены. Может в здешних местах и останемся жить. Главное, чтобы была  работа.  Нас выселили из Украины, мы поляки, и теперь польское правительство всеми силами нас хочет переселить на север, в бывшую Пруссию.
          – А что, в Украине вам  не жилось?
          – Да в том-то и дело, что жилось. Да вот поляки, стали выселять украинцев с их законной земли на юго-востоке теперешней Польши, а Союз, в свою очередь нас, поляков, стал выгонять в Польшу.
           – Да… не просто всё это. Говорят, один переезд стоит человеку полжизни, – сделал заключение лейтенант. – А я, в общем-то, тоже из Украины, до войны жил в Киеве. Вот отслужу и подамся снова в родной город. Мои родители остались живы, были в Казахстане, пока шла война.
      Когда до Куновице оставалось несколько километров, офицер остановил автомобиль и сказал Шурке:
          – До поселка остается пару километров. Там, впереди, военный блокпост. Дальше добирайтесь уже своим ходом, а то мне влетит по самую завязку.
          – Спасибо, лейтенант, выручил нас. Может, даст Бог, еще свидимся когда-то?
           – Всё может быть, – ответил ему офицер. – Мир – тесен.

                -4-

1946 год, ноябрь, Германия.
      Грузовик скрылся из виду, и они остались лишь вдвоем в открытом поле. Местность здесь оказалась почти открытой, лишь вдалеке, в тумане, виден был небольшой лес. По шоссе активно двигался транспорт, поэтому решили сойти на проселочную дорогу и таким образом добраться до поселка Куновице. Некоторое время  шли под прикрытием лесопосадки вдоль дороги. Здесь на каждом шагу всё ещё напоминало о прошедшей недавно страшной войне. Попадалось им увидеть и оружие, и разбитые орудия, даже советский автомобиль ЗИС-5, сгоревший до основания. Вскоре посадка закончилась, и они поднялись на возвышенность. Вдали было видно шоссе и теперь четко можно было видеть и блокпост. У Шурки был зоркий глаз, и он подметил, что блокпост остается в стороне, а дорога на поселок Куновице поворачивает резко вправо. Теперь без всякой опаски они стали идти прямо через поле к поселку. Но Куновице, как оказалось, был не маленький поселок, а вполне приличный городок. Приближался вечер, в эту пору быстро наступали сумерки и ночь. Поэтому решили не медлить и сразу искать ночлег. От продажи колечка у Галины оставались еще кое-какие деньги. Так что они рассчитывали на успех.
      Постучались в первый попавший дом, но им там даже не открыли дверь. Оставшихся целыми после войны зданий здесь было не много. Да и частные дома были очень редкими. Постучались во второй дом, но там тоже кто-то лишь выглянул через занавеску на них, а дверь не открыл. Уже стали настраиваться ночевать где-то прямо в развалинах дома, но неожиданно их обогнал пожилой мужчина на велосипеде.
–  Кого ищете, молодые пани и пан? – на польском спросил он.
          – Ядвигу Полонскую, может пан знает такую? – спросила его на польском Галина.
          – Нет, не знаю такую. Давно здесь живу, а такую не знаю. А кто она вам приходится? – спросил он.
          – Тетка она моя. Расстались еще перед войною…
           – О, так сколько воды утекло за это время. Здесь при наступлении русских знаете, что было? Пекло, самое настоящее пекло. Мало кто уцелел тогда. У нас в доме был глубокий подвал, вот мы с женою и остались живы, прятались там.
          – А что, может, пан возьмет нас переночевать на одну ночь? – спросила Галина. – Мы заплатим вам.
      Она показала ему свой кошелек с оставшимися деньгами.
          – Не густо у вас денег, но за них – возьму вас, но только на одну ночь. По деньгам вижу, что вы не злодеи.
      Дом оказался разрушенным, но две комнаты оставались целыми и пригодными для проживания. Хозяин в одной из комнат установил буржуйку, сооруженную из обычной воинской бочки от горючего. Так что здесь было тепло и даже уютно.
– А где же супруга пана, – спросила Галина.
          – Умерла она два месяца назад от сердечного приступа. Войну пережила, такие бомбёжки перенесла, а вот сердце не выдержало.
–  Сочувствуем пану, – ответила Галина.
          – Войцехом меня звать, так и зовите меня – пан Войцех.
      Скоро пан Войцех поставил на буржуйку варить картофель. Этим поужинали вместе и собрались было спать. Но тут, совсем неожиданно для молодой пары пан Войцех спросил их:
          – Вы лучше мне правду скажите, что привело вас в наши края? Я человек уже пожилой, многое повидал на своей жизни. А здесь у нас сейчас много ходит людей, некоторые хотят перемахнуть в Германию, большинство таких. Может и вам надо туда?
      От такого неожиданного вопроса Шурка с Галиной лишь переглянулись…
          – Мы переселенцы, пан Войцех, из бывших земель Украины. Теперь власти Польши переселяют таких, как мы поляков на север, на бывшие земли Пруссии. Вот мы и решили попытаться отыскать свою тетку…– не окончила свою речь Галина, как ее перебил пан Войцех.
          – Вы мне лапшу на уши не вешайте, молодые люди. Хотите, чтобы я вам помог – так и скажите. Не хотите, до утра переночуете и ищите дальше свою тетку, – сказал пан Войцех.
      Галина и Шурка снова переглянулись, и тут Шурка сказал ей:
          – Говори так, как есть. У нас другого выхода нет, надо пробиваться дальше.
          – Пан Войцех, мы действительно стремимся перейти границу, чтобы попасть в Германию. Если вы нам поможете, мы вас отблагодарим.
–  Ну, а если и помогу, то сами понимаете, это будет не бесплатно. Время сейчас такое, что надо как-то выживать….
          – Вот, у меня есть сережки моей бабушки, – предложила ему Галина.
      Она открыла свою сумочку, порылась там и вынула оттуда завернутые в бумагу старенькие сережки. Показала их пану Войцеху.
          – Так это же бижутерия, – вскрикнул он. – Таких у немцев, что соломинок в стогу…
–  Нет, хозяин, сережки золотые, а вот камушек, что посредине – настоящий бриллиант, – возразила Галина.
      Она потёрла одну из сережек об кофту и показала ее в отражении лампы. И действительно, свет от бриллианта стал переливаться всеми цветами радуги.
– Ну ладно, ладно, верю тебе, – сказал хозяин. – Давайте, значит, так договоримся. Я вас перевожу через границу, а вы мне за это отдаете вот эти самые сережки. Завтра, ближе за полдень, мы и отправимся с вами в дорогу. Но имейте в виду, она будет не легкой и опасной. Так что не думайте, что я за это беру много. Я рискую не только попасть за решетку, но и быть убитым при перестрелке.
      На следующий день, после обеда они отправились в путь. Пан Войцех шел по поселку впереди, а на приличном расстоянии от него шли Шурка с Галиной. Благополучно прошли через развалины города и вскоре оказались на его околице. Вдали виднелся лес. Вот туда и свернули они. Немного переждали, когда наступят сумерки и не спеша стали передвигаться только знакомыми пану Войцеху тропами. Шурка хорошо ориентировался на местности, так что видел,  они постоянно двигаются на запад. Шли долго, наконец, их проводник объявил отдых. Он сам заметил, что Шурка постоянно хромает и ему идти не просто.
–  Что у тебя с ногой?–  спросил он.
–  Осколочное ранение колена, при бомбёжке, – ответил Шурка.
          – Что на польском не говоришь? Да ладно, я и украинский хорошо понимаю.
      Немного подкрепились. Пан Войцех угостил их салом с хлебом. А когда совсем стемнело, стали продвигаться вперед. Теперь шли быстро. Проводник то и дело подгонял их. А через полчаса такой ходьбы снова стали идти тихо. Так прошли еще где-то пять километров. Совсем неожиданно вышли на открытое пространство.
          – Вот там, вдалеке, где видны огни, там и есть город Франкфурт. Вам остается пройти к нему не больше четырех километров. Теперь идите сами. На этом моя миссия окончена, – сказал им проводник.
      Он уже отошел от них несколько шагов, как вдруг резко остановился.
           – Пани, одну секунду, – окликнул он Галину и порылся в своей сумке. – Вот вам кусочек сала и хлеба. Они вам пригодятся. А мне, если, не дай Бог, застрелят на границе, эта еда уже не понадобится. И еще, простите меня, что я забрал у вас сережки. Понимаю, как ценны они вам. Пройдут эти не простые времена, если будете в наших краях, зайдите, я вам их отдам. Я постараюсь их сохранить.
      Когда молодая пара несколько отошла в направлении Франкфурта, Шурка неожиданно сказал:
         – Надо же, и среди поляков есть порядочные и добрые люди. Среди поляков, в Украине – таких мало.
          – А что, скажешь, тот лейтенант Советской Армии, который провёз нас на своем грузовике почти до границы, не добрый человек? Он ведь сильно рисковал, – сказала Галина. – Таких людей на земле  много. Именно на хороших и добрых людях и держится весь этот мир.

                -5-

1946 год, ноябрь, Германия.
      Им, однако, пришлось идти мимо города Франкфурта по его околице. Просто другой дороги не было. Вдалеке был виден город. Он весь был разрушен, но уже кое-где, в основном в центре, виднелись башенные краны. Значит, началось восстановление города.
      Галина останавливала несколько человек, чтобы спросить их, где находится англо–американский лагерь репатриантов, но немцы не знали французского языка и никакой информации им дать не могли.
      Неожиданно им навстречу попался человек, весь в поношенной одежде и до крайности изнеможенный.
          – Простите меня, – обратилась Галина к нему на французском. – Вы не подскажете…
     Но мужчина оборвал ее на полуслове и ответил на русском языке:
          – Я не говорю на французском.
          –Подскажите, пожалуйста, где здесь находится англо-американский лагерь репатриантов, – спросил его Шурка на русском языке.
          – А это совсем недалеко, там же, где и советский лагерь. Они рядом совсем. Это поселок Брисков, где-то пятнадцать километров по этой дороге. Главный же лагерь в городе Генесверд находится далеко отсюда. Но лучше держитесь подальше от них…
      То, что рядом находится и советский лагерь репатриантов, слегка обескуражило и Шурку, и Галину. Но выхода другого не было, пришлось рисковать.
      Стояла уже ноябрьская прохладная погода. В спину им дул пронизывающий северо-западный ветер. Перекусили «подарком Войцеха» и снова двинулись в дорогу. Совсем скоро дорога оказалась  безлюдной. Солнце уже поднялось высоко над горизонтом и даже слегка грело в лицо.
          – Какой версии будем придерживаться, если попадем в лагерь?–  спросил Шурка.
         – Да всё той же,–  ответила Галина. – Мы поляки, жили раньше в Польше, в поселке Низкеничи, что недалеко от  теперешнего Нововолынска. Теперь это Украина. После окончания войны правительство Украины, приняло решение переселить нас в Польшу. А в Польше нам выдали документы и намеревались снова отправить жить на земли бывшей Восточной Пруссии. Нам такие переселения не по душе. Я по происхождению француженка, ты – поляк, мы муж и жена. Вот и ищем пристанища во Франции.
         – Да! Но мы же, если и попадем, то попадем в англо-американский лагерь? – спросил Шурка.
          – Шура, дорогой, нам бы попасть в этот лагерь, а не к гебистам. Там дальше как-то решится всё. Мир же не без добрых людей. Ты мне лучше скажи: Что ты ответишь на вопрос, почему тебя не забрали в армию, когда был еще при советах, и теперь, будучи гражданином Польши?–  спросила его Галина.
          – Да при советах в сорок первом мне было всего семнадцать лет. А в Польше ведь я был на призыве, меня не взяли в армию, ведь у меня нога не в порядке. Я фактически инвалид.
–  Вот, вот, именно такой версии мы и будем придерживаться, – ответила она.–  Нас кругом преследуют, вот и ищем иное место жительства.
      Поселок Брисков возник у них перед глазами совершенно неожиданно. По их расчетам им идти еще предстояло не меньше, чем полчаса. С возвышенности, где они оказались, четко просматривалось само поселение, а слева от него был виден и лагерь. Когда подошли ближе, то увидели, что весь он по периметру окружен колючей проволокой. Но совсем недалеко, буквально в пятидесяти метрах от него, стояли отдельно два барака, совершенно не охраняемые, даже людей с оружием там не было видно. Чисто формально возле входа туда стояли небольшие ворота. Галина и Шурка вмиг сообразили, что вот эти два барака и есть англо-американский лагерь. А вот тот большой, с усиленной охраной по периметру, был отведен для репатриантов в Союз.
      Шура и Галина, конечно, молча прошли мимо ворот советского лагеря и направились к одному из бараков. Из его дверей вышел пожилой мужчина и спросил их на английском языке:
– Вы что, новенькие? Так вам сразу надо подойти к….
      Галина прервала его на полуслове и сказала:
–   Простите, я не говорю на английском…
–  О, да, да, я есть немного говорил по-французски, – сказал он. – Идите маленький домик. Там ест капитан Стюарт. Он ест тут главный, – на плохом французском объяснил он Галине.
     Не мешкая, молодая пара супругов подошла к этому маленькому домику. Капитан Стюарт в это время брился, но мгновенно заметил их.
– Вы откуда прибыли, господа, – спросил он на английском, вытирая свежую мыльную пену с подбородка.
– Простите, я не говорю на английском, – сказала Галина. – Я – француженка.
– О, мадам, зато я говорю на французском, – обратился капитан к ней. – Позвольте, через несколько минут я приведу себя в порядок, и мы обо всём с вами поговорим.
      Удивительно,  но здесь в это время никого не было. Двери этой канцелярии, если это здание можно так было назвать, были совершенно открыты. Посреди комнаты стоял прямоугольный большой стол, с горой на нем всяких бумаг. Шурка и Галина сели на скамейку и стали ждать. Совсем скоро к ним вышел капитан Стюарт, чисто побритый, в английском мундире воздушных сил.
– Господа, присаживайтесь к столу. Сейчас мы быстро переговорим, и я вас отправлю на обед. Сейчас у нас в лагере подошло время обеда. Так что и вы сразу отправитесь туда. А уже потом мы обсудим с вами обо всём  детально. Прошу вас, предъявите ваши документы.
      Галина вынула из сумочки  документы и протянула их капитану. Тот долго и внимательно их рассматривал, зарегистрировал все их данные в журнал и без всяких вопросов отправил  в столовую лагеря.
      Впервые за последние десять дней они сытно поели. Даже не верилось, что пока так хорошо  развиваются все события. Во-первых, они уже в англо-американском лагере. Во-вторых, им благополучно удалось миновать лагерь советов и всех тех «контролеров» у ворот. Было понятно, что те люди специально стояли там, чтобы по заданию ГБ высматривать и отлавливать бывших советских граждан. Не маловажным было и то, что, по всей видимости, репатриантов с Запада уже было мало, и для них появлялась хоть какая-то надежда попасть на Запад. Значительным оказалось и то, что теперь они были сыты.
      После обеда Шура и Галина снова направились к капитану. Но в канцелярии его не оказалось. Они ждали его час или полтора. Наконец, появился «виллис», лихо въехавший во двор. Из него бодро выскочил капитан и на ходу бросил им:
– Прошу прощения, господа, дела, дела… Заходите вовнутрь и присаживайтесь.
      Ему было уже лет за сорок пять. Выглядел он молодцевато, но Шура сразу заметил, что он хромает на левую ногу и даже очень сильно. И капитан заметил быстро, когда Шура шел к столу, что и тот хромает на левую ногу.
–  Что у вас с ногой, господин Новотный? – немного помедлив, спросил он. – Кстати, я правильно выговорил вашу фамилию?
–  Да, всё правильно, господин капитан. Но мой муж не говорит ни на английском, ни на французском. Он владеет лишь украинским и русским. А нога у него покалечена  осколочным ранением от бомбы.
– О, русский я не понимаю, – ответил он. – Это тяжелый язык, язык Азии, язык варваров. Легче выучить китайский, чем этот язык. Да ладно, давайте ближе к делу. Итак, как я понимаю из ваших документов, оба вы поляки.
–  Господин капитан, – прервала его Галина. – Мой муж поляк. Он раньше жил на территории Украины, но потом его переселили в Польшу советские власти. Теперь мы муж и жена. А я по происхождению француженка. Мои бабушка и дедушка родом из Франции. Но когда начались гонения в Польше на евреев, мне удалось перебраться в Украину. Уже там  мы познакомились и обвенчались.
– Вы еврейка, – ответил капитан,– Это я сразу заметил. Но объясните мне,  пожалуйста, на каком основании мне выставлять вас на репатриацию во Францию лишь только потому, что вы по происхождению француженка? Даже если вы французская еврейка.
– На том основании, господин капитан, что если мы с моим мужем попадем в лапы советской службы ГБ, нам грозит даже не ссылка, а реальная смерть. Мы не преступники, в этом я вас заверяю, ни перед Западом, ни перед Востоком. Нам хочется просто жить, иметь семью, детей. Вот и всё. Как человек, поймите нас.
– Вполне возможно, мадам, что я как-то утрясу вопрос вашей репатриации. Но исключительно только вашей, но не вашего мужа.
– Без мужа я никуда не поеду. Мы – семья, мы одно целое. Если жить вместе не придется, то и умрем мы вместе.
– Мадам! Я вас определю в женский бокс нашего лагеря, а вашего мужа соответственно в мужской. Но давайте договоримся о том, что ни вы, ни он не будете распространяться о себе никому. Делайте вид, что вы немые или что вам отрезали языки. Но молчите о себе. Ни с кем – ни единого слова. Вы еще очень мало знаете.  У советов всё очень хорошо поставлено для выявления своих бывших граждан. Следует отметить, что советское правительство считает всех советских граждан, временно вышедших из-под его контроля, предателями, независимо от обстоятельств, которые привели их за границу, и независимо от того, как вели себя эти люди в другой стране. В репатриационных миссиях, чтобы вы знали, чекистам  предоставлен небывалый простор для выполнения их разнообразных задач. Там же, где полной свободы действий им нет,  они прибегают к внедрению тайных агентов, запугиваниям, угрозам, шантажу. Скажу вам больше,  англо-американцы с величайшей готовностью раньше выдавали  бывших граждан Союза сами, задача же сотрудников миссий сводилась к тому, чтобы склонить максимальное число пленных к «добровольному возвращению» на родину. Я подумаю еще, как вам помочь. Но имейте в виду, многое теперь зависит и от вас.

                -6-

1946 год, декабрь, Германия.
      Им выдали полотенца и отправили в баню, после чего Шурка определился в мужском бараке, а Галина в женском. Фактически, это были еще немецкие бараки  после лагеря советских военнопленных. Так что там какого-либо комфорта не было. Обыкновенные деревянные нары в два этажа и сам барак метров тридцать в длину. Но американцы здесь ввели новшество:  поделили поперек сам барак фанерными перегородками, сделали полную дезинфекцию и завезли сюда добротные матрацы и постельные принадлежности. И самое главное новшество: туалет из барака в виде бачков вынесли на улицу.
      «Жильцов» этих бараков было совсем немного. В женском – всего человек с десять, а в мужском – больше. Здесь было человек пятнадцать чехов, несколько сербов, восемь болгар и с десяток поляков. Шурка ни с кем не стал знакомиться, молча зашел в барак и выбрал себе место на нижней полке. Особо в разговоры с ним никто и не набивался. А с теми, кто всё же обращался к нему, он расходился, указывая на горло,  ссылаясь, что не может говорить.
      Галина определилась быстро в своем бараке и, конечно, к ней сразу же подсели несколько женщин, чтобы поболтать. Она говорила на французском и особо не заботилась о том, что кто-то ее в чем-то может заподозрить или что она будет выявлена  агентами из ГБ. Заявила, что она француженка, родители которой еще в двадцатые годы эмигрировали из Франции в Польшу. А когда в Польше наступили гонения немцев на евреев, она перебежала в Украину. Всю войну была там в оккупации. От немцев скрывалась в горах, вот так и выжила. Теперь стремится возвратиться на свою родину во Францию. Благо, на французском она говорила почти без акцента. В этом была заслуга ее бабушки, очень интеллигентной и культурной женщины. Это она привила любовь девочки к литературе и обучила ее французскому.
      Теперь с Шуркой она днями могла спокойно гулять как на территории лагеря, так и вокруг. Иногда Шурка подходил совсем близко к лагерю советских репатриантов, подолгу наблюдал за всем, что происходит там. На площади перед центральным бараком и на ближайших полянках в огромных кипах лежали тюки и чемоданы. На них сидели и вокруг них ходили люди, в основном, женщины и  даже дети. Советские конвоиры стояли у ворот и весело о чем-то болтали. Особой бдительности они не проявляли, ведь по всему периметру лагерь был окружен колючей проволокой. Здесь не было сторожевых вышек с пулеметчиками, но по периметру иногда прохаживались караульные.
      Галина, когда подходила поближе к этому лагерю, внимательно всматривалась там в лица людей в надежде увидеть среди них своих родителей. Она понимала, что из Освенцима или Бухенвальда было мало шансов спастись. Но всё же у нее таилась надежда, а вдруг, ведь бывает же в жизни и чудо.
     Шурка тоже иногда подходил к самой проволоке и даже слышал в свою сторону реплики в основном от мужчин: «Что, довоевался вояка, проклятый фриц»…  Однажды он не выдержал и ответил на русском языке: « Сам ты фриц»! Хотя, позже и пожалел. «Мало что может быть, а вдруг этот крикун обыкновенный провокатор и агент ГБ».
      Так прошла первая неделя их пребывания в лагере. Никто ни разу их никуда не вызывал и ни о чем не расспрашивал. Но в один из дней, когда они прогуливались по территории лагеря, их подозвал к себе капитан Стюарт.
– Вот что, мадам, – обратился он к Галине. – Будьте готовы, в ближайшие день-два к нам в лагерь нагрянет с инспекционной проверкой комиссия советов по вопросам интернирования. Комиссия серьезная. Раньше, когда в нашем лагере было много репатриантов, они к нам наведывались каждый день. И не вспоминайте совсем о том, что какое-то время и вы, и ваш муж были в Украине. Хоть какой-то для вас шанс появится.
      А советские приехали уже наученные опытом – с польским и  югославским офицерами-переводчиками, чтобы проверять глубоко показания. Всего их пять человек было. Они потребовали всех опросить, посмотреть документы и так далее. С комиссией присутствовал и капитан Стюарт. В мужской барак привели и всех женщин.
      Долго и скрупулезно рассматривали документы всех присутствующих. Тех, с которыми они уже имели беседу –  отпускали быстро. Галина подошла вплотную к Шурке, так они и стояли в ожидании, когда и их будут слушать.
      Наконец дошла очередь и к ним. Первым позвали Шурку, но Галина подошла вместе с ним.
– Кто эта женщина?– спросил председатель комиссии, сухощавый майор в форме ГБ.
      Один из переводчиков, владевший и английским, переводил все и для капитана Стюарта.
– Месье, – обратилась Галина на французском, – это мой муж.
      Переводчика, знающего французский, в комиссии не было. Ответил капитан Стюарт:
– Господин майор, мадам сказала, что этот человек есть ее муж. Это действительно так, я смотрел их документы.
      Майор стал внимательно рассматривать документы Анджея Новотного.
– Проживал ясно где. А во время войны, где были, – обратился он к Шурке.
– Я по-польски  и на русском  не молвлю, – ответил Шурка. – Учился в украинской школе, жил среди украинцев. Так что язык польский почти не знаю.
– Где были во время войны?
– В своем родном городе, где же мне еще было быть?
– В армии были, в военных действиях принимали участие? – снова спросил майор.
– С моей-то искалеченной ногой? Как же я мог принимать участие в боевых действиях, пан майор?
– Что у него с ногой, господин капитан?  – обратился он к Стюарту.
– У него давнее осколочное ранение коленного сустава левой ноги,–  ответил капитан.
– Пан получил ранение,  когда участвовал в повстанческой армии?–  спросил майор.
– Ранение я получил при бомбежке. Вот только не знаю, от бомбы русского самолета или  немецкого, – ответил Шурка.
– Господин майор, прекратите это, – вмешался капитан Стюарт. – Мы же не на допросе! Если у вас имеются какие-то данные об этом гражданине, то, пожалуйста, – расследуйте дальше. В конце-то концов! Он гражданин Польши. Я, как представитель Великобритании, категорически возражаю, чтобы вы устраивали допрос, таким образом, поляку.
– Вы тоже полька? – обратился теперь майор к Галине.
– Да, я гражданка Польши. Я еврейка, родом из французских евреев. Моя родина – это Франция. Теперь я хочу переехать вместе с моим мужем туда и жить там, где жили мои предки, – ответила Галина.
– Мы проверим ваши документы, госпожа Ракович, а также документы вашего мужа, – ответил майор. – А пока что, господин капитан,–  теперь он обратился к капитану Стюарту,– попрошу вас этих двух граждан из лагеря никуда не направлять.


                -7-

1946 год, декабрь, Германия.
      Шли дни за днями, а их вопрос так и оставался в подвешенном состоянии. Уже в женском бараке не осталось ни одного репатрианта, кроме Галины. А в мужском бараке оставались восемь чехов и один Шурка. Топить было особо нечем, вот почему капитан Стюарт приказал в мужском бараке для молодой пары выделить отдельную загородку и переселил Галину туда. Теперь и  она, была вместе с  Шуркой.
      Приближался Новый 1947 год. Иногда Шурка, проснувшись ночью, подолгу раздумывал о своей новой, выбранной им самим, дороге. Не верилось, что вот так круто всё изменится в его судьбе. Он фактически оставил своих побратимов, ушел из отряда и таким образом прекратил борьбу, как повстанец Украины. Часто стал задавать себе вопросы.   «Неужели всё было напрасно?» Он покинул родные края, своих родных, лишь ради борьбы за справедливость, за новую Украину. «Что же получается? Всё то море крови, пролитое его братьями по оружию, все те тысячи смертей – всё оказалось напрасным? Сколько раз он сам смотрел в лицо смерти, был трижды ранен, собственноручно похоронил в землю десятки бойцов, своих побратимов. И что это – напрасно?» «Украину снова проглотил советский большевицкий монстр.  Он мощный, грозный, лживый и нахальный. В его «мясорубке» теперь снова, вне всякого сомнения,  будут уничтожены миллионы украинцев. Почему же всё время мы, украинцы, каждый раз наталкиваемся на одни и те же грабли, снова набиваем себе лоб и снова оказываемся под чужою пятою? Даже те, хитрые и продажные ляхи, и те теперь оказались в большевицком капкане. Удалось им тогда в двадцатых годах увернуться от большевицкой навалы, разгромить полчища Буденновской конницы и то, не без помощи армии УНР.   Тем не менее, теперь  оказались в том же мешке у Москвы».
      Теперь даже лагерь советских репатриантов был наполовину пустым.
Шурка часто подходил к проволоке его ограждения и всматривался в лица людей, что были там. Нелегкая им всем была уготована судьба. Без сомнения! Как минимум, несколько миллионов уже репатриированных попали в сибирские лагеря. Несколько миллионов горбятся почти бесплатно, за копейки, отрабатывая свою «вину» перед советской властью. В этом Шурка не сомневался. Не мог  представить себе он и о том, что судьба приготовила для него и Галины. Ведь он был мужчиной, прежде всего он должен будет обеспечивать их проживание на чужбине. А как? Ведь у него не было никакой специальности, а Галина окончила всего один курс медицинского института. «Как им дальше жить, где и за какие средства?» Все эти вопросы теперь не выходили у него из головы.
     В самый канун Рождества неожиданно для всех в барак зашел капитан Стюарт. Он всех поздравил с наступающим праздником, после чего сказал:
          – Господин Новотный и вы, мадам Ракович! Соберите все свои вещи и немедленно зайдите ко мне в канцелярию.
      У Галины и Шурки сжались сердца от предчувствия чего-то совсем плохого. Они молча собрались, попрощались с остающимися в бараке чехами и пошли в канцелярию. Эти сто пятьдесят метров туда они шли молча. Перед самым входом остановились и также молча обнялись.
      В канцелярии ярко горело освещение, сам капитан, как им показалось,  был в приподнятом настроении. Он пока что,  не говоря ни слова, ходил по комнате, затем аккуратно закрыл окно портьерами и сказал:
          – Молодые люди! Через два часа, ровно в двадцать два ноль-ноль сюда подъедет автомобиль французского представительства. Вы отправляетесь в их распоряжение. Я подготовил для вас все документы. Дальше  должно быть всё хорошо, во всяком случае, я так надеюсь.
      Неожиданно для Шурки он увидел, что по щекам Галины потекли слезы. Она быстро  сказала ему обо всём, что говорил капитан. Затем молча подошла к  капитану, обняла его и поцеловала в обе щеки.
          – Спасибо вам, господин капитан, – лишь еле выговорила от волнения она. – Мы до конца своей жизни не забудем вашей доброты.
          – Да какая здесь, к черту, простите, доброта. Я просто сейчас жалею, что так мало мне удалось помочь хорошим людям здесь. Будь она неладная, эта война. Я же, ребята, летчик. Был сбит при бомбежке Берлина в сорок четвертом.  Попал в плен к немцам. При обстреле   самолета  получил ранение левого бедра. Правда, немцы меня немного в лагере подлечили. Я бежал. Спецслужба британских ВВС через подпольщиков переправила меня в Англию. Ну, а уже после всего этого мне командование предложило, чтобы я дослужил до воинской пенсии, работать вот здесь начальником лагеря. Да что я о себе. Давайте выпьем по рюмочке нашего виски в честь наступающего праздника и за ваше освобождение от «московского коммунизма».
      После этого он налил всем по маленькой рюмочке напитка, они чокнулись и уже молча выпили. А ровно в двадцать два часа к дому канцелярии подъехал «виллис» с  брезентовой будкой. В канцелярию вошел офицер в неизвестной для репатриантов форме, быстро о чем-то переговорил с капитаном, забрал у него бумаги и предложил молодой паре:
          – Мадам, месье, прошу вас, садитесь в автомобиль, мы быстро отъезжаем.
          – Мадам Ракович, вам предстоит длительная дорога. Погода уже зимняя, так что возьмите с собою два одеяла, чтобы согреться. Желаю счастья,  – сказал им на прощание капитан. – Кстати, – уже обратился он к Шурке. – У вас ведь не осколочное ранение в колено, а пулевое…
      Теперь они сидели в кузове, защищенном брезентом, прижались друг к другу, чтобы было теплее, и молчали. Ехали так до самого утра. По дороге изредка останавливались в каких-то местах, и к ним в кузов присаживались всё новые и новые люди.
      В каком-то поселке, уже совсем близко от границы с Францией всех людей из «виллиса» разместили в простеньком отеле. Пожалуй, впервые в своей жизни, разве что после квартиры Галины, они оказались вдвоем в столь шикарных условиях. Еще только начинался новый день. Кругом все отмечали Рождество, а лишь только Шурка и Галина уединились в своем номере и радовались, что они вдвоем, что ничего их не разлучило, и что они уже скоро будут в свободной стране.
     В дверь постучали. Зашел представитель миссии и вручил им от общества «Красного креста» талоны на пропитание в здешнем кафе. А также предупредил их, что в любой момент может подойти транспорт, который уже отправит их во Францию. Всё теперь зависело от того, как быстро документы будут оформлены приграничными  властями оккупационной зоны  Германии.

                -8-

1947 год. Франция.
      Сразу же, как только они пересекли границу Франции, сопровождающий их офицер выдал всем интернированным их личные документы, а также документы, подтверждающие их теперешний статус. Кроме того, он предупредил каждого персонально, что в течение десяти дней они должны зарегистрироваться в миграционной службе для оформления документов  вида на жительство. Общество «Красного креста» выделило каждому интернированному по сорок франков. Теперь, как объяснил французский офицер, они свободные люди в свободной стране.
      По дороге, которой двигалось их авто, Шурка и Галина присмотрели небольшую ферму. Там они и решили остановиться. Совсем не от того, что у каждого из них горела  внутри жажда  к крестьянскому труду. Где-то надо было себя пробовать. К тому же, желудок требовал пищи. А от его капризов – никуда не денешься.
      К ферме вела обыкновенная проселочная дорога. Далеко, далеко, уже на возвышенности виднелся какой-то замок, а внизу была равнина, земля которой была аккуратно обработана. Поближе к ферме они увидели свинарник, коровник голов на двадцать и маленькую к нему пристройку. По всей вероятности, для молодняка. В действительности, ферма была не большой. Хозяевами ее, как оказалось, были два брата, Поль и Ив. Ив был в основном не у дел, любил выпить и погулять. А фермой руководил Поль. Он и встретил молодую пару репатриантов у себя в конторе.
           – Мадам, месье, что вас привело к нам в столь не привлекательное место? – спросил первым делом он их.
           – Мы ищем работу, месье Поль. Мы репатрианты, – ответила Галина.
           – Знаете, работы у нас для вас нет. Я же вижу по вашим рукам, что вы в селе никогда не работали и не знаете, что это за труд.
            – Но мы в весьма затруднительном положении, месье, нам даже переночевать негде. Мы только прибыли из Германии. Прошу вас, месье, – взмолилась к нему Галина.
            – Мы сейчас в весьма затруднительном финансовом положении. Могу вас взять на работу, но условия будут следующие: я предоставлю вам место для жилья, питаться будете вместе с наемными работниками. И всё это – без всякой зарплаты. Если вас такие условия устраивают – завтра же приступите к работе. Рабочий день у нас десять часов.
            – Но как же это, месье,–  возмутилась Галина. – Ведь это же почти рабские условия.
          – Условия, сам понимаю, не очень приятные. Но давайте повременим. Ферма хоть немного станет на ноги, и всё изменится. К тому же, ведь вы ничего не умеете делать. Вот вы, месье, обратился он к Шурке. Доили вы когда-нибудь корову или принимали у нее теленочка?
      После того, как Галина всё перевела сказанное Шурке, тот сказал:
            – Коров никогда не доил, но ухаживать за ними умею. Теленочка у коровы действительно не принимал. А вот жеребят у кобылы – не один десяток раз.
            – Так вы, может быть, разбираетесь в лошадях, умеете их лечить?
– Конечно, – ответил Шурка. – Мой отец во всей округе был знаменитым коневодом.
–  А вы, мадам, что умеете делать? – спросил Поль Галину.
            – Я – медсестра, месье Поль. Имею большой опыт в этом деле.
            – Да, мадам, всё это прекрасно, но для наших коров и свиней медсестра не нужна. Нужна уборщица в свинарнике. Пойдете на такую работу?
            – Пойду, если другой какой-либо работы у вас нет.
–  А вы, месье, с техникой как, ладите?
–  А что, конкретно необходимо делать? – спросил Шурка.
            – У нас освободилось недавно место сменного механика машин по приготовлению комбикормов. Справитесь?
            – День-два, освоюсь и справлюсь. Что это, святые горшки лепить?
            – Ну, вот  прекрасно и поладили, – подвел черту их разговора Поль. – Вот видите вдали маленький флигель? Там уже живут три семьи. Вы будете четвертыми. Белье у нас меняют раз в две недели. Ужин – в восемь часов вечера, так что – добро пожаловать.
      Они устроились во флигеле в комнатке метров шесть-семь. Здесь были две отдельные кровати, маленький столик, тумбочка и небольшое зеркало на стене. Маленькая кухонька была общей. Никаких удобств в доме не имелось. Пришлось мириться, ведь иного выбора не было.
      Так встретила Франция молодую пару репатриантов. Она только начинала пробуждаться после страшной войны. Так что все жили надеждой, что не пройдет много времени и жизнь наладится. А действительность была такой, что и жилье у них, и еда, и работа – оказались, как у батраков. И Галина, и Шурка всеми силами старались взбодрить друг друга, но факт был такой – пока что их жизнь в свободной стране оказалась не конфеткой.
      Некоторую ясность внесли уже первые дни работы. Оказалось, что рабочий день у них не десять часов, как заверял об этом месье Поль, а все двенадцать. Но работать нужно было каждый день, все семь дней в неделю. После этого на рабочее место заступал сменщик, а у предыдущего работника была теперь целая неделя отпуска.
      Шурка быстро освоился на своем рабочем месте. Здесь были всевозможные крупорушки, размельчающие зерно, сечки, мешалки, печи. Ему было лишь больно видеть, как его Галка с метлой, совком и лопатой работает в свинарнике уборщицей. Он понимал, что это временно, что не на всю жизнь, что это надо перенести. Это испытание для них. Его надо было пройти.
      Отработав всю неделю, они получили справку  месье Поля, что он им предоставляет жилье, и с этим они отправились в центральный город департамента, чтобы подать в управление миграции документы на жительство во Франции.

                -9-

1947 год. Франция.
      Лишь в начале лета они получили вид на жительство. Месье Поль уже несколько месяцев, как стал им выплачивать зарплату. После того, как в поле появился свежий корм для свиней, они стали быстро прибавлять в весе, а коровы – давать жирное молоко. Дела на ферме пошли вверх. Поль перевёл Галину работать в сепараторную, а Шурка так и остался работать механиком.
      В один из дней июня они выбрались в город Страсбург, центр региона Эльзас. Долго гуляли по его улицам, купались в речке и даже посетили кино. Шурка, конечно, мало что понял из его сюжета. Но некоторые отрывки фраз на французском языке он уже понимал. Галка то и делала, что подшучивала над ним из-за его плохого знания  языка. Но как бы там ни было, с каждым днем он всё больше и больше понимал французский и говорил на нем. Неожиданно они натолкнулись на объявление о том, что  университет  набирает на первый курс студентов. В том числе и на медицинский факультет. Стране действительно нужны были  врачи, и департамент предоставлял  тем, кто успешно учился, даже оплату за учебу. Это весьма заинтересовало Галину.
– А что, Шура, может действительно попробовать поступить в университет? Как ни как, а я ведь окончила первый курс института в Ровно, так что, если поднапрячься, может и смогу поступить, – заявила она.
– Тогда нам надо срочно искать работу и жилье в городе. Я буду работать, а ты учиться. Будем жить экономно и всё направлять на то, чтобы ты училась, – сказал он.
– Я же тоже не дура какая-то. Смогу учиться и где-то подрабатывать. Так что выживем.
      Теперь у них появилась конкретная цель. Галина купила книги для поступления и стала активно готовиться. С языком у нее было всё хорошо. Немного хуже давались ей термины, особенно физические. Но постепенно и это она осилила. Шурка тем временем искал работу в городе. С этим там было проблематично. Но неожиданно ему что-то подсказало внутри, что шансов найти работу в пригороде  больше. И он стал искать там. Ему очень хотелось хоть чем-то порадовать свою любимую. И ему это почти удалось. Совсем случайно в пригороде он натолкнулся на мебельную фабрику. Самое главное, там рабочих обеспечивали жильем, а также давали возможность по  некоторым профессиям работать полсмены. Специалист по кадрам внимательно выслушал его и вдруг, совершенно неожиданно для него, спросил на русском языке:
–Во время войны воевали на стороне Армии Крайовой?
– Нет, не воевал.  Но я вас прекрасно понимаю, – ответил он, но уже на украинском языке.
– Никогда не подумал бы, что здесь, во Франции встречу нацистского прихлебателя, – почти с отвращением заметил он Шурке. – Видать, воевал в УПА, или даже  сам из  дивизии СС«Галичина?»  – спросил он.
      Шурка на эту провокацию ничего не ответил, но руки так зачесались, чтобы не «вломить» этому  «патриоту» России между глаз.
      На этом и окончились его поиски работы. Пока что Франция лишь пыталась стать на ноги. Экономика была в упадке, а безработица огромная. Десятки тысяч людей были в поиске работы. Всем хотелось есть, ведь без этого – никак.
      А в конце июля прояснилось  всё с поступлением Галины в университет. Экзамен по химии  она провалила.
– Подзабыла я уже эту химию, – пожаловалась она Шурке. – Всё выветрилось из головы за годы войны. Но ничего, у меня год впереди, я стану врачом, что бы это мне не стоило.
      В сепараторной ей нравилось работать. Здесь везде была чистота, работа была не тяжелая, но требовалось внимание и аккуратность. А вот Шурка свою работу не любил, слишком она была однообразная и скучная. Ему хотелось какой-то свободы, простора, как это было, когда он был повстанцем. Как-то он пожаловался в этом плане месье Полю. Тот немного призадумался и сказал:
– Послушай, Анджей, а ведь это же идея. Ты ведь как-то говорил мне, что умеешь ладить с лошадьми. Хочу я купить пару породистых лошадок, чтобы заняться производством их здесь у нас на ферме. А что, отгрохаем конюшню, там и будем выращивать лошадей. Должно быть прибыльным это дело.  Я пока что буду заниматься этим вопросом. А ты переходи на развозку молока. Уже будешь ближе к лошади.
– Идея не плохая, сказал Шурка. – Но пара породистых лошадок стоят немало денег.
– То-то и оно, – заметил Поль, – придется брать в банке кредит.
– А что за идея с развозкой молока?–  спросил Шурка.
– Посмотри сюда, – сказал Поль и развернул перед Шуркой карту района. – Вот, как видишь, вокруг нас есть селения, расположены они от нас совсем недалеко. Так вот, мне уже немало поступило предложений, чтобы я организовал туда поставку свежего молока.
– Так в чём проблема? – спросил Шурка.
– Не хочется мне это поручать кому-то из наших поляков, уж больно они предприимчивые.
–  Так я же тоже поляк,–  заметил Шурка.
– Э, нет. Ты не такой. Ты какой-то другой, как бы слеплен из другой глины.
      Вот так Шурка стал ездовым. И не просто ездовым, а поставщиком молока. Каждое утро, как только окончат дойку коров, он отправлялся по близлежащим поселкам на своей повозке развозить молоко. Молоко разлито в алюминиевых бидонах. Отдельно вечернее, а отдельно – утреннее.
      Тягу его повозки обеспечивал уже в летах жеребец. Он был с характером. Хочет – везет повозку, а если упрется, то ты его хоть убей, тянуть не будет. Пока не дашь ему с полведерка молочка, не сделает ни шагу.
      По утрам теперь он был особо  радостный. Во-первых, потому, что это  утро, а всякое утро радостное и неповторимое. Он вдыхал полной грудью резкий, свежий, ароматный воздух. И чувствовал всем телом, что живет. Пока  ехал – откуда-то с лугов доносился запах скошенной травы, из лесу – тянуло лесной прохладой. Бидоны в повозке позвякивают от неровностей асфальтовой, давно не ремонтированной дороги.
      В эти непростые, полуголодные военные годы всем во Франции приходилось тяжело. Он – молочник и развозит молоко по поселкам, и это приносит ему даже душевную радость. Его телега совершенно необычайного вида. Это результат войны. На шинах надеты куски старых шин (ими залатаны), а внутренние шины берегутся, как зеница ока. В продаже – ни шин, ни колес, ничего нет. В свое время немцы всё угнали куда-то на север. Для населения велосипеды стали единственным способом передвижения. Автомобилей на дорогах нет. Изредка протрясется какой-нибудь захудалый автомобильчик пятидесятилетней давности (бензин дается по самым скупым карточкам).
      Молоко по этим временам – неоценимая драгоценность. Все в этих поселках его знают, все любезны, иногда даже льстивы, потому что он сейчас – большой чародей, может дать кому-нибудь больше, чем по меркам. Причем их молоко – первоклассное, не снятое, не разбавленное водой, что многие сейчас часто делают. Как Поль не настаивает разбавлять молоко водой – все наотрез отказываются это делать. «Ну, тогда ничего и не заработаем, будем гнать впустую!» – была любимая его фраза. Но отказались разбавлять и этим даже зарекомендовали себя как поставщики самого хорошего, вкусного и цельного молока.

                -10-


1948 год, лето, Страсбург.
      Впервые  они серьезно поссорились, еще когда работали на ферме у Поля. Шурка взял себе в моду каждый день, лишь только помоет бидоны от молока, покормит своего коня, тут же усаживается в беседке  и играет с компанией в карты. Галина долго наблюдала всю эту картину. А в один из дней не выдержала и набросилась на Шурку:
– И это что же, вся твоя жизнь теперь будет положена на игры в карты? – спросила она, глядя серьезно в его глаза.
– А что здесь такого плохого? Культурно, можно так сказать, отдыхаю с друзьями!
– И это ты, бывший командир украинских повстанцев, теперь считаешь что ты «культурно отдыхаешь»? – спросила она. – Ты же, Шура, еще будучи в отряде «Лесные волки», перечитал у меня половину библиотеки! Тебе же надо учиться, а не играть в карты! Ты еще начни горячительные напитки принимать, чтобы был полным весь букет твоего «культурного отдыха»! Ты за это боролся, за это проливал свою кровь, за это полегли в землю твои сотни побратимов?  Ты к этому стремился, рискуя жизнью? Переходить границы, быть в лагере, висеть на волоске от Сибири, чтобы попасть в свободную страну, а теперь катиться в пропасть? Ты же умный парень! Берись за голову, пока не поздно.
      От всего, что сказала Галина, у него кругом пошла голова. Последнее время он действительно попал в какой-то мифический мир. Всё его устраивало, было интересное занятие с лошадьми, общение с людьми, не тяжелая работа. Он давно перестал замечать, как Галина ночами сидит над книжками, как всё свое время тратит на то, чтобы уже скоро, поступить в университет и стать врачом. Была сытная еда, мягкая постель, жена всегда под боком.
      Несколько дней от всего высказанного Галиной у него как бы наступила даже депрессия. Пропал аппетит и сон.
      В один из дней после развозки молока, он зашел в библиотеку поселка Бишвилля и взял там книги для выпускного класса средней школы.
 – Буду готовиться, летом сдать экстерном экзамены за среднюю школу, – заявил он Галине. – У меня же нет никакого документа о среднем образовании.
– Всё прекрасно, готовься. А с языком – я тебе помогу, -  ответила она.
      Как не жалко было оставлять ферму Поля, но они оставили ее и переехали жить в предместье Страсбурга в поселок Венде. Там наняли небольшую квартиру с одной комнатой, но со всеми удобствами. Галина не могла нарадоваться этому. Последнее время дела фирмы Поля пошли вверх. Он действительно приобрел пару породистых лошадей и решил заниматься производством лошадей. Дело было интересным и, возможно, и прибыльным. Шурке тоже было интересно быть с лошадьми. Он часами в свободное время находился  с  ними, ухаживал, делал выездку, как умел, тренировал.
      Теперь  и он, и Галина работали на стекольной фабрике,  что на самой околице Страсбурга. Работая на ферме у Поля, они скопили немного денег. Так что теперь Галина работала всего полсмены упаковщицей. А Шурку приняли работать  контрметром.
      Когда они шли наниматься на фабрику, Шурка был весьма озабочен, сможет ли он стать рабочим на стекольной фабрике, сможет ли стать работницей жена, а, может быть, их и вовсе  не примут, может быть, рабочие там просто не нужны.
      Административный директор фабрики, щуплый молодой французик мсье Пети, принял их, как и быть должно, официально, но вежливо. На их желание  трудиться на фабрике, он чуть-чуть улыбнулся, спросив, работали ли они когда-нибудь на фабрике?
 – Нет, никогда, – ответил Шурка.
– Понимаю, – протянул мсье Пети и на какую-то секунду задумался.
В эту секунду в какой-то мере решалась их судьба, даже поступление Галины в университет. Работа в то время была на первом плане.
 – Хорошо, – проговорил мсье Пети, – я могу вас взять на работу. И вас, и вашу жену, – сказал он Шурке.
      Обращаясь к Галине, он сказал:
– Вы пойдете в упаковочный отдел. Вы умеете упаковывать стекло?
 – Умею, – ответила она.
 – А вы, мсье, – протянул Пети, – будете у нас контрметром.
Шурка внутренне ахнул: сразу такой «гигантский пост». И, наверное, большие деньги. Но мсье Пети добавил:
– Конечно, сейчас Вы будете получать, как наш обычный рабочий. Но мы посмотрим…
      Фабрика – пустяковая, в сущности. Но все же человек до ста на ней работало: чехи (с кучей детей – веселые, шумные детки), французы (в весьма ограниченном количестве, две-три девушки-упаковщицы) и испанцы (эмигранты от Франко, понесшие поражение в гражданской войне). Испанцы были весьма «красные». Кроме чехов и испанцев на фабрике работало несколько итальянцев, а заведующим обжигательной печью был донской казак Уварыч.
      Фабрика стояла на асфальтированной дороге. С виду довольно бедное заведение – дощатые бараки, ничего больше. В бараках – шлифовальные жернова, быстро вращающиеся, словно живые, а около них на небольшом возвышении стояли рабочие, шлифуя всякие стеклянные предметы – вазы, абажуры, стаканы…
      Шурка понял, почему назначен на свой неожиданный пост, когда мсье Пети сказал, что  у них на фабрике слишком много развелось «красной заразы» и что он возлагает на него большие надежды. Мсье Пети, конечно, знал, что Шура никогда не был рабочим, что он обыкновенный польский репатриант и, вероятно, будет, как он полагал, на фабрике достаточно хорошей собакой, надзирая за работой «пролетариата». А если даже хорошей собаки из него и не выйдет, все равно, подсчитывая выработку, он будет на страже не «пролетарских» интересов, а хозяйских. Мсье Пети ошибался. Он не знал души Шурки, ее природной симпатии к «трудовому народу.
Первое, что его ошеломило на фабрике – шум. Шум многих, пятнадцати-двадцати быстро вертящихся, цвета грязной воды больших жерновов, в который врезался ритмичный звук какой-то электрической машины; тонущие в этом шуме или вырывающиеся из него отдельные людские крики; звон время от времени разбиваемого стекла. Одним словом, говорить в этом помещении можно было только на сильном крике. В барак фабрики первый раз ввел его мсье Пети. По тому, как он говорил рабочим и работницам о том, что вот этот мсье будет вашим контрметром, Шурка понял, что они о нем уже наслышаны, уже знают, что какой-то польский репатриант, а может русский (а, может быть, с подробностями – офицер Армии Власова) будет с этого дня контрметром.
-  Э бьен! – сказал какой-то стекольщик. В этом его «эбьен» Шурка ничего хорошего для себя не почувствовал. – Пусть, мол, попробует…
Его работа на фабрике в должности контрметра сводилась к наблюдению за продукцией и подсчету сделанного каждым рабочим за день. Он был весьма либеральным контрметром. И рабочие это если не сразу, то скоро заметили. С ними у него установились дружеские отношения. Со всеми – чехами, французами, итальянцами, даже испанцами. Кроме одного, красного из красных испанца-коммуниста, который его возненавидел. Вероятно, как «класс», как, возможно,  русского, перешедшего к немцам, как «врага народа». Это был красивый, весь какой-то гуттаперчево извивавшийся, сильный, похожий телом на обезьяну, типичный брюнет-испанец. Говорил он с Шуркой всегда подчеркнуто грубо, стараясь подловить на каких-нибудь неточностях в записях. Если сознаться, то Шурка чувствовал к нему неприязнь, но не как к «классовому врагу», а как к личности. Это была типичная большевицкая личность, сильная, жадная до своей жизни, до своей власти и, вероятно, совершенно беспощадная, жестокая по отношению к жизням чужим. Он был тем самым новым массовым человеком, опорой тирании, который вырвался в большевизме, нацизме, фашизме. Звали его как-то незамысловато – не то Лопес, не то Диас…
За месяц до начала экзаменов Галине дали отпуск без содержания. А пятого августа у них была семейная радость. Галина поступила в Страсбургский университет имени Луи Пастера на медицинский факультет. И еще была у них не менее важная радость. Как выяснилось, с этого учебного года образование в университете снова ведется на бесплатной основе. Все учебные затраты снова берет на себя университет. А, кроме того, Шурке значительно повысили зарплату.

                -11-

1953 год, весна, Страсбург.
        Работа на стекольной фабрике всегда была тяжёлой. Во-первых, фабрика работала в три смены без выходных, и у работников ее был скользящий график выходных дней. Во-вторых, технология обработки стекла требовала определённой влажности и температуры, освещения, хорошей работы приточной и вытяжной вентиляции. В-третьих, пыль, шум – не все это люди выдерживали, уходили на другие предприятия, а ряды работников ежегодно пополнялись вновь принятыми, не имеющими должных профессиональных знаний и навыков.
       Шурка, он же по документам – Анджей Новотный, со временем был утвержден дирекцией фабрики начальником цеха финишной обработки изделий. Фабрика только как построила новый комплекс фабричных зданий, где и размещался теперь его цех.
      Наконец-то утвердили планировку. Теперь можно было более грамотно организовать текущий технологический процесс цеха и эффективней использовать его помещения. Работы – не счесть. Необходимо заново разместить  новое оборудование, отремонтировать уже отработавшие свой срок станки и машины, обустроить склад. И сделать много-много стеллажей для промежуточной и готовой продукции.
   Как-то так вышло, что сколько он не жил, а лишь недавно утром впервые видел, как вороны купаются в снегу. Сначала он их и не узнал. Так как они в этом занятии были не похожи на самих себя – на тех неповоротливых, которые пешком ходят в людных местах по асфальту вразвалочку, кривоногим перевальцем.
       Он любил иногда выйти из своего кабинета в цеху, чтобы постоять уже на улице и подышать свежим воздухом пару минут. Весна была  в разгаре. Уже был конец марта, но еще иногда выпадал свежий и пушистый снег.      А тут – совсем иная картина. Вороны по-спортивному, элегантно, с разгона скользили животом по  снегу, а дальше ныряли внутрь снега вниз головой, как это делает водоплавающая птица в поисках рыбы.
      Насмотревшись увиденным, он возвратился уже на свое рабочее место, весь очарованный. Потому что это купание птиц ему казалось какой-то проталиной в плоском и монотонном городском мире.
      Работа Шурку устраивала. Теперь он получал вполне приличную зарплату, чтобы снимать уже в городе хорошую квартиру. Галина  к лету завершала свое обучение в университете. Ей теперь предстояла двухгодичная практика, чтобы получить сертификат практикующего врача. Она специализировалась на хирургии. На стекольной фабрике она работала на половину ставки всего лишь один год. Дальше пришлось работу оставить, так как учеба была очень напряженной. А вот последние два года она уже подрабатывала в одной из клиник города. В этой же клинике она проходила практику, а теперь ей предстояла здесь же и стажировка. Ее давно заприметили как высоко эрудированного человека, имеющего хорошую память, профессиональные навыки, аккуратность, точность, обязательность. Всеми этими навыками она обладала, и практикующие хирурги быстро стали ее привлекать в статусе операционной сестры. Такая работа была для нее не в новинку. Еще в лагере повстанцев она прошла большую школу оказания помощи раненным бойцам. Кровь, раны, оторванные конечности, ранения в грудь, в голову, в живот – всё это она видела не один раз. Для нее открывалась хорошая перспектива хирурга.
      Шура тоже не спал эти годы. Буквально за один год он подготовился и сдал экстерном все предметы за среднюю школу. Теперь он  был на финише второго курса Высшей инженерной школы. Эта школа давала после ее окончания степень бакалавра. Но самое главное, она допускала получение образования вечером. Ему предстояло учиться еще два года. Было это весьма непросто – работать целый день на фабрике, а вечером, допоздна сидеть на занятиях в технической школе.
      Почему-то теперь он стал часто вспоминать свое родное село Ставище. Как они с ребятишками любили в середине лета  голышом побегать в цветущей конопле, а получив, таким образом, заряд потрясающей энергии и настроения – купаться в компании сверстников в речке. Весь луг реки в его родном селе всегда был засажен коноплей. Никто тогда не знал такого понятия как наркомания. Коноплю использовали исключительно для получения пряжи. Из нее пряли нитки, а уже из них - ткали полотно. В сельском доме и простыни, и одежда, и  полотенца – всё было из волокон конопли.
      Хотелось ему теперь хоть одним глазом увидеть своих родных. Ведь совсем не знал он, как они пережили войну, живы ли все остались, как его старший брат Василий. Всё это теперь для него было как бы в другом недосягаемом мире.
      Из новостей радио, из газет он прекрасно знал о том, как протекает жизнь в СССР. Только, как умер Сталин. Наконец-то не стало тирана, деспота и параноика. Так хотелось, чтобы в этой огромной стране наступила новая жизнь, демократия, свобода, чтобы сгинул в небытие тот большевицкий режим, и люди стали свободно дышать. А особенно он болел за Украину. Затеплилась и  у него надежда, что еще не всё потеряно для его Родины. Хотелось верить, что чувство великой потери в Украине никто не испытывает, а наоборот, что пришла огромная радость. Что эта смерть внесет коррективы в политическую жизнь в СССР, изменит  и внутреннее, и внешнее положение государства.
      Очень глубоко-глубоко у него затеплилась надежда, что возможно скоро наступит время, и он вместе с Галиной возвратится на Родину. Возможно, именно эта смерть принесет всем, в том числе и им, и жизнь и свободу там.
      В один из июньских дней они вместе гуляли в городе. Не часто в последнее время им удавалось вот так выбраться вместе и беззаботно проводить время. Гуляли в парке, смотрели кино, купались в озере. Неожиданно захотелось прокатиться на карусели. Когда сошли с нее, Шурка заметил, что Галина стала какая-то вся бледная, они подошли к скамейке и долго сидели, прежде чем она смогла прийти в чувство.
      У себя в клинике она обследовалась и выяснилось, что она беременна. Придя домой, долго не решалась сказать об этом Шурке. Тот сидел на балконе и весь был погружен в чтение газет. Как же, в Союзе происходили такие события. Берия оказался «врагом народа». Шурка пристально всматривался в строчки газет, но  что-то вразумительное в связи с этим не мог найти.
      К нему подошла Галина и молча села рядом.
          – А как бы ты посмотрел на то, милый, – обратилась она к нему, – если бы у нас появился ребенок?
          – Положительно, дорогая. Только тебе же надо окончить университет, пройти стажировку. А уже после этого можно подумать и о ребенке, – ответил он.
         – Да, но ребенок не хочет знать ничего, ни об университете, ни о стажировке….
         – Ты шутишь, Галя?
         – Нет, совсем не до шуток. У нас будет ребенок. Мои подозрения подтвердились. Я сегодня в клинике прошла обследования.
         – Боже, милая, – воскликнул он. – Какое счастье, мы с тобою станем мамой и папой.
      В самый канун Нового 1954 года Галину положили в больницу. А первого января она родила сына.

                -12-

1954 год, лето, Страсбург.
      Своего первенца они назвали Франсуа. Мальчик был симпатичный, как им казалось, самым красивым в мире. Пришлось нанять нянечку, так как  обоим, катастрофически не хватало времени. Галина была на стажировке, а подрабатывая в клинике операционной сестрой, получала заработок, который весь уходил на оплату няне. Пока что выручал заработок Шурки.
      Галина наладила тесную переписку со своей тетей из Детройта. Оказывается, у тети Симы тоже был сын, но ему уже было тридцать два года. Их семья жила в пригороде Детройта в собственном доме. Муж тети занимался малым бизнесом. Держал небольшую станцию технического обслуживания автомобилей. Иметь автомобиль в Америке с каждым годом становилось не только необходимо, но и престижно. Автомобильная индустрия раскручивала свои обороты не по дням, а по часам. Так что на станции была масса работы. Тетя Сима писала, что их маленький бизнес идет вверх.
      Галина любила свою профессию. Она готова была пропадать в клинике круглые сутки. Ее стажировка проходила параллельно с работой операционной сестры. Иногда под контролем опытного хирурга она уже проводила сама некоторые операции.  Первый год ее стажировки окончился. На втором году процент ее самостоятельных операций должен был уже возрасти.
      К началу осени малышу уже исполнилось восемь месяцев. В день, когда няня брала себе выходной, Шурка и Галина тоже старались быть дома. Тогда они все втроем выбирались куда-нибудь в парк, поближе к воде. Гуляли, катались на лодке. Франсуа очень любил наблюдать за птичками. Тогда его лицо превращалось в сплошную улыбку, а сам он наполнялся такой радостью, переходящей в  восторженные икания и визги.
      В такие моменты Шурка любил говорить Галине:
          «Это ему передалось от меня. С детства люблю наблюдать за птицами. Особенно ранней весной. Говорят, что птицы купаются в лужах на теплую погоду. Интересно ведь знать, откуда известно им, что она будет теплой? Мы вот тоже знаем о погоде из сообщений радио, газет. Только ведь то, что там написано – это, как нотные знаки. А живая погода – это, как плывущая музыка».
      И тогда эту же тему подхватывала и Галина:
         «А вот ее они знают, так само знают и про  где-то спрятавшуюся еще весну. Знают не из опыта или календаря, а просто так, потому что они сами оттуда, где всё это спрятано – и теплый снег, и лужи, и сама весна».
      Шурка и Галина жили дружно, так как в их семье царствовала любовь.
Именно любовь. Именно она – высочайший и самий редкий дар неведомого Бога. Их любов была проста, невинна и свежа, как дыхание цветущего дерева. При каждом контакте друг с другом они любили  так же радостно и застенчиво, как в перове свидание. У них не было ни любимих словечек, ни привычных ласк. В одном они только оставались постоянными: в своем неизменном изяществе, которое затушевывало и скрашивало грубые земне детали любви.
      К началу зимы у Шурки на работе начались неприятности. Не так, чтобы у него, как на самой фабрике. Дела на фабрике шли хорошо. Их продукция пользовалась спросом. Были отлично налажены отношения со снабжением и сбытом. Всегда банки не отказывали им в кредитах. А вот с этого всё и началось. Банки наотрез перестали давать им средства, даже под высокие проценты. Почему-то поставщики материалов и энергоносителей стали поставлять им их  с перебоями. Предприятия и фирмы, которые раньше с удовольствием брали их продукцию для реализации, всё чаще и чаще стали отказываться ее брать. В дирекции поговаривали, что кто-то с большими деньгами заинтересован отобрать себе их фабрику. Надвигалась опасность простого рэкета.
      Гром грянул прямо среди чистого неба. Перед самым Новым годом загорелись сразу все старые корпуса фабрики. Огонь буквально за считанные часы уничтожил всё. Осталось лишь обгоревшее оборудование да черные уцелевшие стены. Фабрика перестала функционировать. Перестал работать и цех готовой продукции, так как продукции  не стало.
      Шурка фактически остался без работы. Стал на учет на бирже. Там давали какую-то мизерную выплату по временной безработице. Но это не меняло ничего в финансовом положении их семьи. Галине оставалось еще быть на стажировке почти шесть месяцев до получения сертификата. Так что для них наступили непростые времена. Конечно, Шурке дали хорошую рекомендацию-характеристику на фабрике. Но пока что он оставался безработным. Проблема еще усложнялась тем, что и ему самому еще полгода предстояло учиться в Технической школе.
      Лишь в начале марта биржа предложила ему работу простым мастером на кожевенном заводе в механическом цехе. Пришлось идти на эту работу. У него ведь была семья, а всем хотелось кушать, так что перебирать не пришлось. Предлагали также идти на строительство филиала автозавода «Citroen»  в городке Сосайме, что в департаменте Верхний Рейн, с перспективой остаться там же работать. Пришлось отказаться. От Страсбурга до Сосайме где-то сорок километров. Мотаться каждый день туда и обратно, а еще вечером ходить в техническую школу, было бы не по силам.
      Теперь он трудился на кожевенном заводе, слава Богу – в механическом цехе. Работу в других цехах он себе даже не представлял. Там стоял такой противный запах от химии по обработке кожи, а также от самой кожи, что выдержать этот запах ему было не под силу.
      А двадцать шестого мая Галина прошла аттестацию и уже в начале июня получила сертификат. Теперь она переходила в ранг практикующего хирурга. Клиника, в которой она проходила практику, тут же приняла ее на работу хирургом. Для их семьи это была невиданная радость. К тому же, через месяц и Шурке предстояла защита дипломного проекта.

                -13-

1955 год, осень, Страсбург.
      Шура оказался прекрасным отцом. Он стремился каждую свободную минуту проводить с сыном. Не так часто они выпадали у него, эти свободные минуты. Но когда уже они случались, то папа и сын проводили их на высоте. Галина любила наблюдать за ними, как они оба, как дети, дурачатся, играют, резвятся. Усилия Галины не прошли даром. Она сумела привить Шурке любовь к книгам. Теперь и он часами мог уединиться за книгой или читать сказки Франсуа, а тот с раскрытым ротиком слушал своего папу и даже, когда ложился спать, то не мог уснуть без сказки.
      В начале осени Шура защитил дипломный проект и стал полноправным инженером-автомобилестроителем. Автомобильная промышленность Франции развивалась гигантскими темпами. Как-то вечером к ним на огонек зашел в гости Жак Бенуа, старый приятель по совместной работе на стекольной фабрике Шурки. Он тоже, был начальником цеха там и также, как и Шурка, стал безработным после пожара.  Уединились вдвоем на балконе, пили пиво и о чем-то долго толковали. Когда Жак ушел, Шурка поведал Галине, о чем они говорили.
– Жак предлагает мне переходить работать на филиал завода Citroёn, который строится в Сосайме.
– А где это? – спросила Галина. – Что, грядет очередной переезд? Мне это не надо. Я свою клинику не брошу. Ты же знаешь, я перешла на кардиохирургию. Здесь у меня хорошая перспектива, хороший коллектив и работа.
– Галочка, ты не тушуйся зря. Никакого переезда не предвидится. Этот городок находится в каких-то сорока километрах от Страсбурга, в том же департаменте Верхний-Рейн. Со дня на день железная дорога запускает туда электричку. Буду ездить на работу на электричке. Разбогатеем – купим автомобиль. Жак говорит, что будет хлопотать за меня. Он, оказывается, уже там работает мастером. Буду и я мастером. Со временем всё наладится, не переживай.
      Долго они еще шушукались на кухне, чтобы не будить Франсуа. На том и решили: Шура завтра же едет в Сосайме, чтобы устроиться там на работу.
      Пока что это был далеко не завод. Корпуса строились, но некоторые участки уже начинали производство. В основном шло изготовление комплектующих изделий для главного завода. Как и заверял Жак, без всяких условностей его приняли на работу мастером редукторного  участка. Шурке с первого момента, как только он зашел на участок, понравилось там. Это было уже новое производство, не в заскорузлых цехах, а на новом оборудовании, на последних достижениях науки и технологии. В перспективе, редуктор заднего моста и редуктор коробки передач должны были собираться  на конвейере. Но пока что конвейера еще не было, а вся сборка велась на стеллажах.
      Шурка рано-рано выходил из дома, чтобы на заводе быть уже в восемь утра. А с первого ноября пустили ветку электрички, которая проходила через Сосайме, так что добираться туда стало проще.
      Днями Галина получила письмо от тети Симы из Детройта. Та приглашала их приехать в гости в Штаты. Но для них это пока что было проблематичным. Дело даже было не в деньгах. Оба сильно были привязаны к своей работе. Клиника Галины осваивала последние новшества в области хирургии сердца, и ей ничего не хотелось пропускать, чтобы не оказаться не у дел. Такая же ситуация была и у Шуры. Каждый день приносил что-то новое. Устанавливали какой-то новый станок, осваивали последнюю технологию закалки деталей, всё это было интересно и требовало и самоотдачи, и больших  инженерных усилий.
      В повседневных хлопотах, быстро промелькнул год. Первого января, уже пятьдесят шестого, Франсуа исполнилось два года. Его родители были счастливы видеть, как подрастает их первенец. Вроде бы ничего не предвещало беды. Но неожиданно он заболел скарлатиной. Несколько дней была высокая температура, всё его тело обсыпало красными прыщами. А когда, вроде бы, болезнь прошла, выяснилось, что она дала осложнение на глаза. Левым глазом Франсуа практически перестал видеть. Шурка был всегда на работе. Так что вытягивать сына довелось Галине. Пришлось немало побегать ей по врачам, немало недосыпать и нервничать. Специалисты уверяли, что при соответствующем лечении постепенно зрение возвратится. Оставалось уповать лишь на это и Всевышнего Бога.
      А на внешнеполитическом фронте всё во Франции бурлило. Еще в мае 1954 года битва под Дьенбьенфу  вызвала политический кризис во Франции. Деятель левого крыла партии радикалов Пьер Мендес-Франс стал лидером кабинета и закончил Индокитайскую войну. Он начал процесс передачи независимости Марокко и Тунису. Однако Алжирская война с ноября 1954 года визвала другой кризис, и в феврале премьер-министром стал представитель правого крыла партии радикалов Эдгар Фор, который выбрал болем агрессивную политику в Алжире. Как результат этого там фактически разгорелась война. Война за независимость.
      Шурка внимательно следил за всеми политическими событиями, разгорающимися во внешней деятельности государства, в котором им теперь приходилось жить. Не надо было быть великим аналитиком, чтобы не провести параллель между этой войной Франции за дальнейшее порабощение Алжира, Туниса, Марокко с той войной, которую проводила большевицкая, да и царская Россия по отношению к Украине. Вот почему душой Шурка был на стороне повстанцев Алжира.
Парламентские выборы 1956 года во Франции состоялись 2 января. На них было избранo третьe Национальное собрание Четвертой республики. Выборы проводились по партийной пропорциональной системе.
     По мере развертывания национально-освободительной войны Фронт Национального Освобождения (ФНО) Алжира стремился к расширению борьбы не только в селах, но и в городах. Еще в августе 1955 года отряды в несколько тысяч повстанцев сделали попытку захватить город Филиппвилль. Обе стороны проявили страшную жестокость, терроризируя всех подряд.
      В террористических акциях, развязанных колониальными войсками, полицией и белой милицией, после боев у Филиппвилли, а также после нападения того же дня на селение Ель-Халия, погибло по разным источникам  до двенадцати тысяч алжирцев – бойцов ФНО и гражданских. Как же всё это теперь напоминало Шурке те страшные годы войны в Украине, когда регулярные войска армии, МВД, МГБ и милиции  СССР творили в Украине такие же зверства. Шурка теперь всё больше и больше убеждался, что мир устроен так, что есть хорошие и плохие, кривые и ровные, достойные и недостойные. Но, к сожалению, везде есть избранные, самые-самые. Для которых и законы – не законы, и конституции – не конституции, всякие права - не права. Как оказалось, и «свободная Франция» – далеко не свободная. Это для одних -  она свободная. А для тех же алжирцев – это ложь, угнетение, рабский труд и пуля, если понадобится власти. Французские самолеты тогда в Ель-Халия поливали улицы дождем пуль, не разбирая, в кого стреляют.
      Вне всякого сомнения, было над чем задуматься. Все эти события во Франции плотно переплетались с событиями в СССР. Уже в начале 1956 года руководство КГБ торжественно провозгласило, что ликвидация вооруженных банд и подполья украинских буржуазных националистов  завершена. За годы борьбы украинских повстанцев за независимость Украины погибли десятки тысяч ее героев, лучших людей, мировоззрение которых не было раболепским, угодническим. Тысячи подпольщиков и сочувствующих повстанцам были уничтожены в центре Украины и на ее востоке. Только в западных областях Украины, по сведениям КГБ, погибли 155 тысяч украинских повстанцев. Таким образом, противостояние между УПА, подпольем ОУН и советской империей завершилось.
      А на носу кровавой империи уже была война в Венгрии.

                -14-

1956 год, осень, Страсбург.
      А ближе к началу осени, точнее четвертого сентября, у них в семье снова было пополнение. На этот раз родилась девочка. Галина была без ума от радости.
– Ты уже получил свой подарок, у нас есть сын. А теперь и меня судьба осчастливила, что родилась девочка, – заявила она Шуре.
      Девочка родилась крупной с черненькими волосиками и огромными, как у мамы, глазами. Но уже через неделю у Галины пропало молоко. Пришлось кроме няни, нанимать и кормилицу. Галина оперативно по соседству отыскала такую женщину, у которой совсем недавно родился малыш. Звали ее Жанна.
      Это была пышногрудая француженка, с такой грудью, что не то что двоих детей можно было накормить, но даже двоих теленочков. Жила она совсем по соседству, и когда ей предложили кормить еще одного младенца, этому она даже обрадовалась.
– Вы же видите, каким меня бюстом наградила природа, – заявила она Галине. – Мне, видать, сам Господь заповедал быть кормилицей детишек.
      Галина работала с большим напряжением. Иногда приходилось в день проводить по три, а то и четыре операции. Самостоятельно на сердце она еще не делала этого ни разу. В этом плане хирургия сердца, пока что, делала только первые шаги.
      Анжела, так родители назвали девочку, родилась как раз на день рождения  папы.
– Вот здорово,–  заявил тут же Шурка. – Теперь в один день будем отмечать сразу два дня рождения.
      Филиал автозавода Citroen в Сосайме, где теперь работал глава семейства, строился  невероятными темпами. Шурке приятно было осознавать, что он работает на таком предприятии. В легковушках, которые уже бегали на дорогах Франции, он видел и частичку своего труда. Очень хотелось и ему иметь такую же машину, но пока что это оставалось лишь в мечтах. Решили они с Галиной поднакопить денег и начать строительство своего собственного дома за городом.
          Вот подрастет немного Анжела, построим дом, вот тогда и будем думать о новеньком Citroen, как-то  сделала заявление Галина. А пока что электричка – вот твой надежный транспорт, милый.
      По дороге на работу Шурка присмотрел в окно электрички  чудное озеро. Всего каких-то двадцать минут езды от города. Купил все рыболовецкие снасти и стал вместе с Франсуа выбираться на выходной день порыбачить. Сынишка был в восторге, когда ему удавалось поймать даже маленькую рыбку. Совсем скоро между ними стала завязываться игра. Кто больше поймает рыбешек. В зачет шла даже маленькая верховодка.  Чтобы доставить удовольствие сынишке, Шурка иногда попросту поддавался, а тот с восторгом кричал: «Я победил!»           Как-то в выходной день, когда на улице шел проливной осенний дождь, семейство всё было в сборе дома. Во время, когда Жанна кормила грудью сразу двоих детишек, Шурка влетел в комнату и в смущении от такого зрелища слегка оторопел.
– Ты бы, Анджей, – обратилась к нему Галина, – хотя бы стучался в дверь, прежде чем влетаешь в комнату.
– А что здесь страшного случилось, мадам, – обратилась кормилица к ней. – Пусть месье смотрит. Разве это не прекрасно видеть такие пышные груди и двоих младенцев, с аппетитом уплетающих молоко? Месье, смотрите и радуйтесь, как и ваша дочурка растет и расцветает.
      А в самом конце года неожиданно для всех «грянул гром, среди ясного неба». В цеху, прямо на участке, которым руководил Шурка, произошел взрыв. Взорвалась печь предварительного отжига заготовок. Погибли двое рабочих. Шурка автоматически попал под следствие. Специально назначенная на заводе комиссия долго разбиралась в причине взрыва. На опросы вызывали всех руководителей цеха, особенно часто Шурку. Конечно, настроение у всех в семье было весьма печальным. Шурка так сильно переживал, что похудел вмиг, под глазами появились синие круги, пропал сон. Галина, как могла, поддерживала его и успокоительными лекарствами и душевно. Совсем скоро расследование инцидента пришлось передать комиссии по технике безопасности департамента. Вот она-то и выяснила причину взрыва. Оказывается, электронная защита  этой печи состояла всего из одной ступени защиты от перегрева. А по нормативам таких ступеней должно быть обязательно две. Все претензии теперь отнесли к заводу-изготовителю. А с руководства цеха и участка все обвинения были сняты.
      После окончания войны кардиохирургия только начинала свое интенсивное развитие. Галина с головой стала вникать в эту область  медицинской деятельности в лечении человека. Через пятьдесят лет после проведения первой операции на сердце Рейном, знаменитым хирургом прошлого, теперь открывались новые возможности. В 1948 году Бейли и Харкен проводят уникальные на то время операции. А уже в 1953 году Джон Гиббон создал аппарат искусственного кровообращения и совершил первую операцию на открытом сердце. Самые выдающиеся достижения в этой области происходят в Америке. Особенно в центре в Университете Миннесоты и клинике Майо. Эти достижения ознаменовали новый этап в развитии кардиохирургии. Теперь Галину влекла Америка, не ее небоскребы и скоростные магистрали, фешенебельные курорты и Голливуд. Кардиохирургия! Вот что ее влекло. Она ночами просиживала за переводами медицинских журналов на английском языке. Он ей давался трудно, но, как специалисту, ей необходимо было знать о самых последних достижениях в этой области.
      Иногда на Шурку нападала какая-то хандра. Началось это вот после того взрыва на его участке. Нет, не депрессия или что-то в этом роде. А вот какая-то больше тоска о так быстро уходящем времени. Сама жизнь была  кормом времени, как он это понимал.  «Оно когда-то поглотит и меня, как  поглощает всё живое на земле, – раздумывал так он. – Время, оно как огромная рыба в океане, пожирает всё, и планктон, и водоросли, и мелкую рыбу, всё это пережевывает до однородной массы и, таким образом, одна жизнь исчезает, а новые появляются на свет и продолжают процесс жизни. И моя жизнь, – думал Шурка, – уже начавшаяся при рождении,  обречена на неминуемую смерть».
      Он никогда не интересовался политикой, хотя сама политика всё больше и больше завлекалаего в свои объятия. Где-то прочитал, что если ты не занимаешься политикой, то рано или поздно она займется тобой. Как-то он зашел в городскую библиотеку, где ему попались на глаза старые газеты, журналы. В их ежедневных колонках больше всего ощущалась крохотность всего живого перед всемогуществом времени.  С тех пор он чаще и чаще заходил в библиотеку, чтобы еще и еще почитать что-то интересное в этом плане. Перед ним открывались заглавия, которые пестрели мечтами и страхами целых народов, там велись дискуссии, скандалы, опровержения.  И что заметил он при длительном чтении. Рано или поздно, всё это обрывается. Газета (или журнал) подходит к банкротству, закрывается. Таким образом, ее время пришло к концу. Рыба – время проглотило ее.   
       Всё больше интересуясь этим, он узнал, что так было с первой украинской газетой «Дело», которая выходила с 1880 по1939 год в Львове. Этот год последнего выхода этой газеты стал годом завершения многовековой истории этого города со вступления Красной Армии и начала советской эпохи, особенным пристрастием которой было убийство прошлого и запрет памяти. Так было с другой прекрасной украинской газетой «Рада», которая выходила в Киеве с 1906 по 1914 год. Ее издателем был Евгений Чикаленко. Он фактически последние годы издавал эту газету за собственные деньги, считая, что газета, как знамя, развевается, значит –  Украина еще есть.
      Другое дело судьба газеты «Свобода», которую украинская община Америки начала издавать в Нью-Йорке еще в 1893 году и выдает по сей день. Эта газета была его любимой не потому, что  была наилучшей. А потому, что всё видела и ничего не забывала. Шестьдесят беспрерывных лет. Три поколения людей, объединенных одной хронологией. Убийство Франца Фердинанда в Сараево, вознесение Советского Союза до уровня ядерной державы, арест гангстера Аль Капоне в 1931 году. Шурка пытался вспомнить, а какие события в это же самое время в тридцатые годы происходили в его родном селе в Украине. А там был голод, расцветал каннибализм. Войска МВД и ГБ окружали села кольцом, чтобы ни одна пока еще живая душа не смогла пробраться в город. Ведь там был хлеб, там был пролетариат, класс, на который опиралась советская власть. А его надо было кормить.

                -15-

1957 год, Страсбург, Миннеаполис.
      С утра Галина была свободна от операций и запланировала визит к врачу, чтобы проверить, как обстоят дела у Франсуа со зрением. Ему уже было почти три с половиной года и, как предполагали врачи, его зрение после осложнения должно было бы уже поправиться. После осмотра врач сказал:
– Можете не волноваться, мама, ваш ребенок вполне здоров. Зрение на обоих глазах выровнялось до 100%.
      Как любая мама в таких случаях, Галина была счастлива. Здоровье детей для нее было самым важным. Кроме того,  с четырнадцати часов у нее предстояла первая в ее жизни операция на открытом сердце. Причем эту операцию ей предстояло выполнять ребенку, почти ровеснику ее сына. В ее клинике только начали практиковать коррекцию врожденных аномалий у детей. Галина уже в городе была известна как хирург высокой квалификации. Теперь ей впервые предстояла такая операция.
      А уже поздно вечером, когда с работы приехал Шурка, она с радостью делилась с ним своими впечатлениями об этом событии в ее жизни. Операция была проведена успешно, и она не могла нарадоваться своему успеху. Шурка в это время уже был начальником цеха на своем заводе. Он тоже был на подъеме в своей карьере. На работе его ценили как специалиста и хорошего руководителя. Эти навыки проявились в нем, еще когда он стал командиром повстанческого отряда. Можно было быть хорошим специалистом в своей области, но что касается управления работой людей, здесь еще необходимы были навыки стратегического мышления и предвидения результатов. А это у него было.
      Теперь нянечкой у их детей была та же Жанна, бывшая кормилица Анжелы. Она жила с ними по соседству и с радостью выполняла у них эту работу. Так что родители могли полностью отдаваться своей трудовой деятельности.
      На день рождения Шурки и Анжелы четвертого сентября, после того, как разошлись гости, Галина поведала  ему совсем неожиданную новость:
– Знаешь, – обратилась она к нему. – Хочу посоветоваться с тобой, чтобы нам вместе принять решение. Академия приняла решение направить меня, как молодого перспективного хирурга, на стажировку в США, в клинику университета Миннесоты на три месяца. Как ты на это смотришь?
– Положительно, как же еще? Это прекрасно. Почему бы и не съездить в Америку. Ведь там же колыбель кардиохирургии. Дети у нас под хорошим присмотром Жанны. Ну, а что касается средств, то потратим те деньги, что собирали на строительство дома. Он подождет.
– Не надо никакие деньги. Академия мне выделяет грант. Всё будет оплачено за счет этих средств. Мне лишь потребуются некоторые деньги на личные расходы.
–  Ну, это совсем прекрасно. Сама судьба благоволит тебе в твоей карьере. А когда едешь?
– Уже на следующей неделе. Буду лететь туда самолетом.
– Не боишься? Ведь только начались эти трансатлантические полеты.
– Семи смертям не бывать. Зато быстро и комфортно. И еще, Шура, давно уже хотела поговорить относительно того, что нам настала  пора переходить на общение на наши новые имена. Дети нас называют папа и мама, а по имени знают, как Анджей и Мариля. Так же нас знают друзья и знакомые. Так величают нас на работе. Это создает у нас постоянную напряженность. А она нам совсем ни к чему. Рано или поздно мы проколемся с нашими настоящими именами и попадем в неловкое положение. Это уже наше с тобой прошлое. Забывать его мы не будем. Но надо смириться с тем, что мы уже живем в ином мире.
– А в постели, как и раньше, я тебя буду называть Галченок, хочешь ты того или нет,–  ответил он.
      Через неделю Мариля улетела в Америку. А Анджей впервые за последние десять лет остался один. Но в настоящее время  теперь с ним были их Франсуа и Анжела. Мама уехала, и они скучали без нее, но всё их жизненное пространство принадлежало теперь ему. Он до позднего вечера играл с ними, читал книжки, в свободное время выбирался на природу. Особенно детвора любила лес. С папой они с удовольствием слушали пение птиц. Из пернатых здесь были и дрозды, и иволги. Рано появились  и синицы. Когда неожиданно раздавался стук дятла, Анжела настораживалась, хватала в объятья голову папы и говорила: «Ой, к нам кто-то стучится». Редко им приходилось видеть ежика, спешившего по своим делам. Детям хотелось поиграть с ним, но он сразу сворачивался в клубок. А стоило лишь им отойти от него на пару метров, как он тут же подхватывался и убегал своей дорожкой.
      Америка встретила Марилю величественно и даже помпезно. Она была на экономическом подъеме. Бросались в глаза современные автострады и мчавшиеся по ним вереницы автомобилей, небоскребы, аэропорты и железнодорожное сообщение, городской транспорт. Но за всем этим  существовала масса проблем. Только недавно окончилась Корейская война. В народе она была непопулярной. Хотя в пятьдесят седьмом году и был принят закон, в соответствии с которым раздельная учеба темнокожих и белых считалась неконституционной, в некоторых штатах продолжалось угнетение темнокожих граждан. Всё более и более набирало обороты движение, которое возглавляли Мартин Лютер Кинг и Роза Паркс. Еще полыхал конфликт вокруг Суэцкого канала. А после того, как Союз запустил первый искусственный спутник земли, фактически началась космическая гонка, а за ней и холодная война.
      Но Марилю всё это не очень впечатляло и волновало. Все ее мысли были в клинике  университета Миннесоты. Оказавшись там, она была просто ошарашена. Сами здания клиники хоть и были не новые, но хорошо ухоженные, чистые. Но самое главное – оборудование и персонал, а еще более важно – как проводились сами операции. Всё это у нее просто захватывало дух.
      Поселили ее в недорогом отеле, что прямо вблизи Миссисипи, почти на ее берегу. Это был скромный по меркам американцев номер. Его окна выходили прямо на реку. Здесь была уютная гостиная, кабинет и спальня. В номере был телефон и даже телевизор. Почти рядом находился огромный парк ЕastRiverFlatsPark. Уже на второй день пребывания ее в Миннеаполисе ей довелось присутствовать на операции, которую проводил доктор Макинтош.
      Это был уже немолодой хирург, высокий, сухощавый,  спортивного  вида мужчина, всегда собранный и подтянутый. Именно к нему в дальнейшем и была прикреплена доктор Мариля Ракович для стажировки.  Ей очень повезло в том плане, что он прекрасно говорил на французском языке, так как английский она еще только осваивала. В операционной клиники были установлены современные аппараты искусственного кровообращения, аппараты вентиляции легких, в общем, всё, что необходимо  для проведения самых сложных на то время операций на сердце. Мариля сразу же набрала горы литературы, публикаций и сидела вечерами, изучая их. Такие операции, как коррекция врожденных аномалий, здесь были повседневными. Их выполнение проводилось на высочайшем уровне. Полным ходом шло освоение  лечения клапанов. Всё дело в том, что такие операции было возможно проводить только на остановленном сердце с аппаратом искусственного кровообращения. Здесь было чему поучиться. Доктор Макинтош был профессором университета, и Мариля, любила приходить к нему на лекции, чтобы просто послушать их и вспомнить свою учебу, а также немного усовершенствовать свой английский.
      На втором месяце стажировки она уже помогала ему выполнять некоторые фрагменты операции. Она быстро всё схватывала и перенимала всё лучшее, что делал этот замечательный хирург. Еще не делалась установка механических клапанов или пересадка. Пока что выполнялась лишь их коррекция с тем, чтобы свести до минимума их патологию.
      Как-то вечером она вышла на набережную, чтобы просто прогуляться и подышать свежим воздухом. Аллеи парка, который примыкал непосредственно к территории университета, выходили совсем близко к воде. Вот тут-то и встретила она доктора Макинтоша, который выгуливал свою собаку. Они долго в тот вечер разговаривали и, в основном, о кардиохирургии. Оба они были увлечены своей работой. Им было чем гордиться и радоваться. Будучи частью этого увлекательного процесса лечения человеческого сердца, они были не просто хирурги, они были интеллектуалы, сочетающие в себе искусность и понимание физиологии, биохимии, статистики и инженерной мысли.

                -16-

1957 год, Страсбург, Миннеаполис.
      Перед самым Рождеством у Марили Ракович выпало несколько свободных дней. А если сюда прибавить еще и праздники, то набегала масса свободного времени. Вот и решила она навестить в эти дни свою родную тетю в Детройте. Из Миннеаполиса в Детройт летал рейсовый самолет, так что она заранее взяла билеты и туда, и обратно. Созвонилась с тетей Симой. В аэропорт Детройта прилетела поздно вечером, а здесь уже ее встретили муж тети Роберт Дуглас и их сын Макс. Оба приехали на роскошном «Форде». Как оказалось, живут они не в Детройте, а совсем недалеко от него в городке Дирборн. Именно в этом городке находится центральный офис корпорации «Форд». Их сын Макс как раз и работает там. А тетин муж Роберт Дуглас занимается исключительно частным предпринимательством. Держит небольшую станцию технического обслуживания автомобилей.
      Встретили они ее радушно и гостеприимно. Что интересно, тетя Сима прекрасно говорила на украинском языке, как и ее сын Макс. А вот дядя Роберт – исключительно на английском. Встретила ее тетя почти у порога их дома.
          – Милая девочка моя, Гелечка! Как же ты похожа на свою маму, мою сестричку! Такие же карие глаза, лоб и волосы. А ведь я же не видела тебя ни разу в жизни. А вот встретила бы на улице, подумала бы, что это сестричка моя родная.
      В тот вечер они долго сидели за столом, а после ужина тетя с племянницей еще допоздна  в спальне  всё шушукались между собою. У них было, о чем поговорить. Обе вспоминали родителей Галины, так безвинно  уничтоженных нацистами в концлагере, а также бабушку и дедушку по ее матери.
          – А ты помнишь, Геля, свою  бабушку и дедушку? – спросила тетя.
          – Конечно, помню. Кто же, как не они, читали мне любимые сказки. Именно бабушка приложила все усилия, чтобы я свободно говорила на французском языке, любила книги, играла на пианино.
          – А помнишь, какие красивые сережки с бриллиантами были у бабушки? – спросила снова тетя Сима.
          – Эти сережки мне подарила мама после смерти бабушки,–  ответила Геля.
          – А ты, видишь, их не носишь….
          – Более того, у меня их уже нет. Когда мы переходили границу из Польши в Германию, мне пришлось их отдать нашему проводнику. Иного выхода у нас просто не было.
          – Понимаю, понимаю,–  сказала тетя.–  Бабушка любила твою маму. Я была у них старшей дочерью. Всю оставшуюся любовь, как правило, всю без остатка, родители отдают младшим детям. Вот почему у нас в семье она была у мамы любимицей. Бабушка ведь похоронена в Ровно? – спросила она.
          – Да, конечно.
–  А мне так и не пришлось быть ни на похоронах родителей, ни даже на их могилах. Время, время, это всё оно диктует нам свои условия, оно пожирает всех нас без всякой пощады.
          – Не печальтесь, тетя Сима. Так сложилась ваша жизнь, что пришлось покидать Родину. А мои папа и мама вот остались и поплатились. Где-то в Бухенвальде или в Треблинке окончилась их жизнь. Я спаслась сама лишь только потому, что ушла в партизаны, в повстанческую армию. А так немцы не пощадили бы и меня.
      Геля еще долго рассказывала тете о событиях в Украине, обо всём, что им пришлось пережить в УПА, как они пробирались с Анджеем на Запад, чтобы попасть в англо-американский лагерь репатриантов, как бедствовали поначалу во Франции.
          – Нам тоже здесь в Америке пришлось не сладко, – добавила тетя. – Первые годы по прибытию в Америке мы были никем. Ни жилья, ни работы. Бедствовали очень сильно. А потом экономическая депрессия. Были времена, что куска хлеба в доме не было. Родился Макс, не было за что купить стакан молока. Поначалу жили в Детройте. После кризиса город стал бурно развиваться. А после того, как начались демонстрации темнокожих, постоянные бунты, баррикады, поджоги, убийства, жить там стало невозможно. Повезло, что муж стал акционером небольшой станции техобслуживания в Дирборне. Вложил он все наши сбережения туда. Вот и переехали мы сюда жить, поближе к предприятию  мужа. Со временем наступил рост экономики, дела пошли вверх. Муж постепенно выкупил все акции и стал единоличным владельцем станции. Теперь это исключительно наш бизнес. Вот беда только. Макс совершенно не интересуется собственным предприятием. Работает у Форда в конторе и рад этому.
          – Нам тоже с Анджеем довелось пережить немало. ГБ советов, если бы мы попались им, просто сгноили бы нас в Сибири в лагерях. Это в лучшем случае. Больше всего, просто расстреляли бы. Мой Анджей был командиром повстанческого отряда. Боролись против советов и немецкой оккупации.
– Я отслеживала все эти события в основном по газетам, – сказала тетя. – Освободительное движение от тирании никому не дается легко, без жертв. Украинскому народу еще придется немало заплатить кровью своих лучших граждан, чтобы освободиться от ига оккупационного режима России.
      Геля гостила у своей тети три дня. И все эти дни напролет они говорили и говорили. Ведь за годы, что прошли, им ни разу это не доводилось. Макс свозил ее и на их станцию техобслуживания, не без гордости показывал ее участки, оборудование и помещения. Но в основном она была с тетей.
      Уже провожая ее возле самой машины, тетя обняла Гелю и сказала ей почти шепотом:
          – Гелечка, береги себя, своих детишек, своего любимого. Жизнь такая быстротекущая. Живите в мире и  добре. И еще знай, что в мире у меня самые родные это Макс, ты, и мой муж. Не забывай свою тетю Симу. Пиши мне чаще и при возможности – приезжай.
      Уже в самолете, когда он набрал высоту, она долго смотрела на проплывающие внизу тучи и думала про себя: «Какое же это счастье жить на земле, радоваться жизни, всему окружающему нас. У меня есть прекрасные  детки, любимый муж, крепкая семья, хорошая работа. Так немного необходимо человеку, чтобы он был счастлив. Для всех еще главное – здоровье».  У нее в жизни оказалась высочайшая мотивация – дарить людям это самое  здоровье, а значит и счастье.

                -17-

1958 год, Страсбург.
      Его сердце забилось учащенно, а потом как бы сжалось в комок, и он почувствовал в своей груди невыносимую боль. Уже не стало Галки, его любимой, той, которую он лелеял и превозносил выше всего на свете. «Неужели никогда, больше никогда в жизни он не увидит ее, не прижмет к своей груди, не прильнет к ее сладким губам? Может, это всё неправда, неправда, что она разбилась в том несчастном самолете, а в действительности она живая? Села на другой рейс, опоздала на свой самолет или что-то еще случилось, но в действительности она живая?» – надеялся он.
      – Папа, папа, ну проснись же, наконец, проснись, – услышал он голос своей полуторагодовалой доченьки. – Ты что это так кричишь? Напугал меня. Франсуа куда-то убежал и спрятался от меня, а мне страшно стало, уже темнеет на улице…
      Только после этого он проснулся. «Слава Богу, это был всего лишь сон», – придя в себя, подумал он. – Надо же, такое приснилось».
      С утра он с ребятами ездил за город, чтобы погулять в лесу. Зима была снежной, погода стояла морозная, а день выдался солнечный. Лес весь находился, как в сказке. Пушистые ели были снизу доверху усыпаны снегом вперемежку с инеем, который упал на них с вечера. Откуда-то был слышен стук дятла, синички с удовольствием клевали красные плоды рябины, какие-то птицы летали высоко в небе, предвещая хорошую погоду. Дети играли в снежки, а он стоял и любовался лесом и своими прекрасными ребятами. С детства он любил лес. На родине у него возле села Ставище практически леса не было, только небольшие лесопосадки. Там была кругом степь. И когда ему приходилось иногда попасть в настоящий лес, он попросту не мог оттуда уйти от восхищения.
      День подходил к концу, солнце вот-вот готово было спрятаться за горизонт. Он еще раз взглянул на часы. Было только половина шестого вечера. Мариля должна была прилетать в парижский аэропорт еще час назад, и позвонить ему, но пока что ничего от нее не было. Он снова вспомнил свой сон и три раза постучал по дереву. Как бы там ни было, но тревога в душе у него затаилась. Чтобы как-то отвлечься, пошел к детям.
      Уже было за полночь, когда он услышал, как к дому подъехало такси, а после этого в дверь вошла Мариля.
          – Почему не позвонила, мы же договаривались? – первым делом спросил он.
          – Долгая история, давай оставим это до завтра. Я устала, перелет совсем вымотал все силы. Просто в аэропорту был теракт. Так что все телефоны были отключены полицией.
      В клинике Марилю все ее коллеги встретили дружественными приветствиями. Как же, побывала в самом центре развития сердечной хирургии. Всем хотелось быстрее, как говорится, из первых рук услышать ее впечатления. Но главврач клиники объявил всем, что доктор Ракович только прилетела ночью, так что заслушаем ее лишь  завтра в семнадцать часов.
      После пятиминутки он пригласил ее к себе в кабинет и в  тезисном режиме попросил изложить ее о результатах своей стажировки в Америке. А уже в конце разговора он ей заявил:
          – Коллега, могу вас порадовать. В конце января к нам в клинику поступит аппарат искусственного кровообращения. Это новейший образец. Мы его заказали еще три месяца назад. Он уже в пути к нам из Америки. Так что готовьтесь, будем начинать проводить уже у нас в клинике серьезные операции на сердце.
      А у Анджея в цеху тоже шла реконструкция. На головном заводе полным ходом начиналось производство восьмицилиндровых V-образных двигателей для легковых машин. Так что требовались детали поверхностной закалки металла. Именно оборудование, которое выполняло этот процесс, и устанавливали теперь  у него в цеху. Ему теперь приходилось быть на рабочем месте по двенадцать часов как минимум.
      А с первого марта он взял отпуск, лег в клинику, где работала Мариля, чтобы прооперировать свою раненую ногу. Врачи провели обследование и пришли к заключению, что операция необходима в любом случае. Хирург-ортопед заверил его, что ходить он будет, слегка прихрамывая, но нога в колене будет разгибаться, и исчезнут вот те невыносимые боли. Мариля заходила часто к нему в палату после операции и как специалист, и как самый близкий человек, успокаивала его и по мере возможности помогала во всём.
      Как-то он сказал ей:
          – Мариля, знаешь, когда я после операции отходил от наркоза, то в этом состоянии пришлось увидеть всех моих побратимов, с которыми воевал в отряде украинских повстанцев. Все они, живые, стояли в шеренгу, и каждый поздравлял меня, что теперь я буду хорошо ходить, даже не хромая. После этого они так же шеренгой все ушли куда-то вдаль, а я остался один в лесу…
          – Успокойся, милый, это сон. Но нормально ходить ты будешь, это однозначно, – сказала она. Вот только придется побыть в гипсе пару недель, походишь с палочкой  неделю-две и всё.
      Уже в начале апреля он был на заводе. За это время даже соскучился по работе. Его цех был для него вторым домом.

                -18-

1958 год, Страсбург, Дирборн.
     Французская экономика медленно, но все же вставала с колен. Требовались крупные инвестиции, но инвестор пока что приходил сюда с некоторой оглядкой. В марте месяце конгресс США принял решение о выделении 5,3 миллиардов долларов на восстановление Европы. А уже в апреле в Париже собираются представители стран, участвующих в программе восстановления Европы в рамках «плана Маршалла». В этом же месяце учреждается Организация Европейского Экономического Содружества – ОЕЭС. Все ожидали больших перемен. Особенно это ощущалось на предприятиях и в сельском хозяйстве.
      В клинике, где работала доктор Ракович, уже полным ходом шло освоение новых методик проведения операций на сердце. Приятно было то, что именно она возглавляла теперь в клинике эту работу.
      Не пас задних и Анджей Новотный. Его цех был на передовом рубеже производства. Тысячи автомобилей уже бегали по автодорогам марки «Citroen», и в каждом из них был заложен и его труд.
      Как-то вечером к ним в дверь постучали. Это был хозяин дома, в котором семья Анджея и Марили снимали жилье. Оказалось, что вторая половина дома, где они жили, в ближайшие дни освобождалась. Вот хозяин и пришел к ним с предложением, чтобы они арендовали весь дом полностью. Посоветовавшись, Мариля и Анджей пошли на это. Благо теперь они располагали достаточными средствами на это. Но предупредили хозяина, что снимать дом они будут лишь до конца осени, так как планируют в начале лета начать строительство своего дома. С этой целью Анджей уже начал оформлять все документы в  муниципальных органах города.
      Первого мая в городе прошли мощные митинги протеста рабочих с требованием повышения заработной платы, сокращения рабочего дня и предоставления свободы деятельности профсоюзному движению. В какой-то мере к этим событиям оказались причастны и рабочие цеха Анджея. Дирекция завода имела серьезный разговор со всеми руководителями подразделений, но, как оказалось, наиболее жестко говорили именно с ним. Упрекали его за то, что он, вроде бы, разводит в цехе демократию, допускает вольности. Даже утвердил работу в цехе комитета профсоюза. И это притом, что его цех всегда был передовым и имел наилучшие показатели.
     Пятого мая в клинике доктора Ракович был обычный день. Проведения операций не намечалось, и все врачи были заняты работой с пациентами. Неожиданно у нее в кабинете раздался телефонный звонок. Это звонили из местного почтового отделения. Просили ее срочно зайти к ним. Приближался обеденный перерыв, и она решила сходить туда, чтобы узнать, чем был вызван столь срочный вызов. Оказалось, что на ее имя пришла срочная телеграмма из Америки из города Дирборн.
      В телеграмме был следующий текст: «Дорогая Гелечка. Приезжай срочно. Первого мая погибли Макс и Роберт. Жду тебя с нетерпением. Умоляю, приезжай. Твоя тетя Сима».  Мариля сразу же позвонила и сообщила о случившемся Анджею.
          – Давай обсудим, что дальше делать, вечером. У меня здесь полно неприятностей сейчас на работе, – только и сказал он ей.
       Уже поздно вечером они были дома и стали обсуждать сложившуюся ситуацию.
          – Дай  мне эту самую телеграмму,–  сказал Анджей.
      Он стал внимательно рассматривать ее, а после этого сказал:
          – Телеграмма заверена начальником отделения связи в Дирборне. Так что здесь никакого подлога или злой шутки нет. Надо тебе ехать, раз тетя так категорично пишет об этом.
      Отлучаться с работы в столь ответственное время у доктора Ракович не было никаких оснований. Уже наперед были запланированы многие операции. После некоторых переговоров с дирекцией клиники, те решили дать ей неделю отпуска, чтобы  она съездила в Америку и уладила свои вопросы.
      Уже на следующий день вечером она сидела в самолете, отлетающем по маршруту в Америку. У нее не укладывалось в голове всё случившееся. Только что она гостила у них в Дирборне, ничего не предвещало беды. И вот на тебе, такое несчастье.
      С учетом перелета добралась она к Дирборну поздним вечером. Теперь никто ее не встречал. Такси подвезло ее к знакомому уже дому. Все окна его были темными. Нигде не было видно ни огонька. Позвонила в дверь. Совсем скоро она открылась и на пороге ее встретила пожилая уже женщина. Она лишь спросила ее: «Вы из Франции, мадам Ракович?» После чего провела ее в маленькую спальню. Там на тумбочке горела слабым светом настольная лампа, а на кровати лежала ее тетя Сима.
          – Гелечка, милая моя, я тебя так ждала, – слабым голосом лишь выговорила она.
      С постели тетя не поднималась, но приезд племянницы немного взбодрил ее, и она рассказала ей о том, как случилось это несчастье.
      Оказалось, что именно первого мая Макс и Роберт поехали в Детройт, чтобы Роберт переоформил некоторые документы по его автостанции. Макс в этот день был выходной, а Роберт не хотел сам садиться уже за руль из-за своего зрения и попросил свозить его туда Макса. Именно первого мая в Детройте проходила массовая акция протеста темнокожего населения против их притеснения, за равную оплату труда с белыми, за свободу профсоюзов и соблюдение законов о равноправии обучения в школах белокожих и темнокожих детей. Уже на обратном пути, когда они начали лишь выезжать из города, их машина попала в затор. Дорогу перекрыли баррикады. Совсем скоро баррикада появилась у них и позади, так что выезд обратно был практически им перекрыт. Огромные толпы темнокожих людей окружали их со всех сторон. Когда они увидели, что в авто сидят двое белокожих людей, их автомобиль поначалу стали раскачивать, затем перевернули и подожгли. Фактически Макс и Роберт сгорели заживо. Полицейские, которые вели это расследование, виновных в этой трагедии не нашли.
         – Геля, дорогая, сегодня иди и отдыхай. А завтра мы с тобой уже поговорим обо всех делах,–  сказала тетя.
      Среди ночи Мариля услышала, как к их дому подъехал автомобиль. Это была скорая помощь. Она быстро оделась и спустилась вниз в комнату, где была тетя Сима. Врачи там уже колдовали с кардиографом и оказывали первую помощь больной. Без всяких расспросов, когда она посмотрела кардиограмму, ей всё стало ясно. У тети был обширный инфаркт миокарда. Он случился у нее, еще первого мая, когда она узнала, что ее сын и муж погибли. В больницу ложиться она категорически отказывалась. Сказала лишь своей племяннице, что только ждала ее приезда.
      А на следующее утро в дом к ним вызвали нотариуса. Как оказалось, тетя Сима уже заранее подготовила с ним все необходимые документы по завещанию. Оставалось лишь вписать туда данные паспорта Марили Ракович. В соответствии с этим документом вся собственность, принадлежащая семье тети, после ее смерти переходила во владение ее племянницы, Марили Ракович.
          – Геля, ты такая умничка, что приехала. Ведь всё, что мы нажили с Робертом за свою жизнь, так бы и пропало. А так ты сможешь владеть этим. Решай сама, что будешь дальше делать. Главное для меня, что всё мое имущество унаследуют мои родные люди. Живите счастливо и берегите себя,–  сказала тетя Сима, лишь только удалился нотариус.
      Она умерла рано утром следующего дня. Уже после похорон Мариля отправилась на теперь уже принадлежащую ей станцию технического обслуживания. Своим распоряжением назначила управляющего. А присматривать за домом оставила прислугу тети.

                -19-

1958 год, Дирборн, Страсбург.
      Сложная штука жизнь. Она иногда преподносит такие сюрпризы, которые совсем не ожидаешь. Вот приблизительно так произошло и с Марилей. Нежданно и негаданно вдруг свалилось на нее наследство в Америке. Пришлось ей там быть совсем недолго. Похороны тети, затем оформление документов, всякие организационные вопросы. Всё это Мариля решила. Оказалось, что в Америке вхождение во владение наследством осуществляется весьма непросто. Причем в разных штатах по-иному. В штате Мичиган, к примеру, это происходит не ранее, чем через год. Подаются все документы в суд, и он уже своим решением назначает исполнителя завещания, так называемого «Executor». Его имя указывается в завещании, а назначает суд. Кроме того, он же своим решением назначает «Администратора», в основном из числа наследников. Личный представитель действует один год. Это он извещает наследника об открытии наследства; погашает долги наследодателя; взыскивает долги с должников; управляет имуществом и его производством, если оно как такое есть.
      Суд состоялся уже после отъезда Марили из Америки, и именно ее он назначил «Администратором». Так что она уехала из Америки в полном спокойствии. Исполнитель завещания там полностью контролировал всем ходом процесса, в том числе работой станции техобслуживания, сохранностью дома и имущества. Этим человеком был очень близкий к семье тети человек. Теперь всё по наследству решал он, а контроль над его действиями осуществлял всё тот же суд.
      По приезде в Страсбург Мариля сразу включилась в работу клиники. Ее ожидали несколько сложнейших операций. С Анджеем перекинулась  всего несколькими фразами, что касается ее поездки. Лишь через неделю они затеяли разговор на эту тему, тему наследства. Мариля всё рассказала мужу детально о порядке получения наследства в Америке, а тот, немного поразмыслив, сказал:
          – Как я понимаю, у нас есть ровно год, чтобы окончательно принять решение, что будем делать дальше. И это хорошо. Ты получила наследство, тебе и решать окончательно, что с ним делать. У меня сейчас на работе проблем не счесть, а тут еще это профсоюзное движение не дает покоя. Дирекция недовольна атмосферой на заводе. В цеху у меня тоже комитет цеховой жилы выматывает.
          – Ах, вот оно как! – возмутилась Мариля. – Значит у тебя ответственная работа, какой-то комитет не дает тебе покоя, а у меня, получается, тихая и спокойная деятельность? Да я, если хочешь знать, каждый день стою на грани жизни человеческой, в борьбе за нее, совсем посторонних мне людей. По-твоему, у меня безответственная работа? Что же ты, дорогой мой муж, пытаешься всё свалить на мои плечи? Фактически я тебя вела по жизни все эти годы, как ты оставил свой отряд повстанцев.  Мариля держала «Браунинг» в своей сумочке, Мариля решала все вопросы по документам, по переходу границ, в лагере интернированных, здесь уже – во Франции, всё решала Мариля. И теперь снова должна окончательно принимать решение? В конечном итоге ты глава семейства. Вот и принимай решение по наследству. Я твоя жена. Как ты решишь, так и будет.
      Впервые за всё время совместной жизни они спали в разных комнатах отдельно. Молча разошлись туда, а на следующий день рано утром молча ушли и на работу.
      Анджей горько переносил их ссору. Фактически это второй раз в жизни они не поладили. На работе у него почему-то всё не клеилось. Стали раздражать сослуживцы, всё время хотелось уединиться и побыть одному. Франсуа первым заметил, что между папой и мамой что-то происходит не так. Ему уже шел пятый год, и от его детского восприятия мира не могло ускользнуть это разительное изменение в поведении своих родителей. Как-то он подошел к отцу и спросил:
          – Пап, ты что, уже не любишь маму? Почему вы не говорите друг с другом?
–  Успокойся, сынок. Папа, как и раньше, любит твою маму. Просто у нас сейчас появились некоторые разногласия, вот и всё.
–  А они, эти разногласия, надолго? –  спросил сын.
           – Заверяю тебя, что ненадолго.
      Постепенно их ссора стала забываться. Снова в семье наступил мир и спокойствие. Лишь в конце осени они снова затеяли разговор о наследстве.
          – Знаешь, – обратился Анджей к Мариле. – Что-то я совсем стал разочаровываться в своей работе. Перестала она приносить мне душевное удовлетворение. Стал чувствовать, что это не мое. Хотелось бы мне заниматься чем-то своим. Чтобы я сам принимал все решения, руководил всем процессом, чтобы у меня над головой никто не стоял и указывал, как мне быть.
          – Что, может, снова хочешь перейти на свою старую работу на ферме развозить молоко? – спросила с какой-то даже усмешкой Мариля.
          – Понимаю твой юмор, дорогая, но сейчас давай оставим шутки. Я – серьезно. В последнее время всё больше и больше я ощущаю недовольство моей работой дирекции завода. И знаю, почему это. Им не нравится, что в некоторых вопросах я поддерживаю рабочих, стою за их права, поддерживаю их профсоюз. Думаю, что рано или поздно директор просто вызовет меня к себе в кабинет и предложит уйти с завода. Вот как это закончится. Галочка, я звонил в офис компании «Форд», так вот у них, в городе Дирборн, есть прекрасная клиника, где имеется кардиологическое отделение. Там проводят, оказывается, и операции на сердце.
          – А я тебе скажу еще больше, – ответила Мариля. – Я уже связалась с клиникой университета Миннесоты, говорила с доктором Макинтошем. Он положительно отозвался о клинике фирмы «Форд». Сказал, что постоянно консультирует ее хирургов, что клиника хорошо оборудована и в случае необходимости даст мне хорошую рекомендацию.
          – Так ты что, не будешь против нашего переезда в Америку, в Дирборн? – спросил он.
          – Ох, Шура, ты, видать, плохо еще меня знаешь. Я же тебя за все годы так хорошо изучила, что чувствую уже твои мысли  и знаю их без твоих слов. Что, хочешь заниматься своим бизнесом, хозяйствовать на станции техобслуживания? А почему бы и нет? Ты же прекрасный руководитель. У тебя в крови есть эта жилка. Ты лучше скажи мне, как нам, в случае переезда, быть с гражданством?
          – В Америке с этим довольно непросто. Первым делом надо пройти процесс натурализации, получить вид на жительство. Это у них Грин-карта. А через три года можно просить гражданство, получать паспорт. Причем в Америке можно еще оставаться и гражданином Франции. Это у них допускается. А можно, не получая гражданства, просто оставаться резидентом страны. Поживем там, увидим, как с этим быть. В Америке на первом плане бизнес, работа. А с этим, я думаю, у нас будет там всё «окей», как они говорят.

                -20-

1960 год, Америка, Дирборн.
       Они еще не подавали даже документов на натурализацию.  Достаточных знаний английского языка не была ни у Марили, а тем более у Анджея. Если Мариля еще кое-как, имея неплохой словарный запас из французского языка, могла почти свободно пользоваться разговорной речью. То для Анджея английский был совершенно в новинку. Правда, ему не сложно было управлять станцией технического обслуживания на том уровне знания языка, которым он владел. Но для прохождения интервью на знание языка, который господствовал в Штатах, этого пока что было мало.
      За год, как они вступили в свои права наследников, уже многое изменилось.  Анджей почти поменял персонал станции. Если раньше там преобладали белокожие работники, то постепенно их становилось всё меньше и меньше. Темнокожие специалисты были более активные, они дорожили своим рабочим местом, более добросовестно относились к своим обязанностям, а  такие качества были для Анджея более приемлемы.
      С Марилей они сразу приняли решение все свои денежные накопления, которые собирали для строительства дома во Франции, вложить в развитие структуры станции. Купили оборудование диагностики двигателя. Анджей очень гордился таким приобретением. У него был постоянный приток клиентов. Очень быстро возник дефицит производственных площадей. Необходимо было расширение производства, строительство нового помещения, где можно было бы установить новую диагностику ходовой части автомобиля. В общем, работы было не мало. Доходы станции позволяли начать строительство нового бокса, но вот с выделением земли здесь были проблемы. Муниципальные власти города были как непробиваемая стена. Где и девалась та хваленая американская зеленая улица частному бизнесу. Действительность была совсем иною. Дело в том, что вокруг станции кругом преобладала частная земля. А что-то выкроить от частника было очень сложно. Здесь не главенствовала коррупция. Здесь на вершине всего стояла частная собственность.
      Мариля была далека от проблем, которые были у Анджея на станции. Она была поглощена своей работой в клинике и детьми. Уже в первый год работы она быстро влилась в коллектив клиники и завоевала неплохую репутацию там, как специалист-кардиохирург. Хирургическое отделение клиники центрального офиса корпорации «Форд», как оказалось, на голову превосходило частную клинику, в которой работала Мариля в Страсбурге. Всё здесь было  с американским размахом. И помещения, и оборудование, и вся инфраструктура клиники. Она довольно часто присутствовала на операциях, которые проводил в Миннеаполисе доктор Макинтош. Там уже полным ходом велось лечение клапанов сердца. Это направление хирургии только начинало бурными темпами идти вперед. И в авангарде этого была клиника университета Миннесоты.
      Теперь на работу она ездила на скромном двухдверном  «Ford Falcom», последней модели этой компании. А для семейных поездок у них в гараже стоял роскошный «FordDelRio» выпуска пятьдесят девятого года. На выходные они любили всей семьей выбраться на природу. Вокруг Дирборна была масса озер, парков, так что развлечься было где. Анджей любил общаться в основном с сыном. Франсуа уже шел седьмой год, а Анжеле пятый. С дочерью была ближе Мариля. Она любую свободную минуту использовала, чтобы побыть с ней. Вместе они всегда читали, колдовали над какими-то рисунками, вышивками и куклами. Анджей любил краем глаза наблюдать за своими женщинами, ему приятным было вот такое их общение. Он любил свою работу на станции. Это была его стихия. Сам иногда разбирал какие-то узлы автомобиля или проводил диагностику двигателя. Здесь, на станции, проводились работы по техобслуживанию автомобилей различных марок. На автомобильном рынке Америки шла упорная борьба за первенство. Ford выживал в основном за счет выпуска более дешевых авто, чем предлагали на рынке другие компании. Эта компания стремилась  оставаться всегда «на плаву», быть в авангарде последних достижений автопрома, а также выпускать автомобили по цене, доступной широкому кругу покупателей.
     На станции у Анджея работали всего двенадцать наемных рабочих. Десять темнокожих и двое белых. Один из них по имени Алан Грисс, совсем молодой парень, в основном занимался слесарными работами. Он был не в меру молчалив, не любил особо общаться, не выпивал, не курил. Был очень дисциплинированный и ответственно относился к работе. Это сразу бросилось в глаза Анджею. Совсем скоро он понял, в чем дело. Оказалось, что Алан верующий и посещает христианскую  баптистскую церковь.
      А вот другой белый по имени Вирджил Шепард, тот был полной противоположностью Алана. На станции он работал исключительно на установке развала и схождения колес. Язвительный, наглый, недисциплинированный. Всегда был с сигаретой в зубах. Не один раз Анджей делал по этому поводу ему замечания, но тот лишь демонстративно выплевывал изо рта сигарету, а через какое-то время всё повторялось. Однажды, когда Анджей стоял во дворе с клиентом и о чем-то договаривались, неожиданно прямо ему в глаза ударил луч света, отраженный от установки развал-схождения. Первый раз Анджей не обратил на это внимания. Но потом это явление стало повторяться снова и снова. Не было никакого сомнения, что это дело рук Вирджила Шепарда.
      Перед самым Рождеством Анджей вызвал его к себе в кабинет. Тот вразвалочку зашел и спросил:
– Вызывали, босс?
      Анджей взял в руки заранее подготовленную выписку на зарплату и молча вручил ему.
– По выписке получите деньги в кассе и отныне вы уволены,  – сказал он ему.
      Тот внимательно рассмотрел выписку, затем демонстративно сплюнул на пол и сказал:
– Ты за это поплатишься, вонючий лягушатник!
      После увольнения Вирджила все на станции как-то с облегчением вздохнули. А мастер станции, темнокожий Гордон Ширра, подошел к Анджею и всё объяснил.
– Босс, правильно сделали, что уволили этого мерзавца.  Давно пора было это сделать. Не знаю, как носит земля таких негодяев. Мой брат, что живет в Далласе, сказал мне по секрету, что этот самый Вирджил Шепард состоит в клане нацистов «Арийцы Америки».

                -21-

1963 год, Америка, Дирборн.
      Американские граждане болезненно воспринимали события Карибского кризиса. Они верили своему президенту, правительству, всем ветвям власти, что их безопасность в Америке надежно обеспечена. И вот на тебе. Как оказалось, советы непосредственно у них под боком, в полусотне миль от штатов разместили свои ракеты с ядерным боезапасом. Пока что они лидируют в освоении космоса и с этим еще можно было смириться. Но чтобы ракеты прямо под носом у них, тут, на когда-то самим Богом забытом острове? Такого никто себе не мог представить в страшном сне.
      Анджей и Мариля внимательно следили за всем, что происходит вокруг Кубы. Они, возможно, как никто другой, понимали, что такое советы, и что можно от них ожидать, так как эта страна ни на что хорошее была не способна, а лишь угрожать, убивать, унижать и врать, что есть силы. За сохранение такого своего статуса, народ этого государства готов был пожертвовать своей жизнью, даже жизнями своих детей и родителей. На телевидении с утра и до вечера показывали всё, что происходит возле Кубы. Наконец, была блокада, и всё окончилось. Все американцы вздохнули с облегчением. Да что там американцы. Весь мир был так настроен. Рейтинг президента Джона Кеннеди не только в США, но и во всем мире резко возрос.
      А уже в середине шестьдесят второго года Анджей и Мариля успешно прошли процесс натурализации и получили сертификат. Вот уже с этим документом можно было обращаться в иммиграционный офис города за получением гражданства. Но они с этим не спешили. Лишь летом, уже шестьдесят третьего, решили подавать документы на получение гражданства США. Подтолкнула к этому обоих  Мариля.
          – Анджей, – обратилась она к мужу. – У меня возникает много мелких проблем на работе с тем, что я не являюсь гражданкой США. Давай решать этот вопрос. Надо, наконец, окончательно решиться, где мы и кто мы. В конце концов, у нас подрастают дети. Совсем скоро они станут совершеннолетними и им необходимо будет получать паспорт. Так какой страны? США или Франции?
          – Я давно уже думаю об этом. Всё хотел с тобой обсудить вопрос:  какую фамилию мы с тобою возьмем, какие имена? Не быть же нам всю жизнь на случайно доставшихся нам фамилиях и именах поляков. Там, в иммиграционной службе нам зададут такие вопросы.
           – Скажу тебе еще больше, милый,– обратилась снова она к Анджею. – Ведь и настоящее имя у меня не Мариля и не Галина.
           – А какое же?
           – Геля, мое настоящее имя.
           – А как же тетя? Она что, забыла твое настоящее имя и оформляла наследство как на Марилю?
           – Конечно же. Она знала меня как Гелю, но наследство оформлялось на Марилю Ракович. Ведь иного документа у меня не было.
           – Получается, что в своей жизни я был женат на Гале, затем на Мариле, а теперь буду на Геле, так надо понимать?
          – Шура, не будь наивным. Ты всё прекрасно понимаешь. Жить в союзе и носить имя Геля  для еврейки было равносильно самоубийству.
  – Так какое решение мы примем?– спросил он.
           – Ты помнишь того капитана, который фактически сделал по своей доброте всё возможное, чтобы мы с тобой попали во Францию? – спросила неожиданно она.
–  Да, конечно помню, а причем здесь он?
           – Нам, да, пожалуй, и нашим детям, всю оставшуюся жизнь предстоит жить здесь в Америке. Так что и фамилию, и имена надо носить характерные для этой страны. Вот и предлагаю в память об этом английском офицере взять нам его фамилию – Стюарт. А имена – я останусь Гелей, а ты бери свое партизанское имя – Алекс. Оно ведь созвучно с твоим родным именем.
–  Слушай, Галка, ну это же прекрасно. Давай на этом и остановимся. Я – Алекс Стюарт, а ты – Геля Стюарт.
      Уже в конце октября они оба получили паспорта граждан США. Теперь они в полной мере были резидентами этого государства и обладали всеми его полномочиями, как его граждане.
      Страшное событие потрясло всю Америку двадцать второго ноября. В Далласе был убит президент США Джон Кеннеди.
      Этот день начался дождем в техасских городах Форт-Уорт и Даллас, но вскоре сменился ярким солнцем, когда толпа поклонников вышла приветствовать своего президента. День начался в атмосфере радости и надежды, а закончился, как известно, трагедией. Толпы людей собрались тогда на Мэйн-стрит  в Далласе в ожидании президентского кортежа.
      Уже после смерти Кеннеди общественность была в раздумьях. Его убил сумасшедший социалист Ли Харви Освальд или второй стрелок, которого спрятала американская власть? Или американские власти просто не стали его искать? Или совсем никакой не сумасшедший, а нанятый тайно агент КГБ? Или агент ФБР? А может агент вице-президента Линдона Джонсона? Или агент ультраправых поджигателей атомной войны?
      Народ Америки был в смятении, куда и делась прежняя беспечность и абсолютная вера власти. Алекс Стюарт и его супруга Геля Стюарт жили в своем мире, в своем окружении, но и их вера в демократичность и свободу на Западе весьма поколебалась.

                -22-

1965год, Америка, Дирборн.
      Cобытия, которые произошли после убийства Мартина Лютера Кинга, подтолкнули Алекса приобрести себе оружие. Себе он купил хороший карабин с оптическим прицелом и держал его исключительно в своем кабинете на станции техобслуживания. Законы штата Мичиган позволяли это сделать. А вот Геле они купили слабенький карабин, который годился разве что для отпугивания ворон. У Алекса никогда теперь не появлялось желание пострелять, а вот Гелю он тренировал этому, лишь выдавалась такая возможность. Для этого за городом был оборудован прекрасный полигон. Это было частное заведение, не из дешевых. Но иногда они приезжали сюда, исключительно чтобы Геля получила хоть какие-то навыки стрельбы. Она не с большим энтузиазмом стреляла, лишь бы не сердился Алекс. Особенно не мирилась с отдачей приклада.
       А сразу же после наступления Нового 1966 года такие навыки и потребовались.
      К концу рабочего дня к Алексу в кабинет зашел мастер Гордон Ширра.
– Босс, есть разговор,–  сказал он.
      Алекс, как это бывало уже часто, подготовился к беседе исключительно по вопросам производства. Но на этот раз тема их разговора оказалась совсем иной.
– Вам сегодня надо бы остаться на ночь на станции, всякое может случиться, – сказал он.–  У меня есть сведения, что кое-кто планирует вам сделать маленький фейерверк. Только здесь будут иметь место не петарды и бенгальские огни, а весьма серьезное действо.
– Откуда такие новости? – спросил Алекс.
– А вот этот вопрос совсем лишний. Если Гордон о чем-то говорит, значит это серьезно. У Гордона есть хорошие друзья в Детройте, и они мне такую информацию лишь для того, чтобы пошутить, не дают.
      Алекс на какое-то мгновение призадумался и умолк.
– Босс, если хотите, Гордон может остаться с вами…
– Нет, спасибо, это не надо, – лишь ответил Алекс.
      Как только двери кабинета закрылись за Гордоном, Алекс тут же позвонил домой Геле. По его расчетам она уже должна была быть дома с работы.
– Геля! – сказал он. – Уже темнеет. Без всяких лишних вопросов отведи детей к соседям через задний двор. Жаклин, нашей соседке, ничего не говори. Скажи ей, что мы потравили в подвале мышей и просим, чтобы дети переночевали эту ночь  у нее. А сама приготовь свой карабин, выключи везде свет и будь начеку. В случае чего, стреляй, не задумываясь, куда угодно и по чем угодно. Но только не по людям.
– А в чем дело? – не выдержала Геля.
– Я же тебя попросил не задавать лишних вопросов. Утром приеду обо всём расскажу. А пока делай всё, как я сказал.
      Когда все со станции разошлись, он хорошо проверил свой карабин, спрятал его за шкаф, а сам вышел через центральный вход, при этом аккуратно заперев все замки. Но оставил не запертой дверь со стороны заднего двора. После чего сделал небольшой круг по местности, зашел через задний двор  в помещение станции и затаился.
      После полуночи всё вокруг окончательно затихло. Очень редко по дороге, что проходила недалеко, проезжали запоздалые авто. Ночные фонари освещали всё вокруг станции. Но когда луна поднялась высоко на небе, своим серебреным светом она осветила ярко всё вокруг. После двух ночи Алекс услышал, как к станции подкатили два автомобиля. Он устроил свою засаду почти на вершине здания, так что всё прекрасно видел, что творится вокруг.
      Приезжие, человек с десять, без всякой боязни осветили фарами авто станцию и начали доставать канистры. Самый проворный из них зажег факел, а двое, что с канистрами, стали приближаться к станции. Первым выстрелом Алекс прострелил одну из канистр, вторым вторую. А затем без остановки стал стрелять по машинам. Выстрелы были четко направлены и все попадали в цель, как это и намечал себе Алекс. Но самое интересное, весьма напоминающее действительно фейерверк, началось тогда, когда храбрец с факелом уронил его на землю. Всё вокруг вмиг охватило пламенем. Десять  этих «смельчаков» в один миг, поджав свои штанишки,  умчались на своих авто в неизвестном направлении.
      Алекс тут же спустился в кабинет и позвонил Геле.
– У меня всё спокойно, – заверила она.–  Лишь несколько пьяниц бродили среди ночи перед домом. Я выстрелила пару раз, и они исчезли.
      Алекс понимал, что всё это творится неспроста. Кому-то мешает или его бизнес, или потребовалась земля, где стоит его станция. И тут он вспомнил слова, брошенные ему на прощанье Вирджилом Шепардом: «Ты еще пожалеешь об этом, лягушатник»…
     К месту событий быстро приехала полиция. К тому времени топливо перед станцией на земле уже полностью выгорело. Так что пожар прекратился. Стражи закона что-то замеряли, брали какие-то анализы с почвы, после чего поговорили и с Алексом. Он действовал строго в рамках законов штата, так что придраться к нему никаких оснований не было. После того, как составили необходимые при этом акты, они удалились.
      Правда, не забыли спросить его, может кто-то ему угрожал или у него есть какие-то недоброжелатели.
      Алекс не стал распространяться на этот счет. Он был уверен в себе, знал, что за себя и своих родных сможет постоять сам.

                -23-

1968год, Европа.
      Делегация кардиологов восточных штатов США направлялась в Европу, в польский город Краков на конференцию. В составе делегации была и хирург-кардиолог Геля Стюарт. Самолет плавно летел высоко над облаками, и в первые несколько часов она даже задремала. Когда до приземления в   аэропорту Франкфурта-на-Майне оставалось пару часов,  в ее голове начали всплывать события, которые имели место давно, здесь с ней, в Европе. Вспомнилось, как они с Алексом пробирались через всю Польшу, как переходили границу с Германией и с какими трудностями затем попали во Францию. Конференция была запланирована в Кракове и с Франкфурта в Краков делегация уже должна была ехать поездом. Геле с нетерпением хотелось увидеть эту бывшую столицу Польши.  Когда она еще была совсем юной, они вместе с отцом  не один раз были в этом городе. Теперь Польша была под советами. Именно Советский Союз был инициатором проведения такой конференции в Кракове. Вспомнился Геле и тот пожилой поляк, который был их проводником при пересечении границы с Германией.
      Всем на удивление конференция прошла на довольно высоком уровне. Делала доклад и Геля. В зале присутствовали выдающиеся кардиологи Европы, в том числе из СССР. По окончании был фуршет и здесь она познакомилась с хирургом из Киева. Это был довольно молодой человек. Он в совершенстве говорил на английском языке, и они легко нашли общие для них темы, чтобы поговорить. У нее был зоркий глаз, и она быстро заметила, что за ними всё время наблюдает какой-то человек. Даже когда они подошли к стойке бара, чтобы выпить сок, он последовал за ними. Неожиданно заиграл оркестр, и в зале появились танцующие пары.  Николай, так было имя ее коллеги из Киева, пригласил ее на танец. А когда они смешались в общей массе танцующих, Геля спросила его, не замечал ли он за собой слежки.
– Очень жаль, коллега, – сказал он. – Но в нашей делегации таких человек несколько. Это сотрудники ГБ. Они пасут каждого из нас и не оставляют ни на минуту.
– Выходит, мало что изменилось, – неожиданно для себя сказала Геля.
      Уже при расставании они обменялись друг с другом визитками.
      А в гостинице, где остановилась их делегация, организатор всем объявил, что назад в Чикаго они будут лететь самолетом из Франкфурта-на-Одере. А до Франкфурта им предстоит поездка на микроавтобусе с остановкой на отдых в этом городе.
      Поначалу Геля не придала никакому вниманию это сообщение. Но уже по мере приближения к Франкфурту она поняла, что на границе с Германией она окажется совсем близко от того городка, из которого ее и Алекса, польский проводник  переводил  через границу. Память у нее была превосходной, и она быстро вспомнила и название поселка, и имя их проводника.
      В поселке Куновице их микроавтобус остановился возле самого дома пана Войцеха. Геля попросила своих коллег подождать буквально пять минут, чтобы она навестила здесь своего старого знакомого. Они без всяких возражений на это согласились.
      Теперь это был вполне приличный дом с хорошей наружной отделкой.   Она постучалась в дверь, и ей открыл уже в летах мужчина.
– Прошу прощения, – обратилась она на польском языке. – Могу я видеть пана Войцеха?
– Да, конечно, но для этого вам необходимо пройти в дом, – сказал он.
      Когда она вошла в дом, то увидела там уже совсем седого человека. Он сидел в инвалидной коляске и дремал.
– Папа, тут к тебе пришли, – разбудил его мужчина.
– Вы кто, пани, – обратился пан Войцех к ней.
– Пан Войцех, вспомните, пожалуйста. Сорок шестой год, двое поляков ночевали у вас, а потом граница… Я Мариля, а мой муж, что был тогда со мною – пан Анджей, вспомните!
– Не помню я вас, пани. Вспомните еще что-нибудь, может и прояснится моя голова…
– Пан Войцех, я еще тогда оставила вам, как плату, свои сережки с бриллиантом, сережки моей бабушки…
– Вы, пани Мариля?
– Да! Это я. Вы не представляете, как я рада вас видеть. Мы сейчас живем в Америке. Я вас хочу просто отблагодарить еще раз. Ведь вы тогда нас  по сути спасли…
–  Пани Мариля, ничего мне не надо. Я уже пожилой человек. Мой сын уже давно,  как возвратился из русского плена и теперь живет у меня. Теперь у нас всё хорошо.
      После этого он подъехал на своей коляске к столику и достал оттуда сверточек  белой ткани.
– Вот, пани Мариля, ваши сережки. Как я и обещал, я их сохранил. Они меня тогда очень поддержали, чисто поддержали мои нервы. Теперь я с сыном. Так что берите ваши сережки назад. Я понимаю, как они для вас ценны и дороги. А мне они теперь ни к чему.
      Уже уходя из дома пана Войцеха, она оставила его сыну некоторую сумму в долларах США со словами: «Пожалуйста, купите на эти деньги пану Войцеху, вашему отцу, хорошую коляску с электроприводом в знак моей ему благодарности»…
      Во Франкфурте они остановились в хорошей гостинице. Геля долго не могла уснуть там. Всё не выходили из головы последние события. «Как же удивительно устроен мир, – думала она. – На жизненном пути их семьи случалось многое. Но вот такие люди, как Войцех, как тот лейтенант Советской Армии, как  английский капитан Стюарт, как темнокожий Гордон Ширра, к сожалению, оказывались редкими. И где бы они ни жили, что в Украине, что во Франции или Америке, картина была одна и та же. В своем большинстве люди были жестокие, себялюбивые и корыстные».
      Теперь генетика с каждым днем набирала темпы своего развития. Геля, как медик, как специалист высокого уровня, много читала о ее достижениях. У нее не вызывало сомнения, что наступит время, и генетики найдут в человеке те хромосомы, которые будут отвечать и за пороки, и за добродетель. И что рано или поздно ученые смогут управлять  процессом их регулирования. Хорошо бы, чтобы только в лучшую сторону.

                -24-

1973 год,  Америка,  Дирборн.
      Этот год должен был быть знаменательным для их семьи. Франсуа уже был выпускником школы. Все десять лет он учился в престижной школе с математическим уклоном. А Анжела занималась в медицинском колледже. Хотела быть, как и мама, медиком с той лишь разницей, что фармацевтом. Ей еще в школе хорошо давалась химия, вот и приняла она такое решение. Геля планировала уже в этом году защитить докторскую степень. Всё было не до этого. Практическая работа отнимала массу времени. Так что только теперь она собралась завершить и эту свою мечту. Алекс, помимо своей работы на станции, весь окунулся в деятельность украинской диаспоры города Дирборн. Здесь украинцев было не очень много. А вот в Детройте было совсем другое. Но основная его деятельность на этом поприще была всё же в Чикаго. В этом городе украинская диаспора была многочисленной и даже имела свой украинский городок. Это было что-то совсем обособленное от города, со своими постройками, украинской архитектурой, клубами и церковью. Здесь были несколько украинских школ, небольшой театр и даже спортивный комплекс. Алекс часто бывал в этом городе и уже так втянулся в деятельность этой диаспоры, что даже не мыслил себя без нее. В их семье они часто разговаривали на украинском языке. Анжела прекрасно говорила на английском и украинском. А вот французский полностью забыла. Франсуа же прекрасно говорил и на английском, и на французском языках. А вот украинский он не осилил.
      По дороге на работу Алекс каждый день завозил Анжелу в колледж. Это уже было как ритуал. Каждый день в одно и то же время. Его станция техобслуживания была на хорошем уровне. Бизнес был не из доходных, но всё же давал возможность семье жить в достатке. Весомую лепту в этом плане, конечно, вносила и Геля.
      В Детройте волнения темнокожих постепенно пошли на спад. Неонацисты тоже приутихли со своими забавами. Город постепенно начал приходить в себя. Сюда пошли инвестиции, начала вставать с колен экономика и расти численность населения.
     Алексу четвертого сентября исполнилось только пятьдесят. Он был в расцвете сил и энергии. Практически был здоров. Даже нога перестала его беспокоить. Слегка прихрамывал на нее и лишь на погоду,  иногда она напоминала о себе.
      В один из сентябрьских дней, как обычно, он завез Анжелу в колледж и лишь только стал выруливать своим авто на автостраду, как почувствовал какой-то толчок другой машины сзади. Он почти остановился, и в это время прозвучал выстрел. Больше он ничего не помнил.
      В этот день в клинике Гели был операционный день. Уже с самого утра медперсонал начал подготовку операционных к этому действу. Как правило, операции у них начинались сразу после десяти утра. А где-то в половине десятого Геля услышала по селектору сообщение, что в клинику поступил человек с ранением грудной клетки и что требовалась оперативная помощь. Больного  завезли в операционную и Геля быстро вышла к нему. Там уже медперсонал подключал его к  системе вентиляции легких и системе искусственного кровообращения. Он находился в критическом состоянии. Лишь только одного взгляда было достаточно, чтобы Геля узнала его. Это был Алекс. Он был без сознания, вот-вот мог задохнуться. Как оказалось, его грудь была прострелена насквозь. Пуля прошла сзади и вышла спереди, ближе к сердцу.
      В первое мгновение Геля еле-еле сама не потеряла сознание. Это был почти шок. Но буквально не прошла и пара десятков секунд, как она собралась и теперь полностью включилась в проведение операции. Было ясно, что в данной ситуации дорога была каждая секунда. Она была опытным хирургом. Как оказалось, сердце было задето только слегка, но продолжало биться. Был поврежден один из его клапанов, вот почему пациент сразу оказался в коме. Кровь смешивалась, и мозг не получал притока кислорода с кровью. Кроме того, было прострелено и левое легкое.
      В общем итоге операция длилась почти пять часов. Пациенту еще в операционной отключили аппарат искусственного кровообращения. А вот аппарат вентиляции легких так и оставался подключенным. Теперь Алекс находился в реанимации. Геля ни единым жестом не показала кому-либо, что этот пациент ее муж или родственник. Операция проходила в обычном режиме. У них в клинике операции на сердце с корректировкой клапанов проводились уже регулярно.
      Лишь только на следующее утро Алекс пришел в сознание. Ему отключили и аппарат искусственной вентиляции легких. Всё это время возле него была Геля. Она ни на минуту не покидала его. Главврач клиники, когда узнал, что этот пациент был ее муж, освободил ее от других операций и лишь сказал:
– Коллега, и все-таки вам надо было бы перепоручить проведение этой операции другому хирургу. Ведь какое же надо было иметь самообладание, чтобы пойти на такой шаг. Проводить операцию своему родному человеку. Вы поистине великий хирург.
      Лишь через два дня Алекс слабым голосом уже смог говорить.
– Галочка, что со мною случилось? – первым делом спросил он.
– Всё хорошо, милый,–  ответила она. – Теперь всё плохое уже позади. Не волнуйся, я с тобой.
      Спустя две недели он уже был дома. Пока что был очень слаб, но постепенно набирался сил. Расследованием этого инцидента занималась полиция Детройта. Инспектор приезжал к нему прямо домой. У него было масса вопросов к Алексу. Но тот лишь заверил его, что никаких врагов или недоброжелателей у него нет. И что никого он не подозревает. Возможно, это расследование и зашло бы в тупик. Но Гордон Ширра, мастер станции, как оказалось, был не согласен с таким течением дела. Сразу же после этой трагедии он тайком проник в гараж Вирджила Шепарда и сфотографировал передний поврежденный бампер авто его владельца. С этими фото он сам явился в полицию. Вирджил Шепард незамедлительно был арестован в покушении на убийство. Полиция  Детройта умела раскручивать такого рода преступления и вскоре сам преступник во всём признался сам. Тем более, что нашелся и свидетель, который видел, как это всё произошло на дороге. Суд Детройта вынес обвинительное заключение и присудил Шепарду пятнадцать лет тюрьмы без права  обжалования и досрочного освобождения.
      Алекс сразу после суда подошел к клетке, где еще сидел Шепард, и лишь посмотрел ему в глаза. Они ничего не выражали, лишь только ненависть и злобу.

                -25-

1977 год, Америка,  Дирборн.
      Уже здесь в Америке, особенно после того, как он влился в ряды украинской диаспоры, его постоянно не покидала мысль узнать, как там, в Украине живут его брат Василий и сестра Лида. Интуитивно он верил, что оба они остались живы после войны. А вот как ему с ними связаться, он просто не представлял. Такой случай подвернулся, когда Геля возвратилась с конференции из Кракова. Она рассказала ему, что там познакомилась с известным в Украине хирургом по имени Николай. Конечно, можно было бы написать ему и попросить, чтобы он попробовал разыскать его родных в Украине. Но эту мысль они сразу же отбросили. ГБ всё проверяет, он это знал. Любой розыск, поступивший из-за границы, тут же заинтересует их. Алекс знал, что если он каким-либо способом выявит себя там в Союзе, этим он  лишь навредит своим родным. Рисковать он не имел права. Проводить какой-то розыск через украинскую диаспору, через ее каналы в Украине – этот вариант вообще не был приемлем.
      Второй случай подвернулся совсем неожиданно. Сам Николай прибыл в университет Миннесоты в начале года для обмена опытом в клинику кардиохирургии. Геля несколько раз виделась там с ним. Конечно, можно было уже без всякой боязни попросить его, чтобы он узнал и о Василии, и о Лиде. Алекс и Геля много раздумывали и над этим вариантом, но так и не решились на это.  Женщина остается женщиной. Геля все-таки тайно от Алекса попросила Николая, чтобы тот по своим надежным каналам Минздрава Украины попробовал разыскать и Василия и Лиду, если они, конечно, живы. Она договорилась с Николаем, что тот уже на их медицинском языке, даст ей знать о результатах своего поиска.
      Совсем скоро, буквально  в конце мая Геля получила письмо от Николая, которое тот направил прямо по адресу ее клиники. В нем в основном были слова благодарности за прекрасно организованные встречи с кардиологами Америки, в общем, всё, что касается их профессиональной деятельности. А в конце письма Николай уже на их птичьем языке медиков фактически сообщил ей:  «пациентка из Кировограда, у которой в клапанах сердца имеется три отростка женской метахондрии после проведенных операций,  находится в хорошем состоянии. Что же касается пациента, прооперированного пятью годами ранее, то у него в предсердии оказались только два отростка метахондрии, которые сосредоточились на том же месте в артерии».
      В переводе с их птичьего языка это означало, что сестра Лида живет в Кировограде. У нее три дочери. Найти ее в Кировограде не представляется труда через адресное бюро. А вот у брата Василия два сына, и он живет на старом месте, близко к его родному селу.
      Только после этой информации Алекс все-таки рискнул. Уже в середине года, где-то в начале сентября он написал письмо в Ставище на имя Поломарчука Василия Яковлевича. Написал письмо следующего содержания:   «Вася! Прости, что так долго не откликался. Я жив, живу в Америке. Женат, двое детей, сын и дочь. Если посчитаешь возможным, откликнись. Письмо направь по адресу украинской диаспоры в Чикаго на имя Алекса Стюарта. Оно меня найдет. Александр».
      Письмо он отправил, а спустя буквально несколько дней  пожалел об этом. Себе он задавал всё тот же вопрос, что и годы назад: «Что теперь может связывать его, бывшего командира отряда Украинской Повстанческой Армии, репатрианта, а теперь гражданина США со своим братом, возможно коммунистом? Конечно, можно было бы отбросить всю политику, все взгляды, убеждения. А тогда что? Рыбалка, охота, рукоделье, что еще может их связывать? Ну ладно, родные корни, родственники, родное село. Ну посидим пару часов за столом. Вспомним былые времена, свое детство. А что дальше? Без всякого сомнения, начнутся воспоминания. Брат начнет рассказывать, как он доблестно громил немцев, о своих подвигах на фронте, ранениях, наградах. А что ему рассказать будет брату? Как он воевал против советов всех мастей, как душил их представителей, которые насаждали свою, советскую власть на Западе Украины, как собственноручно уничтожал гебистские отряды, переодетые в форму УПА? Да! Он не меньше воевал и против немцев. Но кто теперь в это поверит? Там, в лагере советов, такая отвратительная пропаганда, вся деятельность УПА представлена исключительно в черном цвете. Фашисты, наемники фашистов, эсэсовцы! Теперь все они, борцы за свободу Украины, там именуются именно так.  О полуторамиллионной армии Власова предпочитают молчать, о казачках, численностью более трехсот тысяч, тоже забыли. А вот об УПА, о семидесяти тысячах солдат СС «Галичина», об этом трубят на каждом шагу. Он знал, что все патриоты Украины там именуются не иначе как «буржуазные националисты». А все им сочувствующие – есть «бандеровцы».
      Не без основания он пожалел, что написал то письмо. И время подтвердило его опасения. Никакого ответа не последовало. Более того, контакт между Гелей и Николаем неожиданно прервался. Больше от него не было ни писем, ни телефонных звонков.

                -26-

1978 год, Смоловое. 
       Распрощался Василий Яковлевич Поломарчук со своей школой. Хотя и весьма торжественно его провожали на пенсию, да вот осадок у него на сердце остался не тот. «Чем теперь заниматься, чем будет теперь наполняться его душа, что приносить будет ему радость жизни»?–  вот это теперь его волновало очень сильно.
      По привычке поднялся рано утром, в шесть часов, сделал небольшую разминку, попил чай и как всегда, собрался идти в школу. Но тут услышал голос своей жены Елены:
    –   Ты куда собрался, Вася?
 –   Как куда, на работу, в школу.
       – Закончилась для тебя работа в школе. Ты теперь, как и я – на пенсии.
      Для него это был удар.  Жить и не быть среди детей, не слышать ежеминутно их голоса, не наполнять себя их радостями и достижениями? Себе он этого не представлял. Зашел в большую комнату их дома, где была небольшая библиотека его любимых книг и выбрал себе первую попавшую на глаза книгу -  «Черный обелиск»  Эрих Марии Ремарк. Но пока дошел на веранду, чтобы удобно там устроиться в кресле, передумал заниматься чтением.  «Нет, это не годиться. Надо чем-то занять себя, чтобы отвлечься от дурных мыслей. Поеду на рыбалку», –  решил он.
      Быстро собрал удочки, снасти, приготовил подкормку, завел машину и уехал на промставок. Так называли озеро возле нового сахарного завода. Построили его всего несколько лет назад совершенно по новому проекту. Соответственно завезли и современное оборудование. Карасик клевал на этом ставке божественно. Как-то, сам того не заметил, выветрилось у него из памяти, что он на пенсии, что фактически теперь безработный.
      Ему бросилось в глаза, что в это время, в такой солнечный день на рыбалке здесь только он один. Быстро смотал свои снасти и отправился домой. Равномерно и тихо работал мотор его «Жигулей». Плавно катилась машина по грунтовой летней укатанной дороге. Уже на полях поднялись почти в полный рост подсолнухи. А Василию Яковлевичу казалось, что и они ему машут своими головками в приветствии – «Поздравляем, поздравляем, вы уже на пенсии и никому не нужны»…
      Лишь только поставил свое авто в гараж, навстречу ему вышла Елена со словами:
 – Вася, звонил Петр Матвеевич, просил тебя срочно ему перезвонить.
    Петр Матвеевич Кириченко был в это время первым секретарем райкома партии в их районе. Василий Яковлевич очень уважал его. Считал его очень порядочным человеком, настоящим коммунистом, хорошим управленцем и просто человеком с большой буквы.
      Долго не мешкая, позвонил в райком. Как всегда подняла трубку секретарь и лишь через минуту связала его с Петром Матвеевичем.
– Здравствуйте, здравствуйте, уважаемый Василий Яковлевич,– услышал он голос первого секретаря. – Приношу свои извинения, что до сих пор не поздравил вас с выходом на пенсию. Знаете, дел в районе много. Но хочу исправить нашу недоработку. Ждем вас сегодня в восемнадцать часов в райкоме. Убедительная просьба прибыть точно в это время. Кроме всего, есть и деловой разговор.
     На этом их разговор и окончился. А уже ровно в восемнадцать часов он был в приемной первого секретаря. Конечно, при галстуке, в костюме. Как ни как, многие годы был членом бюро райкома.
    Совсем неожиданно для него, состоялась торжественная церемония его поздравления в связи с выходом на пенсию. Даже распили бутылку шампанского. А после этого Петр Матвеевич предложил задержаться ему на несколько минут. Как только все вышли из кабинета, Петр Матвеевич изложил суть интересующего его вопроса.
       –   Тут вот какое дело,– начал разговор он.– Был я недавно в Киевской области, в районном городе вроде нашего – Яготине. Представляете, там нас пригласили в прекрасный районный краеведческий музей. Я остался просто в восторге от него. Вот и подумал. А почему бы и нам, в нашем поселке не организовать такой же краеведческий музей? Знаю, что вы историк по образованию, к тому же прекрасный руководитель и организатор. Беритесь за это. Не будете же вы сидеть все ваши оставшиеся годы  жизни дома? Завтра же дам распоряжение председателю колхоза принять вас на временную работу в качестве колхозника, чтобы у вас были какие-то деньги для поездок. Начните зондировать этот вопрос относительно музейных реликвий, которые можно собрать в наших краях. А я тем временем займусь вопросом финансирования этого дела.
     Домой Василий Яковлевич шел не просто так. Он летел как будто на крыльях. «Есть, есть дело для него еще в этой жизни. Рано отчаиваться»,– роились теперь такие мысли у него в голове.
      Отвели ему рабочее место прямо в правлении колхоза на втором этаже в небольшой комнатушке. На своих «Жигулях» стал колесить он по всех прилегающих селах в сборе материалов для будущего музея. Люди тогда доверительно относились к нему. Тем более, во всем районе его многие знали. Так что народ отдавал свои реликвии без оглядки. Уже через месяц его маленькая комнатушка на работе была забита доверху иконами, вышитыми подушками, прялками, самоварами, старыми медными тазиками, ложками и еще всякой всячиной.
       В поисках раритета для музея он наведывался и в свое родное село Ставище. Здесь особенно его радушно встречали. С радостью отдавали для музея свои старинные «сокровища». Много информации он собрал тогда о местных партизанах времен второй мировой войны.
      Оказалось, что в прилегающих к селу лесах, было несколько партизанских групп, состоящих в основном из жителей их села. Много в отрядах было молодежи. Когда главный полицай села, он же бывший завуч средней школы Петр Василенко совсем распоясался в услужении немцам, стал гнать молодежь в Германию, отлавливать и убивать активистов, забирал продовольствие у крестьян – местная молодежь организовалась и решила отомстить своему бывшему учителю. В одну из ночей они бросили ему в окно гранату. Но Василенко, как оказалось потом, никогда не ночевал дома. Боялся возмездия народа и таким образом уходил от смерти. В другой раз обстреляли его на выезде из села. И тогда ему повезло. Лишь одна пуля попала  в плечо. Только в середине сорок третьего таки пуля мстителей догнала его и отправила на тот свет.
     Василий Яковлевич слушал рассказы своих односельчан, и какая-то искорка надежды у него появилась в душе: «А может и младший брат его, Шурка, был в одном из таких отрядов ставищенских партизан и каким-то чудом остался жив?»– надеялся он. Но пока, чуда не происходило. Ни один документ, никакие рассказы односельчан не подтверждали это.
      А совсем скоро решением сельского совета для музея были отведены помещения бывшей сельской управы. Это было старинное одноэтажное здание, построенное еще в далекие годы девятнадцатого столетия, но уже восстановленное в пятьдесят восьмом году.
      А к восьмидесятому году уже был готов проект оформления помещений музея и сразу же после выделения денег в 1983 году начались строительные работы. Музей был открыт в мае 1985 года к сорокалетию окончания второй мировой войны. Решением райкома партии его директором был назначен Василий Яковлевич. Музей удался на славу. Здесь был кинозал, раздел народного творчества, где были представлены вышивки, картины, гончарные изделия умельцев. Этот  же раздел освещал быт, одежду, инструменты, снаряжение как в древние времена, так и до сегодняшних дней. Был здесь зал археологических находок, различные находки времен скифов и гуннов. Был выставочный зал, а также зал экспонатов гражданской и Отечественной войн, в том числе зал Славы. Отдельно был представлен зал, посвященный событиям 17-го года. Экспозиции многих выдающихся людей района, их награды, одежда, книги, картины, личные вещи также были здесь.
      Теперь уже не «с головой, а и с ногами» врос Василий Яковлевич в работу музея. Одна за одной бывали здесь делегации, приходили школьники целыми классами, все время шли и шли посетители. Экскурсоводов здесь по штату не было. Так что и эти обязанности выполняли  директор и хранитель экспонатов.

                -27-

1987 год, Украина.
      Как бы ни складывалась у человека его судьба, какими бы дорогами она его не водила, а рано или поздно родная земля, его Родина позовет его к себе. Все годы, проведенные на чужбине, он мечтал, как в один из дней он ступит на  землю своего детства и юности, пройдет  по лугам речки Черный Ташлык, окунется в ее прохладную воду. Рано утром, еще до восхода солнца сядет на своем любимом местечке на ее берегу и поймает самую обыкновенную верховодку или карася. За его плечами уже были шестьдесят пять лет жизни. Кажется, что за эти годы он уже столько прошел испытаний, что их было бы достаточно для десяти человек. Четырежды был ранен, не один десяток раз в него стреляли, он бежал от немцев и полиции, сражался с фашистами, советами, партизанами и Армией Крайовой, перенес несколько операций. В конце концов, стремился просто выжить в невероятно сложных условиях, которые ему преподносила жизнь. Теперь у него была семья, дом, дети, неплохой бизнес, любимая жена. Она всегда была для него желанная и дорогая. И всем этим он был счастлив. Оглядываясь назад, можно было бы вспомнить, что он был и прекрасным командиром, дорожившим жизнью каждого бойца, преданным другом. Одно лишь его угнетало, что он потерял своих родных, тех людей, с которыми он увидел свет жизни, когда еще был ребенком, а потом стал взрослым. Брат, сестра, мама, отец. Теперь они стали для него такими отдаленными, что иногда ему даже казалось, что их и не было в его жизни.  У него в памяти запечатлелась чья-то фраза, что человек не может быть счастливым, если люди, окружающие его, несчастны. Алекс всегда стремился к гармонии со всеми, с кем сводила его жизнь. В Америке он был уважаемым человеком  украинской диаспоры. Часто принимал участие, а иногда и сам проводил некоторые общественные мероприятия.
      Теперь он оказался в Москве, в самом логове когда-то ненавистной ему России. Для него, украинца, ничего не было противного в самом народе этой страны. А вот ее руководство, всегда проводившее по отношению к  родной ему Украине лишь акты насилия, угнетения, было ненавистно ему. Теперь в Союзе наступило время потепления. Горбачев своей политикой внес хоть какое-то смягчение отношений с Западом, постепенно стала уходить в небытие так называемая холодная война. Вот Алекс и решился теперь побывать на своей Родине. Правда, чтобы решиться на этот шаг, потребовались немалые усилия жены  Гели.
      Его самолет, следовавший из Франкфурта-на-Майне, приземлился в аэропорту Домодедово. Из Дирборна в аэропорт Нью-Йорка он летел местными авиалиниями. А  оттуда уже в Москву через Франкфурт. Из Домодедово он добрался в город на такси. Пожилой таксист оказался весьма разговорчивым человеком. За несколько минут он буквально ввел Алекса в курс всех событий в городе. Оказалось, что сам он украинец, родом из Чернигова. А работает здесь в Москве таксистом уже давно.
– Если бы не мы, украинцы, то здесь, в Москве не строились бы дома, не поступал бы сюда газ из Тюмени, не ходили бы троллейбусы, автобусы и такси, – сказал он. – Украинцев в России огромная масса. А про Москву, так и говорить не приходится.
      Алекс немного погулял и по городу. Был  в Кремле, в самом логове, как он себе представлял, коммунистического режима. А вечером уже сел в поезд Москва-Одесса. В купе вагона, где он ехал, ему попались весьма интересные попутчики. Все – командированные из Одессы. Как только они погрузились в вагон, тут же накрыли стол, выставили две бутылки водки и стали ужинать. Конечно, пригласили к себе и Алекса. Он, сославшись на то, что не пьющий и что плотно подкрепился уже перед дорогой в ресторане, вежливо отказался. Весь этот «банкет» продолжался до поздней ночи. Если бы не протесты пассажиров из других купе, то, пожалуй, он длился бы и до утра. У Алекса было место на нижней полке, так что за это время на него и садились, и падали охмелевшие тела попутчиков. Уже утром, когда поезд подъезжал к станции Помошная и Алекс стал собираться выходить из вагона, один из попутчиков помахал ему вдогонку рукой и полупьяным голосом сказал:
– Вы уж извините. Мы тут немного погуляли. У нас тут теперь борьба с алкоголизмом…
     До станции Помошная ехать оставалось еще минут пять, поезд слегка стал сбавлять ход, и Алекс   увидел знакомые ему с детства и юности станционные строения полустанка Адабаш. Именно здесь, в далеком сорок первом году его погрузили в товарный вагон и повезли неведомо куда. Что-то защемило  от волнения в горле, а через несколько минут он уже стоял на перроне станции Помошная. Теперь ему предстояло добраться до родного ему села Ставище. Он вышел на базарную площадь, чтобы разузнать там, как ему дальше ехать. Здесь, на удивление, было мало народа. Оказывается, именно сегодня был поминальный день, и весь народ был там на кладбищах. Как оказалось, никакого транспорта в направлении села Ставище просто не было. Алекс огляделся вокруг и увидел причудливую легковушку и скучающего возле нее парня.
– Как мне отсюда добраться в Ставище?– спросил он парня.
– Нет проблем, сто рублей туда и назад, и вы в дамках, – ответил тот.
– Это в каких еще дамках? – не понял Алекс.
– Ну, это так говорят здесь. Проезд туда и обратно будет вам стоить сто рублей.
– А мне обратно и не надо, – сказал на это Алекс.
– А по-другому и не будет. Я же назад все ровно буду гнать порожняком, так что хотите ехать – платите.
– Ладно, поехали,  – согласился Алекс.
      Авто, на котором они ехали, как оказалось, было марки «Жигули». Алексу показалось, что он едет почти в консервной банке. Но совсем скоро привык. За окном  мелькали поля, посадки. Быстро проехали мимо того же полустанка Адабаш.
– А что, работаешь именно таксистом?–  спросил Алекс у парня.
– Да нет. Приехал в отпуск домой к матери. А тут «Жигуленок» остался после смерти отца. Вот и подрабатываю пока что, таксую потихоньку.
– А как насчет того, чтобы покатать меня дней с пять, – спросил Алекс.
– Это как? Круглые сутки в дороге?
– Нет, нет. Приедем в одно место, ты меня ждешь, затем в другое. Все точки, интересующие меня, находятся в этом районе. Я приехал сюда на свою бывшую Родину. Надо побывать везде.
–  Если учесть пробег авто, плюс бензин, плюс командировочные, то сколько в сутки будете платить? – спросил он.
– Ты хозяин авто, тебе и решать.
– Двести пятьдесят рублей в сутки плюс расходы. И чтобы пробег в сутки был не более ста километров.
– На таких условиях согласен. Плачу сто долларов в сутки.
– Сто долларов? Американских?
– Да!
– На таких условиях и бензин, и пробег мой, – согласился он.
      Уже через час они въехали в село Ставище. Остановились справа возле первого же дома. Алекс здесь узнавал всё. Та же дорога, по которой они с двоюродным братом Иваном шли к тетке Марье в том далеком сорок первом году. Та лишь разница, что дома теперь были не под соломенной кровлей, а под шифером.
      Подошел к пожилым женщинам, которые сидели возле дома на скамеечке и спросил:
– А скажите, пожалуйста, здесь давно жила Поломарчук Пелагея Васильевна. Не знали такую женщину?
–  Как же, все в селе знали ее. Была первая портниха у нас.
– А вы ей кем же приходитесь?– спросила одна из женщин.
– Вот она и шила мне когда-то костюм, – сказал Алекс. – Где она теперь, жива еще?
– Как же, лет двадцать, не меньше, как умерла она, – сказала другая женщина.
–  А подскажите, пожалуйста, где же она похоронена, – спросил Алекс.
–  Да здесь же, на ближнем кладбище. Пройдите по этому переулку, там в конце его и увидите кладбище. Сегодня у нас в селе поминки, так что быстро найдете там ее могилу. Ищите там, где братская могила и памятник «Красным партизанам» восемнадцатого года. Часто там бывает ее дочь, Лида. Может, и ее увидите.
      Алекс дал знать Мише, теперешнему его водителю, чтобы тот ждал его на месте. А сам пошел в сторону кладбища. Здесь действительно было многолюдно. Как принято в Украине с давних пор, в поминальный день родственники, просто знакомые и друзья собираются там, чтобы помянуть усопших. Без труда отыскал и памятник «Красным партизанам». Он был большой, с огромной стелой. Совсем рядом, возле одной из могил стояла женщина. Периодически она что-то делала на могиле и снова стояла, низко опустив голову. Алекс, чтобы особо не привлекать ее внимание, прошел мимо и увидел на оградке могилы, окрашенной алюминиевой пудрой, небольшую табличку: «ПОЛОМАРЧУК ПЕЛАГЕЯ ВАСИЛЬЕВНА.1889 – 1965 год». Без всякого сомнения, он оказался рядом с могилой своей матери. А возле могилы, конечно, была его сестра Лида.
      Какие-то люди подошли  сюда, и Лида вместе со всеми куда-то ушла. Теперь  Алекс сам подошел к могиле. Он склонил голову и почувствовал, что по его щеке скатилась слеза. Тут теперь, на этом месте покоился прах его матери. Той женщины, которая растила его, кормила своей грудью и одевала. Почти до восемнадцати лет он неразлучно был с ней. Он замечал, что Василия, своего первенца, она любила больше всех. Он для нее был всё. А уже он, и сестра Лида всегда у нее были на втором плане. Как-то в детстве он этому не придавал особого значения. Лишь когда стал взрослеть, это заметил. Алекс быстро написал записку, слегка придавил ее небольшим камушком, чтобы не сдул ветер, оставил ее прямо на могиле матери и отошел в сторону, поближе к памятнику партизанам. Этот памятник был на небольшой насыпи, а вокруг росли кусты. Вот там он и задержался. Буквально через пять минут сюда возвратилась и Лида. Теперь он мог хорошо разглядеть даже ее лицо. Вне всякого сомнения, это была его сестричка. Прошло много лет, а ее лицо осталось узнаваемо.
      Алекс видел, как она нашла записку, как читала ее, а потом долго оглядывалась вокруг. А совсем скоро  ушла совсем. Еще долго он смотрел ей вслед. После этого еще  постоял возле могилы и ушел к машине. Он понимал, что видел сестру в последний раз в своей жизни. В первый и последний раз он был и на могиле матери.

                -28-

1987 год, Украина.
      Если бы кто-то, попросил его описать те чувства, которые он испытывал, когда  подходил к своему дому, ничего бы из этого не вышло. У него просто не хватило бы для этого слов. Дрожали коленки, внутри что-то сдавило. Он с трудом приблизился к его входной двери. Пожалуй, с тех пор, как он покинул его, а это шестьдесят четыре года назад, здесь мало что изменилось. Тогда эта улица была без имени, теперь – Челюскинцев, дом №7. Вместо соломенной кровли теперь ее покрывал шифер. Где и делся тот палисадник у входа в дом, с  яркими цветами, которые каждую весну высаживала его мама. Входная дверь была окрашена в ярко синюю краску, а на ней красовались несколько примитивно нарисованных цветочков. Весь двор был захламлен, даже когда-то чистый и ухоженный сарай теперь выглядел просто страшным. На бывшем их огороде теперь не было ни единого деревца, ни единого кустика. Сразу бросилось ему в глаза, что все вишни, которые росли когда-то на самом обрыве горы, все были спилены до основания.
      Он постучался в дверь. Навстречу ему вышла весьма неопрятного вида женщина.
– Кого вы ищете здесь?–  спросила она.
– Здравствуйте,–  первым поприветствовал ее Алекс.–  Я здесь в этом доме жил до войны. Вы не разрешите мне посмотреть дом внутри и пройти вниз по огороду к обрыву холма?
      В это время вышел и хозяин дома, по всей видимости, после хорошего перепоя и  весь заспанный.
– Что вам здесь надо? Ходят тут, покоя от вас нет…
– Этот человек говорит, что он еще до войны здесь жил, –  объяснила   ему, по всей видимости, его жена.
– Ну, так пусть смотрит и уходит.
      На этом их разговор и окончился. Алекс заглянул лишь на мгновение в комнату. Там уже не было печи, везде было грязно и неубрано. Он по тропинке спустился поближе к оврагу. На самой его вершине, где росли когда-то вишни, перед ним открылся прекрасный пейзаж поймы реки Черный Ташлык. И тут его охватил ужас. Внизу, там, где росли когда-то три дуба, теперь и в помине ничего не было. Когда уже возвращался к авто, спросил хозяйку об этих деревьях.
– Спилил их хозяин, давно уже. На дровишки пошли они, – сказала она.
      Алекс сел в машину и долго молчал. Он был просто в шоке от  всего увиденного.
– Куда едем, дядя Александр?– вдруг отрезвил его голос Миши.
– Знаешь, сегодня уже никуда не едем. У тебя есть что-то в машине, чтобы посидеть возле реки и переночевать на природе?
– Конечно. У меня машина укомплектована полностью. Есть две ложки, две миски, две рюмки и палатка. Укрыться тоже есть чем.
–  А какие-то снасти, чтобы половить рыбку, у тебя найдутся?
– Обижаете, дядя Александр. У моего бати в машине всегда этого добра было много.
– Тогда вперед. Заедем лишь в магазин, чтобы купить кое-что из продуктов.
       Отъехали они вниз по течению реки всего с пять километров. Уже вечерело. Почти возле берега  расположились на травяной поляне, поужинали, и Миша стал готовить палатку и всё для ночлега. Алекс взял в руки удочку и отошел в сторонку. Именно здесь был валун огромных размеров, видать, еще со времен ледникового периода. В детстве Шурка любил залезть на него, опустить ноги в теплую воду реки и забросить удочку.  Алекс хотел сделать это и сейчас. Но выяснилось, что река так обмелела, что вода была  лишь в нескольких метрах от валуна. «И это весною, а что же будет летом?» – подумал он.
      С удочкой посидел он с полчаса. День выдался таким насыщенным от увиденного, что он решил отдохнуть. Миша уже подготовил палатку и даже пару одеял.
      Лишь только они улеглись спать, как Миша спросил его:
–  А вы откуда приехали, дядя Александр?
– Издалека, Миша, издалека. Ты даже себе не представляешь откуда. Считай, что из прошлого. Можешь в это поверить? Примером из пятнадцатого столетия?
– Шутите. Но, в общем, скажу вам, что вы довольно смелый человек.
–  Это почему же?
– Доверились вот совершенно незнакомому человеку. Вот уснете, а я вас ограблю. С виду вы человек не бедный…
– Знаешь, Миша. В жизни мне пришлось столько видеть и пережить, бояться и переживать, что уже этой самой боязни и не осталось во мне. Много пришлось видеть людей. Хороших и плохих, смелых и трусливых, бескорыстных и жадных, героев и предателей, готовых пожертвовать даже собственной жизнью и ничтожных. Я давно научился по выражению лица видеть, что за человек передо мною. Так что спи спокойно. Я тебя не боюсь.
      Алекс проснулся рано. Помылся, привел себя в порядок. Отломил кусочек хлеба и еще до восхода солнца устроился на берегу с удочкой. Аккуратно разжевал хлеб. Этот мякиш и насадил на крючок. При первом же забросе клюнула рыбка. Он подсек, но она возле самого берега сорвалась. Первую рыбу он поймал буквально через пять минут. Удивительно, но это оказался обыкновенный окунек. «Надо же, – подумал он. – Окунь, а клюет на хлеб. Чудеса, да и всё». Он отпустил рыбу обратно в речку, а после снова и снова ловил что-то и отпускал назад.
–  Вы так, дядя Александр, и на уху не наловите, – услышал он голос Миши. – Где это видано, чтобы ловить рыбу и тут же ее отпускать!
–  Видано, дружочек. Так и надо делать. А то вдруг обнаружишь в какой-то момент, что в пруду одни личинки комаров останутся. Даже лягушек не будет.
      Теперь они снова возвращались в село. Алекс совершенно забыл расспросить его старожилов о своем брате Василии. По информации Николая он жил где-то здесь, совсем близко.
      Снова выехали на улицу Челюскинцев. Подъехали к самому крайнему дому. Здесь хозяева их встретили радушно. Пригласили даже попить свеженького утреннего молока.
– А Вася живет здесь, совсем недалеко. Это поселок «Острый кут». Там он директор  краеведческого музея. А вы кто ему будете? Мы тоже ему в некотором виде родичи, – сообщила хозяйка дома.
– Когда-то учились вместе в Харькове, в пединституте, – сказал Алекс.
      По дороге в поселок «Острый кут» они еще раз подъехали к кладбищу. Алекс на прощанье постоял у могилы матери. Теперь он навсегда покидал эти края, родное село Ставище. Он руками облокотился на оградку и так долго стоял молча. Далеко за океаном его ожидали родные теперь ему люди, жена и дети. Там был его дом, теперь там была и его  родина. Много воды в реке утекло, как он отсюда уехал. Здесь мало что изменилось, а он стал другим. И он не жалел об этом. Сожалеть о прошлом, что сделал в жизни, это было не в его правилах. Надо было двигаться вперед, жизнь продолжалась. Он увидел сестру, побывал возле могилы матери. Теперь хотелось еще увидеть и брата.

                -29-

1987 год, Украина.
      В Острый Кут они въехали только к полудню. В «жигуленке» что-то случилось с карбюратором, и они прокопались в этом замысловатом агрегате почти три часа, пока его разобрали и всё почистили. А уже когда приступили к сборке, вот тут и выяснилось, что лишних деталей оказалось немало.
       Не раздумывая, Миша вырулило прямо на центральную площадь этого местечка. Их встретил там стоящий на постаменте, вылитый из гранитной крошки памятник Ильичу. Алексу даже показалось, что в его жесте вытянутой вперед руки затаился вопрос ко всем: «Что же вы, товарищи, довели страну до такого состояния? Полвека боролись с богатыми, а оказались к такой нищей и убогой стране!»
      В глаза сразу же бросилось одноэтажное здание еще довоенной постройки. Это и был местный краеведческий музей. Слева грандиозно возвышалось помпезное сооружение райкома партии, а справа, всё из стекла, здание поселкового совета.
      Алекс в музей зашел один. Миша отказался, ссылаясь на то, что хочет отдохнуть. В его центральной комнате сидели двое уже пожилых людей.
–  Я хотел бы посмотреть ваш музей, если можно, – спросил он.
           – Можно, конечно,–  ответил тот, что помоложе. – Но у нас уже обеденный перерыв. Вы, товарищ, заходите позже. Будут еще люди, вот мы вместе и проведем тогда экскурсию.
          – Видите, я приехал издалека. Много похвалы услышал о вашем музее, вот и хотел увидеть его экспонаты.
      Тот, что постарше, совсем седой человек, с облысевшей  макушкой и редкими волосами на голове, сказал:
          – Не страшно, Дмитрий Дмитриевич, идите на обед. Раз человек приехал издалека, я сам проведу осмотр музея с ним.
      Алекс мигом узнал Василия. Перед ним был именно он. Тот же нос, те же остро вытянутые губы, та же уверенность в себе. Во многом он напоминал даже их отца. Только у отца глаза были сине-зеленые. А у Василия – карие, как у матери. Дмитрий Дмитриевич быстро удалился, и теперь они остались только вдвоем. Василий водил его по залам музея, знакомил с их экспонатами, что-то в деталях рассказывал. А Шурка практически ничего этого не слышал. Всё время он лишь смотрел на брата. Годы, конечно, сделали свое. Но вот та же энергетика, тот же запал, уверенность в себе – всё осталось у Василия без изменения. Музей, конечно, был превосходный. Здесь был и кинозал, и комнаты, где были представлены находки древности, зал народного творчества, зал гражданской войны. Очнулся Шурка от рассмотрения брата лишь тогда, когда они вошли в зал Славы музея.
      Особо, как показалось Шурке, с подъемом в голосе, помпезно Василий стал говорить именно здесь. Говорил он долго, представляя и награды земляков, и макеты оружия времен войны. Прекрасная здесь была и панорама сражения, которая изображала освобождение советскими войскамиэтого поселка от захватчиков.
          – А какие-то материалы о борьбе украинских повстанцев УПА за освобождения Украины у вас в музее есть?–  спросил Шурка.
          – Это о бандеровцах? Вы смеетесь, уважаемый. Мы о бандитах, которые пролили море крови нашего народа, в музее ничего не имеем, – ответил экскурсовод. – Они воевали на стороне врага.
          – А кто же тогда был другом украинского народа в той страшной войне? – спросил Шурка.
            –Советский народ сам победил врага. Прежде всего, дружественные братские славянские народы Союза. Вот кто были и остаются настоящими братьями украинцев. Конечно, помогали и союзники. Но они открыли Второй фронт уже почти в конце войны. А если подытожить, то их вклад в победу на войне был весьма незначительным.
–  Ну, а как же Ленд-лиз, вот эта помощь Америки, Англии? Она что, тоже была незначительной? Или борьба итальянских, чешских, норвежских партизан. Их борьба тоже была незначительной? – спросил снова Шурка.
          – Знаете, не надо сравнивать удар быка и укус комара. Всё, что вы перечислили, имело место, но не эти события решили исход войны.
          – Мы уже находимся на рубеже двадцатого и двадцать первого столетий. Скажите, пожалуйста, так кто же, по вашему мнению, для украинского народа был, есть и останется навсегда дружественным народом? – спросил Шурка.
          – Я прошел ту войну, как говорят, от Москвы и до Берлина. Много пришлось повидать. Много правительственных наград имею. Не сидел где-то в тылу. Все годы был на самом передовом рубеже сражений. Так что отвечу на ваш вопрос так: «Для украинского народа всегда был, есть и навеки останется самым дружественным – братский российский народ».
          – Позвольте и я задам вам вопрос, – обратился к Шурке Василий. – Вы, как я вижу, приехали издалека. Одеты вы не характерно для украинца, а говорите на чистом украинском языке. Хотя с некоторым оттенком диалекта Западной Украины. Хотелось бы в этом вопросе услышать и вашу позицию.
          – Приехал я издалека. Это вы точно сказали. Разве это сейчас важно? По-моему, сейчас Украина приближается к важному этапу своего места в мире, в семье народов планеты, своего будущего и   правдивой истории. И от того, какой мы видим Украину в будущем, какой видит ее каждый украинец, зависит многое. От того, кого Украина будет считать истинным своим другом, на кого будет равняться, куда дальше двигаться, во многом зависит и ее дальнейшая судьба и уровень жизни людей. Если украинский народ так и будет оставаться на обочине истории, подданным какому-то брату, украинец никогда не увидит светлой жизни. Я услышал вашу позицию в этом вопросе и оставляю ее с вами. Я уважаю ваше мнение, и оно тоже дорого.  Спасибо за экскурсию!
      После посещения музея, Алекс поспешил снова на станцию Помошная, чтобы успеть на вечерний поезд Одесса-Москва. Его посещение Родины на этом завершилось. Какие-то противоречивые впечатления остались у него от всего увиденного. Самое главное–  это то, что он, наконец, увидел своего брата и сестру, побывал на могиле матери, побывал в доме своего детства, где он рос. В который раз убедился, что в мире, в котором теперь живут его родные, он – чужой. А если учесть его действия во время войны, для них он – враг. У него не было сомнения, что взаимопонимание между ними не может иметь место сейчас. Время, только время может расставить везде свои точки в тех событиях, которые им выпало перенести в жизни.
      Василий после проведенной экскурсии отправился к себе домой на обед. Какой-то необычный экскурсант попался сегодня ему в музее. «Путаница у него в голове сплошная, – подвел про себя о нем итог Василий. Хорошо, что я проводил эту экскурсию. А то Дмитрий Дмитриевич, чего доброго, еще бы «наломал дров».
      Для Василия Яковлевича весьма странным показался вопрос экскурсанта об экспонатах УПА. «Такие близорукие люди есть еще и в наше время, – решил он. – До сих пор не понимают, кто Украине истинный друг, а кто – враг».

                -30-

1991год,  Америка,  Дирборн.
      Алекс и Геля, как и все родители, радовались  успехам своих детей. Франсуа давно окончил университет в Миннесоте и теперь успешно работал в компании Майкрософт. В университете он сначала учился на чисто математическом факультете, но уже в конце обучения перевелся к программистам. Как оказалось, это была его стихия. Эти задатки проявились у него еще в школе. Лишь только стали появляться первые компьютеры, он всецело увлекся этим. Что удивительно, в их компании рядом с ним много работало эмигрантов из Украины. Это были молодые парни и девушки, которые по каким-то причинам мигрировали в США. Теперь они успешно работали здесь. Франсуа давно обзавелся и семьей. Жил теперь в Сиэтле в прекрасном доме. У них в семье было двое детей. Порадовала своих родителей и Анжела. Она, также как и Франсуа, училась в университете Миннесоты и стала фармацевтом. Теперь имела семью и даже троих детей. А жила в Чикаго. Ее муж был офицером и служил в авиации. Так что теперь Алекс и Геля были дедушка и бабушка. Одно немного огорчало отца семейства. Его дети не интересовались  бизнесом. Так что рано или поздно их техническую станцию ему, как он планировал, придется продавать. Алексу и Геле уже совсем скоро приближалось к седьмому  десятку. Здоровье  обоих, слава Богу, не подводило. Конечно, простреленная насквозь грудь и прооперированное сердце часто напоминали ему о себе. А Геля была успешным кардиохирургом. Постоянные симпозиумы, конференции немного отвлекали от практической ее деятельности, но приходилось с этим мириться.
      Поначалу  воспоминания о его поездке в Украину почему-то лишь огорчали его. Радовало лишь то, что он увидел брата и сестру. А вот, как они жили, чем были наполнены их сердца, в каком состоянии была Украина, печалило его. Он понимал, что больше никогда не рискнет посетить свою бывшую Родину. Больше всего, именно за нее болела у него душа. Не такой он хотел видеть свою Украину. Постоянно интересовался событиями, которые там происходили. В последние годы, как писали газеты в Америке, там возродилось патриотическое движение. Благодаря Горбачевской оттепели из тюрем возвратились много оппозиционных к советской власти людей. Именно они и возглавили борьбу в Украине за независимость. А когда в Союзе грянул путч в августе месяце, Алекс понял, что в Украине, возможно, дойдет  и до  гражданской войны. Он верил в украинский народ. Твердо был убежден, что по своей природе, в душе украинец не был рабом. Что он никогда не смирится с несправедливостью, угнетением и той второсортностью, которую ему уготовила Россия. Это же надо было додуматься  той разнузданной Екатерине и параноику Петру, чтобы назвать Украину Малороссией! За все годы своего пребывания в Америке Алекс хорошо изучил историю Украины по доступной здесь литературе на эту тему. Его просто бесило то коварство, ложь, которую проповедовали пресловутые историки и имперской России, и Союза о его Родине. Это они в 1721 году украли в украинцев древнее название их государства «Русь», записали во всех справочниках и разрисовали на мировых картах вместо родных им названий – Тартарии, Татарии, Золотой Орды, – Московия, которая вдруг стала Россией. Даже княгиню Анну, дочь Ярослава Мудрого, они присвоили себе. Еще  в 1032 году Анна вышла замуж,  в свои восемнадцать лет, за французского короля Генриха. А где тогда была Москва и сама Московия? В глубоком болоте реки Моквы. Только в 1277 году ордынский хан подарил ярлык на московский улус шестнадцатилетнему князю Данилу, на право княжить там.
      Алекс теперь всю эту мерзость действий так называемого и величающего себя «старшим братом» знал.
      А кем украдены почти все слова для своего языка? Вдуматься только,  язык, как часть человеческого тела, у них в одночасье и их речь. «Тато», как украинцы называют своего отца, в Московии сначала стал «тятей», а теперь у них на французский манер его величают «папой», щи стали супом, свечи в подсвечниках – люстрами. Вместе с Европой затянули в свои сети и нашу, украинскую, русинскую историю, отказавшись от ордынской. Мачта, рея, лоцман, боцман – голландские; штабс-капитан, гауптвахта – немецкие; меццо-сопрано, фонтан, ажио – итальянские; ярлык, башлык, ямщик, деньга, ура (смерть), кацап (резун, мясник, палач), тьма, товар – тюркские, как и фамилии аксаковых, башлыковых, ямщиковых…
      Кто, как не они, величающие себя русскими, взяли себе как государственный герб – двуглавого мутанта – у Золотой Орды и прицепили его себе на флаг? А кто взял себе герб Руси и прицепил на свой флаг Тризуб? Украинцы, русичи, русины, роксоланы, рутены.
      Россия для Алекса, как и для всего мира, не являлась Великой. Она была всего лишь Огромная за величиной награбленных когда-то территорий. Не может быть государство Великим, если оно состоит всецело из лжи, угнетения, воровства, присовокупления, насилия и рабства.
      Двадцать четвертого августа, как всегда на неделе, он был на работе. В его кабинете постоянно уже с утра был включен телевизор. Его канал вещал о погоде, новостях региона. Но неожиданно Алекс услышал потрясающую новость. Американское телевидение сообщило о том, что Верховная Рада Украины, приняла постановлении о Независимости Украины. Украина выходила из состава Союза и становилась самостоятельным государством. Первые минуты он просто сидел в кресле недвижимо. Новость так взволновала его, что он даже потерял дар речи. Ему немедленно захотелось с кем-то поделиться этой радостью, и он выбежал в помещение цеха. Там работали его работники, а он стал громко кричать: «Братцы, свершилось, свершилось! Украина – независимая!» Мало кто понимал, что случилось с их хозяином. Все с удивлением на него смотрели. А Гордон Ширра, его мастер, подошел к нему и спросил:
           – Босс, что случилось? Что свершилось?
           – Понимаешь, Гордон, отныне Украина независимая, она вышла из Союза!
           – А где эта Украина? – спросил он.
          – Теперь, отныне и навеки, это независимое государство в Европе! Сколько я здесь еще буду хозяином на станции, я объявляю всем, что отныне эта дата, двадцать четвертое августа, будет для всех вас, и для меня и моей семьи  – праздник и выходной день.
      Дома они с Гелей накрыли стол и долго сидели, радуясь тому, что произошло в Украине. Непрерывно раздавались телефонные звонки с поздравлениями в основном от друзей из  украинской диаспоры Чикаго и Детройта.

                -31-

1998год, Америка, Дирборн.
      Когда Алексу  исполнилось семьдесят, он и не думал  расставаться со своей станцией обслуживания авто. Он еще был полон сил и энергии. Этот маленький бизнес приносил ему и его семье не только доход, но и массу радостей.  А вот Геля вынуждена была оставить практику хирурга-кардиолога. В ее руках появилась какая-то неловкость, она почувствовала сама, что уже пора передать выполнение операций более молодым хирургам. Тем более что операции на сердце, требовали от хирурга и опыта, и знаний, и точности самого незначительного движения его рук и инструмента. А, кроме того, эти операции, как правило, продолжались много часов. И для этого требовалась небывалая выносливость.  Теперь она лишь присутствовала на операциях, как консультант. Кроме того, нередко ездила в Университет Миннесоты, где читала лекции. Дома она тоже не сидела без дела. Знакомилась постоянно с публикациями по хирургии. Как-ни-как, а уже далеко позади осталось лечение  ишемической болезни сердца. А теперь шло освоение кардиальной трансплантации, использование механических сердец и возрождение методов защиты миокарда. За ее плечами был накоплен огромный опыт и знания. Ее статьи на эту тему постоянно публиковались во всевозможных медицинских журналах.
      В девяносто шестом году Алекс всё же продал свою станцию. Подвернулся хороший покупатель, и он не устоял, чтобы не пойти на этот шаг. Годы брали свое. Раненное сердце давало о себе знать. Да и левая нога часто напоминала о себе такой болью, что иногда он не мог даже выйти на улицу. Теперь они оба были пенсионерами. Как-ни-как, заработали не плохую страховую пенсию. Скучать не приходилось никому. Да и возле их дома было немало хлопот. Того не ожидая, Алекс полюбил заниматься выращиванием цветов. Особенно летом вокруг дома всё цвело разными цветами радуги.
      Немало времени у него забирали и мероприятия украинской диаспоры. В основном это в Чикаго, где  была огромная община украинцев, и ему нередко приходилось заниматься там разными вопросами. Посол Украины в США Юрий Николаевич Щербак пригласил на встречу к себе в посольство весной 1998 года делегации диаспор разных городов Америки. В число делегатов от Чикаго попал и Алекс.
      Вопросы, которые там рассматривали, на Алекса почему-то лишь наводили тоску. А вот сам посол произвел на него огромное впечатление. Он был моложе за Алекса не меньше, чем на десять лет. Хорошо владел английским, производил впечатление интеллигентного и образованного человека. Сам проводил встречу и говорил без  какой-либо шпаргалки. Конечно, возможности диаспоры были весьма незначительные. Чем-то помочь Украине глобально они не могли. Но вот та поддержка, стремление к сближению, интеграции вселяло надежду на самое хорошее.
      Уже когда Алекс был на выходе из посольства, его догнал незнакомый человек. Он был одет в украинскую военную форму артиллериста. Она прекрасно выглядела на нем. Вот только галстук как- то был не по форме. Какой-то узенький и плохо завязан.
 – Прошу прощения за беспокойство. Позвольте представиться. Клименко Геннадий Иванович, полковник, советник военного атташе в Америке.
 – Алекс Стюарт, делегат украинской диаспоры от Чикаго, – отрекомендовался он. – Чем могу быть полезен?
– Я вас увидел еще в зале и решил подойти к вам и спросить. Мне очень знакомо ваше лицо. Мне так кажется, что где-то мы с вами встречались. А вот где, припомнить не могу. Вот что-то есть в выражении вашего лица очень характерное, запоминающееся.
–  Вы из Украины, я так понимаю, а там мы с вами никогда не могли встречаться,–  ответил Алекс.
– Да нет же, не в Украине, а где-то или в Польше, или в Германии. Я там оказался сразу после окончания войны совсем молодым лейтенантом.
–  Да нет же. Лейтенантов помню лишь или из милиции, или полиции. А вы, как вижу, лейтенант артиллерии. Хотя, постойте. Помню одного лейтенанта и Советской Армии. В сорок шестом году на военном Студабеккере он подвозил меня и мою жену по дороге, ведущей к Франкфурту.
–  Точно, точно, вспомнил. Это были именно вы. Мне еще крепко досталось тогда от командира части за это. Патруль сообщил все-таки о  моих действиях моему начальству, и мне круто досталось. А я теперь, видите, узнал вас.
– Спасибо! Вы тогда нас очень выручили. Во многом мы обязаны вам. В то непростое время, мы благополучно добрались до своих родственников. А вы, как и мечтали, возвратились в свой Киев после службы?
– Я еще много лет оставался на службе. Был и на Дальнем Востоке, и в Азии. Довелось даже воевать в Афганистане. А когда вышли оттуда, попал в Киев. Много лет преподавал в Академии ПВО. Как только Украина стала независимой, сразу же принял присягу Украине. Теперь вот советник атташе.
– Еще раз огромное вам спасибо, Геннадий Иванович, – уже на украинском языке он поблагодарил полковника.
      Будучи уже дома, когда он осмыслил все эти события,  подумал о том, как он правильно поступил тогда в музее, не признавшись своему старшему брату. После пятидесяти лет совсем чужой человек, вот этот лейтенант узнал его. А родной брат, с которым он рос пятнадцать лет, даже единым словом, взглядом не признал своего родного брата.

                -32-

2000год, Америка, Дирборн.
      Наступление юбилейного, двухтысячного Нового года всё их семейство встречало вместе. Приехал из Сиэтла Франсуа со всей своей семьей. А также и Анжела со своими детьми. Не смог выбраться только ее муж. Служба не позволяла ему надолго покидать свое место там. Все внуки были уже почти взрослыми, так что каждый занимался своим интересным делом. Долго сидели за праздничным столом лишь взрослые. Им было о чем поговорить. Бабушка Геля не могла нарадоваться и своими детьми, а особенно внуками. Часто она уединялась с кем-то из них, о чем-то беседовала, шутила. Она прекрасно выглядела, ее седые волосы даже шли ей и совсем не старили, а наоборот, молодили. Это у Алекса макушка головы уже больше напоминала глобус. Но в последние годы, чтобы компенсировать свои потери, он завел себе пышные усы. Геля часто посмеивалась над ним и требовала их сбрить. Но Алекс категорически отказывался это делать, ссылаясь на то, что он потомственный казак. А казак без усов и вовсе не казак, а татарин.
      Далеко за полночь все устали и разошлись спать. Алекс даже рад был этому, что никто не будет ему  мешать убирать  всё со стола и мыть посуду. Геля устроилась в кресле и отдыхала.
      Неожиданно она как бы проснулась и спросила Алекса:
– Дорогой, что же ты убираешь всё со стола? Гости еще не приходили, а ты уже и стол  убираешь?
– Гости наши все уже пошли спать. Мы все встретили Новый год, покушали, так что не беспокойся, дорогая, – ответил Алекс с недоумением.
– А кто был у нас в гостях?– неожиданно спросила его Геля.
– Наши дети и внуки. Что с тобою, любимая, тебе плохо?
– Ой, что это я, в самом деле,–  как бы очнувшись, сказала Геля.–  Что-то со мною такое происходит. Сама не понимаю.
– Геля, прошу тебя, иди отдыхай. Что-то видать тебе приснилось, вот и забыла обо всём.
      Этот случай насторожил Алекса. Он с тех пор стал более внимательно присматривать за своей супругой. Но долго не пришлось ждать. Она всё чаще и чаще стала забывать, где только что была, что делала, куда собралась идти. Всё, что было давно – прекрасно помнила. А вот что было вчера, сегодня утром, стала забывать. Постепенно она стала забывать имена знакомых и друзей. Спустя какое-то время вспоминала их и снова забывала. Постепенно то, что она обычно делала сама, теперь ей было не под силу, она просто не могла с этим справиться.
      Ближе уже к лету неожиданно она обратилась к Алексу:
– Дорогой, помоги мне, пожалуйста. Забыла совсем, как пользоваться телефоном. Хотела позвонить Анжеле, а как набрать номер – не помню.
      Она сама была медик и прекрасно понимала, что с нею творится что-то не хорошее. Когда прошла все обследования, выяснилось, что у нее начальная стадия болезни Альцгеймера. В городской больнице все ее хорошо знали. Врачи поговорили с ней и назначили лечение. Ей только лишь исполнилось семьдесят семь лет. Она прекрасно понимала, что  медицина не располагает достаточными знаниями об этой болезни и не знает как ее лечить. Но и от лечения не отказалась.
      Пока что она лечилась дома. Периодически требовалось колоть ей уколы внутримышечно, и с этим успешно справлялся Алекс. Он любым способом стремился, чтобы она была больше на воздухе. За всю жизнь они вдвоем ни разу не побывали где-то на курорте. Для Гели самое главное было не это, а ее работа. Посоветовавшись с врачами, Алекс рискнул и повез Гелю на море. Просто взял билеты на самолет, и они полетели  в штат Флорида. Перед этим забронировал номер в четырехзвездочном отеле ClearwaterBeach. Там, в аэропорту на стоянке оставили свое авто и без всяких проблем сели в самолет. К главному городу Флориды  Лейкленду летели самолетом из Чикаго. Геля прекрасно перенесла полет на самолете и переезд на такси, а это около ста километров до Clearwater. Этот городок был расположен на самом берегу моря, а отель в каких-то ста метрах от него. Переезд совершенно не нарушил их биоритма. И Алексу и Геле приходилось быть и в пятизвездочных отелях, которые были даже более низкого качества, чем отель ClearwaterBeach. Но этот отель ничем им не уступал. Их номер оказался прекрасен, с видом на море и оснащен был более, чем достаточно и по разумной цене. В номере было две двуспальные кровати, большая ванная комната с двойным душем. Гостиная и спальня имели удачное расположение. Всё было в шаговой доступности: пляж, магазины, рестораны, бары. Потрясающий отель,  безопасный, новый, чистый, в нескольких секундах от пляжа. Очень доступные цены. Кафе и ресторан были великолепны. Бассейн тоже потрясающий с освещением и кристально чистой водой. С их окон открывался потрясающий вид на залив.
      Алекс был рад, что Геле всё здесь нравится. Она, как ему казалось, была счастлива, совсем забыла о своей болезни. Они вечером посетили бассейн. Это, конечно, было чудо. Лазурная вода там была бесподобна. Геля купалась и наслаждалась ее теплом. А после этого они ужинали в ресторане. Периодически там включалась нежная танцевальная музыка. Здесь, в отеле много отдыхало молодежи, но они предпочитали вечера проводить в клубах, на дискотеке. А здесь было уютно и тихо. После того, как они поужинали, зазвучала мелодия нежного танго. Алекс протянул руку и нежно взял Гелю за кисть ее руки.
  – Ты что, милый, приглашаешь меня танцевать? – спросила она.
– А почему бы и нет? Или ты откажешь мне в этом?
– Что ты, я с удовольствием…
      Они медленно поплыли в танце по залу. Для него она была та же Галка,  которую он повстречал много лет назад, самая любимая для него женщина в мире. Она была и оставалась самой большой радостью его жизни. Их любовь с годами не высохла, как вода на солнце, не превратилась в глыбу льда. Она лишь еще больше наполнилась пониманием друг друга, уважением и неиссякаемой нежностью. Иногда, глядя на нее, он думал про себя: «Упаси Боже, остаться мне одному без моей любимой. Ведь не проживу и месяца. Если уходить в небытие, то только вместе»!
      Конечно, такие грустные мысли приходили к нему не часто. Но когда Геля начинала  иногда, терять память, ему становилось страшно. Слава Богу, здесь во Флориде она чувствовала себя хорошо.
      Позади остались несколько дней их отдыха. Они даже забыли о лекарствах и уколах.
– Ты знаешь, Алекс, мне здесь хорошо. Я себя чувствую прекрасно. По всей видимости, море, вода, солнце делают свое доброе дело, – сказала она как-то ему.
      Но на восьмой день их пребывания здесь неожиданно для него она сказала:
– Удивительно, Алекс, вот сколько мы с тобою вместе, а ты ведь мне иногда изменял, признайся…
– Что ты, милая, говоришь, – возмутился он. – У меня и в мыслях такого никогда не было, – заверил он ее.
– А вот та женщина, Жанна, что была у  нас по соседству в квартире, в Миннесоте, ты ведь был к ней неравнодушен?
– Геля, дорогая, мы ведь никогда в Миннесоте не жили, и никакой квартиры у нас там не было, тем более соседки Жанны,–  ответил он. – Давай, милая, лучше ложись отдыхать, ты просто переутомилась сегодня…
      На следующий день прямо с самого утра он настоял, чтобы она приняла таблетки, и сделал ей укол. Теперь он убедился, что болезнь прогрессирует и с нею надо бороться. Никакие пляжи, вода, море, здесь им не помогут.

                -33-

2004 год, Америка, Дирборн.
      В душе его сохранилось много-много сладких чудесных воспоминаний, заветных кусочков их неповторимой жизни. Это – целая книга. Перелистывая ее страницы, он испытывал жестокое и жгучее наслаждение, мучился мыслью о невозвратности времени. И в этом была его горькая утеха, его любовный запой.
      С каждым днем его любимая Геля постепенно уходила от него. Смириться с этим он не мог. Он боролся, теперь всецело был поглощен только ею. Дети были далеко, у них бурно кипела своя жизнь. Уже они становились дедушками и бабушками, а Алекс и Геля, таким образом, повышали свой жизненный статус. Геля уже не могла сосредоточить свое внимание, начались проблемы со зрением. Часто стала не различать цвета, постепенно у нее началась путаница относительно мест и времени. Стала путать сезон года, месяцы и время суток. Совсем расстроило Алекса то, что она иногда начинала не узнавать и его, не знала, где она находится и как туда попала.
      К концу года всё чаще и чаще стал он вызывать скорую помощь, так как иногда она просто стала набрасываться на него с криками, чтобы он оставил ее в покое. Тогда она  воспринимала его, как чужого человека. А ближе к весне 2003 года врачи уговорили положить ее постоянно в клинику городской больницы. Он этому противился, сколько мог, и наконец – сдался.
      Теперь он остался дома совсем один. Старался как можно больше заставить себя чем-то заниматься. Давно уже перестал высаживать цветы вокруг дома и  чем-то копаться в гараже. Больше всего времени теперь проводил  в городской больнице. Там была отдельная клиника для таких больных, как его Геля. Клиника прекрасно выглядела. Чистые палаты, хороший уход, внимательные медсестры, квалифицированные врачи. Алекс сделал всё, чтобы Геля находилась в отдельной палате. Это была небольшая комната, просто обставленная с отдельной ванной и туалетом. Он каждый день приходил сюда и они вдвоем, как только  позволяло состояние Гели, гуляли по парку, разговаривали. Но к концу года начались проблемы и с поддержанием разговора. Она стала теряться в сказанном и своих мыслях. Но самое страшное, что те периоды, когда она не узнавала его, стали повторяться всё чаще и чаще.
      Алекс ни дня не пропускал, чтобы не побывать в клинике. Если она находилась в полном забытьи, то он часами просто сидел возле нее.
      А с весны уже 2004 года Геля вообще перестала его знать. Теперь, когда он приходил к ней, то наблюдал за ней лишь издалека. В клинике был большой зал, где больные собирались вместе. Алекс даже иногда видел, как она сидела в кругу таких же, как и она, больных. Они играли в какие-то игры, в карты. Он иногда садился к ней рядом и затевал какой-то разговор. Она с удовольствием принимала в нем участие, но тут же терялась в мыслях и уходила от него. Со временем она привыкла к нему и иногда узнавала. Но узнавала просто, как человека, и тут же забывала.
       В один из дней, уже ближе к осени, совсем неожиданно для него, она вдруг сказала ему:
– Да вы, я вижу, ухаживаете за мной! А почему бы и нет? Я женщина незамужняя. Детей у меня нет.
      В этот момент в зале, где они были, зазвучала музыка, и сама она пригласила его танцевать.  Им обоим, уже было  по восемьдесят. Теперь они  в своем танце почти стояли на месте. Он обнял ее за талию, а она даже положила ему голову на грудь. В какой-то момент, она резко вздрогнула и сказала:
– Алекс, где это мы? Что здесь происходит? Что это за люди вокруг нас?
      От случившегося Алекс даже слегка растерялся. Ведь Геля узнала его. Он мигом весь наполнился радостью.
– Геля, дорогая, не беспокойся, мы в больнице!
–Ты что, заболел, дорогой? – спросила она его. – Может что-то случилось с нашими детьми?
– Нет, нет, успокойся. С ними всё нормально.
– Ах, я вспомнила. Это же я больная. Теперь я в клинике.  А как там наши дети?
– У них всё хорошо. Уже они в статусе дедушек и бабушек.
– Значит я прабабушка, а ты прадедушка? Это – здорово. А какой тогда сейчас год?
– Уже наступила осень две тысячи четвертого года, – сказал он.
      Он почувствовал, как она неожиданно вздрогнула и оттолкнула его.
–  Мужчина, вы кто? Уйдите от меня!
      Алекс попытался ее успокоить и даже обнять. Но она еще с большим усилием оттолкнула его и стала громко кричать:
– Помогите, скорее помогите! Уберите этого наглого человека, я боюсь его!
      К ним подбежали медсестры и персонал клиники. Под руки повели ее в палату и сделали уколы. Она быстро успокоилась и уснула, а Алекс еще долго сидел возле нее и не мог прийти в себя от случившегося.
      Не услышал, как к нему сзади подошла медсестра. Звали ее Шарлотта. Это была темнокожая, еще совсем молодая женщина. Она особо отличалась в клинике чуткостью и заботой о больных.
–  Мистер Стюарт, – обратилась она к нему. – Давно наблюдаю за вами, как вы каждый день приходите сюда в клинику. Как часами, а то и днями ухаживаете за своей женой. Может, вы чем-то не довольны, как это делаем здесь мы?
–  Что вы, что вы, Шарлотта. Я всем доволен. Не доволен я лишь тем, в каком состоянии находится моя любимая супруга.
– Мы, как можем, помогаем ей. Но видите, какая болезнь беспощадная. А вы зря убиваетесь так, мистер Стюарт. Ваша жена теперь ведь не знает, кто вы!
– А мне это и не важно, Шарлотта, – ответил он.–  Важно то, что я знаю, кто она!

                -34-

2004год, Америка, Дирборн.
      Тем не менее, он внимательно следил за событиями, которые происходили в его Украине. Там президентом стал Виктор Ющенко, патриот Украины, настроенный на реформы  человек. С его приходом Алекс ожидал, что, наконец, Украина воспрянет от развала и упадка экономики, люди постепенно начнут хоть немного жить лучше. Но не тут-то было. Рэкет, коррупция, как ржавчина, разъедали всё вокруг. Правивший два срока президент Кучма фактически привел к власти  олигархов. А сам он, поддерживаемый  еврейской мафией, лишь процветал, а страна всё беднела и беднела.
      Последнее время и Алекса всё больше и больше стали доставать болезни. Болел позвоночник, раны всё чаще напоминали о себе. Приступы стенокардии  неожиданно, появлялись и днем и ночью. Особенно они беспокоили его где-то между четырьмя и пятью часами утра. Скорая помощь всё чаще стала появляться возле его дома.
      Дети реже и реже теперь приезжали к ним. В последний раз, когда приехал Франсуа со свое семьей, все они пошли в клинику, чтобы проведать Гелю. Но она даже не отреагировала на них. Когда все они зашли в зал, она сидела одна в уголочке и смотрела в окно. Франсуа подошел к ней и поздоровался.
          – Здравствуй, мама, – обратился он к ней.
      Но она даже не перевела на него свой взгляд, так и продолжала смотреть в окно.
– Болезнь прогрессирует, – сказал им лечащий врач. – Всё, что мы можем, делаем. Но сегодня медицина фактически еще не знает, как можно побороть или предупредить эту болезнь. Состояние вашей супруги, – обратился он к Алексу – почти критическое.
      Франсуа погостил у него всего пару дней и уехал. А поздно вечером, в канун Рождества Алексу стало плохо. Что-то внутри груди стало жечь, а после этого невыносимо давить. Он вызвал скорую помощь. Еще сам открыл врачам дверь и тут же свалился на пол без сознания.
      Очнулся он уже в больнице. У него, как оказалось, случился обширный инфаркт. Пока врачи категорически запретили ему даже подниматься в постели. Как выяснилось, лежал он в палате всего одним этажом выше клиники, где была Геля. Пока что ему было чертовски плохо. Кружилась голова, а в груди всё время был жар. Одно ему лишь хотелось теперь, хоть немного побыть рядом с Гелей. Эта мысль навязчиво сидела у него в голове. Ни пустой дом, ни какие-то там еще сохранившиеся ценности его не беспокоили. Хотелось увидеть ее. Нет, не говорить ничего, просто посидеть возле и посмотреть на нее. Между собою они никогда не прибегали к многословию, в своих отношениях не пускали слова на ветер, дабы не унес он их в безызвестность, в смертельную пустоту. Они любили друг друга почти молча. Понимали, что только в молчании раскрывается красота мира. Для них одна улыбка – грустная или счастливая – рассказывала больше, чем тысяча витиеватых слов.
      Теперь он так стремился увидеть ее, что  каждая минута ему казалась вечностью. Про себя он решил, что как только сможет хоть как-то передвигаться, спустится  этажом ниже и придет к ней. Что-то необъяснимое подталкивало его сделать это.
      Ровно через неделю, перед самым Новым Годом он почувствовал, что как-то может идти. Был уже поздний вечер. Весь обслуживающий персонал в кардиологическом отделении собрался в ординаторской, чтобы выпить стаканчик шампанского в честь праздника. Он тихонько пробрался мимо дежурной сестры и опустился этажом ниже. На счастье, именно сегодня там дежурила Шарлотта.
          – Боже мой, – воскликнула она, лишь только увидела его. – Вам ведь нельзя еще подниматься, мистер Стюарт.
          – Тихо, тихо, Шарлота! Я на минутку. Хочу лишь краем глаза увидеть мою Гелю.
           – Нельзя это. Она давно спит. И не положено это делать среди ночи.
          – Шарлотта, милая, я всего лишь одну минутку и сразу же уйду…
          – Вы будьте здесь, а я пойду приготовлю себе кофе. Что-то на сон потянуло, – ответила она.
     Лишь только она скрылась за угол коридора, он потихоньку добрался до палаты, где была Геля, и зашел туда. Геля спокойно спала. Ему показалось, что с тех пор, как он ее видел в последний раз, она даже помолодела. На ее лице почти пропали морщины, выглядела она почти как в свои пятьдесят лет. Только прядь седых волос выдавала ее истинный возраст. Настольная лампа слабо освещала комнату. Он придвинул поближе стул и немного даже наклонился к ней. И тут, неожиданно, она открыла глаза.
– Алекс, милый, ты снова пришел ко мне, – сказала она почти шепотом.  – Ведь я же так давно тебя ждала, так хотела увидеть тебя. Где ты так долго был?
      Алекс понял, что наступило ее кратковременное пробуждение от болезни. Он знал, что это будет продолжаться недолго. Впервые он был многословен.
          – Гелечка, милая, родная моя! Я хочу лишь, чтобы ты знала, ты единственная моя, бриллиант и радость неземная. С того момента, как увидел тебя, там, в повстанческом лесу, и по сегодня – ты единственная, желанная.
          – Алекс! Ты для меня самый дорогой на свете человек. Не надо так много хороших слов. Я всегда тебя любила и люблю. Я всегда жила и дышала нашей с тобой любовью. Тот, первый миг нашей встречи, он определил тогда, давно наши чувства навек.
      В палату тихо вошла Шарлотта. Она слышала их разговор, а в конце его положила руку на плечо Алекса и сказала:
          – Пора, вам пора, мистер Стюарт. Вы же видите, ваша жена засыпает.
      Алекс еще раз взглянул в лицо Гели. Ее глаза уже были закрыты. Она уснула. Он молча поцеловал ее в лоб и ушел к себе в палату.
      А утром  Шарлотта зашла в палату к Геле Стюарт. Она увидела, что та лежит в такой же позе, как  и вечером. Ее губы плотно сжаты, а лицо стало бледным с синевою. Она была мертва. А в кардиологическом отделении в эту же ночь скончался мистер Стюарт.
      Они оба ушли в небытие в одну ночь, возможно, в один час. Их души уже неслись где-то, подгоняемые космическим ветром, каждого – по своей дороге. Где-то там, далеко эти дороги сойдутся, их души соединяться, и они будут такие же едиными, как эти люди были на земле.


                ЭПИЛОГ
                От автора


          «Боже, Боже, какие же мы, украинцы, людолюбы!  Какие мы демократы, какие мы гуманисты! Какой еще найдется в мире народ, который, удирая из горящей тюрьмы, вынесет на своих  вымученных  и замордованных плечах тех, кто в эту самую тюрьму  нас загонял. Тех, кто в этой тюрьме нас лишал свободы! Тех, кто в этой тюрьме нас мучил! Только лишь мы, украинцы, способны на такую, супер филантропию!
         Фактически, мы сами впустили многих из них  в самые лучшие свои комнаты и апартаменты, отвели им самые лучшие места. Кормим их, поим, развлекаем, глаголим с ними лишь на «общепонятном», потому как в голове у них одна заклёпка, не дай Боже, не так поймут. Ну плюнут нам по-хамски в глаза, а мы вытремся, хорошо ведь, не ударил! Ну врежет, как бы между прочим, по шее, ну почешемся, как же, ведь не убил. Ну, придавит одну, две тысячи, а то и миллион нас в уголочке, порадуемся, ведь не всех же. Ну не будем же мы их, как они нас в тюрьмы сажать, расстреливать, ведь не дикари же мы, чтобы «зуб за зуб, око за око». В европейском ведь государстве живем, христианскую мудрость исповедуем; «когда он в тебя камнем, а мы ему хлеба».
      И так медленно идем на уступки, со своей лучшей комнаты перебираемся в коридорчик, чтобы там этим «братьям старшим», как они себя величают, не мешать, своим языком их не раздражать. Сидим где-то в уголочке, радуемся, что имеем свою квартиру или дом, что в этом доме жили когда-то наши славные предки, а мы их достойные потомки. И держим наготове ведра с водой, потому как в наших лучших комнатах, лучших домах чужинцы и зайды  с огнем играются. На все округи голосят, что с нами наша хата, наш дом им не нравятся, что мы бандиты, мы фашисты и нас надо отдать под суд, что мы в вечном каком-то долге перед ними. Да будь какой другой народ, указал бы этой шушвали на двери и выставил их далеко-далеко. Но мы не такие. Мы гуманисты. Мы демократы, мы филантропы. Мы, если надо, мы и коморку им уступим, переберемся в сарай или даже в погреб. Как ни как, но всё же под родным небом, в своем дворе,  мы ж гуманисты, мы демократы, мы филантропы! Как же, « братья» они наши».
                / Украинский писатель Евгений Дудар/
         Здесь я не зря привел слова известного украинского писателя. В них, как мне кажется, выражена вся суть взаимоотношений украинского и российского народов, а прежде всего государства Украина и государства Россия.  Сегодня, когда за плечами уже восемнадцать лет двадцать первого столетия, я четко понимаю причину всех  бед украинцев. Это не потому, что мы какие-то ущербные, недоразвитый народ, дикари. Просто нам очень крупно в жизни, в нашей истории «повезло». С нами рядом оказался народ-живодер, народ-угнетатель. В самой природе которого укоренились  насилие, воровство, убийство, кровопролитие, пьянство, разврат, жадность, неряшливость.
          За многие годы, которые нас связывают с этим народом, было всего. И мы не только  вынесли все издевательства его, мы занесли в свой дом миллионы  его представителей и не самых лучших из них, в основном наделенных максимально, вот всеми теми  отвратительными качествами.
         Россия украла у нас всё что можно: нашу историю, нашу церковь, вывезла в свои закрома все наши ценности, жила все века рядом и только мыслила – «нам без Украины нельзя, Украина – это  мы, украинцы и мы – это один и тот же народ», хотя сама Украина для нее – это всего лишь окраина, Малороссия. Украла у нас даже название своего государства, название своего народа. Русские они!! Да загляните хотя бы вы в зеркало, посмотрите на свои «фейсы», как сейчас модно говорить. И вы увидите, какие вы русские!
         Боже, Боже, Боже! Я благодарен тебе, что ты сотворил меня христианином. Но мне иногда так хочется быть мусульманином. Нет! Нет! Не для того, чтобы «око за око, или зуб за зуб».  А для того, чтобы достойно и на уровне дать по зубам будь какому хаму, что в моем доме, по-хамски  и нагло топчет мою душу!      
         А в головах наших демократов, что у власти сегодня, только одна мысль, а в сердцах их один трепет – «хоть бы не обиделись». Так длится уже не одно столетие,  а мы всё ублажаем,  со всем миримся.
        Блеснула ведь надежда в девяносто первом году навеки разойтись с  вот такими «братьями». Так нет же, снова, чтоб не обиделись, не подумали что-то. Сами оставили у нас, в нашем доме часть их флота, отдали им лучшую базу. Сами остались с ржавыми суденышками в заливчиках. А совсем скоро отдали и всё ядерное оружие, все ракеты, стратегические самолеты и даже общие на то время деньги. А взамен ничего не потребовали,  мы же демократы, мы людолюбы. Как же, а вдруг «старший брат» обидится…
        Вся история Российского государства, начиная со времен «Страны Моксель» в XI-XII столетиях, со времен «Тартарии великой»XII-XIV ст., со времен  «Московского царства»XIV-XVI ст., со времен ее основании как государства « Россия» в 1721 году Петром 1 –пронизана захватом чужих территорий, грабежами, убийствами, повальной резней, торговлей рабами, крепостными, а также великой ложью. Ложью, не сопоставимой ни с чем. Ложью на крови, на разврате, пьянстве, коррупции, чиновничьем насилии и убийствами.
          Двадцать первый век привнес в  историю государства Россия самого великого лжеца, ее президента Путина. «Ложь – тот же алкоголь. Лгуны, даже умирая, продолжают лгать». Так говорил А.П.Чехов. Путин лжец и его кости даже в гробу будут грохотать ложь. Посмотрите на эту выхоленную физиономию российского олигарха. Бесноватый фюрер двадцать первого столетия, психически неуравновешенная личность  и  параноик.
         Первого ноября началась  в Украине « Революция достоинства».  На Майданы ее городов вышли миллионы граждан Украины, чтобы смести лживого диктатора, вора и убийцу, марионетку Путина – Януковича. Посмотрите на украинцев. Вот они, называемые теперь в России –БАНДЕРОВЦЫ. Это они скинули в Украине  лживую, кровавую банду Януковича. За  что  заплатили  жизнями бойцов «НЕБЕСНОЙ СОТНИ», а уже и тысячами своих лучших сынов и дочерей на Донбассе.
        Сегодня Путин развязал в Украине жестокую и кровавую бойню на востоке, которая уже унесла больше десяти  тысяч жизней украинцев. Думаете, он в этой войне победит? Да никогда в жизни. История не знает такого примера, чтобы народ сгибался под чьим-то прессом и уходил в никуда. Рано или поздно он всегда выходит обновленным, более сильным и могучим. Нам сегодня так недостает таких людей как Бандера, Мельник, Коновалец, Кук, как мой родной дядя Александр (Алекс), описанный мною в этой повести.  Таких, как тысячи, сотни тысяч парней и девчат, которые сложили свои головы за Украину, за ее волю, за свободу, за независимость. Сегодня марионеточная власть  Украины сделала всё, чтобы дискредитировать Майдан Достоинства четырнадцатого года.
Всё тогда началось 1 ноября, когда на улицы Киева вышел почти миллион протестующих. Среди них был и я. Почти каждый день  приходил на Майдан Незалежности, чтобы присоединиться к повстанцам. Видели бы вы их лица. Такой народ сломить, уничтожить, задавить нельзя. Майдан тогда выстоял и победил. Но, к большому огорчению всего украинского народа, на смену одного ненасытного и бесноватого, продажного и жадного, пришел другой, еще более кровавый и подлый президент со своей свитой.
23 февраля 2014 года после расстрела восставших в Киеве я приехал на Крещатик, решил пройти  местами сражения на Майдане и поговорить с его бойцами. Еще на булыжнике улиц Институтской и Грушевского не успели смыть кровь погибших, еще догорали шины и стояли баррикады, еще не сбежал предатель президент…
 С кинокамерой в руках я ходил и задавал им всего два вопроса: «Откуда вы приехали»? и «Что вас привело сюда, на Майдан»? Почти поровну люди отвечали на украинском и российском языках. Процентов 60 были люди из правобережной Украины и лишь 40 – из левобережной. Были здесь из Карпат и Крыма, Одессы и Чернигова, Донецка и Запорожья, Херсона и Николаева. Все они, как один, отвечали, что «так дальше жить нельзя» – вот что их привело на Майдан. Ни один человек не сказал, что  притесняют его родной язык, или что хочет в Европу, или в НАТО, или что-то против России, или что-то, связанное с национализмом.
Но больше всего меня поразил мальчишка лет шестнадцати. Когда я подошел к нему, он сидел один, обхватив свою наклонившуюся к земле голову руками, а вокруг горели шины. На глазах у него не было слез, но все его лицо было грустным и задумчивым.
«Я приехал сюда из Волыни, потому что так дальше жить уже не мог. Я не раб, а режим стремился из меня сделать раба. Я устал от этой лжи. Никаких средств к существованию у меня уже не осталось. Поэтому  выбора не было. Или победить, или умереть. Многие из моих побратимов погибли здесь. Мне их жалко. Нас тут так били, так били, тут так стреляли» – вот что он мне тогда сказал.
 Сегодня тоталитарный режим, установленный в России, развязал грязную, так называемую «гибридную войну» против Украины. Оккупирован Крым, захвачена часть континентальной земли на Донбассе. Осуществляется угодный режиму геноцид крымско-татарского народа. То же самое происходит и в Донбассе против неугодных там «новой власти» людей, особенно сторонников независимой Украины. Олигархический клан нынешнего президента России, который как пиявка присосался к фашистской власти, день за днем наживается на эксплуатации своего народа и его богатств, чем наделила его природа. Свободные средства массовой информации задавлены, действует только прокремлевский авангард медийных холуев. Там, на российской земле, благодаря нищете народа, безработице, пьянству, бродит огромная масса незанятых людей, готовые за заработок делать всё, что угодно власти, вплоть до убийств соседнего с ними народа. Такое происходит не только по отношению украинского народа, такое они творят и в Абхазии, Осетии, Грузии, Молдове.
Чем иным можно объяснить рассуждения некоторых слабомыслящих, вроде бы интеллигентных политиков в России о том, что  война с Украиной, а фактически убийство ее народа необходимы для счастья человечества и что они, осознав это, готовы вести на убойные пункты даже своих собственных детей –   ради счастья родины.
Покорность, вот та черта российского народа, на которой сейчас блаженствует нынешняя власть. Привнесенная на европейскую часть России ордой, эта черта укоренилась там и стала новой, ужасной средой, воздействующей на людей. Страсть к самосохранению выразилась в соглашательстве инстинкта и совести у людей. Благодаря средствам массовой информации, интернету, а особенно телевидению, практически вся масса населения России одурманена. Не отказываясь от человеческих чувств, там, объявляют преступления совершенные фашизмом, высшей формой гуманности, соглашаются делить людей на чистых, достойных и на нечистых, не достойных жизни, и даже государств, достойных быть на карте Земли, и недостойных.
Покорность и рабство привели к тому, что душа российского народа, объявив зловещее, несущее гибель рабство единственным и истинным добром – стала на службу фашизму.
Насилие тоталитарного государства так велико, что оно перестает быть средством, превращается в предмет мистического, религиозного преклонения, восторга.
Посмотрите ролики в YouTube,  как едут по донецкой земле российские наемники на российских БТРах и танках и с каким восторгом они горланят, что скоро будут «мочить» укропов. Посмотрите, с какой злобой и ненавистью издевается сепаратист над пленным украинским солдатом. Или как выглядит кадыровский холуй, вооруженный до зубов, который пришел на свою, как он говорит, донецкую землю, чтобы спасать там детей, спасать русских от бандеровцев.
Вот она истинная душа «братского народа». Выплеснулась, наконец, наружу без всяких прикрас, такой, какой она есть в действительности.
Кто-то, читая эти строки, скажет: «А причем здесь российский народ, он сам по себе хорош, мирный, дружелюбный…. Это власть такая у нас теперь»…
А властьто кто выбирает, кто поет ей дифирамбы, кто ходит на митинги, выкрикивая фашистские лозунги? Кто, в конечном итоге, сидит на диване и боится поднять свою задницу, чтобы сказать свое человеческое «НЕТ» ей, этой фашистской власти?
Массовая покорность, массовое безразличие, массовая боязнь сказать свое собственное слово, страсть к самосохранению, покорность зову инстинкта – вот характер сегодняшнего россиянина.
Когда-то нас в СССР учили, что все мы братья, все мы братские народы, что россияне и украинцы – это братья по крови и по земле. Оказалось, что все это ложь, лишь ширма, прикрывающая истинные намерения так называемого «старшего брата».
«Старший брат», которому от роду еще не исполнилось и 300 лет, претендует быть таковым перед народом, имеющим многотысячелетнюю историю. Да и генетические исследования последних лет, указывают, что метахондриальная составляющая генетического кода у нас отличается. Ее носителем – являются наши женщины, и у россиянок она – иная.
У многих, здесь в Украине, остается та же психология, постсоветская психология самосохранения. На вопрос: «Как ты смотришь на все эти события»? – отвечает: «Не было бы Майдана, всё было бы хорошо. При той власти я получал зарплату и пенсию, а теперь на 30 % меньше». Вот она, червячная жажда самосохранения. Прежде всего, свои интересы, прежде всего мой рот, моя хата – а там, хоть трава не расти… Многие хотят, прежде всего, видеть себя в Украине, а не Украину в себе.
Рядом с монитором моего компьютера стоит небольшая цветная фотография моих родителей. Я часто поглядываю на нее и мне всё время хочется спросить моего отца, будь он живой: «Какое твое мнение обо всём, что происходит сегодня»?
Почему-то мне думается, что он бы сказал, что позиция России сегодня – правильная. Это братская нам страна, и мы должны жить как одна семья. Что всё это козни запада, козни Америки и нам не следует поддаваться на их уловки. Только в союзе с Россией есть будущее Украины.
Думаю, что его позиция оставалась бы неизменной. Это была его принципиальная платформа, и ни при каких обстоятельствах он бы от нее не отступил.
Иное дело мой дядя Александр. Не знаю почему, но себе я представляю его именно таким, каким я его воссоздал в моей повести. Думаю, что будь он жив, его позиция в этом вопросе была бы совсем иной, чем у моего отца. Скажу вам, что вот они,  его слова для меня лично были бы  более весомыми, более убедительными и более значащими, чем моего отца. Как бы мне хотелось сегодня хоть пару минут поговорить с ним, чтобы подтвердились мои убеждения.
Мои родители прожили непростую жизнь. Иным поколениям всех тех испытаний, что они вынесли, хватило бы с избытком.
Удивительное дело. Анализируя сейчас войны, в которых я бы мог принимать непосредственное участие, я выяснил, что мой отец мог бы воевать в одиннадцати войнах, а я – в четырнадцати. Такое было то  «миролюбивое» государство, в котором мы жили.
        Циничному преступнику, например, вору и убийце, нет смысла рассказывать о том, «что такое хорошо, а что такое плохо». Открыть глаза необходимо жертве преступника – обманутой, ограбленной и униженной жертве. С тем, чтобы впредь она не позволила себя обмануть, чтобы она не поверила россказням преступника о том, что её ограбили для её же, жертвы, пользы. Поэтому пафос сказанного выше направлен именно к жертвам, коими сегодня являются украинский и российский народы.
        Украинское освободительное движение середины двадцатого столетия, признавая военное поражение, одновременно добилось идеологической победы: на политической карте мира, в конце концов, появилась Украина. И хотя это государство еще сегодня весьма далеко от  идеалов тех людей, которые жертвовали за него своей жизнью, всё же оно имеет шанс выздороветь. Вне всякого сомнения эти шансы будут еще более весомыми лишь тогда, когда мы честно и откровенно признаем героев – героями, палачей – палачами, когда, в конце концов, научимся отличать людей, которые боролись за свободу, от тех, кто эту свободу уничтожал…
        Дух народа, его интересы, его история, традиции, вера,  ментальность, стремление служению интересам Родины – вот то, что ставили те люди на первое место в своей жизни. А тот, кто склонен сегодня поучать, как следовало бы бороться в тех условиях, о которых, по счастливому случаю, этот пустой учитель не имеет представления, пусть лучше помолчит…
            

         Известный острослов и сатирик 70-80-ых годов Джордж Карлин написал: «Наша  жизнь измеряется не числом вдохов-выдохов, а моментами, когда захватывает ваш дух!». Если вы прочитали эту повесть от первой и до последней строчки, и у вас, хоть раз захватило дух, учащенно забилось сердце – я рад этому!  Значит, мой замысел  удался!


      

г.Киев                30 марта 2019 года