День Победы

новелла

На работу его не брали: известное дело – какой с ПэТэУшника работник.
Он озлился на чиновников, отказавших в работе; на родителей, поговаривающих, что не намерены дольше содержать великовозрастного бездельника; на мир, процветающий без него; на жизнь, что становилась от всего этого вроде бы как бессмысленной.

Ночевал он дома, но старался проснуться пораньше, чтобы исчезнуть с родительских глаз, избежать унизительных упрёков, на которые легко было возразить, но не очень хотелось. До калитки его провожал преданнейший пёс, которому он обещал с первой же получки купить кило варёной колбасы и скормить враз, если ему, псу, такая порция окажется под силу. За калиткой его встречало светлое утро и ясное солнце. Утро наполняло его приятным ощущением физического здоровья и вызывало хороший аппетит, который, кстати, был у него постоянным.

Недавно им «скверным» (убивающим время в сквере, служившем чем-то вроде подростковой биржи труда) парням «Фантомас» (местный криминальный авторитет) предложил работу – перегружать камышовые маты с речных барж в железнодорожные вагоны. Работа была не столько тяжёлой, сколько нудной, но осознание того, что за неё хоть сколько-нибудь заплатят подбадривало. По окончании работы бригадир выставил по бутылке гомулы «на нос», и она тут же была выпита им почти что на голодный желудок.
Он опьянел враз и пошёл прочь, бормоча себе под нос, что-то бессвязное. Что – разобрать было трудно: ветер, повевающий в спину, подхватывал и относил слова, и парень шёл неровно, вдогонку за бессвязным своим бормотанием, спотыкаясь и почти припадая к земле.

Спал он в эту ночь, сложив буйну голову на колени любимой девушки, в подъезде её дома. Она спала тут же, держа его голову руками словно арбуз, который проверяют на спелость. Спали они беспокойно, часто просыпались, невидяще взглядывали друг на друга и снова проваливались в сон, крепкий как молодое вино.

На рассвете она ему сказала:
-Знаешь, какой ты пришёл вчера…
-Я грубил тебе?
-Не ласкал во всяком случае…
-От ласк могут быть дети. А зачем они сейчас? Мне работу найти надо. Тебе – школу кончить.
Он погладил её по-отечески, по-братски поцеловал в щеку и сказал, что придёт вечером.

Вечером он не пришёл, а ещё через день она узнала, что его посадили. Сел он по глупости, «за компанию» с какими-то аферистами.

Дали ему два года.

 Вернулся он заметно повзрослевшим, стал неулыбчивым и немногословным. Она обрадовалась встрече, а он вёл себя так, будто они и не разлучались. Спросил только:
-У тебя был кто?..
-Да нет, вроде…
-Как это – «вроде»? Если был, так скажи.
-Да не было у меня никого. Пристал тоже…

В зоне он работал, как проклятый.
У него оказались деньги и вечер они провели в ресторане. Они пили и ели, танцевали и веселились, и снова пили и ели. И смеялись. И ехали в такси до самого её дома.
В подъезде их встретил разъярённый её отец и заявил ему:
-Ещё раз тебя здесь увижу – ноги переломаю.
Он знал её отца и потому сказал:
-Насчёт меня – ладно. Её не трожь…
-Ты мне угрожаешь?!
-Прошу.
Отец её не тронул. Предупредил:
-Будешь валандаться с этим… пеняй на себя: уголовника нам не хватало… – непередаваемо дикий мат подвёл черту под сказанным, и довольный успешным, по его мнению, началом воспитательного процесса, отец взялся за проверку ученических тетрадей.

Она сказала об этом ему.
-Что он от меня хочет?
-От тебя?.. Да он тебя не хочет.
-А ты меня хочешь? – то ли не подозревая заключённого в вопросе вульгарного подвоха, то ли подразумевая его, спросил он.
Она не ответила.
-Мы поженимся.
Так он сказал вдруг.
-А жить где будем?
-Купим квартиру.
-А деньги?

Он думал…

Праздники, что разливанным половодьем полнили городские улицы, кровавили обилием знамён шумные потоки демонстрантов, сиренево пенили их майским цветением, стали теперь скромны и малолюдны. Похоже, шло к тому, что скоро они отомрут, исчезнут из благодарной памяти потомков, как нечто, ставшее чуждым смутному времени, с растоптанными идеалами, потерянной верой, обманутыми надеждами.

Однако праздник был.

Горстка ветеранов войны и закоренелых коммунистов, потоптавшись у памятника вождю мирового пролетариата на центральной площади, нерешительно двинулась к могиле неизвестного солдата. Они шли и пели вполголоса, словно стыдясь своих песен, и того, что самые сокровенные их мысли и чувства, и чаяния, с которыми они сгорали на пепел в адской топке минувшей войны, обернулись теперь такой печальной бессмыслицей.

Он выбрал «жертву» сразу: среди всех «иконостасов», украшавших кителя победителей этот был «патриаршим». Грудь ветерана украшала Золотая Звезда Героя, два «лысых», две «звёздочки», словом, весь его бряцающий и позвякивающий «товар» тянул не на одну тысячу «зелёных».

Дальше всё было просто.

Он пришёл к ветерану. Представился корреспондентом. Когда гостеприимный, доверчивый, ничего не подозревающий воин, приятно удивившись его незрелому журналистскому возрасту, впустил его в дом, и оставив на спинке стула китель с наградами, пошёл на кухню готовить чай, он сгрёб китель… впихнул в пакет…

Она обрадовалась, когда он показал ей доллары. Много долларов. Она завизжала и захлопала в ладоши. И пошла надевать свой лучший – и единственный – наряд.

А он присел прямо на землю, как там, в зоне, привалясь отяжелевшей спиною к шершавой стенке её дома и подобрав под себя ноги, чтобы унять в них дрожь. Он подумал о том, что может быть у него будет свой дом, и будет благополучие в этом доме. Может быть… Но в душе его отныне не будет ни радости, ни покоя.

И он уронил голову и прикрыл её руками…