Не спастись? - постмодерновый

Каждое утро я надеваю на шею бирку «Михаил Моисеевич» и съедаю на завтрак ушат дерьма.

Выхожу из своей квартиры с коричневыми стенами в цветочек и иду навстречу новому дню, опустив голову вниз.

Здания, эти подтаявшие коричневые кошачьи пирамидки, смотрят на меня чёрными окнами-червоточинами. По тротуарам и дорогам весело текут зловонные речки, источая миазмы переработанной жизни.

— Как ваши дела, Михаил Моисеевич?
— Нормально, Аркадий Харитонович.

Ко мне обращается житель этого города, наверное, мой знакомый. Грузное, съёжившееся, смрадное существо в грязных одёжках и слипшихся патлах, которое можно опознать лишь по бирке на шее. Нас таких полный автобус, и мы все болтаемся колбасками, едем ко своим рабочим местам в большой коричневой колбаске – автобусе.

На работе я целый день занимаюсь тем, что впариваю кому-то прокисшее дерьмо. По офису снуют Василии Бенедиктовичи и Викторы Прокопьевичи, шаркая ногами по коричневой луже определённой субстанции, которая стабильно держится на уровне щиколотки.

На обед мы обливаемся жидкими нечистотами из персонального ведра, дёргая его за ниточку.

Возвращаясь домой вечером, я попадаю под зловонный дождь. Помои струятся по моим щекам и заливаются за шиворот, а я смотрю вверх и вижу бледный солнечный диск в коричневых тучах. Тянусь было за зонтиком, но оглядываюсь, и руки опускаются сами. Окружающие плетутся по своим делам, не обращая внимания на дерьмопад, кто-то размазывает шлаки по щекам. Кто-то даже валяется на дороге и делает ангелочка.

Поужинав ушатом дерьма, я захожу в ванную и минуту протираю зеркало, запотевшее от зловонных паров. Я смотрю на убогое существо перед собой, и тут на меня накатывает истерика.

Я бьюсь в припадке на полу, по щиколотку полном помоев. Лужа звонко булькает от моих надрывных ударов.

Я захлёбываюсь слезами, соплями и нечистотами. Поднимаюсь и включаю кран, желая умыться.

Но вместо воды из крана течёт грязно-коричневая жижа.

***

— Миш, ну ты опять? – Я потянулся было за оброненной кем-то бумажкой, но тут же одёрнулся. – На ней же микробы.

— Я знаю рецепт одной прекрасной угольной маски. От неё твоё лицо сразу почистится!

— Прикрывай рот, когда зеваешь – не то бомж плюнет!

Яркая вспышка, и я оказываюсь здесь. Это всегда так неожиданно. Вот я валяюсь в луже помоев, а вот через секунду оказываюсь в городе, в котором нет грязи. Никакой грязи.

Я гуляю по стерильным, просторным улицам. Смотрю на ясное, светлое небо и чистые, ухоженные дворы. Вижусь с тобой. Понадобился час, чтобы отмыться ото всей грязи. И три специальных геля для умывания – до мытья, во время и после.

Я очищаюсь здесь до блеска. Насматриваюсь на благоухающие, душистые парки, отливающие хромом небоскрёбы, захватывающие места с богатой историей. Вижу, что жизнь не уродлива сама по себе.

Но всё это так ненадолго.

Вспышка – и я очухиваюсь лежащим в луже нечистот в своей грязной, дурнопахнущей квартире.

***

И снова ушат дерьма по утрам.

И снова кругом ходячий кал с бирками.

И снова истерики.

С каждым разом всё несносней.

***

Я гляжу на плато города, сидя в кабинке над его главной рекой. Она довольно широкая, и поэтому над ней проведены кабинки на проводах, как на лыжных курортах. Солнце на чистом небе светит ярко, а мои глаза слезятся от радости.

Вспышка.

— Михаил Моисеевич, вы чего? – тормошат меня за плечо.

Как мне объяснили, я уснул над своим отчётом по калометрии. Светло-коричневые бумаги уныло и смято смотрят на меня.

Вспышка.

Я вздрагиваю, открываю глаза и вижу тебя. Ты заливисто смеёшься, а затем крепко меня обнимаешь. Сбиваешь меня с ног; падая, мы встревожили ежа в кустах, и тот ойкнул – почти по-человечьи – а затем недовольно зафырчал. Игривый ветерок нежно обдувает нас, лежащих прямо на чистом асфальте.

Вспышка.

Я застаю себя лежащим на дороге вдоль одной из смрадных речек. Дерьмо струится вокруг, затекая в уши и за шиворот, а я лежу и размазываю его по лицу. Гремит глухо гром, и прямо в глаз с неба сваливается зловонный коричневый шмат.

Через свинцовые коричневые тучи виднеется всё тот же еле заметный солнечный диск.

Вспышка.

Мы сидим на крыше самого высокого небоскрёба, над облаками вечернего города. Воздух разрежен и чист, сквозь тёмную толщу облаков проглядываются разноцветные огни низлежащих зданий. Я смотрю на растущий полумесяц, и понимаю, что я в безопасности. Что я нужен. Что я счастлив.

Вспышка.

Жгучая субстанция обволакивает лицо. Я открываю глаза и ничего не вижу; повторяю эту процедуру несколько раз. Тут ко мне приходит осознание, и я с ужасом и резко поднимаюсь с места. С лица на стол стекает определённая жидкость.

По-видимому, я уронил голову в вечерний ушат с помоями.

***

Чистый город не примет меня, пока на мне не останется никакой грязи. Когда я попадаю в него снова, я стираю кожу до крови в некоторых участках тела, в попытках очиститься до конца.

Но всегда находится какой-нибудь неотмываемый клочок кожи, грязная выбоина, сросшаяся с ней.

И я снова возвращаюсь к ушатам помоев, прокисшему дерьму, калометрии и дерьмопадам.

И снова без пяти минут белоснежная кожа изваливается в дерьме и помоях.

Я застаю себя в исступлении кричащим на тебя:

— ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ?! ЭТО ПРОСТО МЕЛКОЕ ПЯТНО! СРАНАЯ ТОЧКА! ЕЁ НЕ ВИДНО ДАЖЕ ЕСЛИ ПРИСМОТРЕТЬСЯ!

— Я знаю, милый, но таковы правила. – Твой голос звучит печально, но мягко. – Ты должен быть идеально чист, чтобы оставаться здесь. Иначе чистый город перестанет быть чистым.

Я сдавленно кричу и бью кулаком по стене, зажмурившись и рыча. Открываю глаза – и вижу унылые коричневые цветы на своей стене.

***

— ЗАЧЕМ ВСЁ ЭТО? ЗАЧЕМ, ЕСЛИ Я ВСЁ РАВНО ВОЗВРАЩАЮСЬ ТУДА?

— Ты борешься, дорогой. Может, когда-нибудь город тебя примет...

— Я ЧТО, НЕДОСТАТОЧНО ПЫТАЛСЯ? У МЕНЯ ШРАМ ОТ МОЧАЛКИ НА ПРАВОМ БЕДРЕ! ТЫ ДУМАЕШЬ, ЭТОГО НЕДОСТАТОЧНО?!

— Видимо, нет...

— Я МОГУ БЫТЬ СЧАСТЛИВ ТОЛЬКО ЗДЕСЬ!

— Это лучше, чем ничего...

— ТЫ НЕ БЫЛА ТАМ НИ РАЗУ! ТЫ НЕ ВИДЕЛА ВСЕГО ЭТОГО ДЕРЬМА! ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, КАК ЭТО БОЛЬНО – СНОВА НАХОДИТЬСЯ ТАМ ПОСЛЕ ЭТОГО МЕСТА! ПОСЛЕ ТЕБЯ!

Я застаю себя тяжело дышащим и выдернувшим твою руку из своей. Вспышка – ты исчезаешь, и очищаемые встроенными фонтанчиками дорожки сменяются густым потоком коричневой реки.

***

Еду на работу в коричневом транспорте и вслушиваюсь в разговоры окружающих. Монотонная речь ни о чём звучит медитативно, и мне удаётся доспать недоспанные минуты, опершись о полутвёрдый коричневый поручень.

Мои отчёты по калометрии становятся примером для новичков. Меня награждают дополнительным ведром дерьма на обед. Я стою в круге из сослуживцев, с белой завистью шепчущихся, с полным ведром над головой. Думаю «вы что, серьёзно» и, не веря себе, торжественно дёргаю за ниточку.

Сегодня коричневые тучи темнее и гуще прежнего – через них почти не проглядывается заходящее солнце; виден лишь его силуэт. Когда начинается дерьмопад, я даже не морщусь, а руки сами тянутся к щекам. Отвратительно.

Но тепло и мягко.

Я разглядываю ушат с дерьмом, затем резко хватаю его и начинаю жадно поглощать его содержимое. Затем бегу в ванную и минуту оттираю запотевшее зеркало.

Помои стекают с уголков рта, грязные патлы слипаются на лбу.

Глаза горят затравленным огнём, а губы скачут в безумной улыбке.

***

Мои визиты в чистый город случаются всё реже и длятся всё меньше. Стоя в душевой кабинке и натыкаясь на очередное несмываемое пятно, я уже не бьюсь в бессильной ярости, а лишь сардонически-горько усмехаюсь.

Я уже не морщусь, когда в транспорте со мной заговаривает какое-нибудь существо с биркой. Всё-таки, за разговором время проходит быстрее.

Рабочими обязанностями и отчётами по калометрии занимаюсь на автомате. Не пропускаю обед, потому что за обливанием дерьмом, как оказалось, можно неплохо и содержательно побеседовать с коллегами.

Вечерний дерьмопад я принимаю спокойно. Уже не брезгую размазывать коричневые осадки по лицу – это что-то вроде антистресса.

Ушат помоев съедаю за один присест, стараясь проливать меньше, чем раньше. Всё же, организму нужна энергия в конце тяжёлого дня, даже такая.

Тучи сгущаются, пряча за собой солнце, а я забываю как ты выглядишь.

***

Чувствую себя выспавшимся и энергичным с утра. Иду вдоль коричневых речек, откинув голову назад.

В транспорте хватаю бирку какого-то существа и сам обращаюсь к нему:

— Как ваши дела, Геннадий Лазаревич?
— Нормально, Михаил Моисеевич.

На работе праздник: меня повышают до старшего сотрудника. Я стою в центре круга из коллег, каждый из них держит в руках шмат дерьма. Они по очереди подходят ко мне и размазывают его по моей одежде, затем обнимают, хлопая по плечу.

Я принимаю очередное поздравление от коллеги и понимаю, что не могу вспомнить твоего лица. Счастливые лица же коллег вот, прямо передо мной. Радуются, что в моей жизни станет ещё больше дерьма.

Не спеша иду домой после работы. Я плетусь меж двух помойных речек, отчего-то не переплетающихся. Мимо проходят люди и проносится коричневый транспорт.

Я гляжу на небо. Коричневые тучи так темны и густы, что за ними не видно солнца. Ни намёка на чистые небеса — лишь однородный коричневый массив.

Я понимаю, что чистый город – это не более, чем фарс. Не более, чем мираж. Рождённому быть грязным никогда не стать чистым. Моё место здесь – среди дерьма и помоев.

Падают первые коричневые капли. Я опускаю взгляд и вижу, что дошёл до места, где речки переплетаются.

Дерьмопад усиливается и становится очень шумным. Мимо проносится коричневый транспорт и проходят люди. Я лежу на стыке речек и делаю ангелочка.

Я счастлив.