Русские. Беседа с гуманоидом

Случилось так, что Михейкину выпал фарт.
Он заключался в сорока новеньких, недавно выползших из-под печатного станка, фиолетовых пятисотрублевок лежащих веером на колченогом столе, покрытом грязной, местами прожженной, выцветшей клеенкой. Деньги задушевно пахли свежей краской. Рядом стояла початая, большая бутыль невиданной дорогой водки «Русский стандарт», которой накануне вечером закончилось обмывание сделки века в масштабах деревни Курнашево.

Мозги очнувшегося Михейкина располагались в привычном утреннем похмельном беспорядке, а страшная, пустынная сухость начиналась на потрескавшихся губах, жарила нутро и распространялась до пяток. Но сегодня он не спешил поправить здоровье, а торжественно и терпеливо восседал за столом, не отводя от денег мутных глаз с желтоватыми из-за проблем с печенью белками.
Вчерашний день вспоминался трудно, отрывочно и был похож на проплывающую по реке медленную заржавленную баржу, содержимое которой невозможно рассмотреть с берега. Да и вообще, вся его жизнь и, особенно последнее десятилетие, вовсе не напоминали идеалистические утопии классиков обществоведения, суливших будущим поколениям цветущие сады и всеобщее благоденствие.

Анатолию Петровичу Михейкину было шестьдесят два года. Впрочем, как это обычно бывает в деревнях, где люди знают друг друга с передаваемых по наследству, застиранных до дыр пеленок до крышки самодельного, елового гроба, жители использовали отчества редко. Это случалось, если их обладатели выбивались на руководящие должности районного или местного масштаба. Обычно же все называли друг друга исключительно по именам, вне зависимости от того, что Нюре на пасху стукнуло восемьдесят пять, а у Коляна родилась правнучка. Так и Михейкин, со времен войны, когда мать еще лупила его, пятилетнего пацана за проделки вожжами, оставшимися от лошади, съеденной в страшный голод сорок второго, и поныне остался Толяном.
Мужиком он был никчемным. Жил тихо, затворником в старой, накренившейся на один бок, черной, оставшейся от безвременно ушедших в беспроблемный мир родителей избе. Маленькая, в дюжину дворов деревня Курнашево стояла на отшибе от главной усадьбы бывшего совхоза. Летом ее наполняли горожане с шумными детьми, приезжавшие в новые, раскрашенные пинотексом, отстроенные на выкупленной земле дома. Зимой деревня вымирала напрочь, сохраняя связь с большим селом только узкой тропинкой, похожей в метровых сугробах на траншею. По ней оставшиеся в деревне два мужика и четыре старухи изредка наведывались в магазин для отоваривания - кто водкой и табаком, а кто - хлебом, страшными, серыми макаронами и дешевой карамелью к чаю. Аборигены жили на подножном корму, выращенном в огромных огородах, а скудные пенсии использовали явно не по назначению. Мужики пропивали в три дня, старухи прятали «на смерть» или копили для детей и внуков.

Михейкин жил в деревне с рождения. Руки у него росли из нужного места, и был он справным, толковым плотником, но закорузлая томная, непобедимая лень въелась в его организм, не давая без крайней нужды браться за топор или пилу. «При коммунистах», под зорким оком бригадиров, главных инженеров и общественного актива он еще что-то делал, но с приходом времен демократической безнадзорности забил на все основательно и безвозвратно. Только голод и боязнь замерзнуть зимой толкали его на необходимость посадки картошки и распилку-расколку на дрова украденных в близлежащем лесу деревьев.

До выхода на пенсию нужда заставляла Михейкина затевать какие-то предприятия, которые плохо заканчивались, но позволяли некоторое время сводить концы с концами. Он, то нанимался на какое-нибудь дачное строительство, то пытался что-то мастерить на заказ на дому, но его энтузиазм после получения аванса немедленно угасал и через неделю-другую становилось понятно, что работа закончена не будет никогда.
Венцом трудовых подвигов Анатолия стал наем на охрану сорока фундаментов под коттеджи, заложенных новыми русскими миллионерами из Тюменской области на долгосрочно арендованном за взятки большом участке земли возле Курнашево.
Поначалу нефтяные нувориши бодро взялись за дело, в трехмесячный срок вырыли огромные котлованы и заложили в них отличные бетонные блоки. Но на этом дело почему-то застопорилось. Через полгода, видя такую вопиющую бесхозность в местности, где старую совковую лопату со сломанной ручкой нельзя было оставлять без присмотра более, чем на десять секунд, коренное местное население перестало бороться с непреодолимой, врожденной тягой к воровству и скопом набросилось на покинутое строительство. Блоки вырывали из земли изношенными тракторами, выковыривали бульдозерами и даже, стоя по пояс в воде, выкапывали вручную. Добытое бетонное добро переправлялось в близлежащие деревни и села или продавалось окрестным дачникам.

Вся округа уже строилась на «тюменских» фундаментах, когда вдруг, через год изнурительной работы населения по благоустройству необъятных просторов, вновь объявились хозяева. Прибывшая на паре джипов делегация из толстопузых мужиков с бритоголовой охраной с ужасом и тоской осмотрела останки своего градостроительства, представлявшие из себя к тому времени жалкую полсотню полностью затопленных или совсем трудоемких для экспроприации блоков. Малочисленной, но крепко сбитой армии охранников была поставлена боевая задача - искать! Угрюмая, стриженная братва немедленно кинулась исполнять указание и поначалу сильно накостыляла основным организаторам хищений железобетонных изделий. Однако, тюменцы быстро поняли, что «поставить на счетчик», вырвать из-под уже построенных домов свое имущество или хотя бы предметно отдубасить все сознательное мужское население трех деревень им не удастся. Денег ни у кого не было, а ломать постройки было себе дороже, Что касается силовых мер ради демонстрации «ху из ху», то после второго акта расправы трудовое деревенское население взбунтовалось, подтянуло к месту дислокации чужаков все силы, средства и технику и выдвинуло ультиматум – валите, откуда пришли или… Завидев моторизованный батальон, укомплектованный страшного вида и надрывно ревущими полумертвыми дизелями ДТ-75, ХТЗ и даже К-700 с просматривающимися в кабинах топорами, вилами, косами и охотничьими ружьями, рядом с которыми «гранд черокки» и «эксплореры» выглядели жалкой кучкой недобитых окруженцев на тачанке с «максимом», пытающейся противостоять танковой бригаде, неудачливые архитекторы отступили, кое-как уладили конфликт и позорно бежали.
Правда, перед уходом они умудрились совершить еще одну глупость, выразившуюся в поисках сторожа для оставшихся блоков.
Тут-то им под руку и подвернулся Михейкин, с которым был заключен устный контракт - вот тебе миллион тогда еще неденоминированных рублей, но если через месяц мы приедем и блоков не будет, тогда....

…Оставшиеся в труднодоступных местах блоки были вырыты и вывезены за неделю, в течение которой новоявленный курнашевский секьюрити методично, в одиночку, до беспамятства пропивал полученный «лимон», прощаясь по утрам с жизнью.
На этот раз Михейкину повезло. То ли «тюменцы» плюнули на свою затею, то ли у них появились более важные проблемы, то ли они пали от рук конкурентов по нефтедобыче или их скосил под корень кризис 98-го, но больше арендаторов никто не видел. Опустошенные котлованы заполнились водой, поросли бурьяном и сторожить стало нечего...
На этом и закончился трудовой путь Толи Михейкина. Подошла пенсия, и хотя была она маленькой по размерам и часто задерживалась, но с тех пор он перестал даже пытаться что-либо соорудить своими руками...

Вообще, по жизни пил Анатолий сильно, в основном, по-черному, никого не приглашая к себе, но и не выклянчивая на опохмелку у магазина. Исключение составлял, только его одногодок, сосед по деревне Митрич, инвалид, потерявший по-пьянке больше половины пальцев на руках и слоняющийся без дела, надежды и веры в будущее.
Михейкин был когда-то давно женат, но недолго и неудачно. Жена, разобравшись в его непробиваемости ушла к агроному в соседний колхоз, а детей по невыясненным причинам не осталось. Так и прожил он бобылем сам в себе до шестидесяти, топя однообразие и беспросветность окружающей действительности в дешевой, суррогатной водке и бормотухе...

Деньги, лежащие на столе, свалились на месяцами немытую голову Михейкина внезапно. В начале девяностых, когда его стойкое отвращение к физическому труду и, вообще, к какому то ни было движению еще не зашкаливало за критические показатели, он умудрился получить через разваливающийся и раздававший и продававший все направо и налево сельсовет двадцать соток пустующей земли рядом со своим домом, где поставил маленький, четыре на четыре сруб и даже накрыл его, запасенным, украденным из совхоза в коммунистическую эпоху шифером. На этом этапе зодчество Михейкина заметно поутихло, а затем, на поприще обнесения участка изгородью из неотесанных кольев и вовсе дало безоговорочного дуба. Он вновь водрузился на свой продавленный топчан и накрылся грязными тряпками, некогда считавшимися одеялом, вылезая из-под них только по физиологической или крайней жизненной необходимости и уставился в чудом сохранившийся старинный черно-белый «Рекорд».

Однажды, поздней осенью по расхлябанной и разбитой вдрызг дороге в деревню въехали старенькие потрепанные «Жигули» и затормозили перед домом Михейкина. Из машины вышли двое мужчин и две женщины и, с трудом находя в непролазной грязи более-менее доступные полуботинкам и туфлям места, стали пробираться к крыльцу. Толя, наблюдавший через мутное окно за дорожными конвульсиями приехавших, узнал в одной паре свою давно, года три невиданную, живущую в городе сестру с мужем. Двое других были ему неизвестны. Наконец, посетители миновали вечно незапертую входную дверь и проникли в сени, о чем свидетельствовали гром падающих пустых ведер, вскрики испуганных дам и грудной мужской голос, бубнящий ругательства по поводу удара лбом о притолоку.
Первой в комнату вошла сестра Михейкина Люба и с порога набросилась на брата с поцелуями. Столь пылкое проявление неугасимой любви сильно насторожило Анатолия, так как обычно редкие свидания родственников Люба начинала саркастическим и прямолинейным вопросом: «Ну, что, пьянь, не подох еще?». Когда же прибывшие принялись извлекать из сумок и выставлять на загаженный стол колбасы, консервы, рыбные деликатесы и завершили свои гастрономические манипуляции дорогой водкой, пивом и «кока-колой», в непохмеленной голове Михейкина и вовсе зародились нехорошие предчувствия и подозрения.
Тем временем женщины брезгливо вымыли остатки разнокалиберной посуды, быстро состряпали подобие праздничного стола и пригласили к нему присутствующих. Неизвестный ранее Анатолию, лет сорока, высокий, приятной наружности мужчина, представившийся Владимиром, профессионально свернул пробку и разлил по видавшим виды стаканам водку в строгой пропорции - себе и женщинам он едва закрыл дно, а истекавшему остатками слюней Михейкину набулькал почти до краев. Муж Любы - Михаил - от водки отказался, сославшись на необходимость управления машиной. - Ну, Толя, за тебя! - воскликнула Люба.

Анатолий, уже пятнадцать минут безрезультатно силившийся адекватно оценить происходящее, наконец, плюнул на свои тщетные попытки , поднял дрожащей рукой стакан и без напряжения влил его в себя, тут же ощутив глубину различий между предложенным напитком и той сивухой за четырнадцать последних, набранных мелочью рублей, которой он вчера заканчивал вечер. Все дружно закусили, после чего Люба положила на край тарелки алюминиевую вилку с гнутыми зубьями и, изменившись в лице, перешла к делу.
- Скажи мне, - обратилась она к брату. - А что ты собираешься делать со своим вторым участком?
- А че с ним делать... - проговорил Михейкин, ощущая приятное облегчение во внутренностях и, особенно, в голове. - Он есть не просит. Может картоху весной посажу...
- А может быть мы его продадим? - спросила в лоб сестра.
Михейкин поперхнулся куском колбасы и закашлялся. Однако, водка уже сделала свое дело, вернув ему определенную ясность сознания и способность правильно воспринимать происходящее. От него не ускользнуло ни местоимение «мы», хотя Люба не имела к его собственности ни малейшего отношения, ни напряженное ожидание остальных членов делегации.
- А кому? - поинтересовался Анатолий.
- А вот - им, - Люба показала на прибывших гостей. - Люди порядочные, хорошие...
Дальнейший диалог, периодически прерываемый наполнением стакана Михейкина и героическим турпоходом по грязи на продаваемые земельные угодья для осмотра наглухо заросшей бурьяном территории и почерневшего от времени и влаги микроскопического строения, вели в основном прибывшие. Попытки каких-то невнятных возражений и замечаний Анатолия Люба жестко прерывала.
В конце концов, после различных интерпретаций в воздухе повисла неслыханная со времен деноминации окончательная сумма в двадцать тысяч рублей, которая и была оставлена на столе подле сильно захмелевшего землевладельца в обмен на паспорт и подписанное им какое-то заявление. Все остальные хлопоты по оформлению сделки Люба мужественно взяла на себя. После этого гости быстро попрощались, пробрались к «жигулям» и, хлюпая покрышками по непролазной грязи, удалились.

Теперь, с утра Михейкин сидел за столом и раздумывал над дилеммой - немедленно спрятать свалившееся на него богатство или сначала опохмелиться. Постепенно жжение внутри организма победило и рука потянулась к «стандарту», но тут в сенях послышался шум, и Толя едва успел сгрести деньги и засунуть их под старый рваный матрац, как в комнату ввалился Митрич.
- У тебя ничего на похмел... - начал он беседу стандартным для этих мест вопросом, но, разглядев на столе бутыль осекся и тут же жизнерадостно конкретизировал свой интерес. - Поправишь?
- Подходи, - широким жестом повелителя пригласил Михейкин и разлил водку в стаканы.
- Спаситель! - прокричал Митрич и быстро чокнувшись начал жадно, ходя кадыком по шее пить. - Хорошо, - крякнул он, поставив пустой стакан и запуская в рот соленый огурец. - Откуда ж такая?!
- Любка привезла...
- Чой-то она раздухарилась?! То самогон твой в помои выливала, а тут - сама выставилась? Видел-видел, как они давеча по твоей второй земле шастали. Никак строиться задумали?
- Угу... - прогудел Анатолий, зная, что скрывать что-либо в деревне было так же бесполезно, сеять пшеницу в марте. - Строиться.
Он печально посмотрел на остатки водки, выловил в полумраке избы просветлевший, жаждущий немедленного продолжения взгляд Митрича, тяжко вздохнул и полез под матрац...

...Весть, что Михейкин неожиданно превратился из рядового нищего забулдыги в состоятельного джентльмена, разнеслась по селу мгновенно. Исходным сообщением в разрастающемся клубке сплетен вокруг появления доморощенного Монте-Кристо стало устное народное творчество толстой, розовощекой и хамовитой продавщицы сельпо Клавдии. С дрожью во внутренностях дождавшись, когда в обед в магазин подтянулись за свежим привезенным хлебом основные силы общественных распространительниц сельских слухов, Клава отложила в сторону калькулятор и заговорщицки произнесла.
- Что, девочки, сегодня было!
«Девочки», младшей из которых, бывшей доярке Дарье исполнилось на прошлой неделе пятьдесят четыре мигом забыли за чем пришли и столпились у прилавка в предвкушении чего-то совершенно удивительного.
- Приходят сегодня с утра Михейкин с Митричем, - многозначительно начала Клавдия. - Ну, думаю, опять будут поллитру в долг клянчить. И точно! «Доставай», - говорит Михейкин, - «Клава, свой гроссбух...» А сам уже малость закошенный, вправленный. «А хрен тебе»,- говорю, - «пьянь ненасытная! Велено тебе не давать ни грамма, пока долги не воротишь!». «А сколько у меня долгу-то?» - спрашивает он, а сам кривится в такой поганой усмешке. «Так, 287 рубликов, поди, с мелочью!», - отвечаю. «А, понятно»... Лезет он, представьте, в карман своей телогрейки и достает две полтысячных! «На тебе за долг», - говорит, -«И дай-ка нам, с Егором Митричем две бутылочки хорошей водочки... да, вон той, «Гжелки» по полсотни, шесть пива посвежее, колбаски копченой, сырку, сосисок, хлеба, селедочки и десять пачек «Примы»...». Я, девки, аж столбняка хватила! Короче, берут они всего на шестьсот девяносто рублей с копейками, сгребают сдачу и уходят!
- Грабанули кого-то... - задумчиво выдвинула версию Дарья.
- Да, брось, ты! - отмахнулась Маня Нестерова, длинная, худющая тетка, вечно шатающаяся по селу в черном пальто и платке и не имеющая для стопроцентного сходства с народным образом смерти только ржавой косы в скрюченных пальцах. - К нему вчерась сестра приезжала. И не одна, а с людьми. Небось, участок свой он продал!
Дальнейшая дискуссия переросла в обсуждение умственных способностей Михейкина, хитрости его коварной сестры и приблизительных расчетов: за какой промежуток времени он успеет пропить полученное. Вволю насладившись бесконечностью версий и предположений, народное собрание затарилось батонами и рассосалось по селу продолжать свою бессмысленную жизнь...

…Как-то, примерно через месяц после паломничества сестры, Толя Михейкин очнулся на рассвете на своем топчане.
Последние недели его жизни представляли из себя нескончаемую вереницу наполняемых водкой стаканов вперемежку с угарным забытьем. Митрич, исправно исполнявший роль ходока за спиртным, уже дня три, как сдался и воротился домой, где был встречен женой упреждающим ударом мокрым березовым поленом по спине с последующим временным параличем организма. После его бегства Михейкин собрал волю в кулак, трижды пересчитал наличные и, убедившись, что оставшихся пяти с небольшим тысяч ему должно хватить на ближайшую неделю побрел на распухших, не лезущих в сапоги ногах в магазин.
Внешний вид Анатолия произвел на покупателей сельпо неизгладимое впечатление, выраженное во всеобщем вздохе, но он терпеливо дождался очереди, закупил ящик плохонькой, «левой» «московской», курева и дешевой закуски в консервах. На исходе сил, как раненый боец, выходящий из вражеского окружения он дотащил поклажу до дому, не раздеваясь выпил полный стакан, подвинул ящик к топчану и, завалившись на него, впал в дурной, пьяный сон. С тех пор он так и валялся, как пыльный мешок с картошкой в углу, с трудом доползая на четвереньках до вонючего помойного ведра, куда справлял нужду и протягивая в редкие моменты просветления руку к ящику, чтобы ухватить за горлышко очередную поллитровку.

На этот же раз Михейкин проснулся как-то иначе... На улице рассветало, и он увидел через окно падающие пушистые хлопья снега. Косые, крытые латаной дранкой крыши противоположных, кособоких изб и охлажденная осенняя земля уже покрылись белизной, а по скрюченной, непролазной дороге, поджав грязный, облезлый хвост, бежал беспризорный, вечно голодный пес Полкан.
Удивительно, но Анатолий ощущал внутри не высасывающую жилы похмельную тягомотину, а какую-то необычайную легкость. В голове было светло и даже протухший, смрадный воздух избы казался наполненным чем-то свежим и благодатным. Он легко поднялся с топчана, подошел к окну и вздрогнул всем своим ослабшим от беспробудной пьянки, больным организмом. На пушистых, огромных лапах росшей перед домом старой ели сидели маленькие существа. Их было семь или восемь. Ничего подобного Толя раньше не видел. Существа представляли из себя фигурки в полметра ростом с овальными, похожими на огурец головами с маленькими злыми глазками, носом в форме клюва и загнутыми книзу полумесяцами ртов.. На них были накинуты черные длинные плащи, из-под которых виднелись верхние лапы с четырьмя длинными пальцами, а ноги были обуты какие-то немыслимые башмаки. Они сидели на ветвях, как на скамейке и качали ногами, как дети на качелях. Вообще, существа были больше похожи на человечков, чем на представителей фауны, но от этого Михейкину легче не стало. Он зажмурился, помотал головой, но когда открыл глаза видение не улетучилось.

В белую горячку Анатолий впадал за свою жизнь дважды. В первый раз это случилось лет тридцать назад во время месячного запоя, начавшегося с банального пропивания скудной получки, а второй - в период загула по поводу найма на охрану остатков тюменских блоков. В обоих случаях он ничего не запомнил, а о производимых в припадке художествах узнавал исключительно из рассказов восхищенных собутыльников. В первый раз он ощутил себя вольной птицей и неудачно, основательно, в кровь порезавшись, пытался упорхнуть сквозь оконное стекло избы, а второй раз почувствовал в себе кошачьи инстинкты и гонялся за предполагаемыми к поимке и съедению мышами, пока был сам не изловлен перепуганными дружками и не возвращен к реалиям бытия очередным стаканом водки.

Но нынешние галлюцинации были особенным. Анатолий вовсе не чувствовал себя в потустороннем мире и воспринимал все довольно реально и даже с долей скептицизма. Чтобы до конца развеять сомнения в естестве происходящего, он вышел из избы и подошел к дереву. Все человечки сидели на своих ветках, свесив ножки, и крутили по сторонам головами. Михейкин отметил, что они разные - и по росту, и по выражению чудных лиц, и даже по одежде. Вдруг сидевший ниже всех человечек приветливо махнул ему своей пальцатой рукой и сказал на чистом русском языке:
- Привет!
- Привет... - прохрипел изумленный Анатолий.
- Как дела? - спросил человечек, причем Анатолий ощутил, что он не слышит его фраз, а голос звучит где-то в голове между мозжечком и правым полушарием.
- Плохо, - признался Михейкин. - Пью вот...
- Пить вредно! - резюмировал оппонент и, махнув четырехпалой лапой соседу, спросил. -Верно?
- Да, - утвердительно ответил тот и качнул головой.
Анатолий, никогда не слышавший, чтобы горячечные глюки состояли из антиалкогольной пропаганды, отступил на шаг и поинтересовался:
- Вы... Это... Кто такие?
- Какая разница, - зазвучал в его голове бархатный голос. - Ты все равно не поверишь.
- Может поверю...
- Ну, попробуй... Мы - путешественники. Мотаемся по Галактике, исследуем разумных существ, изучаем их образ жизни, собираем кое-какие предметы для наших музеев. Это наше хобби, как у вас говорят.
- А... живете-то где?
- Ваши ученые называют это созвездием Гончих Псов. Наша родина - примерно такая же планета. Она крутится вокруг звезды, которую вы называете Ветта.
- И давно вы тут... исследуете?
- Третий день. У нас уикенд. Выходные... Вот мы и решили смотаться на Землю.
- А как же это вы... язык-то наш выучили? - продолжал спрашивать Анатолий, удивляясь неизвестно откуда взявшейся логике собственных вопросов.
- Ну, что ж мы первые что ли? Ваша планета давно изучена, есть банки информации, которая вместе с основными языками вводится в память за несколько секунд...
- А где ваша... ракета? - Михейкин посмотрел по сторонам, пытаясь высмотреть транспортное средство пришельцев.
- Э-э-э... Это слишком примитивно. Я не буду тебе объяснять технологию, но перемещение к вам занимает совсем небольшой промежуток времени... Кстати, можем взять тебя с собой. Потом вернем обратно...

И тут Толя осознал, что сейчас он сойдет с ума. Несомненно, что затянувшаяся пьянка совершенно обезобразила его мозги, но перенести бред с прибытием в их деревню ватаги инопланетян с целью изучения убогого быта и невеселого образа жизни курнашевцев в целом и его, михейкинского, в частности, Анатолий был не в состоянии. Он отчетливо понял, что если сию минуту «путешественники» не покинут его огорода и не вернутся на свою планету в созвездии Гончих Псов, то свою никчемную жизнь ему придется бесславно заканчивать в грязной, старой, психиатрической больнице, расположенной в двадцати километрах в поселке Ливино, где он уже тройку раз приводился в чувство после запоев.

Михейкин смачно сплюнул на снег, и, не оборачиваясь, бросился наутек вдоль деревни. Он мчал, проваливаясь в грязь, добежал до колодца и чуть не столкнулся с Прокопьевной из дома напротив, набирающей воду в старое эмалированное ведро. Та, увидев стремительно несущегося на нее Михейкина ойкнула, отпрянула в сторону и пролила воду.
- Ты куда это мчишь рысью, как молодой. Магазин-то в другой стороне!- проявила свою сварливость Прокопьевна.
- Ох, не спрашивай, - едва переводя дух, ответил Михейкин. - Допился, я до ручки...
- Так и что ж ты теперича - беготней дурь вышибаешь?
- Да, ну тебя, - Анатолий махнул рукой и уселся на скамейку возле колодца. - Горячка у меня была...
- Немудрено... - протянула Прокопьевна. - Столько дней жрать. Все, поди, пропил-то?
- Не-е-е... Малость осталось. Наверно брошу я. Такие страсти привидились...
- Как же - бросишь... - с сомнением протянула женщина. - Чего, опять мышей ловил?
- Хуже. Инопланетяне ко мне прилетали. Маленькие такие, в плащах... На елке сидели.
- Ух, ты! Как в кино, которое нонче по телеку каждый день кажуть? - с интересом спросила Прокопьевна. - Рожи страшные, зеленые...
- Не, эти ничего, симпатичные... С собой звали.
- Ну и чего ж ты? - Прокопьевна закатилась смехом. - Летел бы с ними. Чай терять тебе все одно - нечего. Только сначала выясни - есть ли у них водка, а то пропадешь ты там в трезвости...
- Тебе все смешочки, а я вот их, как тебя видел... И непохоже это было на безумное видение... Да и не сильный похмел у меня сегодня, маловат для горячки. - Анатолий уронил, голову, помолчал и потом вдруг попросил. - Слышь, Прокопьевна, пойдем, а? Глянешь сама - может и вправду это не того...
- Совсем ты ум пропил... - женщина взмахнула руками. - До чертиков доналивался. Иди к Митричу, баню истопите, глядишь и пришельцы твои улетучатся. А так-то и до психушки недалече. Будешь там астрономию изучать.
- Да не пьяный я... Ну, пойдем, глянешь разок и все.
- Ну, хрен с тобой, пойдем. Поглядим на твою елку...
Прокопьевна оставила ведро, и они пошли к дому Михейкина.
- Ну и где? - спросила Прокопьевна, глядя на пустое дерево.
- Фу, ты... Ну, слава Богу. Видать закончилось...
- Смотри, сам не закончись, - она побрела назад к колодцу.
Анатолий вошел в дом, и уже на пороге ощутил, что легкость, с которой он проснулся улетучилась. Навалилось тяжелое похмелье, залило внутренности свинцом и придавило к земле. Через минуту ему стало совсем невыносимо. Он с трудом дошаркал до ящика, вытянул початую бутылку, трясущейся рукой наполнил почти до краев алюминиевую кружку и жадно выпил. Водка зажглась в животе, потом вдарила в голову, и он мешком повалился на свой топчан...

...Деньги у Михейкина кончились через две недели. К тому времени вся округа, с легкой руки, а точнее со злого языка Прокопьевны покатывалась со смеху по поводу высадки инопланетного десанта во дворе Анатолия. Сам он отмахивался от насмешек, бубня: «Ваши тоже выпить любят!». Последнюю пятисотрублевку он, на удивление, потратил с умом - купил еды, пива и напросился к Митричу в баню.
- Отчего ж, попаримся! Может отойдешь малость, - согласился тот.
- Давай я своих дров принесу, а то у тебя мало совсем, - предложил Анатолий.
- Ну, неси...
- Только пилу дай, а то я свою никак не найду, запропастилась куда-то.
- Возьми на дворе, а я сейчас подойду - одному двуручкой пилить не сподручно.
- Не, справлюсь. - Михейкин повернул в сторону двора.

Баня им удалась. Под тяжелыми березовыми вениками многомесячная дурь, хоть и сопротивлялась, но все же отступала. Пиво же уже не забирало, а лишь слегка светлило голову. После бани они прошли в избу, отпились крепким чаем с мятой и пирогами с капустой, наготовленными женой Митрича из купленной и принесенной Михейкиным муки. Митрич пошел провожать Анатолия до избы. В заваленном снегом палисаднике они остановились перекурить.
- Тут сидели? - усмехнулся Митрич и указал рукой на елку.
- Ох, и не говори... Вот ведь, проклятая, что делает...
- Завяжешь теперь?
- Да, как с этой жизнью завяжешь... Попробую какую работу взять.
- Ну, ладно, пойду... - Митрич бросил окурок и протянул свою культяпку.
- Давай. Завтра свидимся...
Анатолий вошел в избу, осмотрел комнату, весь пол которой был заставлен пустыми бутылками. «Завтра убраться надо», - подумал он, разделся, лег на топчан и впервые за эти месяца заснул спокойным, глубоким сном...

...- В этом зале, дети, мы видим много интересных экспонатов средней части России, - учительница протянула указку и обвела им большую просторную комнату, уставленную и увешанную всякой домашней утварью.
Маленький Ийес отошел от группы и принялся гулять по залу. Он не любил экскурсоводов с их монотонным и скучными рассказами. Ийес бродил между ведер, коромысел, колес от телег, ухватов, кос и множества всякой утвари, которой он никогда не видел и чьего предназначения не понимал. Он подошел к висевшей на стене большой ржавой металлической пластине с острыми зубьями и потрогал ее. «Пила двуручная» - прочитал он на табличке.
- Ийес! В музее нельзя трогать экспонаты, - услышал он за спиной голос учительницы, отдернул руку и подошел к окну.
За окном за лесом садилось солнце. Его диск уже коснулся верхушек деревьев и окрашивал их в пурпурный цвет.
- Ну, что же, дети, вот мы с вами и посетили музей планеты Земля, - вновь послышался голос преподавателя. - На следующей неделе, мы отправимся в музей...

Ийес еще раз посмотрел на садившуюся Ветту, потер крючковатый нос рукой с четырьмя длинными пальцами и, наступая на шнурки больших, смешных башмаков побежал догонять уходившую группу...

1999 год.