Хлебная страда

Страничка из дневника.


Жатва
               
Жаркий август - последний месяц лета. Как-то пришёл к папе бригадир Викентьевич с просьбой:

-- Павел Александрович, вот такое дело, пусть ваша Нинка посидит на жнейке.

-- Ну, некому совсем, все ребята отправлены на дальние покосы... Помочь надо, думаю она справится.

-- Пойдёт с завтрашнего утра... - заверил папа.

Папа вечером предупредил меня, что я должна поработать месяц на уборке хлебов в паре с Санком Якуниным:

-- Спать ложиться рано, никаких побегушек и игрушек!

Первый день работы. Меня разбудили в пять утра. Быстро позавтракав, я прибежала к Якуниным... Санушко (Санко), деревенский мужичонка, совершенно безвредный, маленький, худой, измождённый, вдобавок глуховатый, летом постоянно работал на сенокосилке, а в хлебоуборку на жнейке в паре с кем-нибудь из взрослых ребят.
 
Что надо было делать? В первую очередь в шесть часов утра Санко точит многочисленные сегменты у съёмных ножей от жнейки с обеих сторон. На это уходит более часа.

Моя обязанность – крутить за ручку точильный камень. Это самая тяжёлая и нудная работа, какая мне особенно запомнилась с детства! Я еле выдерживала, крутить за ручку, да ещё быстро!

Санко точит сегменты основательно, крепко прижимает к точильному кругу, а я от усталости и дурноты закрываю глаза, тошнота подкатывает к горлу. (Сейчас, вспоминая и записывая это, меня снова затошнило, пришлось даже открыть банку с маринованными огурцами и съесть остренький огурчик).
 
В тот год я закончила всего пять классов. Да и малюсенькая я была, худая, и для меня эта работа по заточке ножей для жнейки была изнурительна, настоящая пытка.

Далее мы запрягаем пару лошадей, Санко управляется с коренной лошадью быстро и ловко, а я так и не успеваю запрячь вторую.
 
Жнейка, это такая металлическая коляска на конной тяге с шипами на колёсах с двумя железными качающимися сиденьями. Я управляю лошадьми, сидя слева от Санка, а он специальным приспособлением, наподобие граблей, направляет хлебные стебли на работающие ножи длиной почти в полтора метра.

Сзади ровной, широкой, плотной полосой ложатся скошенные стебли пшеницы. Деревенские бабы (почти все вдовы) следом за нами бойко вяжут снопы и ставят в суслоны, заодно успевая сами над собой и над мужиками беззлобно подшучивать да похохатывать...

Санушко работает споро: раз - взмах, два – взмах... и так до обеда, колосок к колоску. Видно было, что он уже «намахался».

Закопченный от солнца он, наконец, останавливает лошадей:

-- Тпру-у! Стоять!

-- Всё, Нинка, обедать пора, да и лошадей менять надо.

-- Обед ровно два часа, отдыхай, вижу, устала с непривычки-то, ну да ничего - втянешься...
   
Мы приезжаем в деревню, выпрягаем лошадей, напоив водой, выпускаем пастись.
В обед я успеваю с часик вздремнуть на лавке, подложив под голову ватную фуфайку.

Братишки почти не мешали, играли на улице, изредка забегая в избу по своим детским делам, только муха упрямо билась в оконное стекло, назойливо звенела, а мне уже было всё равно...   

В полудрёме вдруг показалось, будто лечу я  на качелях высоко в небе над белыми прозрачными облаками, от чего замирает дух и кружится голова...               

Время обеда закончилось. Мы с Санушком запрягаем другую пару лошадей, и битва за хлеб продолжается до позднего вечера. И так каждый день, без выходных...

К концу уборки я сильно загорела, волосы выгорели добела, нос от солнца облез... Конец августа, пора собираться в школу!