Апельсины в оккупации. Часть 2

(В память о деде и всех пострадавших от военной агрессии нацистской Германии)

Часть 2.  Детдом

Анна и Зинаида пересматривали фотокарточки Анатолия, когда Виктор вошел на кухню и положил перед ними буханку хлеба, пакет макарон и небольшую коробочку сахара. Они молча подняли на него глаза, не смея произнести ни слова.

- Вот, - деловито сказал он, вытирая рукавом лоб, - потом еще что-нибудь раздобуду.

Сестры переглянулись и собрали разбросанные на столе фотокарточки.

- Витенька, - Анка поднялась и, остановившись напротив брата, положила руки ему на плечи, - мы с Зиной посоветовались и решили, что тебе лучше будет пока пожить в детдоме… так будет лучше, там двухразовое питание...
- Что? - перебил ее Виктор, - Вы что, серьезно?

Виктор вдруг почувствовал себя преданным. Обведя сестер глазами и не обращая внимания на увещевания Анки и доводы Зинаиды, он достал из кармана ножик и отрезал четверть от принесенной только что буханки хлеба. Спрятав хлеб под пальто, он положил на стол ключи и бросился вон из квартиры, прежде чем сестры успели опомниться и остановить его. Слезы обиды и злости душили его. Как они могли? Предательницы! После того как он продал батькины часы… Он сжал руку в пустом кармане - пальцы его еще помнили узорную резьбу на круглой рамке. Он ненавидел эту пустоту в кармане - она была так созвучна с образовавшейся пустотой в его сердце. Если он не нужен сестрам, то теперь у него только одна дорога… Виктор решил, что пришла пора самостоятельных решений.   

Остановившись у того самого овощного магазина, где он с ребятами когда-то воровал апельсины, Виктор горько усмехнулся собственным воспоминаниям и, низко опустив голову, быстро перебежал на другую сторону улицы. Мимо проехал трамвай. Он с ненавистью посмотрел на виднеющиеся в окнах немецкие униформы. Надо заметить, что для немецких оккупантов проезд в городском транспорте был бесплатным, тогда как с местных жителей взималась  высокая плата за билет.

Добравшись до руин здания бывшего “Детского мира” на Прорезной, Виктор быстро нырнул под оголенные остовы и, пробравшись на задний двор, спустился в подвал уцелевшего рядом дома. Там Петька-Кукуруза со своей гвардией разрабатывал отчаянный план похищения у немцев сухарей и консервов.

- Я ушел из дома… Меня сестры в детдом хотели отдать, - сказал Виктор, вытаскивая из кармана четвертушку черного хлеба и аккуратно нарезая тонкие ломтики, чтобы всем хватило.
- Там, говорят, кормят два раза в день, - картаво проговорил низкорослый парнишка, утирая нос грязным рукавом телогрейки, которая ему была явно велика, и не сводя голодных глаз с нарезанных ломтиков хлеба.
- Ну и иди! - обиженно проворчал Петька-Кукуруза, бросив недовольный взгляд на парнишку в телогрейке и  затягивая шнурок на драном ботинке, - обойдемся без тебя!
- Дурак ты! Эта мелюзга до весны не доживет! - резко бросил Виктор, указав рукой на жмущихся в углу ребятишек.

Лица их были бледными, запавшие щеки выдавали многодневный голод, одетые во что попало, они прижимались друг к другу от холода и бросали жадные взгляды на нарезанный Виктором хлеб. И если решение сестер по отношению к собственной судьбе для Виктора было предательством, то для этих малышей в детдоме он видел спасение.

Подойдя к Виктору вплотную, Петька-Кукуруза сузил глаза и схватил приятеля за воротник. Возвышаясь над беспризорником на целую голову, Виктор молча смотрел на него, нахмурив брови. Он уже все это проходил, он знал, что Петька не посмеет его ударить. Выдержав его взгляд, Кукуруза отпустил бывшего товарища и грубо сплюнул на пол.

- Ты здесь свои порядки не устанавливай! - Петька схватил оставленный Виктором перочинный ножик и воткнул в один из нарезанных кусков хлеба, - сам сидишь за пазухой у сестер! Не нужны нам твои подачки, знаем мы, откуда Анка хлеб вам достает!
- Анку не трожь! - руки Виктора сжались в кулаки.

Его дружба с Кукурузой висела на волоске. И пускай сестры его предали, а Петька, несмотря на свой взбалмошный характер, был старым и надежным товарищем, но даже ему Виктор не мог позволить оскорблять сестер. Петька был опытным беспризорником и хорошо умел чувствовать ситуацию. Он сунул руки в карманы и молча отвернулся.

- Этот хлеб я выменял на батины часы, и не для тебя его принес, а для них вот! - сказал Виктор, немного успокоившись, и кивнул в сторону ребятишек, - а порядки я ваши знаю, нечего меня учить! Только это тебе не апельсины воровать, немцы вас всех перевешают…

С этими словами Виктор забрал свой перочинный ножик и, сунув его в карман, быстро направился к выходу. Петька ничего не ответил. Глубоко в душе он понимал, что Виктор прав, и он, Петька, не имел права брать на себя ответственность за жизнь примкнувших к нему детей. Он не мог дать им тепло и любовь, хлеб и кров, не мог о них позаботиться, хотя бы потому, что ему самому нужна была забота. На тот момент этому опытному беспризорнику было без малого четырнадцать. Привыкший быть отверженным и непринятым обществом, он не мог принять мысль о том, что кто-то будет о нем заботиться. Мысль о том, что он вообще кому-то в этом мире нужен, не укладывалась в его голове. И, по натуре своей бунтовщик, Петька отвергал саму идею о том, чтобы пойти в детдом. Обернувшись на окруживших его детей, он снова сплюнул на пол.

- Ну, чего ждете, налетайте! - Петька развел руками, указывая на нарезанные Виктором ломтики хлеба.

Отойдя в к двери, он сунул руки в карманы и молча наблюдал, как его маленькая гвардия поглощает это нехитрое лакомство. Сам он к хлебу не прикоснулся. Странное чувство недовольства собой впервые прокралось ему в душу. Дождавшись, когда последний кусок хлеба исчезнет за голодными щеками, Петька-Кукуруза приподнял шапку и обвел глазами темный подвал.

- А теперь все свободны! - неожиданно крикнул он.
- Кукуруза, ты чего? - удивился один из его близких товарищей, с которым они когда-то начинали вместе бродяжничать.
- Убирайтесь все! - снова рявкнул Петька, - слышите, все проваливайте!

Выбравшись из руин “Детского мира”, Виктор осторожно оглянулся по сторонам и быстро зашагал вдоль пустынной улицы. Он не знал, куда ему идти. Куда могли привести его ноги здесь, на оккупированной земле? Он был зол и растерян. Путь домой был отрезан, к Кукурузе он тоже уже не пойдет. Что же ему теперь делать? Оставалось только идти. Идти, пока ноги сами не остановятся. Может быть, он упадет где-нибудь и уснет. А когда проснется, весь этот кошмар исчезнет. Он снова будет дома - вот отец вытаскивает из кармана свои часы и говорит, что пора обедать, мать возится на кухне в своей юбке, пропахшей молоком и выпечкой, в доме тепло, от печки идет жар… Виктор поежился - холодный воздух заполз к нему под воротник, ветер обморозил лицо. Где-то там, за темными окнами холодных полуразрушенных домов за ним наблюдали глаза ставших невидимыми жителей города - в страхе, в волнении вглядывались они в каждого редкого прохожего, прислушивались к каждому звуку, доносящемуся с улицы. Виктор подумал о том, как хорошо было бы прорваться за  завесу оккупации и присоединиться к своим войскам, вернуться сюда и освободить ставший ему родным город. Чтобы пустота этих улиц больше не пробирала морозом по коже, а голодные глаза детей в подвалах не смотрели на него с жадной надеждой. Чтобы сестры не унижались, не продавались и не обменивали свои последние платья на муку, чтобы перестали притворяться, что они не голодны, отдавая ему последний кусок хлеба. Именно в тот день в голове у Виктора впервые зародилась мысль о побеге из города. Пройдет еще полгода, прежде чем он сумеет осуществить эту затею.

Подходя к своей улице (он и не заметил, как ноги сами привели его к дому сестер), Виктор вдруг услышал до боли знакомый шум. Это были крики немецких солдат, женский плач и мерзкие ругательства на родном языке. Виктор сразу догадался, что происходит. “Выдал, гад!” - подумал он про себя, с силой сжав кулаки. Притаившись за углом, он напряженно наблюдал за арестованными. Это была единственная уцелевшая в их квартале еврейская семья. Когда в первые дни оккупации немцы вывесили объявление о беспрекословной явке всех евреев города, киевляне еще не знали о том, что ждет их соотечественников в Бабьем Яру. Более ста пятидесяти тысяч человек, - евреев, военнопленных и непокорной интеллигенции, - были массово расстреляны в этом урочище в северо-западной части Киева. И боль этих безвинно погибших душ, кажется, до сих пор незримо витает над толстым слоем укрывшего их чернозема.

Вытащив из кармана перочинный ножик, Виктор притаился в своем укрытии. Он еще не знал, что будет делать, но ненависть к оккупантам, а еще больше - к коллаборационисту, выдавшему семью, которую они укрывали всей улицей, горячим комком подобралась к сердцу. Рука его стала влажной от пота, и, покрепче сжав ножик, он прижался спиной к холодной стене. Сердце его гулко билось в груди, по спине потекли две капли пота. Со всем отчаянием юношеского максимализма он готов был броситься на врагов в открытую. И только природная способность к анализированию ситуации удержала его тогда от безумного поступка.

Внимательно  наблюдая за движениями немецких военных, укрываясь за грудами обломков, он неслышно прокрался к подъезду здания, куда вывели арестованных. Еще несколько минут, и их уведут. Тогда он ничем не сможет им помочь. Если действовать, то только сейчас. Виктор напрягся, выжидая подходящего момента. Оказавшись вблизи, он быстро оценил ситуацию. Связанные по рукам взрослые стояли вплотную перед самым дулом немецкого автомата. Единственным, кого Виктор мог спасти со сравнительно высоким шансом на успех, был стоявший чуть в стороне мальчик. В считанные секунды Виктор проложил в голове несколько маршрутов побега в зависимости от того, как сложится ситуация. В этот момент стоявший рядом с мальчиком немец повернулся в сторону двери, похоже, ожидая еще кого-то. Другие двое по-прежнему держали под прицелом взрослых. Нужно было действовать! Если не сейчас, то никогда! Отбросив мысли в сторону, полагаясь только на свою реакцию, Виктор выскочил из своего укрытия и, схватив мальчика за воротник, быстро потянул его за собой.

- Стой! - послышался вслед крик предателя, пришедшего с немцами, - держите их!

Раздались выстрелы, топот ног за спиной. Виктор обернулся только раз и бросил ножик в преследовавшего их соотечественника. Куда попал ножик, Виктор не знал, не было времени над этим задумываться. После этого был бесконечный лабиринт улиц, переулков, лестниц и чердаков, по которым он тащил перепуганного мальчика,  пока не убедился, что погони больше нет. Хорошо знакомый со всеми тайными ходами беспризорников, Виктор знал, что при достаточной скорости преследователям никогда их не поймать. Мысль о том, что он рискует собственной жизнью, ни разу не посетила его, возможно, потому, что вся эта “операция” не была заранее продуманным планом, а скорее неожиданным, безумным порывом сердца.

Задыхаясь от бега, Виктор схватил спасенного ребенка за шиворот и ввалился через разбитое окно пустого здания. Прижавшись к стене, он некоторое время прислушивался к звукам снаружи. Наконец, убедившись в том, что они в безопасности, он снял шапку и опустился на пол. Он знал, что родителям этого мальчика не выжить, и перед глазами его встал мимолетно пойманный во время его отчаянного броска взгляд матери спасенного ребенка. Этот взгляд, - в нем смешались боль, надежда и благодарность, - Виктор пронесет с собой через всю жизнь.

- Тебя как зовут? - спросил он, наконец, повернувшись к мальчику.
- Венька, - тихо ответил пацаненок.
- Цел?
- Да, - мальчик кивнул, быстро ощупав конечности, и вдруг подвинулся поближе к своему юному спасителю, - у тебя кровь на рукаве!
- Задели, гады… - Виктор осторожно сунул руку под рукав.

Во время побега он даже не заметил, что пролетевшая мимо пуля ранила его в левую руку. Теперь же боль неожиданно охватила всю левую часть его тела. Пуля прошла насквозь, и место ранения сильно кровоточило, отчего рукав его пальто весь пропитался кровью. От неожиданно спавшего напряжения и усиливающейся боли в руке, тело его начало знобить. Виктор почувствовал тяжесть в голове. “Ничего, - подумал он про себя, - от царапины на руке еще никто не умирал… Нужно только немного отдохнуть…” Придерживаясь здоровой рукой за обломки табурета, он сполз на пол и, опустив голову на деревянные половицы, закрыл глаза.

Когда Виктор очнулся, вокруг было темно, только желтые блики керосиновой лампы беспечно танцевали на стенах, как будто не было ни войны, ни оккупации - все им было безразлично, этим стремящимся вдаль сквозь века фотонам. Виктор лежал на узкой кровати в длинной, как коридор, комнате, заставленной по обе стороны такими же кроватями. На этих кроватях под тонкими одеялами проступали очертания спящих детей.  Из другого конца комнаты до его слуха доносились звуки шагов. Где-то там находился и источник этого слабого света, прыгающего по стенам равномерно в такт шагов. И, казалось, прошла целая вечность с момента, когда Виктор услышал звуки шагов, а таинственный пришелец все никак не приближался, как будто это был какой-то бесконечный коридор. Все еще не задаваясь вопросом о своем местонахождение, Виктор попробовал приподняться, но острая боль пронзила руку. Стиснув зубы от боли, он упал на жесткую постель. В этот момент он вспомнил все - побег и ранение,  пустынный дом и мальчика Веньку. Где он? Что с ним? И что это за место? Потянувшись правой рукой к своей ране, Виктор нащупал бинты. Кто-то заботливо перевязал ему рану, но кто?

Из темноты проступили очертания женской фигуры, слабо освещенной керосиновой лампой, которую она держала в руке. Поставив лампу на табурет, она склонилась над Виктором, приложив ладонь к его лбу.

- Проснулся? - заговорила она низким грудным голосом, - ну вот и хорошо…
- Где я? - недоверчиво спросил парень, внимательно вглядываясь в ее узкое лицо.
- В детдоме, - ответила женщина, проверяя перевязку на его руке.
- А Венька, мальчишка?.. Что с ним?..
- Здесь твой Венька, - женщина говорила ровным размеренным голосом, навевающим на Виктора сон, - потом ему спасибо скажешь, это он тебя спас…
- Спас… - пробормотал Виктор, снова погружаясь в сон.

Так наш герой оказался в детдоме. Там было не так уж и плохо, и действительно кормили два раза в день. И хотя детдомовская еда вряд ли могла насытить изголодавшиеся детские желудки, все же это было большой привилегией в истощенном голодом городе.

Женщину, которую Виктор увидел в первый день, звали Еленой Николаевной, а между собой ребята прозвали ее Хелен из-за греческого происхождения, которым она так гордились, и не преминула упомянуть при каждой удобной возможности. Хелен была заведующей детского дома, строгой и мало подверженной эмоциям. Когда однажды к ним ворвался отряд немцев, она невозмутимо поднялась к ним навстречу, готовая защищать своих подопечных. Немцы выгнали всех из помещения и перевернули все вверх дном в поисках мин. К счастью, обнаружить ничего не удалось, и детям разрешили вернуться обратно. Со своим неизменным беспристрастием Хелен организовала ребят для уборки помещения. И если любить ее было трудно, то уважали все без исключения.

- Где твои родные? - строго спросила Виктора заведующая, когда он пошел на поправку.
- Нет у меня родных, - резко бросил Виктор, нахмурив брови и отвернувшись к стене, мысленно отрекшись от сестер. Он знал, что домой уже не вернется, у него больше не было дома.

Несмотря на свою строгость, Хелен детей любила и делу своему отдавала всю себя. Отправить на улицу голодного ребенка было не в ее правилах. И Виктор остался.   

К весне с едой стало совсем худо, и в стенах детдома стали появляться знакомые Виктору лица из компании Петьки-Кукурузы. Все они приходили с одной новостью - Кукуруза их оставил, и о его дальнейшей судьбе никому ничего не было известно.

Мест в детдоме явно не хватало. Помещение было рассчитано на сорок душ, к весне же детей там стало вдвое больше. И этот поток невозможно было остановить. Холод и голод были постоянными спутниками юных обитателей детского дома. Тем не менее детская способность радоваться самым незначительным вещам не оставила их. Часто, собравшись у закоптелой печурки, дети рассказывали друг другу истории и даже пели, подбадривая друг друга локтями. Многие мечтали уйти на фронт “бить фашистов”, а потом стать докторами, инженерами, пилотами на освобожденной родине. О подвиге Виктора знали все. Маленький Венька даже вызвал товарища в середину круга обступивших их ребят и, ободряюще подталкивая, повторял:

- Ну, расскажи же им, ну расскажи…
- А что рассказывать, - Виктор смущенно развел руками, - так поступил бы каждый…
- А тебе было страшно? - спросил один из ребят, стоявший поближе к печке.
- Не знаю, - Виктор пожал плечами, - я об этом не думал.
- Молодец! - воскликнул парень в ответ.
- Молодец! - подхватили остальные ребята.

Больше месяца провела Зинаида в поисках брата. И только с наступлением весны ей удалось узнать, что он попал в детдом. Не найдя в себе смелости встретиться с ним, она стала писать Виктору и передавать письма через других мальчишек. Он часто наблюдал за сестрой из окна. Зинаида сильно изменилась - движения ее стали нервными, глаза были красными, похоже, от частых слез, а от былой строгости не осталось и следа. Она всегда приходила одна и в письмах ни словом не упоминала об Анке. Виктор был уверен, что сестры снова в ссоре, и Анка продолжает свои ночные вылазки. Но почему Анка сама ни разу не пришла к нему, не написала? Может быть, ей было стыдно? Виктору хотелось все разузнать, но всякий раз, представляя ее с немецким офицером, он откладывал свой план визита к сестре. Он боялся возможной правды. Ведь если раньше она это делала для него, то чем она объяснит это теперь?

Жизнь в детдоме заключалась не только в двухразовом питании и посиделках у печки. Все дети были обязаны посещать занятия. И было в этом что-то обнадеживающее, вселяющее веру в то, что скоро все встанет на свои места. Виктору эти занятия были по душе особенно потому, что позволяли целесообразно заполнить дневные часы. В голове его постепенно созревал план побега, и он особенно усердно налегал на немецкий язык. Выпросив у учителя картинки с фруктами и овощами, в свободное от учебы время он раскладывал их на полу и повторял немецкие названия.

- Еine Orange, - пробормотал Виктор, отложив в сторону картинку с апельсином.
- А они сладкие? - спросила девочка лет пяти, остановившись рядом.
- Кто? - Виктор не сразу сообразил, о чем речь.
- Апельсины, - девочка указала пальчиком на картинку.
- Сладкие и кислые.., вкусные, - раздался вдруг голос из угла - это был парнишка по кличке Рыжий, бывший беспризорник из гвардии Кукурузы. Он мечтательно воздел глаза к потолку, вспоминая их набег на овощной магазин еще в довоенное время.
- А я их только на картинках видела, - девочка посмотрела на Рыжего с нескрываемой завистью. 

К середине мая, с наступлением тепла и появлением зеленых побегов, над оккупированной землей восторжествовала жизнь. Яркие лучи солнца вселяли надежду даже в самые безнадежные сердца. Это был призыв природы к жизни и борьбе. Торжество солнца и тепла над холодом и темнотой зимы, которая, казалось, никогда не закончится. Так таяло смерти подобное царство Снежной королевы из сказки Андерсена, растопленное горячим сердцем Герды. И ручьи талого снега растекались вокруг, как кровь повергнутого в сон богатыря, медленно просыпающегося и готового к новому бою. И “… Весь наш род, как на арене гладиатор” (Д. Мережковский), стоял перед лицом Бога.

Это весеннее настроение передалось и детям. Особенно мальчишкам, мечтающим вырваться из оккупации. И Виктор не был исключением. Однако был у него еще один нерешенный вопрос. Вопрос семейного характера. Зинаида по-прежнему навещала его одна, а от Анки не было вестей. Виктор, наконец, решил сам все разведать.

Однажды лунной ночью он неслышно выскользнул из окна детдома и, прошмыгнув на темную улицу, стараясь держаться поближе к стенам зданий, быстро направился к дому сестер. Услышав впереди смех и музыку, парень остановился. До его слуха ясно доносилась немецкая речь. Опасаясь нежелательной встречи с оккупантами, Виктор быстро свернул в одну из подворотен и решил продолжать свой путь по тропам беспризорников. В этот момент в холодном лунном свете перед ним вдруг вырисовалась темная бесформенная фигура. На мгновение у Виктора замерло сердце. “Бежать!” - пронеслось у него в голове. Но там, за углом были немцы. Куда бежать? И кто был страшнее, немцы или этот неизвестный выходец из преисподней? Немного поразмыслив, Виктор решил, что, пожалуй, с чертями будет проще договориться, чем с немцами, и стал ждать.

Неизвестный быстро приближался, и уже через несколько секунд Виктор отметил про себя, что узнает эту самоуверенную покачивающуюся походку. Незнакомец был низкорослый, одетый в одежду, которая была ему явно не по размеру. В свете луны особенно выделялись его светлые кудри.

- Кукуруза! - воскликнул Виктор.

Несмотря на неоднозначность их последней встречи, Виктор был искренне рад старому приятелю. Кукуруза тоже был рад Виктору, хотя и надежно скрывал излишки эмоций под маской безразличия. Сделав приглашающий жест рукой, он быстро взобрался по пожарной лестнице на чердак заброшенного дома. Виктор последовал за ним.

- Неожиданная встреча, - бросил беспризорник и закурил самокрутку.

“И как он только умудряется доставать все это!” - удивлялся Виктор. И действительно, Кукуруза не только пережил тяжелую голодную зиму, но и выглядел довольно упитанным. А сигареты и дорогая зажигалка (явно украденные) свидетельствовали о том, что он по-прежнему умел выходить сухим из воды.

- Будешь? - Кукуруза предложил Виктору самокрутку, опускаясь на полуразрушенный подоконник.
- Не курю, - отказался Виктор и присел рядом с приятелем.
- Ну что, - продолжал беспризорник, затянувшись дешевым табаком, -  тебе надоела опека воспитателей?
- А ты откуда знаешь, что я был в детдоме? - удивился Виктор.
- Я все знаю, - Петька самодовольно прищурил глаза.
- Действительно, как я мог забыть, - Виктор усмехнулся в ответ.
- Сбежал, значит, - подытожил Кукуруза, - куда путь держишь?
- Анку хочу повидать, - ответил Виктор.
- Какую Анку? - Петька удивленно вскинул брови.
- Сестру.
- Как? Ты что, ничего не знаешь? - еще больше удивился беспризорник.

Виктору не понравился тон приятеля. Он уже давно подозревал что-то неладное, и неопределенные слова Кукурузы только усилили его подозрения, придавая создавшейся ситуации какой-то зловещий оттенок.

- Что именно? - Виктор напряженно вглядывался в угловатые черты своего беспризорного друга.
- Зимой еще нашли ее на улице, - проговорил Кукуруза, понизив голос и стараясь не смотреть на приятеля, - говорят, немцы зарезали, а может, и свои…
- Врешь! - воскликнул Виктор, подорвавшись со своего места.
- В ту ночь еще кто-то поджег квартиру одного фрица.., - продолжал Петька, отвернувшись к окну, - я думал, Зинка сказала тебе.
- Зинка мне ничего… - пробормотал Виктор, опустившись обратно на подоконник.

Теперь все встало на свои места - странные изменения в характере Зинаиды (эта гордая женщина была сломлена, как та древняя ива над Днепром), ее отвлеченные письма, боязнь встретиться с ним и, наконец, отсутствие самой Анки. Виктор молча смотрел вниз, на зажатый между облупленными стенами домов переулок. С улицы доносился пьяный смех немцев. И круглое лицо луны с тусклым безразличием смотрело на быстротечные человеческие страсти, на эти мимолетные жизни мотыльков - она все это уже видела, немая свидетельница истории человечества.

Накопившиеся в юном сердце ненависть и растерянность, наконец, нашли себе выход. “Батько, - подумал про себя подросток, мысленно обращаясь к отцу, - прости Анку и скажи Ему, чтобы простил…” Но гнев и чувство беспомощности поднимались в груди его, порождая новые, бунтарские мысли. “Нет, это несправедливо! Почему твой Бог не защитил тебя? - снова обратился он к отцу, - Почему Он не уберег Анку? Она молилась Ему каждую ночь… Или грех ее был сильнее молитвы? Или Ему просто на нас наплевать… А может, правы учителя, и нет Его вовсе?” И хотя душа Виктора терзалась в сомнениях, с таким выводом было проще жить… пока что.

Виктор взял предложенную в очередной раз Кукурузой самокрутку. Его план о побеге на фронт больше не был эфемерной мечтой, теперь это был единственный выход из удушающей неволи. Единственная возможность отомстить за Анкину смерть, за Зинкины слезы, за проданные отцовские часы - украденное детство, за родителей мальчика Веньки, за всех соседей и друзей - убитых, искалеченных, осиротевших. Виктор затянулся самокруткой и закашлялся от непривычки. Он еще не знал тогда, что ненависть к фашистам после войны перейдет в стадию инертной коллекции больных воспоминаний, тогда как ненависть к тем, которые забрали его отца, останется навсегда. Возможно, потому, что несправедливость и угнетения всегда проще принять от чужих, нежели от своих.

- Пойдёшь со мной на фронт? - спросил он Кукурузу, когда кашель прошел.
- Я? - Петька растерянно посмотрел на приятеля, - да кто меня возьмет… Ты посмотри на меня…
- Значит, так и будешь красть зажигалки по карманам? Прятаться по чердакам... - воскликнул Виктор и посмотрел на приятеля с явным раздражением, - а фашисты тем временем разгуливают здесь, как у себя дома! Они убили Анку! Они украли наши апельсины...
- Ты меня зажигалками не попрекай, - возразил беспризорник, и в голосе его чувствовалось непривычное смирение, - когда от тебя заранее ожидают, что ты украдешь, что тебе остается делать? А на фронт давно бы пошел, да боюсь, что не возьмут, побрезгуют…
- Не побрезгуют, - уверенно возразил Виктор.

(Продолжение следует...)