Не все отцы ещё вернулись с фронта

цикл  -

Послевоенных лет ход жизни скверный,
предел мечтаний – палка колбасы:
до посиненья нанырявшись, в сквер мы
бежали, чтоб отжать в кустах трусы.
Мы, малолетки, бич садов окрестных,
кто, как не я, поведает о нас:
всё меньше остаётся чисто местных,
кто помнит оккупацию сейчас.
Да я и сам, я сам всего не знаю,
но вдруг увижу даль, хоть зашибись:
там Ганс цепной – овчарка очень злая,
с цепи срывался, если мы дрались.
Там взорванной гостиницы руины,
там снять могли с прохожего часы,
облазили от солнца плечи, спины,
ну и носы, конечно же, носы.
Не все отцы ещё вернулись с фронта,
и фрицев пленных гнал с работ конвой;
ещё эсминцы возле горизонта
на Севастополь шли иль от него.
Мать с тёткой на работе. Год – до школы.
Сбиваться в стаи. Врать. Курить. Дружить.
Но летом жизнь всегда была весёлой,
нам только бы вот зиму пережить.
Напротив «Ореанды» – пляж ничейный.
О время беспризорщины и драк!
Ещё не знали кожаных мячей мы,
зато гоняли банки только так.
А то, что без рентгена рёбра видно,
что в класс пришёл, а он – неполный, класс,
нам наплевать… и лишь сейчас обидно,
что с каждым годом меньше, меньше нас…



МЕДВЕЖОН

Был в детстве медвежонок. Бывало, бедовал.
Нам на двоих силёнок паёк едва давал.
Он пуговкою носа мне руки холодил.
Не задавал вопросов и терпеливо жил.
И даже под бомбёжкой, когда визжал металл,
он ёжился немножко, но губ не разжимал.
Всего хватало в детстве. Но, плюшев и смешон,
не убегал от бедствий мой милый Медвежон…
Когда вернулись Наши с победою домой,
он гречневую кашу ел весело со мной.
А у отца медали блестели на груди.
Соседки вспоминали о пудре, бигуди…
Под звонкий гром оркестров я с медвежонком шёл.
Нам было интересно.  И очень хорошо!
Ах, верный медвежонок, ты вправду был не трус…
И вырос из пелёнок давно мой сын-бутуз.
Но вдруг приснится: буря  ревёт на целый свет,
и медвежонок бурый
идёт за мною вслед…

РЕЙХСТАГ – 45-того

Повержен Рейх!  Взметён Победы флаг!
Труп Гитлера, огонь и чад бензина.
 Униженно  вздымается  Рейхстаг
среди руин и копоти Берлина…

В подвалах зданий дети, старики,
плач, искажённые испугом лица,
со вздетыми руками, как сурки,
из нор своих ползут сдаваться фрицы…

…Ещё палили в отдалении пушки,
а маршал поздравлял их: – Молодцы!..
и на Рейхстаге красовалось – П У Ш К И Н! –
и – ПОМНИ НАШИХ! –   вывели бойцы.

Стоял  у штаба строгий часовой
и составлялись наградные списки.
Кричал солдатик кухни полевой: 
«Гросфатер, мутер! Подставляйте миски!».

Повержен Рейх.  Нюрнбергский приговор
не за горами.  Ждёт злодеев кара!
Фашистских бонз погибель и позор
мир, прозревая, предрекал недаром.

На план второй ушли печаль, тоска
политика двойная, сбой ленд-лиза,
и ликовала майская Москва,
где  «Всё для фронта!»  главным был девизом.

Повержен Рейх. Дописана страница,
но боль ещё всё ест и ест сердца…
И пленные тянулись вереницей
к воротам Бранденбургским без конца.

И верилось: фашизму всё – конец!
Стреляли в небо! Лязги. Цокот конский.
И ликовал со всеми мой отец,
не зная, что погибнет на «японской».

Плясали так, что жарко было тучам,
аккордеон трофейный брал верха
и если вдруг «давал он петуха»,
смеялись все:  – В России пообучим!..