Голод

Красный, палящий диск опускался за песчаную долину. Каменный город, располагавшийся среди пустыни, заливали последние вечерние лучи уходящего солнца. Для всех горбатившихся в поте лица жителей рабочий день подошёл к концу. Все, как можно скорей, устремились по домам.

Борис накинул чёрный плащ и вцепился костлявыми пальцами в обшарпанную трость. Когда он покинул хирургический кабинет, у порога его встретил прохладный вечерний ветерок. Борис ковылял по раздолбанной кирпичной дороге, по обе стороны который располагались скудные, безобразной формы глинистые постройки. От постоянных песчаных ветров с их стен начали слетать тонкие слои штукатурки. Когда широкая дорога закончилась, Борису пришлось карабкаться вдоль улочек.

В грязных, вонючих улочках, через которые ему каждый день приходилось пробираться, отсиживались отбросы общества, те, кто не имеет ни перспектив, ни навыков «достойно» существовать в обществе. Сотни бездомных (уже на половину трупы) размещались вдоль стен, окружающих город. Днём и ночью их неумолимые возгласы воспевали о счастливом спасении и скорейшей кончине.   Но, «никакого спасения не будет», часто напоминал сам себе Борис.

Борис уже давно перестал смотреть траурным взглядом на угнетённых бедолаг, которых настиг голод. Люди, худощавые, как дворовые шафки, кои уже давно были все съедены, по ночам прижимались друг к другу, как пингвины, чтобы протянуть холодную пустынную ночь. В светлое время суток они ещё менее активны. Отсутствие мышц не позволяет им выдерживать тяжесть собственного скелета. Они могут только сидеть и ползать.

От подзаборных бродяг, большинство из которых лишились рассудка и дара речи, можно было услышать разве что неразборчивое мычание, бесконечные кашли и страдальческие вопли. Вонь в засыпанных песками закоулках стояла запредельная, в основном из-за человеческих экскрементов, ведь люди гадили здесь постоянно, ввиду отсутствия в городе канализационной системы. В некоторых районах конечно были выгребные ямы, но в основном все фекалии сбрасывались на улицу, прямо на бродяг.

Проходя мимо всего этого отребья, следует держать ухо востро, правда у Бориса одного уха не доставало, но глаза имелись, чтобы следить за изголодавшими до костей дикарями. Правда теперь, мало кто способен наброситься на прохожего средь белого дня. Да и зачем, когда во круг и так полно дичи не способной сопротивляться?!

В одной из множества узких улочек Борис наткнулся на своего сегодняшнего пациента, которому ампутировал руку. Он лежал на горке песка без сознания с перебинтованной, окровавленной конечностью, рядом с ним сидела женщина с двумя детьми. Они устремили пустые взгляды на ковыляющего хирурга. Физиономии их были измазаны кровью, маленькие красные капли и жировой сок капали на их грязные, полных вшей, лохмотья; семейка жадно обгладывала костлявую человеческую руку своими гнилыми зубами.

«Раньше, на этом месте всегда сидел дряхлый старик с бородой чуть ли не в полный человеческий рост, – припомнил Борис, хладнокровно всматриваясь в садистскую сцену. – Видимо они и его забрали.»

В эту минуту его культя (часть конечности, а в его случае – левое бедро, оставшаяся после ампутации) пронзилась болью, начался зуд, который постепенно поднимался вверх по телу. Борис скривился от боли и прижался к грязной каменной стене. На его бледном, морщинистом лице выступил пот. Ослабить мучения помогла самокрутка, которую он с трудом вытащил из внутреннего кармана плаща и зажёг.

– Угости сигареткой, – послышался откуда-то старый, хриплый голос.

Выпустив струю дыма, Борис заковылял дальше. Протез на левой ноге снова вышел из строя, перестал сгибался в области колена. Вся опора пришлась на правую ногу и трость. Так, Борис проковылял до самого дома, двигаясь словно циркуль. 
 
После пятнадцати минут мучительной ходьбы, он наткнулся на невероятно зверскую сцену недалеко от своего подъезда: двое бродяг пытались отобрать у воющей женщины, худой как спички, грудного орущего ребёнка. Вопль и мольба о помощи в неугомонном рыдании всё громче доносились до Бориса по мере его приближения к ним.

«Вот дура! – гневно выругался Борис, вытирая выступивший на шее пот. – Насколько безмозглой козой надо быть, чтобы додуматься рожать во время кромешного голода и каннибализма.»

Вскоре плачь женщины и ребёнка прекратились.

Наконец, зайдя в подъезд, перед Борисом нависло страшное испытание: вскарабкаться до третьего этажа. Поднимался он боком, как краб, сначала хватался за перилла, затем поднимал правую ногу, следом волочился протез, ударяясь о ступени.

Пропотев основательно, он дошёл до своей обшарпанной, с множеством трещин двери. Его маленькая квартирка состояла из одной комнаты и душевой. С комнаты на улицу выходило единственное окно, запертое металлическими ставнями. Справа от входной двери, прижимались друг к другу выпачканный в жиру кухонный столик, ржавая газовая плита и кухонный шкафчик без дверки. А слева у стены располагался старый, потрёпанный диван, на нём маленькая подушка, из которой торчали перья, и шерстистое покрывало. С этой же стороны был вход в ванную, однако ванной комнатой это не назовёшь. Вместо унитаза здесь стояло покрытое засохшим дерьмом ведро, а пластиковая бочка над душевой кабинкой заменяла бойлер. В бочку поступала вода прямиком из крыши, когда лили дожди. На душевой кабинке была протянута верёвочка, где сушилась одежда. Была ещё и ванна, но понежиться в ней удавалось настолько редко, что от долгого неприменения она почернела.

Борис запер дверь на несколько замков и подпёр её шкафом. Затем отворил оконные ставни, лучи уходящего солнца слабо осветили его каморку. После скинул плащ и отсоединил протез, на культе остался красный след от сжимавшего её ремешка. В квартире Борис передвигался с помощью костылей. Он дополз до ванной, включил тусклый светильник, умылся под мизерной струёй из душевой лейки и взглянул на своё отражение в заляпанном зеркале. Бледная кожа, облипавшая череп, седая щетина и выросшие до невероятных размеров синяки под глазами, хоть и делали его похожим на уличного бродягу, но всё же отличительные признаки, таки как наличие квартиры и постоянной работы, ограждали его от безмятежных скитаний по затхлым, кошмарным переулкам.

«Сейчас бы в горячей воде полежать.» Грезил Борис, вытирая морщинистое лицо. Когда его костлявое тело погружается в горячую ванну, невыносимый зуд в культе проходит, мышцы расслабляются. Он лежит в ней до тех пор, пока вода не остынет. Но к сожалению, такую роскошь можно позволить себе только в сезон дождей. Это самое радостное событие в году, благодаря дождям вырастает урожай, а потом делается множество овощных заготовок и печётся хлеб, который засушивается и подаётся на рынок в виде сухарей.

Однако в этом году сезон дождей почему-то не приходит.

Почесав седые, коротко постриженные волосы, Борис почувствовал бурление в животе, беспокоящее его последние пол жизни. Он направился к кухонному шкафу и выложил на стол всё содержимое. Полбанки фасоли, два кусочка затвердевших хлебцев и четверть банки консервированных грибов. Хило! В идеале хватит на два дня, и то, придётся работать на пустой желудок. Не то, чтобы Борис всегда был сытым, но теперь ему придётся изрядно затянуть пояс, либо же…

Оставив всё на столе, Борис переместился к окну. Солнце почти опустилось за горизонт, люди, имеющие собственно жильё, в трепете мчались к нему, пока мрак не успел ещё окутать улицы. Всматриваясь в бездомных, Борис ощутил странное чувство безысходности; скапливающиеся долгие годы страхи, переживания и страшные воспоминания вдруг обрушились на него, в глазах потемнело, то ли от голода, то ли от осознания неминуемой участи.

«Хватит отлынивать от реальности! Не создавай иллюзий будто ты превыше всех нас, твои амбиции только в могилу тебя сведут или ещё хуже… Питайся нормально, а не то оперировать разучишься и будешь вынужден шататься по абосанным закоулкам… а всё закончиться тем, что тебя, будучи бессильным, подберут в каком-нибудь переулке и выпотрошат, как помойную крысу, на которую ты становишься всё больше похож. Такой участи ты хочешь?»

Борису ненароком вспомнилось детство, когда начались природные аномалии: ледники начали таять, леса гореть, животные вымирать. Более восьмидесяти процентов земного населения сгинуло ещё до установления новых порядков в обществе. Уцелевшими оказались те, кто в период действия катаклизмов перебирались из одних мест обитания в другие, где условия позволяли выживать. Но со временем, в каждом спасательном лагере начинала твориться несусветная вакханалия из-за недостатка припасов, по большей части. Чтобы не помереть с голоду, шайки мародёров по ночам похищали маленьких детей, так как с ними меньше всего возникало мороки, да и молодая плоть куда сочнее. Похищенных держали в клетках. В целях экономии съедали конечность за конечностью пока единственными доказательствами существования такого ребёнка не оставались обглоданные кости и изорванная одежда.

От нагрянувших воспоминаний его культя опять пронзилась болью, по спине текли струйки пота. Борис стянул с себя свитер и швырнул его на диван.

«Какой бы гнусной не была моя работа – я не могу её лишиться, – повторял он сам себе.» Ему вспомнился сегодняшний случай на работе:


2

В хирургический кабинет пожаловал молодой парень, весь помятый, скрюченный, потерявший всякий смысл на дальнейшее существование.

– Сколько дадите за отсечение левой ноги… полностью? – Хриплым голосом спросил он.

Главврач равнодушно оглядел его сквозь треснувшие очки, почесал бороду и таким же равнодушным голосом ответил:

– Бедро оставляешь нам, голень и стопу забираешь себе, если хочешь, можем сразу пожарить.

– Я согласен, – мигом простонал клиент, – больно не будет?

– Нет, ты будешь под анестезией, и всю операцию пролежишь без сознания, а когда проснёшься, жаркое уже будет завёрнуто для тебя. – Сказал второй хирург. Всего их работало трое, включая Бориса. Работали в маленьком, изгаженном хирургическом кабинете.

С отрезанием ноги провозились не долго. И пока пациент приходил в себя после наркоза, главврач и его помощник обжаривали мясцо на гриле у открытого окна, а Борис чистил хирургические инструменты.

Насыщенный запах прожаренной плоти заполнил весь кабинет и вызвал настоящий разгром в желудке Бориса. Ярое желание избавиться от придерживающихся долгие годы убеждений «не принимать в пищу человеческое мясо» одурманило его голову, началась ломка, слюни хлынули нескончаемым потоком. Пока инстинкты не взяли верх над разумом, Борис, кое как руководя своим телом, закурил самокрутку, накинул на плечи плащ и готовился было выйти на улицу.

– Опять сваливаешь! – рявкнул главврач. – Каждый раз, когда мы жарим мясо ты пережидаешь процесс готовки на улице. К чему всё это лицемерие, что ты пытаешься доказать? – Главврач вцепился жёлтыми зубами в кусок обжаренного мяса и пренебрежительно уставился на Бориса. 

Борису уже нечего было доказывать, он чувствовал себя морально уничтоженным. И не мог перечить им, так как правда была за ними.

– … будущее за нами! – Продолжал главврач, жадно жуя мясо. Жир тёк по губам и впитывался в его густую бороду. – Очередная засуха угробила возможность выращивать продукты растительного происхождения. Пока климат не стабилизируется и не позволит снова вырастить всякие овощи, нам нужно поддерживать свою жизнедеятельность путём поедания мяса, кое к нам лично приходит.

– Засуха может веками длиться, и что ты предпримешь, когда не останется людей, готовых скоропостижно делиться с тобой своей плотью? – Нашёл в себе силы воспротивиться Борис.

Рассвирепев от этой фразы, словно дикий зверь, главврач подошёл к Борису и в самой, что ни на есть грубой форме высказал ему в лицо свою позицию по этому поводу, тыкая пальцем в его обтянутые сухой кожей ребра:

– Твой ход мыслей сопоставим с бреднями параноика-шизофреника, коим ты и являешься, кстати! Существование таких никчёмных людей в эти никчёмные времена усугубляет процесс формирования нового общества, за которым и стоит задача сохранения человеческой популяции. Вы не хотите принять реальность, вы ограждены от неё, предпочитаете летать в своих «былых воспоминаниях»! И с какой целью, скажи на милость, вам… тебе! – нужно продолжать жить в новом мире, условия которого омерзительны тебе?

Превозмогая гнев, Борис молча выслушивал его, и при этом заставляя себя задуматься… Почему главврач так крепко хватается за любую возможность продлить своё существование в новом, одичалом мире? И самое главное, что заставляет самого Бориса выживать в этой прогнившей дыре, где давно уже сгинула всякая надежда на светлое будущее?

Когда пациент пришёл в себя, ему вручили мясо, и он принялся было поедать его прям в кабинете.

– Это тебе не харчевня для уличного отребья, проваливай отсюда! – наорал главврач.

– Я не могу ходить… если бы вы разрешили мне переночевать у вас…

Главврач, пожалуй, самый жилистый в городе, без лишних слов с лёгкостью вышвырнул проходимца на улицу.

– Ишь какой! Переночевать он захотел!

Борису стало гораздо легче, когда навязчивый животный инстинкт выветрился вместе с запахом жаренного. До конца рабочего дня он более ни с кем не перемолвился словом, потом, в обескураженном и подавленном состоянии направился домой.



3

Теперь он стоял у окна в своей каморке и анализировал последние годы своей жизни. По сути, из месяца в месяц он работал по одной и той же программе: рубил людей на мясо и скупал законсервированные овощи на рынке.

«Условия нового мира омерзительны!? Как долго я смогу не выполнять их? Овощей больше не осталось, только человечина… Почему же я не могу испробовать её? Потому что это грех? А вдруг, все навалившиеся на меня тяготы и невзгоды – это, на самом деле, испытания, посланные мне сверху: продержаться до последнего вздоха, несмотря ни на что?!»

Рассудок Бориса одурманило грязное помрачение, перед глазами потемнело; состояние, будто он получил солнечный удар в окутанной зноем пустыне. У него было два, или даже три пути: либо протянуть до следующего сезона дождей, питаясь исключительно человечиной, либо помереть с голоду. Ну а на третий вариант – самоубийство. Борис понимал, что иного варианта развития событий нет, но продолжал выискивать альтернативный выход из этой ситуации, но и тут понимал, что найти его невозможно, хоть вопреки своей воли не хотел признавать этого.

Ненароком он задумался, а какая сила заставляет людей отсрочивать голодную смерть самопоеданием? Ещё можно понять отчаянных смельчаков, готовых лишаться конечностей ради прокормления близких, и то, тут тоже возникают резонные вопросы, например, неужели человек, который делает это ради родных не понимает, что он лишь ненадолго продлевает им жизнь, и ради чего? А если взять во внимание уличных бродяг, которые плевать хотели на моральные устои и не побрезгуют в какой-нибудь обосранной подворотне забить калеку и сожрать его живьём, то что для них послужило толчком вступить на такой аморальный путь?

«Ими движет природный инстинкт самовыживания, – думал Борис. – Именно он заставляет людей свыкнуться с новой реальностью и не позволяет им совершать самоубийства от безвыходности. Но, казалось бы, сколько уже покончило с собой? Сколько померло тех, кто принципиально отказывался от нового пищевого рациона?»

Борис вспомнил времена, когда человеческая цивилизация пришла в упадок, когда хлынула волна массовых самоубийств. А кто не смог лишить себя жизни и не решился переступить через нравственные принципы – померли с голоду. Лишь одарённые сообразили пополнять недостающие запасы калорий путём поедания окружающих людей. Раз выжили только такие люди, то почему Борис до сих пор существует в этой суровой реальности?

Борис злорадно ухмыльнулся и задумался о положении мародёров. Сейчас он восхищался этими бандитами, как никогда прежде. Казалось бы, что в них особенного? Они ведь вредители, такие же, как грызуны. Сам факт существования этого сброда вызывает у социума разного рода неприязни, начиная от страха, заканчивая ненавистью. Но, по сути, мародёры, грабители, спекулянты и прочие подонки, самые первые реагируют на глобальные перевороты и стараются извлечь из этого выгоду. То есть, не смотря на полный хаос и разруху, они, вопреки всему, уже заботятся о своей дальнейшей судьбе. Вот, за кем будущее стоит!

«Вот это я понимаю… умнейшие люди! Или просто у них лучше других развит инстинкт само-выживания? А что, если… вступив в их ряды моя жизнь приобретёт хоть малейший смысл? В таком случае, я превращусь в изверга, не знающий ни пощады, ни сострадания, а если не превращусь, то буду доживать остаток дней, внушая себе лживые, чужеродные убеждения.

Прервав цепочку мыслей из-за огненной боли в культе, Борис отпрыгнул от окна и упал на диван. После стольких раздумий, ему пришлось вернулся к тому, с чего начал: какой из двух путей выбрать?

«С каждым днём, измученных голодом и радиацией бомжей становиться всё меньше, – продолжал думать Борис, истекая потом. – А когда их совсем не останется, то на кого тогда будут охотиться мародёры… Ох, как я голоден!»

Пока переулочки в городе забиты немощными постояльцами, прокармливающие своей плотью всех бандитов и обеспеченных работой и жильём граждан, массовым беспорядкам не суждено быть. Но если уровень радиации в ближайший год не сбавиться, а дожди не польются – земля не будет плодоносить, а вскоре и запас бесплатного мяса иссякнет.

Борис прикусил губу. Ему вспомнился запах жаренного, который постоянно веет в хирургическом кабинете… изящный аромат горячей плоти, истекающей соком… Ох, как давно он не ел мяса! С последней трапезы прошло лет так двадцать, тогда он лакомился шашлыком из свинины.

Приятные воспоминания о бывалом застолье вызвали у Бориса невыносимую ломку, ранее не испытываемую за двадцать лет вегетарианства. Желудок его бушевал и неожиданно стал таким тяжёлым, что если бы Борис стоял на ногах, то незамедлительно свалился б на пол.

Закинув голову на спинку дивана, он открыл рот, стараясь вдохнуть кислорода и проглотить ком в горле. На выручку пришла самокрутка. После парочки затяжек головокружение прошло, боль в культе утихла. Придя в самочувствие, Борис вскочил с дивана, допрыгал на одной ноге до стола, уселся, схватил грязную ложку и жадно принялся поедать скисшие, покрытые плесенью консервированные бобы. Несмотря на тухлый запах слякотной жижи, вызывающую рвоту при одном только виде, Борис жевал содержимое банки без всякого отвращения. Будь перед ним кусок приготовленной человечьей плоти, он бы и на него накинулся. Перебить отвратный вкус бобов помогли затвердевшие хлебцы.

«Завтра я не откажусь от мяса!» На порыве эмоций заявил он, алчно жуя гнилыми зубами вонючие бобы. Каждый раз, на протяжении многих лет Борис внушал себе намерение покончить со всеми терзаниями и освободиться от гнёта навязчивых мыслей, истязающих его изо дня в день. Пожалуй, есть только один вариант покончить с ними, или ещё пуще усугубить…

Когда стемнело, Борис забаррикадировался от внешнего мира и улёгся на диван. Но уснуть не смог, так как в животе бурлило, тошнота подступала к горлу, зато голод ушёл на второй план. Несколько глубоких затяжек успокоили взбушевавший желудок. Скорей бы наступил завтрашней день, когда, наконец, можно будет испробовать калорийной пищи.

Уснуть получилось только под утро. А когда Борис проснулся, то некоторое время лежал на спине в полном забвении, смотря в обшкрябанный потолок. На кануне вчерашнего заката его многочасовые раздумья так и ни к чему не привели. Продолжение пришлось уже на сегодняшнее утро, но впасть в долгие и бессмысленные размышления помешало несварение желудка. Пришлось подниматься с дивана и собираться на работу. Держаться на ногах становилось с каждым днём всё труднее.

«Сегодня точно всё решиться!»



4

Несмотря на пульсирующий зуд в культе, Борис шагал быстро и уверенно, и лишь одно крутилось в его голове: «мясо… прожаренное до золотистой корочки… сочное мясо… У меня ведь остались грибы! Да! Ох, если сегодня пожалует какое-нибудь второсортное полумёртвое тело, не имеющее ни единой причины продолжать своё жалкое существование, и, решившее отдать целиком себя на съестные припасы, то попрошу бородатого забрать печень жертвы себе. А вечерком, дома, отведаю её с грибочками! Можно ещё лучок поджарить… Да! Жаль, что хлебцы закончились…»

Борис ковылял мимо бедняков, злорадно ухмыляясь. Его фанатизм разразился до небывалых масштабов. Ни страх, ни скорбь, ни отчаяние более не преследовали его; культя не пронизывалась болью, даже физическая слабость меркла перед его мотивированным настроем.

По приходу в хирургический кабинет, Борис с горечью ощутил на себе косые, полные презрения взгляды коллег. Они смотрели на него, как на мешок с костями, который вот-вот сыграет в ящик. Он не сомневался в том, что если потеряет сознание от голода, то товарищи без всяких раздумий займутся разделыванием его туши.

«Главное продержаться до вечера.»

Когда дело дошло до обеда, хирурги принялись за обжарку человечины, которую удалось выторговать. Кабинет вновь наполнился сочным запахом мяса. Борис не планировал выходить сегодня на улицу, обусловливая своё решение тем, что если он будет дышать ароматом жаренного, то тошнота пройдёт, отчасти так и произошло. Предложи ему кусочек человеченки прямо сейчас, он без раздумий отведал бы её, но компаньоны, по всей видимости, не планировали делить трапу на троих.

– Я хочу забрать причитающую мне долю мяса! – Высказал своё желание Борис, невозмутимо уставившись на хирургов.

Последовало молчание. Даже главврач, который всегда в открытую сквернословил на Бориса, не смог найти слов на такое резкое заявление. Они с напарником переглянулись, потом опять переключились на Бориса.

– Бери, – сурово сказал главный хирург, указав на барбекю.

Борис пошёл к ним, прихрамывая, он чувствовал, как по лицу текут капли пота, а в висках пульсирует кровь. Что думают о нём коллеги? Возрадовались ли они, что их неотёсанный работник наконец избавился от глупых предрассудков? Или наоборот, увидели в его действии слабину… отвержение от собственных принципов, которых он придерживался всю жизнь? Сложно сказать. Возможно, они ещё сами не решили. Но что бы они не думали, Борису крайне тяжело было встать у барбекю и начать заворачивать себе на ужин человеческое мясо под озадаченным взором своих напарников. Подумать только, он предал свои принципы. 

Завернув свою долю в бумагу, Борис набросил на плечи плащ и покинул кабинет, коллеги и слова не сказали, только безудержно глядели ему в след в предвкушении стать свидетелями его последующей выходки.

«По пути домой избавлюсь от этого дерьма!» Пробубнил он себе под нос и сжал в кулак бумажный пакет с мясом. Жир пропитал бумагу и вымазал ладонь. Почувствовав тёплую влагу, Борис
вспомнил, что забыл свою трость в кабинете. Возвращаться не было смысла, тем более, он без неё неплохо передвигался. Благо, протез не давал сбоя.

Сидящие у стен бедняки жадными глазами смотрели на свёрток Бориса и умоляюще стонали: «милостыню… милостыню…» Борис даже чуть было не швырнул им пакет. Но, силы духа не хватило избавиться от него. Он морально слаб, чтобы совершить столь опрометчивый поступок, из-за чего презирал себя.

Вернувшись домой, он скинул с себя плащ, закрыл дверь, кинул свёрток на стол и уселся за него. Недолго разглядывая коричневый от жира бумажный пакет, Борис наконец развернул его; горячий запах взмыл вверх и одурманил голову калеки. В пакете лежали обжаренные до корочки кисть и предплечье.

«… я превращусь в изверга, не знающий ни пощады, ни сострадания… Существование таких никчёмных людей в эти никчёмные времена усугубляет процесс формирования нового общества, за которым и стоит задача сохранения человеческой популяции… И с какой целью, скажи на милость, вам… тебе! – нужно продолжать жить в новом мире, условия которого омерзительны тебе?»

«Ох, как я голоден!»

Борис чуть не свалился со стула, благо сумел ухватится за стол. Рука по-прежнему была вымазана в тёплом жиру. Горячий аромат жаренного притуплял его ум, и Борис даже не заметил, как поднес ладонь к губам и облизнул. За дальнейшие события он не испытывал ни стыда, ни угрызения совести, ни вины перед самим собой.

В скором времени обляпанный мясным соком стол был завален кусками изорванной бумаги и обглоданными фалангами пальцами.

По сравнению с предплечьем, которое показались Борису немного сыроватым, фаланги пальцев, обтянутые поджаристой тонкой корочкой, пришлись по вкусу.

«Говорят, мясо у младенцев и молодых девушек особо мягкое… воздушное, как бархат! В следующий раз надо будет печень взять, поджарю её с грибочками и лучком…»



5

По мере утоления голода новым рационом, прежнее мировоззрение стало рассыпаться, словно песок между пальцами. Терзавшие Бориса двадцать лет смутные мысли, полные мрака и безнадёги, наконец исчерпали себя. Физическая слабость и головокружения прошли. Огромные тёмные мешки под глазами сменили оттенок на светлый. Желудок теперь не разрывало изнутри, тело окрепло, вес прибавился.

Шли дни, недели, месяцы. Коллеги по работе без особых оваций приняли Бориса к своему столу. Но со временем, ему начало казаться, что полученного на работе мяса оказывается недостаточно, чтобы вдоволь насытиться. Пришлось прибегнуть к помощи мародёров, которым требовался человек с анатомическими знаниями, чтобы он помогал правильно и быстро потрошить трупы. Уличная шайка совершала набеги по ночам, предпочитая похищать девушек и детей. Благодаря такой деятельности, пропала необходимость выплачивать налоги мясом. После нескольких вылазок, Борис окончательно вступил с мародёрами в крепкое сотрудничество. 

«Да, будущее за нами! За теми, кто переживает глобальные перемены сквозь боль и страдания… за теми, кто принимает суровые законы новой реальности… Человечество выживет при любом раскладе! И я выживу!»

Когда человек добровольно лишается конечностей, чтобы прокормить себя – это одно, но, когда тебя заставляют перерезать глотку случайному прохожему, в слезах умоляющий пощадить его, а после начинаешь разделывать его тушу на кусочки, невольно сходишь с ума, а все морально-нравственные качества, которыми ты когда-то обладал – испаряются безвозвратно.

Однако Борис не учёл, что чрезмерная жажда вкусить больше причитающегося лишь подогревает алчность. А пособничество с низкопробной швалью, в большинстве случаев, заканчивается печальным исходом.

У уличных отребий, как правило, каждый сам за себя. Также, часто случается, что одна группа мародёров конкурирует с другой. Победителям, как ни странно, достаётся мясо проигравших. Спустя год, как Борис начал новую жизнь, его больше никто не видел, да и в квартире он не появлялся.