Как в России за хлебом ездили 12

                Из цикла "Невероятные приключения Расквасова и его друзей"





                РОССИЯ, 1919 год







… - Гляди-ко, братцы – никак командир наш!.. – закричал Трофимка Авгеев и показал рукой  на  дорогу в слепящем солнце. Бойцы как по команде сделали  ладонями козырьки и, действительно – увидали идущих по пыльной колее Захара,  печального и мокрого насквозь, а также  за ним идущую и хохочущую Брониславу Дзержинскую. Тоже мокрую, и от этого еще более фигуристую.
- Прямо как ложка точеная … -  пробормотал дед Савков. – Али гитара цыганская…
 Пара приблизилась для полного разглядывания.
 - Кони понесли… -  со вздохом крикнул  командир Семенов вопросительному Загоруйко.  – По над берегом  ехали, тут они как вдарят… С обрыва тачанка в омут и улетела… Еле успел постромки обрезать… Да с Броней выскочить по песку из воды...
-А пулемет теперь где? Тачаночный… С патронами…
- Там же… В речке… Моется… – огрызнулся Захар, – где ж ему быть? В кустах не спрятал – как вам суприз!
- Вот тебе и суприз… – огорчился Загоруйко, и, глядя на раздевающуюся в недалеких редких кустах Брониславу,  то и дело мелькающую то белым, то розовым, не к месту сказал: - Быстрый ты парень, я гляжу, любишь ты баб любовью пучить…
- Кто ж знал-то… что кони-то кулацкие? – заоправдывался Захар, - и кнута не знают? А я им вдарил! Аж чуть колесья передние не вылетели, так дернули! Какой уж тут пулемет…  Согласен – не по революционному получилось!
 А тут через час еще одна совсем не революционная история приключилась - покусали Степку Босых осы. Когда он за облегчением  в кусты овражные отлучился. Да так покусали, так ему лицо наели, что дед Савков,  глазами округовев, крестится начал двумя руками.
- Сколько по России проехал, кого только не видал, а такую морду впервые вижу. Чисто шайка банная. Прямо харя…
 Изувеченный Босых сипел сквозь губы-вареники непонятные слова и делал толстеющими на глазах руками   какие-то махательные жесты.
-  Понятно, Степа, что они летают!... И кусают… А вот какой из тебя теперь стрелок?!  У  товарищев-китайцев и то глаза ширше! – завозмущался Захар на плачущего бойца, - а ты даже кулака на мушку не возьмешь! Саботаж ты нам, Степа, сделал! Ибо - дурак! Кто ж во время нужного дела ос дразнит?
- Захар, а Захар! Надо ему на лицо помочиться! От  разных пчел с шершенями очень сурьезное это дело мочевое! Оттягивает… - влез с советом Лиходед, - Вот как я был на Капказе…
- Какая еще вам моча! – закричала гневно Броня, раскрывая саквожик, - совсем дремучие - еще и на голову по большому ему сходите – всем отрядом!  Одеколон есть, растворы и примочки надо делать, а затем и  прикладывать…
Ослепшего и  плачущего Степана Босых увели в теплушку лечить одеколоном и, если не поможет - мочой. Захар приказал. Ибо каждый боец теперь на счету перед атакой.
А затем посмотрел он на хохочущего Кульманова и приказал Филимону Хрипунову  взять к себе в помощники этого рабкора  с непонятным дружком-обмылком  и мчаться всей честной компанией на дрезине к чекистам за подмогой. Срочно, за 75 верст.
- Ибо, -  сумрачно и внятно внушал Филимону Захар, – ежели у них там пушка, то значит они никого не боятся. И могут по нам так вдарить, что от поезда с вагонами  одни ося  останутся. Да наши кишки. И те по деревьям развесятся. Это петушачье тройное кулачье надо в сабли брать! Ибо – у них там еще и винтовок невпроворот.  Так что мчитесь, дорогие товарищи – пулей. Али - мухой.  Ибо знайте, что тут   за вас и пролетарский хлеб ваши братья  свободно  могут и погибнуть… Так Вехоткину Алексею и передайте.
Кульманов только знай себе хохочет.
Разогнали продовольственную бойцы  скрипящую и визжащую дрезину под ближайшую рельсовую горку. Вспрыгнули гонцы на железные скамейки, замахали как игрушечные деревянные медвежата рычагами и умчались за подмогой. Только их и видели.
 Потом Мундович попытался организовать ремонт раненного аэроплана. Однако походили-походили они вокруг его печального скелета вместе с загоревшимся своим возможным летчицким будущим Еропкиным и потухли энтузиазмом.
- Дело – швах! Легче новый собрать! – доложился Семенову  пилот Мундович.  - Очень сильно я по земле приложился. Нутро у него выбито. Не починить.
- Тогда, давайте, братцы, из небесных солдат в земляные записывайтесь! Ночью село будем разведкой брать! -  сказал Захар, -  они к вечеру  каши натрескаются, да чаев нагоняются и поутру будут нас ждать… А мы им карачун ночной сотворим…  В охране остаются -  неспособный к войне по причине ужаления морды и рук боец Босых, и при нем Бронислава Дзержинская. Как   добровольная  сестра милосердия.  Остальные… ты, дед, давай морду не косороть и винтовки не отставляй… остальные – чисть  оружие, готовься к бою…

…На последних лучах заката вышли по лесной дороге из леса. Почти прямо к селу.  И остановились, ожидая тягучую темноту.
От внезапного быстрого ветра захолодало.
В ночной темноте  сияло сытыми довольными огнями кулацкое село Тройные Петухи.
Упала обморочная звезда, и как по команде кулацкие петухи напористо  грянули отходную.
Ожидающие  бойцы  потихоньку понятливо закашляли.
После получаса сплошного петушиного  мужественного крика толстыми басами заорали ночные весенние коты.
- Тут, ребятушки, настоящий коммунистический рай!.. – заликовал дед Савков -  Агромадное количество несъеденных никем петухов!
- Ежели петухов на всех не хватит, котов насолим да накоптим! – пыхтя цыгаркой встрял опытный скорняк Лиходед. – Кормленый кот весной под зайца идет! А со шкурного ихнего материала всему отряду летние картузы пошьем!..
- А ну – молчать! – шепотом прикрикнул Захар, - вы чего расчавкались?.. Какие петухи?.. Какие картузы на отряд?.. Вам бы только натрескаться да водки с одикалоном начеканиться!.. Вдруг там белые офицерья лапшу на наших петухах  трескают?.. Или кулацкие сынки-бандиты? Еще и пушка эта… Дадут с трехдюймовки – будете здесь  котами копчеными валяться… Юрчук! И Ваня-китаец! Давайте по темноте - к деревне!.. Посмотреть… послушать… Понюхать…
Бойцы, осторожно хрупая по весеннему лесному сору, пошли в горку, поднялись, острыми  черными свечками появились на небесных звездах и сгинули.
В селе сам собой вспыхнул   громадный костер. Затрещали то ли дрова, то ли сигнальные предупредительные выстрелы.
-У меня мечта жизненная – граммофон купить! – громко прошептал лежащий  впереди  Захара в сосновых иглах Трофимка Авгеев. – Очень я люблю песни слушать – шансонетовские. А также русские – которые про страдания цыганской и прочей любви…
-  Песенник значит?... А русскую пляску умеешь танцевать? – хмуро спросил Захар, глядя на ночной пожар в  прошедший  большую военную жизнь бинокль.
- Не понял… - оглянулся на командира молодой боец.
- А вон тама у костра орудию разворачивают!.. Щас они нам споют!.. А мы им спляшем!.. Бабочку и польку!.. Матаню с выходом!.. Тикай! – успел прокричать Захар.  Послышался почти одновременно далекий  плотный раскат орудийного выстрела, скрежещущий свист и мгновенный тяжко-огненный удар в сосны рядом с оврагом с затаившимися хлебными бойцами.
Плотно и напористо заколотили  кнутами кулацкие винтовки. Защелкали пули, да так тесно и близко, что у бойцов мураши с палец толщиной поползли под рубашками
Дед Савков  уткнулся в песок и заныл.
Авгеев и Лиходед стреляли не переставая, целясь в далекие фигурки, нагло танцевавших у костра и  оравших матерное, контреволюционное.
Так, в бесцельной ночной войне, прошло около часа.
 Сельские артиллеристы  еще  дважды грозно выпалили из трехдюймовки, смешав несколько   лесных деревьев с  травой, землей, дымом и огнем.
Потом вернулись еле мычащий Юрчук с разбитой мордой и  раненый в шею Ваня-китаец. Сильно матерясь по-русски, Ваня-китаец жестами рассказал, что у самой околицы на них напали петуховцы, Юрчука ударили  прикладом в рот, намекая, вроде - что хлеба от них, петуховцев, не дождутся. Пришлось тикать. Отмахиваясь штыками...
- Пуа кайи, короче… -  объяснил Ваня
- Нужно отходить! – поняв чужой язык, решил исход военного похода Семенов, - ежели они так за хлеб  ожесточились, то никаких сил на них не хватит! Хорош воевать, дождемся рассвета и пошли  к вагонам. Хлеба нам хватит. Тут еще пушка эта…

…Одинокой сиротой стоял на путях бывший командирский  вагон неизвестно куда  пропавшего пролетарского состава.
 Рядом  суетливо бегал полностью голый  нижней частью тела рыдающий  Босых. Он то хватал винтовку, куда-то целил, размазывая по распухшей морде мешающие глазу яростные слезы и сопли, то вновь бросал оружие на желтый возлерельсовый песок.  Кричал часовой при этом бесполезным нечеловеческим матом, вспоминая  Броню, ее мать и свою маманю, их гробы, а также приказывая Захару ставить себя к первой же стенке.
Семенов окаменел.
- Займемся, говорит, амурной любовью прямо, говорит в Захаркином штабном вагоне, и прямо, говорит, на его командирском столе… Ну я-то поначалу, конечно, был несогласен… на  чтобы на столе… А она давай задорить… ярить!.. Баба-то… видали же… самого сочного года… Ну, я и обеспамятел… А она мне:  «Сымай, говорит, свои дырчатые полугалифе, оставляй их на паровозе, и иди-ка, мол, в голом виде по путям. Чтобы, дескать, тебя я обсмотрела – всю твою арматуру… и  чтобы и я взьярилась… иди, говорит, прямо в штабной вагон и тама жди…
- И ты?
- И я пошел…
- Бабий посторонний приказ послушался, разоружился… до без штанов…
- Никак нет, дяденька Захар! Я и с винтовкой пошел… и с наготове…
- Хорош!..  – и представив себе, как по путям идет полуголый его боец с винтовкой наперевес и «с наготове» к амурной любви, а в это время контрреволюционная   мошенница-подколодина  поднимает пары для угона  кровью добытого хлеба, Захар посерел, всхлипнул и роняя наган, осел на песок.
- Ну тут она дала  три  гудка коротких… и один длинный – мол, прощай  пролетарец Степан Босых… И вот… А вагон-то ваш остался… И стол тама нетронутый…