Когда на небе нет звёзд глава пятьдесят четвёртая

Пятьдесят четвёртая глава
Мир
 
 Я лежу на лавке, на нашем заднем дворе, в тени высокой ели. Лежу вниз животом, в одних трусах. Одно крыло опирается на спинку лавки, другое свисает, волочась по траве. Умираю от жары. Ненавижу насекомых. Нет, это не «интересный факт» обо мне, а моя сегодняшняя деятельность – ненавидеть. Утром, вот, объектом этого сильного чувства было солнце; чуть позже лимоны, за то, что их не оказалось в моём холодильнике; потом тумбочка, о которую я ударился головой; потом снова солнце, за ещё более безжалостную коптильню и, наконец, насекомых, выбравших для своих укусов самые труднодоступные моим пальцам, места.
Погода настолько мне не импонирует, что с ненорбаром пришлось завязать. Я за порог дома то, редко выхожу.
Что, на счёт Марка? Я звонил ему пару раз. Человек, отвечающий на его звонки, сказал, что Марк очень занят.
С мамой мы, вроде как, поругались. Она не разговаривает со мной больше двух недель. Приезжает время от времени, привозит продукты. Я сказал ей, что и сам могу их покупать. Она ничего не ответила. Может, ждёт, чтобы я извинился. Я не делаю этого намеренно… Да, я накричал на неё, но… Мы ещё очень давно условились, не говорить на определённые темы, а она на это условие наплевала. Да ещё и следила за мной. Не похоже на маму… Интересно, будь здесь Второй, как бы он посоветовал мне поступить?
С Лизой я говорю каждый день. Правда, только по телефону. Ей одиноко в последнее время, и скучно. Она звонит мне по вечерам, и спрашивает, как мои дела, для того чтобы рассказать, как дела у неё.
Вчера я узнал, что Лиза устроилась в какой-то магазин косметики, и вроде, была весьма рада этому. На счёт книги, пока ничего не известно. На счёт развода, она говорить не хочет. А может и хочет, просто не со мной.
Я же, сижу дома, пялясь в основном в телевизор, откуда узнал, что крылатый мститель совсем распоясался (цитата репортёра). Окна безжалостно и хладнокровно разбиваются на тысячи осколков, а полицию и мэра заваливают письмами с угрозами, непонятно, кому именно адресованными. Чего, конкретно, хочет, написавший их, так же непонятно. Я было подумал - маме так или иначе, придётся поговорить со мной, чтобы спросить снова, я это или не я; и многозначительно смотреть, когда прозвучит мой отрицательный ответ но, как я уже говорил, из её уст не вырвалось ни слова.
Подозреваю, что она с мэром планируют вернуть меня в больницу. Только они не знают, как сделать это… помягче, что ли. Если так, я даже не против. Пара недель в больнице, и все на тысячу процентов убедятся, что я не бью эти идиотские окна. Хотя, я уже лежал там зимой и, как раз в это время, мститель решил сделать перерыв…
Так же, я узнал, что Винир покончил с собой. Его тело нашли лишь спустя месяц, и то, случайным образом, из-за того, что он не заплатил какой-то налог… Скверно это всё. Похоже теперь, только я буду помнить и думать об его дочери.
Я воображаю Аврору каждый день, рано утром. Мы просто сидим на моей кровати, и разговариваем. Не помню, только, о чём. Даже на допросе с пристрастием, не смог бы ответить. Единственное - помню, как, после наших разговоров, мне становится приятно на душе. И это чувство приятного не покидает меня до конца дня.

Я услышал какие-то звуки и приподнялся.
К дому подъехала машина. Я встал с лавки, вошёл в дом, и запер заднюю дверь.
Не успеваю я подойти к парадной, как она сама открывается. Через порог переступает мэр.
 - Хорошо, что ты здесь. – Говорит он, оглядев меня сверху вниз. – Одевайся, мы едем в больницу.
 - Что-то случилось с мамой?
 - С Дианой всё хорошо. Она приедет сегодня вечером. Мне нужно с тобой поговорить.
 - Обязательно в больнице?
 - Да.
Не зря меня одолевали подозрения.
Мэр стоит, облокотившись на спинку нашего дивана, с которого я ещё вчера хотел убрать пустые коробки от печений и стряхнуть крошки. Мэр выглядит, как обычно. Коричневый костюм и синяя рубашка идеально сидят. Волосы уложены, как всегда. А вот его поза странная. Обычно она расслабленная, а сейчас напряжённая. И взгляд мэра тоже странный. Обычно его выражение лица не поддаётся расшифровке. Невозможно угадать, что он к тебе испытывает. Безразличие? Добродушие? Любопытство? Желание сожрать с потрохами?... А сейчас в его глазах, я узнал пациентов с четвёртого этажа. Может, мне лишь кажется.
Я поднимаюсь по лестнице. Иду к себе в комнату. Надеваю джинсы. Рассовываю по карманам, справку, ключи от дома и ещё пару мелочей. Потом пару минут думаю, надеть футболку со специальными фабричными прорезями, или ту, на которой я сам проделал дырки? Надеваю первую. Белого цвета. Пахнет от неё жутко. Чистых футболок у меня не осталось. Я хотел заняться стиркой, ещё вчера…
Спускаюсь к мэру. Выхожу из дома. Запираю дверь. Сажусь в машину и спускаю окно со своей стороны до упора, надеясь, что мэр не почувствует моего мерзкого запаха. 
Едем.
Светло-зелёные деревья сменяются тёмно-зелёными. Маленькие домики сменяются высокими, бетонными зданиями. Облака летят по небу так быстро, что я даже не успеваю придумать, на каких зверей они могли бы быть похожи. Окна машины напоминают телевизоры, показывающие фильмы в ускоренной съёмке. Интересно, почему мы так спешим?
Мэр крепко сжимает руль. Его руки напряжены; выступили синие вены. Скорее даже, что то среднее между синим и зелёным. Очень неприятный цвет. Вены перемещаются по его руке, словно подкожные змеи, каждый раз, когда ему приходится шевелить пальцами.
Я пялился слишком долго, мэр заметил. 
 - У меня опять что-то с руками, Мир?
 - Нет. Почему мы так спешим?
 - Вот вот перекроют дороги. Марк организовал новую прогулку. Не хочу в пробке простоять.
 - Ещё одна прогулка, а вам наплевать?
 - Не Марк меня сейчас интересует, а ты.
 - Зря, Марк очень интересный малый.
…
 - Это, похоже, шутка. Если позволишь, я воздержусь от хохота.
Машина поехала быстрее.

Обогнув маленький музей и парк для выгула собак, мы оказались на небольшом мосту. Мэру пришлось сбавить скорость.
Мои крылья обдувают редкие порывы влажного ветра. Запах бензина перебивается ароматами сахарной ваты. Я придвигаюсь вплотную к окну, и вижу внизу набережную. Мы проезжаем место, где она обрывисто становится безлюдным, белым берегом. Солнце слепит меня. Глаза увлажнились. Я продолжаю смотреть, думая об Авроре, и искать глазами что-то.
Мне не совсем нравится такая набережная. Всё слишком ярко, насыщенно. В куда больший восторг, меня приводили холодная серость и полумрак. Тусклое небо, тёмная вода. Было огромным удовольствием воображать наш с Авророй танец на тёмном пляже, а впрочем…
Я представил нас с Авророй, там, внизу.
Мы стоим по колено в воде. Плещемся в струящихся, солнечных отблесках. Мы счастливы, хоть и без улыбок. Стараемся оставлять лица серьёзными. Не знаю, зачем. Возможно боимся, что, если выдадим, на сколько чувства переполняют нас, задуманного не получится.
Я расправляю крылья и делаю пару взмахов. Затем медленно поднимаюсь вверх, словно небо само приближает меня к себе. Я не чувствую своих ног. Не чувствую силу, что поднимает меня. Ни страха, ни волнения, только необычайную лёгкость. Я протягиваю руку Авроре, она хватает её, и мы поднимаемся вместе. После, Аврора цепляется и за вторую мою руку; теперь мы движемся ещё быстрее.
Солнце освещает нас подобно прожектору, одарив изгибы лица золотым контуром. Голубые глаза Авроры с медными обручами вокруг зрачков, стали полностью жёлтыми, совсем немного уступающими сиянию солнца. Пара её слезинок сорвались с глаз без её ведома и стекли к уголкам губ. Она выронила эти слёзы, боясь, что у нас ничего не получится; и теперь, когда мы уже в десяти метрах над водой, она улыбнулась, дав своим слезам упасть, и навсегда остаться в пресных водах реки, которую мы только что покинули.
Я прижимаю её к себе. Грудь обдало жаром; руки по-прежнему дрожат от холода. Нечто вращает нас вокруг своей оси и слегка пошатывает. Голова больше не может ни о чём думать, и только восхищается происходящим, напевая давно забытую песню в такт сердцебиению. 
Вдруг Аврора отдаляется от меня и поднимается выше. Я, испугавшись, вцепился крепче в её руки. Аврора же успокоила меня ласковым взглядом, и безмолвно дала понять, что ничего страшного не произойдёт. Тогда, я, всё ещё не уверенный в своих действиях, отпускаю её руки… Удивлённо таращась на любовь всей моей жизни, я осознаю, что Аврора тоже способна летать и без всяких крыльев. Вдвое больше сил. Вдвое больше возможностей. Вдвое больше шансов нам улететь отсюда, на другой край планеты. Мы заворожённо осматриваем друг друга, подобно ребёнку, что никак не может нарадоваться новогоднему подарку. Я снова беру Аврору за руку; зажимаю её тонкие пальчики между своими. Сила толкает нас, направляя на юг; мы ей не сопротивляемся.
Аврора не замечает, как изменилась за эти несколько минут. Под изменением, я имею в виду перерождение... Не кривя душой, я могу назвать её совершенством, поэтому не хочу говорить, что она стала лучше. Моя мама считает, что лучше совершенства ничего не может быть, разве что изъян… Как бы там ни было, теперь я смотрю на неё по другому и, от чего-то мне сильно хочется «по другому» её поцеловать.
Я пытаюсь затормозить движущую нами, силу, но скорость настолько большая, что нас заносит, будто машину на льду. Аврора падает в мои объятья; мы кружимся, словно в свадебном вальсе… Когда темп вращения чуть замедляется, мы целуемся, смыкая губы так, что ни одна сила не смогла бы нас разлучить.
Поцелуй отяжеляет наши тела, переворачивает в лежачее положение и устремляет вниз. Я, продолжая целовать свою девушку, плавно погружаюсь спиной под воду, оставив Аврору над речной гладью. Её и мои губы точно расположились между двумя стихиями… Совсем недавно мы любовались линией, что соединяет небо с «морем», а теперь сами стали этой линией.
Пара мгновений, и что-то снова толкает нас вперёд; так что мы продолжаем Затем, река сама меняется, устремив течение прямо вверх, став чем-то вроде водопада, точнее, его противоположностью.
Когда Аврора и я прекращаем целовать друг друга, вся вода падает вниз, не задев нас ни одной каплей. На минуту мы замираем, наблюдая за блестящими брызгами. Затем продолжаем полёт.
Наши силуэты летят всё дальше и дальше, и дальше… пока не становятся для города маленькими точками в небе, а город не становится маленькой точкой для нас.
Я очнулся от своей фантазии. Не знаю, сколько она длилась. Машина уже проехала набережную. А, так же, заброшенную табачную фабрику и сейчас, вроде как, направляется в сторону кладбища.
 - Странно, что вы не спрашиваете, как у меня дела или, как я поживаю. – Спросил я мэра.
 - А тебе есть о чём мне рассказать?
 - Нет.
 Машина остановилась на светофоре. Кладбищенские, отполированные ворота поблёскивают, в двухстах метрах от дороги.
Мэр долго ничего не говорит мне, и смотрит прямо перед собой. По моим плечам, по неведомой причине, пробежались мурашки. Живот слегка закололо. Нашей дороге загорелся зелёный цвет. Мы двинулись, всё больше приближаясь к кладбищу. Я увидел людей, стоящих возле могильных памятников. Серых склепов, и усаженных на их крышах, бронзовых детей. Старика, что выкапывает свежую могилу. Тысячи искусственных цветов, тысячи каменных крестов.
Затем машина повернула в противоположную сторону.
Мы проехали пару заброшенных домов; керамический завод; заправку. Снова повернули.
Наконец, машина подъехала к больнице, как и планировалось. Зачем мэр выбрал такой длинный путь, хотя сам торопился, я не стал спрашивать. Мы вошли внутрь, не сказав друг другу ни слова, зато разбрасывались фразами «здравствуйте» и «добрый день» перед каждым встречным. За всё время, что меня здесь не было, стены холла успели перекрасить; со светло-коричневого на чуть более светло-коричневый. В остальном, в больнице всё по-старому: чисто, тепло, душно. Мэр подписал пару листов на стойке регистрации. Затем, вцепившись в широкие, деревянные перила, мы принялись подниматься по лестнице.
На втором этаже, мэра встретила Лина. Она что-то дала ему на подпись, искоса поглядев на меня. Мэр подписал. Я же подошёл к двери в его кабинет, схватился за ручку…
 - Нам не туда. – Остановил меня мэр.
 - Мы обычно сидим в вашем кабинете. – Сказал я.
 - Сегодня утром там разбили окно.
 - И где же мы будем говорить?
 - На четвёртом. Ты не против?
Я саркастично усмехнулся: - Не против, навестить своих старых соседей?
 - Не против навестить закрытый блок.