Медаль за отвагу

не помню я своего деда... Напрягаю память, а вспомнить ни как не могу. На моей детской фотографии он крепко держит меня, прижав к груди, словно боится уронить. На фото - мне всего два года. Я маленький и лысенький, и как все дети такого возраста чудной и милый. Я сижу у него на коленях, а он прижимается ко мне своей морщинистой щекой, поросшей седой недельной щетиной. На его глазах блестят слезы настоящего счастья.
Мне уже пятьдесят пять... Я уже пережил своего деда ровно на четыре года. Он умер через год, как была сделана эта фотография. Умер, когда ему было всего пятьдесят один год. Он умер через шестнадцать лет после войны. Шестнадцать лет осколок немецкой мины предательски крался внутри его тела с каждым днем капля за каплей, забирая его силу и здоровье.
Мой дед не был генералом. Он не был и офицером. Он был простым красноармейцем. Не было у него наград, как у тех, кто служил на передке и дошел до Берлина. У тех, кто в кровавой драке дожил до дня Победы. Дед не воевал на передовой лицом к лицу с врагом. Он не врывался во вражеские траншеи и ДОТы с ножом, штыком и гранатой. Он не косил врага из пулемета, и не давил его беспощадно гусеницами танка. Он был простой военный шофер. Водителем 160 отдельного автомобильного батальона, 60 района боевого базирования, первой воздушной армии.
За полгода до начала войны и по июнь 1945 года, крутил дед баранку фронтовой полуторки, на которой он доставлял на «передок», снаряды, бомбы, продукты, медикаменты. А назад – назад он вывозил раненых бойцов. Ни разу ему не пришлось стрелять во врага. За всю войну дед не убил ни одного фрица. Ни одного...
В снег в дождь и в стужу, под бомбежкой и обстрелом «Мессеров» и «Юнкерсов» наматывал он на колеса грязь фронтовых дорог. Почти пять лет крутил он руль фронтовой «полуторки», приближая нашу родину к великой победе. День и ночь колесил по дорогам войны, с каждым днем подбираясь все ближе и ближе к логову врага - к Берлину. Хотел он закончить победителем эту проклятую войну у стен рейхстага. Хотел, но судьба солдата сложилась по-своему.
Из истории ВОВ я знаю, когда и в каком году это было: - бои шли за Кенигсберг. Разорвавшаяся рядом с машиной немецкая мина. Я даже не знаю, что в ту минуту испытал дед: страх? боль? Даже сейчас я стараюсь представить ту боль, но не могу... Не могу... Мне больно... Больно только от одной мысли. Я не знаю, что почувствовал дед тогда, когда острые, словно бритва куски фашистской стали, пробив дверь, солдатский ватник оказался у него в желудке.
Что он тогда думал... Дома оставались жена и двое маленьких сыновей, которые ждали его с войны. Ему было всего тридцать три года. Это возраст Христа. Сейчас, когда я пишу эти строчки, я представляю, как теплая кровь, пульсируя, стекает под солдатским бельем вниз по ноге, наполняя левый сапог. Я даже слышу, как кто-то из бойцов кричит, открыв разорванные двери фронтовой полуторки.
-Мужики санитаров срочно! Шофер! Данила ранен...
;Бойцы подхватывают на руки тощее, измотанное фронтовыми дорогами тело моего деда.
- Ваня, письмо... Передай:- шепчет он кровавыми губами. - Пусть Полина, Володя, Шурик…. дед теряя сознание, проваливается в черную бездонную яму. Аккуратно сложенный треугольник падает в дорожную грязь, но...
Успел. Успел боец подхватить самое дорогое, самое драгоценное, что было у рядового солдата - письмо. Нельзя - нельзя, чтобы Полина, чтобы Володька и Шурик переживали за отца. Нельзя, чтобы думали, что он погиб. Им было важно знать, что их отец жив. Важно знать, что он бьет ненавистного врага, не жалея своей жизни.
И повезло. Полевой хирург, заштопав рану, небрежно бросил кусок окровавленного железа в таз, а когда дед пришел в себя, он, положив руку ему на лоб, сказал:
- Держись браток! Жить будешь…
Не знал тогда доктор, что в суматохе фронтовых буден, там, в стенке желудка, словно вор, словно коварный злодей, притаился маленький, с булавочную головку кусок фашистского железа. Не заметил... Не почувствовали уставшие руки военно-полевого хирурга этот осколок. Зашил, полагаясь на волю к жизни и здоровье русского солдата.
А дед выжил... Вопреки всему - выжил! Выжил и уже через пару месяцев снова сел за баранку фронтовой полуторки. И вновь помчала она его по дорогам войны навстречу победе. И прошла бы не замеченной и скромной его солдатская доля до самого конца войны. Не было у него наград кроме знаков: «Гвардия» и «Отличный шофер». Так и вернулся бы дед с фронта к своей Полине с пустой гимнастеркой и без наград. Но солдатская судьба все же подарила ему шанс стать героем.
Была весна 1945 года. Впереди был штурм Кёнигсберга. Разрезая жирную весеннюю глину, разбитой танками дороги, дед ехал на передовую. Кузов машины под завязку забит ящиками с боеприпасами.
И увязла «старушка». Как раз в десятке километрах от линии фронта увязла. Не стал дед ждать ни тягач, ни танк. Решил вытащить сам. Домкрат, доски, ветки скинутый ватник и ремень. В руках лопата - ведь он Данила Шляпин фронтовой шофер, который не просто боец Красной армии он - Бог фронтовых дорог! Он надежда бойцов - он спасение раненых. За работой и суетой не заметил, как они подошли сзади. Это были немцы. Дуло немецкого автомата уперлось в живот. Туда, где всего лишь пару месяцев назад он принял кусок раскаленного металла. Холодок пробежал по спине. Дед почувствовал, как огромная капля ледяного пота, скользнув между лопаток по позвоночнику, прокатилась под пояс солдатских кальсон. Лопата выскользнула из рук, и дед, подняв к небу глаза – подумал только об одном:
-Вот и все... Прощайте Полина Шурик и Владимир…..
Но случилось чудо. И опять не судьба была ему умереть в самом конце войны. Не судьба...
Немецкий офицер, заикаясь от страха, достал листовку и протянул деду. Он, подняв руки вверх, сказал:
-Кamrad, Hitler kaputt! Krieg ein Ende. И отдал фриц автомат деду.- Аlles Krieg…
А следом за офицером, семнадцать фрицев, сложив оружие в кузов полуторки, принялись толкать ее из грязи. Все километры до самой первой комендатуры, они толкали машину. Была весна 1945 года. Фрицы уже не хотели воевать, они хотели жить! Хотели вернуться к своим семьям, к своим любимым фрау и мутер. Проклиная Гитлера, целым взводом, они сдались простому рядовому солдату. Не генералу, не майору, а простому первому попавшемуся рядовому военному шоферу.
И получил тогда дед свою первую медаль. Не простую медаль. «Медаль за отвагу». Получил... А после того, как пал Берлин, и война закончилась победой, дед был демобилизован. И вернулся весной сорок пятого в родное село. И обнял он жену Полину. Обнял сыновей своих Владимира и Шурика. Вернулся дед, чтобы поднять детей, возродить из руин родной колхоз, и посадить огромный яблоневый сад, о котором он мечтал все эти годы на той проклятой войне.
Шестнадцать лет осколок, словно червь точил его здоровье. Шестнадцать лет боль не покидала его, словно мстила ему... За что мстила? За то, что дошел до Германии? За то, что ни одного раза не выстрелил во врага?
Умер дед когда было ему всего пятьдесят один год. Ему было всего пятьдесят один год... Болезнь забрала у него все здоровье. Почти перед самой смертью, дед сильно постарел. Испещренное морщинами лицо древнего старика стало ему наградой за эти страшные и тяжелые годы испытаний на суровых дорогах войны.
Рак желудка на месте ранения, забрал его.
И осталась от деда память. Осталась лишь пожелтевшая фотография тех лет. Дед молодой в гимнастерке и в пилотке, и с медалью – «За отвагу».