Ассоциация Анонимных Графоманов

Тычинкин Глеб, по профессии ботаник, очень любил писать, просто до смерти. Он несколько раз пытался предложить свои опусы в различные журналы и газеты, однако везде неизменно получал отказ. Не в силах совладать со своим желанием, он стал писать «в стол». При этом его неотступно преследовала мысль, что где-то, наверняка, есть такие же чудаки, как и он сам, которые также пишут для себя, однако мечтают о том, чтобы прочитать свои повести, стихи и рассказы хоть кому-нибудь. Они также задумчиво смотрят в окно, мешают ложечкой сахар и лениво давят лимон, мыслями витая в иных мирах в поисках вдохновения.

В тот вечер Тычинкин ехал в битком набитом трамвае с работы и думал о том, как же все-таки несправедлива жизнь: навоза для опытов опять не подвезли, экспериментальная рассада помидор, высаженная им лично, над которой он корпел целый месяц, заболела каким-то грибком, к тому же еще и премию в этом месяце снова урезали.

Когда он услышал знакомое "«Проспект Брусникина», следующая остановка «Центр пластической хирургии груди»", он вслед за такими же серыми спинами вышел на мостовую. Погода была сырой и пасмурной, однако было довольно тепло и безветренно. Проходя мимо остановки, он заметил бледную посеревшую от ветра бумажку с крупными жирными буквами ААГ. Вообще, Тычинкин не любил объявлений – как человек, причисляющий себя к высокой литературе, он считал объявление низшей формой жанра и всегда любил повторять: «Объявления режут мне глаза своей литературной бездарностью и портят вкус». В этом случае, однако, все было иначе.

Объявление гласило:
«ААГ
(Ассоциация Анонимных Графоманов)
- если ты устал от того, что тебя никто не понимает
- если родственники и друзья больше не желают слушать твои рассказы и стихи, и бегут или пытаются спрятаться от тебя, как только видят у тебя в руках только что распечатанный листок или толстую тетрадь
- если ты ищешь близких по духу друзей-братьев по перу
- если мечтаешь прочитать свое произведение хоть кому-нибудь
- если ты совсем не можешь понять, хорошо ты написал или нет
это означает, что ТЫ – ГРАФОМАН, просто признай это и
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В НАШ КЛУБ!
Здесь ты найдешь настоящих друзей и всегда доброжелательную и внимательную аудиторию, обретешь уверенность в себе и своих силах, получишь положительные эмоции и рецензии.
Мы ждем тебя: …»

Далее следовало время еженедельных заседаний, адрес и обычная в таких случаях схема проезда, по которой никогда ничего нельзя понять, а также странная приписка: «Анонимность гарантирована», как будто это была какая-то постыдная болезнь наподобие гонореи.

Тычинкин прочитал объявление до конца, потом постоял несколько секунд в раздумьях и перечитал его еще раз. Странным образом это объявление почему-то не резало ему глаза «литературной бездарностью» и не «портило вкус», а совсем наоборот, радовало и вселяло в него надежду. Он внезапно почувствовал вдохновение и бросился быстрее домой, где вместо ужина перехватил пару бутербродов с колбасой и, сварив огромную кружку кофе, написал свой очередной слезливый рассказ о несчастной любви, который так и назвал «Остановка надежды». Художественная сторона рассказа как всегда оставляла желать лучшего, что понимал и сам Тычинкин, однако история получилось очень грустной, что, с точки зрения автора, было главным в любом рассказе.

В назначенное в объявлении время Тычинкин молча выпил чашечку эспрессо, под мышку положил папку с одним из своих, как он считал, лучших рассказов «Слезливая грусть», взял зонт-трость, любимую трубку и направился по указанному адресу.

Заседание этого необычного клуба проходило в полуподвальном помещении какого-то невзрачного дома по соседству с сомнительным баром, который неизвестно почему именовал себя «ирландским». Тычинкин постоял несколько секунд в нерешительности и нажал кнопку звонка. Дверь открыла совсем юная девушка с лицом, лишенным каких-либо примечательных особенностей, однако миловидная и приятная.

- Добрый вечер! Меня зовут Оксана. Вы в клуб графоманов?
- Да, - нерешительно и, смущаясь, ответил Тычинкин - он всегда стеснялся незнакомых людей.
- Очень хорошо, я секретарь клуба, пройдемте, - и они пошли по узкому коридору.
- Скажите, а вы тоже пишете?
- Нет, что вы, я лишь секретарь, это моя работа, - улыбнулась Оксана.
- А кто же платит вам? Или участие в клубе предполагает взносы? – Тычинкин насторожился, так как не рассчитывал платить за это деньги. Его финансовое положение оставляло желать лучшего – он до сих пор не расплатился за электромясорубку и кухонных комбайн, а также мечтал когда-нибудь скопить на подержанную «Калину», что никак ему не удавалось из-за все возрастающих требований жены, потому скопленных на тот момент средств хватило бы, разве что, на резиновый коврик или ножной насос.
- Нет, конечно, все бесплатно, мы работаем под патронажем «Союза литераторов Захолупинска» и также еще спонсируемся администрацией и меценатами по программе «Тук-тук, мы ищем таланты». Кроме того, у нас есть помощь и покровительство «Союза писателей России», о чем имеется даже сертификат.

Тем временем они вошли в большую просторную комнату, обклеенную светлыми веселенькими обоями. По кругу стояли стулья, что было знакомо Тычинкину по американским фильмам – так на Западе работают с группой психологи.

- Выбирайте любое место и, пока еще не все собрались, заполните анкету с данными. Кстати, вы должны выбрать себе псевдоним, у нас принята анонимность.

Тычинкин кивнул головой и принялся заполнять пустые графы, пытаясь побыстрее разделаться с этой скучной работой до начала заседания клуба. Он чувствовал на себе любопытные взгляды присутствующих и перешептывания. Наконец, когда формальная сторона была улажена, Тычинкин стал глазеть по сторонам. Он старался не смотреть на людей, так как робел и смущался. Его взгляд скользил по обоям и изредка останавливался на одинокой картине с каким-то безвкусным пейзажем, при этом Тычинкин пытался делать вид, что не замечает любопытные взгляды.

Наконец, раздался звонок небольшого колокольчика, который использовали раньше аристократы для вызова лакеев, в комнату вошел солидный человек в идеально сшитом костюме и громко объявил:

- Очередное заседание нашего литературного клуба графоманов объявляю открытым. Сразу с радостью сообщаю, что у нас новичок. Судя по анкете, человек работает в прозе в жанре «романтическая мелодрама с грустным концом». Прошу Вас, дорогой друг, расскажите вкратце о себе, опуская личные детали, а затем почитайте нам что-нибудь из своего творчества. Кстати, я забыл представиться, я – Евграф Жилкин, председатель клуба и одновременно профессиональный психолог. Прошу!

Тычинкин встал и немного помолчав и окинув взглядом присутствующих начал:
- Я Кораблев. Ф-фома, - псевдоним он придумал себе давно, в память о детской тяге к морю, - пишу очень давно. Работаю ботаником в одном из НИИ. У меня есть уже три новеллы и около сотни рассказов, один из которых я сейчас хотел бы прочитать.

Послышалось шарканье ботинок, сморкания и перешёптывания. По всему было видно, что публика сгорала от нетерпения.
- Да вы можете сесть, в нашем клубе можно разговаривать сидя, - сказал вдруг председатель.
- Хорошо, спасибо.

Далее Тычинкин начал читать свой рассказ. Чтец из него был неважный, потому уже к середине рассказа ему самому стало скучно, однако он с упорством, которое делает честь любому труженику пера, дочитал рассказ до конца. Несмотря на зевки и какие-то разговоры полушёпотом, которые виделись и слышались его периферийными органами чувств, он  все же надеялся, что сюжет произведет на слушателей впечатление, ведь он был такой грустный. В рассказе юноша спасает девушку от хулиганов и между ними возникают чувства, но потом девушка влюбляется в другого недостойного человека, а юноша умирает от отчаяния и тоски. Девушка понимает, как она ошиблась, и плачет на его могиле о том, что потеряла такого хорошего человека, и похоронила свои надежды на девичье счастье, а в конце рассказа, после неудачных попыток устроить свою личную жизнь, девушка, будучи еще достаточно молодой, уходит в монастырь замаливать свои грехи и поминать усопшего.

Когда Тычинкин закончил, воцарилась тишина. Вдруг какая-то дама громко и экзальтированно на всю аудиторию произнесла: «Талант!». Тут же грянул шквал оваций, а соседи стали улыбаться и ловить его руку для пожатия и выражения искреннего восторга. «Браво! Браво!» - неслось со всех сторон. Тычинкин был смущен – его произведения никогда никто не хвалил. Жена обычно пренебрежительно фыркала, когда он пытался ей что-то прочитать, а соседи и знакомые слишком старательно делали вид, что им нравится, так что даже самому автору было очевидно, что ему подыгрывают. Тут же было все по-другому. У Тычинкина вдруг зародились подозрения, что он и впрямь пишет талантливо и красиво, просто таким серостям как его жена и коллеги, которые живут глупыми сериалами и второсортными фильмами, этого просто не понять. Когда страсти, наконец, поутихли, взял слово председатель.
- Спасибо, кто хочет высказаться?
- Я, - поднял руку болезненного вида худощавый юноша, который, судя по внешнему виду, был поэтом.
- Да, пожалуйста, г-н Небохватов.
- Это было прекрасно, что уж тут много говорить. Когда я слушал рассказ, я несколько раз плакал. Советую автору не бросать это дело и продолжать творить – у него определенно большой талант. Теперь я хотел бы прочитать свое новое стихотворение, которое, как мне кажется, созвучно этому произведению и называется «Корабль одиночества»:

«Корабль одиночества плывет, плывет, плывет,
А мы в нем как матросы – несемся все вперед,
А в трюме грусть и жалость, тоска, печаль и боль,
И сколько нам осталось ты посчитать изволь.
А я сижу в каюте и все смотрю в окно,
В окне гуляют волны, а на душе темно.
Печаль меня сдавила и отравила жизнь,
Моей тоски унылой не избежишь крутизн»

Далее было еще несколько строф все того же нескладного и депрессивного бреда, прослушав который остается удивляться, как его автор еще живет на свете Божьем, а не повесился или, хотя бы, не застрелился.

- Гениально! Гениально, - слышалось со всех сторон. Тычинкин оторопел и после такой реакции толпы в его душу закрались сомнения в искренности дифирамбов, сказанных ранее в его честь.
- Я берусь рецензировать стих, - раздался густой женский бас, который принадлежал вычурно одетой даме в красно-черной фетровой шляпе с белым пером, вынутым из какой-то, мягко говоря, не очень благородной птицы, возможно голубя, - безусловно стих талантлив. Меня очень зацепило. Одиночество пронизывает тебя, когда это слушаешь – автор уловил самую суть. У меня родился по этому поводу очередной афоризм – уже номер 327. Я надеюсь, вы не забудете присвоить авторское свидетельство, как в прошлый раз, - обратилась странная дама к председателю, тот понимающе кивнул головой.
- Итак: «Мифические герои современности всегда развеивают мрак гибельности поэтов своим лучезарным светом».
- Гениально! Спасибо, мадам Эмансипированная Экзистенция. Кто выскажется по поводу афоризма?

Зал загудел все захлопали и закивали головами в знак одобрения. Слово взял лысоватый толстячок, напоминающий Жванецкого.
- Сейчас будет умора, - толкнул в бок Тычинкина сосед, - это наш сатирик Смешницкий, сейчас чего-нибудь отчебучит.
- Афоризм, как говориться попал в точку. И это хорошо – лучше чем точка от лазерного прицела на твоем лбу, - при этих словах  все, кроме Тычинкина, засмеялись, приняв сказанное за удачную остроту, -  я же прочитаю свой новый рассказ несколько из другой оперы, из нашей с вами обыденной жизни. Называется мой рассказ «Апчхтека».

Далее следовал совершенно бредовый рассказ о том, как г-н Смешницкий ходил в аптеку, где все чихали и кашляли и был грубый аптекарь, который отпускал по поводу всех сальные шуточки, но г-н Смешницкий всех спас - он сам обсмеял аптекаря самыми пошлыми и туалетными шутками и стал героем для всей очереди. Все громко смеялись и хохотали, кроме Тычинкина, которому если что и казалось смешным, так это попытки автора копировать манеры Жванецкого. Толстяк просто из кожи вон лез, чтобы выглядеть остроумным, в то время как на самом деле он выглядел жалким идиотом. В конце рассказа при словах «И тут я повернулся и показал ему свой крепкий еврейский зад» зал просто взорвался от хохота, а некоторые попадали на пол и схватились за животы. На глазах некоторых от смеха выступили слезы.

Когда весь балаган закончился Тычинкин мечтал лишь о том, чтобы поскорее выбраться оттуда, но это был еще не конец. После кофе-брейка с рогаликами литературный вечер продолжился и во втором отделении им пришлось выслушать художественные откровения какого-то эротомана, нескладистые стихи какой-то влюбленной дуры, которая прятала свое имя под скромным псевдонимом А.Хматова и миниатюры некоего Жан Жюля в стиле «Стол. Тетрадь. Я смотрю в окно. Вечер». И каждое выступление также утопало в буре оваций и хвалебных рецензий.

Наконец этот дурдом подошел к концу и Тычинкин поскорее направился к выходу, чтобы взять свою куртку, однако был остановлен толпой, из которой почти каждый считал своим долгом подойти к нему, пожать руку и задать один и тот же вопрос: «Ну как, Вам понравилось?», на который, в силу своей застенчивости и неумения говорить «нет», Тычинкин вынужден  был глупо улыбаться, кивать головой, что-то мямлить и, в меру своего актерского таланта, который был более, чем скромным,  изображать на своем лице удовольствие. Люди шли, восторженно обсуждали услышанное и поздравляли выступавших. Тычинкина тоже поздравляли. «Поздравляю с творческим дебютом – такой успех и уже в самый первый день, - сказала ему какая-то полная дама, страстно пожимая руку Тычинкина, чем вызвала у него только оторопь и мелкую дрожь, что было принято ею как знак авторского волнения и восторга от комплиментов, - смотрите, на зазнайтесь, молодой человек». Она заигрывающе подмигнула и с кокетством, которое может позволить себе разве что, неотразимая восемнадцатилетняя красотка, направилась к выходу.

Уже на выходе, когда освобождение было так близко, Тычинкина окликнул председатель, который с немного озабоченным видом попросил его задержаться. Они прошли в уютный маленький кабинет, в котором стояло большое кресло для посетителей и вкусно пахло кофе. Тычинкин сел, вернее, утонул в кресельной подушке и с разрешения хозяина закурил свою трубку. Председатель начал с главного, пропуская всякие сантименты.

- Вы знаете, г-н Кораблев, я наблюдал за вами весь вечер – я всегда так делаю, когда приходят новички, и пришел к выводу, что вы не очень-то вежливы к людям. Так нельзя.
- В смысле? – Тычинкин вынул трубку изо рта, выпустив клубы дыма, и удивленно уставился на председателя.
- Неужели вы еще ничего не поняли?
- Нет, - Тычинкин нахмурился, его самые дурные предчувствия, похоже, подтверждались.
- Не может быть, чтобы такой умный человек ничегошеньки не понял как тут все устроено, - председатель выждал паузу, а потом продолжил, - хорошо, я поясню. В ответ на похвальбы своих произведений вы должны были также хвалить других: где нужно – смеяться, где нужно – грустить, где-то восторгаться, в общем, поддерживать общую атмосферу в клубе, атмосферу доброжелательности, добра и позитива. К тому же невежливо не отвечать на хвалебные рецензии и похвалы, которые были высказаны другими членами в ваш адрес. А вы этого не сделали ни разу.
- Но, ведь, это же… это же бред. Это же все ложь и притворство.
- А мы тут не редакция какого-нибудь литературного журнала и не клуб рецензентов. Поймите, критики хватает в редколлегиях, куда они тыкаются со своими нелепицами. Люди приходят сюда за поддержкой, а не для критики. Иначе все разбегутся. Так что, на будущее, вы должны понять, что ваша задача, как члена клуба, засыпать других похвалами, вселять уверенность в своих силах и заряжать позитивом, - председатель встал, что выглядело как сигнал к окончанию разговора.

Тычинкин тоже поднялся, не без труда выпутавшись из кресла, кивнул в знак прощания и направился к двери. На пороге он остановился и спросил:
- Ответьте честно, г-н Жилкин, Вам хоть что-нибудь из прочитанного сегодня понравилось?
- Нет, - Жилкин лукаво улыбнулся. К тому моменту он уже сидел, развалясь в кресле. Локти лежали на подлокотнике, пальцы ладоней были соединены перед лицом.
- Но тогда как же можно все это хвалить? Как?
- Можно, дорогой мой друг, можно.

Тычинкин на секунду задумался, а потом спросил:
- И зачем все это нужно? Зачем союзу писателей это все? Меценатам?

Повисла пауза во время которой Жилкин долго и изучающе смотрел в лицо Тычинкину, затем заговорщически тихо проговорил:
- Как я и предполагал, вы не настолько глупы, как прочие, но все же и не настолько умны, чтобы все понять. Вы знаете, как после открытия таких клубов по всей стране, снизилась нагрузка на редколлегии и издателей? На целый порядок. Вы понимаете? В десять раз. Вот и подумайте теперь, кому все это нужно, и кто за это готов платить.

Уже на улице, шлепая по лужам, Тычинкин пытался понять, что же с ним все-таки произошло. Придя домой, он скинул куртку и ботинки, прошел в комнату и, не раздеваясь, плюхнулся на диван, закрыв глаза тыльной стороной ладони – он чувствовал себя выжатым как лимон.

- Ну как твой клуб? – в комнату вошла жена. Тычинкин не ответил и продолжал неподвижно лежать в том же самом положении, - а я тебе ужин сготовила – вермишель с фаршем, как ты любишь.

Тычинкин полежал еще несколько секунд, потом вдруг резко сел, выдохнул и с улыбкой сказал:
- Ты знаешь, Ксюха, я уж лучше «в стол» писать буду, для себя, - потом подумал немного и добавил, - кстати, там у нас коньячку армянского немного оставалось - я бы сейчас выпил рюмочку. Под вермишель с фаршем.