Лепестки цветов граната

ИВАН КОЖЕМЯКО


ЛЕПЕСТКИ
ЦВЕТКОВ ГРАНАТА



© Кожемяко Иван Иванович
6 июля 2015 года


Москва
2015 г.
 

ЛЕПЕСТКИ
ЦВЕТКОВ ГРАНАТА

Этот двор он помнил всю жизнь.
И как задыхался от счастья, спеша к той, которая и была всем смыслом жизни.
И как горе его раздавило в этом же дворе, да так и не ушло из сердца за всю прожитую жизнь.
И при всех этих событиях его сопровождали эти нестерпимо алые цветки граната, которые полыхали на дереве, словно кусочки его разорванного болью сердца.
Так случилось, что он дважды за всю прожитую жизнь был в этом дворе именно в пору цветения этого дивного дерева: в давнюю и невозвратную пору юности, и – сегодня.
Он неспешно, но с дрожью в старом уже и пережившем столько утрат сердце, шёл в направлении этого двора.
Выдался случай – он возглавлял военную делегацию России в этой бывшей Южной республике Союза, а сегодня – независимом государстве, которых так много появилось на территории нашей бывшей Великой страны, но которые так и не стали самодостаточными, а всё так и норовили побираться у более могущественных соседей, даже презревая былые кровно-родственные связи, общую историю и судьбу.
Более того, многие из них, кому Россия на самом деле даровала и покровительство, и защиту, и развитие, и процветание, даже стали её обвинять во всех несуществующих грехах и даже пытаться говорить с нею силой оружия, предательства, искать новых покровителей за океаном, в Европе, Турции…
Завершив служебные дела этого дня, он сказал своим товарищам, что хочет просто побродить по городу своей юности и сопровождать его не надо.
Город изменился, похорошел, но только в центре.
Этот же старинный район остался таким, каким он его помнил долгие годы назад.
Старинные пятиэтажки ещё больше обветшали, как-то даже искривились, уменьшились в размерах и вросли в землю.
Чумазая детвора с удивлением смотрела на русского генерала, которого отродясь здесь не было.
Самые смелые шли поодаль от него – велико было любопытство: куда же идёт этот необычный гость.
Как и у нас на Руси – возле подъездов сидели старушки, повязанные по самые глаза платками, и о чём-то бойко говорили на своём языке.
Каково же было их изумление, когда этот генерал обратился к ним на их же языке и уточнил: он не ошибся, правильно ли идёт по такому-то адресу.
Они живо закивали головами, указывая натруженными руками в направлении дома, о котором он спросил.
Он пожелал им добра и благополучия, здоровья и разума детям – опять же на их родном языке, что ввело этих старушек в ступор.
Они даже встали и ответно стали желать ему добра и счастья.
А самая бойкая даже сказала: «Вай, вай, сколько же Вам пережить пришлось, чтобы заслужить эти отличия», – и указала рукой на его звезду Героя и многочисленные орденские ленты.
Подойдя к дому, который он запомнил на всю жизнь, хотя и был здесь лишь один раз, он задохнулся от волнения: в палисаднике багровел многочисленными цветками гранат, только уже превратившись в огромное дерево.
«В тот день, – подумал он, – это дерево было втрое меньше».
Он, молча, постоял под нарядным деревом, сорвал несколько цветков и бережно положил их в маленький пакет, который оказался у него в кармане.
Из подъезда дома вышла моложавая женщина, смело подошла к нему и сказала:
– А я Вас знаю, я помню Вас, хотя и была маленькой девочкой, семи-восьми лет. Это же Вы, молодым курсантом, приезжали сюда, верно?
Не ищите её, она уехала в Америку. Давно уже. И так ни разу не появлялась здесь больше. Даже родители ушли без неё по последней дороге… Не приезжала, чтобы проводить их в последний путь…
– Спасибо Вам, – он поклонился этой женщине и тихо пошёл в обратном направлении.

***

Вся его душа полнилась ликованием…
Отпуск!
Это были самые долгожданные дни, наверное, для всех курсантов военных училищ.
В аэропорту мелькали, заполняя весь зал, красные, чёрные, голубые погоны, обшитые золотым галуном.
Самое странное и интересное, что в зале, при этом, стояла звенящая тишина.
И она была вызвана тем, что в динамиках, неожиданно и даже противоестественно для того времени, звучала неведомая этим молодым парням, в ладно подогнанной форме, песня.
Кто её пел – не знал и он, хотя музыку очень любил, умел неплохо петь, подыгривая себе на гитаре, не тарабаня, как это делали многие его товарищи, а именно – мастерски играя, нежно и уверенно перебирая струны своими длинными и сухими пальцами.
Неизвестный исполнитель печально и с надрывом в голосе, с хрипотцой, пел, как:
«Бывший подъесаул уходил воевать.
На проклятье отца и молчание брата…»
Он застыл на месте, возле кассы, напряжённо вслушиваясь в неведомые ранее слова:
«Бывший подъесаул преуспел в той войне
И закончил её на посту командарма».
Его рука, непроизвольно, в такт мелодии, перебирала пальцами воображаемые струны гитары…
И в этот миг на его правую кисть, на пальцы, нежно легла девичья, совершенная в своём изяществе, с длинными красивыми пальцами, рука:
– Простите, а Вы будете брать билет?
Он даже вздрогнул от неожиданности…
Повернул гордо посаженную голову вправо и онемел – рядом с ним стояла незнакомая девушка, с пронзительно-карими очами, в так идущей ей бирюзовой кофточке, со старинной нитью бус, на высокой и нежной шее, с богатыми волосами, собранными в бесхитростную причёску, рассыпанным до её плеч, которая ей очень шла.
Лёгкое бежевое пальто она держала во второй руке. А через плечо была перекинута единственная сумка. Другой поклажи при ней не было.
Она смотрела на него и не спешила убирать свою руку с его пальцев.
Красивая улыбка так высветила её богатый внутренний мир, что он просто онемел и не знал, что ей ответить.
Но всегда, всю прошедшую жизнь затем, помнил, как молил судьбу, сразу, чтобы она не спешила убирать свою руку с его пальцев.
И она, словно поняв его тайные желания, и не спешила это сделать.
Тоже, походя, отметила, не отвлекаясь от его вдохновенного лица, какие у него непривычно красивые для юноши руки, с сухими и длинными пальцами, ухоженными ногтями.
Ещё несколько мгновений они так и простояли, затем она, почувствовав дрожь его пальцев, всё же медленно сняла свою руку с них и, улыбаясь, ожидала его ответа.
Он, совершенно, неожиданно, выпалил:
– Проходите вперёд, прошу Вас…
Она чуть склонила голову в поклоне и встала впереди него у кассы.
– Пожалуйста, – обратилась она к кассирше, – мне билет до Баку. На ближайший рейс…
Он стоял так близко к ней, что чувствовал запах её духов, не назойливых, мягких, но окутывающих его в неведомую ранее пелену счастья.
Отчётливо видел, как от движения воздуха искрятся её волосы на висках, чуть-чуть шевелясь и меняя цвет: от тёмно-русого – до золотисто-чёрного.
И когда она взяла билет, он решился и попросил:
– Подождите меня, прошу Вас, я быстро…
Я… провожу Вас… если Вы позволите…
Он быстро взял билет до Симферополя, она это слышала, и подошёл к ней:
– Простите, а когда Ваш рейс?
– О, ещё не скоро. Целых пять часов…
– Как хорошо, у меня тоже через пять часов. С минутами…
О, молодость! Как же она прекрасна!
Она не воздвигает не нужных и надуманных барьеров. Не ставит перед людьми неразрешимых проблем.
Уже через десять минут они знали друг о друге всё – и круг интересов, и где живут-учатся, как зовут, кто родители…
– Владислав. Владислав Измайлов.
И, уже дурачась, спросил у неё:
– А как же зовут Вас, милое очарование?
Она красиво улыбнулась:
– Ну, у меня не столь аристократическое имя. Хотя… Меня зовут Софьей. Софьей Полонской…
– Как здорово! А у меня маму зовут Софьей.
– Соня, Софья, Софьюшка, – совсем уж неожиданно произнёс он, вглядываясь в её блестящие, необыкновенной красоты глаза, опушённые длинными ресницами.
Она слегка смутилась и тут же сама предложила, неожиданно и смело:
– Слушай, давай на «ты». Я думаю, что мы ровесники. Мне девятнадцать лет.
Он счастливо засмеялся:
– И мне девятнадцать. Я курсант третьего курса военного училища.
– А я учусь на втором курсе университета, гуманитарий. А здесь – гостила у бабушки по линии матери, и вот пора возвращаться домой. Каникулы закончились.
– О, я более в счастливом положении. А у нас только начался отпуск, – и он обвёл рукой зал, где передвигалось множество курсантов военных училищ.
Посмотрел на часы и предложил:
– Софья, а можно я Вас…тебя, тебя, приглашу в кафе.
Нам ведь ещё долго ожидать своих рейсов.
– Я – с радостию.
И взяв его под руку, от чего он весь напружинился и подобрался, так как ни разу в своей жизни девушка не брала его под руку.
Проходя мимо цветочницы, он на миг остановился, попросил её выбрать самые красивые розы, и, чуть дурачась, но очень красиво, преклонил левое колено и вручил её букет.
– Ой, девушка. – раздался голос цветочницы, – ты держись его, поверь мне, такой парень на дороге не валяется, ни разу не видела, чтобы так цветы девушке вручали.
Она засмущалась, и спрятала своё счастливое лицо в букете, чтобы он не видел её состояния.
 

Он с истинным наслаждением наблюдал, как красиво она ест, умело пользуется столовым прибором, поддерживая беседу и живо участвуя в разговоре, практически – на любые темы.
Неведомая волна счастья понесла его на своём гребне.
Он читал ей стихи, на спор, тут же, на салфетке, написал посвящённые ей двенадцать строчек.
Он их, затем, запомнил на всю жизнь:
Ну, прощай, дай на счастье руку,
Уходи, растворись во мгле.
Уходи, и не трожь мою муку,
Пусть она останется мне.

Ну, прощай, далека дорога,
И у каждого только своя.
Мы пройдём через всё понемногу.
Не завидуя, не таясь.

Ну, прощай, дай на счастье руку.
Всё дороже улыбка твоя.
Уходи, и не трожь мою муку,
Пусть она будет только моя.

– Стихи очень красивые, но от чего в них столько грусти? Ты, что, уже прощаешься со мной?
– Нет, нет, София, – произнёс он её имя на старинный манер, – и он уже смело взял её руку в свои.
– Я не хочу и на миг расставаться с тобой.
Да вот, что-то так легло на душу. Грустно очень, что минет ещё, – он посмотрел на часы, – два часа, и ты улетишь. А за тобой – и я…
А встретимся ли ещё? – и он так смотрел при этом в её глаза, словно достигая своим взглядом самого донышка её души.
Она не убирала свою руку из его горячих пальцев, и только прошептала:
– А это будет зависеть от нас самих, Владичка…
Если мы нужны друг другу, то жизнь не сможет разминуть нас, разлучить. Но её не надо торопить. Пусть… наше чувство вызреет и сама судьба подскажет, насколько мы нужны друг другу.
Он, впервые в своей жизни, прильнул к нежной руке девушки своими полыхающими губами и сказал:
– У меня никого нет. Я даю тебе слово чести, что все мои слова, чувства мои, которые так внезапно вспыхнули, я даже не верю, что так может быть в жизни, адресованы только тебе.
Софья, Соня, Софьюшка…
Странное дело, она при этом чувствовала себя намного его старше, и второй рукой нежно провела по его густым русым волосам.
В разговорах, скорее – похожих на заверения и юношеские клятвы, минул ещё час.
Объявили посадку на её рейс.
И он, в растерянности, взирая на это, ставшее таким родным и близким очаровательное лицо Софьи, решительно написал ей свой адрес в её блокнотик, записал тут же и её координаты на чистом листочке, вложенном в военный билет, и торопливо встал из-за стола, переменившись на глазах – пред нею стоял её защитник, мужчина, воин.
Больше они уже почти не говорили. Он только крепко держал её под руку и вёл к стойкам регистрации отправляющихся рейсов.
К слову, объявили посадку и на его рейс.
И он, времена-то были иные, проводив её к самому выходу из аэровокзала, к автобусу, который заполняли суетливые пассажиры, неуверенно, но нежно обнял её, и тут же почувствовал её горячие и ароматные губы, которые она устремила к нему навстречу сама.
Это был первый его поцелуй в жизни. Необычайное чувство заполонило всё его сознание, и он, задыхаясь от нежности и щемящей боли от предстоящей разлуки, страстно целовал её в глаза, губы, а затем, даже застонав от боли, неведомой ему ранее, оторвался от неё и хрипло сказал:
– Мы неправильно поступаем, родная моя. Я сейчас же переоформлю билет и прилечу к тебе следующим рейсом.
– Не надо, мой хороший. Тебя ждёт родство. И нам, обоим, надо разобраться в своих чувствах. И если это наша судьба – она не минет нас, мы непременно будем вместе.
И мне, я это говорю тебе честно, надо… завершить одну жизнь, чтобы мы чисто и свято вступили в другую.
У меня есть… был, до сей минуты, парень. Мы с ним вместе учимся. И я должна всё ему сказать.
Ты не тревожься. Я бесчестно не поступлю. Ты мне очень понравился…
И, уже торопясь, ещё раз поцеловала его уже в щеку, и даже засмеялась:
– Колючий…
И скрылась в автобусе.
Он стоял оглушенным от её последних слов.
Не мог и допустить мысли о том, что на это чудо, его судьбу кто-то уже имел права раньше его.
На душе стало как-то горько и страшно, как от невосполнимой утраты…
Дома у родителей он выдержал лишь два дня, а потом – сказал им, что у него неотложное дело и ему надо на несколько дней отлучиться.
Вечером он уже был в её городе.
Услужливый таксист подвёз его прямо к калитке дома, и он, рассчитавшись с этим говорливым парнем, вышел из машины.
В руках у него был только букет багровых роз, более ничего.
И когда он зашёл в калитку, казалось, что весь мир рухнул ему на плечи и просто раздавил его сердце.
Под цветущим гранатом, лепестками которого был усеян почти весь двор, сидела молодая пара, в девушке он сразу узнал её, Софью, и страстно целовалась.
Парень, как свою собственность, смело привлёк её к себе, правой рукой даже провёл по её колену, а затем – и дотронулся до груди, и вновь привлёк её к себе.
Не в силах больше это выдержать, он бросил цветы на землю, и почти побежал со двора.
По пути под его ноги попало какое-то старое ведро, и когда оно загремело по асфальту, парочка обратила на него внимание, а Софья даже что-то попыталась прокричать, но он уже этого не слышал.
Пришёл в себя он не скоро, оказавшись на Набережной.
Море лениво шумело волной, и ему не было никакого дела до страданий не только его одного, а и всего человечества.
Он сел на древний камень и закурил.
Но уже через полчаса взял себя в руки и уехал в аэропорт.
Ему повезло – самолёт в его город вылетал через час, уже шла регистрация пассажиров.
Больше об этой истории он никогда не упоминал.

***

Измайлов как-то умиротворённо улыбался, глядя на снующих в аэровокзале курсантов военных училищ. Их было очень много.
«Да, пора отпусков, словно и я вернулся в то давнее время».
Он даже не видел, как подбирались и замирали курсанты, глядя на этого молодого майора, со звездой Героя Советского Союза и множеством орденских планок под нею.
Он был очень молодым, и его даже не старил ещё свежий, багрово-красный шрам по левой стороне лица – от брови до подбородка, да буйная ранняя седина по вискам.
«Афганец, точно тебе говорю, – проговорил в полголоса рослый и красивый курсант авиационного училища, обращаясь к товарищам, когда он проходил мимо группы молодых, как и он сам девять лет назад, ребят в военной форме.
Все курсанты легко и изящно вскинули руки к козырькам фуражек, он им поклонился в ответ, и проследовал в кассовый зал аэровокзала.
Необъяснимая грусть сжала его сердце…
«Да, всё так, как и тогда. Только, вот, нет той, которая вызвала тогда столь высокие чувства.
Господи, как же я любил её. Так можно любить лишь раз в жизни.
А она… Написала единственное письмо, признаваясь в любви, и тут же прощаясь со мной».
Он даже помнил ту страшную фразу, которую она написала:
«Прости меня, мой хороший. Жизнь и обстоятельства сильнее нас и я не хочу быть с тобой бесчестной.
Забудь меня, как можно быстрее.
Впрочем, и забывать нам сильно нечего.
Это был миг жизни, нашей, счастливый и такой красивый, а жизнь состоит из будней, которые гораздо прозаичнее и сильнее нас.
Прощай и прости меня».
Он помнил, как сжёг это письмо, вынул из удостоверения личности листочек, уже пожелтевший от времени, с её адресом, и тоже его сжёг, нервно закурил и приказал себе больше не думать и не вспоминать ту девушку, с которой его свела судьба девять лет назад солнечной осенью в этом далёком аэропорту.
Из динамиков звучала уже другая музыка, а вернее – полное её отсутствие, какая-то какофония звуков без смысла и без души. А он всё ожидал, что тот неведомый певец споёт ту песню, которую он потом нашёл и часто пел сам, под гитару, друзьям и сослуживцам в далёком Кандагаре, Кундузе. горах Гиндукуша, в Шинданде и Джелалабаде, куда его заносила судьба в Афганистане:

«И река приняла ордена и кресты,
И накрыла волной золотые погоны…»

Подошёл к кассам и встал в очередь за курсантами именно к тому окошку, где и произошла та дивная встреча с той забытой уже девушкой, почти, именно тут только она и вспомнилась.
Светло улыбнулся, когда к курсантам подошёл их товарищ и что-то им шепнул на ухо. А они, от его слов, сразу же расступились и наперебой стали предлагать:
– Проходите, товарищ майор… Просим Вас.
Он приложил правую руку к сердцу и им поклонился:
– Спасибо, ребята. Доброй Вам службы.
Он встал возле окошка кассы, ожидая, пока кассирша, молодая девушка, отпустит стоящую перед ним бабулю-божий одуванчик, которая всё не могла достать деньги их маленького портмоне. И от этого волновалась всё больше, что было видно по её дрожащим пальцам.
Он тихонько её успокоил:
– Успокойтесь, не торопитесь, я никуда не спешу.
Старушка благодарно улыбнулась и стала доставать деньги, что ей, наконец, удалось.
Он положил правую руку на выступ-полочку у кассы и тут же нервно передёрнул плечами, досадливо убирая руку ближе к себе.
Кто-то по неосторожности, видимо, дотронулся до его руки, более того, не глядя на его реакцию, тут же дотронулся до его пальцев и второй раз.
Он, при этом, уже не сдержался и резко повернулся в сторону виновницы его тревог. А в том, что это была женщина, он не сомневался, так как рука была нежная и очень ухоженная.
– Господи, – тут же вырвалось у него с болью, – это… Вы?
– Я, Владичка, – и молодая, яркая женщина, только с какой-то немой болью в карих глазах, – нежно провела своей рукой по шраму на его лице.
– Не болит?
– Нет, уже не болит, – механически ответил он, продолжая её разглядывать.
Да, это была она, Софья Полонская.
И хотя она сильно переменилась, повзрослела, и уже не было того огня в её взгляде, который он помнил все эти годы, но не узнать её было нельзя.
Он, лишь скользнул взглядом по её руке, увидел на ней обручальное кольцо, и хрипло, чужим голосом сказал первое, что пришло ему на ум:
– Совет Вам, да любовь.
Она поморщилась, как от боли:
– Не надо, Владичка. Больнее мне уже не сделаешь. Сама, только сама свою жизнь на пятаки разменяла. Винить некого…
– Ну и ладно, – уже бравурно-весело сказал он.
– Не мукА, так мУка будет.
И тут же перевёл разговор на другую тему:
– Куда летите, София? Неужели снова в Баку, к семье?
– В Баку, но только не к семье. Вернее, к семье. Но в семье – лишь одна дочь.
– Это прекрасно…
И тут кассирша нетерпеливо пригласила его к окну:
– Товарищ военный, так Вы будете брать билет?
– Да, милая девушка, простите. Мне до Симферополя, на ближайший…
– Так поторопитесь, уже посадка идёт, а места имеются.
Он расплатился с кассиршей и повернулся к Софье:
– Простите. Надо бежать… Скоро самолёт. А я уже пять лет не был дома. Только добра Вам…
Стремительно повернулся и, уже не оглядываясь, поспешил на регистрацию.
Не видел он, как она, забившись в самый недоступный угол зала билетных касс, возле киоска с периодической печатью, плакала навзрыд:
«Господи, некого винить в том, что произошло. Только сама и виновата. Сама своё счастье убила.
Если бы только можно было вернуть всё назад…
Если бы я только могла исправить случившееся. Ни за какой ценой бы не постояла… Но, увы, не дано».
И она, уже успокоившись, в мыслях вернулась в своё прошлое.
Расставшись с Владиславом девять лет назад, она в тот же вечер рассказала об этой встрече матери.
А та, поспешила, всё выложить отцу.
Суровый и непреклонный был человек.
За ужином, тяжело глядя ей прямо в глаза, сказал, как отрезал:
«Бросишь Николая, уйдёшь к этому курсанту, всего лишу. И из дому выгоню.
Подумай, что ты теряешь. И слышать более об этой блажи не хочу.
Шутка ли, дочь секретаря горкома партии, и такие поступки, это какая же слава о тебе пойдёт? Обо всей семье нашей?
И родителям Николая я слово дал, считай, обручили Вас. Почтенные люди, отец его – директор нефтеперерабатывающего комбината союзного значения, заслуженный человек, мать – заместитель ректора университета.
Всё, более об этом не говорим, будет так, как я сказал, или ты мне – не дочь».
И она не посмела выступить против воли отца. Смирилась.
И той же осенью её поспешно выдали замуж за этого Николая.
А он оказался не только гулёной, но и игроком.
Спускал всё за карточным столом.
Жизнь её стала невыносимой.
И в один из дней, а родителей Николая уже не было в живых, он поднял на неё руку.
Она тут же собрала дочь и уехала – куда глаза глядят.
В далёком Подмосковном городке устроилась на работу, вскоре – получила жильё, и, как не винился пред нею её отец, ехать домой отказалась категорически.

 

Если о чём и жалела все эти годы, то это о разрыве с тем милым юношей-курсантом, забыть которого она так и не смогла.
И всегда хранила его маленькую фотографию, которую он оторвал из какого-то документа и передал ей во время той далёкой и единственной встречи.
И ещё, даже смеялась над собой, но как только тяжёлая грусть сжимала тисками её сердце, она шла к своей черёмухе, которая здесь, в Подмосковье, цвела очень пышно, и, вдыхая дурманящий запах, от которого кружилась голова, обращала свои молитвы к Всевышнему, чтобы он сберёг жизнь того далёкого уже курсанта, который никак не оставлял её ни в краткие минуты радости, а в особой мере – в череде неурядиц и испытаний.

***

Минули долгие годы.
Так и не пришло к ней желанное счастье.
Даже решилась на поступок, более, нежели неожиданный – и, получив предложение руки и сердца от своего бывшего однокурсника по университету, который уже давно жил в Америке, и у которого что-то тоже не заладилась семейная жизнь, уехала с детьми, которых уже было двое, от кратковременной и не оставившей следа в сердце связи родился сын, к нему, в неведомую жизнь и чужую страну.
Четыре года думала, что переборет себя. привыкнет к чужому, абсолютно, человеку.
Не получилось. Не смогла…
Но в свой город уже не вернулась и сумела устроить свою жизнь, как ей казалось, не хуже других, даже домик на берегу океана купила.
Правда, за эти житейские радости и плата была соответствующей – работала много, напряжённо, как она говорила в кругу русских знакомых – американцы бы умерли от такого изнуряющего ритма.
Но она не сдавалась и сумела вывести в люди детей, устроить их судьбу.
А то, что её подушка часто была мокрой от слёз – этого же не видел никто. Даже дети.
У них была своя жизнь и свои заботы.
И свою мать они видели только всегда излучающей улыбку, свет и добро.
Какие-то заполошные романы случались и у неё, в молодости – чаще, сейчас – всё реже.
Иногда. Порой.
Но они не приносили её душе успокоения и счастья, так как нерастраченная любовь в её душе была не реализованной, и не могла она её отдать тому, единственному, который бы и стал судьбой на всю жизнь…

***

Сегодня она не узнавала себя сама.
Сколько раз уже выступала в русском клубе с концертами, и никогда так не волновалась.
Её пение любили. И она сама знала, что поёт профессионально, завораживая слушателей душевным исполнением русских романсов.
Перемеряла все концертные платья. И сегодня они ей нравились меньше, нежели всегда.
Наконец, остановила свой выбор на любимом   белом концертном платье, так ей идущем, выгодно подчёркивающим все несомненные достоинства её изящной фигурки.
Примерила, покрутилась пред зеркалом, почему-то тяжело вздохнула, и подумала:
«Господи, да не всё ли равно, в чём я буду выступать? Кому я там нужна?».

 

Лукавила, лукавила пред собой наша героиня. Ибо без восторга и восхищения на неё смотреть было нельзя – маленькая ростом, изящная и гибкая, как тростинка, с безукоризненной формы открытой шеей, необыкновенно красивыми руками, которых ещё не тронула наступившая осень в жизни, она вводила в ступор рыхлых и закормленных молодых барышень, в своих неизменных футболках и шортах, тяжело отдувающихся от жары, потных и багроволицых, которые всегда приходили на её концерты.
Её одухотворённое лицо обрамляла нарядная и так ей идущая причёска из богатых волос, которую она всегда делала себе сама.
Когда она вышла на сцену, почитатели её таланта, а это были, в основном, русские эмигранты, дружно зааплодировали.
Но она уже твёрдо знала, что в зале сегодня что-то случилось, что-то не так, как всегда, хотя и не могла понять причины своего беспокойства.
Но так как пела она без очков, а зрение уже было, конечно же, не таким, как в молодости, и в зале был полумрак, ярко освещалась только сцена, так и не смогла понять, что её так взволновало на сегодняшнем концерте.
И причину её тревоги объяснил конферансье.
– Госпожа Полонская, сегодня на Вашем концерте присутствует группа русских военных, которые находятся в нашей стране с рабочим визитом, по линии Комитета начальников штабов.
Военные на секунду встали и поклонились всему залу, что было встречено бурными аплодисментами.
И она успокоилась.
Опустив свои красивые руки вдоль тела, она подала знак своему аккомпаниатору, сидевшему за роялем, и с большим чувством запела:
Целую ночь соловей нам насвистывал.
Город молчал, и молчали дома.
Белой акации гроздья душистые.
Ночь, напролёт, нас сводили с ума…

Когда она завершила исполнение этого романса, зал взорвался аплодисментами такой силы, которых она ещё не слышала на своих концертах.
Особенно долго они не смолкали там, где сидела большая группа русских военных и сопровождающих их лиц с военного ведомства страны, где она теперь проживала.
Под шквал аплодисментов на сцену быстро вышел российский генерал, молодой, энергичный, и, подняв руку с букетом багровых роз вверх, попросил тишины.
Зал притих.
И генерал, поцеловал ей руку и громко сказал:
– Уважаемая София Александровна, спасибо Вам.
От имени российской военной делегации, её руководителя, сердечно Вас благодарю за такое замечательное исполнение любимого и нами всеми романса.
И на вытянутых руках протянул ей роскошный букет роз.
– Спасибо, благодарю Вас, – и она чуть коснулась своими губами щеки генерала, который был этим знаком её внимания явно польщён.
Ещё раз поцеловал ей руку и легко, прямо со сцены, спрыгнул в зал.
Она была в ударе.
Менялись романсы, песни, которые она пела сегодня необычайно вдохновенно и ярко.
И когда очередной почитатель её таланта из состава русской делегации вновь преподнёс ей цветы, она задержала его на сцене, и, грациозно пританцовывая, спела песню Николая Гнатюка «Галина»:

Цветёт, цветёт возле дома калина.
Цветёт, цветёт, да у всех на виду.
Живёт, живёт в этом доме Галина.
А я никак до неё не дойду…

Зал разразился такими овациями, что она даже засмущалась.
Прижав руки к сердцу, поклонилась, надолго застыв в поклоне, и тут же сама объявила, что приглашает всех гостей этого вечера в танцевальный зал.
И когда она сама вышла в этот красивый, весь в цветах огромный зал, оркестр заиграл вальс «Дунайские волны».
Если бы даже небо рухнуло в этот миг на её голову, и то бы она растерялась меньше.
– Вы позволите Вас пригласить на вальс, – услышала она тот голос, который не забывала никогда, хотя он и стал несколько глуше.
Пред ней стоял… её Владичка, торжественный и красивый, в мундире генерал-лейтенанта Российской армии, на котором теснилось множество орденских колодок, а сверху, над ними, отсвечивала, благородно и скромно, Звезда Героя Советского Союза на багрово-алой колодке.
– Господи, – только и прошептала она, – благодарю тебя за такую нежданную награду и радость.
И тут же протянула к нему свои столь красивые руки, что у него и голова закружилась.
Танцевали они с упоением.
Пары, которые тоже вышли на средину зала, тут же освободили для них весь зал и только поощрительно аплодировали им на протяжении всего танца.
И когда он, в конце вальса, легко встал на левое колено, она, грациозно и красиво, сделала круг вокруг него, и тут же остановилась, прильнув головой к его груди.
Их сердца бились в едином ритме и едва не выскакивали из груди. Не от нагрузки, а от волнения. От волнения встречи.
И они это чувствовали, боясь оторваться даже на миг, друг от друга.
И когда она подняла своё лицо вверх, и наложила свою руку на уже побелевший шрам на его лице, он нежно прильнул к её рукам, никого не замечая вокруг.
Зал разразился рукоплесканиями и одобрительными возгласами при этом.
Она вся заполыхала румянцем. Да так, что покраснела и её гордая и красивая шея, даже руки и те были в огне румянца.
И в эту минуту к её Владичке, как она только и называла его, подошёл тот генерал, который вручал ей цветы, и тихо, но она это слышала, сказал:
– Владислав Святославович, товарищ генерал-лейтенант, срочно требует Министр обороны. Он ждёт Вашего звонка.
Измайлов машинально поцеловал её руку и быстро вышел из зала, не говоря ни единого слова.

***

Это была самая страшная ночь в её жизни.
Она, так и не смогла уснуть ни на одну минуту.
И только горькие слёзы не дали её сердцу разорваться, остановиться, они словно вытягивали из неё нестерпимую боль и горечь пережитых утрат.
– Господи, ничего не прошу у тебя более – позволь мне только увидеть его, хотя бы на минуточку. Ничего более мне не надо… Только на одну минуточку…
***

Ещё не рассвело.
Злой ветер из океана шумел в кронах деревьев, от него даже стонали окна, как-то непривычно звеня стёклами.

 

И даже бокалы в шкафу, в столовой, позвякивали от сквозняка.
Она любила, чтобы в доме всегда был воздух, запах и звуки бурлящего океана.
И вдруг всё стихло.
Она удивлённо посмотрела в окно и прислушалась к тому, что происходит на улице.
К её дому подъехала машина, негромко стукнула дверца, и она даже услышала чьи-то медленные шаги по дорожке.
Вскочила с кровати, быстро переоделась в так идущий ей брючной домашний костюм и подбежала к окну.
Под её окнами стоял тот молодой генерал, помощник Владислава.
Она, словно птица, выпорхнула на крыльцо, расставила, как крылья, свои божественно красивые руки, и кинулась, уже без любых раздумий, к нему.
– Я знала, я знала, что он не уедет, не встретившись со мной…
Генерал молча протянул ей красивую коробочку, алого цвета, и сказал:
– Владислав Святославович велел это Вам передать…
И когда она открыла эту коробочку, увидела три цветка граната, которые, конечно же, были засушены, и утратили свой первозданный вид, но она поняла, что эти цветки – из её любимого дерева.
Она, уже не сдерживаясь, заголосила в полную силу и пошла к дому, прижимая коробочку к груди.
Генерал, постояв ещё минуту, сел в машину и уехал…

***
На этом мы и оставим наших героев.
История их жизни и любви поучительна для всех – никогда не обойдёшь свою судьбу, как бы этого кто не хотел.
И путь к счастью никогда не бывает лёгким.
Чтобы обрести на него право, надо больше отдавать, нежели ждать, что тебе дадут взамен.
И если мы хотим, чтобы любили нас, надо уметь любить самому.
Самоотверженно и чисто.
И никогда не предавать свою любовь.
Сделать это не просто, но только в этом случае человек обретёт заслуженное счастье, которое не оставит его в любых испытаниях.

***