Тирольский дневник Альпийский дождь 2

Когда зарядят  ваши тирольские дожди, Ты начинаешь врать.  Причем, не подозревая, что Твоя ложь настолько очевидна.  Вдруг оказывается, что у Тебя закончились подрамники. И во что бы то ни стало необходимо  спуститься в Valley, чтобы заказать пару-тройку новых.  Но, меня не провести. Стоило лишь Тебе открыть рот, как я уже знал, что сейчас последует Твоя очередная ложь.  Ты такого высокого мнения о своих актерских способностях, что и не сомневаешься, что я Тебе верю. Так убедительно Ты изображаешь негодование по поводу закончившихся подрамников. И действительно, Ты делаешь это так мастерски, что я, порой, начинаю верить в отсутствие подрамников в твоем тирольском шале для новых картин и необходимостью ехать за ними сейчас же.  Я бы и не усомнился в этом, если б не Твой keller, где я давеча мельком видел пару запылившихся подрамников. И этот несносный тирольский дождь, когда тебе больше всего не хочется вставать за мольберт.  Уж, мне-то Тебя не знать!

И конечно, спустившись на своей машине по горным серпантинам  в valley, Ты заглянешь к своей подруге Маргарет на полчасика.   Она уговорит Тебя выпить с ней пару чашек кофе, чтобы рассказать о проблемах с ее детьми, которые с возрастом становятся все невыносимей.  И это затянется до позднего вечера, такие уж детки Маргарет невыносимые. И, как назло Ты забудешь выключить подфарники на паркинге близ дома Маргрет, отчего у Тебя сядет аккумулятор и Тебе придется остаться у подруги до утра, чтобы кто-нибудь из соседей подкурил Тебе…

Вся правда в том, что Ты действительно закажешь подрамники и получишь их, упакованными в разобранном виде, а затем заглянешь к Маргарет на чашку кофе.  Но, отказавшись от кофе и от рассказов о несносных детях,  вы вдвоем сорветесь в  Иннсбрук, чтобы успеть на презентацию выставки местного тирольского скульптора-минималиста, где совершенно случайно повстречаетесь с Твоим Бывшим.

Я не хочу подробно думать о том, как ты трешься вокруг своего Бывшего, притворно хохоча и расплескивая вино из бокала, и как Ты выпиваешь больше положенного из расплескавшихся бокалов, и как вы вдвоем незаметно покидаете презентацию и идете в ближайший гестхаус, где твой бывший предусмотрительно снял недорогой  номер. Ты там принимаешь душ, пока твой Бывший, лежа в трусах на полторашке, гоняет каналы, тыкая в телевизионный пульт на вытянутой руке, иногда берясь за бутылку, что на журнальном столике…

Чтобы мое пребывание в Твоем уютном тирольском шале было полезным и не напрасным для Тебя,  и чтобы не чувствовать себя дармоедом, я поднялся на второй этаж, где была просторная студия для живописи и прибрался в ней.  Я сложил промасленную ветошь, которой Ты вытираешь кисти, в полиэтеленовый мешок, туда же выбросил выжатые тюбики из-под красок и полил цветы у двери балкона. Потом, использовав краски, уже выжатые на палитру, подправил Твою не завершенную картину.  Обычно это не принято у художников, но когда-то Ты попросила меня это сделать, не успевая к твоей надвигающейся выставке.  «Тронь слегка» - сказала Ты тогда. Ну, я и тронул. Ты промолчала, но я видел, что Тебе понравилось. Я не нарушил твой подчерк и старался быть крайне деликатным с поверхностью твоей живописи. 

Вот и сейчас я подумал, что ничего не случится зазорного, если сохраняя твой стиль, слегка «тронуть» некоторые сомнительные места на Твоем холсте. Тем более, что это для меня было очевидно – чрезмерное злоупотребление черным, уничтожающим живопись. Что я и сделал – убрал местами черное, а где открытые цвета люминисцеировали, я их пригасил. 

Так я успокоил свою душу, чтобы спуститься на первый этаж и с чистой совестью  открыть Твой холодильник. И не ограничивать себя при этом ни в чем. Особенно в keller, где храняться Твои любимые вина. И пара бутылок тирольского шнапса.

Я выхожу на Твою террасу и наблюдаю, как облака ползут по склону горы, проникая между высокими елями и развесистыми  платанами,  и как тирольский дождь льет, не переставая уже третьи сутки, и обильные ручьи устремляются вниз по тротуарам.  Я стою на террасе, коченея, и потом возвращаюсь в Твой просторный шале.  Я достаю початую бутылку тирольского шнапса и тихонько отпиваю оттуда несколько глотков.  Я знаю, что если выпью больше, то будет совсем плохо в ожидании Тебя.  И как в прошлый свой приезд я не совладаю с собой и выйду на дорогу, чтобы на попутной спуститься в valley и уехать далеко. Далеко от этих мест, чтобы Ты пожалела о своем поступке. Но лишь днями позже,  возвращаясь на выторгованной за бесценок в придорожном  autohaus подеражной  Ford Granada  к родным иссыкульским берегам, я понимаю, что Ты никогда не пожалеешь о содеяном. 

Я поднимаюсь в гостевую комнату, что под самой крышей шале. Раздевшись, я залезаю в  холодную постель под пуховое одеяло и, согревшись,  засыпаю.   И вскоре моему взору открывается необъятная поверхность с лазурными волнами и белыми барашками на них. Вся поверхность ослепительно сверкает солнечными бликами и шум прибоя ложится фоном под крики чаек, беснующимися над  прибрежными валунами-песчаниками.  А чуть поодаль над горячим  пляжем колышется марево,  нарушающее прозрачность атмосферы и приводящее в движение разноцветные зонтики. Там, под одним из них, расположилась Та, которую я когда-то угощал абрикосами из своего сада. Она лежит и вспоминает о тех абрикосах, какие они были душистые и сладкие. И о том, как я глядел тогда на ее спину, сплошь покрытую веснушками.  Глядел и гладил.  И она вспомнит меня. ..

И мне привиделось сквозь долгий тирольский дождь, как глянули на меня пронзительно жгучие, раскосые глаза,  дерзким своим шымкентским взглядом. Глянули и повели бровью, упругой, как мыс у тонского залива.  Мыс, о который разбиваются в печали лазурные волны Иссыккуля.