LEE

Дефицит. Слово-то, какое. Это сейчас дефицит бюджета, человечности, дефицит времени, а тогда – икра, сырокопченая колбаса, говяжий язык и свиной, югославские сапожки, польская косметика, постельное белье, кухонные сервизы и то, куда это ставить. А еще машины, квартиры, дачи... Впрочем, перечислять глупо, целую страницу займет или больше. Но портвейн, плавленый сырок и болгарские сигареты были в изобилии. И дефицит мы заменяли общением, смехом, кучей анекдотов и приколами.
Но в грустные осенние дни хотелось чего-то иного, чем разговоры под бутылочку.
И шныряли всякие деловые. Джинсы, пластинки, журналы. И каждый хотел быть поближе к таким. И чем круче фарцовщик, тем "дружба" ценнее. На этом можно и авторитет поднять и копейку заработать. Берешь у него товар, раскладывает дома на диване, и созываешь друзей-гостей, те своих и на время превращаешься в важную персону. Покупаешь сигареты в твердой упаковке, бутылочку сухого, вместо пенного "жигулевского", и важно рассуждаешь – что, откуда, почем, и как там, за бугром живут люди. Бьешь по рукам, и небрежно засовывает купюры в задний карман. И ничего, если ты в обычном прикиде, и цветная рубашка у тебя в полосочку, всем понятно - у тебя все там, вот в этом шкафу напротив. Факт.
И конечно студенты. Там свои тараканы. Модный не тот, кто одет в заграничное, модный, кто может сказать:
– У меня там пара джинсов есть. Никому не надо?
Все, сразу - какие, размер, что стоит. И начинается – Левайс, Вранглер.... Классика, широкие.
– А какие нитки - оранжевые или желтые? А лейба есть? А шов внутри или снаружи?
– Конечно. Все есть. Фирма.
И обязательно ударение на последней гласной.
Я тогда страдал. Не сказать что крепко, но было. Двести рублей, зарплата у родаков, одного и другого. Цепляясь за руку мамы, говорил:
– Надо. Первый курс. У всех есть, кроме меня.
– Это ж целая зарплата, – говорила она таким тоном, за которым обрыв и пустота.
С папой спорить бессмысленно. В лучшем случае, отправлял к маме мол, там разбирайся, а когда очень расстроен просто крутил у виска.
С ним все понятно, ледяная глыба, и мама сопротивлялась, как могла, и я не сдавался.
Такое состояние не могло продолжаться вечно.
Однажды меня тормознул Клаус с потока. Почему Клаус, так и не знал. Может, красиво. Впрочем, имени я тоже не знал, лишь фамилию - Лешницкий.
– Тебе вроде штаны нужны? – спросил он по деловому, засунув руки в карманы брюк и подергивая свободной тканью, будто дирижировал "причиндалами".
– Нужны, – сказал я не раздумывая, ведь, Клаус предлагает. Сам Клаус.
– На тебя есть.
– Новые?
– Я пару раз надел. Нулевые.
Пару раз... В этом было что-то неприятное, вторичное.
– Совершенно новые, муха не сидела, – заверил он, видя замешательство.
После занятий мы отправились в общежитие. Клаус достал пакет, а в нем еще один, вскрытый с джинсами. Синие, не голубые, и не темные, приятный цвет. Тяжелые на ощупь. Сложены в несколько раз. Карманы с волной. Жесткая, ребристая основа. Пуговица и огромная лейба -Lee. Такую издалека видно. Он бросил джинсы на кровать, мол, бери, смотри. А я уже в них влюбился, за секунду, в первые свои джинсы. Еще не меряя, не ощущая, не чувствуя упругость ткани, представлял, как иду по улице и...
– Смотри, – сказал он, небрежно отстраняя мою неуверенность. – Штаты. Видишь ю эс эй. Фирма. Трутся, белая этикетка в синих подтеках, видишь? Хочешь, спичкой потру.
Со спичкой не пробовал, но наотрез отказался, чтобы об мои штаны что-то терли.
Он мог и не объяснять. Тоже мне. Уж как отличить фирму от подделки сам знаю, много раз обсуждали с друзьями, счастливчиками и ожидающих своего часа. А еще помнил журналы, Неккерман, Отто, что брал у знакомой на пару дней. Там загорелые парни с аккуратными прическами в разных "фирмах". И удивлялся, зачем джинсы для стариков и рабочих. Те болтались на них бесформенными парусами. Странные люди. И столько ткани.
– Не сходится, – сказал я, задерживая дыхание.
– Живот втяни, – сказал Клаус. – Давай.
Я поднапрягся, уж очень хотелось эти самые первые.
– Вот видишь, разносятся, – сказал Клаус.
Дышать не мог, двигаться было опасно, но верил в безусловную растяжимость джута.
– После стирки садятся, а потом разнашиваются. Все так. Я свои уже забыл, сколько раз стирал.
Клаус похлопал по заношенным штанам, уныло висевшим на спинке стула.
– Только денег с собой у меня нет, – сказал я осторожно.
– Это понятно, – сказал Клаус.

В этот день с особым нетерпением ждал маму. Папа опять бы покрутил у виска или сказал гадость. А маму стоило добивать.
Джинсы лежали в полиэтилене, аккуратно сложены шов к шву на кровати, словно ценный артефакт. Трогать их не хотелось, словно касанием можно испортить внешнюю привлекательность, товарный вид перед впечатлительной комиссией Я же был уверен, что этот бой не проиграю, просто не сдамся и все. И будь что будет.

Мама перешла в атаку сразу от входной двери, лишь я заикнулся про обновку:
– Сколько, – спросила она.
– Сто восемьдесят...
– За эту дерюжку?
Она неприятно пощупала ткань.
– У папы на заводе такая же спецовка из брезента.
– Шутишь? – спросил я.
– Дорого, – сказала мама.
– Дорого? – я чуть не прослезился. – Другие за двести. Двести десять, двести двадцать. А эти сто восемьдесят.
Я стрелял цифрами, и те летали под потолком салютом.
– Ну, мам...
Это, последний, звук, заключительная фраза перед занавесом. После приговор. И здесь началось.
– Так они же ношеные.
– Нет?! – взмолился я.
– По запаху чувствую.
Для убедительности я вдохнул джинсы полной грудью, будто в райский сад попал, отравился нектаром.
– Что ты? – шепнул я.
- Ну-ка, примерь, - сказала мама.
И тут началось. Выдохнул, задержал дыхание, втянул живот, ягодицы собрал в камень. А еще представил, что балетный. Балет не люблю, только по телевизору в полглаза, но балерин представлял, особенно по "Дюймовочке". Именно так мне хотелось сейчас выглядеть - тонким и стройным. Мама же всплеснула руками:
– Так они ж не налазят!
– Джинсы и должны такими быть, в обтяжку, – заверил я, с трудом продевая пуговицу в петлю.
Она качала головой, а я стал ходить по комнате, демонстрируя, как в них легко и удобно.
– Присядь, - сказала.
– Пожалуйста.
Все сделал правильно. Оперся на руки, и, не сгибая колен, не двигая тазом, опустился на кровать.
– Отлично, – сказал я. – Разносятся.

Мама увела папу в комнату и долго шепталась. Слышны были обрывки слов и мужские истеричные междометия. Папа хороший, но тратить деньги не любил. Это делала мама. У папы свои задачи - приносить, страдать и чуть плеваться, выкуривая сигарету.
Потом вынесла то, главное, от чего сердце стучало колоколом - двадцать пятки и десятки и сказала:
– Учись хорошо, и на день рождения подарка не жди.
– Хорошо, – сказал я, а внутри кто-то плясал. И не понимал, что хорошо - день рождения без подарка или учеба, которая не очень. Но если бы сейчас предложили слетать на Марс одному, без скафандра, на табуретке, я бы полетел не задумываясь.

Утром я нашел Клауса, это было первым делом. Впрочем, мы оба искали встречи. Видя меня без пакета, хоть и в обычном костюме он повеселел, стрелял шутками, даже слегка заикался.
– Почему не в них, – спросил, ловко пересчитывая деньги.
– Шутишь!? – с неожиданным апломбом сказал я.
– Ладно, пока, – сказал он и мы разошлись.

Надел я их на следующий день. Мы собирались в "Ромашку". Там все оттягивались дешевым вермутом в приличной обстановке - музыка, девочки. В джинсах, конечно, другое дело.
– Крутые штанцы, – сказал друг и для убедительности вывернул губы рулетом. Он всегда был чуть театрален.
– Главное, чтоб тебе нравились, – небрежно сказал я.
Чужие нотки вновь напрягли голос.
Он ущипнул меня за руки, снова скрутил губы рулетом, запрокинул голову и заржал. Впрочем, моя важность улетучилась после первой порции вермута. И девчонок мы быстро нашли. И штаны мои, были кстати, и рубашка. Курточку бы еще джинсовую, как у того, за соседним столиком, для комплекта. Но пока рано. Не потянут мои.
А потом мы гуляли в парке, в тихом закутке у реки. Там обычно распивают или укрываются справить нужду.
Мы же в этот вечер целовались на соседних лавочках. Было темно, поздно и мимо прошёл патруль. А мы выпившие, но хорошие, не придраться. Они чуть приостановилась, обыскали взглядом и двинулись дальше. Алька, что со мной, быстро расстегнула новые джинсы, молния сама разбежалась, и в том месте, где  находилась крутая маркировка с USA, пробежал холодок. То ли от вечера, то ли от неожиданности. Я в тот день не надел трусы, нарочно, чтобы новые штаны не так давили, и, не дай бог, не разлетелись по шву в неожиданный момент. И она это ощутила и залазила глубже, вроде искала эти самые трусы, а я молчал – пусть думает, что хочет. Потом стало поздно. Вдали звенели одинокие трамваи и возникающие паузы говорили, что близок конец чудесного вечера.
Девчонок проводили до вокзала, записали телефоны, попрощались.
– Жалко, что некуда, – вздохнул друг.
– Да, не на улице же, – сказал я.
И мы пошли в разные стороны к своим остановкам. Быстро пошли. Побежали.

Джинсы были отличные. Через неделю, как и обещал Клаус, они растянулись, и я свободно поддевал трусы, и стали они ежедневными, уже не приносящим той, первой радости. Лишь иногда кто-то подойдет, поднимет пиджак, чтобы видеть кожаную накладку, и произнесет:
– Ли?
– Ли, – с остатками гордости говорил я, и счастья хватало на миг.

А я стал мечтать о куртке алюминиевого цвета под сталь, короткой, с кучей лейб. Ходил один в "Красный мак", важно заказывал коктейль и кофе. Вот, такой бы куртец. Ни у кого такого нет. Ни у кого. Кроме этого, коротышки.