Задворки великой страны

                Реют стяги алые над помойкой грозно.
                У бачков валяются грабельки бесхозно…

- Вот вы, молодёжь, ленинградцами себя полагаете… -  красное наливное лицо бригадира, щедро черпавшего бормотуху из жерла вагона-канистры, кривилось добрейшей улыбкой. Поддатый виночерпий ощущал себя Дедом Морозом. Раздача креплёного суррогатного напитка - ничейной государственной собственности – давала прекрасный предлог для рисовки. Рыцарское благородство, замешанное на удовольствии от бескорыстного деяния, возвышало его в глазах юной смены, жаждавшей «исполниться Дионисом».

Стоял глубокий октябрь. Природа словно замерла перед началом зимы. Запах прелой листвы, вкусно лезший в ноздри, ощущался естественным продолжением ароматов овощехранилища: осклизлых капустных листов, влажной луковой шелухи и гниющий картошки. Сырой мозглый воздух тревожил утробы грибным послевкусием.

- Ну, полагаем… - звучал нестройный хор голосов.

- А это не так! Кто вы на самом деле? – многосложная мысль, покружив в голове «гегемона», нашла-таки выход наружу. - По сути своей – та же деревенщина.

- Почему это? – вялый протест дышал безразличием.

- Потому что Весёлый Посёлок* никогда городом не считался! – со смаком исторг виночерпий. 

Старшеклассники предпочитали помалкивать: пусть себе говорит, что хочет. Впереди маячило приключение в виде дармовой веселящей бурды, и перечить никто не хотел.

Высаженные малочисленным десантом в помощь пролетариату Невской овощебазы шестнадцати-семнадцатилетние ребята совсем не перетруждались. Сознание подростков мгновенно впитало взращённую застойной декадой привычку к неспешной, нетрезвой работе. Стоявшие в тупичках вагоны с отделённой от сока и смешанной с красителями и спиртом мезгой подслащали страду ювенальных граждан советской страны. Бражный дух воровства и безделья, как червь в спелый плод, вживался в само естество поколения «золотых» семидесятых – десятилетия, развращённого апатией и ленью подгнившего строя.

В сторонке от показно бодрившихся одноклассников отдыхал необычный для светлокожего русского Севера паренёк. Толстые губы и жёсткая щётка коротких волос выдавали в нём представителя экзотической для балтийского города негроидной расы. Отделившись от шумных друзей, он присел на поддон и, вспотев от усердия, в одиночестве врачевал тяжкий похмельный недуг. Примерного пионера-артековца – в недавнем прошлом! - а ныне регулярно закладывавшего за воротник «матёрого» десятиклассника звали Артуром. Изодранные нестругаными досками штаны кололись занозами, но юный мулат не обращал внимания: мелкие неудобства не могли отвлечь его от созерцания наступившего блаженного внутреннего покоя. Хулиганские пьяные строки рождались в одурманенном кислой бадягой мозгу:


- Моя душа греховная нетленна:
Её насытил пряный дух портвейна.
И дивный вермут сердце оросил!
Прикрыта память саваном забвенья,
Не ведаю людского я презренья -
О том я бога винного просил.
 

Ему было хорошо. Наплевать, что за последние два года скатился из отличников в двоечники. Наплевать, что превратился в модный аксессуар утренней взрослой очереди за пивом. Наплевать на всё. Рождённый от неизвестного чернокожего отца, он был баловнем школы – поводом для руководства проявить показной советский интернационализм. Однажды это ему надоело. Вылившись в горький упрёк всему миру, протест обернулся непрестанным запоем.

Сейчас, погружённый в себя, Артур вспоминал недавнее «былое» - развесёлые детские забавы-проказы.


***


Помойка была несомненной доминантой двора. Зажатая двумя блочными пятиэтажками она дышала простором и волей. На ней подраставшее поколение регулярно резалось в «попа»*: другого места для спортивных забав архитекторами предусмотрено не было. Милый сердцу художественный беспорядок живописных мусорных баков украшал единственную игровую площадку и служил источником «нужных» в ребячьем хозяйстве безделиц. С помойкой соперничала расположенная неподалёку стройка. На ней увлечённо играли в «войну». Заготовленные строителями мешки с цементом летели вниз на «врага», расплёскиваясь умопомрачительными фонтанами «ядерных» взрывов. Кирпичи крушились о плиты перекрытий, вызывая восторг противоборствующих сторон. К счастью, обходилось без жертв и ранений. «Разведчики»-добровольцы с азартом ползали по грязным подвалам, исследуя скрывавшееся в них «неведомое» и «страшное». Подобные вылазки часто заканчивались тяжкими, непоправимыми увечьями верхней одежды и обуви, что приводило в отчаяние разнесчастных мамаш.

Иногда враждовавшие рати объединялись, чтобы совершить опустошительный набег на близлежащий узкий и мелкий приток Охты. Целью являлись росшие по берегам подосиновики и водившиеся в речном течении трубочки-домики мотыльков-ручейников. Скрученные-слепленные из подгнившего донного сора футлярчики служили прибежищем водных личинок – ценной рыбачьей насадки. Десятилетний сын местной дворничихи – соперник Артура по лидерству в безбожном промысле - утверждал, что проживавший под мостом* легендарный оккервильский Гляг по ночам приходил мстить за выловленных шитиков*. Лишённая кормовой базы огромная человекоподобная жаба разоряла помойку, разбрасывая отходы по газонам. Будучи для подростков жупелом пострашнее деревенских хулиганов, гигантское антропоморфное земноводное воспринималось ими всерьёз - ни улыбочки, ни шуточки в адрес неуловимого монстра не допускались.

Обозлённая подметальщица Клавка - по совместительству авторитетная общественница, - приводя в порядок красное место междомья, перебирала в уме все возможные сценарии мусорной революции. Пролетарская природная смекалка пришла на помощь – подсказала зловещий, насыщенный большевистской символикой план. Дворничиха была уверена: благодаря несомненной коммунистической окрашенности он имел железные шансы на одобрение местной администрацией и внеконкурсную реализацию.

Клавка хоть и слыла бабой сквалыжной и неуживчивой, но уважали её и страшились: уж слишком усердно порядок блюла! Окурки по вверенной ей территории ветром не носило, и бутылки в кустах не валялись. Алкашам и курильщикам - хочешь не хочешь – приходилось за собой прибирать. Да и за жильцами активистка умела приглядеть. Мужние жёны открыто грешить опасались: Клавкин острющий носище совался во всякую щель. Откопав след мельчайшей интрижки, Клавка трубила о находке во все трубы. Сурова была и в семье. Бесхитростного мужа-работягу – любителя подвыпить с получки - затюкала до животного состояния. Порой в день аванса его встречали совершенно беспомощным, в слезах и отчаянии блуждавшим по лестнице. Пьяненький, тихий и смирный мужичок молил довести до дверей. Взяв соседа под руку, сердобольные граждане поднимались или спускались на один-два пролёта и звонили в квартиру. Угрюмое лицо его тощей супруги не скрывало сладострастия скорой расправы. Затаскивая безвольную жертву внутрь колыбели «семейного счастья», Клавка прятала взгляд и давилась от злобы. Доброхоты с ужасом представляли, что ждёт бедолагу в узилищных недрах уютно устроенной норки. Однако публично о муже всегда говорила с подъёмом: статус свой принижать не желала.
 
«Белоручки-учёные в кабинетах конспекты почитывают да чаи попивают. А Мой на заводе корячится – зарплаты им докторские горбом добывает!» - Клавка грудью стояла за угнетаемый жидами и интеллигентами безответный рабочий народ. В своё время, посещая ШРМ*, она выдюжила несметное количество каторжных смен за «пыточным» ткацким станком и физический труд уважать научилась.

«С государства копейки вовек не брала и право судить заслужила!» - повторяла она, затыкая рот возможным критиканам-бездельникам. Хотя спорить с ней никто не собирался – себе дороже!

Добиваясь благоустройства неухоженных районных владений, вверенных патриотичным метле и совку, упорно бомбила администрацию разного рода писульками. В целях пропаганды требовала использовать для строительства намечавшегося объекта исключительно пламенно-революционный красный кирпич.

В райсовете, захлебнувшись потоком бумажных запросов и кляузных жалоб, постановили облагородить помойку, огородив мусорное место пристойным забором.

Замысловатое бордовое сооружение, напоминавшее средневековый рыцарский замок, выросло буквально на глазах. Высокие стены и ладные железные воротца, украшенные огромным запиравшимся на ночь замком, положили конец хулиганствам таинственного оккервильского обитателя, убив расчудесную сказку-страшилку. Игры расстроенного местного пацанья вынужденно переместились на проезжую часть.

Артур с самодовольством припомнил, что раздосадованная молодёжь не сразу надумала, как поквитаться с настырной бабищей.

Гораздый на выдумки «чёрный» смутьян и всезнайка и здесь сумел отличиться. В «цветной» даровитой башке родился затейливый план. Задумку одобрили дружно. Соорудили флагшток и водрузили поверх Клавкиной «крепостной стены». Ввысь горделиво взметнулись застиранные женские портки великанских размеров. Встречавшие раннюю «юность» багряными красками, теперь они были невнятного тёмно-розового расцвета. На ветру, выставленный на всеобщее обозрение, поласкался намалёванный огромными белыми буквами идейно выверенный слоган: «Слава КПСС!».  Не подкопаешься!

Грозно реял штандарт над твердыней дворовой - укреплял пролетарскую стойкость и революционно-марксистский праведный дух. В уголочке помойки, за бачками, всеми забытый, как беспризорная сирая доля, бесхозно валялся ненужный дворницкий инвентарь – старенькие изломанные грабельки.

***

Уставший от долгих раздумий Артур, словно пёс надоедливых блох, энергично стряхнул картинки недавнего детства, перейдя к подростковым «степенным» годам.

Комсомолец и круглый отличник – в те годы ещё на подъёме - был назначен ответственным за оформление школьного уголка Боевой Славы. Среди прочих семейных реликвий на памятном стенде полегшим в Великой войне, он разместил и выпрошенную у матери фронтовую фотографию деда. Молоденький розовощёкий солдат со страшными на полудетском безусом лице непримиримыми, злыми глазами смотрел на него из июля сорок первого. Неделю спустя дед погиб в контратаке под Сольцами. Артур решил навестить Лужский оборонительный рубеж - место смерти героя. Разместившийся на правом берегу Шелони бывший город-курорт – запущенный, нищий - произвёл удручающее впечатление. Со старинных теремочков-домов и купеческих лавок отошла штукатурка; краска на стенах поблекла. Ильинский собор превратился в «свинарник». Разрушенный войной грязевой санаторий не отстроен. В убогих советских магазинчиках продавалась местная минералка – всё, что осталось от здравницы и целебных бальнеологических* ванн. Артуру до слёз стало больно за павших армейцев. Заброшенность и неумытость города были красноречивым плевком в память ушедших навеки и вознесённых в Валгаллу бойцов.

Настроение быстро менялось: дневник прошлых дней, как и близкий ноябрь, давили хандрой и печалью. Душа словно скверной покрылась - погружаться в былое уже не хотелось. Будущее не предвещало ничего, кроме ненастья и холода.

За окном ноябрь тёмный.
Месяц зябкий, дух бездомный.
Сырость плещет ледяная.
Эх, судьбинушка, ты злая!

- Проклятая кислятина, - мулат с ненавистью посмотрел на лежавший вдоль рельсов дурно пахнувший мусор и на резво пустевшую винную тару.

Напиток, глушивший обиды за мерзость страны, иссякал, но бунтарское чрево с болезненным фактом мириться не стало. Пересилив желание вздремнуть, Артур, как потрёпанный дед, поднялся с поддона. Поскрипывая затёкшими коленями, он направился к галдевшим у «хмельного» вагона друзьям.



• Весёлый Посёлок был включён в городскую черту Ленинграда в 1955-м году, оставаясь тем не менее в относительной изоляции от центра.
• Популярная в 60-ых и 70-ых дворовая игра, схожая с игрой «в городки».
• Мост Дыбенко через реку Оккервиль в Санкт-Петербурге, построен в 1972-м году.
• Шитик - водная личинка ручейника.
• Школа рабочей молодёжи.
• Бальнеотерапия – лечение минеральными водами.