Журнал Kалейдоскоп 6 День Победы

Л И Т E Р А Т У Р Н А Я    С Т У Д И Я    «Н О В Ы Й    Э К С П Е Р И М E Н Т»  9-ое Мая, 2019 год

               
Ж У Р Н А Л  «К А Л Е Й Д О С К О П» № 6   «9-ое М А Я.  Д Е Н Ь   П О Б Е Д Ы»   


Народ, переживший однажды большие испытания, будет и впредь черпать силы в этой Победе.
(Маршал Советского Союза Г. К. Жуков)

Только тот народ, который чтит своих героев, может считаться великим.
(Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский)


Редакционная Коллегия Журнала поздравляет всех наших авторов, читателей и спонсоров с Праздником Победы!
Предлагаем вашему вниманию очередной номер нашего литературного журнала "Калейдоскоп" № 6.
Спасибо авторам, приславшим свои произведения для публикации в этом номере.
Участие в праздничном номере Журнала мы считаем святым делом.
Каждому автору, приславшему свой рассказ, будет перечислено 100 баллов.

Большая просьба к читателям - если журнал вам понравится и вы хотите, чтобы о нём узнали все,
нажмите зелёную кнопку "Понравилось". Спасибо.

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ ЖУРНАЛА  «К А Л Е Й Д О С К О П»

ДИНА  ИВАНОВА 2
ЕВГЕНИЯ  СЕРЕНКО
Ф О М А    ПОРТКОВ
ЛЮБОВЬ КИРСАНОВА



@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

СПОНСОРЫ Студии «Новый Эксперимент» и Журнала «Калейдоскоп»               
(В алфавитном порядке):

Александр Андриевский http://www.proza.ru/avtor/glinkoa               
Александр Жгутов      http://proza.ru/avtor/ahgutov
Алёна Кор http://www.proza.ru/avtor/redsun               
Анна Дудка http://www.proza.ru/avtor/sireng   
Анна Шустерман http://www.proza.ru/avtor/ashusterman               
Верико Кочивари http://proza.ru/avtor/korolenko059
Влад Вол http://www.proza.ru/avtor/walldemart 
Владимир Погожильский http://www.proza.ru/avtor/vladimirych          
Владимир Цвиркун http://www.proza.ru/avtor/raisa19               
Дина Иванова 2 http://www.proza.ru/avtor/divanova08               
Евгения Брагина http://www.proza.ru/avtor/bragina2               
Евгения Серенко http://www.proza.ru/avtor/vitcan5183 
Евгений Говсиевич http://www.proza.ru/avtor/mm1005               
Зайкина Мила http://www.proza.ru/avtor/mixailova
Зинаида Малыгина 2 http://www.proza.ru/avtor/zinaida8               
Игорь Лебедевъ http://www.proza.ru/avtor/lii2008               
Игорь Исетский   http://www.proza.ru/avtor/isetski90
Ирина Арапова http://proza.ru/avtor/ina55
Ирина Анди http://www.proza.ru/avtor/andii1               
Карин Гур   http://www.proza.ru/avtor/karin
Любушка 2 — http://proza.ru/avtor/lubushka2006               
Марина Белухина http://www.proza.ru/avtor/uevfybnfhbq               
Марина Шатерова http://proza.ru/avtor/volnucha
Михаил Бортников http://www.proza.ru/avtor/oldmike               
Михаил Шнапс   http://proza.ru/avtor/mihailshnaps               
Надежда Кучумова 2   http://proza.ru/avtor/nadejda14
Надежда Франк       http://proza.ru/avtor/nadezhdafrank
Нина Радостная http://www.proza.ru/avtor/89211490807               
Николай Иванович Кирсанов http://www.proza.ru/avtor/kni41               
Ольга Постникова http://www.proza.ru/avtor/helgasof
Ольга Сангалова      http://proza.ru/avtor/osipenko1960
Роза Исеева     http://proza.ru/avtor/grmroza
Семён Лившиц    http://proza.ru/avtor/slivshin   
Тамара Брославская - Погорелова http://proza.ru/avtor/t0ma2007               
Тамара Полухина http://www.proza.ru/avtor/issabella32               
Татьяна Ботанова http://www.proza.ru/avtor/starway               
Татьяна Микулич  http://proza.ru/avtor/tatmik
Фаина Нестерова http://www.proza.ru/avtor/fainafaina               
Фома Портков       http://proza.ru/avtor/fomaportkov
Эрна Неизвестная http://www.proza.ru/avtor/erna_neizv               
Эльмира Пасько http://www.proza.ru/avtor/pasko               
Эль Ка 3 http://www.proza.ru/avtor/69marcus19               
Ян Архипов http://www.proza.ru/avtor/riplikant   

            

РЕДКОЛЛЕГИЯ ЖУРНАЛА СЕРДЕЧНО БЛАГОДАРИТ ВСЕХ СПОНСОРОВ ЗА ДОБРОТУ И ТЕПЛО ДУШИ!!




@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@



НАШИ АВТОРЫ (В ПОРЯДКЕ ПУБЛИКАЦИИ НА СТРАНИЦАХ ЖУРНАЛА):



@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

1. Р У Б Р И К А                «РАССКАЗЫ-БЫЛЬ»

Александра Куликова        «Ко дню победы»
Андрей Штин                «Фотокарточка»
Ян Архипов                «Армия бессмертных - Долина забвения»


   



@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

2. Р У Б Р И К А                «ВСТРЕЧИ  С  ПОБЕДИТЕЛЯМИ»

Виктор Осмаров                «Воспоминания о встречах с победителями»
Владимир Пастернак                «Прости, Петрович»
Андрей Штин                «Поцелуй со смертью»
Сергей Тюнькин                «Медаль за отвагу»
Юрий Кутьин                «Рисуют мальчики войну»
Александр Вера Измайловы                «Ангел милосердия»
Александр Вера Измайловы                «В памяти - непокорённый Ленинград»
Александр Вера Измайловы                «Пять пуль и медаль За отвагу»

         




@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

3. Р У Б Р И К А                «ДЕТИ   ВОЙНЫ» 

Анатолий Комаристов                «Воспоминания о войне»
Петр Панасейко                «Дети войны»
Андрей Эйсмонт                «Вышитые крестики»
Виктор Осмаров                «Как я воевал»
Валерий Слюньков                «Внукам завещано»
Владимир Бердичевский                «Песня о Родине»






@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

4. Р У Б Р И К А           «НАШИ РОДНЫЕ  В  ТЕ  ДАЛЁКИЕ  ВОЕННЫЕ  ГОДЫ»

Фома Портков                «Трофей»
Николай Кокош                «Солдат Победы»
Сергей Шелагин                «Парнишка»
Анна Шустерман                «Oни воевали с фашистами...»
Варвара Бурун                «Папина песня»
Даилда Летодиани               «День Победы!»
Людмила Петрова 3             «Без вести пропавший»
Наталья Караева                «Его звали Лёшка Герасимов»
Александр Икрамов             «По ту сторону света и тьмы»
Валентина Бутылина           «Баба Вера на войне»
Людмила Троян                «Имеем ли мы право судить?»
Михаил Шнапс                Несколько слов о войне
Любовь Кирсанова              Несколько слов о войне
         




@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

5. Р У Б Р И К А    «ВОЕННАЯ   МОЗАИКА»


Краузе Фердинанд Терентьевич   «Книги»
Декоратор2                «Млечный путь красных песков»
Влад Медоборник              «Пять смертей Виктора Берёзкина»
Владимир Пастернак          «Куцый»
Петр Панасейко                «В Берлине, у станции метро»
Александр Икрамов          «В августе 41-го»
Марина Шатерова              «Мужество»
Татьяна Карелина7            «9-ое Мая. Воспоминания»
Александр Сергеевич Трофимов      "В городском саду"    
Петр Панасейко                «Я выбрала жизнь»
Йозеф Зюс                «Миротворец»
Инна Ермилова                «Долгое эхо войны»
Владимир Цвиркун                «Вдовий стол»
Владимир Цвиркун                «Сапожник и санитарка»
Виктор Алёнкин                «Как здоровье английской королевы?»
Юриус Марийский                «Полпинты радости»
Андрей Эйсмонт                «Плакала берёза»




@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

6. Р У Б Р И К А      «СТИХИ  О  ВОЙНЕ»

Андрей Эйсмонт      «Сорок первый»
Нина Павлюк          «Девушка-снайпер»
Владимир Виноградов 3          «Бессмертный полк - река памяти»





@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

7. Р У Б Р И К А      «СТРАНИЧКА ПАМЯТИ»

Дина Иванова 2,   Ведущая страницы памяти


@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@


Огромное спасибо всем, кто его прочитал и продолжает с ним знакомиться..

Благодарим всех авторов, приславших свои рассказы для публикации в этом номере.

Участие в праздничном номере Журнала мы считаем святым делом.

Каждому автору перечислено 100 баллов. Выписка о переводе баллов прилагается:


637 12.05.2019 15:51 Перевод автору Наталья Караева -100
636 12.05.2019 15:50 Перевод автору Владимир Виноградов 3 -100
635 12.05.2019 15:50 Перевод автору Александр Вера Измайловы -100
634 12.05.2019 15:49 Перевод автору Владимир Цвиркун -100
633 12.05.2019 15:49 Перевод автору Виктор Осмаров -100
632 12.05.2019 15:48 Перевод автору Сергей Шелагин -100
631 12.05.2019 15:48 Перевод автору Николай Кокош -100
630 12.05.2019 15:48 Перевод автору Людмила Петрова 3 -100
629 12.05.2019 15:47 Перевод автору Анатолий Комаристов -100
628 12.05.2019 15:47 Перевод автору Даилда Летодиани -100
627 12.05.2019 15:46 Перевод автору Владимир Бердичевский -100
626 12.05.2019 15:46 Перевод автору Инна Ермилова -100
625 12.05.2019 15:45 Перевод автору Владимир Пастернак -100
624 12.05.2019 15:45 Перевод автору Валерий Слюньков -100
623 12.05.2019 15:44 Перевод автору Людмила Троян -100
622 12.05.2019 15:43 Перевод автору Нина Павлюк -100
621 12.05.2019 15:43 Перевод автору Йозеф Зюс -100
620 12.05.2019 15:43 Перевод автору Варвара Бурун -100
619 12.05.2019 15:42 Перевод автору Юрий Кутьин -100
618 12.05.2019 15:42 Перевод автору Юриус Марийский -100
617 12.05.2019 15:41 Перевод автору Петр Панасейко -100
616 12.05.2019 15:41 Перевод автору Виктор Алёнкин -100
615 12.05.2019 15:40 Перевод автору Влад Медоборник -100
614 12.05.2019 15:40 Перевод автору Александр Сергеевич Трофимов -100
613 12.05.2019 15:39 Перевод автору Александр Икрамов -100
612 12.05.2019 15:39 Перевод автору Сергей Тюнькин -100
611 12.05.2019 15:38 Перевод автору Валентина Бутылина -100
610 12.05.2019 15:37 Перевод автору Александра Куликова -100
609 12.05.2019 15:37 Перевод автору Декоратор2 -100
608 12.05.2019 15:36 Перевод автору Андрей Эйсмонт -100
607 12.05.2019 15:36 Перевод автору Краузе Фердинанд Терентьевич -100
606 12.05.2019 15:35 Перевод автору Ян Архипов -100
605 12.05.2019 15:35 Перевод автору Татьяна Карелина7 -100
604 12.05.2019 15:33 Перевод автору Фома Портков -100
603 12.05.2019 15:32 Перевод автору Анна Шустерман -100
602 12.05.2019 15:32 Перевод автору Марина Шатерова -100
601 12.05.2019 15:31 Перевод автору Андрей Штин -100

@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@


ДОРОГИЕ  ЧИТАТЕЛИ!

НАПОМИНАЕМ:

ЕСЛИ  НАШ  ЖУРНАЛ ВАМ ПОНРАВИТСЯ, НАЖМИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ЗЕЛЁНУЮ КНОПКУ  "ПОНРАВИЛОСЬ"!!!



@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

1. Р У Б Р И К А                «РАССКАЗЫ-БЫЛЬ»

@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@



Александра Куликова      «Ко дню победы»

( На основе реальных событий)       

История, о которой я хочу поведать, произошла в июле тысяча девятьсот сорок второго года, во  времена горькие, кровавые, враг наступал все с большим и большим натиском, рвался к Волге. Полыхали наши танки, падала под пулями пехота, земля дрожала от тысячей залпов, трепетала от мертвых тел, переполнялась слезами, страданиями, болью.
В адском, мрачном, грохочущем, оборонительном сражении, в танковом взводе лейтенанта Иванова остался лишь его танк КВ, экипаж которого состоял, кроме самого командира,  из механика водителя, наводчика оружия, младшего механика водителя, стрелка- радиста и техника- лейтенанта. Все  были люди молодые и из разных уголков России.
Высокий темноволосый лейтенант прежде работал почтальоном в небольшой татарской деревушке пересеченной речкой, окаймленной лесными просторами. Он любил шагать с сумкой через плечо, вслушиваться в журчание вода, вдыхать чистый, пахнущий зеленью воздух. В каждой избе он был желанным гостем. Отсюда и был призван а армию, а с началом войны на фронт.
Наводчик имел русые волосы, коренастое сложение, и что - несколько старинное сквозило во всем его обличье, напоминающее его родной город Муром. Он увлекался стрельбой и с   трудом добровольцем пробрался в воинскую часть. Водители-киевляне попали во взвод недавно и оба отличались украинским акцентом, черноволосые и говорливые они дружили меж собой. Стрелок радист сбежал со студенческой скамьи голубоглазый зоркий со светлыми кудрявыми волосами очень подходил на свою роль. Техник – лейтенант был выделен команде в подмогу, потому что внезапно отказала система подачи горючего.
Комдив получил приказ выдвинуться на новый рубеж, чтобы перекрыть путь наступающему врагу. Задача лейтенанта отремонтировать танк и догонять бригаду, в случае, если заметят противника, сдерживать его, потому экипаж торопливо занялся ремонтом, чтобы не оказаться мишенью врага. Все хотели жить, у каждого в грудном кармане была фотография родного человека, любимой девушки, была своя путеводная звездочка, каждый страстно хотел вернуться на свою землю, но свободную от фашистов. Стремление жить было в их сердцах, но видевшие и похоронившие столько товарищей и просто из-за необходимости оставившие  их на полях битвы, все понимали и неизбежность смерти, и были готовы к ней.
К облегчению ребят им удалось исправить машину и уже хотели быстро ехать вслед за дивизией, как на пригорке показались две разведывательные неприятельские бронемашины. Танкисты не растерялись и молниеносно поразили одну из машин, вторая сумела скрыться. Командир сориентировался, что после разведки на них  бросятся основные силы. Что предпринять? Бригада ушла далеко вперед и связь отсутствовала. Нужно задержать фашистов. Они выбрали лощину, из которой немцы просматривались, как на ладони и затихли в ожидании. Что за мысли бродили в их сознании: прощались ли они с родными, вспоминали свою деревню, город, школьных и студенческих друзей, веселые и прохладные звездные вечера, первый и последний поцелуй… Никто из них не мечтал о геройстве. Они были обыкновенными юношами, строившие планы работы, учебы, семьи, пели у костров, желали покорять север и космос, но судьба распорядилась иначе.
В танке было душно, пот заливал лица, лето стояло знойное, жаркое, поникшие травинки клонились к земле. А она стонала от этого пекла и горя.
Вскоре появилась  длинная, немецкая ,военная колонна, движущаяся к хутору(он находился поблизости). Ребята собрались, сосредоточились;хотя сердца учащено и громко стучали, мокрые лица блестели, подпустили врага ближе,  ближе, залп, залп..., уничтожено четыре фашистских танка, те отступили.Затем снова атаковали пятидесяти пятью танками, думая, что хутор защищает крупное советское военное подразделение. Наши бойцы вывели из строя еще шесть танков- атака захлебнулась.Немцы перегруппировались- советские ребята погубили  и еще шесть  танков, одну бронемашину и восемь машин с солдатами.
Но немцы тоже делали свое  дело, а наш КВ потерял совсем ход да иссякли боеприпасы, и враг наконец, из из ста пяти меллиметрового орудия на расстоянии семидесяти пяти метров прямой наводкой расстрелял советский танк.
На следующий день наша разведка дивизии вернулась к танку, увидели нашу машину, уничтоженную фашистскую технику, переговорили даже с хуторскими, наблюдавшими части сражения. На счету советских танкистов шестнадцать вражеских танков, две бронемашины и восемь машин с живой силой.
Нашли они и сгоревшие заживо юные тела защитников, что испытали они, какой страшной от огня, смрада и боли была их смерть, но никто и не помышлял сдаваться.
Получив извещение о их гибели, где-то без сознания рухнула мать, криком зашлась девушка.
Так проявлялся массовый героизм советских людей, который стал считаться расхожим преувеличением, благодаря которому дошли до Берлина и низложили врага.Потому, молодой мой современник, поклонись их героизму, ведь они, как и ты жили, любили, завораживались закатами, бродили до рассвета, поклонись  им до земли.Это они дали тебе свободную жизнь, избавили от рабства, не всякий прославлен и награжден, не всякий известен, но ты  прославь и отпразднуй  этот со слезами на газах праздник. Встань пред ними, живыми и мертвыми, на колени, отдай должное их отваге.



Андрей Штин         «Фотокарточка»

Рассказ-быль из цикла «Была нужна одна победа...»

   
    - Привет, «маленькие», рады видеть вас, - раздалось в наушниках шлемофона Николая. Так с ними в воздухе на общей частоте поздоровался командир штурмовиков, когда их звено истребителей встретилось с ними в заданной точке.
    - Привет, «горбатые», работайте спокойно. Прикроем вас сверху, - ответил ему по рации командир звена «яков». «Горбатыми» наши лётчики-истребители  называли штурмовики Ил-2 за выступающую двухместную кабину пилота и заднего стрелка, издалека и в самом деле чем-то напоминавшую горб на корпусе «ильюшина».
    - Принято! - ответил ведущий «илов» и обратился к своим ведомым: - До начала атаки тишина в эфире!
    - Внимание, моё звено работает восемьсот, второе семьсот метров. До встречи с «худыми» тишина в эфире! – распределил высоты командир звена истребителей по рации Николаю и остальным лётчикам. Разойдясь по заданным высотам, наши штурмовики и прикрывающие их «ястребки» взяли курс на запад.

    В то утро, 23 июня 1944 года, части 3-его Белорусского фронта и авиационные полки 1-ой воздушной армии приступили к выполнению Витебско-Оршанской наступательной операции. Началась операция «Багратион» и освобождение Белоруссии от немецких войск группы армий «Центр». История сыграла с фашистами злую шутку: почти в то же самое число июня, также утром, когда фашистская Германия напала на СССР в 1941-ом году, в 1944-ом наша Родина нанесла ответный удар, который и решил весь исход этой страшной войны.

    Но Николай в тот момент об этом не знал и не думал. Он был лётчиком-истребителем, младшим лейтенантом, ведомым своего ведущего в их паре. Утром перед взлётом перед ними поставили чёткую задачу: звену истребителей Як-3 нужно будет прикрывать штурмовики Ил-2. Те должны были с воздуха поддержать огнём наши части, перешедшие утром в наступление по всей линии фронта. Пролетая над нашей территорией, Николай увидел с высоты, как все советские части, затаившиеся до этого и ничем себя не выдававшие, внезапно для противника пришли в движение. Теперь вся эта сила готовилась обрушиться на врага.

    Через семь минут полёта они были уже над огненной линией соприкосновения наших войск, перешедших в наступление, с немецкой линией обороны.  Артиллерия поработала здесь на славу, но укреплённые огневые точки противника, уцелевшие после артподготовки, не давали встать пехоте в полный рост и продолжить наступление. Выстроившись в круг, «Илы» начали подавлять эти точки своим огнём. Обработав их в первом заходе реактивными снарядами, они пошли на второй, чтобы пустить в ход авиационные пушки и пулемёты. В этот момент Николай услышал в наушниках шлемофона голос командира звена:
    - Внимание, на  два часа четвёрка «худых». В бой не вступать, отгоняйте их и прикрывайте «горбатых».

    «Худыми» наши лётчики называли немецкие истребители «Мессершмитты» Bf-109 за их тонкий фюзеляж, сужающийся к хвосту. Повернув  голову в сторону, где на воображаемом циферблате часов была бы цифра два, Николай увидел четыре чёрные точки, которые шли выше и быстро приближались к ним. Используя своё преимущество в высоте, они стремились к штурмовикам, которые поливали огнём пушек и пулемётов немецкие позиции.

    Пара командира звена, будучи выше Николая, на высоте восемьсот метров атаковали вторую пару немецких истребителей и отогнали тех от работающих по земле «илов». Первую пару они пропустили, чтобы на высоте семьсот метров её встретила и тоже отогнала от «илов» пара Николая и его ведущего. И те, не вступая в затяжной воздушный бой, своим огнём не дали «худым» выйти на дистанцию прицельного огня по «ильюшиным». И эта пара 109-ых также благоразумно ушла на вираж для повторной атаки.

    - Спасибо, «маленькие», - прозвучал в шлемофоне голос командира  штурмовиков. - Продержитесь ещё немного, мы заканчиваем. Контрольный заход и всё!
    - Работайте на совесть, прикроем! – ответил ему командир звена Николая. А в эфире в тот момент творился сплошной бедлам: радиоволны раций немецких лётчиков пересекались с нашими на одной и той же частоте. В наушниках шлемофона было слышно, как вражеские пилоты лаялись на своём языке между собой. К этому моменту один из 109-ых, подбитый парой командира, устремился к земле, оставляя за собой шлейф густого чёрного дыма. 

  Когда «горбатые» почти закончили работу, раздался окрик ведомого из командирской двойки их звена, что была выше Николая:
   - Двенадцатый! Пара «худых» на шесть часов! Идут на вас со стороны солнца!
   - Понял, десятый, встретим! - ответил ведущий Николая. Николай вывернул голову в указанном направлении, но из-за солнца, слепившего его, он не смог ничего разглядеть. Лётчики «Люфтваффе» часто применяли такую тактику воздушного боя, когда помимо истребителей, вступавших в бой, на высоте дежурили немецкие асы. Они вступали в бой лишь тогда, когда германским истребителям, атакующим советские самолёты, не удавалось сразу завоевать преимущество в атаке и сходу выполнить свою задачу. Тогда эти вражеские пилоты, как сейчас, вступали в бой, сваливаясь на советских лётчиков с доминирующей высоты, используя в атаке всё своё превосходство в высоте и скорости. Эта тактика всегда себя оправдывала, если наши пилоты не успевали вовремя среагировать на их атаку. 

    Через пять секунд истребитель Николая накрыла чёрная тень от атакующего его 109-ого, и вокруг его «ястребка» в воздухе появились трассирующие следы пуль и зарядов от работающих по нему пулемётов и авиационной пушки «худого». В тот же момент Николай рукоятью управления самолётом крутанул «бочку» и попытался уйти на вираж вслед за своим ведущим, но было уже поздно (Бочка — фигура пилотажа, при выполнении которой самолёт вращается относительно продольной оси полёта на 360 градусов с сохранением общего направления движения - Прим. автора). Он услышал глухие звуки того, как очереди «Мессершмитта» стали попадать в корпус «яка» и рвать его обшивку. Немецкий истребитель, обстреляв Николая, за считанные секунды пронёсся над ним, но вслед за этим ещё одна тень ведомого фашистского аса также накрыла самолёт Николая, и тот завершил групповую атаку. Очереди второго 109-ого пробили колпак кабины, левое плечо внезапно пронзила острая боль, а рука сразу потяжелела. Помимо того, что советский лётчик был ранен в руку, эти очереди «худого» пробили левое крыло истребителя, и из пробитого бака в крыле стали вырываться маленькие язычки пламени. Николай услышал в шлемофоне голос ведущего:
    - Коля, уйди в облака, ты горишь! Сбей пламя, прикрою!

    Но все манипуляции ручкой управления были тщетны, самолёт  перестал слушаться её движений. Помимо того, что этот «мессер» его поджёг, попавшие в него очереди повредили тяги хвостового оперения самолёта: элеронов высоты и горизонтали. Теперь Як-3 Николая, подбитый и с полыхающим левым крылом, устремился к земле, стремительно теряя высоту. В тот момент они были над территорией, где наступали наши части. Можно было бы покинуть горящий самолёт и на парашюте спуститься на землю. Но из-за боли в раненом плече он не мог поднять отяжелевший от крови левый рукав лётной куртки, чтобы открыть колпак кабины.

    Понимая, что он уже не сможет выпрыгнуть из горящего самолёта, Николай взглянул на фотокарточку жены, которую получил вместе с письмом от неё два дня назад. Он прикрепил её на приборный щиток своего «яка». На ней была его Лариса с недавно родившейся дочкой Ольгой.

    «Простите меня! Я люблю вас!» - обратился к ним он мысленно, глядя на фото. На глазах появились слёзы. В эти секунды время для него изменило свой ход, секунды растянулись в минуты, но, несмотря на это, стрелка альтиметра на приборном щитке истребителя неумолимо вращалась и приближала к нему землю и смерть! Когда она прошла отметку в шестьсот метров, он отчётливо услышал голос любимой:
    - Если погибнешь, домой не возвращайся! Нам с Ольгой ты нужен только живой!

    Это был тот самый мягкий и нежный голос жены, которого он не слышал уже больше года с тех пор, когда приезжал к ней в тыл! В ту ночь любви они и зачали Ольгу. Знакомая интонация её голоса перевернули всё внутри Николая в те секунды! Сорвав фотокарточку любимой с приборного щитка и зажав её зубами, он нашёл в себе силы и, взвыв от боли в раненой руке, дёрнул за рычаги крепления колпака кабины истребителя... и те поддались! Колпак отъехал назад и его сразу же обдало холодным свежим воздухом июньского утра. Превозмогая боль, лётчик выбрался из кабины горящего «яка» и выпрыгнул, поджав под себя ноги, чтобы их не ударило хвостовым оперением самолёта. Дёрнув за кольцо, он раскрыл купол парашюта и начал медленно спускаться в прохладном утреннем небе на землю, наблюдая, что творилось вокруг него.

    «Илы», которых они прикрывали, уже уходили без потерь в сторону своего аэродрома. А на помощь «якам» пришло звено Ла-5, которое работало неподалёку. Благодаря их появлению, в небе стояли шлейфы дымов от сбитых немецких истребителей. Судя по их числу, мало кто из немецких пилотов, с которыми они сегодня вступили в бой, приземлится на своём аэродроме. Звено Николая выполнило свою задачу.

  Когда он приземлился, его потащило в сторону, но подоспевшие вовремя пехотинцы поймали Николая и помогли отстегнуть лямки парашюта. Когда один из бойцов попытался вынуть зажатую зубами фотокарточку Ларисы и Ольги, Николай резким жестом остановил бойца. Только убрав фото в планшет, он позволил пехотинцам перевязать себя.

    В госпитале Николай написал в письме Ларисе, как её фотография спасла ему жизнь. И ответ любимой его поразил. «Милый, в то утро ни я, ни наша Ольга не могли спать. Мы словно знали, что с тобой случилась беда. Умоляю, дорогой, береги себя ради нас. Любим тебя и ждём!» - было написано в строках её письма. Когда  Николай поправился после ранения, он вернулся в свой авиационный полк и встретил победу 9-ого мая уже в Венгрии. Через год он, наконец-то, обнял Ларису и дочку Ольгу и, нежно прижимая их к себе, держал в руках ту самую фотокарточку, которая спасла ему жизнь.

10.05.2016   




Ян Архипов          «Армия бессмертных - Долина забвения»

Ветерану-фронтовику Удальцову Сергею Якимовичу, проживающему в деревне Большой Разбаш пришло письмо от поисковиков. Они сообщали, что нашли его медальон-смертник  в лесу у деревни Мясной Бор, что в Новогородской области  во время поисков останков погибших здесь  бойцов 2 Ударной Армии. 
Солдатский медальон, похожий на чёрный  футлярчик для губной помады  выдавали бойцам  Красной Армии в 1941-42 годах. Футлярчик раскручивался и внутрь вставлялась свёрнутая бумажка с данными о солдате  на случай гибели на поле боя: фамилия, имя, отчество, место проживания. 
   Найти такой медальон-большая удача для поисковика. Это даёт надежду на то, чтобы воскрешение имени погибшего солдата, перевода его из списка «пропавших без вести» в список «героически погибших». К сожалению, бумага –очень непрочный материал и не всегда можно прочесть то, что осталось в медальоне. Но если удалось, тогда начинается работа в военных архивах и, в конце концов, таким образом можно выйти на родственников и передать им скорбную весть и даже останки погибшего.
   Поисковики сообщали, что нашли его медальон, и бумажка с данными внутри уцелела. Писали, что работали они в Подольском военном архиве, где нашли данные о нём и выяснили, то он не значится ни  списке пропавших без вести, ни в списке погибших на поле боя и даже ни в списке  попавших и умерших в плену. Искали родственников, а  нашли его самого, живого!
  Они спрашивали разрешения приехать к нему к нему в гости. Увидеться,  послушать и записать его воспоминания о тех днях и о том, как он потерял свой медальон, который они нашли почти через пятьдесят лет.
  Дочь не спеша читала ему письмо. Сергея Якимовича охватило какое-то возбуждение, дрожь. В глазах потемнело, и сердце стало учащённо биться. Столько лет он гнал от себя эти воспоминания, но видимо именно оттого что гнал они так крепко засели в его мозгу. Не думайте о старой больной обязьяне. Как же! После такой установки разве будешь думать о чём-либо другом. Да и как забыть этот кошмар?  Эту деревню Мясной Бор (ну и название!) в которой уцелел один-единственный дом, да ещё непонятно как- водонапорная башня из красного облупившегося кирпича.    Как забыть эту речку Полисть глубиною по пояс, до  берегов заполненную трупами измождённых грязных вшивых солдат и живых, которые ползли по этим трупам стараясь выбраться из адского котла?
  Церковь рисует ад как большие чаны, в которых варятся души грешников и стоят стоны и скрежет зубовный. Нет, это не ад. Ад –это когда обессилевшим от голода, едва стоящим на ногах тысячам людей надо пробежать  четыре с лишним километра по  коридору шириной 200-400 метров, который простреливается насквозь немецкими пулемётами и автоматчиками. Над головой летает только вражеская авиация, безнаказанно  расстреливающая людей с воздуха и сбрасывающая на них бомбы. Люди бегут по раскисшей болотной жиже спотыкаясь и падая и многие не встают уже после падения, уложенные пулями и осколками снарядов и рвущихся над головами мин из миномётов.
  Начал военную службу Сергей Якимович под Сомовым в Воронежской области. Там формировался их дивизион 122-миллиметровых гаубиц на конной тяге. В декабре 1941 года перевели их на Волховский фронт.  На Волховском фронте  готовилось наступление. Морозы стояли до 30 градусов. Ночевали в лесу. Костры разводить было строжайше запрещено, чтобы не обнаруживать себя. Хорошо, что снег был глубокий. Вырыли окопы в снегу. В них и укрылись от ледяного ветра.
  Первыми от вражеских налётов, когда немцы их обнаружили  пострадали лошади. По уставу необходимо было держать их в 250 метрах от орудий.  Лошадь ведь не заставишь лечь, чтобы спрятаться от артналёта. С другой стороны, выручили эти лошади сильно. Не только их, а ещё кавалерийского корпуса генерала Гусева. Там где проходила конница Гусева оставались лежать мёртвые лошади. И кто это додумался отправить кавалерию в лес и болото! До весны питались замороженной кониной. Снабжение продовольствием и боеприпасами плохое было.  Они наступали. Тащили тяжёлые 2400 килограммовые гаубицы по болотам, которые не замерзали даже в такие сильные морозы. Делали настилы из брёвен. 
  Затем отступали и орудия приходилось уничтожать, чтобы не доставались фашистам. Весной положение сильно ухудшилось и с боеприпасами и с питанием. Голод сводил людей с ума. Интендантам приходилось ставить вооружённую охрану у мешков с сухарями, сброшенных с самолётов. Получившие паёк опасались грабителей.        Люди заболевали цингой. Ели крапиву, заячий щавель, почки и листья липы. От цинги спасались берёзовым соком и хвойным и сосновым  настоем.
  Наконец получили приказ в конце мая отступать в Мясному бору и пробиваться к своим по имеющемуся коридору. Вот тогда он  и потерял свой медальон. Не потерял, закопал. Он хорошо помнил этот момент. Они с другом-Денисовым Тимофеем отошли от расположения части и углубились в лес чтобы подкормиться заячьим щавелем.        Начался артобстрел и после него они заблудились. В том лесу пока с кочки на кочку переберёшься уже можно ориентир потерять. А тут в густом лесу после обстрела образовались целые поляны. Откуда пришли –совершенно непонятно. Пошли в одну  сторону-начались выстрелы немецких автоматчиков, в другую –то же самое.
Сели передохнуть и Сергей предложил избавиться от медальонов. Многие так делали. Считали, что если носить с собой смертник, то и погибнешь. А Тимофей рукой махал, мол, предрассудки всё это. Негоже советскому бойцу верить в такое. И не выбросил  свой. А он хотел сначала выбросить, но побоялся, а вдруг найдет кто, и закопал.
  Потом, наконец,  вышли к узкоколейке и пошли вдоль неё на выход из мешка. Помимо солдат было много и местных, которых командование приказало тоже вывести. Дети просили хлебушка, но что могли им дать солдаты? Местные разводили костры и на дым прилетали вражеские самолёты и бомбили выходящих из окружения.
  В самом коридоре прятаться от обстрела за подбитыми машинами и танками, там, где люди инстинктивно искали укрытия, как поняли Сергей и Тимофей, было бесполезно. Места эти давно уже были пристреляны немцами. Пытались передвигаться перебежками, прячась в воронках от бомб и снарядов. И здесь не было спасения. Потом стали они передвигаться, прячась за кочками и в маленьких воронках от мин. Во время одной из таких перебежек Тимофей уже не встал. Убит был наповал. Как он сам добрался, точно не помнит. Кто-то помог, дотащил.
    Из остатков их дивизиона была сформирована новая дивизия. И армия была снова сформирована.  В конце июня немецкое командование объявило  о полном разгроме 2 Ударной Армии, но ТАСС опровергло это сообщение, заявив, что Армия продолжает действовать,  как  и все другие. Уже после войны попалась Сергею Якимовичу книжка одна, в которой рассказывалось, что в Древней Персии существовали войска, которых называли «бессмертными». Их было ровно 10 000. Если кто-то погибал, то на его место брали новенького. Всегда 10 000. Потому и «бессмертные».        Получается, что и их армия стала бессмертной. После того как было объявлено, что армия жива и невредима стали приходить письма от родных. Тысячи, десятки тысяч писем. Но некому было читать и отвечать на эти письма. У бессмертных нет родственников. Да и недолго длилось это «бессмертие». В июле стало известно, что командующий армией генерал Власов перешёл на сторону врага и на него списали  все ошибки проведения Любанской операции, совершённые Ставкой Верховного Главнокомандования во главе с главным военным гением  и руководством Волховского фронта, а самих погибших солдат записали во власовцы. Тех, кто ещё выходил  из окружения позже-в июле и августе называли «спец контингентом» и отправляли в лагеря НКВД.
    Сергей Якимович очнулся от воспоминаний. Что может он рассказать этим молодым людям? Не хочет он с ними встречаться. А может они Тимофея нашли, с медальоном? 
- Напиши им, Тамара. Пусть едут. Места много в избе, найдем, где переночевать- обратился он к дочери.
   Пока она читала письмо, в горнице работал в пол голоса телевизор. Передавали концерт авторской песни с Грушинского фестиваля. Пели что-то интересное, он расслышал слова «война», «кони»,  «вечный огонь» .. Сергей Якимович вслушался:
«— Ну что с того, что я там был,
В том грозном быть или не быть?
Я это всё почти забыл.
Я это всё хочу забыть.»
  Из его глаз  потекли слёзы. Только фронтовик мог написать такие строки! Когда он плакал в последний раз? Уже не помнит. Хотя нет, вспомнил. Когда вышел из окружения. Их покормили и выдали по «маленькой» водки. Выпили за Сталина, победу и погибших товарищей. Вот тогда он и плакал.
*****
Итоги Любанской операции (по книге:  Изольда  Иванова « Долина смерти» Трагедия 2-ой Ударной Армии» М.2011 г.)
Число  погибших под Мясным Бором-  149 838 человек («Гриф секретности снят: потери советских Вооружённых сил в войнах и военных конфликтах. М.1993г.»)
Попало в плен -32 759 человек (по немецким источникам -«Журнал боевых действий 18-ой немецкой  армии»)
 Отправлено для распределения по лагерям НКВД- 1 353 человека (ЦАМО.Ф.204. Оп.4108.Д.7.)



@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

2. Р У Б Р И К А     «ВСТРЕЧИ  С  ПОБЕДИТЕЛЯМИ»

@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@



Виктор Осмаров           «Воспоминания о встречах с победителями»

       
Я родился уже после Великой Отечественной войны, но мне повезло встречаться и общаться с ПОБЕДИТЕЛЯМИ. Именно так и никак иначе. Эти люди заслужили такое обращение к ним.

Вот только часть этих воспоминаний.

«Пьянчужка».

В нашем дворе жил мужичонка, никакой, да еще часто напивался и зачастую не добравшись до квартиры, спал там, где падал. Мелкий, невзрачный, с изрезанным морщинами лицом. 

Мы, дети, смеялись над ним, брезгливо обходили стороной, когда видели его спящим. Когда он напивался, пахло от него … От иного бомжа амбре лучше. А вот жена была у него красивая.

Она почти всегда знала, что муж напьется и старалась караулить его. Находила, волокла домой. А на следующее утро, он чистый и опрятный шел на работу. Конечно, он не пил каждый день, но довольно часто.

Все изменилось в одночасье.

9 мая. Праздник.

Наша гоп компания сидит во дворе. Обсуждаем свои важные детские вопросы. И тут … Из подъезда выходит совершенно трезвый «пьянчужка» … В праздничном костюме …

Совсем недавно, в интернете увидел фотографию генералов КНДР. Наверняка многие видели ее, где у генералов даже на брюках медали и ордена. Не могу судить их, может это заслуженные награды.

Я специально отвлекся на это, для наглядности. У нашего соседа по дому наград было ненамного меньше. На пиджаке от самого верха и до самого низа, ткани не было видно от наград. И это были не медали «С днем рождения», «За заслуги перед … (сами можете подставить: друзьями, охот обществом и т. п.). Это были боевые награды!

Мы долго рассматривали их, а сосед стоял, смущался, краснел от нашего интереса, молчал. Вышла его жена и «спасла» мужа от нас. Взяла его под руку, и они пошли гулять.

С того дня, кто бы из нашего двора не увидел нашего соседа пьяным, валяющимся, звали друзей и, взвалив его на себя, тащили домой. Для нас было главным, что ОН заслужил это.

«Сосед».

В квартире на одной площадке с нашей, жил добрый, хороший человек. Любил свою жену и детей. Работал на льнокомбинате. Человек как человек. Таких много.

И только когда я подрос, случайно узнал о его участии в войне.

В первые дни войны он, в составе подразделения, оказался в окружении. Был ранен и попал в плен. Ну и что? Мало таких?

Таких – мало!

Несмотря на условия немецкого плена, он сумел выжить. Когда раны зажили, этот Солдат не смирился с пленом и бежал. Он не пытался, он делал! Побег не удался. Его поймали. Еще один побег – неудача.

И только в третий раз побег удался. Но какой ценой!

Фашисты, поимая, что беглец ушел далеко и может скрыться, отпустили собак с поводков. Стая овчарок, натасканная на то, чтобы убивать, бросилась в погоню за беглецом. Мог ли истощенный голодом пленный убежать от сильных псов?

Пока фашисты добрели до места, где собаки нагнали пленного, а охранники лагеря не спешили, псы рвали его плоть. Отогнав собак, солдаты, возиться со скелетом не стали, а от человека остались почти одни кости. Так и бросили в лесу. Зачем таскать труп?

Но сосед выжил. На почти мертвого беглеца, случайно, наткнулись партизаны. Думали труп. А медсестра отряда заметила, что он жив. Партизаны предложили его добить, чтоб не мучился. Жестоко? Может. Но это война. Иногда добить тяжело раненного куда милосерднее. Но медсестра настояла на том, чтоб его забрали. Сказала, что сумеет выходить. По ее словам, были бы кости, мясо – нарастет. И … выходила!

Потом были бои в отряде партизан, возвращение в регулярную армию … И мирная жизнь после ПОБЕДЫ.


Герой по разнарядке.

Эта встреча произошла случайно. В начале 90-х, меня послали в командировку в Смоленскую область. Я заселился в гостиницу. Администратора попросил, ко мне в номер никого не подселять.

Вечером, после работы, прихожу в гостиницу. Администратор виновато смотрит на меня и говорит, что ей пришлось подселить ко мне в номер жильца. Что делать? Подселила, значит подселила. И забегая вперёд, очень счастлив, что так получилось.

Захожу в номер. Две кровати, стол, два стула, две тумбочки – обычный номер тех лет. На кровати сидит пожилой мужчина, совершенно ничем не примечательный. На стуле около его кровати висит пиджак…  Пиджак как пиджак, если бы не одно но. На лацкане на красной муаровой колодке простая золотая звезда. Мой сосед – Герой Советского Союза.

Не буду описывать наше знакомство и тем более все его подробности.  Но в ходе разговора, я не мог не спросить о том, за что мой сосед по номеру получил высокое звание Героя. Вот что он рассказал.

Услышав мой вопрос, он усмехнулся:

- Случайно. По разнарядке….

- Как по разнарядке, - мягко говоря, я был удивлён.

- Да просто. Это было в конце войны, в Германии. В часть пришла разнарядка на присвоение наград. В конце войны это было в порядке вещей. Вот и наша часть получила разнарядку на Героя и ещё несколько наград. В общем, если честно, я ничего особо героического не совершал. Просто так получилось… Часть была на марше. Топали по дороге, а тут мне приспичило… Предупредил командира. Выскочил из строя и в кусты… Пока занимался своими делами, колонна успела довольно далеко уйти вперёд. Я знал, что дорога обходит рощу и поворачивает. Решил сократить путь и пошёл через рощу напрямик. В самой середине этого леска полянка. Я иду по ней и… проваливаюсь под землю! И прямо в большой схрон… Проморгался. В бункере полутьма, а наверху яркое солнце. А в схроне двадцать пять офицеров СС… Полупьяные, с автоматами… Я смотрю на них… Они – на меня… Автомат на груди, а толку… пока я его взведу и начну стрелять, они меня в сито превратят….  Ситуация. А фашисты – руки подняли, и кричат: «Гитлер капут! Них шлиссен!» Они не понимают по-русски, я – по-немецки. Кое-как они объяснили, что хотят сдаться, но боятся, что как только их увидят Русские солдаты, то сразу убьют, что было очень даже вероятно. Эсесовцев очень не любили, да ещё и с оружием… Вот они и решили в полном составе мне сдаться в плен, а я должен был их сопроводить до командования. Короче… Они помогли мне выбраться первым из схрона, вылезли сами, сложили все своё оружие и документы. Но возникла проблема, всё оружие я один поднять не мог, а вооружённые пленные… сам понимаешь. Но пленные сами быстро и обстоятельно решили проблему. На ближайшем хуторе конфисковали лошадь и повозку, сами загрузили её. Меня бережно посадили на козлы, а сами выстроились колонной за повозкой. Так и двинулись догонять мою часть. Вот свои меня чуть не убили… Просто замыкающие в первую очередь увидели немцев… Ох, как же я орал, что я свой, а фашисты мои пленные… Слава Богу! Все закончилось хорошо…. Вот за пленение двадцати пяти офицеров СС, мне и присвоили звание Героя..».

Ни добавить, ни убавить…

ЧЕЛОВЕК, ВОИН, который прошёл ВОЙНУ и остался ЧЕЛОВЕКОМ – что может быть выше этого? Да о своём подвиге он рассказывал с юмором.

Именно такие ЛЮДИ и составляют ГОРДОСТЬ и СИЛУ РОССИИ!

      


Владимир Пастернак       «Прости, Петрович»


 - А это ты, Петрович? Давненько не было.

   Как всегда, он зашел с чёрной, затёрханной хозяйственной сумкой, из которой торчали две донки*.

   - Хворал я маленько, легкие застудил. В сорок третьем сутки в холодной воде просидел и ничего, а тут...

   - Слышал я про твои ночные приключения.

   - Шо, СашкО мой растриндел? Небось, лодку запретил давать? Так я без лодки порыбачу. Вон с мостика брошу доночки, бычков потаскаю.

   - Никуда твои бычки не денутся, садись, рассказывай.

   - А шо рассказывать, если ты уже всё знаешь? Встал отлить, лодку шкивануло, ну и я, бултых...Мне не впервой за бортом полоскаться. Первый раз в Империалистическую, будь она не ладна. Я тогда на линкоре «Императрица Мария» матросом служил. Пошел в гальюн*, а тут, как бабахнет...в  общем, я свою надобность уже в воде справлял. Много братвы утонуло, а мне повезло.

   - Петрович, ты давай не увиливай, байки твои морские я уже все наизусть знаю, ты мне лучше скажи, кто тебя в этот раз спасал.

   - Кто-кто? Пацаны. Байдарки вышли на тренировку в 8 утра...

   - Так ты всю ночь до восьми утра на лодке висел?! А вылезти не пробовал?

   - Как не пробовал? Всю ночь только и делал, что пробовал.

   - Ну, ты даешь! Слава Богу, вода сейчас не холодная.

   - Водичка-то не холодная, да только воспаление схватил. Двухстороннее.Знаешь,как меня СашкО ругал за то, что сразу не поплыл к берегу. Для меня полмили – как фокстрот для тёти Цили.

   - Так чего же ты полоскался всю ночь?

   - А лодка?! Лодку значить бросить и скоренько спасать свою жопу?

   - Лодку, Петрович, списать можно, а таких ценных кадров, как ты, раз-два и обчёлся.

   - Мне Сашко то же самое сказал, только маленько покруче. Ладно, давай чайку по десять капель глотнем и пойду рыбачить.

   Чайком Петрович называет крепчайший самогон, настоянный на ореховых перемычках.

   - Закусь у меня - сам знаешь какая, - Петрович высыпал на газету десяток сушенных бычков, - ты чисть, а я разолью.

   - Ишь ты, какие пузатые!

   - Это у меня «мартовичок» задержался. Полнёхоньки икры!

   - Ладно, Петрович, за что пить будем?

   - Мы что первый раз с тобой чаевничаем? За братиков моих, за морячков.

   - За моряков!

   Мы выпиваем, не чокаясь, и я вижу, как у Петровича начинают влажнеть глаза. Сейчас снова будет рассказывать про «Императрицу Марию» или про то, как его в Отечественную немецкая подводная лодка торпедировала. Но он молчит.
И я молчу, смотрю на этого сухого, просоленного и обветренного всеми ветрами старика и думаю о том, сколько процентов правды в его байках. Ну, не может один человек столько пережить и столько успеть! Что-то здесь не так. И Александр Иванович, внук его, он на водной станции «Авангард» самый уважаемый тренер, тоже предупредил, чтобы я ни в коем случае не выдавал деду лодку. А еще сказал, чтобы не слушал его байки. Так и сказал: «Не пей с дедом, он, когда выпьет лишку, таких баек тебе понарассказывает, Джек Лондон отдыхает». СашкО любит деда, но его раздражает, что он «вечно здесь ошивается», ну и, конечно, «чаепития» в боцманской...

   - Петрович, очнись! Ты как на флот попал?

   - Сам же говоришь, что слышал сто раз мои байки.

   - Ничего, послушаю в сто первый.

   - В  14-ом мы с отчимом уголь возили в порт, он кочегаром на паровозе был, а я у него - вроде помощника. Однажды пока уголь сгружался, я тайком на турецкий пароход залез. У меня давно мысля была сбежать в Стамбул, я даже кулек сухарей за пазухой носил, на всякий пожарный. Пробрался я на «турка» на этого и закопался в угольной яме. Не знаю, сколько я просидел там, может сутки, а может, двое...Сухари кончились, а мне пить охота, хоть помирай. Ну, я и вылез оттуда. Кочегары турецкие, как увидели меня чумазого, аж лопаты побросали. Притащили к капитану, сидит жирная турка и лыбится. Даже попить не дали, заперли в трюме до самого Стамбула. В Стамбуле меня турчина своему приятелю продал, тоже капитану. Так я попал на контрабандистскую шхуну.
 
   - А сколько тебе было?

   - Шестнадцать. Вот так и началась моя морская жизнь. Год юнгой отходил, а потом тюрьма. Поймали нас с контрабандным грузом. Мы в Одессу чулки шелковые и табак гнали, а назад – оружие. Вот нас и сцапали...Ты фонарик мне еще не стырил?

   - Будет тебе фонарь, не торопи. На следующей неделе схожу к путейцам, там у меня кореш работает.

   - Только, гляди, чтобы он, как у стрелочников был!  С ним рыбачить ночью – одно удовольствие. Ладно, пойду на мостик.

   Петрович вышел и забыл свою сумку с донками, хватаю и бегу догонять.

   - Ты куда собрался, рыбак хренов?! Может удочки возьмёшь?!

   Петрович хитро улыбается.

   - Я это специально, чтобы ты проводил старика, а то споткнусь ненароком. Жди этих спортсменов!

   Мы останавливаемся на краю мостика и он долго шарит в сумке.

   - Всё, отрыбачил, пошли дальше чаевничать! Банку с червями дома оставил.

   - Ну, ты даешь! Дам лопату, копни речного.

   - Да я, если честно, и ловить-то не очень сегодня настроен. Справа, вот здеся еще побаливает.

   Мы возвращаемся в боцманскую, Петрович достаёт початую бутылку. Тем временем я выуживаю из холодильника два вареных яйца и кусочек ветчины. Сейчас с нас можно писать картину «Рыбаки пьют чай». Стоящие у стены вёсла, куча канатов и якорей, спасательные жилеты...

   Работаю я на железной дороге, водно-спортивная станция «Авангард» - моя летняя подработка, дежурю пару раз в неделю, выдаю лодки, подновляю краской номера.

   - Ты бутылку убери со стола, а то, не дай Бог, Сашка твой зайдет или начальство.

   - Сашка уехал со своими на соревнования.

   - Э-эх, серьёзный у тебя напиток, Петрович! Давай, трави байки.

   - Не надоело? Ладно, давай про Врангеля расскажу.

   - Про Врангеля я уже сто раз слышал.

   Эту байку Петрович мне уже рассказывал и я помню всё наизусть. Когда они гнались на канонерской лодке за Врангелем, а тот смотался из Севастополя на крейсере «Адмирал Корнилов»...

   - Расскажи лучше, как тебя фриц торпедировал.

   Из всех морских баек Петровича эта более-менее смахивает на правду.

   - Слушай, если не надоело. Наш эсминец  сопровождал караван, а фрицы сидели на дне, ждали. Первая торпеда в кормовой отсек попала, я уже в воде был, когда вторая подошла, я её своими глазами видел, подо мной прошла. Нас со всего экипажа человек сорок до камышей доплыло. А вода не то, что сейчас. Градусов 14, не выше. Повисли на камышах и дрожим, а фриц с берега бьёт по нам из минометов. Вечером осветили, суки, ракетами и молотят без перерыва. Сижу, как жаба в красной водице, почти всех братишек побил фриц. Ну, думаю, хоть так, хоть так помирать...
Полез на берег, а ног не чувствую, омертвели ноженьки. Ползу вдоль берега, гляжу - впереди ещё морячок с нашего эсминца, ещё один... Нас со всего гвардейского экипажа семеро выползло к своим. Потом в госпитале ещё четверо Богу душу отдали...

   - Давай, хлебнем за братков моих.

   Мы пьем за моряков, а потом долго молчим. Петрович провалился в какие-то свои воспоминания, а я подумал о фонаре: «Обязательно схожу к путейцам. А ещё нужно поговорить с Александром Ивановичем, когда он вернется с соревнований, не нравится мне Петрович, не долечили старика.»

   Через неделю я притащил на «Авангард» новенький железнодорожный фонарь. Увидел Александра Ивановича и с радостной улыбкой пошел навстречу.

   - Как выступили?

   - Как всегда. Я до конца не был, пришлось вернуться.

   - Вот, передайте деду с наилучшими пожеланиями.

   - Что это?

   - Фонарь для рыбалки.

   - Отрыбачил дед, вчера похоронили.

   Я растерянно стоял на берегу с железнодорожным фонарём в руке и от досады, что не успел, хотелось зашвырнуть его подальше в воду.

   Прошли годы, я уже стал забывать водно-спортивную станцию «Авангард», но однажды забрёл в Музей Судостроения и Флота. Шёл между экспонатами, останавливаясь подолгу возле макетов парусников и боевых кораблей Черноморского флота. И тут сердце мое ёкнуло, гляжу и не верю своим глазам. Глядит с фотографии на меня Петрович, только молодой и красивый, а рядом форма висит морская с орденами и медалями, кортик... читаю о подвигах его, как будто, он сам мне в который уже раз рассказывает свои "морские байки", глотаю слёзы, а губы шепчут: "Прости, Петрович".
 
донка* - короткая удочка для донного лова.
гальюн*- туалет на судне.



Андрей Штин                «Поцелуй со смертью»


 Эта история произошла со мной в июне 2002-ого года. Я сидел на лавочке в тихом сквере и, наслаждаясь тишиной и одиночеством, читал журнал про советскую авиацию времён Великой Отечественной войны. К скамейке подбежали два мальчика в возрасте четырёх-пяти лет и своими шалостями стали отвлекать меня от чтения. Вслед за ними подошла молодая пара с человеком преклонных лет, опирающимся на трость. Супруги, к моему удивлению, попросили меня присмотреть за ним и за их детишками. Не имея пути к отступлению, я согласился, но уже через пять минут пожалел, что так легкомысленно взял на себя обязанность по присмотру за маленькими «чертенятами».

    Как только их родители удалились по своим делам, дети не на шутку разыгрались. Чтобы успокоить их, пришлось изрядно постараться, и, наконец-то, мне это удалось. Я пообещал рассказать интересную историю, если они перестанут хватать гуляющих в парке кошек, пытаясь оторвать несчастным хвосты, и спокойно сядут рядом. Их дедушка, дав слово подарить неугомонным сорванцам каждому по котёнку, помог мне усадить «молодое племя» на скамейку.
    - Ты историей авиации увлекаешься? - спросил он меня.
    - А почему вы спрашиваете?
    - Пока ты тут с моими «разбойниками» разбирался, я глянул, что ты читаешь, - новый знакомый указал на мой журнал.
    - Если вы обратили на это внимание, скажите, что вы об этом думаете? Мне интересно ваше мнение, - попросил я, надеясь, что он "пойдёт мне навстречу".
    - Хорошо, расскажу тебе кое-что из своего прошлого, вижу — ты парень неплохой, - ответил пожилой человек, глядя на то, как я опять поймал ребёнка, пытавшегося лишить жизни очередную проходившую мимо кошку. Он попробовал начать свой рассказ, но внуки-непоседы всё равно мешали своим шумом и беготнёй. Чтобы утихомирить их, пришлось сходить в ближайший киоск и купить каждому по мороженому. Лишь после этого малыши угомонились и, наслаждаясь вкусом лакомства, больше не перебивали нашу беседу.

                ***

    Мой новый знакомый встретил войну молодым лётчиком-истребителем и уже в первых воздушных боях, быстро набираясь опыта, научился отправлять немецких «стервятников» в землю. Их авиационный полк, понеся тяжёлые потери в первые дни войны, сохранил свою боеспособность и исправно «портил кровь» немецкому «Люфтваффе» в небе Украины. Я попросил рассказать что-нибудь интересное из того, что больше всего запомнилось. Задумавшись на какое-то время, он помрачнел лицом и сказал:
    - Был один такой вылет в сентябре 41-ого, который я запомнил на всю жизнь. После первых дней войны и тяжёлых потерь не у всех оставалась вера в победу, но, несмотря на это, все дрались отчаянно! Ведь отступать никому не хотелось, да и было просто уже некуда.

    Любое боевое задание было тогда для наших пилотов игрой со смертью. Немцы имели полное превосходство в небе, и каждый советский лётчик понимал: даже простой обычный вылет мог стать для него последним. Однако уничтоженные самолёты противника укрепляли веру в нашу победу и придавали силы для борьбы. Тяжелее всего  было наблюдать с высоты бои, идущие на земле. Имея свои строго определённые цели, пилоты не всегда могли поддержать наших бойцов с воздуха, но всегда старались сделать своё появление в небе заметным и знаковым, чтобы воодушевить советских воинов на борьбу с противником! Ничто не возвращало солдатам, ведущим тяжёлые бои на земле, веру в победу так, как сбитый у них на глазах и объятый пламенем немецкий самолёт!

    Мой собеседник рассказывал о боях в небе Юго-Западного фронта и о том, как они с воздуха наблюдали всю трагедию гибели наших войск под Киевом в сентябре 1941-ого года. К 14 сентября немцы замкнули кольцо, и в «котле» оказались части 5-ой, 21-ой, 26-ой и 37-ой армии. Не имея никакой возможности помочь окруженным частям, истребители с красными звёздами иногда просто «проходили» на небольшой высоте над головами солдат, чтобы своим появлением в небе хоть как-то поддержать их боевой дух!

    В один из таких дней моего рассказчика отправили на воздушную разведку и аэрофотосъёмку позиций. Иногда прижимаясь вплотную к земле и уходя от встречи с немецкими истребителями, он, несмотря на неоднократный обстрел самолёта с земли, успешно выполнил задание и взял курс на свой аэродром. Главной задачей для лётчика в тот момент было доставить по назначению отснятые фотоплёнки. Пролетая над одной из дорог, он заметил странную колонну советских автомашин. Неизвестная часть на грузовиках следовала из окружения в сторону сближения войск противника с нашими войсками. Его смутило, что машины шли открыто, даже не пытаясь маскироваться.

    Выбрав площадку для посадки в поле возле дороги, мой рассказчик ещё раз «прошёл» над грузовиками. Солдаты в кузовах приветствовали его взмахами рук, и он пошёл на посадку. Когда его И-16 приземлился, колонна остановилась. Было странным, что никто даже и не собирался к нему подходить. Убрав тягу винта своего «ишачка», мой герой не стал глушить двигатель, оставив его работать на низких оборотах. Отстегнув лямки парашюта и выбравшись из кабины, он направился к колонне машин странной неопознанной части.

    - А вас не насторожило, что никто из офицеров не вышел вам навстречу? – спросил я, внимательно слушая его рассказ.
    - Конечно, насторожило, поэтому я и оставил двигатель самолёта работающим, и, шагая по полю, приготовил пистолет к бою, - ответил мой собеседник. Задумавшись на минуту и переживая всё заново, он добавил:
    - Я совершил тогда большую глупость: если бы меня убили, то отснятые мною плёнки не дошли бы до командования. И уже другому лётчику пришлось бы также в одиночку рисковать машиной и своей жизнью ради этих снимков, которые в результате сложившийся обстановки на фронте нужны были в тот момент как воздух.

    Осознание своей ошибки пришло к моему герою намного позже, а тогда он просто шёл к грузовикам, стоявшим на дороге, с целью выяснить, что это была за часть. Когда до машин оставалось не больше двадцати метров, до него донёсся крик из кузова одного из грузовиков: «Беги, это немцы!». Я заметил, как рассказчик вздрогнул, вспомнив те минуты. И я тоже, потому что слушая всё это, почувствовал себя на его месте и в той реальности. Услышав этот крик, он, спотыкаясь и падая, рванул к своему самолёту с такой скоростью, какую только смог развить на том поле. И эти падения спасли ему жизнь, потому что из машин по нему открыли огонь.

    - Как же они не попали в вас? – спросил я, снова поставив себя на его место.
    - Не знаю, может, то наше русское поле, сама русская земля помогла мне тогда! Когда я спотыкался и падал, то пули проходили мимо. Мне повезло: у тех диверсантов не было автоматического оружия. Они были одеты в советскую форму и вооружены соответственно экипировки нашей армии того времени: «трёхлинейками», винтовками Мосина, - ответил он.   

    Слушая всё это и представляя себя на его месте, мне самому стало страшно даже на этой скамейке! Я услышал визг пуль, пролетавших мимо меня, прочувствовал весь ужас того, что могу и не успеть добежать до самолёта... Но мой герой, к счастью, успел! Вскочив в кабину, он дал газ, и его «ишак», разгоняясь, запрыгал по полю. Набирая высоту, самолёт разминулся с верхушками деревьев на окраине поля буквально в считанных сантиметрах, но всё-таки взлетел. Взяв курс на свой аэродром, мой рассказчик почувствовал, как рукав лётной куртки внезапно потяжелел от крови, и левая рука перестала его слушаться. Всё-таки одна из вражеских пуль догнала его в том поле!

    Теперь даже дети, уже съев мороженное, молчали и внимательно слушали его, разинув рты.

    - Больше всего я боялся, что могу потерять сознание и не долететь до аэродрома. Ведь сделанные мною снимки и данные аэроразведки были на вес золота, - сказал пожилой человек, утерев внезапно набежавшие скупые слезы. И в самом деле, ему в тот день здорово повезло: у него, раненного, хватило сил долететь и приземлиться на своём аэродроме. Когда он доложил о результатах полёта и передал отснятые плёнки, его тут же отправили в госпиталь. К счастью, он был легко ранен в левую руку и, пройдя курс лечения, мог вернуться назад в строй. В госпитале моего героя навестил комиссар полка и сказал, что ему тогда очень сильно повезло.

    В тот вылет моему новому знакомому выпало неоднократно «целоваться со смертью». В корпусе самолёта насчитали свыше тридцати пулевых отверстий. Было чудом, что ни одна из пуль не повредила узлы управления самолётом, и ему вообще удалось взлететь с того поля. В районе проводимой им разведки немецкие истребители сбили в тот день четыре бомбардировщика, летавших без прикрытия. Для моего собеседника было большой удачей, что он не повстречался с немецкими асами! Его одиночный И-16 стал бы для них лёгкой добычей. Комиссар рассказал, что те солдаты в советской форме в наших грузовиках оказались переодетыми диверсантами из немецкого элитного подразделения «Бранденбург 800», и, если бы он не обнаружил их тогда, они могли бы натворить много бед в расположении наших войск. Благодаря своевременно доставленной информации, их вовремя локализовали и уничтожили. 

    Слушая его захватывающую историю, я "проживал" всё, о чём он рассказывал. Особенно меня поразили слова ветерана о том, что ему, как лётчику, было бы обидно погибнуть от рук тех диверсантов на земле, а не в воздушной  схватке! Во время последующих боёв он сбил шестнадцать немецких самолётов, падение которых было подтверждено с земли и записано в счёт его личных побед. Помимо этого, за ним числился не один десяток групповых побед, когда было невозможно установить, кто именно из лётчиков, ведущих воздушный бой, отправил врага в землю. Но это, по его словам, было тогда не так уж и важно. Важно было, что фашистские «стервятники» навечно остались в нашей земле, которую так хотели захватить!

    Во время одного из воздушных боёв в июне 1944-ого года, прикрывая  штурмовики Ил-2, мой рассказчик снова был ранен, на этот раз тяжело. Едва не потеряв сознание и с трудом дотянув до наших войск, он кое-как посадил подбитую машину в поле, где подоспевшие на помощь пехотинцы помогли ему выбраться из самолёта и переправили его в госпиталь. Там вынесли страшный приговор: лётчику-истребителю придётся забыть о небе из-за последствий своего ранения. Оправившись от него и пройдя весь курс лечения, он мог ходить только опираясь на трость.

    Однако моему герою всё-таки удалось остаться в авиации, хотя и на земле. Этот мужественный человек обучал молодых курсантов авиационного училища, преподавал теорию и тактику воздушного боя, передавая новичкам свой боевой опыт. И хотя к тому времени ситуация в наших воздушных силах была уже не настолько драматичной, как в 1941-ом году, бои в небе шли не менее тяжёлые. Несмотря на то, что и с немецкой, и с нашей стороны появились уже новые модели самолётов, его уроки и опыт помогали молодым лётчикам одерживать воздушные победы над фашистами. И когда 9-ого мая 1945-ого года объявили, что эта страшная война наконец-то закончилась, он не мог сдержать своих слёз! Эта победа была и его победой.

                ***
    Нашу беседу прервали его родные. Вернувшись, они поблагодарили меня за помощь. Прощаясь со своим собеседником, я спросил его имя. Звали моего нового знакомого Николай Иванович Булдаков. Теперь, каждое 9-ое мая, я с теплом вспоминаю ту встречу и, мысленно поздравляя его с этим праздником, желаю ему долгих лет и крепкого здоровья! Ведь благодаря таким людям как он, прошедшим сквозь огонь той страшной войны, и, несмотря ни на что, победившим в ней, мы живём сейчас в сильной независимой стране. Честь и слава им!
   
27.03.2016




Сергей Тюнькин           «Медаль за отвагу»


Как – то в начале осени я возвращался с дачи. Был будний день, и в электричке пассажиров немного. Я сел в середине вагона у окна. Лукошко с грибами поставил возле скамейки. Напротив  меня сидел седой мужчина преклонных лет, в отутюженном черном костюме, и новых ботинках – видно было, что обуты они в первый раз. Он был занят разгадыванием кроссворда. Когда я сел, мужчина оторвался от своего занятия, и внимательно посмотрел на меня. Тут только я заметил у него на лацкане пиджака звезду Героя Советского Союза, а под ней несколько рядов орденских планок.
       - Ух, ты, какие красавцы! – сказал он, указывая на лукошко. – Говорят, в этом году много грибов? 
      - Много, - ответил я. – Даже восемь белых нашел.
      - А я, вот, почитай, в самом лесу живу, а сходить все никак не соберусь.
      Мы разговорились. Вместе разгадывали кроссворд. Перешли на другие темы.
      Я, конечно, видел  Героев Советского Союза, но только издалека, и то, в основном по телевизору,   а вот так, что бы как сейчас, разговаривать – в первый раз.
      - Извините, - не выдержал я своего любопытства, - а за что вас наградили званием Героя? На войне?
      Он на минуту задумался, потер лоб ладонью:
      -На войне. Где же еще?  Будь она неладна.
      - А за что? Если не секрет, конечно.
      - Да какой секрет? Сколько времени уже прошло.
      Было видно, что мой попутчик волнуется. Он сложил газету, затем опять зачем то развернул.
      - Сколько лет уже прошло, а спокойно не могу вспоминать об этом. Собственно говоря, все началось вот с этой медали, - он показал на голубоватую планку. – «За отвагу». Мне она дороже всего. И если бы не было ее, то не было бы и этой звезды, да и вообще вряд ли я бы сейчас здесь сидел.
      Война началась, когда ее никто не ожидал. Мне за неделю до этого семнадцать лет исполнилось. Я в колхозе работал после восьмилетки, здесь, под Москвой. И сейчас там же живу.
      Сразу же объявили мобилизацию, мужиков всех по забирали, товарищей моих, кому по восемнадцать и больше было – тоже. Мы с другом одногодком несколько раз ходили в военкомат – не берут. Молодые, говорят, успеете еще. Какой там успеете? Друзья уже вовсю воюют, а мы чем хуже? Семнадцать лет. Пацаны еще совсем были. Романтика в голове, подвиги там всякие. Лишь бы на фронт попасть, а там мы вдвоем всех немцев разгоним. 
      А положение, между тем, складывалось все хуже и хуже. Фашисты рвались к Москве со страшной силой, не жалея никого и ничего. Фронт сам приближался с каждым днем.
      Взяли и нас, в конце концов, с товарищем. Как я рад был! Прибежал домой, кричу: «На войну берут. Ура!»
      Мать, конечно,  в слезы, вцепилась в меня:
      -Не пущу!
      Проплакала всю ночь. Но на утро собрала узелок со всем необходимым.    Благословила:
      -Иди! Что же теперь поделаешь? Время такое.
      Бабушка, плача, перекрестила, повесила на шею крестик. Я не стал перечить, хотя был комсомольцем и ярым безбожником.
      Собрали нас всех мобилизованных в районном центре. Недели три, наверное, маршировали мы с деревянными винтовками, ползали по грязи – изучали тактику. Но чему можно научиться за такое короткое время?
      Немцы подошли, тем временем, совсем близко, в двадцати километрах уже были от нас. Фронт сам к нам пришел. Нашу роту направили на передовую. Все такие же, как я, может чуть постарше. Мы с другом в одном отделении были. Окопались, лежим, ждем противника. А они появились совсем не оттуда, откуда их ждали. Из лесочка с фланга, выскочили танки с пехотой, и давай нас из пулеметов и пушек расстреливать. Нас то и поставили здесь, потому, что на этом направлении неприятеля никто не ожидал.
      На нас, не нюхавших пороха, пацанов, наступали  матерые фашистские головорезы, прошедшие до этого всю Европу.  У них танки, пулеметы, а у нас всего три гранаты на всю роту, да и теми никто толком пользоваться не умел.
      Что здесь началось! Как вспомню – до сих пор в дрожь бросает. Рев моторов, взрывы, стрельба, свист пуль, крики раненных… Ужас!  Просто ад, какой-то.
Ох, и драпанули мы тогда. Я в том первом бою так ни разу и не выстрелил. Потери были огромные – больше половины убитых и раненых. Товарищ мой тоже погиб. Снаряд между нами разорвался – мне хоть бы что – не царапины, а его – в дребезги…
       Остановились мы только километрах в пяти от места боя. Хорошо, что кроме нас там были другие части поопытнее – остановили врага.
       Но со мной в том бою что-то случилось. Морально сломался, а это гораздо страшнее, чем физически. Как идти в атаку – перед глазами товарищ встает погибший. Взрыв снаряда! И все – ничего с собой не могу поделать. Кажется, вот только выскочу из окопа, и сразу меня убьют. Так один раз и остался в траншее. Все в атаку пошли, а я сижу на дне окопа, ругаю себя последними словами, а высунуться боюсь. Едва за эту трусость под трибунал не попал. Время было очень суровое.  Законы военного времени. Сам понимаешь – цацкаться было нельзя. На первый раз меня простили по молодости.
      Хоть под трибунал и не попал, но я свое малодушие никак преодолеть не мог.
      Как то в очередном бою команда: - «Приготовится к  атаке!» А я сижу в окопе и ною:-«Сейчас меня убьют». Самому противно, но ничего поделать с собой не могу.  Все готовятся к бою, нервы до предела напряжены, вот - вот команда «В атаку!», а тут я еще скулю, раздражаю окончательно.
      -Да заткнись ты, наконец! – кричат на меня.
      Взводный подошел, говорит двум солдатам:
      - Возьмите этого «героя» – как в атаку пойдем – вытолкните из окопа. Да, смотрите, чтобы назад не побежал, а то в штрафбат попадет – на роту позор – не смоешь потом ни чем.
      Взяли меня под руки, подняли с колен, потащили к краю траншеи.
И тут во мне обратный перелом произошел!  «Да что же это такое? Враг пришел жестокий и беспощадный. Топчет нашу землю, грабит, убивает, насилует… Друга моего убили. В деревне нашей фашисты, и неизвестно, живы ли мои родные. А меня, как последнего труса вытаскивают  из окопа защищать родную землю, потому, что сам боюсь и носа высунуть. Да ух лучше умереть, чем такой позор принять!»
      Перевернулось во мне все. Вскипела злоба не только на врагов ненавистных, но и на себя труса малодушного. Оттолкнул я тащивших меня, выскочил из окопа и побежал вперед. Будь что будет! Убьют, так убьют. За Родину, за русскую землю и умереть не страшно!
За мной все по выскакивали не дожидаясь команды. Отбили немцев, на несколько километров отогнали.
      А за этим боем комдив с командного пункта наблюдал – командир дивизии.
- Позвать, - говорит, - ко мне того героя, который за собой всех в атаку повел. Если, конечно, живой остался.
В роту к нам  прибежал адъютант комдива:
      -Иди, - говорит, - тебя командир вызывает.
      Прибыл в штаб. Докладываю. По уставу полагается руку к головному убору прикладывать, а я шапку и каску потерял в бою. Руку то приложу к непокрытой голове, то опущу. Доложил, наконец, что рядовой такой - то, такой-то роты, по вашему приказанию, прибыл.
      Комдив подошел ко мне, высокий, пожилой, с седыми усами. Под глазами мешки темные. А я стою, всхлипываю, слезы на глаза накатили.
      -Ну вот, тоже мне герой!
      -Товарищ  начальник  я сейчас… Я только что человека убил.
      -Человека?! Командир дивизии взял меня руками за плечи, встряхнул. – Нет, ты убил не человека!  Ты убил врага, ты убил фашиста. Их к нам никто не звал. И они сюда пришли не в гости. Если бы ты не убил его сейчас, то завтра бы он убил тебя, твоего отца, брата или сестру. Ты спроси у своего командира, -  комдив  кивнул в сторону стоявшего тут же комбата, - что они сделали с его семьей, почему он поседел в тридцать пять лет? Так -  то, герой. А пока вот. – он достал из коробочки медаль, и прикрепил мне на шинель. – Носи, заслужил. И не давай врагам спуску.
Я прошел потом всю войну, победу встретил в Венгрии, на Ьалатоне. Имел награды и повыше. На Днепре удостоили звания Героя Советского Союза. Но эта первая медаль для меня дороже всего.
       - Извините, а на Днепре за что вас наградили? –  все-  таки поинтересовался я.
       -Ты знаешь, как ни - будь в другой раз расскажу. Да мы уже и приехали.
Я так увлекся, слушая рассказ моего попутчика, что и не заметил, как электричка въехала в Москву.
       На перроне мы простились. Он пошел на остановку автобуса, а я долго еще смотрел ему в след.




Юрий Кутьин                «Рисуют мальчики войну»


В детстве в деревне с развлечениями было не богато. Помню, как-то после старших сестёр школьниц мне достались цветные карандаши  и рисовальный альбом. Отсюда и началось тогда  моё увлечение рисованием. А что рисовали в то время мальчишки, ну, естественно, войну. И рисовали так, как им хотелось.
Это сейчас мы думаем, что о войне понимаем всё. А вот в 60-ые годы, хорошо это помню, у меня, 6-8-милетнего пацана, было двойственное восприятие войны: с одной стороны, по "ура-патриотическим фильмам", названия которых стёрлись, где наши доблестные воины в хвост и гриву шутя лупили глупых немцев. По ним война мне тогда казалась очень, очень далёким прошлым и едва ли не увлекательным, опасным, но приключением. Казалось, на войне можно было запросто насовершать подвигов, наполучать орденов.
И это, безусловно,  находило отражение в тех детских героических рисунках.
Но уже тогда были моменты, когда война виделась другими глазами. Даже  по случайным, между делом, репликам взрослых (ох, не дай Бог), замечаниям (кому война - кому хреновина одна), которые были непонятны мне, мальцу, и потому западали в душу и требовали ответа.
     Сейчас сам понимаю, что 15 послевоенных лет для тех, кто прошел войну, - не срок. И по каким бы праздникам тогда ни собирались взрослые, их разговоры всегда переходили на войну. Да чего греха таить, собирались мужики не только по праздникам - на фронте "наркомовские сто грамм" сделали из мужиков людей выпивающих, и не всегда их лексика была нормативной, а темы разговоров приемлемы для детей. Нас, мальцов, поэтому отправляли погулять, но я незаметно забирался под высокую кровать с никелированными шариками и, лёжа на животе и  черкая цветными карандашами что-то в рисовальном альбоме,  слушал и наблюдал за происходящим  сквозь дырки узорчатого подзора, пропуская мимо ушей всё, что было не о войне. И впитывал только разговоры о войне подвыпивших мужиков, которым всего-то было тогда по сорок с небольшим.
    А они, простые работяги, шоферы, трактористы, вальщики леса, пилорамщики, из которых в обычное время о войне и слова не вытянешь, выпив, становились разговорчивей, вспоминали кто где воевал, звучали имена известных генералов, названия фронтов... Когда захмелеют, тут уж эмоции через край: и кулаком по столу, и, бывало, рванув  на себе ворот рубахи, заплачут с надрывом,  то ли от вина, то ли от воспоминаний...Вспоминали захмелевшие мужики и о личном, самом сокровенном. Я погружался, утопал в этих рассказах. А неумелая детская рука торопилась зафиксировать эти картины в альбоме... Плен, концлагеря, гибель сослуживцев, огонь по своим… и много-много всего, о чём говорили мужики. Вплоть до обид на послевоенную несправедливость: "Я с первых дней на войне. Раненый,остался в окупации, два года по концлагерям, и сейчас с неснятой судимостью за это, а ты призвался в апреле 45-го и в боях то не успел поучаствовать, а как участник ВОВ все льготы исправно получаешь".
Эти разговоры были совсем не похожи на причёсанные рассказы застёгнутых на все пуговицы, с кучей юбилейных медалей на груди, ветеранов на праздничных школьных утренниках. Та лихость и книжная заученность, с какой приглашённые ветераны рассказывали о своём участии в войне, вызывали странное чувство. Не было в их рассказах той доверительности и откровенности, как в словах мужчин за столом.
    И здесь мужчины рассказывали о том, как воевали, и понимаю сейчас, что и приукрашивали, и привирали, но делали они это без какого-то умысла, искренне и простодушно, "со слезами на глазах". И верилось, что всё именно так и было. Ведь они больше говорили не о своих подвигах, хотя у всех медали, ордена и не только юбилейные, а говорили о том, как уже на второй день войны испытали жуть бомбёжки и обстрела с немецких самолётов, когда «хотелось, как жуку зарыться по-глубже в землю, чтобы не слышать вой, безумные крики, не видеть разорванных пополам лошадей и людей.» Как 6-го августа приняли первый бой с наступающими немцами. В бою полк потерял 85%(!) всего состава, но и противник здесь не прошёл, обошёл с флангов. Как выходили с боями из окружения под Киевом, а это было крупнейшее окружение в мировой истории войн. Из 522 тысяч наших бойцов вышло только 15 тысяч, в их числе и мой отец двадцати трёх лет от роду тогда. Как, встав вокруг костра, прожаривали бойцы на огне свои рубахи, а вши так и щелкали. Как прибывшие необученные новобранцы бегут в атаку толпой, а не цепью, и всех накрывает одной миной. О ровесниках 1918-1923 года рождения, убитых и пропавших без вести на войне. Как в наших вологодских вновь организованных лесопунктах вылавливали заметающих следы бывших предателей - полицаев, врагов народа, у которых «руки по локоть в крови», и дезертиров, годами отсиживавшихся в подвалах.
    Как валялись в забытьи раненые мужчины по госпиталям и по неделе не могли есть от боли. Потом, в общественной бане, куда меня брал с собой отец, я видел эти страшные военные раны и увечья на телах мужчин, вперемешку с татуировками. Помню, как, сидя намыленным в большом тазу, я спрашивал у отца, показывая, но не касаясь пальчиком шрамов на его плече: "Пап, больно?" Осмысливая всё это детским умишком, понимал, насколько тяжелые испытания выпали на долю этих мобилизованных и призванных, вспоминающих сейчас военные дни, мужчин. И я пытался рисовать всё это, в меру своих возможностей старался отразить это в рисунках,  получалось неумело, но, видимо, по-детски непосредсвенно  и это подкупало зрителей.. .
    Освещение под кроватью было неважное, свет проникал сквозь кружева подзора и проецировался на лист бумаги причудливым чередованием теней линий, кругов и других фигур. С известной долей воображения в этом переплетении теней на листе можно было увидеть всё что угодно. И я видел в этих светотенях всё, что мне в данный момент было интересно: от колонн войск на марше, рвущихся снарядов и стреляющих «Катюш», до ограды из колючей проволоки со сторожевыми вышками. Я пользовался этим, подрисовывал полосатую одежду к теням вытянутых овалов, которые становились для меня измождёнными лицами, и ясно видел уже шеренги узников концлагерей. Переворачивал лист, большие кружочки теней от подзора у меня становились колоннами танков. Дорисовывал башни со стволами – и получалась танковая атака. На другом листе - залп «Катюш», а здесь - госпиталь и т.д.
   Так, бывало, увлечёшься подобным рисованием, что заснёшь и не заметишь конца застолья. А когда потерявшие меня сестры допытывались, что я делал под кроватью, я показывал им свои рисунки. Но без теней подзора они видели одни каракули. А рисунки, которые я ясно видел, сохранялись в моей памяти. Они были очень похожи на  подобные рисунки о войне  детей, взятые из интернета,  и приведеные здесь...
    Помню, я был уже пятиклассником (под кроватью уже не прятался).
И собрались, как обычно, мужики - участники войны отпраздновать Победу.
Тогда, в 1965 году, по чёрно-белому «Рекорду» в 19.00 объявили первую в Советском Союзе Минуту молчания в память о не вернувшихся с той войны.
Услышав проникновенные, берущие за сердце, слова диктора и отсчёт метрономом минутного интервала, уже подвыпившие мужики притихли, потом без команды как один встали и застыли, и стояли кружком, глядя в стол заблестевшими вдруг глазами, и старались не смотреть друг на друга, чувствуя, что и у других ком в горле, и перехватило дыхание, и неудержимо дрожит подбородок, и судорожно кривятся губы от сдерживания рвущихся из груди сдавленных звуков. А бывший узник концлагеря к концу минуты совсем поник плечами и облокотясь на комод стоял, уронив голову лбом на кисти руки и плечи его вздрагивали в безмолвных рыданиях…
Эта картина потрясла меня. Я много раз пытался нарисовать «Минуту молчания» карандашами на бумаге. Отец, как-то увидев рисунок, сказал: «Эк ты нас схватил! Праслово...» Но мне не нравилось. Гримассы у мужчин получались смешные,  и узник не горевал, а  как-будто прилёг отдохнуть на комод… Много было вариантов «Минуты». Этот крайний, написанный словами, отец  уже не прочтёт.
После окончания той первой минуты молчания мужчины, не чокаясь, помянули не вернувшихся с войны и долго ещё продолжали молчать, смаргивая и хлюпая носами...
– Всё, мужики, хватит, не пью больше,–  сказал кто-то тихо, но решительно.- Сердце ни к чёрту, давит. Всё здоровье война забрала.
- А ведь там не болели, бывало, на снегу в шинелях спали – и ничего,- замечает другой,- шинель оторвёшь от льда, заправишься горяченьким от полевой кухни, примешь наркомовские от старшины,  и как огурчик снова.
- Это, как доктор объяснял, организм тогда мобилизовался, включил резервы, он брал в долг сам у себя. А сейчас подошло время платить по долгам, а платить-то и нечем. Кто изранен, кто в трудах надорвался, а кого и водка сгубила. Ветераны пачками уходят,- подключается ещё один.- Неужели и за Победу не выпьешь? Не помянешь погибших и ушедших?
- За Победу - это святое! Помирать буду, а за Победу пригублю. Вон как о нас теперь заговорили, слыхали: «Перед подвигом советского Воина-освободителя склоняет голову благодарное человечество». Пожить ещё охота, посмотреть на благодарное человечество.
– Ты прав,– поддержали остальные,– Победа это такое дело! Победа это важнее всего!!! И чем дальше, тем больше...
С того дня День Победы стал и для меня самым главным праздником.
Так, видя реакцию взрослых на события, слушая их рассказы и фиксируя это в рисунках, я уяснял, что война – это страшная беда для народа, это разрушения, осиротевшие голодные дети, смерти и ранения и постоянный страх за свою жизнь, и жизнь своих близких...  Такой я  и рисовал войну в дальнейшем.
Наш народ выстоял в этой беде и победил!
Низкий поклон всем, кто справился с ней.

РИСУЮТ МАЛЬЧИКИ ВОЙНУ. Песня
https://www.youtube.com/watch?v=nA61cZP5JME
                9.05.2015 - 5.05.2017



Александр Вера Измайловы                «Ангел милосердия»


События Великой Отечественной войны полны драматизма. В них переплетаются судьбы людей и трудные военные дороги. Сколько человеческих жизней отняла война, скольких  людей сделала инвалидами.
  Пересказываю для читателей журнала  историю о судьбе  необыкновенной женщины, сестры милосердия.  Сестрёнка… Так звал боец слабеющим голосом свою спасительницу, и она находила его в самом пекле огня, выносила с поля боя. В медсанбатах и прифронтовых госпиталях после ожесточённых боёв начиналась новая борьба за жизнь израненных бойцов. И когда сердцу ветерана не даёт покоя та далёкая война, он вспоминает наполненные состраданием глаза ангела милосердия, склонившегося над ним в ослепительном свете операционной прифронтового госпиталя…
     Ветеран войны Екатерина Филипповна Розова, хрупкая и улыбчивая. Такой она осталась в моей памяти, когда ещё могла ходить и разговаривать.  Во время нашей беседы  Екатерина Филипповна старалась не давать воли слезам, но глаза наполнялись ими, когда  начинала вспоминать о своей фронтовой судьбе.  По её воспоминаниям можно написать целую повесть…
    Катя Розова  после окончания школы, не задумываясь, поступила учиться в медицинское училище. Мечтала работать акушеркой в родильном доме и радоваться рождению новой жизни. Она никак не ожидала, что скоро окажется среди смерти и разрушения.
   В мае 1941 года пришла из военкомата повестка – в случае войны прибыть в военкомат в течение пяти дней…   А  уже 27  июня  1941 года  Екатерина рассталась со своими родными и близкими, с родным селом  Алексеево-Лазовским Ростовской области и прибыла в Ростов – на Дону, где разворачивался госпиталь № 1600. Она была назначена  на должность  операционной сестры. Так началась её военная судьба.
   Госпиталь был всё время  в пути: то эвакуация в заснеженную Сибирь, то опять в родную Ростовскую область.  Проезжая узловую станцию Лихая, Катя вместе с подругой сошла с поезда, чтобы набрать кипятка. Эшелон тронулся, и они опоздали. Расстроенные девушки смущённо отказались ехать в вагоне с красноармейцами идущего следом поезда и взобрались на открытую платформу этого эшелона. Внезапно началась бомбёжка. Взрывной волной девушек снесло с платформы…
   Катя долгое время лежала без сознания с сильной контузией и с раздробленной ступнёй правой ноги.  В таком состоянии её нашли жители станции и отвезли  на подводе в медсанбат. Но снова началась бомбёжка, и медсанбат был почти полностью разрушен.
  Среди развалин жители станции вновь нашли тяжелораненную Катю,  спрятали в подполе  и стали выхаживать. 
   Немцы оккупировали местность. Оставаться у  добрых людей было нельзя, чтобы не подвергать их опасности. Недалеко от станции жил дядя Екатерины Розовой, и ей удалось ночью перебраться к нему. В подполе его дома она провела почти целую зиму. Наконец территория была освобождена от немцев.
    Хотя нога Кати  срослась неправильно, и ходить было очень тяжело, она сразу прибыла в Красносулинский военный комиссариат  и оттуда направлена в госпиталь № 888267 на Украину. Это была Вторая гвардейская армия, где Екатерина Розова  служила до конца войны.
   После разгрома гитлеровцев под Сталинградом наши войска  продвигались очень быстро, освобождая родную землю. Однажды в госпиталь привезли тяжелораненного немецкого офицера. Он нужен был разведчикам как «язык». Немцу необходимы были срочная операция и переливание крови.  Главврач был против такой помощи – кровь нужна была раненым красноармейцам. Екатерина Розова вызвалась быть донором...
  Немецкий офицер был озлоблен, ругался «по-русски», но после операции присмирел и благодарно смотрел на Катю, которая ухаживала за ним так же заботливо, как и за другими ранеными.
  Он поправился, и его забрали работники НКВД.  А Екатерина Розова  никогда  не сомневалась в правильности своих действий.
 «Сестра милосердия не вправе выбирать, кому оказывать помощь, кому – нет, она обязана сохранить жизнь», - таково было  её мнение на все времена.
    Сколько жизней помогла сохранить эта хрупкая женщина, скольким стала ангелом-хранителем, сосчитать трудно. Фронтовая операционная сестра  Катя  Розова помнит их лица и не может забыть ощущение необычной жизненной силы, исходящей от красноармейцев. Даже тяжелораненые стремились скорее  вернуться на фронт.
   Особенно трудно было ей вспоминать тех, кого пришлось хоронить… Екатерина не могла забыть пятнадцатилетнего паренька, подобранного красноармейцами  в освобождённой от немцев украинской деревне. В госпиталь он попал с осколочным ранением после налёта вражеской авиации.
Катя провела возле его постели не одну  бессонную ночь. Он быстро и сбивчиво  по-украински говорил, что обязательно встанет на ноги, будет служить в армии мужественно и честно, обязательно отомстит  за своих родителей. Но не суждено было этому сбыться…
   А дальше были опять огненные фронтовые дороги. И сошлись они в последней точке  для  Екатерины в той далёкой войне – в Кёнисберге. В одну из весенних ночей рядом с госпиталем началась сильная стрельба. Первая мысль была у Екатерины: «Прорвались немцы! Надо защищать раненых».  Забежал  дежурный: «Победа! Победа!»
   Потом был парад Победы в Москве на Красной площади. Екатерину Розову откомандировали  из госпиталя для медобслуживания  участников парада. Со слезами гордости она смотрела, как складывались ненужным хламом фашистские знамёна перед Кремлём. В душе звучала песня мечты о мирной жизни. Возвращалась в госпиталь с надеждой на скорое увольнение. Но эшелон пошёл на Дальний  Восток…
   Опять страшная по жестокости война, опять раненые красноармейцы и … японские  военнопленные. И опять милосердные сердца русских женщин согрели своим теплом беспомощных врагов.
   Выдержав и это испытание, Катя Розова в декабре 1945 года вернулась домой. А в 1949 году волею судьбы снова  оказалась на Дальнем Востоке и вышла замуж  за военнослужащего, родила двух дочерей.
  Судьба складывалась нелегко, но ангел милосердия – Екатерина - по-прежнему выполняла свою миссию и долгие годы работала старшей медсестрой в детской больнице. У неё появились внучки и правнучка, унаследовавшая от прабабушки неунывающий характер. Именно её характер, считает Екатерина Филипповна, помог ей в трудные годы  бороться за продолжение жизни.



Александр Вера Измайловы                «В памяти - непокорённый Ленинград»


С ветераном Великой Отечественный войны Виктором Михайловичем Ворониным  мы встречались последний раз в 2005 году, В последующие годы о его судьбе, к сожалению,  ничего неизвестно, а  его военная судьба – оборона Ленинграда.
  Подвиг жителей города и его защитников, их мужество и выдержка восхитили весь мир, стали символом несгибаемой воли к победе. Сотни тысяч людей в течение девяноста дней  и ночей подвергались жестокому испытанию войны  - голоду…
    Помнить об этом мы должны всегда. Пусть нелёгкие судьбы ветеранов будут нам напоминанием.  Пересказываю рассказ одного из них.
    Виктор Михайлович Воронин родился в Астрахани. Подростком, вместе с родителями переехал на Дальний Восток. До начала войны успел поработать на рыбообрабатывающем комбинате, на острове Попова.
  В 1943 году восемнадцатилетним пареньком был призван  Ворошиловским (Первомайским) военным комиссариатом г. Владивостока. В часть он попал флотскую. Быстро сформированный эшелон пошёл на Балтику. Дальневосточников ждал Ленинградский фронт, который вместе с Волховским  с весны 1943 года перешёл  к активным наступательным действиям.
  По легендарной «Дороге жизни», пролегающей через Ладожское озеро  и соединяющей блокадный город и страну, тихоокеанцы прибыли во флотский экипаж на крейсер «Петропавловск». Виктор Воронин был зачислен в боцманскую команду.
   Крейсер «Петропавловск» был пришвартован напротив главных ворот Ленинградского порта и вёл огонь в районе Петергофа. Моряки были свидетелями, как голодные и измученные ленинградцы, несмотря на бомбёжки и обстрелы, ранним утром шли на работу к заводским станкам.      
Многие, ослабленные, не дойдя до места работы, падали и больше не вставали… Ленинградцы  умирали, как бойцы, отдавшие все силы для победы над врагом.
  В первое своё увольнение Виктор Воронин  решил посмотреть героический город, о котором он столько читал в школьные годы. Сослуживцы уговаривали не ходить далеко, так как моряки тоже были ослаблены скудным пайком, да и город постоянно был под обстрелом. Но молодой моряк не мог потерять эту возможность и пешком прошёл по Невскому проспекту до Московского вокзала.
  То,  что он увидел, потрясало его снова и снова: жители осаждённого Ленинграда, несмотря на нечеловеческие нагрузки, бережно ухаживали за историческими ценностями города, расчищали руины, аккуратно заделывали разрушенные снарядами фрагменты зданий фанерой. Многие памятники были обложены мешками с песком и закрыты досками. На куполе Исаакиевского собора был пункт ПВО. «Ленинград фронт, каждый ленинградец  - боец», - эти слова на плакатах отражали весь уклад жизни осаждённого города.
   После окончания героической эпопеи защитников Ленинграда в 1944 году Виктор Воронин был переведён в 1944 году в 4-й дивизион «морских охотников». Память ветерана сохранила даже номер полевой почты – 10597.
На катере служил рулевым – сигнальщиком. Военная служба шла в тяжелейших условиях. Морской охотник выслеживал вражеские подводные лодки, сбрасывал глубинные бомбы.
«Очень неприятное ощущение, - вспоминает ветеран, - когда  глубинная бомба взрывается в воде, сильно вздрагивает весь катер, сотрясается тело. Катер не раз попадал под вражеский обстрел, но удавалось уйти. Казалось, что все трассирующие пули летят в тебя. Стрельба, рёв моторов. Редкий отдых, спали одетые. Походы были по 27 суток – на сколько хватало топлива. База дивизиона была под Таллинном. Там пополняли запасы топлива.
 Мы были молоды – трудности и лишения не замечали, служили «с огоньком». Одна мечта была у всех – скорее бы победа».
    Виктор Воронин прошёл со своим дивизионом всю Балтику до Киля (Датский пролив). В январе 1945 года суровой зимой, на подходе к Хельсинки, старшина 2-й статьи чуть не лишился ног и с сильным переохлаждением   попал в лазарет.
«Первый поцелуй девушки в моей жизни был там, - с улыбкой вспоминал ветеран, - когда врач радостно сообщила, что ампутацию ног удалось избежать».
   9 мая 1945 года в горящем Гольдберге встретил Виктор Воронин победу.  За несколько дней до этого он участвовал в операции по высадке  на датский остров Бронхольм для уничтожения фашистского гарнизона.
   Развалины Гольдберга продолжали дымиться несколько дней, хотя гореть уже было нечему, только камни и железо. Глаза резало от едкого сизого дыма. Так, со слезами на глазах  от радости и дыма, встретили матросы известие о победе.
  После демобилизации  Виктор Воронин вернулся на Дальний Восток, на остров Попова. Ходил на судах. Учился в Находкинской мореходке. Много бывал в дальних походах и экспедициях. На пенсию ушёл с капитанского мостика спасательного судна «Бдительный».
  Виктор Михайлович ни о чём не жалеет – жизнь сложилась достойно.  Рядом родные и близкие.  И воспоминания о далёкой войне  складываются у ветерана стихами. Трудным блокадным дням в Ленинграде посвящает он эти строки:

« Прошла война, минуло лихолетье,
 Осталась в памяти  горечь утрат,
Погибших чтим и помним поимённо,
Нам не забыть блокадный Ленинград»…



Александр Вера Измайловы                «Пять пуль и медаль За отвагу»

         
Время стремительно бежит вперёд. Всё дальше от нас в прошлое уходят события Великой Отечественной войны, становясь нашей историей. Всё меньше остаётся тех, кто сделал возможным нашу мирную жизнь – тех, кто мёрз в окопах, горел в подбитых танках,  таранил вражеские самолёты и закрывал собой амбразуры. Они – наша история, написанная кровью уже ушедших ветеранов. Пересказываю  для читателей  журнала историю  одного из них – Николая Николаевича Колодько,  чтобы помнили…
   На фронт Николай Колодько ушёл буквально со школьной скамьи. Он ещё учился в школе, и ему было всего семнадцать лет. Но удалось скрыть свой недостающий год от призванной комиссии Ворошиловского военкомата города  Владивостока (теперь это – Первомайский).
  Однако попал не на фронт, а в запасной батальон из-за перелома руки перед войной. Другой бы радовался службе при пекарне, а Николай рвался на фронт – там уже воевал старший брат – разведчик. Хотелось поскорее проверить себя на крепость в трудностях фронтовой жизни.
   Когда в маршевой роте для отправки на фронт не хватало десяти человек,  Николай  Колодько сразу вызвался добровольцем. И  вот желанная отправка на передовую. Попал в Тейковскую воздушно-десантную бригаду.
   Страха смерти Николай не испытывал – о смерти в таком возрасте не думалось, хотя она всегда была рядом, забирая одного за другим бойцов пулемётной роты, в котором он был первым номером «Максима».
   Последний бой красноармейца Николая Колодько в той далёкой войне  был под  Великими Луками. В памяти ветерана осталась  извилистая лента окопов и ходов сообщения, пролегающая через поле, изрытое воронками от снарядов. В траншеях, в томительном ожидании сигнала к атаке, сидели бойцы пулемётной роты. Наша артиллерия заканчивала обстрел переднего края противника. С минуты на минуту должна была взвиться ракета  - сигнал к атаке.  Вдруг перед окопами возникла сплошная стена разрывов снарядов – фашисты начали заградительный огонь. Ни головы не  поднять, ни сдвинуться с места. Пробегая по траншее, раненый осколком  в голову, командир батальона на ходу крикнул: «Колодько, вперёд!».
  Для красноармейца это был  приказ, и он не вызвал никаких сомнений. Далее бросок через бруствер траншеи, за собою – пулемёт «Максим» и в сплошную стену разрывов  вражеских артиллерийских снарядов. Страха  не было, только вперёд, и не  оглядываться назад. Время перебежек двухсот метров между воронками под огнём противника стало вечностью.
« Ощущение  было такое,- вспоминал Николай Колодько, - будто я готовился к этому моменту всю свою предвоенную  жизнь».
    В воронке от вражеского снаряда он приготовил к бою свой пулемёт. Следом поднялась в атаку рота. Стена огня осталась позади, но откуда-то застрочил пулемёт противника и своим кинжальным огнём прижал бойцов к земле. Снова надо было превозмочь себя, покинуть спасительную воронку, чтобы точно определить, откуда бьёт немецкий пулемёт. Узнав его позицию, можно было вступить с ним в единоборство, ведь «Максим» - мощное оружие пехоты.
   - Опять бросок – на пригорок, вот он – фашист, бьёт, гад, из-под берёзки! Пулемёт у него  был крупнокалиберный, - с волнением вспоминал ветеран. –  Отполз назад к своему «Максиму». Но пулемётная очередь впилась в тело невыносимой болью… Пять пуль: две в голову, по одной в живот, бедро, правую руку…
   Очнулся Николай Колодько весь в крови, рядом красноармеец, который сначала  растерялся, но потом перевязал его как мог. Пришлось ещё разрезать вещевой мешок на жгуты. Особенно тяжёлым было ранение правой руки. Пулемётный огонь противника продолжался, пришлось забыть на время адскую боль, превозмочь слабость и продолжать бой…
   Когда, наконец, он понял, что тянуть с ранами  нельзя, то попытался перебежками добраться до медсанбата. Но вражеский снайпер успел заметить уже слабеющего от потери крови Николая  и почти не давал ему передвигаться. Однако добраться до медсанбата удалось. Там было много израненных бойцов, истекающих кровью, ожидающих помощи, но дневальный сразу определил степень сложности ранений Николая Колодько и  сразу же отправил его к врачам.
  В комнате, где работали хирурги, горели свечи и керосиновые лампы, и при этом свете шли  сложные операции. Николай Колодько перенёс одну из них. Пригодилась закалка детства: занятия спортом, плавание в море в любую погоду.
  С операционного стола встал без помощи санитаров. Без посторонней помощи взобрался в фургон машины, идущей в тыловой госпиталь, успев перед этим съесть котелок солдатской каши с американской колбасой. Таким был  последний бой  Николая Колодько и последний день на фронте. За этот бой он получил медаль «За отвагу».
   После госпиталя  вернулся в родной Владивосток. Не было правой руки, но была отличная  память, что позволило успешно окончить курсы и начать сначала работать товароведом, потом – технологом в рыбном порту. За успешную работу, по совести,  Николая Колодько назначили начальником смены, а затем  заместителем начальника «Холодильника». Везде его уважали и ценили за обязательность и поистине фронтовую оперативность в делах.   
    Женился, родились три дочери. Его главное богатство жизни – шесть внучек, семь правнучек и один правнук. Николая, конечно, беспокоили старые раны, но он не сдавался годам и прожил долгую жизнь. Семья  хранит память о своём  отважном и стойком  ветеране.






@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

3. Р У Б Р И К А           «ДЕТИ   ВОЙНЫ» 

@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@



Анатолий Комаристов                «Воспоминания о войне»

                К читателям

Тридцать лет назад на экраны вышел фильм  Элена Климова о войне «Иди и смотри». Фильм  снят по мотивам произведений Алеся Адамовича «Хатынская повесть» и других. Семь лет не давали разрешения на прокат фильма. Климов признавался: «Я понимал, что это будет очень жестокий фильм... Вряд ли кто-нибудь сможет его смотреть. Я сказал об этом Алесю Адамовичу. Но он ответил:
— Пусть не смотрят! Мы должны оставить это после себя. Как свидетельство войны, как мольбу о мире».
                * * *
Один мудрый японец сказал: «Забывшие прошлое - обречены пережить его заново».

                * * *
Всё, что изложено ниже я видел своими глазами, слышал сам лично или получил достоверную информацию от близких и родных мне людей, которым я не могу не доверять. Я ничего не сочинял, не придумывал эти события, факты, а просто рассказал о том, что помнил. Здесь нет ни одного вымышленного персонажа, эпизода. Только правда...
               
                ***
Я родился в 1930 году в небольшом городе Короча Курской области, расположенном недалеко от Белгорода . Отца и мать не помню. Отеца в 1937 году осудили на четыре года, как «вредителя», а мать бросила нас – старшего брата Васю, меня и младшую сестру Валю - ещё до войны и исчезла в неизвестном направлении. Тёти и бабушка отдавать нас, как сирот, в детский дом не стали. Решили,что будут воспитывать сами. Тем более, что по неизвестным мне причинам, мы с малых лет жили не с родителями, а с ними.  Нас с сестрой воспитывали тётя Катя (Беликова Екатерина Николаевна) и бабушка (Косилова Ирина Антоновна.)

Старшего брата Васю в 1937 году забрала к себе тётя Шура (Косилова Александра Андреевна). В Малоархангельск Орловской области Васю отвезла её сводная сестра тётя Маруся (Пуголовкина Мария Николаевна), с которой они не расставались до самой смерти. После окончания в 1935 году Тамбовского педагогического института тётя Шура работала преподавателем физики и математики в педучилище города Малоархангельск. Васю она любила, как родного сына.

В 1941 году я окончил четыре класса. Наступили летние каникулы. Мы вдоволь играли в разные игры: футбол, «пристенок», «буц», «клёп», городки, ходили на речку, в лес, на выгон, а иногда и на пруды за селом  Погореловка. 

Многие события детских лет забыты, но я, почему-то, очень хорошо помню воскресенье 22 июня 1941 года. Теплое, тихое солнечное  утро. Я сидел на крыльце в тени листьев дикого винограда, который полностью закрывал веранду. Бабушка что-то делала во дворе. Тётя Катя рано утром ушла на базар. Пришел мой друг Гай Вольдейт. Он жил  на нашей улице. Его мать работала врачом в районной больнице.

Говорили, что они чистокровные немцы. Как они попали в наш город, сказать не могу. С Гаем мы дружили, он хорошо играл в шахматы. Несмотря на  проживание в России, учёбе в советской школе, Гай говорил с акцентом. Например, не «тётка», а «тётька». Хорошо помню, что когда мы учились уже в старших классах немецкий язык он  знал, примерно также, как и все мы, то есть никак. Отца его я никогда не видел.

...Небольшое отступление.Когда  через много лет  я приехал в отпуск с Дальнего Востока, тётя рассказала мне, что Гай недавно приезжал в отпуск (наверное, мать еще была жива), что работает он инженером на строительстве Братской ГЭС. Расспрашивал обо всех нас, мечтал о встрече...

...После долгих поисков в интернете я нашел информацию  о Гае. Вот выдержка из очерка Ольги Гайфулиной «Трасса мужества»:  Начальник Братскгэсстроя не любил совещаний, заседаний и вообще шумихи. Он предпочитал решать все вопросы с глазу на глаз, будь то руководитель или рабочий. Очередная встреча с Гаем Михайловичем Вольдейтом в начале 1962 года, на которой шла речь о  проектировании дороги на Усть-Илим, закончилась так: «Значит, не хватает тебе власти, Гай Михайлович? Ну вот, возьми ее», - и Наймушин протянул Вольдейту приказ о назначении его главным инженером управления строительства дорог… «Но власть эта, Гай Михайлович, не только для того, чтобы ты смелее воевал с проектировщиками. Начинай дорогу. Она – крепкий орешек. Чем раньше начнешь грызть, тем лучше». Через несколько дней (28 февраля 1962 года - прим. ред.) началась рубка просеки». Указом Президиума ВС СССР от 23 февраля 1966 года Гай Вольдейт был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Выписка из Указа - 47. Вольдейта Гая Михайловича – главного инженера строительного управления.

… Открывается калитка во двор, входит тётя Катя. Глаза заплаканные. На руке сумка из камыша. С ними раньше ходили по воскресеньям на базар. Тихим срывающимся голосом тётя сказала бабушке:
 - Мам! Сейчас на базаре по радио передали, что сегодня Германия  напала на нас.  Немцы утром бомбили Севастополь, Минск, Киев и ещё какие-то города. На границе идут бои...

Мы с Гаем притихли, слушая, что говорит тётя. Многое мы не очень хорошо понимали и не задумывались над тем, что произошло. Но заплаканное лицо тёти говорило о том, что эта новость её очень расстроила. Возможно, она думала, что теперь делать со мной, сестрой, старенькой мамой. Сестре исполнилось всего шесть лет. Возраст бабушки я не знал.

Тётя сказала, что народ на базаре ждал выступление по радио Сталина, но он не выступил. И только днем (это потом рассказала соседка), с речью выступил Молотов. Началась Великая Отечественная война. Вот так окончилось наше детство. Радио, электричества на нашей улице тогда не было. Новости мы узнавали на базаре, где на столбе висел хрипящий большой репродуктор, из районной газеты «Колхозная жизнь» и от соседей.

О тревожном сообщении радио на базаре тётя рассказала соседке, и вскоре
на лавочке у нашего дома собрались жители соседних домов, старики, старушки и тётя Катя снова и снова рассказывала о том, что передали по радио. Она обладала хорошим даром информатора. Кстати, в своих записках, которые тётя Шура написала незадолго до своей смерти, она пишет, что в молодости тётя Катя была революционно настроена, руководила кружком, за что преследовалась полицией. Такая же прогрессивная молодежь,как тётя, якобы, тогда собиралась именно в нашем доме.

Расстроенные и плачущие женщины спрашивали тётю дойдут ли немцы до нашего городка (откуда ей было это знать!).Спрашивали:
- Катя! Что же мы будем делать? Господи! Горе-то какое...
Как-будто моя тётя имел чёткий план действий!

Старики успокаивали старушек. Утверждали, что  Красная Армия разгромит немецкие войска ещё на границе. Вспоминали бои на озере Хасан, реке Халхин-Гол в 1939 году и войну с Финляндией. Говорили о какой-то "линии Манергейма". О ней я услышал впервые. Успокаивали друг друга, как могли, и, обменявшись мнениями, потихоньку  встревоженные молча расходились по домам.

Как только тётя Катя сказала, что началась война, Гай побежал домой сообщить эту ужасную новость своим родным. Радио у них тоже отсутствовало.

Всё лето 1941 года жители  Корочи жили в тревожном ожидании, поскольку сведения о ходе боёв, продвижении немецких войск вглубь страны были противоречивыми.

Ходить каждый день на базар, чтобы послушать по радио очередную сводку Совинформбюро*, тётя не могла. Она работала в пошивочном ателье, как говорили раньше, "модисткой". А для нас мальчишек это слово было новое, сложное и не очень понятное. Иногда мы с ребятами бегали на базар, и, возвращаясь, домой, пытались своими словами передать, что сообщило "бюро" по радио. Нам трудно было запомнить название фронтов, городов и населенных пунктов, которые каждый день оставляли наши войска.

Лето прошло совсем иначе, чем раньше. Мы меньше болтались по городу, не бегали на речку, реже играли на улицах. Все повзрослели, помогали матерям, бабушкам. Практически всех мужчин призвали в армию. Улицы опустели,появлялись только женщины и дети. Мужчин мы видели редко. В городе остались лица, признанные не годными к военной службе и имевшие, так называемую "бронь".
 
Наш город  стал прифронтовым  в октябре 1941 года, когда Белгород заняли немцы. Линия фронта проходила по селам: Мелихово, Шеино, Шляхово, Сажное, Признанное. Задолго до этого население города стали готовить к возможным боевым действиям на его территории.

Возвращаясь с работы, тётя рассказывала, что в городе формируются отряды самообороны (что это такое я не совсем понимал), что военкомат продолжает призывать мужчин на фронт. Во всех учреждениях и жилых домах стекла на окнах приказали заклеить крест-накрест полосками газет или  бумаги. Делалось это для того, чтобы от взрывной волны во время бомбёжки, они не вылетели.

У нас в большой комнате было пять окон. Два выходили во двор, а три - на улицу. Я помогал тёте Кате резать газету полосками, мазать их клейстером и клеить на стекла. Многие жители нашей улицы во дворах и на огородах рыли щели, где планировали прятаться во время возможных бомбёжек города немцами. Мы решили, что копать щёль не будем, а в случае необходимости спрячемся в большой, накрытой толстыми бревнами яме, куда закапывали картофель на зиму.
 
Было как-то тревожно, мы перестали играть с ребятами в веселые игры и смеяться. Тётя говорила бабушке, что многие районные учреждения и некоторые жители города стали собираться в эвакуацию.

Поскольку тётя Катя работала мастером в пошивочном ателье, расположенном в центре города рядом с райисполкомом, она, возвращаясь, домой с работы, рассказывала бабушке, что творится в городе. Начались перебои с продовольствием. На рынке поднялись цены. Полки в магазинах опустели. Народ скупал сахар, соль, крупы, спички. Запасались керосином.

Кроме работы в ателье, тётя подрабатывала в соседнем  детском доме. Учила девочек-воспитанниц детдома шить. Детей из детского дома стали готовить к эвакуации. Тёте Кате, как сотруднице, предоставили место на повозке для отъезда в эвакуацию. Она собрала два небольших узла каких-то вещей, посадила  меня на повозку и летом 1942 года мы поехали с ней и детдомовцами на Восток.

Мы не могли взять с собой бабушку и сестру. Бабушка была уже старая, и ехать никуда не хотела, а сестре было семь лет и для неё почему-то места на повозке  не нашлось. Тётя Катя могла бы оставить меня с бабушкой и взять с собой мою сестру, но она, взяла именно меня.

Ехали мы сутки или двое, ночевали в селах, в каких-то сараях, и тётя, наверное, взвесив всё за и против, решила, что поступили мы по отношению к бабушке и моей сестре неправильно. В городе  осталась старушка и маленькая девочка. Что они будут делать? Как жить? И мы повернули обратно – погибать так всем вместе.
 
Домой мы добирались практически пешком. На Запад никто не ехал. Навстречу нам шли беженцы, войска, ехали машины, иногда танки. Лошади тащили орудия. Как ни странно, но немецкие самолеты не атаковали эти колонны. Через один или два дня мы добрались домой. Бабушка и сестрёнка были рады нашему возвращению. На этом наша эвакуация вглубь страны закончилась.

В июне 1942 года через наш город на Восток шли беженцы с Украины, из западных районов страны. Личных машин тогда никто не имел. Кто-то ехал на телеге, кто-то катил тачку или тележку, а кто и просто шел с мешком на плече. Детей тащили за руки, кого-то несли на руках. Стариков и больных везли на тачках. Картина была страшная. Жара стояла ужасная. Воды и еды беженцы не имели. Жители Корочи  делились с ними последним, не зная, что будет с ними.

Беженцы шли со стороны Белгорода, в основном, по улице Дорошенко и днем и ночью, когда спадала жара, по направлению на Восток. Переходили мост  у речки Короча. В селе за речкой, оно называлось Бехтеевка,  некоторые поворачивали налево, в сторону Старого Оскола, Воронежа, а другие шли направо - в сторону Нового Оскола. Периодически через Корочу на Восток гнали большие стада коров, свиней, овец.

Во время редких налетов на город  немцы бросали бомбы наугад. Недалеко от нашего дома, на краю выгона, рядом с дорогой упала большая бомба. Судя по диаметру дыры, примерно сантиметров 40-50, а может быть и больше. Бомба ушла глубоко в землю, но не взорвалась. Мы с ребятами бегали смотреть «в дыру». К месту падения бомбы никто из военных не пришел, и мы быстро ушли по домам.

Иногда, еще до вступления в город, немцы бомбили город  ночью, хотя никаких войск в самом городе и ближайшей округе мы не видели. Может быть, войска хорошо маскировались в наших небольших лесах, но мы туда не добирались. Самолеты кружили над городом  и сбрасывали осветительные ракеты на парашютах. Становилось видно, как днем. Горели эти ракеты достаточно долго.

Летом 1942 года мы с ребятами наблюдали воздушный бой над Корочей. Наши тупоносые истребители (потом я узнал, что именовались они «И-16») отчаянно сражались с немецкими «Мессершмиттами», но силы были явно не равны. Немцы сбили два наших самолета (они упали в поле за  Бехтеевкой), а остальные улетели.

Через два дня мы с ребятами добрались  к месту падения наших самолетов. Они оба сгорели,но хвост одного лежал в отдалении и кто-то, решив проверить на прочность конструкцию, резко ударил носком старого ботинка по обшивке. Ботинок оказался внутри обломков. Вместо металла обшивка была из тонкой фанеры. Трупов летчиков и парашютов мы  не нашли. Возможно, летчикам удалось спастись.
 
Обстановка на фронте, со слов взрослых, становилась всё сложнее. Наши войска постепенно сдавали один город за другим. Летом 1942 года немцы снова оказались в районе Харькова и Белгорода. Сводки информбюро народу оптимизма не внушали.
 
В центре нашего маленького базара до войны был небольшой универмаг. Одна бомба попала в него, когда там толкался народ. Мы с ребятами находились в это время на базаре и с ужасом смотрели, как из развалин горящего универмага выносят трупы людей.

Часто над городом и прилегающими сёлами кружил немецкий двух фюзеляжный  рекогносцировщик «фокке–вульф» - самолет разведчик. Народ называл его «рама».  Война началась 22 июня 1941 года, а уже 1 июля 1942 года в наш город  пришли немцы. Темп продвижения их вглубь нашей страны был очень высокий.

Вспомнил, что перед войной, в 1939 или 1940 году, мы смотрели фильм «Если завтра война». Красную Армию в фильме показывали сильной и непобедимой. Особенно впечатляли наши лёгкие танки, которые играючи преодолевали неглубокие рвы. Помню куплет из песни, которую мы тогда распевали:
                "В целом мире нигде нету силы такой,
                Чтобы нашу страну сокрушила, -
                С нами Сталин родной, и железной рукой
                Нас к победе ведет Ворошилов!"

...Бои на Белгородском направлении шли непрерывно. Наши войска то шли вперед, то  отступали.

 В своей книге «Воспоминания и размышления» Маршал Советского Союза Г.К. Жуков несколько раз упоминает город Короча. Так, в апреле 1943 года в докладе Верховному Главнокомандующему И.В. Сталину, он сообщает, что в результате вспомогательного удара с целью разгромить и окружить пять наших армий немецкие войска могут выйти на рубеж река Короча – Короча – река Тим – Тим – Дросково. Тогда же, пишет Г.К. Жуков, решили вопрос о районах сосредоточения основных резервов Ставки. Их намечалось развернуть в районе Ливны – Старый Оскол – Короча.

 К началу Курской битвы резервы фронта – 35-й стрелковый корпус и 2-й гвардейский танковый корпус – были расположены в районе Корочи. 7 июля 1943 года немцы бросили более 200 танков в направлении Обоянь – Прохоровка и против 7-й гвардейской армии М.С. Шумилова – в направлении на Корочу. Люди  говорили, что примерно в это время,якобы, Жуков находился в Короче. Правда это или нет, я не знаю. В своей книге он об этом не пишет.

Есть упоминание о Короче в книге Маршала Советского Союза А.М. Василевского «Дело всей жизни». В докладе И.В. Сталину 19 марта 1943 года он и Жуков писали:
 «…мы организовали прочную оборону по Северскому Донцу и далее через Гостищево, Быковку, Дмитриевку, Красную Яругу и Краснополье, прикрывая преимущественно направления на Обоянь и Корочу».

Перед началом Курской битвы было создано несколько оборонительных рубежей.
Василевский пишет: «Первый фронтовой рубеж пересекал Ольховатку, Фатеж, Любимовку, Марьино, Корочу, Шебекино и Купянск». «Оперативные резервы и вторые эшелоны Центрального и Воронежского фронтов находились у Курска – Обояни – Прохоровки – Скородного и Корочи».
 
В своей книге «Генеральный штаб в годы войны»  С.М.Штеменко пишет, что во время переговоров маршала С.К.Тимошенко с Верховным Главнокомандующим И.В.Сталиным – Тимошенко попросил:
- Было бы хорошо, если бы в районе Короча можно было бы от Вас получить одну стрелковую дивизию.
Сталин ответил:
- Если бы дивизии продавались на рынке, я бы купил для Вас 5-6 дивизий, а их, к сожалению, не продают.
 
Никаких упорных боев за наш город я не помню. После ухода наших войск в городе появились немецкие танки. Сколько их было, я не знаю. Говорили, что шесть или восемь. На большой скорости они проехали по улицам Интернациональной  и Дорошенко.

Открыли огонь по домам, доехали до центра, выстрелом из танка сбили статую Ленина, стоявшую на постаменте в сквере. Статуя была бетонная, стандартная. Ленин в длинном пальто с вытянутой вперед рукой. Рука показывала на отделение милиции (народ по этому поводу осторожно шутил). Вечером танки уехали в сторону Белгорода. Через несколько дней на постаменте в сквере кто-то поставил большой коричневый деревянный крест.

Наш дом на улице Дорошенко (родители купили его, примерно, в 1936 или 1937 году) и соседний дом были насквозь пробиты танковым снарядом, но он, к счастью, не взорвался.

Немцев мы увидели на второй или третий день после «визита» танков. Сейчас в фильмах о войне их показывают такими, какими я видел их тогда. В касках, засученные рукава, короткие сапоги. Ранец на спине. Автоматы на груди, гранаты с длинными деревянными ручками и противогаз на поясе.

Через два или три дня они из города ушли.

Но появилась мотопехота на тяжелых мотоциклах с колясками. Мотоциклов, с пулеметами на коляске, мы насчитали примерно пятнадцать, а может быть и двадцать.  Мотоциклисты заняли все основные улицы и центр города. Мы подходить к ним боялись. Смотрели на них издали. Некоторые немецкие солдаты ехали на велосипедах.

Поскольку наши войска ушли, а немцы еще окончательно не пришли, народ, почувствовав безвластие, начал тащить все, что попадало под руку, грабить магазины, склады. Есть ведь было нечего. Мы вместе со всеми взрослыми и с другими ребятами иногда  участвовали в этих безобразиях. Народ тогда называл это «мероприятие» - «грабиловка».

На каком-то пожарище (по-моему, это догорала наша районная библиотека) я подобрал три книги: В.Каверин «Два капитана», Л.Брандт «Белый турман», «История Гражданской войны. 2-й том». 

В книге о Гражданской войне тётя увидела портреты Сталина, Фрунзе, Чапаева, Блюхера. Она сказала мне, чтобы я немедленно эти листы вырвал или закрасил портреты черными чернилами.
 
– Придут немцы. Если увидят у нас эту книгу с портретами вождей, то нам не поздоровиться. Могут всех просто расстрелять.

Я не стал вырывать листы, но портреты, на всякий случай, закрасил. А книгу прятал под крыльцом в курятнике и иногда читал там же или рассматривал картинки.

Как меня занесло к маслозаводу, он находился довольно далеко от нашего дома, я не помню. Все склады завода были открыты. Народ тащил семечки подсолнечника и жмых ("макуху") мешками. Увидел там брошенную кем-то полуживую лошадь, она еле стояла на ногах, настолько была истощена. Попытался погрузить на неё неполный мешок с семечками.  Но лошадь падала от  тяжести веса мешка. Я оставил это занятие, бросил мешок и пошел по городу в поисках какой-либо еды.

В доме напротив нас снимала комнату тётя Фёдора с сыном Николаем. Он был мой ровесник. Мы звали его «Колятик». Когда я вернулся домой, он рассказал мне, что с плодоягодного завода народ тащит бочки с повидлом, вареньем, джемом, мешки с сахаром и предложил мне отправиться туда.
 
Пока мы добирались до завода, там появился немецкий офицер верхом на лошади. Несмотря на то, что на территории завода было много людей, увидев нас, катящих бочку к дыре в заборе, немец начал стрелять из пистолета в нашу сторону. Бочка оказалась большая и тяжелая. Спасло нас только то, что конь пугался выстрелов и не стоял на месте. Мы залегли за бочку, потом бросили её и поползли к дыре в заборе. Что в ней было мы так и не узнали.

А дома я и мой друг получили «по полной программе», так как никто не знал, где мы болтаемся в городе. Тётя, сестра, соседка и бабушка сидели несколько часов в погребе, ожидая нас. В городе  постоянно стреляли, что-то взрывалось. Хотя никто не знал, кто и в кого стреляет. Сколько тогда погибло или стало инвалидами моих сверстников – не пересчитать.

Для меня бабушки хранила специальную хворостину. Она не била меня, а только приговаривала и причитала. Надо сказать, что ни тётя Катя, ни бабушка нас никогда не били. Как, правило, проводился обстоятельный разговор, и на этом все заканчивалось. Никто не повторял нравоучение.

Как только немецкие части вступили в Корочу, назначенный комендантом города староста нашей улицы (хромой Кузьма Ермоленко), расселил немецких солдат и офицеров по домам. Всех жителей выгнали в сараи, погреба, пристройки, коровники.

Нам повезло. Мы остались в маленькой комнате и сарае. Хорошо, что на дворе стояло лето. Немцы жили в нашей большой комнате, выбросив оттуда абсолютно всё. На пол они постелили солому, накрыли её брезентом и спали, не раздеваясь.
 
Вшей, блох и клопов вначале принесли немцы, которые жили в большой комнате. Когда они ушли, там поселились венгерские солдаты. Спали все на одной соломе, а потом венгры ее поменяли. Когда пришли наши войска большую комнату занимали красноармейцы. После ухода венгров они всю солому сожгли и постелили на пол пахучее сено.

Во время войны народ мучили блохи, клопы и, особенно, вши головные и нательные. Тётя Катя и бабушка мыли головы с какой-то травой, золой. С клопами тётя боролась народным способом. Ножки кровати опускались в консервные банки с бензином. Считалось, что клоп никогда не полезет через керосин или бензин.

Но народ рассказывал, шутя или серьёзно, что клоп по стене взбирается на потолок и оттуда «пикирует» на постель. Каждую неделю мы выносили во двор две кровати и обжигали факелом из керосина или бензина. Кровати у нас были железные. Блох отгоняли полынью, которую рассыпали по всем комнатам.

Сложнее была борьба со вшами. Мы каждый день снимали все свое белье и давили вшей в складках, особенно в резинках на трусах, и проглаживали раскалённым утюгом.
 
До прихода наших войск тётя стригла меня большими портняжными ножницами, рядами, как овцу. Забегая вперед, скажу, что когда в конце августа или начале сентября 1943 года приехал брат Вася (он с 1937 по 1943 год с двумя тётями жил  в городе Малоархангельске Орловской области), и он и я стриглись в городской парикмахерской только наголо.
 
Парикмахерская помещалась в маленькой комнате полуразрушенного дома, напротив бывшего кинотеатра, рядом со столовой.  Вместо кресла стоял обычный стул. Над столиком висел мутный осколок когда-то большого зеркала. Из инструментов лежали две или три опасных бритвы, ножницы и ржавая машинка для стрижки волос.

Перед походом в парикмахерскую мы дома мыли голову кусочком хозяйственного мыла, которое где-то доставала тётя Катя, а после стрижки нам еще раз дома мыли головы жидким зелёным мылом. Запах у этого мыла был специфический. Баня в городе не работала. Мы все мылись в оцинкованном корыте. Бабушка стричь сестру Валю наголо не хотела. Она без конца копалась в её волосах, отлавливая паразитов.

…После того как немецкие войска ушли на Восток, в городе разместились венгерские части. Комендантом  города остался немецкий офицер. Через некоторое время заработал наш базар. Прилавки, которые были до войны, сгорели, а новые были грубо сколочены  из горбыля. Навесы над прилавками были с огромными дырами, и практически не спасали людей от дождя.

Появилась масса, как сказали бы сейчас «бизнесменов», инвалидов, играющих в "веревочку" или  "цепочку" на деньги. Делалось это так. На куске картона или фанеры игрок быстрым движением рук беспорядочно укладывал связанную в кольцо цепочку от часов ходиков или длинный шнурок. Запомнить, как уложена цепочка (шнурок) было невозможно. Все делалось очень быстро и ловко. При этом жулик приговаривал: "Кручу, верчу! Денег хочу!"
 
В центре цепочки оставлялось свободное пространство. На кон ставилась определенная сумма. Играющий ставил палец в свободное пространство, и игрок тянул на себя цепочку. Если  палец игрока оставался в петле – он  выигрывал, если цепь или шнурок проскальзывали  мимо пальца - проигрывал.

Обыграть этих жуликов было невозможно, как бы игроки  не следили за укладкой цепочки или шнурка. До войны на нашем базаре таких «фокусников» никогда не было. Говорили, что эти игры принесли из тюрем бывшие уголовники.
 
Примерно тогда же появились «наперсточники». Зевак около них всегда было много. Некоторые мужики пробовали играть с ними, но, как правило, всегда проигрывали. Игроки настолько ловко и быстро перемещали по фанере или картону наперстки, что уследить за ними и угадать где шарик, никто не мог.

На базаре продавали всякий ширпотреб. Сейчас бы сказали – «блошиный рынок». Там имелось все: иголки, нитки, самодельные мыло и спички, зажигалки, сделанные из гильз от патронов. Продавали какие-то железные запчасти, гребешки, гребенки, кресало. Ходовым товаром были «лампы», сделанные из гильз от снарядов, сахарин, тряпье. Все продавалось, все покупалось, все менялось.
 
С утра до вечера на базаре толкался контуженый матрос. Все звали его «полундра». Связно говорить он не мог, но кричать на весь базар:
- Полундра!  Вашу мать…,- мог прекрасно.
Ходил  он в порванном бушлате, грязной бескозырке, черной от грязи тельняшке, обросший. Где он жил, были ли у него родственники, я не знаю. Но я никогда не видел его пьяным.

Если в июне 1942 года толпы беженцев шли на Восток, то через некоторое время на Запад потянулись колонны наших военнопленных красноармейцев и командиров. Конвоировали их не немцы, а наши предатели. Свирепствовали они ужасно. Были хуже немцев. В отличие от немцев одежда у них была темно-синего или голубого цвета. Разговаривали и ругались они на русском языке.

Каждый из них, кроме винтовки, имел плетку из толстого черного провода. Пленных подгоняли прикладами, а за малейшее неповиновение избивали плетками до крови. Мы видели с ребятами, как больного или раненого, он не мог самостоятельно идти, расстреляли здесь же на обочине дороги, на улице Дорошенко. Я не знаю, кто и где его потом хоронил.

На выгоне (пустырь между селом Погореловка и городом) немцы устроили временный лагерь для наших военнопленных. В начале июля 1942 года сюда за колючую проволоку сгоняли захваченных в плен красноармейцев и командиров.

Всего их было человек пятьсот, а может быть и больше. В тридцатиградусную жару пленным не давали ни еды, ни питья, а умерших от голода, ран, а также расстрелянных за неподчинение, складывали в повозки и, как рассказывали люди, ночами вывозили куда-то в район Белой горы.
 
Условия в лагере были невыносимые. Военнопленные всё время находились на ногах, лежали лишь раненые, им не оказывали никакой медицинской помощи. Воду привозили в бочке на лошади. Когда приезжала бочка, а жара стояла ужасная, нельзя было без боли смотреть, как за кружку или флягу воды, люди буквально убивали друг друга.

Жители города, близлежащих сел  бросали через ограду военнопленным хлеб, сало, огурцы, фляжки с водой. Мы с ребятами тоже пытались через колючую проволоку передавать пленным воду в бутылках, но охранники криками, а иногда и выстрелами вверх, отгоняли нас.
 
Люди рассказывали, что некоторые местные жительницы, с разрешения коменданта лагеря, в качестве «родственников» или под видом «невест» забирали военнопленных к себе домой.

...Недавно в интернете я прочитал, что на месте, где находился этот лагерь,9 мая 2013 года установили памятный камень...
 
До сих пор не могу забыть, как в саду нашей соседки, старенькой учительницы Екатерины Алексеевны Черноглазовой, нашего пленного заставили вырыть себе могилу и тут же расстреляли. Наверное, кто-то в лагере сказал, что он коммунист или политработник.

Маленького роста, заросший, грязный, он плакал, становился на колени, что-то говорил о детях. В зарослях, каких кустарников мы прятались, что нас предатели не видели – не помню.

Позже, когда в город  пришли венгры, мы с ребятами из зарослей бурьяна и кустов видели, как венгерская жандармерия в саду детского дома (недалеко от нашего дома), за небольшим курганом, расстреляла цыганский табор. Расстреляли всех -мужчин, детей, женщин, стариков, якобы, за то, что цыгане увели у них несколько лошадей. Перед расстрелом жандармы заставили цыган выкопать себе могилу.
               
После этого я еле пришел домой. Тётя Катя рассказывала, что я два или три  дня ничего не кушал. Была рвота. Так тяжело повлияла на меня картина расстрела табора цыган, хотя я до того уже видел много смертей. Я и сейчас отлично помню место, где находится этот курган.
 
Когда я учился в восьмом классе, у меня на затылке появился клок седых волос. Пожалуй, я слишком рано стал седым, потому, что видел для своего возраста, а мне было тогда 12 лет, слишком много ужасов.

В сентябре 1942 года новые городские власти (в городе был бургомистр) открыли школу в небольшом одноэтажном доме  напротив входа в храм Рождества Пресвятой Богородицы.  Дома решили, что лучше мне ходить в эту школу, чем бродить с ребятами по городу и базару. Сколько открыли классов - не знаю, но хорошо помню, что девочек в школе я не видел.

Ввели урок «Закон божий», заставили выучить молитву «Отче наш» (я помнил её с малых лет, когда с сестрой ходил к бабушке - маме отца). Перед началом уроков мы всем классом читали ее и молились. Занятия по географии, истории с нами проводил батюшка. В «учебнике» географии СССР на картах отсутствовал. Когда и где были отпечатаны эти учебники мне неизвестно.

Писать нас учили почему-то со знаком «ъ». Письменных принадлежностей не было. Вместо тетрадей мы писали бледными фиолетовыми чернилами на каких-то советских книгах между типографскими строчками. Какие предметы были еще, я забыл. К счастью, ходили мы в эту школу недолго.
               
Территория детского дома  (рядом с которым мы жили) была превращена в лагерь для наших военнопленных и евреев. Евреи ремонтировали дороги. У каждого из них на одежде красовалась надпись белой краской - JUDE. Охраняли лагерь венгерские солдаты. Наш огород от двора детского дома отделяли жиденький забор из досок, колючей проволоки и густые заросли малины. Она разрослась выше человеческого роста.

Надо отдать должное венграм. Они относились к нашим пленным и населению более гуманно, чем немцы. Например, заступая на пост, часовой мог поднять колючую проволоку напротив нашей малины, и пропустить пленного к ближайшим домам, чтобы он мог попросить у жителей какую-нибудь еду, воду.

Существовало только одно условие: пленный обязан вернуться до момента смены часовых и тогда он попадал в лагерь без проблем.  Если кто-то не мог вернуться в условленное время, он лежал в нашей малине, ожидая «своего часового». Я слышал, как кто-то из наших пленных, лежа в малине, шепотом говорил об этом бабушке.

Когда лагерь ликвидировали, от малины практически ничего не осталось. Её всю сломали и вытоптали. О побегах из этого лагеря я ничего не слышал, хотя для этого имелись все условия.

Как ни странно, но красивое здание бывшей женской гимназии в центре города во время боев, прихода немцев и венгров осталось целым. Или его не успели, или просто  не хотели  разрушать.

Венгры устраивали там вечера танцев в зале с большим балконом. С этого балкона, мы с ребятами, проникнув внутрь гимназии через подвал или окна, плевали и бросали окурки на танцующих внизу венгров и наших девушек, которых приводили венгерские солдаты. Иногда нам за это хорошо влетало от охраны.

Перед уходом из города  немцы (а может быть и венгры) здание бывшей женской гимназии сожгли.

В 1942 году я, подражая старшим ребятам, попробовал курить. Поскольку ни папирос, ни сигарет или даже простой махорки достать мы не могли - курили «бычки». Делалось это так – на палочку крепилась обычная швейная игла. Увидел на земле окурок, накалываешь его на иглу, затем складываешь в пакетик. Вылущивали из окурка остатки табака, просушивали его, и курили. Так и собирали на папиросу или «козью ножку».

Дома запах табака от меня почувствовали сразу же. Тётя серьезно говорила со мной, но я с ребятами все равно потихоньку курил. Один раз у оврага мы увидели открытую венгерскую машину. Внутри ее лежала коробка с сигаретами. Венгров вблизи не увидели, и коробка оказалась у нас.
 
В овраге мы ее открыли и удивились. Таких сигарет никто из нас никогда не видел. Они были в золотой обертке, в красивых пачках, ароматные. Мы спрятали коробку в какую-то яму и потом потихоньку наслаждались этими сигаретами. Если бы мы попались на воровстве, "концовочка" ждала нас веселая - запросто могли убить на месте, или основательно избить. Я закурил в возрасте 12 лет и курил почти двадцать лет.

Бои на Белгородском направлении шли непрерывно. То наши войска шли вперед, то вынуждены были отступать. Зимой 1943 года я попал в несколько историй, которые могли для меня окончиться трагически.

В одном из разрушенных домов, недалеко от школы и городского сквера, ниже Дома культуры была типография нашей районной газеты «Колхозная жизнь». Мы с ребятами забрались внутрь здания и нашли на полу рассыпанные литеры - шрифт. Здесь же валялась пустая металлическая коробка от пулеметных лент. Мы стали набивать ее шрифтом, толком еще не зная, зачем он нам нужен. Кто-то из ребят сказал, что будем печатать книгу.

Выходим из здания, а навстречу идет немец. Увидел у нас в руках коробку от пулеметных лент и поманил пальцем к себе. Заставил открыть коробку, а я взялся ему объяснять, что это шрифт и что мы будем печатать книгу. Он долго рассматривал литеры, пытаясь понять, что это такое. Потом до него, наверное, дошло, что это не патроны. Или немец попался тупой, или я уж очень убедительно все ему объяснил, но он бросил литеру в коробку и жестом показал нам, что мы можем идти и отпустил нас.

Хотя все могло быть иначе.  Нас могли обвинить в чем угодно, в том числе и печатании листовок, передаче шрифта партизанам. Но никаких листовок против немцев, за время оккупации, я в городе не видел. До оккупации города  немцы с самолета разбрасывали листовки.  Я читал их. Немцы предлагали нашим солдатам сдаваться в плен. Помню, что в них было написано: «Штыки в землю! Прочти и передай товарищу!» и нарисована бегущая свастика, от которой убегают наши солдаты.

Вторая история произошла дома. У нас в большой комнате жили немцы. Немецкий офицер  сидел около печки и сжигал топографические карты. Я был рядом и попытался из кипы карт вытащить одну, чтобы просто посмотреть. Раньше я их не видел. Теперь я понимаю, что на ней была нанесена оперативная обстановка. Карта была разрисована цветными карандашами.

Немец посмотрел на меня со злостью и так подозрительно, что я тут же получил от него по шее. Хотя никаких крамольных мыслей у меня в тот момент не было. Передать карты нашим военным или партизанам я не мог. Местность в районе не  приспособлена для ведения партизанских операций. Крупные лесные массивы, железная дорога и хорошие автомобильные дороги в нашем районе отсутствовали.

И еще одна история – это уже совсем серьезнее. Когда немцы ушли у нас в большой комнате на полу ночевали венгры. Как только они тоже совсем ушли из дома, я заглянул в комнату и на подоконнике увидел, как сейчас бы сказали «растяжку». У окна висели часы ходики с гирьками и цепочкой. На краю подоконника стояла ручная венгерская граната фугасного действия. Тогда я уже разбирался в них.
 
Темно-красного цвета, по виду похожа на современную банку с пивом, но меньше по высоте и объему. Чека из  кусочка кожи или кожзаменителя, выдернута, но  не до конца, а граната обмотана часовой цепочкой. Расчет был простой, ходики потянут цепочку, та опрокинет гранату с окна на пол, и взрыв в комнате обеспечен. Стену могло и не повредить (дом кирпичный), а все окна взрывной волной могло запросто выбить. Если бы кто-то из нас, не дай Бог, потянул цепочку, конечно бы погиб.
 
Я, придавив взрыватель и чеку пальцем, размотал цепочку.  Вышел в огород  за сарай и чтобы никто не видел, бросил гранату подальше, насколько мог, от дома. Бросать венгерские гранаты меня научили старшие ребята, а мне тогда еще не исполнилось 13 лет! На взрыв гранаты никто не обратил внимания. Стрельба и взрывы были слышны постоянно. Дома об этом я никому не сказал.
 
И снова я забегаю вперед. Когда в конце августа или в первых числах сентября 1943 года брат Вася вернулся в Корочу, я сказал ему, что у меня в сарае спрятана венгерская граната (я спрятал её ещё зимой) и он может бросить её в огороде. Он согласился, и после моего инструктажа мы пошли с ним в огород и он бросил её гораздо дальше, чем бросал я. Перед броском мы убедились, что на соседних огородах и во дворе детского дома нет людей.   
               
…Во время оккупации меня мучили фурункулы и карбункулы шеи и спины. Тётя Катя прикладывала мне на шею ошпаренные кипятком листья подорожника для очистки ран от гноя. Мазей, лекарств и бинтов не было. Перевязывала шею какими-то тряпками.
 
Простуда тогда лечилась просто. Горчичники или медицинские банки отсутствовали. Разводили сухую горчицу, смазывали тряпки, прикладывали к спине и забинтовывали теплым шерстяным платком, пока я не начинал кричать от жжения и боли.
 
В венгерский госпиталь  практически никто из людей не обращался. Да там и не принимали население. Все лечились народными средствами дома, кто, как умел, что знал раньше, или слышал от соседей.

В середине зимы наши войска стали оттеснять немцев за Белгород в сторону Харькова. Немцы готовились к отступлению, но сопротивлялись. На крыше детского дома (он был двухэтажный) сняли несколько листов железа и посадили там наблюдателя с биноклем, а несколько больших орудий поставили во дворе детского дома и в саду.

Огонь вели в сторону села Бехтеевки  за речку, где по их расчетам, наверное, должны находиться наши войска. На время стрельбы тётя прятала нас с сестрой  в яму, в которой зимой хранили картошку.  Она боялась, что наши наблюдатели могут засечь точку, откуда ведется стрельба из орудий, и мы можем попасть под обстрел.

На выгоне, где был лагерь для пленных, немцы установили несколько своих минометов. Потом мы узнали, что солдаты и народ звали их «Ванюша».  Когда они ночью стреляли, вой стоял жуткий, как от нашей «Катюши». Здание детского дома, как это ни странно, осталось целым. Его не взорвали и не сожгли. Но целых стекол осталось мало.

После того, как немцы поняли, что наши войска окружают их, они бросили пушки в саду детского дома, извлекли из них замки, и забрали оставшиеся снаряды. Нам было раздольё. Мы крутились вокруг пушек, смотрели в дуло, крутили какие-то ручки, вращали стволы, пытались снять что-то с них.

Вспомнил печальный эпизод тех дней. Кто-то из ребят предложил мне на спор за 5 копеек лизнуть языком железный обод колеса пушки. Стоял февраль 1943 года и были ужасные морозы. Но жадность меня погубила.

Не подумав о возможных последствиях, я лизнул кончиком языка обод и взвыл от адской боли. Влажный и теплый язык мгновенно прилип к железу. Я испугался  сам и перепугал всех ребят, только спорщик ехидно улыбался. Очевидно знал, чем это может кончиться.

Все бросились дышать и дуть на железо, пытаясь облегчить мои страдания. Хорошо, что я не приложил к ободу колеса весь язык, а только кончик. Язык освободили, но во рту было полно крови и я помчался  домой к "доктору-сарафану". Тётя Катя высказала всё, что она думала о моей глупости, делала полоскания, примочки и вскоре язык мой стал нормальным. А с обидчиком я потом рассчитался.

Началась эвакуация раненых из госпиталя, который размещался в районной больнице. Здесь мы увидели, как немцы относились к своим союзникам - венграм. Если раненых немцев грузили на машины, то раненых венгров, которые пытались сесть в кузов, просто сбрасывали на землю, независимо на костылях он или с повязкой.

Венгры кричали, наверное, и от боли и от обиды. Зрелище очень тяжелое. Мы везде всё успевали посмотреть, хотя многое нам и не следовало бы видеть в том возрасте. Оккупация нашего города  длилась более двухсот дней.
 
Никаких упорных боев за Корочу  (вернее в самом городе) я не помню. Утром на улице Дорошенко я увидел нашего солдата в белом полушубке, валенках, с автоматом ППШ на груди. Он был почему-то один или я не заметил других. Я побежал домой сообщить, что пришла Красная Армия. Наконец–то немцы и венгры ушли.

Мы с ребятами ходили по улицам в поисках оружия, собирали патроны, гранаты. Я где-то подобрал трехлинейку. Она была с патронами и исправная. Вскоре опробовал ее на окнах детского дома. Стрелял из  своего сарая по целым окнам детского дома, зная, что там никого нет. После каждого выстрела прятал винтовку в сарае в соломе, а патроны в другом месте. На выстрелы дома никто не обращал внимания, потому что стрельба звучала то там, то здесь.
 
Но бабушка быстро разыскала мой тайник. Винтовку и цинковый ящик с патронами она отдала солдату, который проходил в это время по улице. Стрельба моя закончилась подзатыльником от бабушки. А винтовка, между прочим, стреляла хорошо.
 
Мы ходили с ребятами в детский дом посмотреть, что там творится, но кроме окоченевших трупов убитых евреев, по которым ползали крупные вши, ничего не видели. Очевидно, перед отступлением немцы их всех расстреляли прямо в здании. Это был февраль 1943 года.

Когда в Корочу пришли наши войска, мы снова ютились все в маленькой комнате, а в большой комнате на сене спали красноармейцы.
 
Недалеко от нашего дома на улице Дорошенко, ближе к больнице, в овраге, после прихода наших войск, весной поставили несколько накрытых маскировочной сеткой  радиостанций. Мы с ребятами крутились там постоянно в надежде добыть у солдат использованные батареи анодные сухие (их называли БАС).
 
Они были тяжелые, как кирпич, но нас они интересовали как источники питания для лампочек от ручного фонарика. В обмен на дрова, пни, сухие ветки мы получали от солдат использованные батареи. Приспособить их под одеялом с маленькой лампочкой, которой можно водить по строчкам и читать книги, умели все ребята. Тогда я читал все, что попадалось под руку.

Керосин не продавался и поэтому для освещения комнаты использовали «каганец». В блюдце с маслом тлел фитилек из ваты. Одно время комнату освещала лампа, сделанная из гильзы от артиллерийского снаряда. Туда вместо керосина наливался бензин с солью. Она ужасно коптила. Приходилось постоянно подрезать фитиль. Такие лампы часто взрывались и являлись причиной пожаров.

Светомаскировка выполнялась строго. Окна завешивали одеялами. Было страшно, когда вечером или ночью где-то высоко в небе гудели самолеты, а потом были слышны отдаленные взрывы бомб.
               
Вспомнил, как днем, мы с ребятами собирали в овраге дрова, чтобы обменять их у солдат на БАС. Внезапно из-за туч  появились  два самолета с крестами на боках. Летели они очень низко и, наверное, хотели уничтожить радиостанции. Мы испугались, попадали кто куда, прячась за пни.  Бомбы упали в районе больницы, а самолеты тут же улетели  в сторону Белгорода. Никто по ним открыть огонь не успел, хотя в саду детского дома в вырытых траншеях стояли три грузовых машины, в кузове которых были счетверенные установки зенитных пулеметов.

Когда мы пришли в себя, я увидел страшную картину. Она до сих пор стоит в моих глазах. Со стороны больницы вся в крови шла женщина, жутко кричала и несла на руках все, что осталось от девочки.

После таких картин, надолго выходишь из себя. Как выдерживали нервы? Наверное, они были еще не такие «чувствительные» и на все реагировали, как-то иначе, проще.

У солдат мы просили толовые шашки (они напоминали кусок хозяйственного мыла), запалы и бикфордов шнур, с помощью которых подрывали большие пни, добывая дрова. А было нам всего по 12-13 лет. Технология была простая. Саперными лопатами, которые нам давали солдаты, мы копали глубоко под пеньком тоннель, закладывали туда тол, выводили бикфордов шнур, поджигали его и разбегались подальше от этого места. Гремел взрыв и пень оказывался в наших руках.

Вспомнил эпизод того времени. В Короче аэродрома или даже простой грунтовой взлетной полосы никогда не было. Однажды над больницей появился и сделал несколько кругов самолет У-2 "кукурузник" с красными крестами на фюзеляже и крыльях. Приземлился он на поле, где на другой стороне оврага рос кориандр**. Такое событие в нашем городе случилось впервые и все пацаны со всей округи через некоторое время были у самолета.

Летчик и врач ушли в больницу, оставив охранять самолет медсестру. Она разрешала нам трогать крылья, хвост. Показала на фюзеляже массу заклеенных брезентом дырок. У-2 участвовал в боях. Разрешила кому-то из ребят встать на крыло и заглянуть в кабину - другому потрогать пропеллер. Но в кабину никого не пустила. Через некоторое время принесли раненого, пристегнули к носилкам и самолет улетел в сторону Белгорода. А мы еще долго обсуждали свои впечатления о самолёте.

Я больше пишу о себе и друзьях, а о сестре очень мало. Маленькая сестренка сидела с бабушкой, соседями в доме или в погребе. Как погреб мог нас спасти, я до сих пор не понимаю - мелкий, накрытый тонкими бревнами. Там постоянно горел «каганец». Чадил он ужасно. Валя вела себя мужественно, практически не плакала, не капризничала, ничего не требовала. Ей исполнилось восемь лет. Играла она только с тряпичной куклой.

Как мы питались тогда я уже не помню. Ели щи из крапивы, картофельных очисток, щавеля, еще какой-то травы. Тогда я впервые попробовал жареную на палочке ворону, которую нам удалось убить. Дело прошлое, но лазили и по чужим огородам, подкапывали картошку, которую потом пекли на костре в овраге. Ели без соли. Иногда я что-то приносил сестре.

Высшим лакомством был кусок жмыха. Народ звал его «макуха». Я принес его с маслозавода. Жмых – это прессованные в виде тяжелого круга семечки, шелуха или лузга с остатками подсолнечного масла. До войны его добавляли в корм свиньям. «Макуху» можно было сосать полдня, но чувства насыщения не было.

Спасала сахарная свекла, которую пекли в печи, лепешки, пшенная каша с тыквой, остатки выкопанной из ямы картошки, которую оставляли на весну для посева, немного муки. Полки в магазинах были пустые. Мы ходили голодные, немытые, обросшие.

Тёте Кате кто-то за пошитые бурки (в селах многие носили лапти) сделал «крупорушку», на которой мы добывали что-то похожее на муку. Наверное, у первобытных людей крупорушки были более совершенные.

Наш «агрегат»  состоял из двух кругляков, отпиленных от толстого дерева. Кругляки были обиты жестью с небольшими дырочками, пробитыми гвоздем. Кругляки соединялись болтом. Сверху в совок сыпалось зерно или кукуруза. На верхнем кругляке была приделана ручка, которую мы вращали. Зерно перетиралось, и мука сыпалась через совочек на нижнем кругляке. Иметь такую ручную мельницу считалось богатством. Мы дружно крутили на этой мельнице кукурузу и лакомились мамалыгой без масла.
 
Когда ввели карточную систему, жить стало немного легче.  Можно было всегда рассчитывать на маленький кусочек черного хлеба. Правда, за ним еще следовало  отстоять огромную очередь. И сегодня вспоминается горбушка хлеба, натертая чесноком, политая пахучим подсолнечным маслом и слегка посыпаная солью...
               
...Раньше тёти говорили, что наказание отец отбывал в поселке Березники Пермского края и, якобы, работал в шахте, на каких-то вредных рудниках. В мае 2009 года, наконец, после долгих попыток я нашел в интернете информацию об отце.

На сайте «Мемориал» Министерства обороны РФ о нем имеются две записи. Первая – в Электронной Книге Памяти Архангельской области (том 09/): «Комаристов Ефим Петрович, 1904, Курская обл. Корочанский р-н. Место призыва: Няндомский РВК Арх. обл. Красноармеец, стрелок. Пропал без вести._08.1943».

Следовательно, в 1941 году отец отбывал наказание в Няндомском районе Архангельской области, а не в поселке Березники Пермского края. Может быть, в Березниках он был раньше, но я этого не знаю. Помню, что письма в Березники и в Няндому я не писал.

Вторая запись об отце есть в Центральном архиве Министерства обороны. «Информация из документов, уточняющих потери. Комаристов Ефим Петрович, 1904, призван Няндомским РВК, красноармеец, пропал без вести, _08.1943, номер фонда-58, номер описи–18004, номер дела–688».

Там же приведен сканированный список солдат пропавших без вести и умерших от ран. В списке значится: «№ 89. Комаристов Ефим Петрович, красноармеец, огнеметчик, беспартийный, 1904, г. Короча, Нояндовским РВК с 1941 г. Сын: Комаристов Василий Ефимович ул. К-Маркса № 32».

Отец не указал в этой графе имя, отчество, фамилию нашей матери или данные своих родителей, а указал имя старшего сына! В списке военкомат призыва указан неправильно, а запись «был тяжело ранен и умер от ран 17.09.43 г.» - зачеркнута. Архив МО подтверждает, что отец действительно был огнеметчик.

Откуда в доме знали о его военной профессии, сказать затрудняюсь. Сестра  говорит, что она помнит, как во время войны кто-то   вернулся с фронта по ранению и рассказывал тёте Кате, о том, что отец был огнеметчиком. Якобы,  он же рассказывал, что видел, как раненого отца везли на телеге в госпиталь.

Писал отец редко и нам и своим родителям. О его письмах из мест заключения я не помню. В 1941 году у него кончался срок наказания, в каком месяце я не знаю, но началась война и его прямо из лагеря забрали на фронт. Брат сохранил письмо от отца, датированное июлем 1943 года, и незадолго до своей смерти передал его мне. Раньше на мои вопросы, нет ли отцовских писем в его архиве он отвечал отрицательно. Ксерокопию этого письма я отдал сестре на память.

Считаю необходимым привести письмо полностью (с соблюдением орфографии), так как оно было последним от отца, написанным его рукой.
«27 июля 1943 г. Действующая Армия.
Здравствуйте Дорогие Ек. Николаевна, Мар. Ник, Ал-дра Андр, Мамаша, Вася, Толя и Валя. Привет из фронта. Ек. Ник. 21 июля этого года я имел небольшое счастье, это получил от своих родных письмо, в котором они коротко мне описали, что они живы и здоровы, а также написали коротко, что и вы все живы, но в меня вкралась сомнение и я по севодняшний день все ждал от вас письма, где  считаю, вы, опишите мне ясней. Вот почему я считаю небольшим счастьем, а когда я получу от Вас то - узнаю, все я тогда буду, спокоен. Мне они пишут, что к ним никто из детей не ходят, да и как ходить, еще попадут под бомбежку, а возможно не ходят, что нет живых. Ек. Ник. пишите мне чаще, правда, у вас мало время, но я считаю, что время найдете и будите писать. Я вам пишу в окопе, да и у вас тот же фронт. Ек. Ник. у меня отец просит выслать справку на получение хлеба. А справок сейчас на руки не дают, а пересылают в РВК. Так, что если их увидите, скажите им, чтобы обратились в РВК. Я им уже писал об этом и так коротенько все. Привет. Всем, Всем, Всем. Целую всех. Изв. Е.П. Комаристов». Письмо ушло с полевой почты 27 июля 1943 г. Обратный адрес на треугольнике – ППС № 14080-П. Комаристов Е.П. Письмо поступило в Корочу Курской обл. 13.9.43 г. На письме штамп – Просмотрено военной цензурой № 24».

 Какое у отца было образование, я не знаю, но судя по письму, он был не очень грамотным. Слишком много в его письме грамматических и орфографических ошибок, а почерк красивый.

Летом 1943 года было получено извещение из воинской части о том, что отец пропал без вести. Куда исчезло это извещение, сказать не могу, но очень хорошо помню его вид. Оно было отпечатано под копирку на пишущей машинке, с угловым штампом полевой почты, а фамилия, имя и отчество отца написаны чернилами от руки.

Перефразируя слова писателя Валентина Пикуля, отец погиб самой худшей из всех смертей, которая зовется безвестной.
Господи! Упокой души воинов, отдавших жизнь за то, чтобы жили другие!

Возможно, тётя отдала извещение в военный комиссариат или райсобес, а может, выбросила. Но в это я верю мало. Все письма отца хранились в комоде  в отдельной связке. Куда потом делась эта связка, я понятия не имею.

Насколько, я знаю, никогда, ни в одном письме отец не спрашивал о судьбе матери. Где она? Что с ней? Она была вычеркнута из нашей памяти навсегда.

Я помню, что писал письма отцу на фронт очень часто. Рисовал ему подбитые немецкие танки, падающие самолеты с крестами и свастикой, и обязательно в конце писал: «Смерть немецким захватчикам!»

Среди фотографий и документов, привезенных женой покойного брата из Харькова, есть и открытка военных лет от отца. Она почему-то разрезана пополам и с чернильными помарками, но написана карандашом.

Содержание открытки, то, что я смог прочитать (с соблюдением орфографии) таково: «Здравствуйте дорогие Екат. Ник. Мамаша, Толя, Валя, и если  с Вами М.Н., А.А. и Вася. С к-ким  приветом от ЕП. Комаристов. Я хочу сообщить, что я жив и здоров и нахожусь на фронте, бью проклятых немцев, и гоним их с нашей священной земли. Пишу эти строки, надеясь, что через 2-3 дня, вы будете освобождены от проклятых немцев. Получите это письмо сходите к моим родным, и передайте им привет, что я им тоже сегодня написал и тоже просил сообщить Вам и кто получит вперед сообщите, пишите быстрее мне. Все ли живы и здоровы, а пока все привет Всем Целую всех Е.П. Комаристов». Адрес на конверте: 03.02.43 г.  Обратный адрес: «787» полевая почта часть 238. Дата на почтовом штемпеле 04.02.43».

Эту открытку я также увидел впервые. Брат ее никогда нам с сестрой не показывал и не говорил о ней. Одновременно жена покойного брата  привезла маленький плохой снимок (размером 3х4 см) мужчины средних лет в темной рубашке или гимнастерке.  Она уверена, что это снимок нашего отца.

Действительно, есть что-то сходное между ним и старшим братом, но поскольку лицо отца я хорошо не помню, я тоже сомневался, что на фото наш отец. Когда мы беседовали с сестрой, она утверждала, что этот мужчина на фото не наш отец. Доказательств у нас с ней нет ни за, ни против. Тем более, я убежден, что лицо его она не помнит. В 1937 году ей исполнилось всего два года.

После того, как я отдал ей фото, увеличенное, отретушированное, с убранными дефектами, разговаривая со мною по телефону, она согласилась с тем, что все-таки это наш отец. Уж больно много совпадений нашла она на этом фото и фотографии  старшего брата.
 
Вопросов много. Когда и как фото попало к брату? Невестка в нем не узнает кого-либо из своих родственников, знакомых. Почему брат так бережно хранил это маленькое  с дефектами испачканное фото и никогда не показывал его нам с сестрой? Снимок был сделан давно и плохо сохранился. Никаких надписей на нем нет. Сделано это фото для какого-то документа (с уголком).

Мы услышали, что война окончилась, когда играли в городки около дома Гая Вольдейта. Кто нам сообщил эту новость, я уже не помню, но радость наша была неописуема. Через некоторое время стали возвращаться фронтовики, во многих домах смеялись и веселились. Мы еще не понимали того горя, что выпало на нашу и без того несчастную семью, что нам некого ждать с фронта.  Таких семей в городе  было много. Тоска на душе, но изменить мы ничего не могли...

--------
*Информационный политический орган, образованный постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 24 июня 1941 г. "О создании и задачах Советского информационного бюро" для руководства освещением в средствах массовой информации военных действий на фронтах Великой Отечественной войны, составления и опубликования военных сводок по материалам главного командования, а также освещения внутренних событий СССР и международной жизни.
**Кориандр используется как пряность в кулинарии (как зелень, обычно называемая «кинзой», так и семена) и для придания приятного аромата.

* * *
"Воспоминания о войне" опубликованы в газете "Ясный ключ" (г.Короча, Белгородской обл.)7 мая 2011 года № 36-37 (9216) и 9.02.2016 года № 12 (9717).
http://yaskluch.ru/media/yaskluch/9__pdf.pdf
В 2015 году "Воспоминания..." опубликованы в Литературно-художественном альманахе "Махаон" (г.Запорожье, Украина).
* * *

P.S. Сегодня (15.09.2017) в интернете прочитал, что в журнале "Москва" № 9 -2015 года был опубликован документальный рассказ члена СП России Елены Наумовой "Четверо из семьи Ермаковых". Она пишет:"... Вся оставшаяся жизнь моего дяди Миши заключена между двух записей в карточке Гросс-лазарета Славута-цвай, лагерь 301: «2.07.1942 г. Ермаков Михаил Андреевич, русский, учитель, рост 170, блондин, здоров — попал в плен у Короча. 14.03.1943 г. умер от туберкулеза легких».

«Попал в плен у Короча». Где это? Как это случилось с моим дядей? Что происходило тогда на фронте? ...Михаил Андреевич попал в плен 2 июля. О событиях, происходивших в июне–июле в городе Короча Курской области, рассказал заслуженный врач Российской федерации, полковник медицинской службы в отставке Анатолий Ефимович Комаристов.




Петр Панасейко                «Дети войны»         


С утра в городской поликлинике  не пройти. Возле каждого окна регистратуры толпился народ, желая получить заветный талончик к врачу. Поскольку количество желающих их получить, как обычно превышало количество талонов, очередь быстро стала таять, люди стали расходиться. И когда молодая девушка с пожилой женщиной подошли к окну регистратуры, то получили бюрократический отказ: «На сегодня к кардиологу и урологу талонов нет, и не будет. Приходите завтра».
    
          - Вы извините меня, - тихим голосом произнесла девушка,- мы уже третий день к вам ходим, и слышим одно и тоже. Моей бабушке 80 лет,она войну пережила на оккупированной территории и относится к категории "Дети войны".
      - Дети обслуживаются в детской поликлинике напротив, - разговаривая по телефону и, видимо, не поняв смысла слова «дети», ответила ей медсестра в регистратуре.
      
        После этих слов окошко так же быстро закрылось, как и открывалось. А внучка с бабушкой направились к выходу. Следом за ними вышел парень, слышавший их диалог у окна регистратуры.
      - Завтра опять сюда придёте? – спросил он.
      - А что нам остаётся делать? - отвечала бабушка,- мне как таковые кардиолог и уролог пока не нужны, всего-навсего  надо снять кардиограмму сердца и пройти УЗИ почек. Как никак возраст приличный. Но без указанных врачей талонов не дают.
      - Я бы Вам посоветовал не унижаться здесь, а обратиться в платную клинику.
      - Хороший совет, но внучка Алёна  окончила Лицей, только устроилась на работу и не получала ещё заработной платы. А моей пенсии не хватит. Мы живём с ней вдвоём.
     - Ничего, хватит. Я знаю, где стоимость медицинских услуг вас обеих устроит.  Хотите, я подвезу туда? Правда, это на окраине города.
      
         Бабушка с внучкой поверили словам молодого человека и поехали с ним. Парень сразу же спросил, где бабушка провела годы войны. Услышав, что на Украине, попросил её рассказать об этом. Он учился на факультете журналистики и собирал очередной материал в газету. Бабушка ему отказать не могла.
      
        ...Когда началась война Петрова Наташа жила в большом  селе. Ей было тогда 7 лет, собиралась осенью идти в первый класс. Отец ушёл на фронт, осталась она с мамой и бабушкой. Вначале было тихо, спокойно. Война в село нагрянула спустя несколько месяцев. В одно не очень прекрасное утро жителей села разбудили взрывы и рёв самолётов в небе. Над селом кружили два немецких самолёта с непонятными крестами, сбрасывая бомбы. Наташа вспомнила, как бабушка вчера говорила: «Ой, быть беде, над селом пролетел немецкий самолёт-разведчик. Наверное, завтра будут бомбить». Её предсказание точь-в-точь сбылось: ни одна бомба просто так на землю не упала, бомбили прицельно: больницу, почту, правление колхоза, тракторный парк. Вечером в село уже заезжали немецкие автоматчики-мотоциклисты. В помещении сельсовета разместился комендант. С этого момента детство у Наташи, как и у других сельских детей закончилось. Они стали "детьми войны".
      
          Немцы, вошедшие в село, пошли дальше, не встречая никакого сопротивления со стороны Красной Армии. Село не имело стратегического значения, и было принято решение его не оборонять. Более двух лет село жило в страхе. Молодёжь угнали в Германию на принудительные работы. Наташа запомнила на всю жизнь своими детскими глазами, как в центре села стояло несколько грузовых крытых машин и в них немецкие автоматчики загоняли парней и девушек. Кто пытался бежать – расстреливали на месте. В селе остались одни женщины, старики и дети.
      
         Казалось, оккупации не будет конца. Но благодаря  победе советских войск, сначала в Сталинграде, затем на Курской дуге для жителей села, как говорится, «появился свет в конце туннеля». Но вот здесь как раз и начинается, пожалуй, самое страшное.
      
         Наташа хорошо запомнила тот день. В село понаехало великое множество немецких солдат. Это были отступающие под ударами наших войск немецкие разрозненные части. Первые дни они никого не трогали, а потом вдруг стали всех собирать в школу. Сельчанам стало понятно, что их собрали вовсе не на школьные занятия только тогда, когда автоматчики окружили школу плотным кольцом, а другие  подносили к зданию солому. Кто выскакивал из окон, тут же замертво ложились на землю, чтобы уже больше никогда не подняться. Ни Наташа, ни её мама с бабушкой, как и их односельчане, находившиеся в тот роковой миг в школе, потом никак не могли понять: почему озверевшие отступающие фашисты решили жителей села сжечь живыми в школе, а не взорвать, что было бы быстрее. Видимо, чтобы причинить своим жертвам больше страданий. Поджечь школу долго не могли. На небе появились тучи, а ветер, словно спасая жителей села от неминуемой гибели, разносил в разные стороны солому.
      
        Как ни обыскивали перед этим всё село фашисты, двум  мальчишкам лет тринадцати удалось огородами незаметно выбраться и убежать в соседнее село, находившееся в шести километрах от них. Им повезло: когда они  прибежали, туда только что вошёл без боя советский танковый батальон.
      
       Выслушав мальчишек и поверив им, командир батальона, отменив отдых, повёл своих танкистов на помощь соседнему селу. Успели вовремя: поджечь школу так и не смогли. А атака танкистов была такой молниеносной, что расстрелять людей фашисты просто не успели, спасая свои жизни бегством... .
      
       - Вот и приехали, - остановив автомобиль возле какого-то здания, - сообщил парень, но при этом заметил, что бабушке стало плохо. Вместе с внучкой они провели её на второй этаж медицинской частной клиники. После оказания необходимой  помощи, внучка повела бабушку снимать кардиограмму сердца, а парень, попрощавшись, уехал.
      
       Когда бабушке сделали и УЗИ почек, они вместе подошли к регистратуре, чтобы получить результаты и расплатиться. Получив заключения врачей, внучка достала кошелёк.
       - Спасибо Вам большое. Сколько с меня?
       - Нисколько.
       - Не поняла?
       - Уже заплачено.
       Тут только внучка догадалась, кто за них мог заплатить. Очень расстроилась, что не смогла  отблагодарить  незнакомца. Медсестра, увидев её смущение, положила перед ней визитную карточку, где указана была фамилия Родионов Юрий Валерьевич и телефон.
      
       Добравшись домой, она первым делом набрала указанный в визитке телефон.
        - Родионов слушает, - послышалось в трубке.
        - Добрый день, Вас беспокоит Алёна, за которую Вы заплатили в клинике. Вот только не знаю, как Вас отблагодарить?
        - Я знаю.
        - Как?
        - Выходите, Алёна, за меня замуж. Уж больно мне Ваша бабушка понравилась.
        - А можно я с бабушкой посоветуюсь?
        - Можно. Я Вам вечером перезвоню, Ваш телефон у меня высветился.
       
         Вечером он перезвонил, затем приехал, получив согласие бабушки. С тех пор  бабушка со своей внучкой к окошку регистратуры той злополучной поликлиники больше не подходили. Пользовались платной медициной. Что не запрещается, как известно.

27.07.2015 г



Андрей Эйсмонт          «Вышитые крестики»

               
Июнь. Отпуск долгожданный. А с чего отпуск начинается? Правильно! С  огорода – посадка картошки, помидоров, огурцов.… И пошло- поехало.…И, раз - двух недель отпуска, как ни бывало! Тюкаю тяпочкой по земле, борюсь, как могу с сорняками. Тюкаю и тюкаю, а перед глазами -  озерцо с чистой водицей, поплавок  от ветерка слегка покачивает, зорька заалела, птички запели…
                Нет, не подумайте, что я какой-нибудь рыбак заядлый или добытчик великий. Просто любитель посидеть у воды, на поплавок  полюбоваться, воздухом вольным подышать. Можно сказать – Созерцатель.
                За долгие годы совместной жизни по взгляду друг друга понять можно. «Может, хватит ходить, сопеть, задумчиво вздыхать, собирайся и вали на свою рыбалку! Помидоры не пропадут! « - неожиданно буркнула супруга. Я быстренько удочки в машину положил, банку  с червями и прочие рыбачьи причиндалы,
               Машину у дома поставил, чтобы часика в три встать и к рассвету на озерцо. Ночи в этот период очень короткие. Не спалось. Ворочался с бока на бок. Часа в три встал и на улицу, Дверь  тихонько закрыл, замком щёлкнул и  к машине.
             Темно. Звёздочки на небе подмигивают, луна из-за тучки выглядывает – благодать. Тишина. Даже дуновения ветерка не чувствуется.
                Когда из подъезда выходил, увидел на скамейке соседа с пятого этажа Прокопьевича. Его практически сложно с кем-либо перепутать: роста  не высокого, по фигуре своей напоминал мальчика-подростка. Худенький, стройный с неизменной тросточкой и в серой от времени выцветшей шляпе. Бледное лицо с открытой и доброй улыбкой. От него всегда веяло каким-то внутренним  теплом и добротой душевной. На моё весёлое и радостное приветствие лишь головой кивнул.
                Я открыл капот машины, подсоединил аккумулятор, завёл двигатель. В свете резко вспыхнувших фар неожиданно  увидел хрупкую, маленькую и какую-то беззащитную  фигурку Прокопьевича.
                Шляпу, нелепо съехавшую на затылок, тонкие, старческие руки, торчащие из светлой старой, но чистой и как всегда отглаженной рубашки с короткими рукавами. Тыльной стороной ладони он утирал слёзы, которые текли, и текли по лицу. Я подбежал, обнял старика, пытаясь его успокоить, выяснить, кто его обидел, что бы хоть как-то помочь его горю.
               Узнав, что я собрался на рыбалку попросился со мной. Полчаса езды на автомобиле и мы вдвоём на берегу маленького, но чудесного озера.
                Со своим огородом и помидорами я совсем потерял чувство времени. Да это и неудивительно: число, день недели, как правило, вспоминаешь только к концу отпуска. А сегодня оказывается двадцать второе июня - самый продолжительный световой день в году.               
        Поплавки удочек чуть покачиваются на водной поверхности от легкого дуновения ветерка. Лёгкий нежный туман, чуть касаясь воды, завис над серединой озера. Нежно заалела заря.

             Хриплый, слегка дребезжащий от волнения голос старика повествовал мне историю его жизни. Я сидел рядом и, внимая  голосу, слушал и слушал. Всё больше и больше проникаясь душевным теплом к этому маленькому, худенькому, беззащитному человеку, прожившему длинную и тяжёлую жизнь, потерявшему в ней самых дорогих и близких людей, но сохранившему ко всему окружающему доброту  своего открытого сердца.
           Как будто не было этого радостного солнышка, этого прозрачного озерца,  слегка подрагивающих  поплавков на водной глади. Был только один голос - спокойный и негромкий, но пробирающий до глубины души.
                Прокопьевич рассказывал:" У меня с некоторых пор появилась привычка – ежегодно именно в этот день встречать рассвет, смотреть, как зарождается новый день, весело щебечут и радуются ему птички, как всё вокруг цветет, и вспоминать своих родных и близких.
               Перед  войной мы вместе с мамой и старшей сестрёнкой Верочкой перебрались в маленький  городишко на Украине. Такой уютненький и яркий, как в сказке, наполненный каким-то тёплым светом. До сих пор видятся во сне ровные улицы с побеленными аккуратными хатами, яблонями, черешнями, душистой черёмухой и небольшой деревянной церквушкой.
             Мой отец был командиром Красной Армии, но я его совсем не помню - погиб ещё в Финскую. После его смерти мать устроилась на работу в прачечную воинской части. 
       Война застала меня совсем ещё ребёнком на берегу нашей широкой, но довольно мелкой речки с удочкой в руках. Только начало светать, как в небе  послышался  нарастающий гул.
              На восток летели и летели, как вороны серые, самолёты - птицы с чёрными крестами на крыльях. Они тянулись и тянулись, пытаясь поглотить, закрыть собою встающее ясное, нежное солнышко. Так мне тогда казалось - мне, маленькому сопливому малышу!
            Я  не знал, что  на всю жизнь запомню тот день яркий, солнечный, но страшный, перевернувший с  ног на голову  всю мою и не только мою жизнь. И теперь, когда я вижу в небе стаю каркающих ворон, мне они представляются теми птицами с чёрными крестами,  несущими на своих крыльях горе и смерть.
                Через два дня мы уже брели по пыльной дороге, неся с собой всё своё богатство, уместившееся в один узелок за мамиными плечами. Колонна была нескончаема, кого в ней только не было и стар и млад и машины груженые ящиками с оборудованием,  документами, телеги с домашним скарбом. Всё это скрипело, кричало, стонало и плакало. Всё соединилось общим горем в один большой организм,  растянутый по  дороге с единственным желанием побыстрее  уйти, сбежать от надвигающейся опасности.
                Эта опасность давала о себе знать воем регулярно пикирующих вражеских самолётов и визгом  падающих бомб, которые заставляли сердце сжиматься  от страха в маленький трепещущий комочек. В такие моменты я  крепко- крепко прижимался к маме, наивно полагая, что самое безопасное для меня место именно там.
       Дорога  пошла вниз вскоре засверкала река довольно широкая, но мелководная. Чёрные головёшки свай сгоревшего моста ещё дымились. Пахло гарью. Колонна, ни сколько не задерживаясь, двигалась к противоположному берегу реки чуть выше по течению.
           От прохладной, освежающей воды ногам становилось значительно легче. Лица посветлели, Думалось дойти бы до противоположного берега, искупаться помыться, отдохнуть на бережку и дальше в путь.
   Я вглядывался в мамино лицо загорелое, в веснушках, с маленькими морщинками возле глаз и мне становилось легче. Справа от нас  шагала толстая тётка в красивом цветастом платке, не умолкая ругавшая своего мужа, не обращавшего на неё внимания  и молча несущего два довольно увесистых чемодана.  «Ведь можно же было на машине как все приличные люди! Вечно, ты со своей ответственностью! Какой ты  всё-таки бестолковый!  Слева шагал  седой, старый как лунь дед опираясь на длинную берёзовую палку помогая кому словом, кому делом, кого поддерживая, кого подбадривая.
            Стояла полуденная жара. Солнце припекало. Если бы не белая панама на голове  я бы совсем растаял. На небе ни облачка, оно просто завораживало своей яркой синевою. На горизонте высоко-высоко появились две маленькие точки.
           По мере их приближения все стали волноваться,  ускоряя шаг. Мама схватила меня на руки,  инстинктивно  прижимая к себе. Самолёт с чёрными крестами на крыльях, стрелял из пулемётов по мечущимся  и разбегающимся людям. Он летел так низко, что я чётко видел смеющегося от удовольствия рыжего в шлемофоне лётчика. Видимо для него это была своего рода игра. Что-то вроде разорения  муравейника. Фонтанчики прошли справа от нас. Самолет, пролетев над нами, сделав круг, возвращался. Неожиданно мама запнулась и упала. Седой дед, крепко схватив за руки меня и сестрёнку, вытащил нас на берег в воронку и укрыл собой.
           Часто вижу во сне удивленно-застывшие голубые мамины глаза, цветастый красивый с пулевыми отверстиями платок крикливой тётки, реку, окрашенную в алый цвет уносящую  вниз по течению стариков и детей, родных и близких, чью - то жизнь, чьё - то детство.
         С тех пор я обхожу стороной муравейники, чтобы случайно не разрушить, чей- то мир, и вздрагиваю при виде  вороньей стаи.
           Многое пришлось пережить за годы войны. Дед, спасший нас с Верой, умер от сердечного приступа недели через две. Сестрёнка Вера потерялась вовремя очередного авиационного налёта, и сколько я её не искал, но найти так и не смог.
                Ближе к зиме вместе с эвакуированным детским домом попал на Урал. Нас чумазых и ободранных  распределили в деревне на постой по два - три человека. Мы с моим дружком Колькой, который был старше года на три, попали к добрым и душевным одиноким старикам, которые отнеслись к нам с особой теплотой и нежностью.
        Дед Никита Петрович умелец был на все руки. За свою долгую жизнь он был и столяром, и плотником, и кузнецом, но перед самой войной ноги совсем отказали. Пришлось  заняться на дому скорнячеством, да ремонтом обуви. В доме постоянно пахло кожей, канифолью, клеем, состав которого знал только он один и держал в секрете. Интересно было наблюдать как его сильные и ловкие руки, умело действуя крючком, делали ровненький как стрела шов. Стежок за стежком как на картинке. Так всё это было заразительно, что и у нас с Колькой руки сами потянулись к шилу и крючку!
           Никита Петрович глядя на нашу работу, только усмехался в усы да похваливал нас, похлопывая по плечу: « Жизнь она брат такая штука, что в ней всё пригодится! На кусок хлеба уже заработать сможете, чертенята малые!»       Кому за картошку, кому за свеколку, кому за корку хлеба, кому «за просто так» шил и шил, клеил и клеил.
            Жена его Василиса Петровна затемно еще  собиралась и уходила в райцентр за десяток километров, от деревни унося отремонтированную обувь в педучилище, забирая оттуда новые заказы и получая расчёт в основном продуктами.
          Старики не жадничали, продуктами делились со многими, особенно с теми, кому особенно тяжело было - многодетными, да старыми. Колька очень любил бродить по улице, путешествовать вот и напросился однажды помочь бабушке Василисе Петровне донести обувь до райцентра, да так к этому занятию и прикипел. Прикипел, да так, что его уже там и знали и ждали.
          Ну а я очень любил ремонтировать обувь. Особенно мне нравилась такая нехитрая работа, как валенки подшивать! Ровненький – ровненький делал шов! А на пяточках, как бы клеймо своё ставил - пять маленьких крестиков на счастье вышивал. Сам от такой работы умилялся! Глядя на меня, Никита Петрович гладил ласково по голове и хвалил одобрительно: « Мастер!»
                По весне нас всех собрали и привезли на Алтай в детский дом в село Алтайское. Как мы были рады и счастливы! Тогда ели все, что попадалось на глаза: нежную, только что появившуюся хвою можжевельника, ягоды паслёна, облепиху, разные травочки - травиночки только, что проклюнувшиеся из земли. Ели всё и не болели! Ели всё не потому, что кормили плохо, а просто витаминов не хватало. Вот и росли ко всему приспособленными и живучими.
        День Победы помню хорошо. Все идут радостные счастливые, гармони играют, заливаются, песни  все поют, радуются, а мы сидим и плачем потому как знаем, что нам - то встречать уже некого.
             Куда только письма не посылал – искал свою сестрёнку Верочку! Помню, работал на прииске в посёлке Акташ – ртуть в вёдрах носил. Ртуть тяжеленная в вёдрах зачерпнёшь самую чуть, сапогами резиновыми по грязи чавкаешь, а в голове всё одна мысль: « Где же она живёт моя сестрёночка?»  С этим всю жизнь и прожил!
            Нашёл своё место на Котельном заводе токарем, да  так там до самой пенсии и проработал.
             А сестрёнку то я свою, веришь – нет, нашёл! Техника то, как вперёд  шагнула! По «Скайпу» с ней на прошлой неделе  разговаривал! Два часа  оба перед экранами проревели. Да разве всё переговоришь! Вот ближе к осени разберусь с огородом, да и рвану к ней в Воронеж! Она у меня заслуженный учитель! А какая была в детстве такая и есть - нос курносый и глазищи как у мамы большие и синие!
                Самое интересное, помнишь, я про Урал то рассказывал? Так она в том самом районном центре в училище и училась! Валенки, что я подшивал с крестиками, носила. Говорит, что они из-за этих крестиков спросом пользовались. Все думали, что эти крестики беду отводят и счастье притягивают. Вот так-то рядом жили и не знали!
Возвращались мы уже ближе к вечеру. В садке для рыбы было пусто, но на душе у меня было тепло и светло.

               До осени дожить  Прокопьевичу так и не удалось.
Остались лежать под кроватью новые валенки, которые он для своей сестрёнки купил    и подшил в подарок.
Шовчики ровненькие, гладенькие, а на пяточках по пять маленьких счастливых крестиков.

               

Виктор Осмаров                «Как я воевал»


- Знаешь, - начал мой собеседник, с которым я познакомился в очередной командировке. – а ведь и я успел повоевать. Да не смотри на меня так. Да, по возрасту я не подхожу, но так уж получилось. Если не хочешь, то и рассказывать не буду.
- С чего Вы взяли, что не хочу слушать?
- Да ты так скептически посмотрел на меня.
- Нет. Просто удивился. Неужели Вы были сыном полка? Это очень интересно. Рассказывайте. Пожалуйста.
- Хорошо, расскажу. Но, ни каким сыном полка я не был …

Это было в 1942 году. Моя семья, а точнее, мать, сестра и я, отца уже не было. Он погиб в финскую (война с Финляндией, 1939 – 1940 гг.). Жили почти на окраине Смоленска, в частном доме. Мне, тогда, было пять лет. А сестре три.
Оккупацию помню плохо. Было тяжело. Питались только тем, что мать умудрялась выменять на вещи отца. Ну и кое-что выращивали на огороде. Огород! Как звучит! Просто тот клочок земли что прилегал к дому. Голодно. Да! Моя война!
Фашистов мы, мальчишки, ненавидели, но боялись. Они здоровые! С автоматами! В касках с рожками! Сытые! А наша компания, нас было пятеро … Самому старшему – семь лет. Он был самым «мудрым» среди нас.
Однажды, я случайно, бежав по своим важным детским делам, налетел на немца. Чуть с ног его не сбил! 
Ну, а он, злой! Хвать меня за ухо! Больно! И пинком меня отправил катиться по дороге. Да еще, гад, смеется! Ох я и разозлился. Хватаю камень, и со всей своей «богатырской» силой метнул в него. Целил в голову. Попал – сзади, он уже уходил, ниже пояса! Он, от неожиданности заорал и вскинул автомат. А тут оказывается, что эту сцену видел какой-то офицер. На фуражке череп с костями, форма черная, погон на одном плече, на ремне кобура. Офицер СС … Он что-то прокричал солдату, схватил меня за шкирку. Сильный, гад! Бросил меня к забору, выхватил свой пистолет, передергивает затвор. Начинает поднимать его, прицеливаясь в меня. 
С жизнью я не прощался. Конечно, испугался, да и больно было. В который раз меня бросали на землю. Колени, локти и ладони расцарапаны, саднят.
Чей-то командный крик на немецком.
За спиной черномундирного стоит лощеный, чистенький, с золочеными витыми погонами на мышином мундире немец. В одном глазу монокль, так и сверкает. Что он кричал я, конечно, не понимал. Эсэсовец что-то пытался свое, по тону только и понял, высказать. Ругались не долго. Армейский офицер, видимо, был намного старше по званию, что-то прокричал в лицо моего несостоявшегося палача. Тот, скрежеща зубами, выбросил правую руку в их приветствии, что-то пролаял, повернулся и, почти, строевым шагом ушел. Я ни жив, ни мертв.
Армеец подходит ко мне. Что-то спрашивает. Я только плечами пожимаю. «Не понимаю. Нихт фирштейн.» Он хмыкает. Лезет рукой в карман своих галифе. Достает ЦЕЛУЮ ПЛИТКУ ШОКОЛАДА!!! Отдает мне. Что-то говорит. А когда я, растерявшись от всех этих поворотов событий, беру ее, он также, как и эсэсовец хватает меня за шкирку, поднимает как кутенка, ставит на дорогу. Поворачивает к себе спиной и очень чувствительно дает мне очередного пинка. Я лечу на дорогу. Подхватываюсь, и начинаю удирать. Хватит с меня приключений! На бегу поворачиваюсь, а офицер смотрит на меня. Задумчиво смотрит.
Шоколад был очень вкусный. А как сестренка радовалась лакомству! Правда от мамки попало. Уже прутом. Больно!
Вот так и повоевал …
А в 1943 году Смоленск освободили.



Валерий Слюньков                «Внукам завещано»


Что-то часто стали выпадать трудные ночные дежурства. Бывало, заступил, с вечера что-то подделал, что начальник запланировал, и ночь можно давить лавку, опираясь плечом на шкаф. Ложится вроде бы нехорошо. Дежурный по заводу застукает,  стыдно будет старому. Но вот уже какое дежурство приходиться вкалывать всю ночь. Не впервой, но годочки… Жена ругает, грозит, что встанет на пороге, не пустит больше на эту его работу, которую он никак не может бросить. Может и правда...время? Сердечко, вот, что-то...заходится...

Жены дома не было, уже ушла на своё «дежурство» - к внукам. У микроволновки тарелка с котлетой и картошкой, завтрак для него… Ничего не  хотелось. Раздевшись, присел в кресло напротив телевизора. Завтра День Победы, и программы соответствующие, вот знаменитые кадры с солдатом, заходящим в родной дом, встреча… Мягкое кресло, удобно полулёжа… чуть посмотрю и спать, спать… мотору отдых...отдых требуется...в груди тесно и...что-то не дышится...

Картинка в телевизоре со счастливым, возвратившимся домой солдатом куда-то поплыла, попытался и не смог её разглядеть, и навалившаяся тишина наполнилась   непонятным беспокойством. Со двора донеслись неясные крики, и вдруг услышал своё имя. Кто-то настойчиво звал, звал именное его. Не хотелось шевелиться, но на удивление легко встал и вышел на крыльцо.

У ворот небольшая толпа соседей. Они, почему-то, все смотрели на него и радостно улыбались. В этой группе людей его что-то напрягло, там были те, кого уже и… Но додумать и понять не получилось.               

-Иди сюда скорее – его звал сосед Олег. И тоже что-то было неправильное в этом, радостно переминающемся с ноги на ногу, его старом приятеле. Но что?...Он  пытался и опять не смог понять.               
–Не поверишь… Сейчас там – махнул рукой куда-то – видел  знаешь кого? Ну! Он радостно смотрел на него и соседи тоже смотрели на него с непонятной ему радостью. И опять он попытался понять, почему здесь те, которых уже… Но Олег опять отвлёк…               

-Сейчас вот с переулка знаешь, кто сюда пойдёт? Отец твой с войны... с фронта прямо... идёт, а я бегом, к тебе!
Непонятно как оказался за воротами, рядом с радостно смотрящими на него и на ближний переулок соседями.
Наконец-то. Радость, чувство, которое уже давно не испытывал и которое охватило его всего. Они столько ждали с матерью, старшим братом, а он всё не шёл и не шёл с этой проклятой войны.
Он вспомнил вдруг, как ещё малым совсем стоял с матерью у ворот, а с переулка от вокзала шёл в их сторону военный, с блестящими орденами на груди. И он рванулся навстечу, "Мама! Наш папа!" И мама удержала его за руку, а военный сказал, что скоро и твой папа приедет, что конец войне. "Подожди чуть, парнёк!"

А отец всё не шёл и не шёл. А летом в их двор вошёл какой-то солдат,  что-то отдал маме, и она потом два дня сидела за столом и куда-то смотрела молча, а рядом плачущая бабушка. А отец всё не шёл, а потом ему сказали, что не придёт совсем. Но он не верил, и бабушка, смахивая слезу, уводила его, стоящего у ворот.  И ещё он помнил, как брат уговаривал маму идти на вокзал, когда встречали поезда с победителями..."может и наш папа...". Его пугал гром оркестра, многолюдье, а потом они с братом притихшие шли домой с потихоньку плачущей мамой. И вот...наконец-то!

Оглянулся на крыльцо. Надо же маму позвать...брат далеко живёт...почему-то. А мама...но...она же давно... Голова наливалась тяжестью и тревогой, непонятностью и реальностью происходящего, ожидание которого жило где-то глубоко. Оно свершилось? Но тогда...
 
-Ну чего стоишь? Иди...иди к нему  - Олег показывал ему рукой в строну перекрёстка. И он пошёл, приближаясь к углу, за которым идёт навстречу ему его отец. Сейчас они обнимутся и он спросит отца, почему он так долго не шёл. Он расскажет, что им трудно жилось без него, и мама говорила, что вам надо терпеть, что вы с братом безотцовщина. И они терпели. Вырастая, не завидовали сверстникам, купленных им их отцами обновкам и игрушкам... А мать много работала, да всё равно не шибко сытно жилось.
Эх, отец! Да мало ли... Но сейчас-то он понимает, что ему, их отцу, было много тяжелее там, на войне той. Он теперь-то всё понимает. И на их улице немало сверстников, у которых отцы не пришли, и им тоже досталось...Они, отцы, погибли, они за Родину нашу погибли, и ты их, наверное, знал. А тебе, нам... значит... повезло...Но он, конечно, ничего не будет такого говорить, только обнимет... а отец сразу, наверное, спросит про маму...И он ему скажет, он только что вспомнил, что мама много лет, как ...Глаза защипало и ощутил, как по щекам покатились слёзы, которые он уже и не помнил... Не надо, что бы отец их увидел. Вот уже сейчас...угол...

 Оглянулся.  Олег, соседи...они только-что  шли, радостные за ним. Никого. И вдруг понимает, что их нет, их нет; его бывших , соседей, стариков, еще знавших  отца.  Они давно и как-то незаметно поуходили из этой жизни. И Олег... он вспомнил, как обезножившего, возил того по двору на инвалидной коляске, а потом... потом помогал на похоронах... Но сейчас ему-то что, у него отец... сейчас вот, уже рядом...

- Деда!... Дед! -  Кто это?  Откуда голос?  Ему же чуть, угол...там отец...
- Ну чего ты? Проснись, дед! - и он узнал голос...внук... внук пришёл. Сейчас внучек...Вот только встречу...сейчас...
Нетерпеливый внук трясёт за плечо, и...в груди что-то толкнуло теплом и вот уже исчезает неохотно, растворяется постепенно улица, угол, к которому он, в радостном ожидании шёл.
- Проснись дед!... Бабуль! Деда никак не просыпается...

Он  длинно и трудно вздохнул, в неясном мареве начали проявляться лица, удивлённое внука, и озабоченное и встревоженное - жены.
- Пугаешь нас, дед?  Говорю ему - жена кивает на  внука - дед ночь не спал, ему отдыхать надо. Но так пристал. "пойдём да пойдём. Он меня ждёт"
Он смотрит на жену, слушает и с трудом выходит из наваждения, сна, или чего это было, такое реальное и сильное.
- Лицо-то у тебя всё мокрое, глаза слезятся, наверно. Капельки надо купить...
- Деда! Нам ведь нужно портрет наладить, прадедушки моего. Ты же обещал... завтра пойдём с тобой на ... марш...
  Я ведь помню, что ты меня в прошлом году не взял с собой, сказал. что я маленький. Я ведь вырос? Да?

Он попытался заговорить, но язык, ставший неповоротливым, не слушался. Закрыл глаза, пытаясь окончательно прийти в себя...
- Дед! Ты чего? Опять спишь?
Прокашлялся, и с трудом сел ровно в кресле, прижал крепко к груди удивившегося внука. Спазм, склеивший горло, потихоньку отпускал.
- Да, парень! - Говорить тяжело, но  пересиливая, продолжил - Ты уже взрослый. Завтра обязательно пойдём с тобой...
- Куда это вы собрались, старый да малый? Кстати, имей ввиду. На работу больше не идёшь. Начальник твой предупреждён. Я ему   утром звонила, увидела, какой ты пришёл, красавец...
И он промолчал, приняв это с неожиданным облегчением и согласием.

- Мы, бабуль, на марш пойдём, где полк... который Бессмертный. Портрет понесу, дед обещал, где его отец. Вот только наладить надо, что бы нести...
- Всё у нас, внук, готово. И портрет прадеда твоего, отца моего, и написано там всё, что положено.
Он повернулся к углу комнаты, где прислонённый к стене, стоял портрет, и жена и внук тоже посмотрели туда. С портрета, спокойно и внимательно, словно стараясь рассмотреть их, глядел военный с орденами и медалями на груди.
- Ух ты! ЗдОрово! Он герой был, да? Ну чего молчишь? Деда?
- Он... отец был... мой...

Они вместе молча смотрели на снимок из далёкого далека.
Жена дрогнувшим голосом сказала
-А от моего отца даже карточки простой не осталось. Какие там фото в деревне были... Ушёл с первых дней, и всё...пропал. Где? Как? Неизвестно...
- Вот и пронесёт их правнук, наш внук... за всех. Я там и про твоего отца... Вот, видишь, написано... Пока вместе со мной...,а потом...потом, внук, тебе надо будет нести...самому. Помни...



Владимир Бердичевский                «Песня о Родине»


Посвящается 80-тилетнему юбилею моего родного города Биробиджана, столице Еврейской Автономной Области, стоящей на страже  священных рубежей СССР и России на границе с Китаем, который отмечался в сентябре 2014-го года.

Кто из жителей России и Украины не знает ничего о Биробиджане и ЕАО?  Любой скажет : «Старый еврейский город». Но если Вы, дорогие читатели, подумаете, что все о нем знают, то Вы ошибётесь.
Однажды, сидел в Киеве  в «идальне» с двумя мужиками, очевидно, приезжими.
- Откуда ты приехал?- спросил один.
- Из Биробиджана.
 -А где это?
Его приятель возмутился:
- О, не знает, это – около Баку!
Мои родители приехали на Дальний Восток еще до войны. Строили Биробиджан – еврейскую государственность, «советский Сион».
В 1941-м началась война. Папа сразу попал на передовую, а к нам из Гомеля эвакуировалась беременная жена  маминого брата с двумя детьми. Третий, Валерик, родился уже в Биробиджане.
Так мы и жили, все в двух небольших комнатах двухэтажного бревенчатого дома без удобств, которыми был застроен довоенный и, еще долго, послевоенный. Биробиджан.
Во дворе нашего дома строили бомбоубежище, и мы, дети, когда взрослые уходили, воевали: стреляли, бросали гранаты, строчили из пулеметов, сходились в рукопашной. Свет в городе почти не зажигали, боялись налетов японской авиации с китайской стороны. Ведь Манчжурия – сразу за рекой . Лампочки использовали синего стекла. Старшеклассники ходили в темноте по улицам и проверяли, не пробивается ли где-нибудь луч света сквозь закрытые ставни и занавешенные окна.  Свет- ориентир для японских летчиков!
На втором этаже нашего дома жил мой друг Петя. Он был почти на три года старше меня и ходил в первый класс. Уже даже умел читать, правда, медленно, но иногда, читал мне сказки по книжке с картинками, которые я внимательно рассматривал.
Однажды, Петя пришел из школы очень возбужденным и сразу зашел в нашу квартиру на первом этаже. Передал мне и Алику, моему двоюродному брату, кстати, будущему офицеру-подполковнику, который был на год меня старше, слова своей учительницы:
- Дети, мы должны помочь нашей армии, которая борется с фашистами. Армии нужны бутылки с зажигательной смесью, чтобы поджигать немецкие танки. Пойдите по квартирам ,собранные пустые бутылки приносите в школу.
Алика  мама не пустила. Моя бабушка, вдова сапожника, чинила его ботинки, Алика единственную обувь, а босиком  уже было холодно ходить. Стояла поздняя осень 1941-го года.
Мы с Петей сразу зашли в соседний дом. Безрезультатно. Старшие школьники уже побывали здесь.
Петя был умный мальчик,  впоследствии стал математиком, он решил идти за железнодорожную линию в Железнодорожный поселок, где ни он, ни я никогда не были, но и конкуренты ,скорее всего, туда еще не добрались.
Ориентиром для Пети служила сопка Тихонькая, своей громадой нависшая над стремительной Бирой. Её было видно с любого места в городе, я же следовал за Петей, как собачонка. Надо сказать, что Биробиджан находится на Транссибе, и движение поездов всегда достаточно оживленное.
 Мы удачно преодолели железнодорожную колею и вошли в поселок. Уже начало темнеть. Подошли к двухэтажному жилому дому.
-Ты иди на второй этаж, а я буду на первом –скомандовал Петя.
Вышли из дверей дома с небольшим уловом –три бутылки.Это нас окрылило, и, хотя уже почти стемнело, решили продолжать поход. Подошли к такому же дому. Я поднялся на второй этаж и смело постучал в первую же дверь. На мой стук вышла женшина с очень злым лицом.
-Что тебе надо?- грубо спросила она.
-Тетя, мы собираем пустые бутылки для зажигательной смеси – испуганно промямлил я, как учил меня Петя.
-Иди отсюда, у меня ничего нет! – и дверь громко захлопнулась.
Я отошел от двери и заплакал.
 Прошло несколько минут. Внезапно, дверь открылась, и та же женщина со злым лицом вышла. Поставила перед моим носом две пустые бутылки, поцеловала меня в голову, вдруг громко заплакала навзрыд и исчезла, громко хлопнув дверью.
Минули десятилетия с той поры. Я уже перешагнул ту грань, которая отделяет пожилого человека от старого. Но как в луче света, пробивающегося сквозь туман прожитых лет, я ясно вижу эту суровую на вид женщину, рыдающую на моих глазах, глазах пятилетнего мальчика, мгновенно прекратившего плакать, хотя  еще и не осознающего, какие испытания предстоят его стране, его народу и его семье.
Ведь это было только начало.




@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

4. Р У Б Р И К А    «НАШИ РОДНЫЕ  В  ТЕ  ДАЛЁКИЕ  ВОЕННЫЕ  ГОДЫ»

@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@



Фома Портков                «Трофей»


В детстве лето я обычно проводил у родителей отца, в деревне. Когда мне было лет десять, я часто играл с местными ребятами в войну и как-то решил, что надо установить на чердаке пулемёт. До этого на чердаке я не бывал, видел только, что дверь туда не заперта, а просто закрыта на старенькую задвижку. Открыв её, увидел, что и пол, и все предметы покрыты тонким слоем пыли - видно, давно никто сюда не заглядывал. Косой солнечный луч из небольшого окошка падал на большой деревянный сундук с окованными углами. Я сразу забыл про игру в войну, подошёл и открыл этот сундук.

Наверное, сундук был из дуба, потому что крышка оказалась очень тяжёлой. Сверху лежала старая одежда, сапоги, ремни. Потом что-то сверкнуло, и я вытащил аккуратно сложенный мундир старого образца, какие я видел в кино, с капитанскими погонами. На груди справа были два ордена, а слева - пять медалей.  Но самая интересная находка ждала меня на дне сундука. Это был кинжал с желтой рукояткой, заканчивавшейся металлическим шариком с вырезанной свастикой.

Бабушка, вернувшись с огорода, пришла в ужас и подняла крик, увидев у меня в руках кинжал. Как только дед пришёл домой, она перенесла всю мощь своего гнева на него.

- Ты что, Пахом, совсем из ума выжил, - кричала она. - Малец в доме, ты бы хоть на дверь чердака иль на сундук свой замок навесил! Хорошо, я дома была, а то Фома бы побежал ребятишкам показывать энтот нож, тут и до беды недалеко!!!

Дед пытался что-то ответить, но бабушку уже "понесло". А я пока что потихоньку выскользнул из дома, зная, что у деда рука тяжёлая.

Только через несколько дней я завёл с дедом разговор о своих находках. И он рассказал историю этого кинжала.

В ноябре 1942 года Пахом Портков, лейтенант-пехотинец, шёл по ночному лесу в прифронтовой полосе, возвращаясь из командного блиндажа, куда его послал с поручением комбат. Погода была хорошая, и он с удовольствием вдыхал свежий морозный воздух.  Вдруг, боковым зрением, он заметил какое-то движение справа и остановился.

- "Неужто волк?" - подумал он, расстёгивая кобуру. Внимательно приглядевшись, Пахом различил, шагах в тридцати, три человеческих силуэта, медленно, крадучись двигавшиеся в его направлении.

- Кто там? Стой, стрелять буду! - крикнул Пахом, взводя курок нагана. В ответ послышалась команда по-немецки, и трое бросились к нему.

Одного удалось застрелить шагов с пяти, второго - в упор, но третий, высокий и весом килограммов за сто, навалился на Пахома, выбив наган. Пахом упал, успев прижать к груди согнутую в колене правую ногу и, изо всей силы распрямив её, отшвырнул нападавшего. Немец отлетел, упав на спину, но тут же вскочил, как подброшенный пружиной, и снова бросился на Пахома, схватив за горло.

Задыхаясь, Пахом нащупал на поясе у застреленного им в упор фашиста кинжал, выхватил его и из последних сил вогнал в левый бок нападавшего. Тот сразу обмяк и разжал руку, сжимавшую горло Пахома.

Подобрав свой наган и убедившись, что все трое убиты, Пахом обыскал их. Документов не оказалось, очевидно, это были разведчики. Вернувшись в батальон, Пахом доложил о происшествии. А через несколько дней немцы начали наступление. Видимо, трое фашистов, убитыe Пахомом, были отправлены за "языком".

Рассказ деда произвёл на меня неизгладимое впечатление. Я слушал, затаив дыхание.

- А ордена за что, деда? - спросил я, когда он закончил.

- Первый, Красной Звезды -  в самом начале войны, за то, что подполз и немецкий пулемёт гранатами забросал, и наш батальон в контратаку перейти сумел. Трое поползли, а дополз только я... А второй орден, Отечественной войны – в конце сорок четвёртого года, я уже капитаном был, моя рота удержала одну высотку, пока танки наши не подошли.

- Что же ты мне никогда не рассказывал, как воевал?! - спросил я. - Ты, выходит, герой!

- Да какой я герой?! И чего тут рассказывать? Все воевали. У нас в деревне всех мужиков в армию взяли, не все только вернулись. Да вот Афанасий Сорокин без руки пришёл. А мне, вишь, повезло, значит. Вы вот, пацаны, в войну играете, думаете, на войне интересно. А ничего там интересного, только смерть, грязь да боль. Дай Бог, чтобы тебе, Фомушка, никогда воевать не пришлось!




Николай Кокош       «Солдат Победы»

 
70 лет отделяют нас от победоносного Мая 1945 года. В эти дни все поколения, родившиеся после войны,отдают дань уважения и признательности нашим отцам и дедам, победившим фашизм.

            Среди героев, кто вступил в смертельную схватку с врагом и внес свой посильный вклад в  Великую Победу, был и наш отец Евтушенко Григорий Антонович.

            Родившись в маленьком украинском селе Сагуновка, что на Черкащине,  Григорий Антонович в шестнадцать лет, выдав себя за восемнадцатилетнего, добровольцем ушел  на фронт. Всю войну он прошел пехотинцем со своим неразлучным "другом" - противотанковым ружьем.

            На его счету два подбитых  танка и два бронетранспортера противника. В 1943 году  за проявленные мужество и героизм в боях под Сталинградом, он был удостоен ордена"Красная Звезда" и боевых медалей: "За отвагу" и "За боевые заслуги".

            Дважды был ранен,  но каждый раз  после лечения в госпиталях,  возвращался в свою родную, стрелковую роту.

             После тяжелых наступательных боев в Венгрии, в районе озера Балатон,  во время длительного затишья перед наступлением на Будапешт с ним и его друзьями произошел очень интересный случай.

             Начало ноября 1944 года, только что завершилась Апатин-Капошварская операция. Войска 2-го и 3-го Украинских Фронтов закрепились на захваченных рубежах. Идет перегруппировка сил и средств,поредевшие роты и батальоны принимают прибывшее пополнение. Чтобы занять людей и дать им возможность немного отдохнуть, командующие Фронтами генералы Малиновский Р.Я.и Толбухин Ф.И. принимают решение: организовать спортивный Праздник. Ставка была сделана на зрелищные виды спорта: футбол, борьбу, поднятие тяжестей и, конечно же, на 15-ти километровый кросс  с привлечением широкого круга армейских спортсменов и физкультурников...

Кросс по пересеченной местности,вблизи озера Балатон, вызвал особый интерес у военных спортсменов и их болельщиков.

             В соревнованиях взяли участие представители всех частей двух Фронтов, лучшие бегуны, имеющие спортивный опыт еще из предвоенного периода. Как рассказывал Григорий Антонович, а он выступал за один из стрелковых полков 2-го Украинского Фронта, рядом с ним бежали чемпион Москвы в беге на длинные  дистанции Виктор Агеев, представляющий, как и рядовой Евтушенко, 2-й фронт и  призер первенства Ленинграда по кроссу Николай Переверзев, возглавлявший команду кроссменов 3-года Фронта.

       Всего из двух дружественных фронтов набралось 75 бегунов, каждый из которых не только стремился вывести свою команду на первое место в соревнованиях, но и "засветиться" - лично, попасть, как минимум, на вторую или третью ступеньку пьедестала почета.   Кроме чисто спортивного интереса, был интерес и меркантильный: первая тройка призеров награждалась трофейными швейцарскими часами, а самое главное, все они уезжали в краткосрочный отпуск. Поэтому борьба на дистанции шла "не на жизнь, а на смерть"!


             Опыт участия в соревнованиях по легкой атлетике имелся и  у Григория Антоновича. Перед войной он не единожды  принимал участие в соревнованиях по бегу, толканию ядра и метанию копья... Один раз даже стал  чемпионом Чигиринского района по многокилометровому кроссу.

             Несмотря на военную обстановку, соревнования по кроссу были организованы по всем правилам: судейская бригада за столом с красной скатертью, бланки протоколов, судьи -контролеры по всей дистанции пробега, каждый участник получил персональный номер. На старте, финише и вдоль дороги -расположились болельщики. Играл сводный духовой оркестр...

             Сдерживая волнение и нервную дрожь, рядовой Григорий Евтушенко,  по выстрелу сигнальной ракеты, стартовал одним из первых.

              Бежать было нелегко, сказывалось не только отсутствие должной подготовки перед соревнованиями, давали о себе знать полученные в боях ранения...

              Первую половину дистанции Григорий прошел в составе первой пятерки, лидировали в ней москвич и ленинградец. Они уже видели себя чемпионами.

              На последних трех километрах рядовой Евтушенко начал заметно отставать, его обогнал один, потом еще несколько бегунов.

              Спасло ситуацию и придало силы бегущим, в том числе и Григорию,   появление на горизонте девушек из военно-полевого госпиталя его родного Фронта. Их призывные крики:" Даешь второй Фронт!"-коренным образом изменили расстановку сил на кроссовой дистанции. Григорий стал отчаянно сопротивляться усталости. Надо во чтобы-то ни стало, твердил он себе, догнать одного, потом другого и третьего спортсмена...

              Через каких-то десять минут рядовой Евтушенко догнал своих именитых товарищей: Агеева и Переверзева. Теперь уже они бежали втроем, впереди всех. Остальные бегуны - следовали от них на почтительном расстоянии.


               Григорий бежал все быстрее и быстрее, пот заливал глаза, сердце вырывалось из груди, в ушах стоял сплошной шум.

               Вот впереди бежавший Виктор Агеев разрывает натянутую ленточку финиша, за ним пересекает заветную черту и Григорий, Переверзев финиширует третьим.  Радость того, что он среди победителей соревнований, переполняет сердце рядового Евтушенко. В нем все поет, ему хочется обнять весь мир!

               Их всех троих подхватывают сильные руки болельщиков, они норовят подкинуть спортсменов, как можно выше. Что может быть лучше, чем осмысление того, что ты сумел сделать невозможное!

               Виктора, Григория и Николая с победным финишем поздравляет лично командующий  46-й армией генерал-лейтенант  И.Т.Шлемина. Он доволен, что 2-й Фронт  "утер нос" "толбухинцам!" На следующий день вся "троица", счастливая,  обласканная друзьями и начальством, уезжала в отпуск на Родину.

                Григория Антоновича уже десять лет как нет в живых. Но память о его боевых  заслугах, спортивных достижениях мы бережно храним в своём сердце. На него равняемся мы: его дети, внуки и правнуки.


 
Сергей Шелагин                «Парнишка»


Вплоть до 1975 года наша семья жила в маленькой двухкомнатной квартирке на краешке Москвы. Отец с матушкой работали, не покладая рук. Мы не считали себя бедными, но и зажиточной нашу семью тоже нельзя было назвать. Трапезничали мы на крохотной кухне, в которой вся без исключения мебель была сделана руками отца. Но три раза в год накрывался белой скатертью круглый стол в большой комнате. Собирались мы за столом 31-го декабря, 7-го ноября и 9-го мая.

   Встречать Новый год всегда было интересно. За день или два до праздника отец приносил ёлку. С антресолей возле кухни осторожно извлекалась коробка с ёлочными игрушками, а на пахнущие свежей хвоей и волшебством ветки развешивались стеклянные шишечки, домики, снегурочки и гирлянды. А под ёлку ставили настоящего Деда Мороза из пластмассы. В те далёкие годы 31-е декабря был рабочим днём, поэтому стол мы накрывали поздно, за час до боя курантов. А потом слушали по радио новогоднее поздравление руководящей партии - и смотрели «Голубой огонёк» по крохотному по нынешним меркам чёрно-белому телевизору со смешным выпуклым экраном.

   7-го ноября стол начинали накрывать с утра, чтобы успеть к началу парада на Красной площади. Родители обсуждали руководителей страны, стоящих на трибуне мавзолея, потом сам парад, потом матушка с отцом о чём-то разговаривали. А я убегал на двор.

   Но почему-то самым волнующим праздником был День Победы. Рано утром мы бережно доставали из буфета обеденный сервиз, и праздничная посуда аккуратно выставлялась на стол. Бутылочку «беленькой», которую перед праздником покупал отец, мама переливала в хрустальный графин, а на столе появлялись разные вкусности.

   Меня переодевали в брюки и белую рубашку, а мама надевала выходное платье. Дольше всех одевался отец. Он надевал светлую рубашку и костюм, долго и неумело  завязывая перед зеркалом галстук. На костюме уже висела боевая награда отца - медаль «За оборону Ленинграда». Потом мы включали маленький ламповый телевизор и садились за праздничный стол. Отец брал графин и наполнял первую рюмку. Мы смотрели фильмы про войну, и долго не уходили из-за стола. Я сидел рядом с отцом, и каждый раз в этот день спрашивал его:

   - Папа, расскажи про войну?

   - А что там рассказывать? - неохотно отвечал отец, наклоняясь ко мне и улыбаясь уголками губ. - Ничего интересного там не было. Вон, в кино-то, интересней будет.

   И мы продолжали смотреть телевизор.

   Но потом, где-то после третьей рюмки, он всё-таки начинал отвечать на вопросы маленького несмышлёного мальчишки скупыми короткими фразами.

   - Вон как в кино в атаку идут… Сотнями... Не видел я на фронте такого. У нас таких больших наступлений не было. Где-то, наверное, были. А у нас - нет.

   - А ты всю войну в атаки ходил?

   - Да нет, не всю. Мы и на фронт не сразу попали. Призвали-то нас почти сразу после начала войны. Но повезли не на фронт, а совсем в другую сторону. На Дальний Восток. Боялись все тогда, что японцы вслед за фашистами войну начнут. И служил я там до конца сорок второго. В морской стрелковой бригаде, - отец почти незаметно улыбнулся. - В посёлке Шкотово.

   - Ты что, по морю плавал и стрелял?

   Папа рассмеялся:

   - Нет, на кораблях матросы были, а мы - вроде как морская пехота. Там в бригаде взвод противовоздушной обороны был. Вот я в нём и служил, пока нас на фронт не отправили. Мы на берегу были…

   Это всё, что отец тогда рассказал. Но каждый год в День Победы я снова и снова спрашивал его:

   - Папа, расскажи про войну?

   - Да нет там ничего интересного, на этой войне, - снова и снова отмалчивался поначалу отец.

   А я не отставал, прижимаясь к отцу плечом... И, как всегда после очередной праздничной рюмки, он начинал свой немногословный рассказ.

   - Вот и на фронте нам каждый день по сто грамм давали. Наркомовские! Тогда, в конце сорок второго, всех нас из Шкотово на прорыв Ленинградской блокады отправили. И уже в декабре мы были на Ленинградском фронте. Переправили нас на передовую. Наступление большое на немцев готовилось. Вот тогда, в одном из боёв, и получил я своё первое ранение.

   - А тебе больно было?

   Отец усмехнулся:

   - Больно, да... Та пуля в ногу попала, да навылет и прошла. Только колено вот зацепило... Потом уже в госпитале узнал, что называлось то наступление - операция «Искра».

   Папа снова замолчал…

   Но и на следующий год месяц май не забыл заглянуть в наш уютный московский двор. И вновь мы сели за большой круглый стол, накрытый белой праздничной скатертью.

   И, как всегда в этот день, папа наполнил рюмку. Мы смотрели фильм про войну, где бойцы Красной Армии брали Берлин.

   В этот раз отец заговорил первым.

   - А я вот до Берлина не дошёл. Для меня война раньше закончилась. В феврале сорок четвёртого мы наступали под Лугой, на Волховском фронте. Ведь нас тогда бросало, не пойми как. На Ленинградском фронте попал после ранения в госпиталь, а пока дырку в ноге залатали, наша бригада вперёд ушла.

   А тогда после госпиталя обратно в свою часть немногие возвращались. Отправляли  туда, где бои шли. Или в другие части, в которых личного состава - считай, что не было.

   И в феврале сорок четвёртого нам приказ поступил - перекрыть дорогу из Луги на запад. Надо было занять высоту с отметкой 140. Оттуда эта дорога хорошо просматривалась. Если бы заняли ту высотку - ни один фриц бы по той дороге не прошёл.

   А немцы - они ведь тоже не дураки. Знали, что если не смогут прорваться - на этой самой дороге и останутся. Поэтому и вцепились тогда намертво в ту горочку. Отбивались  они, как могли. Раз пять нас в атаку поднимали. А у немцев на высотке пушки стояли. Так они сразу лупили прямой наводкой, как только мы вперёд начинали идти. Страшно было...

   А тут попробуй, не пойди… Если кто струхнёт да не встанет - свои же расстрелять могли. В атаку шли все. Начинают немцы обстрел - в снег падаешь. Съёжишься, сквозь снег в землю вцепишься пальцами - и ждёшь, пока передышка будет. А пока ждёшь, в землю мёрзлую изо всех сил вцепившись, губы сами шепчут: «Господи, спаси раба твоего грешного!». А за спиной снова: «Вперёд! Вперёд, бойцы! За Родину!». И снова - вставали и бежали… И стрелять-то мы не стреляли. А куда стрелять-то? Фрицы наверху в окопах сидели, а мы их под высоткой и не видели. Чего патроны впустую изводить? Бежали молча, лишь бы дыхания хватило… По снегу быстро не побегаешь…

   Вот так - перебежками, под обстрелом, почти до высотки добрались. А тут снова немцы палить начали. И тут снаряд-то - прямо рядом со мной разорвался…

   Отец вдруг замолк. Большие руки с набухшими венами лежали на столе, а смотрел он в сторону маленького телевизора. Там, на выпуклом стекле, словно просочившись сквозь чёрную дыру времени в маленькую московскую квартирку, рисовала углём свои картины война…

   - Помню, как снаряд жахнул. Земля в разные стороны разлетелась, а потом - темнота. С ног меня сбило. Сколько времени прошло, и не знаю. Пришёл в себя, глаза открыл - а вокруг земля, с чёрным снегом замешанная. В воронке от снаряда лежу. Кроме комьев земли, не вижу ничего. И дымом пахнет. И снегом. И ещё чем-то, вроде как железом калёным. Думаю - вставать надо… А двинуться не могу. Дёргаюсь, аж пот до костей прошиб, а ни с места - руки не слушаются. И ног не чувствую. Как будто нет их совсем. Наконец, повернул немного голову. Наверху - небо серое. И, слава Богу - хоть не под землёй... Вот только в висках стучит -  «Спаси, Господи, раба твоего грешного! Дай силы, Боже…». И нет больше страха… Только вот в сон клонит…

   И вдруг в воронку паренёк скатился. Ловко так… За плечо меня трясёт: «Живой?» - а я глазами - хлоп-хлоп… А парнишка в ответ: «Ты погоди глаза-то закатывать, чай не красна девица. Сейчас вытащим тебя. Потерпи маленько!».

   Достал он бинты, ноги мне перевязал. Автомат поправил половчее, схватил меня в охапку, как куль с мукой, да и поволок. Уж как этот паренёк смог меня до окопа дотащить - ума не приложу.  Но дотащил, а там уже ждали нас. Он сперва-то меня бойцам на руки передал. А потом привстал, чтобы вниз соскочить - тут пуля его и достала. В окоп он уже неживой спрыгнул… Пуля сквозь сердце прошла…

   Меня в госпиталь увезли. Долго я там лежал. Три осколка врачи из ног вытащили. А четвёртый - уже после войны доставали. И сколько потом не спрашивал про того паренька - так ничего и не узнал. И даже имени его до сих пор не знаю…

   Вот как так? Не было бы тебя здесь, сынок, если бы тот парнишка меня с того света не вытащил. Он и меня спас, и тебя… Спас он нас. А ведь ты тогда и не родился ещё…

   ***

   А в уютном московском дворике, как и положено, один год сменялся другим. Опадал снежными хлопьями каждую весну цвет черёмухи за окном. Пролетело в этом дворике и моё детство - моя маленькая жизнь. Пришла моя очередь отдать воинский долг той стране, за которую пролили кровь мой отец… и парнишка, которого он вспоминал потом ещё не один раз.

   Меня призвали в армию в октябре 1979 года. От пункта сбора нас привезли на Угрешку* - и держали там пару дней. Наконец, всех построили - и мы оказались в аэропорту Домодедово. Всё ещё не понимая, куда нас везут. И только когда на табло в зале вылета кто-то шлёпнул зелёным штампом пункт назначения - «Владивосток» - только тогда я понял, что всё изменилось. Что моя жизнь уже никогда не будет прежней. И даже когда я вернусь обратно - то это буду уже не я, а совсем другой человек.

   И мы долго летели во Владик. А потом нас куда-то везли на грузовиках, переодев перед поездкой в колючие серые шинели. Но каким же было моё удивление, когда после прибытия в часть отблеском прошлого врезалась в глаза надпись - «ШКОТОВО». Я оказался в том самом посёлке на берегу Уссурийского залива, где когда-то начинал боевой путь мой отец. И кто знает - может, и тот парнишка, имя которого отец так и не смог узнать, тоже служил здесь…

   Я уже никогда этого не узнаю. Но я знаю другое.

   Я знаю, что медаль «За оборону Ленинграда», которой так дорожил отец, - она одна на двоих. Одна на двоих из тех многих и многих живых и павших, кто защищал, спасал и освобождал хранимый ангелами город.


   *Угрешка - городской сборный пункт военного комиссариата Москвы.



Анна Шустерман      «Oни воевали с фашистами...»


Тётин муж, а также папа Фимки, и папа Розочки во время Великой Отечественной войны воевали с фашистами...
Во дворе мальчишки - "партизаны" - тоже воюют с "фашистами".
Девчонок в эту игру не принимают.
Я сказала Фимке: - Пусть будут раненые, и мы с Розочкой будем их перевязывать.
Мы хватаем "партизана", валим его на землю и перевязываем, перевязываем, пока не кончится бинт.
Cосед Фимки - папа моей подружки Розочки.
Папа Розочки ходит на костылях.
Она стесняется своего папу, который падает, когда напивается в бадежке на углу нашей улицы.
Все папы там напиваются...
Мы, детки, помогаем затащить их домой.
Легче всего тащить Розочкиного папу, он легче всех.
Фимкиного папу тащить тяжело, так как у него две ноги.
У меня нет папы, он умер.
Мне стыдно за тётиного мужа...
У меня есть сосед - бывший моряк, он учит меня считать, писать и читать.
Сосед, бывший моряк, тоже воевал с фашистами, но в бадежку не ходит, и мне за него не стыдно!

Mеня прогнaли из кухни, чтобы я не вертелась под ногами, и не перевeрнула кaзанок с голубцами.
В комнате тётин муж открыл чемоданчик, называется патефон.
Крутить ручку мясорубки и патефона - мои любимые занятия!
В комоде, на котором стоит патефон, много ящиков, закрытыx на ключ.
Тётин муж вынимает из ящичка пластинку в бумажном конверте, потом осторожно вынимает её из конверта и, держа двумя пальцами за бока пластинки, кладёт её на бархатную подстaвку - тарелочку.
Мне не разрешают трогать чёрные блестящие пластинки, чтобы я не запачкала их своими руками.
Мне не разрешают устанавливать иголку на пластинку, чтобы я не укололась и случайно не поцарапала пластинку.
Но зато я могу сама вставить ручку от пaтефона в дырочку и крутить eё.
Тётин муж подпевает дядe в патeфонe:

- Эх, путь-дорожка фронтовая, не страшна нам бомбёжка любая, / А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела.

Пока ящики комода открыты, я могу в них покопаться...
В верхнем, cамом маленьком ящике, лежат медали, которые тётин муж получил во время войны.
Ещё там есть мешочек с монетами, которые он привёз из Берлина, и маленький конвертик с иголками для патефона.
В самом низу комода лежат ёлочные игрушки, завернутые в вату.
Тётя не разрешает их трогать, но сейчас она не видит, что я делаю...
Когда голубцы будут готовы, мы будем наряжать ёлочку, которую тётин муж установил в углу комнаты.
Мне хочется украсить ёлку настоящими медалями!
Hо тётин муж сказал, что его медали - не ёлочные игрушки...



Варвара Бурун        «Папина песня»


 Впереди показался наш старенький дом. Сердце заволновалось... Оно волнуется каждый раз при встрече с ним. Дом утопает в зелени больших деревьев. Пышная вишенка встречает у входа.
       Откинув кольцо из алюминиевой проволоки, покоящееся на деревянных столбиках, открываю калитку. Перетаскиваю свои баулы внутрь двора.
       
       Увидев меня, отец неуклюже семенит навстречу.
       Протягиваю руки, обнимаю, прижимаясь к его колючей щеке... Молча смотрим друг на друга… У отца ласковый прищур синих-синих глаз, смущенная улыбка…
         
       - Мать, встречай, приехала, - громко зовёт он маму, которая хлопочет в доме.
       Мама знает кто «приехала»: накануне я написала, что собираюсь в отпуск. Никогда не сообщала день и час приезда: не хотела, чтобы волновались, беспокоились.
       Мои родители были в том возрасте, да и я уже не молода, когда без лишних слов мы понимали чувства друг друга при встречах.
       Какие-то незначительные мелочи врезались в память и по истечении времени теплятся в душе.
      В наших краях хорошо плодоносили все фруктовые деревья, кроме персиков. Их сажали, они росли, но из-за поздних весенних заморозков редко радовали пахучими, сладкими и сочными плодами, а часто - просто погибали. Отец не терял надежды, снова сажал деревце.
       Однажды в мой приезд он принёс мне на открытой ладони крупный душистый персик.
      
       - Персик?!- удивилась я.
      
       - Да, десять штук уродилось. Дождался тебя один на деревце, остальные мы съели, уж больно спелые были.
      
       Сколько счастья было у отца в глазах, что он смог мольбами и просьбами к деревцу сохранить для меня этот персик! Я по-прежнему была для него ребёнком...

       Теперь каждый раз, когда держу в руках персики – вспоминаю этот случай.

       Вокруг нашего дома вились несколько кустов винограда. Отец посадил его для защиты от летней жары, а осенью делал из винограда чудесное домашнее вино.
       Зимой резали свинушку: мясо и сало для пропитания, а два окорока засаливались. Ранней весной окорока вымачивались от лишней соли и подвешивались для вяления на свежем весеннем ветру, иногда коптились.
       Часть душистого вина и окорок приберегались до наших летних отпусков. Деревенский хамон с сочным редисом (нет ничего вкуснее!), тёплые разговоры за столом в семейном кругу… Всё  это осталось только в памяти.
       
         Вспоминая родителей, всегда думаю сколько же лишений выпало на их долю! Тридцатые голодные годы, Великая Отечественная война, отец её участник от начала и до конца, и работа, работа, работа. Ничего хорошего в своей жизни они не видели. Ни курортов, ни путешествий. Время было такое. 
         
      В последний мой приезд после обеда отец задержался за столом. Я сидела напротив. Вдруг он запел песню - задушевно, вполголоса, глядя на меня. Я ее слышала впервые.
      
      А через несколько месяцев отца не стало...
    
      Слова песни забылись. Запомнилось, что-то пелось про соловья. 
         
      Как не пыталась я несколько лет вспомнить слова песни - ничего не получалось. Переслушано было много народных песен, где упоминалось слово соловей. Иногда казалось, есть что-то похожее, но сердце подсказывало – нет, не она.
         
      И вот однажды по Интернету в ютюбе я наткнулась на видео со вставкой давнишнего фото. Старинный хор пел: «Не для меня цветут сады, в долине роща расцветает, там СОЛОВЕЙ весну встречает – он будет петь не для меня»... Я обомлела... Да, да, это она!!! Именно в таком исполнении её пел мой отец!
      У меня  покатились слезы…
      Соловей, которого я так долго искала, оказалось, совсем не главный герой. Песня - прощание! Вот почему он пел её тогда для меня! Папа прислал весточку...
         
      Теперь всегда, слушая её в любом исполнении, вижу папины печальные синие- синие глаза и не могу сдержать слезы.



Даилда Летодиани                «День Победы!»



Много правильных и нужных слов сказано о героях ВОВ.
Мы - внуки тех кто победил, и сами воевали и погибали наши родители, братья и дети. Однако рассказ мой о тех, кого не видно было за доблестью войнов, за речами генералов и отвагой военных медиков.
Скромные домохозяйки времен Великой Отечественной. Дед мой дважды ходил в военкомат и рвался на фронт, но имел бронь как необходимый стране инженер и сутками, месяцами пропадал на заводе. Танки с надписью "На Берлин" были гордостью деда уже много позже. Когда надпись принесла свои "плоды".
В 1942 году бабушка объявила супругу, что ждет ребенка. Немецкие войска стояли на подступах к Владикавказу. В неполных 200 км и 3 часах езды от центра Тбилиси. А именно в том самом центре и происходил разговор между супругами.
- Прости, дорогая, но думаю ребенок сейчас некстати. И вообще не известно как дела пойдут, вдруг эвакуация или еще что. Куда же с дочкой маленькой и с пузом то деваться будешь. Нет, не надо сейчас. - смущаясь, бледнея и обливаясь холодным потом объяснял жене Сережа военно-политическую обстановку.
- Ладно  - горько вздохнула жена - тогда денег дай на аборт.
И он дал. Ушел на работу, а вернулся почти через неделю. Даже спросить забыл как дела, промолчала и она. Обмылся, перекусил, поцеловал своих жену, мать и дочь и опять ушел на долгих десять дней. Так и летели военно-тыловые будни. Владикавказ не поддался, отступили фашисты и только тогда рассказала Оля о своем решении.
- Я знала. что все будет хорошо. Я знала мы не погибнем и не проиграем в этой войне. А знала я это потому-что идя на аборт задумалась. Если убью ребенка, значит боюсь не верю в победу. А это не так. Верила всегда и вот. - она потерла себя по упруго натянутому животику - Быть победе и жить моим детям.
В августе 1942 года родился Виктор!!!
Кто победил в войне, те кто убивали или те кто сохраняли жизнь?!!!
Вечная благодарная память всем погибшим и выжившим в этой мясорубке судьб.



Людмила Петрова 3                «Без вести пропавший»
      

Война оставила свой след в семействе каждом,
Чтоб даже через много лет однажды
Ее кровавый привкус ощутили,
И хрупкий мир любой ценой хранили.

Моих родных не миновала горя чаша:
В 42-м пропал без вести Саша.
Им извещение принесли под вечер.
Упало небо тяжестью на плечи.

Бумажка малая, а к месту пригвоздила.
Мать, словно соляным столбом застыла.
Ни слез, ни мыслей, пустота вокруг,
Лишь боль в душе, и громче сердца стук.

Он обещал ей в 41-ом, что вернется.
Бушует май, и ярко светит солнце.
А почтальонша опустила вниз глаза.
Что в утешенье матери сказать?

- Бывает, возвращаются иные.
Ты только жди и не впадай в уныние.
Не стой, иди, ведь дел, небось, полно,
А сыну не поможешь все равно.

И я пойду, еще мне «похоронку»
Одну отдать, там года нет ребенку.
Работа у меня – Господь, не приведи!
Такие вести горькие нести.

Петровым, вон, пришла уже вторая….
И нет войне той ни конца, ни края!
А у тебя еще сынок и дочь,
И ты гони дурные мысли прочь!

Она ушла, а мать еще стояла,
Боль в сердце понемногу отпускала.
Забыться можно днем: то люди, то дела,
А ночью? Ночью  долго не спала.

Тогда же для себя она решила:
Что раз она его не хоронила,
То надо верить: жив-здоров сынок,
Что просто сообщить о том не мог.
2018

Эта история не дает мне покоя уже много лет. Ее мне рассказала моя тетя Галя, папина сестра.

Мой отец был родом из старинного волжского города Рыбинска. Он был младшим ребенком в семье. Кроме него был еще брат Саша и сестра Галя. Они жили, как и большинство жителей тогдашнего Рыбинска, в собственном деревянном доме, отгороженном от улицы высоким деревянным забором с воротами и дверью в них. Возле дома был маленький огород, сарай и курятник. Дедушка, папин отец, любил всякую живность. Эта любовь к животным передалась и моему отцу. Он был мягким и добрым. Галя была хохотушка и озорница, но характер имела крутой. Маленький Коля ее немного побаивался. Старший брат Саша был спокойным, застенчивым, молчаливым. Больше я о нем, к сожалению, ничего не знаю. Он был старше моего отца на 8 лет, поэтому они общались мало. Осталась только одна его довоенная фотография.

Когда началась война, Саше было 23 года. Красивый возраст! Он не был женат. В семье знали, что у него есть девушка Рая. Но он не успел ее познакомить со своими родителями. Кто она и где живет, они так и не узнали.

1 ноября 1941 года Саша ушел на войну.
Первая и последняя весточка от него пришла из Ярославля в конце ноября. А в мае 1942 года принесли извещение о том, что он «пропал без вести».
Такая странная формулировка, как будто на войне можно заранее подать весть о том, что ты пропадешь.

Но это ведь еще не «похоронка». Эта бумажка оставляла какую-то призрачную надежду на то, что человек твой родной жив и вернется.
Может быть, он ранен, находится в госпитале, не может написать и сообщить о себе.
Или, может, он попал в плен и тогда вернется после войны. Никто в то время не представлял себе, что такое попасть в немецкий концлагерь, и что вернуться оттуда почти невозможно. А бежавшие из немецкого лагеря (были и такие, например, мамин двоюродный брат) на Родине тоже  попадали в лагерь.
Еще ведь могло случиться, что его часть попала в окружение, не смогла прорваться к своим, но соединилась с партизанским отрядом. Тогда он тоже не может о себе сообщить.
Десятки разных вариантов приходили в голову матери, потому что ей так не хотелось думать о том, что сын погиб.

Весной 1943 призвали и младшего сына, моего отца. Ему только исполнилось 17 лет. Его отправили служить в Ленинград.
Теперь мать со страхом и надеждой ждала весточек и от него.
В боевых действиях мой отец участия не принимал. Блокаду уже прорвали, но в лесах оставалось много фашистов, не сумевших пробиться к своим. Немцы, озверевшие, сбивались в отряды, нападали на наших бойцов и мирных жителей. Прочесывать леса и обезвреживать немцев отправили этих семнадцатилетних солдат. Папа рассказывал, что однажды ночью немцы вырезали всю соседнюю роту, располагавшуюся неподалеку от них. Так что обстановка была вполне боевой.

Потом их отправили хоронить солдат, погибших под Ленинградом. Все пространство между средней Рогаткой (нынешней площадью Победы) и Пулковскими высотами было изрыто снарядами и бомбами и буквально усыпано трупами и наших и немецких солдат. Для них рыли траншеи и хоронили всех вместе без разбора.

Сейчас эти места стремительно застраиваются жилыми комплексами, торговыми центрами, автосалонами. А ведь эта территория – сплошное кладбище! И похоронены здесь защитники нашего прекрасного города, отстоявшие его в жестоких боях. Что ж мы так? Сначала, помнится, хотели создать зеленый «пояс славы» вокруг города.

Позже отец служил в Кронштадте, потом в Таллинне. Он регулярно писал письма домой, зная, как там их ждут. Он всегда был заботливым и ответственным. Демобилизовали его только в 1950 году. Правда, в 1946 году ему дали отпуск, и он смог съездить в родной город и навестить родных.

Рыбинску повезло, он не был в оккупации. Но он был прифронтовым городом, его бомбили, особенно сильно в 1943 году, когда немцы заняли Калинин (Тверь). Оттуда немецкие самолеты летали бомбить Рыбинск и Ярославль. Подростков посылали рыть окопы. В Рыбинске находился госпиталь, куда привозили раненых бойцов. А еще привозили туда бледных измученных голодом, еле передвигающихся ленинградцев, вывезенных из блокадного города.

Но вот  и долгожданная Победа! Мимо Рыбинска шли и шли эшелоны. Это ехали с фронта победители. Начали возвращаться с войны солдаты. Их встречали улыбками, слезами, цветами. Сколько было радости от этих встреч! Они ехали домой к своим семьям, детям, женам, любимым. Мать иногда ходила на вокзал, он был недалеко от их дома. А вдруг она тоже встретит Сашу, или кого-нибудь из его однополчан, кто расскажет ей о нем.

Во время Великой Отечественной войны из Рыбинска было призвано на фронт 39276 человек, из них более 13 тыс. погибли, 11 тыс. пропали без вести.
Шли дни, месяцы. Саша не возвращался.

Наступила осень.
И вот однажды днем в их ворота кто-то постучал. Мать с дочерью Галей были дома. Галя выглянула в окно. За воротами стоял незнакомый мужчина в длинном черном пальто и шляпе. Такая одежда была для послевоенного Рыбинска не то, что нехарактерна, а даже казалась необычной. Галя накинула пальто и пошла открывать дверь.

Мужчина поздоровался и спросил, дома ли Александр. Как больно было это слышать!
 - Ах, если бы Саша был дома! Но он пропал без вести еще в 42-м.
- Да нет же, – сказал мужчина, - он здесь в городе.
- Как в городе?- удивленно спросила Галя.
- Да, в городе, наверное, зашел к своей девушке и придет домой вечером.
Галя стояла, как вкопанная. Новость потрясла ее. Она уже невнимательно слушала, что говорил незнакомец.

А он стал расспрашивать об их семье, как они живут, об отце, матери, младшем брате.
Галя машинально отвечала на вопросы, думая в это время о Саше, представляя радостную встречу с ним.
Мужчина поинтересовался, как они пережили войну, пострадал ли дом от бомбежки.
 - Нет, нам повезло, - отвечала Галя, - только однажды рядом разорвался снаряд, взрывной волной выбросило камень. Он проломил крышу и потолок и упал возле печки, но никто не пострадал, в доме никого не было. Крышу отец починил.
Мужчина удовлетворенно кивнул:
 - Значит, у вас все в порядке. До свидания, - попрощался он, - я зайду вечером.
 - До свидания, - ответила Галя, закрыла дверь и пошла в дом.
Весть о том, что Саша жив и скоро будет дома, совершенно выбила ее из колеи.
 - Кто это был? – спросила мать. Она мыла на кухне посуду.
 - Мама, представляешь, Саша в городе и вечером придет домой!
Мать уронила тарелку и схватилась за спинку стула.
 - А что это за мужчина? Почему ты его в дом не позвала? Он уже ушел?
 - Но он же обещал придти вечером, когда Саша будет дома.
Мать, не одеваясь, бросилась на улицу. Сейчас она его догонит и расспросит.
Их длинная улица была пустынна. Мать побежала в сторону вокзала, добежала до первого перекрестка – мужчины в пальто не было видно ни в одном направлении. Она побежала в сторону завода. Но и там никого похожего. Как в воду канул. Разочарованная она вернулась в дом. Гале тоже было как-то не по себе.
 - Может, это был знакомый? – пытала ее мать, - почему ты не спросила, откуда он знает Сашу?
 - Мама, да ты не волнуйся, Саша придет и все расскажет, - пыталась успокоить ее и себя Галя, - давай лучше на стол соберем.
 - Собирать-то особо нечего, но все равно стол накроем, это же счастье какое!
Мать вытащила белую скатерть, накрыла на стол.

Они сели и стали ждать. Делать ничего не могли, все из рук валилось.
Вечером пришел с работы отец. Конечно, он обрадовался, но был скуп на проявления чувств.

Они ждали до ночи и ночью и на следующий день и вечер. Никто так и не пришел, ни Саша, ни незнакомец в черном пальто. Вот если бы знать, где живет Сашина девушка!

Через три дня мать пошла к знакомой цыганке. Ничего она ей не сказала, просто попросила погадать на Сашу.
Цыганка раскинула карты. Потом сердито посмотрела на мать.
 - Ты что, проверять меня решила? Я тебя обманывала когда-нибудь? Приходил он к вам, все про вас узнал, успокоился.
 - Как приходил?! – воскликнула мать, - не было его, мы его ждали 3 дня.
 - Я тебе говорю то, что мне карты показывают. Приходил и говорил с молодой дамой.
Мать сидела расстроенная.
 - А еще придет?
 - Не знаю, но умирать будешь на руках у сына.

Мать пришла домой и пристала к дочке:
 - А может, мужчина и был Саша? Как же ты могла его не узнать?
 - Не знаю, мама. Я и не рассмотрела его толком, все о Саше думала.

Они ждали его долго, много лет. Потом, наверное, ждала только мать, молча, как умеют ждать только матери.

Через пять лет демобилизовался младший сын  - мой отец. Но в родной Рыбинск не вернулся, потому что женился на моей маме и остался жить в Ленинградской области. Каждое лето мы с папой и мамой ездили в отпуск в Рыбинск к папиным родителям и его сестре. Этот город стал для меня тоже родным и близким. Папины родные нас всегда очень тепло принимали. Бабушку я почти не помню, она умерла от рака, когда мне было три года через три дня после нашего очередного приезда в Рыбинск.
На руках у сына. У младшего сына. Старшего она так и не дождалась.


После войны папа пытался хоть что-то прояснить в судьбе брата. Но на все его запросы в разные архивы и инстанции был один ответ: без вести пропал. Никаких подробностей.

Какое странное выражение. Весть о том, что вестей нет. И не будет?

И все-таки в этой фразе есть какая-то надежда. Пропал без вести  - еще не значит, что погиб. Многие во время войны получали такие извещения, но продолжали ждать своих родных и верить в их возвращение. А некоторые (вот чудо!) дожидались. Но не все.

Особенно тяжело, наверное, было женам.
Кто они теперь? Жены? Вдовы? И как с этим жить дальше? Коротать свой век в одиночестве, но храня верность тому, кого, возможно, давно нет?
Или все забыть и снова любить, создать семью? Как будто предать? А если он все же вернется, а его уже не ждут? Сколько же мук душевных выпало на долю этих женщин! Растить детей одной. Рассказывать им об отце, уверять, что он тоже герой, что непременно вернется, а самой уже не верить в это. А как трудно им было материально! Этим семьям государство не помогало. Кто его знает, куда он пропал этот без вести пропавший. А вдруг он предатель?
Наверное, были и такие. Но в большинстве своем без вести пропавшие погибли в страшных боях под Москвой, Курском, Сталинградом, Ленинградом? А если  боец попадал в плен (возможно, контуженный или раненый), то жизнь ему там никто не гарантировал.

Я пыталась найти об Александре хоть какие-нибудь сведения. Нашла только, что он был призван 1 ноября 1941 года, служил в 258 запасном лыжном полку, пропал без вести в мае 1942 года.

2018г.



Наталья Караева      «Его звали Лёшка Герасимов»


Его звали Алексей. Лёшка Герасимов. В семье он был младшим, третьим ребёнком. В школе Леша учился лучше всех в классе, хотя над учебниками не корпел — некогда было, в деревне у пацанов работы всегда  много. Да и школьная наука ему как-то легко давалась. Старшая сестра  с завистью докладывала матери, что Лёшка их уроков не учил, а оценки получал хорошие. Матери некогда было  заниматься воспитанием детей — она одна растила их троих, поэтому за младшими Иваном и Лёшей следила старшая сестра Нюрка, но на мамины глаза всегда наворачивались слёзы, когда она слышала о своей ребятне какую-нибудь похвалу.
 О том, что началась война , Лёха с друзьями узнал только вечером, так как  получили они от бригадира  за хорошую работу выходной, и ещё  на зорьке, накопав полную банку червей возле сараюшки, отправились в тот день на рыбалку на далёкое лесное озеро.

  Вот так в один день ребята шагнули во взрослую жизнь, хотя  и до войны их детство не было беззаботным, - в деревне пацаны взрослели раньше своих городских сверстников.
 Всех здоровых мужиков и парней из деревни забрали на фронт. Ушли друзья Алексея - Серёжка Лагутин и  Азамат Мухамеджанов. Проводили и брата Ивана. Остались старики и малолетки. Лёша очень переживал, что его не взяли.
- Так и война закончится, - жаловался он матери.
- Дай Бог бы так, - вздыхала мать и как маленького гладила Лёшку по голове.
Лёшка смущался и отстранял руку матери.
 - И-и-и, размечтались. Германец  - враг сурьёзный, - говорил хромой Афанасий, их сосед и теперь бригадир. - Так быстро его, супостата, не разбить.
- Разобьём и так погоним! Да мы покажем этому Гитлеру! - горячился Лёха и с нескрываемой враждебностью смотрел на соседа. Тот недоверчиво качал головой. Мать принималась плакать.

Наступила осень.  Семья Серёги Лагутина получила похоронку, да и ни одна она. Сестру Нюру отправили в соседний аул учить детишек вместо учительницы, которая ушла добровольно на фронт.
" Вот даже учителку и ту забрали. Какой толк от неё на войне?"  - говорил Лёшка, который продолжал ездить в райцентр и подавать заявления в военкомат.

Известие о том, что в их район привезли немцев-переселенцев, облетела деревню за полдня. Лёшка ездил в  аул, где учительствовала его сестра, специально посмотреть на них и, может быть, высказать им, врагам, всё за Серёгу Лагутина, за тёток, почерневших от горя, за мать, которая валилась с ног от усталости и от страха получить похоронку.
Немцы оказались такими же уставшими женщинами, детьми и старухами, плохо говорящими по-русски.

Прошёл год. Война продолжалась. От Ивана  изредка приходили серые треугольнички коротких писем. Их уже накопилась полная шкатулка. Каждый вечер мать открывала её, перебирала письма, просила Лешу почитать, хотя каждое знала наизусть.  Лёшка разворачивал письмо и, не глядя в него, читал. Письма брата, все до одного, Лёха тоже знал наизусть.

Вызвали Лёшку в военкомат в конце августа сорок второго года, когда пришло время призыва.

Первое письмо от Лёшки получили из школы младших командиров. Мать повеселела и всё вела с соседом разговоры о том, когда же по его разумению, закончится война. Сосед разговаривать не хотел, а только курил одну за одной свои самокрутки. Он из хромого Афанасия превратился в еле передвигающего ноги старика.
Нет,  не закончилась война к тому времени, как Лёшка   младшим лейтенантом выпустился из школы командиров. 
Третье письмо от Лёши пришло уже с фронта. В нём он писал: «Ничего, мама, потерпите. Скоро мы выгоним фашистов с нашей земли и  заживём по-новому. И всё у нас будет. А я пойду учиться на тракториста, буду хлеб выращивать».

Это было последнее Лёшкино письмо. 

Разведчик Алексей Алексеевич Герасимов не вернулся с боевого задания.
Мать не поверила в смерть сына — ведь никто не видел его мёртвым. Он просто не вернулся. Он мог попасть в плен и оказаться в концлагере в Германии или Польше. Он мог даже потерять память... Не вернулся  и Азамат Мухамеджанов,  и много мужиков,  и молодых ребят с их деревни. Иван не погиб на той войне, он погиб позже, в другой войне.
Это не выдуманная история. На этой земле жил, мечтал и погиб за Родину хороший парень, Лёшка Герасимов, младший брат моей бабушки Анны Алексеевны.



Александр Икрамов                «По ту сторону света и тьмы»


Только - только отгремели бои за Сталинград. Войска продвигались вперед  и немцы, отступая  то там, то тут попадали в окружения, оказывались в «котлах». Эти «котлы» старались спешно ликвидировать. Они отнимали много сил и средств, а силы нужны были для дальнейшего наступления.  И  поэтому  этот маленький «котел», который неожиданно возник  в тылу наступающего полка, тоже необходимо было срочно ликвидировать. Комполка поручил это дело батальону Заева.То что котел нужно срочно ликвидировать Заев хорошо понимал, однако  своих сил на ликвидацию не хватало.
Немцы были прижаты к реке, но  оставался один мост у деревни Брусникино, откуда они могли выскользнуть. Солдаты были измотаны непрерывными боями. В батальоне были огромные потери. Заев ломал голову кто мог бы прикрыть брешь. Вечером,  несмотря на усталость людей,  он вызвал лейтенанта Цветкова к себе для уточнения  задачи. Заев  любил лейтенанта как сына и не упускал случая поговорить с ним лично. Расспросив о текущих делах, сказал:
-На тебя лейтенант вся надежда. Сил у меня лишних нет. Резерва нет, а мост надо прикрыть. Твой взвод и прикроет. Если дадите немцам уйти через этот мост, обидно будет. К утру должны подойти резервы, но до утра мост вам надо  удержать.
-Товарищ майор, опять мой взвод.
С майором лейтенант Цветков воевал уже больше полгода, с лета сорок второго, и был одним  из тех немногих оставшихся в живых кто отходил  с Заевым до Сталинграда, а теперь двигался обратно к границам. Поэтому иногда мог позволить себе покапризничать.
-Цветков, ты же знаешь, что твориться в батальоне и опять начинаешь. От батальона слёзы остались. У тебя во взводе восемнадцать человек, с тобой девятнадцать. У других по пятнадцать – шестнадцать осталось.
-Пополнение прибыло? Мне ни одного человека не дали…
-Да какое пополнение, Цветков? Молодежь необстрелянная. И в каждый взвод по два – три человека. Ну, нет у меня людей, Цветков. Нет! И послать могу только твой взвод. Остальные направления как ни будь прикроем, но мост этот… Смотри, Цветков, не упусти гадов, очень тебя прошу.
-Да... товарищ майор, ну как я… А если они на меня всеми силами попрут?
-Поэтому тебя и посылаю, Цветков. Держаться, Цветков, до подхода резервов держаться.
-Какими силами?
-Как какими силами? У тебя ж во взводе старшина Карпенко! Сержант Егоров! Да они ж каждый  по отдельности целого взвода стоят. А втроём с тобой так вообще целая рота! Ну и ребята твои конечно. Так что давай, Цветков, выдвигайся.
-Аха, ни одного человека не дали и выдвигайся.
-Ну, Цветков, дождешься ты у меня – майор погрозил пальцем – Впрочем, ладно. Будет тебе пополнение. Тут у меня при штабе солдатик один задержался. Узбек. Никто его к себе брать не хочет. Хотел при штабе его оставить да языка он, понимаешь, не знает,  русского. Мальчишка совсем. А у тебя во взводе узбек - Хамидов. Из Ташкента. Так что земляки они. Найдут общий язык.
-А как он сюда то попал? Почему не со своими, если языка не знает?
-Уж не знаю как и сказать. Ехал то сюда он со своими земляками. По дороге простудился. Ну, они ж непривычные, к морозам нашим. В госпиталь его положили. А когда выписали, к нам направили. Да и правда сказать  повезло парню. От тех, кто тогда с пополнением  прибыл мало кто остался. Так что забирай его, Цветков, и давай выдвигайся. Фамилия парнишки -  Икрамов.
Солдатик действительно выглядел совсем мальчишкой. Цветков даже засомневался, уж не прибавил ли он себе возраста в военкомате.  Невысокого росточка, худой. Шинель чуть не до полу. Но взгляд упрямый, строгий. Язык не понимал совсем. Но стоило махнуть рукой «Пошли, мол…» вскочил и закинул винтовку за спину, тут же готовый двигаться куда покажут.
По дороге Цветков пытался что то спросить у него, но потом бросил. Бесполезно. Потом расспросит. Хамидов переведет.
Когда пришли во взвод, Цветков позвал старшину.
-Принимай пополнение.
Старшина Карпенко, солидный мужчина, уже  разменявший пятый десяток, тяжело  вздохнул, и посмотрев на солдатика сверху вниз только спросил:
-Як тэбе кличут, хлопче? Кажи, будь ласка.
Солдатик не понял.
-Фамилия?! Имя?! Отчество?!
Солдатик  понял.
-Икрамов Эгамберди Рахмонбердиевич - гордо ответил он.
-Як?! – поразился Карпенко.
Солдатик снова повторил:
-Эгамберди. Рахмонбердиевич.
-Э-гам - бэ-э… Язык сломаешь. Вот шо. Будешь у мэне  Сашко. Не возражаешь?
Солдатик снова не понял.
-Сашко. Саша. Александр. Ну?! Не понимайт ?! Э-э-э-эх…
Старшина тряхнул чубом и ткнул  в себя  пальцем:
-Карпэнко Пэтро Стэпанович. Ферштейн?
Солдатик кивнул. Ткнул пальцем  в солдатика:
-Икрамов. Александр. Саша. Сашко. Ферштейн?
Солдатик понял и радостно закивал:
-Саша. Харашо.


                *****               


Взвод  двигался усиленным маршем, чтобы занять мост раньше немцев  и не дать им возможности выскользнуть из окружения.  Степь была слегка холмистая, поднялась поземка, а сумерки сгустились. Видимость стала никудышней. Идти было сложно, но Цветков был опытный командир и вскоре  вывел взвод к небольшому деревянному мосту,  недалеко от деревни Брусникино. Теперь нужно было быть осторожными, что бы не нарваться на немцев и главное вовремя обнаружить их.
-Егоров – позвал лейтенант.
-Здесь я – откликнулся сержант.
-Как думаешь далеко немцы?
-Да кто его знает. Но вроде где то рядом. В такой темноте разве увидишь что. Да и метель.
-Надо бы дозорных вперед послать.
-Кого пошлем?
-Хамидова пошлем. Он опытный боец.
-Хорошо. А ещё кого? Помоложе кого то. Чтоб бегал хорошо. Может Яшкина?
-Не молод?
-Яшкин? Нет. С Хамидовым в самый раз будет. По снегу бегает хорошо. Сибиряк! Мороза не боится! Если что, добежит быстро.
Подошел старшина Карпенко.
-Петро Степанович, мы тут дозорных высылаем. Хамидова и Яшкина.
-Добре  хлопци. Хамидов справный вояка. Не проспить нимцев. 
-Так и решим. Егоров посылайте ребят.
-Зачекайте хлопци. Мабуть чуток передохнем?
-Некогда, Петро Степанович. Надо быстрее занять позиции. Там и передохнем.
-Добре!


                *****


Ваня Яшкин смотрел  на приближавшегося  Егорова, и в душе у него появилась тревожное чувство. Впрочем воевал он совсем недавно, и тревожное чувство появлялось у него всегда при приближении сержанта Егорова.
-Хамидов! – позвал сержант.
Солдат проваливаясь по колено в снегу, подошел поближе к Егорову.
-Я!
-Юсуп, пойдешь в дозор с Яшкиным. Ты старший. Ваша задача обнаружить немцев и предупредить нас. В бой не вступать. Если что отходить скрытно. Только братцы! Осторожно! В двадцати шагах ничего не видать. Да и ночь уже…
-Харашо, Коля! Будем осторожено ходить. Толко скажи Петро Степановичу, пускай Эгамберди покормит. Савсем голодный малчишка. Второй ден не кушал. Я ему давал хлэб. Отказивается. Гордый! Говорит: « Спасибо, ака. Но это твой хлэб. Мине свой дадут». Кто даст?! Два дня продукта нет совсем. Не привозят. Покорми, Коля.
-Не волнуйся, Юсуп. Скажу Петро Степановичу и лично прослежу, чтоб поел.
-Рахмат, Коля! Ваня, пойдем!
Хамидов пошел вперед и Яшкин двинулся за ним,  вслушиваясь в стонущий ветер. Винтовки держали наготове. Отошли метров на сто от моста.
-Давай здес. Вот у береза ляжем.
Они только собрались залечь у березы как неожиданно впереди выросли  две фигуры. Из - за метели и шума ветра ничего не было видно и слышно, но видимо немцы успели увидеть их  раньше. Яшкин вскинул винтовку, но выстрелить не успел.  Два автомата плюнули светлячками пуль и Ваня, ощутив страшную слабость,  рухнул на землю.



                *****


Яшкин оглянулся. Он стоял на том же месте где  упал. Вот береза, вот бугорок, за который хотели залечь. Только не было метели, и ярко светили звезды на небе. Было холодно, морозно и Ваня поёжился. Странно выглядели предметы вокруг. Все было как в тумане и в тоже время все было четко видно. Ваня подошел поближе к березе. Ствол дерева отозвался гулким стуком и морозной твердостью. Вдруг он заметил, как в  этой туманной расплывчатости  проявились две фигуры. Они подошли поближе и Ваня увидел, что это немцы. Винтовка была в руках, но стрелять Ваня  и не думал. У немцев тоже в руках были автоматы, но и они не собирались ими воспользоваться. Ваня закинул винтовку за спину и немцы, увидев это, повесили автоматы на плечо дулами вниз. Они подошли и встали перед Ваней. Один был совсем молодой, возрастом почти такой же как Ваня, а второй постарше, угрюмый и заросший густой щетиной. Молодой весело поздоровался:   
-Здравствуй, Иван!
-Здорово, Фриц!
-Откуда ты знаешь, что меня зовут Фриц?
-А откуда ты знаешь, что меня зовут Иван?
Немец пожал плечами.
-Не знаю. Бывает. Ну как дела, Иван?
-Нормально! А у тебя, Фриц?
-И у меня нормально.
-А где ты так хорошо по русски «шпрехать» научился?
-По русски?! Ты что Иван?! Это ты откуда знаешь так хорошо немецкий? У тебя же чистый Хох Дойч!
-У меня – изумился Ваня – Ты что, Фриц,  спятил? Да я ж с тобой на русском говорю!
-Это ты сошел с ума, Иван, это я с тобой на немецком говорю!
-Ну да?  – поразился Ваня.
-Ты что нибудь понимаешь, Отто? – немец обернулся к своему товарищу.
-Пока немного, но начинаю догадываться. А где второй, который был с тобой?
-Не знаю – удивился Ваня – пропал Юсуп.
-Тут я – раздался голос сзади и Юсуп подошел к Ване.
-Значит, это ты бросил в нас гранату? – Отто вытащил сигареты собираясь закурить.
-Я. А кто из вас попал  в меня?
-Оба стреляли одновременно.  А кто попал, не знаю.
-Юсуп, ты на  русском совсем свободно говоришь? – удивленно спросил Ваня.
-Вань,  я же с тобой не на русском говорю, здесь каждый на своём языке говорит. Главное, что мы все друг друга понимаем. 
-Верно – сказал Отто.
-Ваня, холодно очень. Надо бы костер разжечь – Юсуп потирал от холода руки и передергивал плечами.
-А можно, Юсуп? Мы ж вроде как в дозоре?
-Теперь все можно, Ваня. Давай разжигать.
Все четверо быстро собрали хворост, и Отто щелкнув зажигалкой, поджег кусочек газеты, которую дал ему Ваня. Костер быстро разгорелся. Стало вроде как теплее.
-Ну, вот и хорошо. Жаль чайку попить не удастся,  заварки нет  - Ваня поудобнее устроился возле костра – мы когда с батей в тайгу ходили на охоту, очень любили у костра чай пить.
-Да, чай это было бы здорово – мечтательно поддержал Юсуп – дома я очень любил пить чай. Сидишь, в тенечке, после работы, разговариваешь. У нас  есть такое место, «чайхана» называется. Место, где чай пьют. Но там не только чай пьют. Главное там – это общение. Новости узнаёшь.  Отдыхаешь. Отто, а у вас любят чай пить?
-Нет, Юсуп. У нас больше любят кофе. До войны моя Ильзе варила кофе по утрам, я выпивал чашечку и такая бодрость появлялась – Отто потянул ноздрями морозный воздух, как будто вдыхал аромат кофе – Только кофе был настоящий, не то что теперь – суррогат.
-А вот моя Марта любит чай – Фриц мечтательно закатил глаза – Она всегда пила чай, а я кофе. Мы  поженились  весной  сорок первого года. Я должен был идти в армию. В августе она написала, что у нас будет ребенок, а прошлой зимой у меня родилась девочка. Но я её так и не видел. Ваня, а ты  не женат?
-Нет. Думал, вернусь тогда и женюсь. На Машке. Соседке моей. Вместе в школу ходили.
-Юсуп, а у тебя  дети есть?
-Пятеро. Мальчик – мальчик, потом девочка - девочка. Последний опять мальчик. А потом война началась. Тяжело им, но моя Зайнаб справляется. Она у меня молодец. Работает учительницей в школе. Ну и мама с отцом помогают. Братья, сестры. Самим тяжело, но помогают. Теперь ещё больше помогать будут.
-Везде тяжело. Как у вас так и  у нас – Отто тяжело вздохнул и неожиданно добавил – проклятая война.
-Что с тобой Отто?  О чем так тяжело вздыхаешь?
-Ильзе погибнет через год. В сорок четвертом, весной. Под бомбежкой. Так что  мы скоро встретимся. Только не знаю радоваться  этому или нет.
-Не знаю, что тебе сказать, Отто. Моя Марта доживет до 2007 года и умрет почтенной матроной, в окружении дочери, зятя и внуков. Так что и я не знаю радоваться мне или огорчаться. Представляешь, если она появиться передо мной такой старушкой.
- Она появиться перед тобой такой, какой ты её запомнил. Не огорчайся, Фриц.
Долго молчали, глядя в огонь.
Раздался хруст снега под ногами и в круге света появился Шашков.
-Привет честной компании! Как дела братцы кролики? С немчурой сидите? Мы там с ними воюем, а вы тут с ними чаи распиваете.
Юсуп поморщился.
-Что ты так кричишь, Шашков. Как был балабол, так и остался им.
-А чего мне меняться, Юсуп. Нам шутка строить и жить помогает. Ладно, я к вам за огоньком. Дадите головню костер разжечь? И ещё, если угостите махорочкой, век благодарен буду.
-Бери – Отто вытащил свои сигареты.
-Ай спасибочки. А можно я две возьму?
-Возьми.
Снова заскрипел снег. Появился угрюмый  солдат с отросшей седой щетиной на худых щеках. Он коротко глянул  на сидящих.
-Митрич, ты что ли? И ты видать преставился? – коротко хохотнул Шашков.
-Видать преставился, коли тебя балабола вижу бегающим.
-А чего это ты меня не бегающим представляешь?
Солдат тяжело из под густых бровей посмотрел на Шашкова.
-Тебя ж танковым снарядом разорвало. Почти ничего не осталось.
Шашков снова неуверенно хохотнул:
-Что совсем на кусочки? Во так да! А чего ж хоронить будут?
-Что найдут - то и похоронят. А тебе не все равно?
-Как не всё равно? Я думал, упадет, какая ни будь молодая,  на моё хладное тело и обольёт его горючими слезами.
-Да ладно тебе, балабол. Нас всех в общей яме похоронят. Радуйся, что на своей земле легли. Памятник скоро поставят. С фамилиями. Дети приезжать будут. А то ведь потом кто в Польше или в Германии ляжет… - Митрич покачал головой - Ладно, мне тоже огоньку дадите и я пошел.
Шашков и Митрич взяли по головне и зашагали обратно каждый в свою сторону.
-Отто, а где похоронят нас? – Фриц посмотрел на Отто  – я ведь католик.
-Тут недалеко. Там будет немецкое кладбище. Могила тоже будет братской. Только приезжать к нам никто не будет.
-Почему к вам никто приезжать не будет?
-Потому Ваня, что у меня  родственников не останется после войны. А у Фрица  Марта выйдет замуж и ей будет некогда. А у его дочери будет другой отец.
Справа и слева стали появляться огоньки костров. Их становилось все больше и больше. В морозном чистом воздухе, несмотря на туманность, они были хорошо видны.
Вскоре снова раздался хруст снега. Подошел лейтенант Цветков.
-Товарищ лейтенант! Проходите, садитесь тут – Ваня и Юсуп поднялись со своих мест.
Вместе с ними встали и немцы.
-Господин лейтенант, присаживайтесь.
-Да сидите вы, что вскочили. Я так просто - проведать. Узнать как вы тут.
-Да нормально, беседуем вот.
Цветков уселся поближе к костру и вытянул ноги:
-Как же вы так подставились то,  Хамидов?
-Да уж так случилось…
-Они не виноваты, господин лейтенант. Вот Фриц раньше занимался музыкой. У него музыкальный слух. Он и услышал первым скрип снега. Я, например, ничего не слышал. Мы приготовили автоматы, а когда они подошли поближе успели выстрелить первыми. Но ваш Юсуп молодец. Сумел бросить гранату.
-Да, Юсуп, спасибо тебе. Выстрелов мы тоже не слышали, а вот гранату услышали. Предупредил ты нас вовремя. Ну мы и встретили их. Правда, окопаться толком не успели, но встретили. Немцы по всему полю рассыпались, а на нашу  сторону речки только по мосточку попасть можно. В общем, как сказал Егоров – «через горлышко бутылки».  Ну, немцы вперед танк пустили. Если бы он прорвался, капут бы нам всем. Остальные за ним проскочили бы. Так  Егоров нас всех спас. Знаете что сделал? Танк взорвал на мосту. Сзади выскочил и прямо в мотор гранатой. Точно на середине моста. Лучше места и не придумаешь. Не пройти, не проехать. Как пробкой заткнул «горлышко от бутылки». Немцы его, конечно, не выпустили, срезали пулеметом. Ему бы за этот подвиг Героя присвоить посмертно, да боюсь, писать некому будет.
-Что все полегли?
-При мне почти все. Три часа отбивались. Только там, на высотке, Карпенко с пулеметом был. Когда я уже почти отошел в мир иной, пулемет ещё стрелял. Кстати парнишка этот  Саша - Эгамберди, за второго номера у него был. Героический парнишка оказался. Когда немцы уже метров на тридцать подошли, их тогда чуть – чуть не смяли, он гранатами отбивался. Петро Степанович на пулемете, а он гранатами. Ну, я тогда уже в окопе лежал, грудь мне прострелили. Но все видел. Героические люди. Наградить бы всех, но  видно не судьба. Писать некому будет.
-Так что ж прошли немцы, вышли из кольца?
-Да нет! Карпенко и Икрамов не пропустили. Назад отошли немцы. Откатились. А я вот как раз после этого и…
Наступила тишина. Каждый думал о своём.
Снова раздался хруст снега под ногами. В круг света  вошел немецкий офицер.
-Доброй ночи, господа!
-Господин обер лейтенант! – Отто и Фриц не торопясь поднялись и вытянулись по стойке смирно.
-Фриц, Отто, почему вы здесь? Все наши там.
-А какая разница, господин обер лейтенант? - Отто  усмехнувшись, без разрешения, сел у костра.
Фриц посмотрел на него и тоже сел рядом.
-Садитесь, господин обер лейтенант. Как говорят русские « в ногах правды нет».
-Знаете Отто, я всегда подозревал вас в симпатиях к русским. В вашем деле в характеристике было слово – «неблагонадежен», но я надеялся что это не так.
-Я воюю с тридцать девятого года, господин обер лейтенант. Был в Польше, во Франции. Я многое повидал. Там война  была другой, несложной. Но здесь в России… Я никогда не симпатизировал русским. А слово «неблагонадежен» появилось в моём деле после того как нашего командира роты увезли в гестапо, а нашу роту расформировали и распределили по разным частям на фронт. Хотите знать за что? Наш командир отказался отдавать приказ о расстреле мирных жителей, подозреваемых в связях с партизанами. После того как приказ отдал один из гестаповцев, мы отказались выполнять его. «Мы не палачи» - сказали мы.
-Это демагогия, Отто, вы обязаны были выполнить приказ.
-Я буду стрелять в любого партизана, будь это женщина или даже ребенок, если он взял в руки оружие. Тогда закон один - или он или я. И я буду стрелять. Но стрелять в женщин и детей без оружия я  никогда не буду, пусть даже меня отправят в концлагерь, господин обер лейтенант. А вы бы стали стрелять? Наверное, стали бы. Вас ведь воспитывали в «гитлерюгенде».
-Не знаю, Отто. Сейчас это все так сложно понять. Если бы знать все заранее. Знаете господа, даже в мае сорок пятого года, после вашей победы, далеко не все будут понимать, что именно происходило в Германии.
-Ничего, поймут – Цветков сильными руками сломал ветку и бросил в огонь – Нюренбергский процесс все расставит по своим местам.
-Возможно… Кстати хочу поздравить вас, господин лейтенант. У вас отличные солдаты. Особенно этот… Егоров! Как он взорвал танк! Это был единственный танк, он должен был решить исход боя. И он решил исход боя. Но по иронии судьбы  не в нашу пользу.
-Да, Егоров молодец. Ну и остальные…
-Да, конечно...
Опять замолчали глядя в огонь.Сучья в костре потрескивали и больше не слышно было ни звука. Наконец обер лейтенант поднялся.
-Ну что ж, я пойду собирать своих людей. Уже рассветает. Может пойдем общей колонной, господин лейтенант?
-Да! Я не против.
Небо  начало светлеть. Очертания предметов стали более четкими  и вскоре первые лучи солнца стали пробиваться  сквозь туманность. Цветков подал команду к построению, и взвод стал выходить на дорогу. Сзади колонной строились немцы.
-Егоров, кого нет?
-Петро Степановича нет. И новенького – Икрамова.
-Ну и слава богу, видать живы.
Но когда все уже встали в строй и Цветков хотел подать общую команду двигаться, на поле появилась ещё одна фигура. Издалека было плохо видно, но по походке Цветков понял, что это Карпенко. Когда старшина подошел поближе Цветков обнял его.
-Как же это вы так, Петро Степанович?
-Да миной меня… В живот. Кишки разворотило. Даже если б успели в госпиталь и то не факт что выжил бы. Ну а на поле ясное дело было - не жилец. Вот к утру и…
-А Икрамов?
-Да  тоже израненный весь. Плюс контузило его. Но пока живой.
-Ну что ж, становитесь в строй, Петро Степанович. Пора двигаться.
Взвод по команде качнулся и привычным шагом двинулся по дороге. Сзади колонной двигались немцы.
-Юсуп, а Юсуп, а куда мы идем? - Ваня привычно поправил винтовку на плече.
-Ваня,  ты посмотри внимательно туда и увидишь.
Ваня  посмотрел в ту сторону, куда показывал Юсуп и увидел, куда они шли.


                ******


-Евдокия, глянь сюды. Вон тут кажись наши. А там за речкою немцы.
Две пожилых женщины, прячась в овражке, рассматривали в предрассветном тумане поле боя. Там повсюду были разбросаны тела.
-Погоди, Клавдия. Не гоношись. Тут не торопясь надо, точно знать кто где.
Вторая женщина поправила платок на голове. Внезапно она напряглась и протянула руку.
-Евдокия, глянь, немцы идут.
На противоположной стороне речки, по заснеженному полю двигались черные точки. Их было довольно много.      
-Снова в атаку пошли. Клавдия, не высовывайся!
С этой стороны по немцам ударил одинокий пулемет. На заснеженном  поле забили фонтанчики пуль. Немцы падали, но потом вставали и снова шли вперед. Немецкий миномет пытался нащупать пулеметную точку. Наконец один из снарядов, видимо, достиг цели. Пулемет замолчал. Немецкая цепь поднялась и пошла вперед, не встречая сопротивления. 
Неожиданно раздался тяжелый гул и над полем появились краснозвездные самолеты. Они прошли «бреющим полетом», и на поле посыпались бомбы. Немцы падали, кричали, пытались убежать, спрятаться, но самолеты вновь и вновь возвращались и поливали поле пулеметами. Наконец гул стих и самолеты улетели. С десяток немцев убегал, пытаясь скрыться в лесу.
Женщины в овражке едва переводили дыхание.
Та что постарше и поуверенней в себе скомандовала.
-Ну, Клавдия, видать все. Пошли искать живых. Только сначала наших поищем, а потом к немцам пойдем.
Они вылезли из овражка и пошли искать среди воронок и мертвых тел, тех кому ещё могла понадобиться их помощь. Но живых не было. В конце они добрались до дальней высотки, откуда стрелял пулемет. Здесь лежали двое. Развороченный пулемет, откинутый взрывом, валялся невдалеке. Пожилой пышноусый старшина, лежа на спине, глядел мертвыми глазами на светлое небо.  Евдокия закрыла их. Второй, совсем молоденький мальчишечка лежал рядом. Снег уже не таял у него на лице, и Евдокия подумала, что в живых не осталось никого. Но что то заставило её прислушаться к его дыханию и она поднесла зеркальце к лицу парнишечки. На морозе оно сразу покрылось инеем.
-Клавдия, живой!
Вдвоем они  перенесли легонькое тело на саночки и почти бегом устремились в деревню. В избе перевязали и уложили поближе к печке  молоденького солдата. Солдат оставался без сознания. Наказав старшей дочери, что нужно сделать, если солдатик очнется, они вновь пошли на поле.
До вечера они привезли ещё трех раненных.  Немецких солдат.


                *****   


В июле 1945 года капитан Икрамов получил приказ на демобилизацию в числе первых. Как перенесший два тяжелых ранения, он и другие солдаты и офицеры  увольнялся  в запас в первую очередь. Из далекого Кенигсберга  начиналась дорога домой. В письме матери он уже написал, что возвращается в Ташкент, но сначала обязательно выполнит её строгий наказ.
Заедет в деревню Брусникино и навестит двух своих мам  - Евдокию и Клавдию.   
               




                Этот рассказ я посвятил светлой памяти своего дяди,
                участника Великой Отечественной войны, гвардии
                капитана Икрамова Эгамберди (Александра), командира
                взвода связи роты управления 178 танковой Рижской
                бригады,10 танкового Днепровского корпуса,
                3 гвардейской танковой армии под командованием
                генерал-полковника П.С. Рыбалко.
 



Валентина Бутылина   «Баба Вера на войне»


К дню Победы над фашистской Германией
посвящается
бабушке моей
Гришановой Вере Николаевне




  На родительский день мы всегда первым делом попадаем к бабушке по отцу.
 Она похоронена в нашем поселке, где проживала у дочери Зинаиды в последние годы. 
     Вглядываюсь в ее фотографию на памятнике.  Лицо человека, много страдавшего. Взгляд  теплый, добрый, материнский, как  будто оберегающий  от чего-то плохого. Черные, гладкие волосы, зачесанные назад. Ей бы исполнилось сто тринадцать  лет.
 
  Вот и дочь ее рядом со мной, тетя Зина, совсем старенькая, восемьдесят с лишним лет. Опираясь на палочку, смотрит на свою маму. Они  сейчас ровесницы. Вспоминает:
 - Когда война шла, как мы с Вовкой, мама в колхозе на работе, а мы вдвоем картошку копаем с утра до вечера. Поле –то огромное. Придет мама с работы  горько плачет, заливается слезами: "Бедные вы, бедные, мои дети!" А мы стараемся больше выкопать за день, чтобы маме легче было. 

 Да, ведь и дядя Володя, которого уже нет с нами, однажды признался и мне, племяннице, что всю жизнь ему снилось не выкопанное  поле с картошкой.

     Баба Вера запомнилась мне чувствительным, жалостливым человеком. Она легко могла заплакать и засмеяться.
   Задержавшись у могилки, мысленно посылаю ей: «Баба Вера, мне кажется, ты святая, научи меня, как жить, направь меня, подскажи!». 

 И вот что мне удалось узнать по крохам от ее дочерей, Зинаиды  и Марии про те годы.
   
 *******
    Баба  Вера, 38-летней женщиной осталась с шестью детьми, когда мужа забрали на фронт. Они жили дружно. Паша был добрым, работящим, работал до войны счетоводом в колхозе.
А  всего-то было на начало Великой Отечественной : Мише-15 лет, Вале-11 лет, Коле  -10 ,  Зине- 8, а Володе- 5 лет, Маше –не было еще года.

    Павла забрали на войну в сентябре 1941 года. Сбор был в г. Канске. Через две недели военной  подготовки отправили на Ленинградский фронт.
   Вера работала от зари до зари. 
 Старшая Валя с одиннадцати лет вкалывала наравне с мамой. И молотила снопы ржи или пшеницы на гумне вручную. Выходила то в день на работу, то в ночь: молотилка функционировала круглосуточно.
Также  маленькие Володя и Зина помогали маме изо всех сил. Вера не падала духом. Глядя на полураздетых, уставших от непосильного труда младшеньких не могла сдержать слез благодарности.В те роковые годы,сбиваясь с ног от усталости, Вера не жалела своей нежности  и ласки для детей.
"Одной тебе-волей-неволей-
А надо повсюду поспеть;
Одна ты и дома и в поле,
Одной тебе плакать и петь..."

Как семья выживала в суровые военные годы?  За счет картошки и своего хозяйства. Держали свиней, корову, овец, кур. Дочери  Валя и Зина частенько, прихватив ведерко с зерном, бежали на мельницу, где вручную крутили жернова.
Страшно подумать,только своих шестьдесят соток картошки садили и копали вручную.
 Вера научилась и  шить и хлебы печь. Пряла и вязала из шерсти, состриженной со своих овец. Могла и заговаривать кровь, лечить от сглазу. Откуда-то знала несколько молитв, которые читала детям по их просьбе, когда они все вместе укладывались спать  на одну  кровать поперек.
 "Была ты и пряхой и ткахой,
Умела-иглой и пилой.
Рубила, возила, копала-
Да разве всего перечтешь?"

 
      Маша, начав ходить, однажды сильно упала с топчана, перепугалась,все сидела  на кровати. Часто оставляли ее одну: все трудились от мала до велика. Бедная Вера  убивалась по ней, пока жала или косила на колхозных полях. Ее могли вызвать и внезапно вечером  с серпом жать рожь или пшеницу.
      
    Молодая женщина приходя домой, почти валилась с ног, а тут больной ребенок. Уход за Машей также лег на Зину и Володю.
 В деревне получали похоронки одну за одной.
    
 ..."А тучи свисают все ниже,
А громы грохочут все ближе,
 Все чаще недобрая весть..."
  Пришла и  к нашей бабушке  похоронка, в которой написано от руки: «Ваш красноармеец  Гришанов Павел Алексеевич,уроженец Красноярского края, Нижне-Ингашенского района, Копейкинского сельсовета, в бою за социалистическую Родину , верный воинской присяге, проявил геройство и мужество.Был убит 23 января 1942года.  Похоронен село Спасское  Ленинградской области».

Маше отца так не довелось увидеть: погиб он, повоевав  всего четыре месяца.
Однажды Зина пришла с огорода, а Маша ходит по избе! Почти через три года прошло, ее не лечили,ведь медицинская помощь оказывалась далеко от деревни. Первой это событие увидела Зина, а потом Володя. Как радовались дети за сестру и всю жизнь вспоминали чудо исцеления.
   В деревне появились эвакуированные. Тети мои помнят, как они меняли тряпье на еду. С одной из женщин подружилась и наша баба Вера, помогала ей, чем могла. Бывало, что всю ночь напролет они о чем-то разговаривали.
   Прошло несколько лет войны.
  Пришло время, когда старшего  сына  Мишу забрали на фронт. В сентябре 1944 году  ему исполнилось восемнадцать. Ревели все: и дети и мама. Зина помнит, как самую  длинную молитву, что знали, записали  и зашили  в карман гимнастерки.
  Михаила также готовили к фронту в Канске, и мать несколько раз посещала его в пункте распределения.
  Валентина  в дальнейшем научилась запрягать лошадь, на ней была мужская работа: заготовка дров, сена, травы для скота.
 Миша воевал в Белоруссии, Польше, Чехословакии, Румынии и дошел до Берлина.
   С войны живыми  вернулось всего несколько односельчан. Среди них мой отец, Михаил. Листок с материнской молитвой возвратился с ним. Его демобилизовали в 1948 году. Зина считает, что только вера в молитву и спасла его.
  Пятнадцатилетняя Зина первой увидела его: 
 -  Смотрю в окошко,солдат к нам идет. А уже вечер. Зашел в хату,я его сразу  узнала, сильно обрадовалась. А мама доила корову. Заходит она,уже потемнело. Мишка так палец приставил к губам, показал мне, чтобы не проговорилась. И спрашивает у нее таким бравым голосом: "Можно у вас переночевать?"
       А мама  ему:  «Иди, солдатик, в клуб, иди, там все ночуют». А потом, как почуяла, ахнула, так и зарыдала.

 Только вдуматься: победа ковалась  в тылу такими вот женщинами, малыми детьми и стариками. Деревня  всеми силами  вручную  косила, жала, доила колхозных коров, снабжала  фронт мукой, картошкой.

 А темными вечерами и ночами копала картошку на своих участках.
 Стонала сибирская земля от слез детей, вдов.

 "Весь фронт, что от моря до моря,
Кормила ты хлебом своим."

 Что же это за сила такая есть в русских женщинах!

    " И ты перед всею страною,
 И ты перед всею войною
Сказалась-какая ты есть."
 *******
 
 
 В этом  скупом повествовании трудно передать, что пришлось пережить бабе Вере и ее детям в годы войны. Боль от душевных ран  не покидала ее до конца жизни, и в глазах на фотографии у бабушки отражается так остро, что невозможно не заметить.
   
 Мне бы очень хотелось, чтобы мои дети, внуки и правнуки гордились своими  предками, учились у них мужеству и стойкости,  и любви друг к другу. Чтобы помнили, что их появление на свет могло и не состояться, если бы когда-то в Белоруссии не родилась наша бабушка Вера Николаевна, если бы она  не вышла замуж в Сибири, за  Павла Алексеевича.  И, в конце концов, что их сын, Михаил Павлович, вернулся с фронта.   

Цитаты из стихотворения Михаила Исаковского "Русской женщине", написанного в 1945 году.




Людмила Троян           «Имеем ли мы право судить?»


Сегодня 9 мая 2015 года. Мне приснился странный сон. Снилась моя бабушка. Царство ей Небесного. Во сне  она мне что-то говорила, но я не слышала её слов. Я открыла глаза и посмотрела на часы. Господи, как рано! Всего лишь 5 утра. Я долго крутилась в постели, заставляя себя заснуть. Не получилось. Образ бабушки стоял  перед  моими глазами. И почему-то вспомнилась рассказанная ей история времён Великой отечественной войны.
Жили мы на Донбассе. В городе Артёмовск. Мои родители рано погибли. Воспитывала меня мать моего отца, баба Лиза. Было мне тогда 14 лет. В школе, по истории, мы проходили раздел Великая Отечественная война 1941–1945 годы.

Я забежала в наш дом. Закинула на кровать свой портфель и прислушалась к запахам на кухне. Как всегда, там чем-то вкусно пахло. Я знала, что бабушка не любит, когда за стол садятся в школьной форме, да ещё с не вымытыми руками.  Но, я также знала, что бабушка любит меня и всегда всё прощает. Я забежала в кухню и стала заглядывать в бабушкины кастрюльки.
- Ты руки мыла? – Спросила бабушка.
- Да.
- Тебе не говорили в школе, что врать не красиво?
- Они чистые. Смотри. – Протянула я ей свои ладони.
- Иди, переоденься. Сколько можно говорить одно и то же?
- Ба-а-а! Ну, я аккуратно. Честное слово.  У тебя так вкусно пахнет!
Переодеться, вымыть руки мне, всё-таки, пришлось. И, уминая за обе щеки бабушкин обед, я спросила.
- Ба, а ты войну помнишь?
- Да разве можно такое забыть?
- Нам в школе говорили, что когда немцы зашли в наш город они сначала арестовали коммунистов и тех , кто был связан с коммунистами. А потом – евреев. Семьи коммунистов расстреляли за городом. А евреев отправили в Германию. Да?
- Страшное было время.
У меня на языке вертелся вопрос. Но я не знала, как его задать? Дело в том,  что муж моей бабушки был коммунистом. Он был офицером НКВД. Он вернулся в город после войны. Работал зам политом в лагере для военнопленных.  Погиб в 1946 году. А вот бабушка всю войну была в городе, вместе со своими двумя сыновьями. Она работала официанткой в немецком казино.
- Ба, а почему немцы не забрали тебя?
- Видимо никто не донёс.
- Но ведь они тебя забирали?
- Да кто тебе такое сказал?
- Твой брат. Дядя Коля.
- Совсем старик из ума выжил. Нашёл что вспоминать.
- Он сказал, что ты была в еврейском гетто. Но потом тебя отпустили, а всех остальных отправили в Германию.
- Я вот схожу в гости к этому старому маразматику. Пусть язык попридержит.
- А почему тебя отпустили?
- Потому что я не была еврейкой. Они поняли свою ошибку.
- Учитель истории говорит, что немцы были хуже диких зверей. Они убивали всех. Даже детей. Они не особо разбирались русский или еврей? О коммунистах вообще не может быть речи. А тебя просто так взяли и отпустили? Направили работать в немецкий кабак?
- Это тебе тоже дядя Коля сказал?
- Да. Мне кажется, он не очень тебя любит.
Я видела, что эта тема была бабушке не приятна.  Бабушка, на время, даже вышла из кухни. Но в нашей семье было столько тайн! А наши родственники очень часто, даже на похороны друг друга не приходили.  И лишь я одна могла ходить в гости ко всем им. И иногда, слышать  совершенно невероятные истории о нашей семье.
- Ты опять скомкала галстук? – Бабушка появилась на пороге кухне с  моим портфелем в руках. В портфеле, среди учебников, лежал помятый пионерский галстук.  Мне нечего было сказать в своё оправдание, и я перешла в наступление.
-  Лазить в чужих вещах не красиво. – Ответила я.
- Не красиво стесняться носить часть советского знамени. Люди за это не жалели собственных жизней. Вам это по истории не говорили? Тебе в этом году вступать в комсомол. Ты и комсомольский значок будишь среди книг прятать?
- Нам говорили, что во время войны только предатели советской власти работали на немцев. А ты работала! Почему они тебя не трогали? За что начальник лагеря убил моего деда? Может быть за то, что он тоже помогал немцам? Ведь в его лагере  были немецкие военнопленные. И почему дядя Коля говорит, что во мне течёт арийская кровь моей матери?
Я совсем не собиралась говорить все эти обидные вещи своей бабушке. Я её любила.  Но все эти  семейные тайны, иногда, доводили меня до бешенства. Я видела, как затряслись у бабушки руки и губы. Как она бессильно опустила на пол мой портфель, вместе со  злополучным галстуком, и как,  сгорбившись, вышла из кухни. Мне стало стыдно за своё поведение.  Я вылезла из-за стола и заглянула в комнату.  Там стоял противный запах валерьянки. Бабушка сидела за столом. Её руки лежали на какой-то библиотечной книге. Она читала книги, не смотря на свой возраст, до самой смерти. А её взгляд был устремлён на стену. Там висел портрет её мужа. Моего деда, которого я никогда не видела. Он погиб ещё до моего рождения. Я никогда не считала бабушку или деда плохими людьми. Ведь если бы они были предателями, разве стали власти нашей страны каждый год дарить им подарки и денежные вознаграждения?  Деду на день милиции. А бабушке на 9 мая. Все эти вознаграждения она всегда тратила на меня. Но эти тайны!!!! Все словно в рот воды набрали! За исключением брата моей бабушки, дяди Коли. Но из уст дяди Коли всё как-то очень гаденько выглядело.  Я села напротив бабушки, и сказала
-  Ба. Нам задали сочинение «Война и моя семья». Что мне написать? Если я напишу, что ты работала в немецком казино – вся школа будит смеяться. А я не хочу что бы с меня смеялись. Другие дети будут писать как воевали их деды. Это почёт и уважение. А я не знаю где и кем был мой дед и почему его убили когда война уже закончилась? Я, конечно, могу написать про деда Толю. Он брал Берлин. У него целая коробка медалей. Но ведь я живу не с ним, а с тобой. Я хочу написать про тебя!
- Ты уже большая девочка, - сказала бабушка. – И я очень хочу, что бы ты запомнила  на всю жизнь – немцы и фашисты – это не одно и то же.  Хорошо, я расскажу тебе, как стала работать в немецком казино. И никогда не спеши судить людей. Прежде, хотя бы попытайся стать на место этого человека. И если бы мне всё пришлось пережить заново – я поступила бы так же. Кто-то спасал миллионы жизней, а кто-то одну. И кто давал право судить что важнее? Жизнь одного еврейского мальчика или целого города?
- Я думаю, что города. - Ответила я, убеждённая в своей правоте.
- В таком случае мне тебя жаль.Говорят, что Бог посылает человеку лишь те испытания, которые ему по плечу.
- А разве Бог существует? И зачем он послал такие испытания нашим людям?
Бабушка оставила мой вопрос о Боге без ответа и начала свой рассказ. А моя буйная фантазия раскрасила её слова в яркие краски. Мой цветущий город вдруг предстал передо мной в руинах и фашисткой свастикой на каждом шагу.
- Немцы наступали стремительно. Многим сотрудникам руководства города, которые остались для подготовки города к эвакуации, не удалось выйти из города. Твоему деду удалось, но он не успел забрать свою семью. Меня и наших двоих сыновей. До конца войны я ничего не знала о его судьбе. Всех, кто были связаны с коммунистами, фашисты вывезли  в заброшенные шахты. Похоронили заживо.  Я не знаю, каким чудом удалось спастись Серёже. Он прибежал среди ночи, весь в грязи и ничего не мог сказать от страха. Именно по этой причине он до сих пор заикается. Его мать была моей подругой и работала в ЦК нашего города. Её забрали сразу. Видимо Сергею удалось выбраться из заброшенной шахты и кучи тел. Так что дядя Серёжа тебе не родной дядя. В городе проходили карательные операции по выявлению семей коммунистов и евреев. Все  жители города должны были прийти в комендатуру и стать на учёт. Там людям говорили, где они обязаны работать на благо Германии.  Любое неповиновение – расстрел.  Убежать из города было практически не возможно. Да и куда бежать?  Кругом разруха, голод и фашисты. Лесов в округе нет. Голая степь. Спрятаться негде. Рассчитывать на грибы-ягоды не приходится. В сёлах свирепствуют полицаи. Многих увозили на работы в Германию. Что бы избежать этого люди стали доносить друг на друга. Я не знаю, я до сих пор не могу понять, почему на меня не донесли? Но я попала в еврейское гетто. Ночью была облава на евреев. А я спрятала в сарае тётю Флору с её мужем.  Ты же знаешь, что её муж, дядя Абрам, еврей. Они не могли оставаться в своём доме. На них кто-то донёс. А я не смогла отказать сестре, когда они пришли. Вот меня и забрали вместе с ними. Но меня долго там не держали. Поставили на учёт и отправили на работу в столовую. Представь себе, я была рада. Ведь я смогу приносить объедки своим детям.  А это значит, они не умрут от голода. Не будут слоняться по улицам и не попадут в облаву. То есть их не вывезут в Германию. Я нашла детей в сарае, в котором мы хранили уголь. В том сарае мы и прожили до конца войны. В нашем доме жил немец.  Помимо своей основной работы,  я  должна была убирать, стирать за этим немцем.  Больше всего на свете я боялась за детей.  Тогда у меня их было четверо. Четвёртым был Ярик.  Его привели мои дети.  Самым страшным было то, что он еврей.  Это расстрел.  В сарае, за кучей угля, я вырыла яму. Эта яма стала домом для Ярика и Сергея.  Добывать продукты было очень трудно. Даже объедки со столовой выносить нельзя. Это считалось воровством. За это тебя или расстреляют или отправят в Германию. Но ради голодных детей мать пойдёт на всё. И я каждый день рисковала собственной жизнью. Конечно, фашистам нет оправдания. Но не нужно всех под одну гребёнку. Как это ни странно, но если бы не этот немец, который жил в нашем доме,мы бы умерли от голода.
- Почему?
- Только когда пришли наши, я поняла, что он знал о детях. Что ему стоило нас расстрелять? Ничего. Этот немец никогда и ничего мне не давал открыто. Он даже не пытался со мной заговорить. Но иногда, возле сарая, я находила консервы. Даже шоколад.  А на самом сарае он сам написал «тиф». Этим он нас уберёг от облав. Немцы боялись заходить в помещения с такой надписью. В тот день, когда наши должны были  брать город, этот немец сам зашёл в наш сарай. В руках он держал пистолет.  Это был первый раз, когда он со мной заговорил. Обычно он просто показывал пальцем, что убрать или стирать. Он подошёл к яме, в которой сидели Серёжа и Ярик. Ткнул сапогом в крышку над ямой, присыпанной углём и сказал
- Русский матка, иди туда. Тихо.  Скоро придут русские. Там. Тихо сиди. Иди.
- И что было  потом? – Спросила я.
- Город несколько раз переходил то к нашим, то к немцем.  У нас над головой всё грохотало и дрожало.  Иногда наступала тишина, и мне казалось, что я в могиле.  Из ямы мы вышли через несколько дней. Город был в руинах. Но люди были счастливы. Многие плакали и не стыдились своих слёз.
-Ба, а что тебе сказал дед, когда вернулся?
- Он сказал «спасибо за сыновей». И тебе не стоит стыдиться своего деда. Его грудь была в медалях и погиб он честным человеком.
- Почему он погиб? Ведь война уже была закончена.
- Отзвуки войны ещё долго давали о себе знать. Не честным был начальник лагеря в котором он работал замполитом. Твой дед предупреждал его, но видимо, бесполезно.   Это случилось под Новый год. В 1946 году. Мы были дома. Твой дед как раз сидел там, где сейчас сидишь ты. До Нового года оставалось несколько часов. Вот тогда начальник лагеря и заехал к нам. Пригласил деда съездить в соседнюю деревню  за продуктами. По дороге он его убил. Хотел всё выставить как несчастный случай. Но не вышло.  Начальника лагеря  расстреляли.  Дед получил очередную награду, но уже посмертно.
… Я не знаю, зачем я написала эту историю? И почему она мне вспомнилась через столько лет? Но я написала её, на кухне, пока пила утренний кофе. И единственное, что мне пришло в голову после написания – имеем ли мы право судить наших предков? Можем ли мы, хоть на мгновение, представить все то, что пережили они? Способна ли я, как бабушка, подобрать на улице и согреть чужого ребёнка? Русского ребёнка, а не еврейского мальчика в оккупированном фашистами городе. И почему немец не расстрелял советскую женщину, которая прячет чужих детей? Более того – помогал продуктами.
Тогда, в школе, я не написала сочинение про бабушку или её мужа. Я написала про другого своего деда. Отца моей матери. Он тоже имел много наград. Он брал Берлин.  И каждый год, на 9 мая, его приглашали выступить в различных школах и поделиться своими воспоминаниями о войне. Но именно он «виновен» в том, что в моих жилах, как говорил дядя Коля, течёт арийская кровь. И именно он, много раз, выпив пару стаканов вина, вытирая глаза своим огромным кулаком, говорил
- Прости меня, внучка.
- За что? - Не могла я понять.
- Я очень виноват перед твоей матерью. А ты так на неё похожа. Мне нет оправдания. Я не герой. Я трус. Я предал всех, кого любил и кто мне поверил.

Я садилась деду на колени, гладила его по голове и ждала что он скажет ещё что нибудь. Раскроет ещё одну семейную тайну. Но он никогда не говорил большего. А мне, почему-то, не было его жаль, как бабу Лизу. И когда, после своей смерти;дед оставил мне в наследство свой огромный дом; я не знаю какая сила заставила меня отказаться от наследства и больше никогда не возвращаться в город Артёмовск на Донбассе.


                ***************

Михаил Шнапс           Несколько слов о войне

Оба моих деда воевали и вернулись живыми, НО! Они никогда не рассказывали о войне даже взрослым - а уж нам, детям, и подавно. Знаю только, что дед мой Михаил никогда не смотрел военные фильмы. Когда их показывали по телевизору, он начинал плакать и уходил из комнаты. Его звали смотреть фильм о войне, а он говорил: "Я не могу это смотреть. Это всё неправда. Там всё по-другому было..."
С уважением, Михаил Шнапс   28.03.2019 06:55   


                ***************


Любовь Кирсанова      Несколько слов о войне


"День Победы" - особый Праздник для всех и для каждого из нас.
Из моей семьи на фронт ушли семь мужчин.
Трое из них - раненые, контуженные, но вернулись домой.
Четверо из семи погибли защищая нашу Родину.
Им было 42 года, 32 года, 20 лет и 19 лет.
Наш Журнал посвящается тем, кто сражался с врагом на фронте.
И тем, кто своим героическим трудом помогал победить врага.
Слава всем Героям! Вечная память всем погибшим. 




@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

5. Р У Б Р И К А      «ВОЕННАЯ   МОЗАИКА»

@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@



Краузе Фердинанд Терентьевич                «Книги»


Не успел,
Не попал.
Но книги
О ней
Ты все прочитал.
В них
Завтра была война
И горела в небе
Звезда.
И аты-баты,
Шли солдаты,
И Брестская крепость,
И Волоколамское шоссе.
А зори здесь
Тихие…
А нам бы
Дожить до рассвета,
А потом,
Стоять до последнего.
Но мы убиты
Под Москвой
Или
В окопах Сталинграда
Где Родины нашей
Щит и меч.
Вот ведь, какая,
Судьба человека…
Это наш
Момент истины!
Мы,
Живые и мёртвые,
И тот, который
В списках не значился.
В августе 44-го
Или позже,
Считая
Семнадцать мгновений весны,
Слушая
Последние залпы.
Тогда,
Когда Был месяц май
И – Тишина…
Потом напишут
Повесть о настоящем человеке
И будет
Где-то там
Горячий снег.
Там,
Танки идут ромбом
И там
Батальоны просят огня.
И на войне
Как на войне
Когда В бой
Идут одни старики.



Декоратор2           «Млечный путь красных песков»


Перепаханная звездами дорога Млечного Пути, накрыла красные пески пустыни и слилась с ними, образовав туманный шатер над головой водителя трехтонки.  Нагревшиеся за день пески, щедро делились с небесами накопленным жаром. Марево поднимающихся ввысь теплых потоков, создавали иллюзорную подвижность сияющих звезд, которые весело подмигивали Ивану.

Эх, звезды, звездочки! Нашли с кем кокетничать, нашли, кому глазки строить! Смотрит тоскливо на черное небо не человек, а тень, с трехзначным номером на засаленной робе. Тень, забывающая порой свое имя за годы долгой изоляции, сначала в немецком плену, затем здесь, на урановых рудниках Кызылкумов.

Жизнь на руднике немногим отличалась от немецкого плена. После переклички, под охраной вооруженных солдатиков, безликая колонна изгоев брела на копи, где кайлом, да лопатой выгрызала рудные пласты, получая за смену скудную пайку в виде кружки кипятка, да пары ломтей черного хлеба. Перед заходом солнца, еле волоча ноги, серая толпа возвращалась в казармы, где в летнюю пору задыхалась от паркой вони грязных тел, а зимой, на побудке, отдирала примерзшие ватники от нар.

Огрубевшее от мытарств сердце Ивана редко сетовало на искалеченную судьбину, но когда когтистая боль контузии впивалась  в бритый затылок, выл бывший офицер по-звериному, обхватив голову руками, и молил всевышнего о смерти. В тягость становилась жизнь, сплетенная из бесправного рабства, голода и прострельной боли. Не жизнь, а коптящий ад, превративший  Ивана в расходный материал, в балласт, в безликую тень, в рухлядь.

Когда пунцовая кровь закипала под ноздрями, когда тело покрывалось холодным потом слабости, а удушье ослабляло хватку, боль отступала, как вздорная морская волна, внезапно налетевшая на берег при полном штиле. Растревоженное приступом сердце, постепенно успокаивало свои судорожные сокращения, аккумулируя в душе Ивана надежду выжить в навязанном судьбой аду.

Дважды в месяц, груженая рудой колонна трехтонок, отправлялась в Зеравшан на перерабатывающий комбинат, где сдавалось добытое урановое сырье. В кабине сидели по двое, водитель из заключенных и конвоир. На сей раз Ивану не повезло, его конвойным был молоденький солдатик, вкусивший сладость власти над лагерным контингентом. Безусый коротышка растворялся в блаженстве своей садисткой безнаказанности. За неимением возможности перебить всех пленных, вымещал маленький гаденыш свою лютую ненависть к безропотному рабочему стаду, беспричинно раздавая зуботычины и лишая скудного дневного пайка.

На полпути к Зеравшану, трехтонка Ивана намертво заглохла. Начальник колонны решил продолжить следование в пункт назначения, а машину Ивана, с ним самим и конвоиром, оставить на трассе до возвращения порожнего обоза.

Нечаянный  отдых  в целые сутки, даже в компании маленького мерзавца, наполнили истерзанное сердце Ивана забытым ощущением счастья. Глоток свободы освежал душу, наполнял легкие запахами бескрайнего простора пустыни, которая, как невеста перед венцом, ликовала в весеннем разноцветье, украсив себя на недельку-другую, роскошным ковром тюльпанов. Четвертую весну наблюдал Иван это удивительное чудо, и всякий раз ломал голову, как удается раскаленным пескам Кызылкумов являть небесам нежное цветочное диво, рожденное в муках полного обезвоживания. Бесконечная до горизонта тюльпанная поляна, напоенная тонким ароматом, нечаянно обнажала на миг трепетную и нежную душу суровой пустыни, которая может не только карать и наказывать испепеляющим жаром, но и одаривать вселенную великой красотой святого материнского начала. Цветы вскоре увянут и исчезнут с лица песчаных барханов, но жизнь корней будет бережно хранима красной пустыней до следующих весенних родовых схваток.

Поведение молодого конвоира совершило неожиданный кульбит в предчувствии кратковременной свободы. Когда колонна машин скрылась из виду, а взбудораженный песок тракта мирно улегся в родное лоно, сбросил солдатик кирзачи и помчался по цветочному ковру огромной белой птицей, расправив руки, как крылья. Он носился без устали по мягкой тюльпанной ряби, как застоявшийся жеребенок-стригунок, истосковавшийся по воле, ветру и простору. Непуганые джейраны с удивлением наблюдали за полетами неведомой птицы; деловитые вараны, не обращая внимания на солдатика, с шипением отстаивали свои права на трапезу в честном поединке; осторожные лисички-корсаки поглядывали с любопытством на странное существо, а птицы простреливали воздух ярким фейерверком, постанывая в полете. В зарослях зелени солдатик едва не раздавил кладку из семи розовых, в крапинку яичек. Еще вчера, конвоир, без сожаления раздавил бы птичий приплод, но сегодня, обмякший от невиданной ранее красоты, осторожно отошел подальше, чтобы не  напугать летающую над гнездом невзрачную певунью-мать. Дивное цветочное облако под ногами нечаянно вернуло солдатика на ромашковый заливной луг родной деревни, где душа не прорастала сухостоем злобы, а руки не знали греха насилия. Безмятежно отдыхая на роскошной тюльпанной перине после забега, почувствовал конвоир, как опустошенная унизительной службой душа наполняется забытым ощущением покоя и начинает вырабатывать сострадание к беспомощному племени.

Вернувшись к машине, конвоир вскрыл ножом банку с тушенкой и начал смачно поедать мясо, закусывая хлебом с сочной луковицей. Странный звук из кабины заставил бойца оглянуться. Голодные глаза каторжанина впились в хлебный ломоть, обильно сдобренный тушенкой, а шейный кадык судорожно дергался от громких глотков обильно выделяемой слюны. Закашлялся конвоир, поперхнувшись своим обедом. Впервые за два года службы он почувствовал сквозняк стыда в своем привычном отвращении к контингенту. Отрезал солдатик внушительный кусок хлеба, сверху мясом припорошил и протянул пленному.

Поостерегся Иван брать угощение из рук служивого, памятуя его любовь к поганым выходкам. Смотрел на еду, как на приманку в капкане, давясь слюной. Опасался человек-тень унизительных ударов за желание хотя бы лизнуть забытое на вкус мясо с тонким слоем соблазнительного жира. Поникшим нутром ощутил солдатик опасение своего подопечного, положил хлеб на капот трехтонки и отошел в тюльпанную заводь пустыни. Не видел конвоир, как осторожно, не веря своему счастью, бесшумно выскользнул Иван из кабины, взял дрожащими руками невиданное лакомство, и долго вдыхал аромат настоящего хлеба и мяса. Откусывая крошечными кусочками царское кушанье, боясь уронить в песок хотя бы крошку, растягивал Иван удовольствие, бережно смакуя вкус забытого блюда.

Раскаленное солнце опускалось в цветочное лоно пустыни. Легкая прохлада освежала пески. Конвоир бесцельно бродил по тюльпанной поляне, оттягивая отход ко сну. Наутро он вернется в ненавистные казармы, где придется служить еще целый год до дембеля, в жару и в холод, без выходных и проходных.  Уходящего дня было жаль, он подарил нечаянный отпуск, освободивший на сутки  уставшее сердечко простого крестьянского парня от озлобленности на весь честной мир.

Основательно подкрепившись, Иван наблюдал за солнцем, которое неспешно покидало землю; за первыми звездами, проклюнувшимися на темнеющем небосводе; за чудесными цветами, которые слегка склонили ароматные головки от дневной жары. Пожить бы так вольготно хоть денька три, но завтра сказка закончится, и опять он вернется в перегревшийся  барак с застоялым запахом вони и болезней, к изнурительной работе впроголодь, выдавившей из сознания даже отблески бунтарского духа.

Оглушительный вопль упавшего навзничь конвоира, вывел Ивана из оцепенения. Заверещали испуганные птицы, вихрем взметнувшиеся ввысь. Шарахнулись врассыпную невозмутимые джейраны от непривычного человеческого крика. Бросился Иван к орущему кормильцу, подхватил на руки, втащил в кабину и, при ярком освещении увидел змеиные проколы на щиколотке маленького солдатика. Бледнея, шептал парень слабеющим языком только одну фразу:
- Дядь, помоги…-

Уложил Иван конвоира на сиденье, закатал повыше штанину галифе, припал ртом к ранкам, пытаясь вытянуть смертельную отраву. Сплевывал кровь из укусов, полоскал рот водой и снова припадал к щиколотке. Действия Ивана должного результата не принесли, нога охранника начала краснеть и опухать.

- Жить хочешь? – солдатик кинул, всхлипывая.
- Тогда терпи!- приказал Иван, держа над зажженной спичкой нож.

Полоснул каторжанин ножом по ноге своего конвоира и, не обращая внимания на его вопли, стал иссекать кожу в зоне укуса. Парнишка провалился в обморок от походной операции, а когда очнулся, увидел ногу, замотанную лоскутами из нательной рубахи Ивана. Время от времени, за неимением других средств, пропитывал каторжанин повязку своей мочой, искренне веря в ее целебные свойства.  А солдатик, от боли жгучей рыдая в голос, просил Ивана только об одном:

- Дядь, помоги… -

-Да, какой я тебе дядя. Старше лет на десять, не больше. Мне и тридцати еще нет.-

Умолк служивый, с недоверием на Ивана глаза скосил. Перед ним старик седой, как лунь. Лицо шрамами перепахано, горбатый и хромой, как будто машиной переехало. Неужто жизнь так может человека исхлестать, что в жениховскую пору он в уродину дряхлую превратился? От сострадания  к своему подопечному, у солдатика даже боль поутихла. Смотрит на Ивана с испугом, с языка вопросы разные срываются, да побаивается душу бедолаге разбередить своим любопытством.   

Долгие девять лет Иван никому не рассказывал о своей жизни, а под стоны бывшего мучителя унесся воспоминаниями в прошлое. Пласты памяти, зарытые глубоко в сердце, начали услужливо обнажаться в исповеди перед человеком, недостойным до этого дня, быть слушателем.   

Ивана, сына героя-чапаевца, приняли в бронетанковое училище. На последнем курсе  женился новоиспеченный офицер на миловидной учительнице начальных классов. Не успел в новенькой форме покрасоваться перед родителями, как война началась. Первый бой стал для Ивана последним. Контуженым был взят в плен, где и вкалывал на строительстве дорог для вермахта, битый, вшивый, голодный, под прицелом автоматчиков и лай собак. Чудом выжил, был освобожден. Казалось, все худшее за спиной, да нет, стал Иван в одночасье неблагонадежным контингентом, которому в мирной жизни не было места. Хорошо не расстреляли, на рудники отправили, грехи замаливать трудом каторжным без права переписки с родными. Девять лет каторги, немецкой и советской, обезводили жизненную реку Ивана, превратив его в тень, в забытую личность, которая нечаянно попала в заплеванный подземный переход без права выхода на чистый проспект.

Ошарашенный рассказом Ивана, солдатик всматривался в сияющие звезды бесконечного неба, осознавая с болью, сколько неповинных душ загублено под ним, сколько крови задарма пролито, сколько судеб исковеркано. Как бы извиняясь перед Иваном за всю вселенную, благодарно коснулся руки пленного, которая заботливо меняла повязку, обильно смоченную проверенным средством.

 Померк Млечный путь в лучах проснувшегося солнца, и только любимая Иваном яркая Вега, звезда надежды и любви, продолжала кокетливо подмигивать Ивану.

Порожний обоз, вернувшийся из Зеравшана с запчастями, привел в чувство сломанную колымагу Ивана, и колонна, пыля песком, добралась до казарм. Врач лазарета, осматривая ногу чудом выжившего солдатика, отметил в рапорте смелые действия знахаря-самоучки.

Наворожила Вега великую радость. Ивану, промаявшемуся в заплеванном подземном переходе жизни целых девять лет, вдруг нечаянно открылся выход на улицу, звенящую яркой весной. Эта дорога вела к родительскому дому, до которого бывший каторжанин добирался месяц с лишним.

Была поздняя ночь, деревня спала. Иван пробарабанил в деревянную дверь сеней, своим, личным, придуманным когда-то в юности, замысловатым стуком. Послышался скрип открываемой из избы двери и детский голос, перекрывая шлепанье босых ножек, звонко прощебетал:

- Деда, а кто к нам пришел? -
Хриплый, прерывающийся от волнения, голос отца, ответил:

- Знамо дело, кто, папанька твой! Чужие так не стучат, Ванюшка! -

Млечный путь, бережно обнявший туманным шатром родительский дом, высветил серебряные седины отца и обретенного сына. Вега, звезда надежды и любви, продолжала ласково ворожить, с нежностью рассматривая малыша, прильнувшего к колючей щеке Ивана.



Влад Медоборник                «Пять смертей Виктора Берёзкина»


Милая моя Алёнка!

        Когда ты прочтёшь эту записку, я буду уже далеко. Не пугайся и не переживай, я вернусь, как только… впрочем всё по порядку.

        Мне кажется, а может и на самом деле, я схожу с ума. Всё началось шесть дней назад. Не помню причину, по которой я заглянул в старый секретер, стоящий  в дачном доме. Среди разного бумажного хлама, я обнаружил семейный альбом мамы.
Теперь понимаю, какое это было свинство с моей стороны, свезти его на дачу. Последний раз я смотрел его лет двадцать пять назад. Тогда мама рассказывала мне о наших родственниках: живых и усопших.
Давно это было, вот и мамы уже нет с нами…
Не могу объяснить, что  сподвигло меня открыть альбом. Ведь, до этого момента, его содержимое меня не волновало. Ну жили – были, взяли да померли. Дел-то. Кого не минует чаша сия?
Альбом отсырел, листы, будто спаялись, пришлось прикладывать некоторые усилия для их отделения. Открыл первую страницу. Пять фотографий, пожелтевших, пожухлых, словно осенние листья в книжной закладке. Пятеро  мужчин, облачённых в военную форму.
Вспомнил, мама говорила, что это её родные старшие братья, мои дяди. Ни один не вернулся с войны. Полегли в лесах, степях, горах нашей, тогда, необъятной страны.
Где нашли свою последнюю обитель, неизвестно. В похоронках об этом не пишут.
К стыду своему, я не помню их имен. Пробовал читать на обороте. Чернила расползлись, не разобрать.
        Лица похожи, но каждое имеет свою индивидуальность.  Вдруг поймал себя на попытке найти в их чертах, что-то своё. Смотрел поочередно на фотографии и на свое зеркальное отражение. Оторопел. Это же я. Я - в пяти ипостасях.
Током шибанула мысль: - Они и я – единое целое. Лишь в разных временных измерениях.
Пятеро русоволосых статных красавцев со смешливыми искорками в голубых глазах ушли, чтобы никогда не вернуться. Они не думали, что их потомки, то есть - я, забудут их имена.   
Сказать, что я был в шоке от сделанного открытия, ни сказать ничего. Я поносил себя последними словами, самое безобидное из которых: – «Иван, не помнящий родства».
Не заметил, как уснул. Может и нет, ибо дальнейшее происходило до жути реалистично…

        1941 год. Степь. Ложбина. Танк «Клим Ворошилов». Тёмное дуло танковой гаубицы уперлось в проселок. Из башни не обозреть округу, но я и так знаю, меня не объедешь. Не приспособлена их техника к нашему бездорожью. «Гансы» больше по мостовым привыкли ёрзать, в Европе.
Отвоевались красавцы, повесили «носы»: один, два, три, четыре, пять. На каждого хватило по снаряду.
Удивительно, как может гореть железо?
Из-за чада почти не видно, что делается там, на въезде в ложбину. Чем собираются нас отсюда выковыривать.
Сами не уйдем. Приказ есть, солярки нет. Боекомплект не израсходован, мехвод убит. Счёты не закончены, гусеницы сбиты.
А это что? Зенитки подтянули. Прямой наводкой бить собрались.
Ну, держись: «Санёк, заряжай фугас».
Ударило в грудь. Кровь на руках.
«Санёк, заряжай!».

        Ласточки береговушки, нанизывая небесную синеву на крылья, тревожно щебечут. Солнце нещадно печет белобрысую головёнку.
Сколько мне? Шесть. Я не желаю зорить их гнёзд. Мне хочется добыть лишь одного птенчика. Выкормить его и выучить. Где-то я читал, что у одного дяди  есть такая птичка, которая садится на палец хозяина по его желанию.
Достать его из норки в береговом откосе было нелегко, но терпение и палочка делают своё дело. Вот он, в ладошках, розовый, пупырчатый комочек.
        Бегу домой: по речной отмели, слепящей глаза солнечными зайчиками, по прибрежному песку, оставляющему себе на память отпечатки босых ног, по дороге,  игриво приветствующей меня фонтанчиками теплой пыли…
Мечта не сбылась. Птенчик скоро умер.
Это последнее, что я вижу... 
Простите меня птицы…

        Крик наводчика: «Товарищ лейтенант, Петр Иванович, что с вами? Убили!».

        Алёна, нет таких слов, чтобы описать тот  ужас, охвативший меня после пробуждения.  Я был там. В этом танке. Смотрел сквозь «панораму» на дорогу, командовал экипажем, задыхался в чаде пороховых газов. Я знал свою дислокацию на местности, имена членов экипажа. Я на своих ладонях видел кровь из пробитой груди и знаю, как она пахнет.  Я видел то, чего  не мог видеть никогда.

        Некоторое успокоение пришло к вечеру. Подумал: «Это от перенапряжения в работе. Надо расслабиться.  Съездить - порыбачить. Ну, приснилось и приснилось. Больше не повторится». Долго ворочался в постели, сон не шёл. Потом, вдруг…

        1942 год. Лес. Со всех сторон. Стволы деревьев подпирают, грозящие придавить нас, набрякшие влагой тучи.
Кажется, дождь бесконечен во времени и пространстве.
Бреду по щиколотку, а то и по колено в воде.
Третьи сутки. Без спичек, провианта и отдыха.
За мной три бойца.  Легкораненые. Чудом уцелевшие  ребята, после авиационного удара по госпиталю и последующей танковой атаки противника. Остальные остались под рухнувшими  обломками здания.
Оружие только у меня - ТТ-30, с тремя патронами в обойме. Пули от остальных засели в кишках рыжего, брюхатого фрица, попавшегося в начале  пути, и надеюсь, бобра, которого я тщетно пытался добыть для прокорма.
        - «Товарищ военврач 3 ранга, дымком потянуло. Березовыми полешками топят».
        Пять минут спустя расположились в полуразрушенном домике на окраине деревни. Сеня, младший из ребят, вызвался провести разведку. Ждём.
        Время величина непостоянная и зависит от обстоятельств. Видимо, обстоятельства хреновые, если минута длится вечность.
        Слышу, как замерзшие пацаны выстукивают зубами барабанную дробь. Почти им в такт, раздается автоматная очередь.  Мне знаком его голос. Шмайсер.
Чуть погодя, другой голос, человеческий, хриплый: «Выходи по одному. На сборы минута. Время пошло».   
В щель, между бревен, вижу мелькающие за заборами, мышиного цвета, фигуры. Ворсинки растрепавшейся пакли, движимые легким сквознячком, щекочут лицо.     Повернулся к парням: « Ребята, выбор за вами. Осуждать не имею права. Сам остаюсь".
        - «Я останусь». Это Гриша.
        - «Я тоже. Остаюсь». Это Веня.
        - «Ребята молодые, им бы жить. На уговоры времени нет. В обойме три патрона, последних. Если кто-то смалодушничает и промажет, второго шанса не будет».
        - « Я первый, только покажите, куда дуло приставить». Это Гриша.
Звук выстрела заложил уши.  По бревнам застучали пули. Полетели куски щепы и штукатурки.
        - «Олег Иванович, поддержите мою руку, дрожит. Правая не зажила, а левой не сподручно. Я сам нажму». Это Веня.
Второго выстрела почти не услышал, так палили снаружи.
        Последнее слово:– «На мне вина. Не смог вас вывести к своим. На мне вина. Не смог вас защитить. Простите ребятки».
        Последняя мысль: «Спасибо друг ТТ, сработал без осечки».

        Алена. После этого сна, у меня начали трястись руки. Ты назвала это «тремором» и тревожным симптомом. Посоветовала бросить пить и немедленно. Я не стал тебя разубеждать. Действительно, ощущение похмельного синдрома (у тебя нахватался) присутствовало. Будто, после недельного загула.
А я не знал, куда деть руки, которые держали пистолет у Вениного сердца: в сантиметре слева от его грудины, между четвертым и пятым ребром, дулом в «верхушечный толчок». Сердце сжимается и расслабляется, поочерёдно отодвигая или приближая смертельное железо, посылая через него импульс  в потную ладонь – тук, тук, тук, тук.
Это страшно.
Я понял, что меня ожидает в ближайшие три ночи.
Снотворное помогало уснуть, но не предотвращало приход кошмаров.

        1943 год. Море. Ночь. Торпедный катер по лунной дорожке нарезает чёрную воду.  Мерно гудят движки. Идем с задания «пустые». Торпеды ушли в цели. Цели ушли на дно.
        - «Старшина, глянь-ка по курсу, мерещится с недосыпу, что ли?». Смотрю. Из темноты, с угрожающей быстротой надвигаясь на нас, вырисовывается профиль субмарины. Идёт в надводном положении. По контурам понятно – враг.
        - «Командир, это немец, не дай ему уйти».
        - «Не дам... Прощай… Борис Иванович»!
        - «Прощай командир»!
Носовой прожектор выхватывает из темноты рубку с ненавистной свастикой. Удар форштевня в борт. Взрыв. Жёлтая вспышка в глазах сменяется…

        «Бориска, пойдём купаться?» - ехидничает Катюшка. Ей семь лет, она уже большая. Мама называет её моей зазнобой. Мне это слово не нравится. Но Катю я люблю. Через два года, когда мне тоже будет семь, я позову её на свидание, вон к тому старому тополю.  Его посадила моя баба Настя в день своей свадьбы с дедом. Она говорит: «Тыщу лет назад». Теперь, на коре тополя морщин не меньше, чем на лице бабушки.
        - «Мама не велит».
        - «Врёшь! Все знают, ты плавать не умеешь и воды боишься».
        - «Умею».
Вру, с ужасом предчувствуя скорые последствия. Шагаю вслед  за Катей. Я боюсь воды больше домового, кряхтящего по ночам на чердаке нашего дома.
Катя плавает как рыбка. Отплыв дальше разумного предела, приветливо машет мне рукой: «Ты хоть пятки помочи».
Внезапно, её белокурая головка скрывается под водой, показывается, опять пропадает из видимости и… больше не появляется…
Понимаю, что это значит. Прошлой весной я также тонул в полынье.
Бросаюсь в реку. Нахлебавшись воды, выскакиваю на берег. Безрезультатно повторяю попытку. Реву в голос от страха, бессилия и безысходности.
Река равнодушно и молчаливо катит свои тяжёлые воды мимо, куда-то за горизонт.
Я давно научился плавать и больше не боюсь воды.
Прости меня Катя…

        1944 год. Горы. Быстро темнеет. Слева - скала, справа – теснина.
Путь один - по тропе. Направлений два. Вперёд - на немецкий схрон с пулеметным расчётом, либо назад – писать рапорт о проваленном задании.
        Горная дорожка  - единственная возможность выйти в тыл неприятеля.
Тропа узка, двоим не разминуться. Днём не пройти. Пробовали.
Ветерок доносит запах подогретой тушёнки. Жируют фрицы.
Пошли. Передвигаемся в паузах между запусками осветительных ракет.
Вперед.  Бью ближайшего фашиста сапёрной лопаткой по тощей, кадыкастой шее, второго ножом под «ложечку». Напарник  валит третьего.
Осматриваюсь. Пламя костра играет бликами на небритых, уже мёртвых лицах. Один в грязных ладонях сжимает надкушенный ломтик серого хлеба. У второго изо рта торчит кусок не дожёванного мяса. Третий лежит ничком.
«Где четвёртый?», - вопрошает глазами напарник и тут же стреляет навскидку по метнувшейся из-за камня тени.
Что-то ударяется с металлическим звуком о котелок и отскакивает мне в ноги. Граната.  Пинком отправляю её в пропасть. Упасть не успеваю.
Ослепительный свет и еле слышный голос напарника: «Эх…, Егор Иванович…!»…
        В голове закрутились кадры хроники…

        Начало июня. Сельские домики, по самые трубы, утопают в облаках разом зацветших яблонь. Потоки ароматов свежевыпеченного хлеба проникают сквозь прорехи в заборе пекарни.
        Одной рукой держу за ворот рубашки соседского Вовку, вторая занесена для удара. Он не сопротивляется, побежден в честной драке, только периодически подтирает ладошкой кровяные потёки из носа.
        - «Клянись, больше никогда не обижать мою сестрёнку».
«Клянусь»,- шепчет Вовка.
        - «Ешь землю, крепи клятву!». Черпаю пригоршню из-под растущего здесь же лопуха. Вовка давится, но ест. Слышно, как похрустывают на зубах песчинки. Закончив, уходит прочь с поникшей головой. Презрительно смотрю ему в след.
Рядом стоит Аня, единственная сестра у нас, пятерых мужиков.
        «Он же заболеть может, земля-то не варёная»,- печалится она и идёт за Вовкой. Недоуменно смотрю ей в след: - Пожалеть пошла. Пойми ты этих женщин!
Спустя десять лет.
       Понтонная переправа забита под завязку техникой. Впереди случился затор.
Выхожу из машины размяться и нос к носу сталкиваюсь с Вовкой, односельчанином и соседом.
Долго тискаем друг друга в объятиях. Смахиваем слёзы нечаянной встречи.
        - «Как ты? За что медаль? Куда теперь? Здоровы ли родные?».
        Не успели наговориться, колонна тронулась. Прыгаю в свой ЗИС. Вовка машет мне рукой из кабины топливозаправщика. Давлю по газам.
Из тучи выныривает мессершмитт. Самолёт идёт вдоль переправы на бреющем полёте, пульсируя розетками смертельных огней.
Тело рефлекторно  выносит себя из кабины и бросает в стылую воду.
Вынырнув, вижу полыхающую кабину топливозаправщика, искажённое болью лицо Владимира, лихорадочно выкручивающего баранку.
        Из пробитой цистерны бьёт огненная струя.
Автомобиль сворачивает с моста и исчезает под серой толщей воды вместе с шофёром.
Какое-то время поверхность реки бурлит и клокочет, словно торжествует.
        «Каков орёл, себя не пожалел»,- сокрушается кто-то из рядом барахтающихся людей.
       Я тогда не успел попросить у Владимира прощения за неуёмную детскую жестокость.
Делаю это сейчас. Прости меня Володя.
Белый экран.

        1945 год. Степи, леса и горы позади. Берлин. В немецкую землю пришло возмездие. Которые сутки не смолкает канонада. Каменно-бетонный монстр огрызается из всех щелей. Он повержен, но не сломлен.
Взяли штурмом второй этаж здания на «штрассе», ведущей прямо к рейхстагу. Короткая передышка. Выше этажами хлопают выстрелы. Сижу, привалившись к прохладной стене.
        «Тебе сколько лет, малой?»,- обращается ко мне пожилой дядька с будёновскими усами, слегка подпалёнными в процессе прикуривания.
        «Восемнадцать»,- отвечаю, степенно выдержав паузу, и продолжаю, предваряя вопросы: «Дима. Комсомолец и доброволец».
        - «Как же ты, Дима - доброволец, в свои восемнадцать лет угодил в штрафбат»?
        - «История обыкновенная. Когда мама собирала меня на войну, всё плакала…
Я младший сын. На четверых братьев похоронки уже пришли. Не отпускала ни в какую. Потом сдалась. С условием, что крестик с собой возьму. Пришлось согласиться.
Положил его на комод и вспомнил про него уже на станции.
Думаю, найдёт его мама, расстроится ещё больше.
Прикинул, туда – сюда, минут за сорок смотаюсь. Ещё и паровоз не прицепили.
Когда вернулся, эшелона и след простыл. Догнать не получилось. Так и записали в дезертиры».
Команда: «Подъём». Парами заходим на третий этаж. Не спеша выбиваем фрицев. Огромная зала. Когда-то блестящий паркет, завален кусками лепнины.
Эхо шагов гулко отдаётся в собственном сердце. Дядька с усами куда-то запропастился. Догонит.
        Замираю, зачарованный великолепием полотен эпохи ренессанса, развешанных по стенам.  Подошёл к одной из них. Нарисован конный рыцарь, разящий копьём дракона. Красиво.
        Слышу за спиной торопливые шаги. Думаю, дядька усатый догнал.
Что-то ударило под лопатку. Вижу  окровавленное острие немецкого штыка, торчащее из моей груди. О - ох, как же больно…

        Этот чёрный камень знает вся сельская округа. И не то, чтобы он слишком большой, нет, с телёнка полугодовалого.  Когда спускаешься с яра, и село остаётся позади, выходишь прямиком к перекату.
Камень как раз указывает место, где безопаснее переходить реку. Справа – течение быстрое, унесёт, слева – ямы с водоворотами. В них, брат рассказывал, девочка Катя утопла.
        Я купаюсь, а мама меня стережёт, сидя на этом самом камне. Я залезаю на него погреться. Места хватает. С камня видно, что делается под водой. Интересно наблюдать, как копошатся по галечному дну пескарики.
        Мама рассказывает сказку о золотой рыбке. Я уверен, в нашей реке тоже водятся такие.
        - «Почему она не приплывёт ко мне?».
        - «Она приплывает к тем, кто нуждается в чём-то».
        - «Что значит – нуждается?».
        - «Есть люди, у которых нет еды, одежды, здоровья. Они хотят, чтобы это у них было».
        - «Я тоже нуждаюсь!».
        - «В чём?».
        - «Когда я вырасту и буду военным, хочу, чтобы началась война. Рыбка даст мне боевого коня и саблю. Я порублю всех врагов».
        - «Типун тебе на язык. Не дай бог, рыбка услышит твои желания».
       Четырнадцать лет спустя.
       Стараюсь не смотреть маме в глаза. Не могу видеть эту боль. Она стоит, прислонившись к дверному косяку, прижав к груди четыре казённые бумажки, где в каждой – смерть.
Наскоро побросав пожитки в вещмешок, чмокаю её в солёную щеку и убегаю не оглядываясь. На фронт.
        Я не мог иначе. Прости меня мама!.

        Алёна! Как видишь, мои опасения оправдались. Я уверен, что завтра всё начнётся сначала. В такой же последовательности.
Не могу дать внятных объяснений, каким образом, я оказываюсь с ними. А может – ими? Почему, убивая их, убивают меня, а я остаюсь живой?
        С утра ходил на могилку матушки. Плакал и каялся, каялся и плакал.
Я понял простую вещь, просить прощения надо при жизни, иначе того мгновения, что отделяет её от смерти, может не хватить. А это очень страшно, страшнее самой смерти.
Ещё я понял, что человек бессмертен, пока о нём помнят потомки. Всё просто. Почему эта истина не приходила мне в голову раньше?
Выходит, для того чтобы это дошло до меня, потребовалось пять ночей кошмаров. Уверен, пока я не отыщу останки моих погибших дядьёв, не предам их родной земле, покоя мне не будет.
        К списку трёх важных дел, которые должен сделать настоящий мужчина в жизни, я бы добавил четвёртое: «Упокой прах предков своих и храни о них светлую память».
Задачу я перед собой поставил. Навёл кое-какие справки. Нашёл людей, которые занимаются этим нужным делом.
        Я, Виктор Берёзкин, еду туда, где погибли мои предтечи. Прямо сейчас. Теперь я знаю, где их искать.
Перефразируя известные библейские слова, скажу, пришло моё время: «Время собирать кости».
Извини за сумбурность изложения, тороплюсь на поезд.
        P.S. Скоро праздник - семидесятая годовщина победы в Великой отечественной войне. Сходи с детьми на могилку моей бабушки. Это её праздник. Она готовила эту Победу. Прочитай заглавные буквы имён её детей.

Пётр, Олег, Борис, Егор, Дмитрий, Анна.

Март 2015 г.




Владимир Пастернак                «Куцый»


 Он пришел на первый  послевоенный экзамен в старенькой гимнастерке, кирзовых сапогах и ушитом на фронте галифе.  Возле двери стояли молодые парни и девчонки с конспектами в руках и ему было неловко, что он в военном обмундировании. Две  девушки, с любопытством разглядывая новенького, о чем-то шептались, отчего парень еще больше смущался.  Одна из них решительно шагнула навстречу.
 
- Хотите мой конспект? - спросила кареглазая студентка. - Я вижу, у вас нет, а я уже сдала. Меня зовут, Соня. А вас?

- Борис, - ответил он и протянул руку. -  Вот, восстановился на второй курс, учился тут до войны.

- Ой, как интересно! Мой брат тоже воевал, у него даже медали есть. Расскажете потом о вашем боевом пути?  Вы извините, я вас заболтала, заходите в аудиторию, вы последний, а профессор у нас очень строгий. Просто зверь!

Борис толкнул дверь и вошел. За столом сидел пожилой профессор в форме подполковника железнодорожных войск, на темном кителе выделялись наградные планки. Рядом со столом прислоненные к стене стояли костыли. Профессор что-то писал в общую тетрадь и не обращал внимания на вошедшего. Так продолжалось несколько минут.

- Нехорошо опаздывать на экзамен, молодой человек, - наконец, он поднял глаза. - Почему в военной форме, да еще без знаков различия?

- Извините, гражданской не успел обзавестись. Вернулся в пустую квартиру, родители в эвакуации.

- Фронтовик?

- Так точно.

- Мы не на фронте, молодой человек, отвечайте нормально! Где воевали?

- Танкист, Третий Украинский.

- А я до войны проектировал мосты и тоннели, а потом сам же их и взрывал. Когда отступали. Правда, до конца не довоевал. Вас тоже я смотрю зацепило, - профессор указал рукой, где передавленный воротом гимнастерки багровел длинный шрам.

- Румынский снайпер под Яссами. Мы сидели на орудии с командиром, я держал зеркало, а он брился. Если бы в момент выстрела меня не окликнул наш наводчик, лежал бы в одной могиле с лейтенантом - ему пуля перебила сонную артерию, а меня чиркнула по касательной.  Румын, сволочь, хотел одной пулей двоих снять.

- Значит, погиб  командир?

- Так точно.

- Вы кто по званию?

- Гвардии старший сержант.

- Награды имеешь, гвардии старший сержант? Только оставьте вы свои «так точно», сказано вам: не на фронте.

- Орден Славы третьей степени, медаль «За взятие Будапешта»,  медаль «За освобождение Вены» и «За победу над Германией».

- Выглядите молодо. Сколько провоевали?

- Не считая госпиталя, полтора года. В сорок втором мне исполнилось восемнадцать, полгода проучился в летной школе, потом... Началось наступление и срочно потребовались механики-водители танков. За три месяца переучились в танкистов и на фронт.
 
- А в госпитале как оказались?

- Сожгли нас на Балатоне.

- Да-а, гвардии старший сержант, досталось, видать, вам. А почему награды не надели?

- Стыдно перед молодыми, подумают: хвастаюсь. И так, чувствую себя стариком среди них.

- Стыдно, говорите?  Зачетку-то успели получить?

Он достал новенькую книжицу и положил на стол. Профессор открыл, посмотрел на довоенное фото, потом на сидящего напротив студента в военной форме.

- Лицо мне ваше знакомо, гвардии старший сержант, вы в футбол случайно не играли?

- Играл за «Локомотив».

- Правым нападающим! Кличка у вас еще была «малый»!

- «Куцый».

- Точно, «куцый»! Помню, как трибуны орали «куцый, давай!!!» Да я и сам орал, как ненормальный.  А как сейчас с футболом?

- Врачи не допускают. У меня два осколочка с Балатона до сих пор в левом лёгком, у самого сердца.

- Жаль, жаль, если бы не война... Вы курите? Собственно, что я спрашиваю? Редко встречал на фронте некурящих. Если не трудно, захватите стул, - профессор взял костыль и, опираясь на него, попрыгал на одной ноге к окну.  - А вы можете присесть на подоконник.
 
Они дымили «Казбеком» в распахнутое настежь окно и говорили не о войне.

- Я в молодости тоже любил играть в футбол. Теперь хожу на матчи, когда играет «Локомотив», правда, сейчас слабый состав, не то, что до войны. А я ведь помню, как вы забили в «девятку»  харьковскому «Спартаку». Кажется, это было в мае сорок первого?

- В начале июня. После этого мы успели сыграть только два матча.  А насчет состава, вы правы, сейчас почти все игроки новые, из старых многие не вернулись...

- Эх, война, война, будь она проклята! Столько беды принесла.

Докурив папиросу,  профессор попрыгал обратно к столу, снова взял в руки зачетку, еще раз внимательно посмотрел на фотографию, закрыл  и протянул студенту.

- Так вы говорите  перед молодежью стыдно? Ты вот что, гвардии старший сержант, приходи на переэкзаменовку через неделю. Только не забудь надеть свои боевые награды.

Борис вышел из аудитории чему-то улыбаясь. Подбежала кареглазая знакомая.

- Ну как? Сдали?

- Пересдача через неделю.

- Я же говорила. Не профессор, а зверь!

- Так точно, Соня, лютый зверь – ваш профессор.



Петр Панасейко     «В Берлине, у станции метро»


 В июне 1941 года Илья Харитонов и Игнат Коновалов распрощались со  средней школой в станице, где родились и выросли. С первого по пятый класс сидели за одной партой, пока в шестом к ним не нагрянула первая любовь с «косичками». Илье «приглянулась» одноклассница Тоня, Игнату – Оля. С ними они досидели до конца школьных дней, с ними мечтали связать дальнейшую свою судьбу. Но … внезапно началась война.

               В военкомате они попросили направить  на фронт в одну воинскую часть и, желательно, в одно отделение.
               - На счёт части обещаю, она только формируется, - отвечал капитан, прошедший с Будённым всю Гражданскую войну.- А с отделением будет сложнее, просите там на месте. Главное, ребята, вернитесь живыми домой.
               - Оба? – переспросили друзья.
               - Ну хотя бы один. Война будет страшной и жестокой. Должен же кто-то из вас потом рассказать ученикам о ней в школе?
               - Согласны.

               На фронт мобилизованных провожали родители и их школьные подруги Тоня и Оля. Попрощавшись, Тоня сняла с себя крестик и повесила на грудь Илье. То же самое пыталась сделать  Оля, но Игнат её остановил:
               - Оставь   крестик у себя, в такой войне он мне вряд ли поможет, а тебя спасёт. Ты должна жить Оля. Не обижайся.

               Пройдя краткосрочную военную подготовку, друзья попали в стрелковый батальон. Вскоре его  перебросили под Москву, над которой нависла смертельная опасность. Оба воина в ходе контрнаступления получили ранения средней тяжести,  лечились в госпиталях. После выписки снова рвались в бой.

             В боях и походах Харитонов и Коновалов со своим стрелковым батальоном дошли до Берлина.
             - Вот мы и в Берлине, Илья?- обрадовался друг.
             - Не спеши, Игнат, мы ещё только на его окраинах. Дойти бы до центра.
             - Дойдём, солдат, дойдём. Немного осталось. Ты был в Москве с родителями, я знаю. Катался  в метро? А я не видел его ни разу. Теперь у нас с тобой  появляется возможность увидеть берлинское метро. Может повезёт, хотя бы станцию какую увидеть. А уж внутрь зайти – это было бы для меня  счастье.
            
             Разговор друзей прервала артиллерийская канонада: начался штурм «фашистского логова». Батальон пошёл в атаку. Бои за Берлин были ожесточёнными. С каждым днём кольцо вокруг города сжималось. Оказавшись в подвале какого-то учреждения, одноклассники, ставшие храбрыми воинами, вновь заговорили о городе, куда их привела фронтовая дорожка.
           - Слушай, Илья,- положив на пол автомат и обняв друга, - произнёс Игнат.-  Мне  прабабушка рассказывала, что мой далёкий предок уже побывал в Берлине с  русскими войсками. Только тогда, по её словам, Германии этой и в помине не было. Берлин являлся столицей Пруссии. Жаль, не запомнил, в каком году это случилось?
           - В сентябре 1760 года. Мне тоже прадедушка рассказывал. Мой предок тоже брал Берлин. Удивительно, Игнат, всё это. Разве могли наши предки знать, что пройдёт почти два столетия, и их  потомки (это мы с тобой) от Москвы дойдём с боями до того же Берлина?
           - Кто его знает? Может и догадывались? Меня же другое волнует: неужели эти пруссаки-немцы не поняли ещё тогда, что ходить на Москву «себе дороже»? Мы ведь и в третий раз можем сюда прийти, если они к нам наведаются.
            
              На улице послышалась стрельба: краткосрочная передышка закончилась. Бойцы батальона, выскочив из подвала, пошла в атаку. Впереди показалась станция метро. Из входа в него обороняющиеся фашисты вели автоматный и пулемётный огонь.  Поднявшаяся во весь рост пехота, выбила со станции сопротивляющихся автоматчиков. На мгновение наступила тишина.

          - Вот ты, Игнат, и увидел метро, - обратился к нему Илья.
          - Моя мечта сбылась, дорогой друг. Вот расскажу о нём дома маме, сестрёнке, не поверят... .
          
           Договорить боец не успел. Выронив автомат из рук, он медленно стал опускаться на землю, политую кровью солдат с обеих сторон.
          - Что с тобой, Игнат?- испугался Харитонов.
         
            К ним подбежала  медсестра.
           - Сестричка, спаси его, - умолял со слезами на глазах Илья.- Мы с Игнатом дружим с детства, войну прошли вместе.
           - Увы, твоему другу уже ничем не поможешь. Пуля попала в сердце. Стрелял, по всей видимости, снайпер-профессионал.
          
          Дальше случилось непоправимое: в состоянии шока Харитонов схватил свой автомат и побежал за станцию метро, где находились пленные. Не раздумывая, открыл по ним огонь.
          
          Не миновать бы ему за это трибунала и расстрела, если бы грудь не украшали ордена и медали.
          
           Прошли годы.
           Накануне 25-летия Победы к Илье Николаевичу Харитонову пришли станичные школьники с приглашением выступить у них на классном часе. Сославшись на здоровье, он вежливо отказал ребятам.

         Настоящая же причина отказа заключалась в другом. Тот самосуд над пленными немцами  в Берлине, у станции метро не прошёл для него бесследно. Если бы Илья Николаевич и выполнил просьбу учащихся местной школы, то не смог бы одеть на свой пиджак боевых наград. Да, он мог бы много чего рассказать о «боях и пожарищах», но представиться им как участник войны тоже не мог. Его жена Антонина знала эту историю. «Для меня, Ильюша, главное, что ты живим вернулся, а без наград как-нибудь проживём», - постоянно успокаивала она мужа. «Спасибо тебе, Илья, что отомстил за моего Игната»,- часто повторяла Ольга, так  и не вышедшая замуж, оставшаяся верной навеки тому, которого провожала в сорок первом на фронт. «Да, браток, и натворил ты делов»,- повторил несколько раз седой майор районного военного комиссариата, когда ставил его на учёт после увольнения из армии.
               
            За самосуд над пленными рядовой Харитонов тогда же был лишён всех  боевых наград, не получил  удостоверения «Участник войны». Это не могло не сказаться на здоровье фронтовика, плюс ранение в битве под Москвой: на следующий год его не стало. Не выдержало сердце. Всему виной  та страшная война, не щадившая никого.

30.08.2016 г.



Александр Икрамов                «В августе 41-го»


Всё, приехали. Лес совсем рядом, но до него ещё переть и переть. А Лешку подстрелили. Упал там в траве и лежит раскинув руки . А автомат рядом. А в нем почти полдиска. А в моей трехлинеечке  пусто. И в пистолете у комбата тоже пусто. А у Зойки вообще ничего нет. Никакого оружия. Выронила пока комбата тащила. Потом спохватилась, ан поздно. Так что у нас на троих  одна моя граната.

       А до леса ещё ого - го - го сколько. А немцы они рядом. Идут с опаской, но идут. Пока Леха прикрывал, они боялись. Он из пятерых двоих уложил. А теперь его подстрелили. Не повезло.
 
       А жарень то какая. Парит и парит. А комбат все тяжелее и тяжелее. А я ведь не слон, не верблюд, и не лошадь. Устал я тащить его на себе. Зойка помогает как может, но у самой то рука пробита. Какая из неё помощница.  Рука на перевязи. Хорошо хоть сама идет.

       Зараза, пить как хочется.  А воды  нет. Комбату споили. Губы облизываешь, а там пустыня.

       Немцы подошли к Лехе и остановились. Смотрят на него,болтают чего то. Один автомат подобрал. Осмотрел. А в нем ещё пол диска. Мне б его сейчас. Я бы их одной очередью... И все! Больше никого за нами! А там до леса дойти и "гуляй Вася".

       Если сейчас двинутся, то через две  минуты наткнутся на нас. Тут за кустами да в ложбинке нас не видно пока. Но немцы знают - здесь мы. Они нас видели. И что патронов у нас нет догадываются.  Стоит нам только двинуться, они нас враз обнаружат. Обложили по полной программе.  Заразы...

       А жара  то какая. Так и парит. Хоть бы дождичек. Водичка с небес. Я её милую набрал бы хоть как то  и напился бы. Но нет... Ни облачка.

       А немцы сейчас двинутся. В плен они нас точно брать не будут. Видали мы недавно колонну пленных на дороге. Края не видать. Зачем им ещё трое да ещё раненые.  Постреляют издалека и пойдут к своим мотоциклам.  Им ведь тоже жарко.

       Ну я то не раненный, могли бы и взять в плен. Только возиться из-за одного не захотят. Вези его, сдавай. Легче шлепнуть и вся недолга. Поехать искупаться на речке, воды из колодца попить ледяной. А тут пленный. Вон их сколько. Точно не будут брать. 

       Эх, Леха, Леха. Дружок мой закадычный. Что ж ты так подставился?  Когда война началась мы с Лехой ещё в военкомате мечтали, кто первый орден получит. Думали недельки две и в Германии будем. А тут вон оно как. Уж второй месяц остановиться не можем, катимся назад.

       Надоело мне всё. Жить то как хочется... На танцы бегать, с девчонками  обжиматься. Хорошо хоть Томку успел на вокзале в губы поцеловать. Так она сама стала лезть целоваться. И ревет... Дуреха.

       Эх, ладно. Пора мне. Немцы двинулись.  Ну что, прощай, Зойка! Будь здоров комбат - не кашляй.

       Я то?  К немцам. В плен я пошел. Чего комсорг? Комсорг, комсорг... Ну и что, что комсорг. Был комсорг да весь вышел. Чего за пистолет хвататься - патронов то нет. Эх ты - салага. Пацан ты ещё зеленый, комбат. Я ведь тебя на полгода старше.

       Повернулся и пошел. Комбат, ёлки. А то что ты комбатом стал - не твоя заслуга. Убили всех, ты один остался. Вот  и стал комбатом. Вчера из училища, а уже комбат.      

       Немцы остановились, смотрят. Ну чего смотрите, гаврики. В плен я, в плен. Руки поднял - видите? Тут главное подойти поближе - что б издалека не шмальнули. А то прям обидно будет. Здорово, чумазые! Ну, улыбаться надо шире.  Все - сдаюсь я, сдаюсь. Лопочут чего то. Чего лопочут?

       Ну слава богу, подошел совсем близко.  Окружили. Винтовочку? Забирайте. В ней все равно патронов нет. Дерганные какие то... Да я за платочком, видишь лицо вытираю. Вот... Теперь обратно кладу в карман.

       А вот теперь быстро надо. Гранату зажал, чеку выдернул, ладонь открыл. Все трое передо мной. Иш как лица перекосило. Дураки вы ребята. Что ж вы стреляете то? Меня то вы уже убили, а вам ещё умирать.

       Ну, Зойка, надеюсь дотащишь комб...




Марина Шатерова              «Мужество»


«Дорогой сын! Не знаю, сколько времени осталось мне ходить по земле, но хочу успеть поделиться с тобой главным, тем, что должен знать каждый мужчина.
Знаешь ли ты, что такое «мужество»? Какие качества вкладываются в это понятие, и что в общем знаменателе делает мужчину мужчиной?


Первый и один из главных признаков мужественности – это уметь защищать женщину, заботиться о ней. Начни это делать прямо сейчас, даже если тебе кажется, что ты ещё совсем маленький. Для настоящих человеческих черт характера возраста не существует. У тебя есть бабушка, мама и младшая сестрёнка – уступи им место в транспорте, поднеси сумку из магазина, помоги собрать игрушки. Это не сложно, но ведь как приятно заботиться о них – они же девочки.


Сын, будь сильным! Занимайся спортом, единоборствами, боксом, плаванием. Хорошо учись в школе, умей общаться и находить общий язык с окружающими, интересуйся их жизнью. И ты сразу увидишь, что люди к тебе потянутся, ты будешь пользоваться у них авторитетом.


Мужество – это быть смелым и не бояться отстаивать свою точку зрения, заступаться за слабых. Люди бывают разные, не все так добры к окружающим, как твои близкие. Ты вышел во двор. Мальчишки пинают щенка или топят котёнка. Заступись, спаси его!!! Никогда не трусь, не будь равнодушным, заступайся за беззащитных и маленьких. Будь смелым и напористым и у тебя всё получится. Почему они так поступают? Они сами трусы или жертвы обстоятельств, малодушные люди, которые не сумев дать отпор более сильному, вымещают свои чувства на тех, кто слабее. Это подло! Надо просто уметь видеть это, понимать истоки происходящего. Помни, сын, что только в любви и заботе о более маленьких, слабых и беззащитных, о тех, кто нуждается в твоём покровительстве, твоя душа расцветёт, раскроется, и ты станешь настоящим человеком, мужчиной – добрым, справедливым, умным и смелым.


Немного повзрослев, ты поймёшь, что обиды бывают не только физическими, но и моральными. Школа – лучшее тому подтверждение. Случается так, что никто никого не бьёт, но находиться в ней просто невыносимо – травля, издевательства, феномен «белой вороны» в классе. Присмотрись к людям, попытайся понять, что стоит за их поступками – зависть, желание самоутвердиться за счёт другого, собственные проблемы в семье, переносимые в школу. Не иди на поводу у мнения большинства!!! Сопротивляйся общей массе и поступай по справедливости, по совести. Заступись и не дай в обиду, не присоединяйся к действиям толпы.


Страшное это слово – война!!! Мы знали о ней по рассказам наших отцов и дедов, но, живя в мирной стране, не думали, что когда-нибудь в наш дом придёт беда. Пришла война в нашу страну, в наш город, на нашу улицу. И кто, если не мы, встанем на защиту нашего дома! Каждый день мы там, где самолёты, канонада, пулемётов очереди сеют смерть сквозь клубы пыли взрывов. И какой бы страх мы не испытывали, мы помним об ответственности за тех, кто остался там, за спиной – наши матери и сёстры, отцы и старики, жёны и невесты, наши дети где-то там…


Но смолкли взрывы, самолёты улетели, рассеялись туман и чёрный дым пожарищ. В руинах родной город, но врага прогнать нам удалось. Пройдёт время и взойдёт пшеница. Пойдём мы по дороге, обнимем жён и стариков, детей возьмём на руки и подбросим в синее-синее небо, где только солнце жёлтое да ветер несёт белые кучерявые облака. Звонким детским смехом разольётся на душе счастье мирного времени.


Научи же мужеству и своих сыновей, ведь на их плечах держится наше будущее!!!

Люблю тебя, сын, крепко обнимаю. Твой отец.
Линия фронта, весна …. Дата съедена временем».

04.02.2016 г.


Татьяна Карелина7     «9-ое Мая. Воспоминания»


Моя семья жила на окраине Москвы. Я родилась после войны, но хорошо помню, что возле магазина всегда сидели бывшие фронтовики - дяди Ваня, Коля, Вася, Серёжа. Они всегда были одеты в выцветшие от времени солдатские формы. В те годы практически в каждой семье были участники Великой Отечественной войны, во многих семьях были погибшие, пропавшие без вести, раненные, контуженные. Никаких льгот у фронтовиков и инвалидов не было.

          В баню и за продуктами мы ездили с мамой раз в неделю в центр Москвы, на электричке. Помню, по вагонам всегда ходили инвалиды войны, многие на костылях, на тележках. Они пели песни, и люди давали им небольшие деньги. Ордена и медали носили немногие, часто награды лежали в шкатулках, иногда их давали детям посмотреть и поиграть. Помню, мы с сестрой тоже любили смотреть ордена и медали дяди и отца, хранившиеся в маминой шкатулке. 9-го Мая люди, в том числе фронтовики, работали, пили за Победу вечером после работы.

          В 1962 году - на Центральном телевидении появилась новая программа "Рассказы о героизме". Автором и ведущим этой передачи был писатель-фронтовик Сергей Сергеевич Смирнов. Эти передачи смотрели все: и взрослые, и дети. Сергей Сергеевич первым рассказал о защитниках Брестской крепости и о других неизвестных героях войны. Помню, как мы ждали очередную передачу по центральному телевидению, в которой Сергей Сергеевич Смирнов рассказывал о ещё одной неизвестной странице истории войны.

          Помню, в 1965 году на «Голубом огоньке» певец Марк Бернес задушевно спел песню "Враги сожгли родную хату". Оказалось, песня была написана ещё в 1945 году. Знаю, что фронтовики любили слушать эту песню, потому что многие из них потеряли во время войны своих родных и близких.

          В 1965 году День Победы 9-ое Мая был объявлен праздничным, нерабочим днём. Хорошо помню этот день.
В мае 1965 года погода в Москве была прекрасная, все улицы были заполнены ликующими москвичами и теми, кто приехал на встречу со своими боевыми друзьями. Многие фронтовики впервые за долгие годы надели свои ордена и медали. Например, мы впервые увидели на груди нашего соседа, тихого и неприметного Сергея Ивановича, два Ордена Славы! В этот день приподнятое настроение было и у фронтовиков, и у членов их семей, и у соседей, и, конечно же у детей. На Красной площади состоялся Парад Победы, а вечером был салют.
         
          9 мая 1965 года впервые по радио и телевидению прошла передача "Светлой памяти павших в борьбе против фашистской Германии. Минута молчания." Помню эта передача произвела на всех, даже на детей, огромное впечатление.

           Слава Героям, oтстоявшим свободу и независимость нашей Родины! Низкий Вам поклон!


      
Александр Сергеевич Трофимов      "В городском саду"   


Красив центр летнего Волгограда!  От привокзальной площади к пересечениям центральных проспектов с монументальными послевоенными зданиями сталинской эпохи мимо с сохранившихся ещё с дореволюционного времени музея и бывшего гвоздильного завода, правда, перестроенного, - ведёт улица Гоголя. Если идти дальше через площадь по Аллее Героев, видно голубеющую под ясным солнечным небом Волгу с противоположным песчаным берегом и островами, где переправлялись первые солдаты Родимцева.
Вокзал перестроен и совсем другой. А памятник Гоголю тот же - и львы у театра, ещё с царицынских времён.
А перед вокзалом у музея стоял памятник Сталину. Побитый, правда, войной сильно, но твёрдо на постаменте. Символ страны несгибаемой! А дома перед площадью снесли. Говорят, собирались на этом месте огромный Дом Советов строить, чтоб с Волги видно было. Да смерть Сталина изменила планы. Оттуда и его новый монумент убрали.
А справа от вокзала за восстановленной дореволюционной пожарной частью – на том же месте - городской сад. Говорили, что там раньше церковь была с кладбищем.
А следы войны ещё можно увидеть.  Фонарный столб на углу у музея с пробоинами. Школа, со щербинами от осколков и пуль. Вход в бункер у театра, где мы в окружении отбивались.

Ровные дорожки большого ухоженного, солнечного сквера. Деревьев, правда, маловато. Газоны, цветы, скамейки, кусты, весёлые дети с мамами и бабушками. И невозможно представить, что когда-то земля здесь, на месте посаженного комсомольцами сада, была изуродовано окопами и воронками, осыпано гильзами и осколками. 
Пустые глазницы разрушенных домов, каменные баррикады на улицах. И сентябрьское безмятежное небо чернеющее копотью горящей на Волге нефти. Как давно это было – но забыть невозможно. Здесь меня и ранили.

Жил я на тракторном, в Верхнем посёлке. На заводе работал. Мы, пацаны, всё на фронт рвались. Да не пускали, молодые больно, ещё на заводе нужны – танки-то кому делать? Но определили нас по военному делу в истребительный батальон диверсантов ловить. Вот часов по двенадцать у станка отстоим – потом местность изучаем, винтовку Мосина разбираем-собираем, как завод охранять учимся. А тут немцы 23 августа к Волге проскочили. Собрали нас, и с ночи вместе со взрослыми на позиции к Мечетке - оборону занимать. Там первые бои и были. Погибло наших немало. Когда в атаку посылали. А мы ни про перебежки, ни про ползком не думали, - бежали, дураки, во весь рост. Не обучили. И как танки подбивать тоже. Да и ни гранат, ни бутылок со смесью не было. Только трёхлинейки. Но наши заводские танкисты немцев тогда здорово проучили.

Держались мы, пока солдаты на смену не пришли. Сдали позиции стрелковой бригаде и опять к станкам. А вскорости слышим: пушки уже за Мамаевым и за Царицей грохочут. Собрали из нас, обстрелянных, два батальона, - и в центр, к театру, там ополченцев собирали. В оркестровой раковине комсомольского сада обмундирование получали, оружие на лавочках выдавали. Получил я трёхлинейку и патроны. А пилотки не хватило - так в кепке и воевал.

Занял наш батальон позиции в овраге у лётной школы. Немцы из пушек и миномётов били. Пулемёты головы поднять не давали, они у них со сменными стволами, и патронов в достатке, палят да палят. Не то что наши максимы – без воды перегревались. А жара была. Зной. Воды нет. Во рту ни глотка, и есть нечего. И патроны кончились.
А командиры всё в атаки поднимали. Побили нас тогда изрядно. Отступать нельзя. В окружение попали. Но жить хочется - двинулись назад, к вокзалу. Железку перешли, пожарку обогнули - и к театру, откуда наши стреляли. Да не поймёшь  - то ли по немцам, то ли по нам . Кричим: «Свои!»
Добежал до окопов. Прыгнул. Цел. Смотрю -  а впереди наш ополченец бежит, а за ним танк немецкий. Местность открытая. Знают гады, что у нас пушек нет, а гранатой не достанешь. Догнали, раздавили…

Тут рядом рвануло. Попал в медсанбат. Он рядом в катакомбах под театром был.  Тут в подвалах и штаб энкавэдэшного полка размещался. 
Ну улице и вечером прохлады нет, сентябрь жаркий был и гарь в воздухе.  А в бомбоубежище  особенно не дышится.  Вентиляция не работает. Духота. Раненых полно. Да и гражданских много.  Сестричка перебинтовала. А бинт - с кровью засохшей. Видать, с кого-то, кому уже не понадобился, смотали. Бинты кончились. И пить хочется. А с водой беда. Хорошо, что хоть из бочек во дворах запасли. Дали немного. Застойная, мутная -  а душу отведёшь.

Немцы уже не беспокоили. На потом оставили. Обошли. Не до нас. Им скорее к Волге надо было –переправу захватить. А без переправы – тыла нет, ни раненых в госпиталь не отправишь, ни припасов не получишь. Одна дорога к своим была - через Волгу.  А бои уже у берега шли. Слышно хорошо было.
Заняли мы круговую оборону. Наши из окопов, да с театра постреливают, немцев не подпускают. Стены толстые - театр хорошо был сделан - от бомбёжек устоял. И мы бы держались - да стрелять нечем.  Про приказ «ни шагу назад» знаем.  А ещё день-два и погибнем от жажды и голода или в плен попадём. Со своими связи нет.
Решил тогда комиссар полка, он за старшего остался, приказ Сталина нарушить и прорываться, прорвёмся – значит опять фашистов бить будем. Раздали самым опытным гранаты, «рубашки» с них поснимали, в ближнем бою толку больше. Раненым, кто на ногах и оружие держать может – по нескольку патронов раздали. И ночью – с богом – вперёд. Не все дошли, и комиссара того тяжелораненого не успели до госпиталя донести.
Там на берегу, немцы уже к памятнику Хользунова подбирались, метров триста до воды, и Волгу простреливали. Бойцы из морской бригады едва держались. Переправились под их прикрытием с последними лодками вместе с ранеными. Повезло, не потопили.

На месте военного Сталинграда теперь мирный Волгоград. Тёплый. Спокойный.  Живописный. Молодёжь гуляет. Счастливые поколения – не знают горя и смерти на родной земле, не задумываются, что под ногами у них кости людские …
Здесь бы рядом с вечным огнём на каждые десять метров в округе свечи поминальные ставить.
Но прочь мысли мрачные! Жизнь сильнее. И человек всё превозможет.
И откуда-то из-под под шуршащих на сталинградском ветру тополей городского сада словно в поддержку вдруг зазвучала песня, с цепляющими сердце словами Окуджавы:

«После дождичка небеса просторны,
голубей вода, зеленее медь.
В городском саду флейты да валторны.
Капельмейстеру хочется взлететь...



Петр Панасейко                «Я выбрала жизнь»


После победного мая 1945 года в село возвращались не только фронтовики определённого возраста, но и постепенно стали возвращаться молодые люди, угнанные во время немецкой оккупации на принудительные работы в Германию. Те, кто выжил.
      
         - Владимировна, дорогая,- не вбежала, а влетела в калитку двора соседка Кондратенко,- радость-то у меня какая, моя Светка из Германии вернулась.
       - Одна вернулась, а моя Катя?
       - Не знаю, соседка, заходи, спроси её сама.
      
         … Света Кондратенко и Катя Симоненко дружили с первого класса,  сидели за одной партой. Учились на «отлично», но поступить в институт после окончания школы не успели: началась война. В сентябре сорок первого года немецкие войска  без боя заняли украинское село. Сначала никого не трогали. Но прошло несколько месяцев и всё изменилось. По всей округе начались массовые отправки молодёжи в Германию, понятно, что не для отдыха. Цивилизованные немцы в середине 20 века начали применять у себя рабский труд. Не избежали этой печальной участи и подруги, Света и Катя.
      
        В Германии их определили на работу на местную фабрику. Жили в охраняемых лагерях. Переносили и холод, и голод. …
      
        Через несколько минут соседки уже сидели в доме Кондратенко и, затаив дыхание, слушали печальный рассказ её дочери.
      
        ...И в товарном вагоне, и в лагере, и на фабрике подруги не расставались, держались вместе. Однако со временем из-за плохого питания, если его можно  вообще назвать питанием, первой заболела  Света. Силы медленно покидали её.  На работу направлять  её перестали, готовили для отправки в крематорий. Никто лечить её не собирался. Да и зачем? Если новая рабочая сила прибывала в лагерь постоянно. Однако  спасение всё же к ней пришло. В лице простой немки. Её муж и два сына к тому времени погибли на Восточном фронте, хозяйство имелось большое, не хватало работников. Она в лагере выпросила себе в работники умирающую Свету.
    
        Увидев в доме немки еду, Света набросилась на хлеб. Хозяйка быстро отобрала буханку хлеба, сказав при этом на ломанном русском языке: «Хочешь выжить, ешь по кусочку с перерывами». Она знала, что говорила: истощённый организм не выдержал бы приёма пищи в большом размере после долгих месяцев голодания. Послушав немку, Света в итоге выжила. До самого момента, когда в Западную Германию вошли союзные войска, она работала на винограднике у немки, получая такую пищу, которая позволила ей и работать, и жить. После этого её, как и многих женщин с Украины, не пожелавших остаться в Германии (хозяйка Светы долго её об этом уговаривала), отправили на Родину. Где её ждали мать и младшая сестра. Отец и старший брат погибли на фронте...
       
         Выслушав Свету, мама её подруги встала со стула, походила по комнате.
        - Где моя Катя? Ты убила её! Ты! Ты! Ты! – с криками набросилась она на Свету. – Если она не вернётся, я тебя убью.
        - Владимировна, ты что, с ума сошла, - Кондратенко пыталась успокоить разбушевавшуюся соседку, - они же были лучшими подругами.
       - Были. Но Света-то твоя есть, а моей Кати-то нет, как это понимать?
      
        Когда Симоненко успокоилась, Света подошла к ней, обняла её и со слезами на глазах сказала: «Тётя Зина, я ни в чём не виновата, мы с Катей расстались только тогда, когда я не смогла из-за болезни и упадка сил ходить на работу. А Катя продолжала ходить. Она тоже обязательно вернётся». Не ответив, тётя Зина ушла к себе домой в подавленном состоянии.
      
       Прошёл год. Света поступила в институт, о котором они мечтали со своей подругой Катей и в школе, и в кошмарных условиях немецкого лагеря. На её очередной день рождения с поздравлениями пришла и мама Кати. Поздравив подругу дочери и расплакавшись, она снова повторила ту сцену своего гнева, обвиняя Свету в том, что её Катя так и не вернулась. За год судьба её  не прояснилась.
    
       Шли годы. Света вышла замуж за одноклассника-фронтовика. Его друг-одноклассник, с которым они прошли трудные военные дороги, как не пытался узнать о судьбе Кати, так  ничего и не узнал, и женился на соседке по дому.
   
      В 1953 году умер Сталин. Затем состоялся знаменитый 20 съезд партии. Медленно, со скрипом, начиналась «хрущёвская оттепель». Страх постепенно уходил в прошлое.
    
      Потеряв  мужа и сына на войне, Симоненко одна трудилась на огороде.
      - Владимировна, бросай работу, тебе письмо,- стоя у калитки, кричала почтальон Нина. – Но письмо не простое, а «золотоё».
      - От Кати, - подумала её мама, и расстояние от огорода до калитки преодолела за несколько секунд.
      Обрадовавшись вначале , она  потом отдала почтальону конверт , на котором обратный адрес был написан по-английски.
      - Ты что-то, Нина, перепутала, у меня родственников за границей нет,- с грустью произнесла она.
      - Да это же от твоей Кати письмо. Давай я тебе его прочту.
      
        Письмо действительно было от Кати, но только не от Симоненко, фамилия была другая и трудно произносимая. Текст был написан её рукой: в доме у мамы сохранились тетради за 10 класс и сравнить почерк не составило никакого труда.
     « Дорогая мамочка, - писала Катя. - Я очень виновата перед тобой, что раньше не дала знать  о себе. Несколько раз пыталась это сделать, но пока жив был Сталин, пока жив был Берия и его репрессивный аппарат работал на полную катушку, ты могла свободно пострадать из-за меня. За то, что я не вернулась с Германии, будучи туда угнанной на работы. Тебя могли судить как мать изменницы Родины. Но видит Бог, никому и ничего я не изменяла.
    
        Когда мы расстались со Светой, я продолжала работать на фабрике, жила в невыносимых условиях. Накануне освобождения американскими войсками силы покинули меня, я медленно стала умирать. Меня спас офицер армии  США и отправил на его родину к  родителям. Иначе я бы не выжила. Его условием было, что по окончании войны я выйду за него замуж. Мама, прости меня, я согласилась. В той страшной ситуации, в одном шаге от смерти я выбрала жизнь. Сейчас он мой муж, у нас  двое детей, твоих, мама, внуков. Ехать к вам в гости сейчас я боюсь. Меня просто могут не выпустить обратно. Подождём до лучших времён. Бог даст, свидимся. Но не сейчас. Ещё раз прости меня, мама, за то, что я выбрала жизнь. Другого выхода судьба мне не предоставила».
      
       После этого Симоненко пошла к соседке, стала на коленях перед бывшей подругой дочери, и попросила  у неё прощения. Света её простила. Как-никак были подругами. А в том, что пути их разошлись - виновата только война.

18.09.2015 г.



Йозеф Зюс                «Миротворец»


- Ганс, а почему мы воюем с русскими? – вытягивал худенькую шею из кителя с нашивками Гитлерюгент, тринадцатилетний юнец.

- Карл, ты забыл слова рейхсканцлера Гебельса? «Русские – это варварская нация подлежащая истреблению!» - срываясь на фальцет, громко зашептал  мальчишка, названный Гансом.

- Но как же так? Мой сосед-учитель герр Шульц показывал мне альбомы с картинами русских художников. А еще он ставил мне пластинки с музыкой  Глинки и Рахманинова. Разве варвары могут быть такими талантливыми?

- Где теперь твой герр Шульц? СС признал его изменником рейха, а все его книжки были сожжены на площади. И так будет со всеми врагами Фюрера! – взвизгнул Ганс.

Карл внимательно посмотрел на свой, начищенный до блеска автомат. Потом перевел взгляд на распятие, висящее на стене, и спросил:

- Ганс, а как же заповеди Христа? Ведь самая главная из них: Не убий.

- Христос был жидом, которого на кресте распяли наши предки. И будь моя воля…

Пламенная речь, защитника III Рейха, была прервана взорвавшейся  гранатой.

Когда седая пыль улеглась по скамейкам полуразрушенного костела, в проломе стены появился человек в промасленном ватнике.  Поводив вороным стволом ППШ по сторонам, он медленно двинулся в сторону лежащих у окна тел.

«Кажись мертвые…Господи, да это же дети…», - прошептал солдат, и стянув с седой головы шапку, перекрестился.

- Карасевич! – хлыстом стеганул окрик солдата.

Отряхнув пыль с новенькой фуражки, опоясанной синим околышем, молодой розовощекий офицер, только позавчера прибывший из штаба, недовольно оглядел понуро стоящего человека в фуфайке:

- Ты что, гнида штрафбатовская, по фашистам панихиду справляешь?!

- Товарищ политрук, я это…- виновато развел руками солдат, - Они же мальцы совсем…

- Я тебе не товарищ, вражина, - сквозь зубы процедил политрук, наливаясь гневным багрянцем - Я тебя под трибунал! Под расстрел!...Прямо сейчас…, - тонкие дрожащие пальцы шарили по кобуре.

И вот уже его рука сжимает холодную сталь пистолета, готового оборвать жизнь человека, прошедшего военный путь от Смоленска до Берлина. Но осечка не пристреленного оружия делает выбор в пользу беспартийного Карасевича.
 
«Вот и ты отвоевался, сынок», - шепчут губы старого солдата, глядя на растекающееся пятно на кителе молодого офицера.

Помолившись о спасении душ, вновь преставившихся юных немцев и верного идеалам Сталина комиссара, солдат прикрыл всем троим распахнутые навстречу вечности глаза. И пошел заканчивать трижды проклятую им войну. 
 


Инна Ермилова                «Долгое эхо войны»


В преддверии празднования Дня Победы я задаюсь вопросом:
- Что для меня Великая Отечественная война?

В этом году я прочла повесть Михаила Анчарова «Золотой дождь». До сих пор до мурашек вспоминаю строки об отступлении наших солдат в жестоком и смертельном для целой роты бою, где выжили единицы: «Разрывов было столько, что воздух стал густым и липким. Но меня не убило ни разу. Я был малой дробью. Убить роту оказалось легче, чем одного человека. Я шел как человек, с презрением смотрел на клюкву под ногами, ни разу не свернул в сторону и не хотел пить».

В моих родных краях близ деревни Астрача во время войны тоже шли кровопролитные бои. 8 ноября 1941 года фашисты захватили город Тихвин - важный стратегический пункт на подступах к Ленинграду. Фашистская пропаганда на весь мир трубила о скором падении города на Неве. Гитлер полагал, что советское командование не сможет выделить резервов на тихвинское направление из-за ожесточённых боёв под Москвой. Однако к середине ноября в район деревни Астрача были стянуты военные силы. Командующим войсками 4-й армии, сражавшейся под Тихвином, был назначен генерал (впоследствии маршал) Кирилл Афанасьевич Мерецков. 19 ноября начался бой, который стал поворотным моментом в сражениях за Тихвин. В результате Тихвинской наступательной операции вражеские войска были отброшены за реку Волхов, тем самым  были сорваны планы Гитлера сомкнуть второе кольцо блокады, захватить Ленинград и сделать решающий рывок на Москву.Сегодня в окрестностях деревни Астрача, которая находится рядом с Тихвинским районом, стоит мемориал, посвященный погибшим в годы Великой Отечественной войны солдатам. Под мемориалом захоронены 600 воинов.

Совсем недавно коллега, зная о моих пробах пера рассказала историю, которую услышала сама в далёком 1976 году, будучи юной девушкой.
- Мы с мамой ехали в купейном вагоне поезда «Мурманск – Ленинград», - вспоминала она. - В последнюю минуту стоянки на станции Оленья к нам в купе, запыхавшись, вошла женщина. Её провожал муж- военный, по каким-то причинам машину в воинской части ему удалось взять только в последний момент. Конечно, мы познакомились, как принято в поездах. Её, кажется, звали Светлана. В разговоре мама обмолвилась, что, погостив в Ленинграде, мы отправимся в Смоленск к родителям мужа, где она сама жила до войны в деревне Пересветово, а после войны – в деревне Духовской. Тогда Светлана, внезапно переменившись в лице, начала свой рассказ.

Жили они до войны в Смоленске: Светлана, мама, папа и бабушка - папина мама. Отец – кадровый военный за отличную службу был награжден маршалом Якиром именными часами. В воспоминаниях довоенных лет часто встречаются факты награждения именными - с гравировкой вещами, для многих эти предметы сыграли впоследствии злую роль. Так и в этой истории отец после ареста Якира был тоже арестован и отправлен в лагерь, долгое время семье было неизвестно, где он и что с ним.
Началась война, гитлеровцы стремительно завоёвывали города. В Смоленске началась эвакуация на восток. В день отправления   Светлана-девочка пяти лет с мамой и бабушкой долго ждали на вокзале поезда.  Наконец, они в вагоне. Вдруг маленькая девочка вдруг вспомнила, что на скамье вокзала она забыла кофточку. Мама второпях кинулась бежать в здание вокзала за потерей, схватила кофточку, а в это время поезд стремительно набирал скорость. Так разлучилась семья: внучка с бабушкой уехали в эвакуацию, а мать так и осталась в Смоленске, потому что этот поезд был последним.  К тому же она боялась окончательно потерять родных и решила дожидаться всех на родине.

До конца войны внучка с бабушкой жили в одном из городков, где приютили эвакуированных. Очень многих жителей Смоленска фашисты угоняли в Германию. Так оказалась в концлагере на территории Германии и мать Светланы. Видимо, кто-то донес, что она – жена красного командира. Заключенные занимались хозяйственными и строительными работами.

Человеческие отношения складываются даже в неволе, мать встретила в лагере человека, которого полюбила. Ведь возвращение мужа из лагерей во время войны она считала уже невероятным. К тому же, когда Советская Армия начала освобождать территории, до заключенных стали доходить слухи, что освобожденных из лагерей судят и опять отправляют на лагерные стройки.

Лагерь, где оказалась женщина со своим новым мужем, освободили американцы. Мать, конечно же, тосковала по своей дочери, но понимала, что, вернувшись, она скорее всего будет осуждена как враг народа, боялась совсем испортить судьбу девочки, ведь отец Светланы уже был врагом народа. Хорошенько всё взвесив, они не стали возвращаться в СССР, а уехали в Аргентину.

Как правило, смоляне возвращались из эвакуации, как только им становилось известно об освобождении родных мест. Так сильно притяжение древней русской земли – Смоленщины. Даже те, кто оставались в оккупации, были уверены, что немцы – это временно, что обязательно придут наши солдаты и врагов прогонят. Немало вернувшихся погибло при повторных авианалётах гитлеровцев. Немецкие самолеты снова и снова прилетали бомбить город. Горели дома, люди погибали, оставались без крова, теряли родных. Поезда долго не ходили. Ведь отступая, немцы педантично взрывали железнодорожные пути, вместо них оставались лишь груды металлолома.
Однако постепенно бои откатывались к западу, за пределы нашей страны, Светлана с бабушкой вернулись в Смоленск. Они ничего не знали о судьбе матери девочки.

А вот отец – вернулся! Из лагеря его забрали в штрафбат, он прошел всю войну и уже не считался «изменником Родины», так как кровью смыл все обвинения.
Светлана повзрослела и вышла замуж. Так сложилась судьба, что и её избранник оказался военным. Началась кочевая жизнь, они сменили несколько гарнизонов. Родились дети. Умерли отец и бабушка. Ведь пережитые испытания не продлевают жизнь.

После войны прошло около 20 лет, когда Светлана узнала, что её разыскивает Красный Крест. Эта международная организация занималась розыском пропавших родственников, и маме Светланы посоветовали найти дочь через нее. Такое стало возможно только после наступления «хрущевской оттепели».

 То, что мать смогла найти дочь, стало для обеих огромной радостью. Переписка матери и дочери продолжалась годы. Увидеться они не могли. Для семьи матери поездка через океан была невозможной, в Аргентине у неё родился сын, для которого эта страна стала родиной. Светлане тоже не могла поехать к матери, потому что муж – военный, и поездка в капиталистическую страну могла не только перечеркнуть его карьеру, но и поставить крест на самой службе.  Мать и дочь посылали друг другу разные мелочи: ностальгические духи «Красная Москва», фотографии, шарфики.

-Вот и все - вздохнув, сказала рассказчица и продолжила. - На следующее утро поезд прибыл в Ленинград, мы распрощались с попутчицей. Возможно, я забыла какие-то детали, но несправедливая, бесчеловечная жестокость войны и власти тирана в нашей стране - это все для меня в истории этой  семьи.

Я была поражена причудливыми поворотами людских судеб и роковой роли случая в жизни семьи Светланы. Поэтому вновь и вновь задавалась тем же вопросом: что для меня, родившейся в начале 70-х годов Великая Отечественная война?

Это фотография деда в военной форме с боевыми наградами, мой дед Иван Кузьмин был авиамехаником, он готовил самолёты к боевым вылетам. Это рассказы бабушки о долгих месяцах оккупации с тремя маленькими детьми   (среди них и моя мама) на Северном Кавказе. Это пионерский лагерь в Бокситогорском районе в соснах близ реки Тихвинки с песчаными извилистыми берегами.Каждую смену мы вместе с пионервожатыми совершали поход в деревню Астрача к мемориальному комплексу и возлагали полевые цветы в память о сотнях погибших воинов.

Особенно мне запомнился один из таких походов в начале августа. Я помню, что это было очень знойное утро. Мы - два отряда в белоснежных пионерских рубашках со сверкающими на солнце золотистыми пуговками - в каждой маленький костёр, в красных галстуках и пилотках с кисточками (во время войны их называли «испанками») в минуту молчания замерли с поднятыми руками в пионерском салюте у памятника погибшим воинам. Было так пронзительно тихо, что в этой тишине я услышала вдруг жужжание шмеля и поразилось какое оно было нестерпимо громким.

 И сейчас, закрыв глаза, я со всей отчётливостью представляю всё это до мелочей: жаркое утро, ребят, притихших и почему-то прячущих глаза друг от друга и того самого шмеля, что недоумённо покружился над нами в безмолвной тишине и улетел, растаяв в бескрайнем голубом небе.


8 мая 2017 года



Владимир Цвиркун                «Вдовий стол»


Милые наши девчонки-ветераны! Завтра мы отмечаем день нашей победы. Я смотрю на вдовий стол, за которым вы сидите, и вспоминаю вас молодыми. С косичками и косами. Мы засматривались на вас и любили вас. Проклятая война отобрала у вас мужей, но свою любовь к ним вы пронесли через всю жизнь. Низкий поклон вам от ветеранов мужчин и всех заводчан.

Вот перед вами молодёжь. Она только учится любить и  защищать Родину. Поможем им вашими рассказами-воспоминаниями укрепиться в этих святых мыслях и делах. А теперь, дети, вручите цветы ветеранам женщинам, – волнуясь, сказал ведущий.

 Перед каждой из них – фронтовые  письма  мужей. Они разные. И у кого их целая стопка, а у кого-то – всего несколько штук. По очереди зачитывали отдельные письма-треугольники, вытирая слёзы. Нелегко всем: и вдовам, и слушателям. Очень непросто воскрешать в памяти былое. Но есть в этом что-то святое. Как молитву, произносили имена любимых, желая им царствия небесного.

Когда дошла очередь до Марии Петровны Роговой, она взяла со стола пожелтевший листок и тихо произнесла:
– У меня вот только похоронка. Муж служил на границе. Погиб в день начала войны.  Но храню в сердце рассказ его фронтового друга. После войны он заезжал ко мне и поведал о том первом и последнем бое дорогого мне человека…
«Снаряды ложились прямо в цель и рвались один за одним. Немцы давно наметили ориентиры на нашей стороне, поэтому били наверняка. Сержант Рогов и рядовой Ткачёв в тот день находились в дозоре. Они видели, как на рассвете гитлеровцы спускали на воду резиновые лодки, как бесшумно гребли к нашему берегу.

– Костя, – сказал Рогов, – как только они выберутся на берег, лупи по ним.
– А ты, Миша?
– Я с пулемётом спрячусь. Я покажу им «кузькину мать».
– Договорились.

От первых точных выстрелов пограничника полегли четверо вражеских солдат, которые уже никогда не будут топтать нашу землю.
«Молодец Костя. Заманивай их на себя вглубь леса. Хорошо, хорошо. Я их счас», – думал друг.

Рогов, скинув с себя маскировочные ветки, быстро подобрался к убитым немцам. Оценив каждого из них, подошёл к крайнему, он был побольше других. Не стесняясь, снял с него защитный костюм и каску. У остальных вытащил из-за поясов гранаты и засунул себе за ремень. Прихватил и автомат с двумя магазинами.  «Теперь норма. Где вы, фрицы?», - подбодрил себя сержант и направился к вражеской цепи.

Стрельба на минуту стихла. Пробежав немного, Рогов увидел склонившихся над картой немцев. Их было около взвода. С засученными рукавами и наглыми лицами они оживлённо обсуждали план своих дальнейших действий.

Михаил вгорячах чуть было не выскочил к ним на поляну, но успел вовремя остановиться. Выхватив две гранаты, кинул их одну за другой в немцев. Два взрыва с разницей в секунду уложили всех фашистов. Прислушавшись, Михаил тихонько позвал:
– Костя, Костя.
– Здесь я, – донеслось из-за кустов справа.
Несколько длинных прыжков, и Михаил – возле друга.
– Ты как, пограничник?
– Задело мне руку, браток, видишь, кровь хлещет.
– Давай, я тебя перевяжу покрепче. Вот так. Полежи немного. Давай перекурим.
– Ты весь вспотел. Я видел, как ты их лихо уложил. Повалились, как подкошенные. Здорово придумал.
– Я думаю, Костя, что снаряды, разорвавшиеся ранее, пришлись как раз на нашу заставу. Так что идти туда опасно: там уже немцы.
– А куда пойдём, товарищ сержант?
– Ты лежи, лежи. На, попей водички. Давай проберёмся потихоньку слева к заставе. Если немцы там, то они потом пойдут на восток, а мы к ним в гости – с запада.
– Где не ждут?
– Да. Так безопаснее.
Не спеша Рогов  и раненый Костя приблизились к родной заставе.
– Ты ляг, а я чуточку вперёд проскочу. Разведаю, как там, а потом обсудим.
– Осторожно, Миша.
– Добивают наших раненых,  сволочи, – с гневом произнёс  Рогов, присаживаясь после разведки. – Там офицер на машине. Что-то лопочет, показывая на восток. Думаю, будут прочёсывать местность. Вот что, боец. Когда мы подберёмся к ним, ты останешься на месте, а я мотнусь в обход и обслужу их по всей форме. Они кинуться ко мне, но я быстренько вернусь. Мы уйдём с тобой в нашу сторону. Пусть потом ищут ветра в лесу. Договорились?

– Снова, товарищ сержант, ты – в бой, а я…
– Костя, ты ранен. В полную силу бежать не сможешь, так что  только помехой мне будешь в манёвре. Не обижайся, немцев на всех хватит. Так будет лучше.
Немецкий обер-лейтенант стоял напротив двух шеренг солдат и указывал рукой в направлении, которое и предполагал Рогов. Во время взрыва в воздух взлетели несколько гитлеровцев с поднятыми вверх руками.  Не дожидаясь результата,  сержант заскочил к немцам с боку и дал по оставшимся очередь из пулемёта. Потом, сняв с плеча немецкий автомат, нажал на спусковой крючок. «Пусть думают, что нас тут много», – подумал Михаил и бросился к другу.

После гранатовой атаки,  уцелевшие немцы, услышав две разные очереди, кинулись в погоню, только не туда, где находились два пограничника.
С полчаса шли два воина на восток. Вдруг над их головами завыли вражеские самолёты. Они бомбили и одновременно стреляли из пулемётов. Возле бойцов впились в землю несколько  крупнокалиберных пуль. Потом всё стихло. Первым опомнился Костя и посмотрел на лежащего рядом друга.

– Ты что не встаёшь, товарищ сержант? Слышишь меня?
Лихой пограничник лежал ничком, не подавая признаков жизни. Костя перевернул Рогова и увидел на левой стороне масхалата тёмное пятно от крови.
– Мишка, Мишка, ты что убит? Быть не может! Ты должен жить. Ты так лихо убиваешь гадов! Такие, как ты, не умирают. Миша, Миша, – уже сквозь слёзы повторял он имя своего товарища».

– Вот так погиб мой муж Рогов Михаил Иванович.

Дарья Петровна замолчала. На её груди – бывшего лейтенанта-сапёра – поблескивали ордена и медали. Она отомстила за любимого. Все присутствующие встали.  Наступила минута молчания. Минута памяти о погибших. Каждый думал о своём и  о миллионах, которые не вернулись с той проклятой войны.



Владимир Цвиркун                «Сапожник и санитарка»


Сапожник и санитарка
Владимир Цвиркун
                1
– Этот уже не жилец,  – сказал врач поселковой больницы. – Положите его в изолятор.
– А этого?
– Этого – в операционную, остальных – по палатам.
Когда врач с медсестрой удалились, в отдельную комнатушку вошла санитарка Дуня. Она посмотрела на лицо мужчины, который и правда, видимо, доживал свой последний день. Осторожно скинув одеяло и сняв с него одежду, она увидела скелет обтянутый кожей. Приглядевшись, заметила спокойное движение грудной клетки.  «Жив, дышит бедненький. Что же эти проклятые фашисты делают с людьми. Пожалели гады куска хлеба. Вот оно как в плену-то», – заключила про себя Дуня.
Оцепенение прошло, и санитарку  что-то кольнуло в сердце. Она пошла и набрала в таз тёплой воды, прихватила тряпки. Протерев тело больного, Дуня надела на него тёплый байковый халат. Подумав немного, отпросилась у медсестры и отлучилась на кухню.
– Так, солдатик, открывай рот. Шире. Ещё шире. Вот и пошёл супчик. А ну, ещё ложечку. Давай, давай. Вот и хорошо. Через часок загляну, а ты пока поспи.
Через время санитарка зашла в изолятор с кружкой бульона.  «Так будет удобнее»,  – решила она.
– Давай-ка подниму тебе голову. Вот так. Со второй подушкой сподручнее. Просыпайся, просыпайся. Открывай глаза. Тебя как зовут-то? Слышишь?
Он отрыл глаза, посмотрел на белый халат. Подняв взор, увидел лицо девушки, а затем почувствовал запах еды. Что-то отдалённо, отдалённо напомнило ему родительский дом.
– Дёма, – еле-еле слышно прошептал больной.
–Что? – переспросила Дуня.
– Дёма я, – хриплым голосом повторил он.
– А-а-а! Дёма, значит. Вот и хорошо. Сейчас бульончика попьём. В теле-то твоём воды мало. Желудок, небось, к костям прилип. Давай, раскрывай рот. Я поддержу кружку, а ты маленькими глотками пей. Маленькими. Не спиши.
Через два дня врач заглянул в изолятор и посмотрел на койку. Оттуда на него смотрели живые глаза.
– Это он ещё не у…
– Оживает, – ответила медсестра.
– И что же вы ему делали?
– Это санитарка Дуня за ним ухаживает.
– Вот как. Молодец Дуня. Прямо молодцом. Хвалю.
Через неделю заведующий отделением снова зашёл в изолятор и увидел больничную идиллию. Глаза больного светились искорками возрождающейся жизни. Дуня сидела возле больного, и они о чём-то разговаривали.
– Прямо на глазах идёт на поправку. Дуня, может  его в обычную палату перевести? А?
– Пусть придёт в себя. Я ему вот и книги принесла. А ещё…
– Вижу, вижу, что вы обходитесь без моих назначений.  Молодцы! Пусть набирается сил. Это сейчас главное.
 После ухода врача они немного помолчали.  Потом Дуня тихо спросила:
– Дёма, расскажи о себе.
– Ох, – рассказать обязательно надо. Я хоть вспомню, кто я такой. Сам из Украины. Из-под Харькова. Там есть небольшой городок Новая Водолага. В тех местах, значит, родился. Трое нас в семье детей было. Мы с младшим братом и средняя сестра. Окончил семилетку. Начал отцу помогать сапожничать. В девятнадцать лет женился. При родах умерла жена. Потом, – он помолчал. – Потом  война. Сколько смертей видел, – произвольно у Дёмы потекла слеза и быстро докатилась до самых губ. – Долго мы с моим дружком Николаем шли дорогой войны вместе, пока…  Тот бой я на всю жизнь запомню.
– Дёма, успокойся. Если трудно говорить, то не надо. Ну, её, эту проклятую войну. Мы тоже получили на старшего брата похоронку, но родители до сих пор его ждут.
– Мы отбивались в окружении, а немцы шли на нас танками. А что у нас? Винтовка да гранаты. Что можно сделать против такой силы. Тот бой всё время перед глазами…
– Дёма, прикрой меня. Я к – танку.
– Прижмись к земле, Микола.
– Напишешь, если…
 – Дёма не успел договорить: раздался взрыв. Связкой гранат друг подорвал танк прямо около нашей траншеи.  Я выглянул. Смотрю, он  лежит около гусеницы. Я – к нему. Жив, только сильно контуженый. Да и осколок вдобавок угодил в грудь. Как мог, перевязал. А утром похоронил Миколу. Через час, прочёсывая траншеи, на меня наткнулись немцы.
Три лагеря, как три смерти. Но судьба почему-то берегла меня. Последние дни перед освобождением нас совсем перестали кормить. Мы лежали на стеллажах. Кто мог двигаться приносили воду. Потом пришли наши.  Длинная дорога – и вот очутился здесь.
– Дёма, а почему вас не кормили?
– Да нас даже за скотину не считали. Они называли нас материалом.
– Ох, ох, – запричитала девушка.
               
                2
Однажды Дуня оделась понаряднее и, ничего не сказав родителям, убежала в больницу. Через час в их дом постучали.
– Входите, мы дома,  – уверенно откликнулся хозяин Данила.
– День добрый, – слегка кланяясь, произнёс Дёма.
– Здравствуйте, – за компанию поздоровалась Дуня.
– Здравствуйте, здравствуйте. Проходите. Зачем пожаловали, гости дорогие? – поинтересовался Данила.
– Дело у меня к вам, – волнуясь, ответил гость. И добавил. – Серьёзное.
– Серьёзное, говоришь, – спросил глава семьи и строго глянул на молодых. – Садитесь за стол, поговорим.
– Я понимаю, вы меня совсем не знаете. Мы познакомились с Дуней в больнице. Она за мной долго ухаживала. Можно сказать, с того света вытащила. Сегодня меня выписали. Мы с Дуней решили пожениться. Пришли за благословением. Если вы его дадите нам, то завтра мы пойдём расписываться. Вот всё, – волнуясь, закончил гость.
– Да-а-а. Вот это новость. А зовут-то тебя как, мил человек?
– Дёма. Дёма я.
– Демьян, стало быть.
– Можно и так.
– А мы и слышать не слыхивали, что у нашей дочери есть кавалер. Тоже мне секретчики. Что скажешь, мать? Дочь-то у нас одна.
– Ой, не знаю, Ефимыч. Как-то неожиданно. А что же ты такой худющий, сынок?
Дуня хотела сказать, мол, посмотрели бы на него в день поступления в больницу, но вовремя прикусила язык.
От обращения «сынок» на Дёму повеяло материнским теплом и домашним духом. А главное, что почувствовал жених, это материнское согласие.
– Ну, что замолчала, говори.
– Ты – глава, я перечить не буду.
– Тогда подавай, мать, на стол закуску. Где-то у меня и заветная бутылочка имеется. Садитесь, садитесь, молодые.
– Спасибо, – одновременно произнесли Дуня и Дёма.
 После первой рюмки, немного закусив, Дёма потянулся к своему солдатскому вещмешку. Развязал его и вынул оттуда две вещицы.
– Это – брошь, а это – портсигар. Их дал мне старшина, когда нас в вагоне везли сюда. Чем я ему понравился, не знаю. По пути мы сдружились. На прощанье он сказал: «Бери, Дёма. Это тебе на память.  Пусть они помогут тебе выкарабкаться». Серебряную брошь дарю Дуне. А портсигар, тоже ценный, – вам, папаня.
Дуня осторожно взяла кругленькую с камнями брошь и бросилась к зеркалу. Данила посмотрел на подарок и сказал:
– Спасибо. – И сразу спросил: – А что ты умеешь делать лучше всего?
– Сапожничать. Могу шить тапочки, туфли, сапоги, бурки.
– Вот как, – удивился хозяин.
– Да, нужны только инструменты и материалы, а руки и голова вспомнят своё.
– Инструмент, говоришь, – Данила на минуту задумался. И продолжил. – Недавно у  нас на Центральной улице умер сапожник. Сходим к его жене, потолкуем. Может, она уступит нам что-то. У него, я знаю, и колодки разные имелись, инструмент различный – тоже.
– Вот бы купить всё это добро. Тогда бы я…

                3
Свадьбу решили сыграть через месяц. Всё это время мать Дуни Акулина отпаивала будущего зятя горячим молоком со свиным жиром. Двое мужчин же, не откладывая в долгий ящик задуманное, пошли к вдове сапожника.
Демьян решил заняться сначала своим основным ремеслом. После плена идти на производство он не мог – силы надо было восстанавливать. «А пока, – думал он, –  подобью немного деньжат домашней работой».
 Кое-какой инструмент они купили у вдовы. Она оставила себе лишь один молоток – на память. Сходили на послевоенную толкучку – базар, отыскали старьёвщика. Демьян осмотрел небогатый выбор железа, разложенного на двух мешках, и спросил:
– Папаша, а вы не сможете достать вот этот инструмент?
– А ну-ка, дай посмотрю твой листок. Затяжные клещи, штуцер, рантовое колесо, иглы, бруски разные, пробойники, гвозди сапожные, правило, молотки. Ого! Какой список. Вижу, ты толк знаешь в этом деле. Ладно, приходите через неделю. Что смогу, найду.
Сначала Демьян починил в доме всю летнюю и зимнюю обувь. Очень понравилось Даниле, как тот подшил на валенках задники. Затем сшил будущей тёще и Дуне по паре домашних тапочек. Узнав, что у папаши нет хромовых сапог, достал нужный материал и смастерил ему настоящую мужскую обувку.
– Это вам, батя, к свадьбе будет, пофорсите, - сказал Дёма, протягивая хозяину своё начищенное до блеска изделие.
– Да, мастер ты настоящий, – похвалил Данила. – Дело будет.
– Через год у Дуни и Демьяна родился первенец. Назвали его Николаем, в честь погибшего на войне друга. А дальше? А потом появились ещё два сына: Владимир и Василий.



Виктор Алёнкин        «Как здоровье английской королевы?»



                Мне представляется, что жизнь  –
                это единый неразрывный день, в котором прошлое,
                настоящее и будущее связаны прочными нитями.
                Н. М. Харламов  «Трудная миссия».

     Адмирал Харламов Николай Михайлович жил тремя этажами выше в доме на Крымском Валу. Этот дом и сейчас примечателен москвичам своим цоколем, отделанным   великолепным  тёмно-коричневым гранитом.  К тому времени легендарный адмирал по возрасту ушёл в отставку, но продолжал весьма активную общественную деятельность.  Моего тестя Николая Васильевича  с адмиралом связывала  долголетняя совместная служба, а в последние годы – дружеские соседские отношения.

     Как-то  тесть принёс с работы небольшую книжку с интригующим названием «Реквием каравану PQ-17». Чудовищная трагедия в истории Второй мировой войны, виновником который был  Дадли Паунд, глава Королевского флота Великобритании, отдавший приказ: – «Конвою охранения – рассеяться!». Большая часть судов каравана союзников, шедших с военным грузом в Архангельск, была потоплена немецкими подводными лодками. И я снова и снова возвращался к жутким  картинам «как со стоном умирали транспорты, а на их палубах танки и паровозы, словно обезумев, расшибали грузовые контейнеры». В книге несколько раз упоминался военно-морской атташе при посольстве СССР в Великобритании   контр-адмирал Харламов.

     Автор романа Валентин Саввич Пикуль, бывший юнга Северного флота, назвал его «Документальной трагедией». Спросил тестя, – почему роман не столь известен,  как того заслуживает?   Он, как бы, между прочим, заметил, –  исторический роман всегда современен, но, к сожалению, бывает не в угоду дня. Что он имел в виду, я понял когда стал свидетелем интереснейшего разговора.

     Однажды, придя с работы, ещё в прихожей услышал  доносящийся из гостиной басовитый голос, который волнами растекался и заполнял все уголки квартиры. Заглянув в гостиную, увидел  адмирала и тестя сидящими за столом, на котором стояла объёмистая  бутылка коньяка. Увлечённые разговором, они почти не заметили моего появления.

     – Я несколько раз обращался с рапортом о переводе на  действующий флот, – продолжал адмирал. Осенью сорок третьего  посла Майского и меня вызвали в Москву. Готовлю отчёт о работе миссии. Меня сильно беспокоит прошлогодний разговор с Паундом.  Погорячился, сказав этому старому, хитрому барсуку: – «Союзники так не поступают!». Из-за его приказа на дно Баренцева моря ушло вооружение для целой армии, – помнишь, Николай Васильевич, – так  необходимого нам в решающем сражении под Сталинградом.  Но, как расценят этот разговор в Ставке? Ведь атташе не должен вмешиваться  в дела посольства.

     Вот с таким настроением покидал Лондон. Попрощался со своей Анной Антоновной. Подержал на руках Коленьку. Сказал Танюшке, чтобы слушалась маму.

     По приезду в Москву остановился в гостинице. Майский получил назначение – стал заместителем наркома иностранных дел. В тот вечер я должен был с ним встретиться, но меня неожиданно вызвали в секретариат Сталина. Пока ждал машину, позвонил Ворошилов. Он  знал  меня ещё по Севастополю, когда я командовал крейсером «Ворошилов».
     – Товарищ Маршал, не могу  прибыть. Меня к Сталину вызывают.
     – А..., – протянул Климент Ефремович, и в трубке сразу же раздались короткие гудки.  Это озадачило.

     ЭМКа остановилась у Спасской башни. Умытая  дождём брусчатка, зубчатые стены Кремля и голубое небо. Увижу ли я это снова?

     Поскрёбышев (секретарь) проводил в кабинет. Сталин кивком ответил на мое приветствие. Медленно расхаживал вдоль стола. Тягостное молчание. Подошёл ко мне и с густым  грузинским акцентом произнёс: 
     – А как  здоровье английской королевы?
     Дорогой Николай Васильевич, что я ответил, не могу вспомнить, и по сей день. Сталин усмехнулся. Жестом указал на стул.  Раскурил трубку. А я почувствовал себя  капитаном, сумевшим во время шторма  «выбросить корабль на берег».
    – Вот что, товарищ Харламов, сейчас мы не можем удовлетворить вашу просьбу о переводе на действующий флот.  Мы отозвали посла, и одновременный отзыв главы военной миссии будет неправильно понят союзниками. Придется вам еще поработать на этом посту. 
     – В Англии много сторонников второго фронта. Главный противник – Черчилль.
     – Как Черчилль ни брыкается, рано или поздно он вынужден будет открыть второй фронт во Франции. Ваша задача – ускорить это дело.
     Разговаривали с четверть часа. Сталин вышел из-за стола:
     – Советское Правительство присвоило вам звание вице-адмирала.
     А вот погоны мне вручили только через год, после открытия второго фронта, точнее – после первого десанта союзников в Нормандии.

     Николай Михайлович был прекрасным рассказчиком. Его баритон, временами оттягивающий  в басы, и безупречная дикция завораживали.
     В гостиной  напольные часы пробили «склянки».   
     Адмирал поднялся. Да простит читатель за романтику, в этот момент он казался  капитаном,  стоящим на мостике  этакого непотопляемого и  вездесущего  рейдера.
     Провожая гостя, тесть кивнул в мою сторону, – тут интересуются, отчего   роман Пикуля малоизвестен?
     На что Николай Михайлович, с профессиональным изяществом дипломата, ответил:
     – Молодой человек, а как Вы считаете, – всё ли «спокойно в датском королевстве»?
               
     Прошли годы. Тревожное предчувствие не обманывало мэтра российской дипломатии. Вскоре в Россию пожаловала «Наша подружка»*, и в холодные воды Атлантики, эту извечную колыбели всех флотов мира, продолжая «трудную миссию», вышел  большой противолодочный корабль «Адмирал Харламов».


 __________
     * Маргарет Тэтчер, премьер-министр Великобритании,  считавшая    своим кумиром   во внешней политике Уинстона Черчилля

               
               
                Декабрь 2014 г



Юриус Марийский                «Полпинты радости»


 Всего один посетитель. Старый, рыхловатый бродяга - единственный человек, пожаловавший в этот Богом забытый бар. Он ведь даже ничего не заказал – так, зашел погреться. Такие гости совсем не радовали парня за стойкой, но отказать старику он не смог. Куда же он пойдет в такую холодину-то? Пусть сидит, ему-то что. Пришелец предпочел столик в самом дальнем углу заведения – ясно, что разговаривать ему не хотелось.
  День казался потерянным, и мысли об увольнении все чаще закрадывались в поседевшую голову мальца – работника бара. С работой, конечно, было туго – практически невозможно стало раздобыть себе хоть какое-то, даже самое вшивое местечко. Все знали – если ты не работаешь, то отправляешься в армию – представлять национальные интересы своей державы.
  Он все размышлял: размышлял о несостоявшейся семейной жизни и бедности, о душевной пустоте, терзающей его ночами, о военной угрозе, повисшей над всем Земным шаром, о больном желудке, который уже, казалось, было не спасти.
  Распахнувшаяся дверь и голоса молодых людей – его размышления прервались. Два парня неспешно подошли к барной стойке.
  Тот, что повыше заговорил:
  - Добрый вечер!
  - Не такой уж он и добрый, ребята. Вы тоже зашли погреться? - просипел человек за стойкой.
  - Простите, что?
  Тот кивнул в сторону старика, склонившего голову над пустым столом.
  - Мы с удовольствием погреемся, но вообще-то мы пришли за напитком.
  - Да-да, напитка бы нам,- присоединился второй.
  - Извините, ребята, но самогон закончился. Осталось немного препаршивейшего вина, если хотите. Но не рановато ли вам напитки-то распивать? - он выдержал паузу,- впрочем, плевать. Скоро ведь война, так что наслаждайтесь,- бармен поставил перед носом новоявившихся юнцов бутылку «красного крепленого».
  - Полтинник с вас, голубчики.
  Те переглянулись, едва слышно хихикнув.
  - Нам это вовсе не нужно. Мы бы хотели взять немного воды, если можно.
  Гримаса чистого, неподдельного удивления застыла на лице бармена, после чего он расхохотался.
  - Воды! Они хотят немного воды! Вот умора! - выдавил он, все так же пронзительно хохоча.
  Ребята наблюдали за этой картиной молча. Когда хохот отпустил веселящегося, он обратился к своим посетителям, вопрошая:
  - Вы, должно быть, шутите?
  - Никаких шуток. Мы хотим заказать полпинты самой чистой воды, что есть в вашем заведении.
  Его лицо обрело серьезный вид.
  - А вы хоть представляете, сколько это вам будет стоить?
  - Да, мы готовы заплатить.
  Человек за стойкой окинул своих собеседников подозрительным взглядом и удалился в небольшую комнатку складского типа, что располагалась прямо за пустыми полками, где когда-то, должно быть, хранился самогон. Вернулся он с небольшим ящиком в руках и, поставив его рядом с оказавшейся никому не нужной бутылкой «красного крепленого», произнес:
  - Это все, что у нас есть. Надеюсь, вы меня не разыгрываете, голубчики.
  В ящике находилось девять бутылок чистой воды.
  - Какую предпочтете, господа?
  - Фильтрованную. Мы предпочтем фильтрованную.
  - Ха, недурный выбор, парень. Сколько, говоришь, вам нужно?
  - Полпинты, будьте любезны.
  Человек за стойкой нахмурился, после чего поднял взгляд на стоявших перед ним молодых людей и проговорил:
  - Две тысячи. Полпинты фильтрованной будет стоить вам, ребятушки, две тысячи.
  - Две тысячи?! Да это ведь грабеж средь бела дня! - возмутился тот, что повыше.
  - Брось, малый! Не ты ли мне только что песни пел о вашей платежеспособности?
  - Заплатить-то мы в состоянии, но с чего такие цены?
  - Они увеличили военный налог до семидесяти пяти процентов. К тому же, чистой воды становится все меньше. Вот цены и растут. Вам повезло, что вы зашли именно ко мне. Если бы этот бар не находился на отшибе, пришлось бы вам, голубчики, давиться долбаным вином.
  Ошеломленные гости помялись с несколько секунд у стойки, после чего дали согласие, и тот, что повыше, выложил перед барменом запрашиваемую сумму.
  Он налил им полпинты фильтрованной воды, и они направились в сторону стола, в самом дальнем углу бара, оказавшись, таким образом, прямо по соседству с казавшимся дремавшим бродягой.
  - Я так благодарен тебе. Никто и никогда не делал для меня ничего подобного.
  - Ладно тебе! Сегодня ведь день рождения моего сопливого братишки! Двадцать лет – серьезная дата. Вот и подарок полагается серьезный.
  Младший, с улыбкой на лице, все не сводил глаз с бокала с водой, стоявшего прямо перед ним.
  - Правду говорят, война грядет? - улыбка с его лица вмиг испарилась.
  - Не лгут, братец, не лгут. Как бы эта война не стала последней. И для нас, и для них.
  - Что, все так серьезно?
  - Боюсь, что да. Ресурсы ныне ценнее жизни человеческой. А вообще, чего удивляться? Всегда так было. Этим вещалам карманы бы набить потуже, а нас воевать посылают. Да вот только не наше это дело. Не наша война…
  В глазах Младшего промелькнула грустная нотка печали. Тихо-тихо, почти шепотом, он выдавил из себя эти два коротких слова:
  - И ты?
  - Что - я? - Старший не хотел отвечать на этот вопрос. Вообще, зря они об этом заговорили.
  - Тебя они тоже заберут?
  - Дурень, кто ж меня заберет-то? Я ведь даже в армии не служил! - вранье никогда не было сильной стороной Старшего.
  - Не хочу, чтобы они тебя забрали. Хрен им, мразям, с маслом, а не брат мой!
  - Тише ты! Не шуми. Не видишь, что ли, человек спит!
  Вполглаза глянули они на старика: спал он или нет - наверняка сказать было трудно.
  - Да не спит он. Просто прикрыл глаза.
  - Пусть и так, нам дела до этого нет,- он кашлянул, затем продолжил,- не желаешь сделать глоточек?
  - Я? Давай ты первый!
  - Ха, вот уж чудной! У кого сегодня праздник, спрашивается?
  Улыбка вновь заиграла на лице Младшего. Брату всегда удавалось легко его убедить. Порой он даже чувствовал себя бесхребетным, а иногда и ведомым, но все же старший брат был в его глазах так велик, что перечить ему казалось совсем неразумно.
  - Это действительно она? Вода прошлого?
  - Да, брат. Совсем как в детстве. Ну ка, сними пробу!
  Младший неуверенно поднес бокал к губам и после нескольких секунд раздумий таки сделал глоток.
  Печаль его глаз сменилась блеском, и полным восторга голосом он воскликнул:
- Боже, это прекрасно! Совсем как в детстве. Нет! Лучше, лучше, чем в детстве!
  Старший улыбнулся в ответ:
  - Я рад, что тебе нравится.
  - Можно я сделаю еще глоточек?
  - Разумеется! Что за вопрос! Это твоя вода, пей на здоровье.
  Он отпил еще немного.
  - Чудесен! Этот напиток поистине чудесен! И как у меня только язык поворачивался называть ту гадость, что нам поставляют по субботам, водой?
  Старший взял своего младшего брата за руку.
  - Ты можешь пообещать мне одну вещь?
  - Да хоть две! Все, что угодно!
  - Я прошу тебя, чтобы ни случилось, помни, что я тебя люблю. Я хочу, чтобы ты помнил, что я люблю тебя. И всегда любил. Что бы ни случилось. Хорошо?
  - Что ты такое говоришь? Ничего с тобой не случится. Адским милитарным псам не видать тебя в своих рядах! Я не позволю, ясно?
  - Упертость – мне всегда нравилось в тебе это качество. У тебя она очень светлая, добрая, если хочешь, упертость эта. Я просто хотел тебе сказать, что люблю тебя. Кажется, я все забывал тебе сказать. А вот теперь сказал. Помни об этом.
  Младший ответил на это глубоким молчанием. Он все крутил в руках бокал, не сводя с него взгляда, но больше и глотка не отпивал. Он прекрасно понимал, что от гнусной твари, полной гнили, именуемой войной, брату не скрыться. Если ты попал в сферу интересов милитарных псов, то ты обречен. За весь двадцать второй век еще никому не удалось избежать военной службы.
  Сильнее всего Младшего терзало осознание собственной неспособности помочь брату. Ведь на войну брали только лиц, достигших двадцатитрехлетнего возраста. Правительство называло это новой лояльной программой. К черту эти правила! К черту правительство! Если пес придет за его братом, то он пойдет за ним.
  Молчание затянулось. Однако братьям было ясно, что думают они примерно об одном и том же.
  - Я заплачу вам сотню за один глоток этой чудесной водицы. Умоляю вас, милейшие. Во рту моем не было ни капли чистой воды с тех пор, как они убили мою жену. Мою чудную, любимую женщину…
  Они обернулись. Перед ними стоял старик – тот самый, что еще пять минут тому назад мирно покоился за соседним столом.
  Младший кинул в сторону брата недвусмысленный взгляд: «что думаешь, мол».
  - Это твоя вода, брат. Поступай как считаешь нужным,- ответствовал Старший.
  Тот обратился к старику.
  - А как погибла ваша жена?
  - Эти ублюдки сбросили бомбу на наш дом. Прямо на наш дом, вы представляете? На ее месте должен был быть я.
  - Мне очень жаль.
  - Ничего-ничего. Скоро ведь снова начнут бабахать. Тогда-то и я отправлюсь к своей милой. Скрываться не стану.
  - Не страшно умирать-то?
  Старик склонился над Младшим:
  - Я уже мертв.
  - Ха, если вы мертвы, то зачем же вам вода? - вмешался Старший.
  Старик ухмыльнулся.
  - Жажда – девица коварная. В особенности, жажда жизни.
  - Но вы ведь мертвы!
  - Порой и мертвецам хочется пить.
  Он перевел дыхание.
  - Так нужна вам моя сотня или нет?
  Младший повернулся обратно к брату и промолвил:
  - Моя вода, говоришь?
  Тот кивнул.
  - Не нужна нам ваша сотня! Берите так. Бокал еще почти полный – я отпил совсем немного.
  - Сынок, но ведь в нем целых полпинты!
  - Я знаю.
  - И что, совсем не жалко?
  - Нисколечки. Пейте, товарищ, пейте. Да до дна! А как бомбить начнут, так вы вспомните этот вечер. И жене привет передавайте! Скоро мы все будем чистейшей водицей упиваться. Уверен, у них там с этим полный порядок!



Андрей Эйсмонт                «Плакала берёза»


Наступила долгожданная весна. Пригрело ласковое солнышко. Побежали звонкие ручьи.  Весело зачирикали воробьи. У всех окружающих на душе стало светлее и веселее. Ещё вчера суровые, грустные лица сегодня  осветились озорными улыбками. Звонко зазвучал заразительный смех ребятни, спешащей в школу. ..

  Ни один десяток лет стояла она перед самым крыльцом, вглядываясь в лица прохожих. Своих старых знакомых, её ровесников, с каждой новой весной встречала всё реже и реже. «Это у людей отсчет ведётся годами, а у нас деревьев – вёснами.  С  момента,  когда начинается долгожданное сокодвижение, вступает в силу и новый период жизни», - думала стройная, хотя и в годах, но ещё крепкая плакучая берёза. Многие, проходя мимо, гладили по белоснежному стволу, прощаясь…

  Иногда по прошествии лет возвращались, ведя за руку своих внуков и детей - таких озорных и забавных. Много чего видела она за свою столь продолжительную жизнь и весёлого, и горького…

  Берёзы обычно живут по сто – сто пятьдесят лет, но могут и больше. Каменная берёза, к примеру, как кедр, стоит до пятисот. Но она точно знала, что сегодня её приедут убирать…  Больше никогда не встретит она ни этого яркого солнышка, ни этих озорников на дорожке возле школы. Уже никогда не заглянет своими ветками  в окна классов… А сколько видела и слышала за всю свою жизнь того, чего другим было не суждено…

  Вечером на крыльце новый директор школы, довольно заносчивая, слишком уверенная в себе блондинка, ставила задачу завхозу: « Валентина Петровна! Я Вас предупреждаю. Завтра часам к десяти приедет бригада по нашей заявке облагораживать территорию. Будут убирать все деревья, которые мы ранее обсудили. Самое главное для вас - это полный контроль над соблюдением правил безопасности со стороны детей. Подготовьте киперную ленту и колышки для ограждения места работ. И ещё. Я вас убедительно прошу спилить, наконец, эту берёзу! Мало ли что вам она нравится, и на первый  взгляд – крепкое дерево! Спилить  и всё! Споры на эту тему прекращаем!». Вот так неожиданно и решилась её дальнейшая судьба…

  Ночь была светлой и звёздной, но пролетела так быстро, будто её и не было. Вспомнилось… Как тёплым майским деньком далёкого сорок первого года её и остальные саженцы молоденьких деревьев высаживали нежные руки ребятишек - будущих  выпускников школы в тёплую, пахнущую весной землю. Как они мечтали что пройдут годы и снова встретятся  вместе, здесь, возле своей любимой школы жарким солнечным деньком,  сядут на скамейку в тени высаженных ими деревьев и расскажут о своих успехах. Только не все вернулись …

  Вспомнилась шершавая рука калеки - солдата, чудом уцелевшего на поле брани, доставленного сюда в эвакогоспиталь. Как его губы, пропахшие терпким запахом махры, целовали первый её зелёный листочек…Как слёзы капали из глаз на пьяную от весны землю… Много чего вспомнилось…



  « С чего начнем?  А почему именно с берёзы?  Давайте вначале тополя на спортплощадке вдоль забора. Там вроде как удобней! А в конце уже берёзу! Ну, если директор настаивает,  тогда конечно!» - долетали слова мужчины средних лет.
«Коля! Кран поставь вдоль тротуара! Семён, вышку подгоните со стороны  школы! Петровича ждать не будем! Что мы первый раз.? А то без меня не начинать! Ну - всё погнали!»

  Закипела работа. Машины на местах. Вышка подняла к самой макушке дерева двух человек с твёрдыми мускулистыми руками. Вот уже зацеплена большая и крепкая ветка к стропам автомобильного крана. С надрывом, пронзительно взревела бензопила, и  умело срезанная  часть дерева оторвалась от ствола…



  «Прекратить! Я сказал прекратить! Юра, подойди ко мне! Ты слышал, я тебя предупреждал, что без меня ничего не начинать?  Я понимаю, что ты мой зам! Потерпи – уйду на пенсию, вот тогда и командуй! Ведь предупредил тебя и даже уточнил. Переспросил специально: « Понял или нет?  И что ты ответил? - Петрович был зол не на шутку! Искры так и сыпались из глаз!
«Технику и людей вон к тем гнилым тополям…
«Так, Василий Петрович! Может березу, допилим – раз уже начали?…
«Я что- то не понял? Глухих и бестолковых  до сих пор у меня в бригаде не было. Откуда сейчас вдруг появились? Технику перегнать! Берёзу пилить не будем!…


  « Это почему не будем?... Ещё как будем!... Я здесь директор школы!... Будет так, как я решу! Каждый бригадир тут распоряжаться будет! Да кто вы такой! Что это ваша личная берёза? Вот у себя дома командуйте, а не здесь», - зазвенела своим пронзительным голосом, как острая коса, выскочившая из школы директриса.
  Но есть такая старинная пословица : «Нашла коса на камень».
Василий Петрович этим « камнем» и оказался. Он медленно приблизился к директрисе, отчего та испугалась и сделала шаг назад. Вмиг вся спесь улетучилась. В глаза закралась маленькая искорка страха.

  « Вот вы спросили про берёзу, моя ли она? А вам отвечу – конечно, моя! Вы здесь ещё и года не работаете, а могли бы историю этой школы изучить досконально, до каждого гвоздика.

  Эту березу сажали мои родители –бывшие ученики школы весной 1941 года. А в июне все пацаны ушли на фронт, в том числе мой отец. Вы знаете, сколько их потом вернулось домой? А я знаю! Была посажена целая аллея берёзок у школы! Где теперь она? Вот одна и осталась эта берёза!
  Оглянитесь назад! Вы видите справа  мемориальную доску? В этом здании в период Великой Отечественной войны находился эвакуационный госпиталь. В нём всю войну нянечкой проработала моя мама. Сколько слёз пролила она здесь, глядя на эту берёзку! Сколько солдатских рук обнимали это деревце, вспоминая свой родной дом!

  Когда - то давно отец с матерью привели меня в первый класс, познакомили с ней, и все рассказали, а за мной об этой истории узнала моя дочь. Теперь здесь учится моя внучка. Так что я могу уверенно сказать, что эта берёза – наша! Моей семьи и не только!

  Ниже висит еще одна мемориальная доска.  На ней фотография моего друга Кольки,  с  которым до десятого класса сидели за одной партой. Погиб в Афганистане. Вот и для него она родная!

  А если у кого рука не дрогнет коснуться её бензопилой…,хочу заглянуть ему в глаза, чтобы узнать, есть у человека совесть или нет! Потому и говорю –« Не дам спилить Святую память !»

  Он и сам не заметил, когда по щекам вдруг потекли слёзы. Окружавшие его стояли молчаливо- престыженные, виноватые в содеянном. Директриса, покрасневшая и какая-то потерянная, извинилась и ,повернувшись, зашла в школу.

  Чуть не сбив её с ног, на улицу выпорхнуло маленькое сероглазое чудо с косичками.
  «Здравствуй, дед!» - Оно запрыгнуло ему на руки: « Ты это чего плачешь? Кто тебя обидел?» И, осмотревшись по сторонам добавило : « Дед, а кто это нашу берёзку поранил? Ей теперь, наверно, больно?»…


Этот  детский  наивный  вопрос заставил на мгновение всё вокруг замереть и стихнуть. От того стало отчётливо слышно, как откуда то сверху, с кроны дерева, полетели вниз капли, звонко шлёпая об асфальт. Девчушка, соскочив на землю, подставила свои маленькие ладошки. « Деда, ей обидно и больно поэтому она плачет?»…

  « Да нет, это у неё началось  сокодвижение, а это говорит о том, что  жива и ещё долго будет жить!»…


Ближе к Празднику Победы возле дерева появилась маленькая мраморная табличка:
« Берёза белая, плакучая ( B;tula p;ndula)
Посажена  весной 1941 года выпускниками, ушедшими на фронт.
Символ памяти школы всем погибшим при защите нашей Родины»



@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

6. Р У Б Р И К А      «СТИХИ  О  ВОЙНЕ»

@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@



Андрей Эйсмонт      «Сорок первый»


Сорок первый. Ноябрь. Стоят холода.
И всё ближе и ближе морозы.
Из  Москвы, от войны в тыл идут поезда,
а вокруг только горе и слёзы. 

Эшелоны  на фронт...Чуть  распахнута дверь.
Смех мальчишек задорный  и звонкий.
а по сводкам всё больше и больше потерь
и всё чаще  в руках похоронки.

Сколько их пацанов, там поляжет в полях
Сколько слёз материнских прольётся.
А кого- то обнимет сырая земля,
(Чуть прикроет и он -  не вернётся)

Припорошенный снегом родной городок.
Разгрузились в машины, в подводы.
Горе сблизило всех. Каждый, как только мог
всё отдал для постройки завода.

В старом храме, где сломлен над куполом крест,
а внутри пропиталась великая святость,
закрепили надёжно сверкающий пресс
и над ним распростёрлась святая крылатость.

И  крестились тайком, (а порой на глазах )
и просили защиты, прощенья.
Не одна здесь упала на землю слеза.
Не одно было здесь воскресенье.

(Похоронка. За ней вдруг приходит письмо:
«Здравствуй мама! Лежу в лазарете
Чуть задело меня, как-то так повезло
и в окошко мне  солнышко светит!»)

Богородицы светлой волнующий лик
распростёрся и люди забыли про беды,
и трудились всем миром в тот яростный миг,
и ковали горнило Великой Победы!

В старом храме, где сломлен над куполом крест,
а внутри прописалась великая святость...
(Сколько их позабытых, заброшенных мест
потерявших однажды былую крылатость.)



Нина Павлюк          «Девушка-снайпер»


Посвящается Анне Петровне Козак из г. Сочи.

В 19 лет любовь приходит
В 19 лет всегда весна.
Аня Козак это время помнит.
В 19 Аня на войну пошла.

Все поднялись на защиту
Городов, заводов, деревень.
добровольно шли и по призыву.
Все мы знаем этот страшный день.

Девушка-снайпер, трудно понять:
Ей бы детишек надо рожать.
Только война ее не спросила.
И убивать ее научила.

Дали винтовку, сапоги, шинель.
Косу отрезали - боец ты теперь.
Красивая девушка и детский взгляд.
Теперь Красной Армии ты солдат.

Она же девчонка, ей важен прикид,
А тут гимнастерка до полу висит.
В сапог три ноги свободно войдет
И Аню под шапкой никто не найдет.

Трудно ей первого было убить.
Стрелять в человека, жизни лишить?
Убить не смогла, оставила жить...
От злости ревела: он же фашист!

Но, главное, в этой девчонке другое.
Не просто стреляет, а в лоб и нет боле.
Она впереди всей бригады подчас.
Часами сидит, чтобы выстрелить раз.

Аня фашистов уничтожала.
А бойцов она этим спасала
Девушек-снайперов было за сто.
Осталось в живых - почти никого.

Любая помощь в бригаде нужна.
Раненых тащит она из огня.
Жизнью своею рискует всегда.
В плен попадет - участь Ани ясна.

Годы войны, горя и слез:
Девушек сколько лежат у берез.
Ушли молодыми, не долюбив,
Жизни отдали за нас, за живых.

На груди у Ани медали, ордена.
В Австрии узнала: закончилась война.
Вальс победный в Вене прокружила.
Красотой своей всех мужчин сразила.

И сегодня в этот светлый день:
"Аня Козак, ордена надень!"
Пусть все знают, что не зря
На войне ты снайпером была.

Становится мало героев войны.
Уходят вдаль они навечно,
Их подвиг во имя нашей страны
Останется в нашей памяти вечно.
 


Владимир Виноградов 3   «Бессмертный полк - река памяти»


Дрожит Европа опять от страха
Бессмертный полк возник из праха.
Бойтесь предатели и подлецы,
Опять в атаку идут бойцы.

Сверкают на Солнце ордена и погоны
На фото лики бойцов это наши иконы.
Наши богини-берегини из медсанбата
Для них каждый раненый был дороже брата.

Красавицы лётчицы – фурии войны
В небе, словно опять штурмовые Илы.
Все погибшие как будто вновь встали,
А впереди товарищ Сталин.

Ночь. В небе огни победного салюта
Осветили город, как святой ореол
Герб России гордый двуглавый орёл.
Как тело Христа на храмах кресты
И, вечный вопрос: «Что сделал для Победы ты?».

И, вот уже правнуки плечом к плечу
Печатают твёрдо по брусчатке строевой шаг
Будет связь поколений и России не страшен любой враг.
И суворовцы современные юнкера
Грянут дружно. Ура! Ура! Ура!

 06 мая 2016 г.




         
@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@

7. Р У Б Р И К А   «СТРАНИЧКА ПАМЯТИ»

@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@@



Материал для СТРАНИЦЫ ПАМЯТИ подготовила ВЕДУЩАЯ СТРАНИЦЫ - ДИНА ИВАНОВА 2

ДИНА! ОГРОМНОЕ СПАСИБО ЗА ВАШ ТРУД И ТЕПЛО ВАШЕЙ ДУШИ!!! 



Святая Память…..
Великий день – ДЕНЬ ПОБЕДЫ…
Таков камертон нашего журнала сегодня.
 
Стар и млад, семьями и в одиночку в эти дни все пойдут к монументам, к родным могилам.
 
Встретила такие строчки:
«Я вспомнил музыку победы, а музыку войны забыл …».
Сегодня мы вспомним всё…
И музыку Победы, и музыку войны….
 
Спасибо нашим авторам, которые чутко и с благодарностью
вспоминают своих отцов, дедов, братьев, сестёр.
Всех, кто  приближал День победы….. «как могли».
Листаем дорогие страницы, читаем…
---
        Дети войны - http://proza.ru/avtor/shpak1
Воспоминания детей войны - http://proza.ru/2010/03/11/1306 (выдержки)
…. Именно их воспоминания по эмоциональной силе и непосредственности восприятия дают наиболее полное представление о тяготах войны…
… Ушли в прошлое,  стали забываться  страдания  и  муки  всего народа.  Покидают  нас  последние  участники  страшных сражений,  уходят и те,  кто не доедал в тылу,  отправляя в  действующую армию  каждую  горсточку зерна,  каждую  толику  своей продукции.  Остаёмся пока  только мы,  сыновья и  дочери фронтовиков, тружеников  тыла,  которые наравне со взрослыми  юными  руками старались  «Всё для фронта!»,  «Всё для  Победы!» – «Дети  войны».  Но  и нас  уже   безжалостно косит  «седая в белом саване»,  не делая никаких скидок на  прошедшее мимо нас отрочество, на пережитое   лихолетье. Впечатления о беспощадности и бессмысленности войны…
… И  пусть не все  мемуары    достаточно  художественны,  но  только из них можно будет узнать, насколько высокую цену  заплатили  каждая  семья, каждый народ – наша  Родина  за  Победу.  За  Победу в самой кровопролитной  войне  человечества…..
---
       Игорь Лебедев - http://proza.ru/avtor/lii2008
Создатель бесценных Альманахов.
Знакомимся –
Альманах Победы - http://www.proza.ru/2010/05/08/518 (выдержки )
… Стирается память, утихает боль. Но мы – живы, и это – главное! Несколько лет назад мы создали и продолжаем выпуски Альманаха для того, чтобы нынешние и будущие поколения знали правду о той войне, о том, какой ценой и какой болью досталась нашему народу Великая Победа!
С великим праздником, друзья! С Днем Победы! ….

..Своеобразным лейтмотивом  Альманаха, можно принять   эти строки с его страницы..

Была ли б жизнь за полем брани,
пролился б нынче ливень на
брусчатку, реющее знамя...
как слёз внучатая вина?
Арина Грачева.
 
Мы в неоплатном долгу перед теми, кто наступил на горло фашизму
и подарил нам ПОБЕДУ.
Будем помнить
---
       Юрий Михайлов - http://www.proza.ru/avtor/umikhaylov
Интересный, популярный автор сайта.
Писатель, журналист, работал в газетах и журналах, автор художественных и документальных книг.
Читаем:
Наша Победа. Мы - её дети.  - http://proza.ru/2018/10/05/1359 (выдержки)
… есть святые даты, которые сближают нас, проверяют нашу дружбу на прочность…
… "праздник со слезами на глазах". Почему слёзы? Потому что радость победы, потому что память о миллионах погибших солдат и офицеров, о жителях оккупированных территорий, истязаемых фашистами, о тружениках тыла, умиравших от голода, холода и непосильного труда, о замученных узниках лагерей смерти - чудовищной машины уничтожения человечества. Мне, как и всем мальчишкам и девочкам, родившимся в год Великой Победы, знакомы эти истины, они для нас кровные, заполнившие всё наше жизненное пространство……
… Продолжаю публиковать небольшие новеллы о событиях и людях, родившихся в год нашей Победы. Скоро исполняется 75 лет незабываемому майскому празднику. Всем желаю здоровья и хорошей памяти о времени, когда наши родители были так красивы своей молодостью...
Да.
Главное – хорошая память…
---
Вслушиваемся в слова ПОЭТА…
Ольга Берггольц.  «Встреча с Победой»
Ты   прекраснее,  чем   нам 
     мечталось,—
свет безмерный,
               слава,
                сила сил.
  Ты — как день, когда Земля рождалась,
вся в заре, в сверкании светил.
 --
Встречаем День Победы с открытой душой и биением сердца…
Помним.
Наша память – СВЯТА.


                ***************



Дорогие читатели! Большое спасибо за прочтение нашего Журнала «К А Л Е Й Д О С К О П».
Будем рады, если вы захотите поделиться своими впечатлениями.
Даже, если эти впечатления не самые восторженные.
С пожеланием счастья!

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ ЖУРНАЛА  «К А Л Е Й Д О С К О П»:

ДИНА  ИВАНОВА 2
ЕВГЕНИЯ  СЕРЕНКО
Ф О М А    ПОРТКОВ
ЛЮБОВЬ КИРСАНОВА


P.S. ДОРОГИЕ  ЧИТАТЕЛИ!  НАПОМИНАЕМ  ЕЩЁ  РАЗ:

ЕСЛИ  НАШ  ЖУРНАЛ ВАМ ПОНРАВИТСЯ, НАЖМИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ЗЕЛЁНУЮ КНОПКУ  "ПОНРАВИЛОСЬ"!!!