И это пройдет

Граф Воронцов спокойно взирал на площадь со своего пьедестала. Внизу - между кронами каштанов рождалась ночь. Ночь была ранней, она только что приняла эстафету от беспокойного летнего вечера, и поэтому была полна жизни, движений и звуков.

У самого подножия памятника яблоку было бы негде упасть: на цепях ограждения по-птичьи сидели и щебетали тинейджеры. Почти у каждого их них под мышкой был зажат скейт, кого-то дожидались неподалеку покинутые  велосипеды. Кататься было уже невозможно – фонари ярко освещали только Собор со стороны Коблевской, а на самой площади было совсем темно, но и расходиться не хотелось.

Прохлада и полумрак магнитом удерживали молодежь у памятника, и с его разных сторон то и дело слышались взрывы беззаботного хохота. Так смеяться можно только тогда, когда тебе не больше семнадцати – с грустью подумал бы граф, если бы в это время он уже не погрузился в свою сладкую многовековую дремоту.

На аллеях, разбегающихся от площади, темнота редела, разбавляясь светом желтых фонарей от ближних улиц: Садовой, Преображенской и Дерибасовской. Кроны деревьев просеивали лучи света, и под ними на скамеечках можно было встретить разношерстный народ.

Здесь поверялись тайны, шептались парочки, спорили о чем-то старики-шахматисты, молодые мамы, надеясь убаюкать в колясках бессонных малышей, обсуждали свои насущные дела. И всем, казалось, было одинаково сложно, не смотря на поздний час, покинуть этот прохладный приют.

Соборная площадь под вуалью ночи меняла свое лицо до неузнаваемости. Шумная и бурлящая ее дневная жизнь теперь тихо журчала, манила неясным предчувствием волшебства.

И над этим островком прохлады посреди раскаленного за день города парили купола Спасо-Преображенского собора, унося печали к звездам, и напоминая неспокойным сердцам простую библейскую истину: все проходит. И это пройдет...