Так мы жили, часть 1. Незабываемое
Через год закончилась война. Жили мы тогда на хуторе, в трёх километрах от небольшой деревни, расположенной недалеко от белорусского города Глубокое. Родителям после свадьбы был выделен участок пахотной земли в четыре с половиной гектара, (на котором мой отец, с помощью родственников и друзей, построил дом для своей семьи) и ещё некие луга для сенокоса вдоль речки Янки. Пашни все через какие-то интервалы разделены были канавками, по краям которых росли среди травы ароматные полевые цветы несказанной красоты. В настоящее время таких сказочных цветов уже не увидишь даже на лугах. Теперь там больше растут сорняки и дикие травы. А ещё там росла земляника и гнездились земляные пчёлы, мёд которых был необыкновенно вкусен. Детвора всё лето "паслась" у этих канавок, лакомясь земляникой и мёдом. Там никогда не было грязи, благодаря искусно вырытым (вручную) канавкам и этим прекрасным природным коврам, по которым мы, дети, бегали друг к другу в гости. Благо, соседские хутора были расположены от нашего хутора на расстоянии от полкилометра до двух. С севера и запада по периметру участка проходила хуторская дорога, с обеих сторон которой тянулись уже более глубокие канавы. Поскольку ни машин, ни тракторов тогда не было, то и на дороге хуторской, благодаря правильной (ручной) мелиорации, грязи не было даже осенью и весной.
Воздух изумительный, насыщенный озоном и ароматами клевера, земляники и различных цветов и трав. Вода в реках, ручейках и даже в лужах была прозрачно чистая, и, бывало, люди, работавшие на полях, если не было под рукой колодезной воды, пили из лужи и никогда не болели. А дождевой водой женщины мыли волосы, отчего они очень хорошо росли, становились густыми и шелковистыми. Сейчас в это трудно поверить, но это правда. А как представить себе то, что крестьяне делали всё вручную: рыли канавы, пахали землю плугом, бороновали, сеяли, косили косами траву, овёс, ячмень и другие злаки, молотили, женщины жали серпом рожь и пшеницу, рвали вручную лён и т. д. и т. п.. Можно перечислять сельские работы на нескольких страницах, а делать всё надо было быстро и в своё время, потому, что "Страда не ждёт, а день год кормит" - говорили наши деды. Опоздаешь с севом или с посадкой (или поспешишь) - не будет урожая. Вставали рано, летом - с восходом солнца, часов ни у кого не было (во время войны об этом "позаботились" бандиты и всякие фашистские прихвостни), выгоняли скот на пастбище и начинали трудовой день, который длился почти до заката. Время определяли по солнцу. Обед труженикам приносили дети или старенькие бабушки. Старики знали, когда какие работы производить, определяли по состоянию земли и разным природным приметам и явлениям.
В работах, требующих коллективных усилий, например, молотить зерно, мять лён, убирать сено и других, помогали друг другу по очереди все живущие по соседству родственники и не родственники. После уборки урожая отвозили часть зерна (установленный законом налог) на склад районного центра. Склад почему-то находился на втором этаже и мешки с зерном приходилось таскать туда. И женщинам, у которых мужья не вернулись с войны, приходилось несладко. Пахать, сеять, убирать, а потом ещё таскать мешки на второй этаж - как издевательство. А перед этим приходили в дома уполномоченные, которые специальными щупами определяли глубину и площадь отделения для зерна в амбаре* и назначали дополнительный налог.
Надо отметить, что земельные наделы были получены нашими предками, бывшими крепостными, после отмены крепостного права в 1861 году и выхода впоследствии из сельской общины по Столыпинской аграрной реформе (Указ от 09.11.1906 года "Об изменении и дополнении некоторых постановлений о крестьянском землевладении"). По этому указу каждый крестьянин мог оформить землю, которой он пользовался в общине, в личную собственность, и даже взять больше, выплатив за дополнительную часть небольшую сумму. У кого были большие семьи, брали участки не обработанные и подальше от деревни, но побольше площадью, чтобы обеспечить своих сыновей землёй (дочерям выделять участки было не положено). А у моих предков было помногу детей (по десять - двенадцать), сколько Бог давал. Получив такие участки, они выкорчёвывали заросли и даже деревья, так как местность была лесистая, распахивали их и строили дома всем родом по очереди. В нашем роду были трудолюбивые и здоровые люди, всего добивались своим трудом.
Мой прадед по матери, Емельян Григорьевич, благодаря своему трудолюбию стал зажиточным крестьянином и смог дать образование своим детям. Два сына стали военными (один из них, Илларион Емельянович, стал генералом, а второй - Александр Емельянович, штабс-капитаном и некоторое время жил и работал в семье Премьер-министра Петра Аркадьевича Столыпина). Известно только то, что он помогал в подготовке младших детей Петра Аркадьевича, Наталии и Аркадия, к поступлению в университет и сопровождал Премьер-министра в поездках (по рассказам моего деда). После Гражданской войны судьба его не известна. Последнее письмо от него было получено в 1919 году из Ростова-на-Дону. Мой дед (по матери) Николай Емельянович также получил образование и работал учителем. Второй дед (по отцу) Николай Егорович тоже был учителем, погиб в Первую мировую войну на фронте где-то в районе Пскова - Нарвы. Работая в школе они продолжали заниматься сельским хозяйством.
Люди были приветливые, уважительные, никогда не слышно было мата, грубостей или ссор. Рядом, в соседних деревнях и на хуторах, жили, кроме белорусов (православных), украинцы (православные), русские (староверы и православные), поляки (католики), евреи, которые занимались мелким ремеслом. Деревни и хутора, относившиеся к определённым деревням, населяли, в основном, родственники. С соседями из других деревень жили дружно, ходили друг к другу в гости на праздники, дни рождения, свадьбы, помогали друг другу в работе. Застолья проходили за степенными разговорами, пением национальных песен, которые знали все, никто не напивался допьяна, никому в голову не приходило разделять друг друга по вере и национальности. Дома на замки не закрывались, вместо замка втыкалась веточка, когда дома никого не было.
Детей приучали к труду с раннего детства. Да и приучать-то особенно не надо было. Дети с пелёнок видели, как трудились родители и стремились подражать им, показать, что они тоже уже "большие" и могут помогать взрослым. Ничто так не воспитывает с раннего детства, как личный пример родителей и совместный труд.
Пять дней работали не покладая рук, в субботу ездили на ярмарку в городской посёлок, свободно продавали выращенное своим трудом , покупали в магазинах необходимое. Все были довольны: как у себя поработали, так себя и обеспечили, купив за вырученные деньги нужные товары. К вечеру топили баню с парилкой и свежими вениками, за которыми не надо было далеко ходить, так как рядом жил папин дядя, у которого на участке рос небольшой лесок. В баню к нам приходила вся его многочисленная семья (у них было шестеро детей и младшие из них были моими сверстниками), так что мне скучать не приходилось.
По воскресеньям и в праздничные дни наряжались в отутюженные нагретым раскалёнными углями железным утюгом чистые праздничные одежды и ездили в церковь целыми семьями на телегах за 10 километров. Проехав примерно полпути, некоторое время все шли пешком, давая лошадям отдохнуть. Вот, где было раздолье нам, ребятишкам: пока взрослые идут шагом, мы оббегаем с нашей неугомонной энергией все окрестности, играя в салки или другие игры. После Литургии и Святого Причастия все родственники собирались во дворе дома папиной двоюродной сестры Веры, муж которой служил звонарём в Свято-Успенском храме с 1940 по 1960 годы не жалея сил, а звон колоколов был слышен почти на 10 километров. Кроме того он готовил храм к богослужению, зажигал свечи в паникадиле и чистил его. А также вместе с женой содержал в порядке храм и прилегающую территорию. А его отец с 1949 по 1965 годы служил старостой в этом храме.
Потом расстилали льняные домотканые скатерти на лужайке возле реки, раскладывали привезённые яства, трапезничали и отдыхали, напившись крепкого душистого чаю, приготовленного папиной сестрой из разных лечебных трав. Пока наши родители вели разговоры о предстоящих делах, мы сладко посапывали, утомлённые "солнцем" и своими праведными детскими трудами, где-нибудь в тенёчке. Затем, подкрепившись и отдохнув, возвращались домой, уже потратив энергию, тихонько подрёмывая на телегах.
Хочется обратить внимание, что на праздники, в церковь, одевались очень прилично даже в послевоенные годы. В нашем городском посёлке жили талантливые портные и портнихи, которые шили красивые модные одежды (см. фото). Однажды и я, когда мне было лет пять, вообразила себя портнихой... Пока родители были на работе, а бабушка Мария Егоровна (тётя моего отца), хлопотала по хозяйству, я сшила платье для своей куклы, искусно изготовленной для меня моей тётей Ниной. Я видела, как тётя Нина шила для куклы платья из своей одежды и решила порадовать маму и показать, какая я мастерица. Платье получилось шикарное, модное, из дорогой чёрной ткани, с гипюровой вставкой и какими-то украшениями, но, когда я радостно объявила маме, какое красивое платье я сшила для куклы, мама почему-то заплакала... Она лишилась самого нарядного вечернего платья, сохранённого в войну даже от фашистов и бандитов...
Очень запомнился приезд родной сестры моей бабушки, Марии Ильиничны, которая привезла мне в подарок мяч. Она жила в Риге и это был первый приезд её после длительного перерыва, связанного с войной и трудностями первых послевоенных лет. Она уделяла мне много времени, учила меня культуре поведения, интеллигентным манерам, разным танцам, рассказывала о своей жизни, о Великой Отечественной войне, которая отняла у неё дочь и мужа. Впоследствии бабушка Мария переехала из Риги и жила в семье своего брата Семёна Ильича. Моя же родная бабушка Аня (Анна Ильинична) жила в двух километрах от нас. Я любила бывать у бабушки. Она была всегда ласковой, спокойной, за всю жизнь (а она отошла в мир иной, когда мне было сорок восемь, прожив девяносто шесть лет), я никогда не слышала, чтобы она на кого-нибудь повысила голос, осудила или сказала о ком-то плохо, или нехорошо выразилась. Так же вела себя и моя мама.
Однажды, находясь у бабушки, я сидела на кухне за столом, когда пришёл с работы её муж (бабушка вышла замуж во второй раз, поскольку её муж погиб во время Первой мировой войны и она осталась с двумя малолетними детьми, а чтобы дети не росли сиротами, через какое-то время на ней женился двоюродный брат первого мужа). Бабушка подала ему обед, а сама пошла в комнату, где разговаривала с моей мамой. Когда дед Василий начал есть молочный суп, а на столе стояла ещё тарелка с жареным мясом со шкварками и картошкой, я взяла ложку и стала бросать по одной шкварке деду в молочный суп, приговаривая:
- Вот тебе, дедушка, воробышек. Потом последовал второй воробышек, третий... Дед ел молча. Потом облизал ложку, посмотрел на меня прищуренными глазами (я думала, что он доволен, похвалит меня, ведь я хотела как лучше), а он со словами:
- А это тебе воробышек! - отвесил ложкой по лбу мне такую затрещину, что искры из глаз посыпались.
Я с рёвом бросилась к бабушке и, давясь слезами, когда она спросила, что случилось, поведала ей свою обиду и боль. Бабушка прижала меня к себе и, поглаживая, спокойно сказала:
- Ну всё, всё, моя хорошая, ничего страшного, вот уже и не болит. Не обижайся на дедушку, он с работы, уставший, не объяснил тебе, что шкварки нельзя есть с молочным супом. Зато ты это сейчас хорошо запомнишь. Да, я это помню до сих пор, хотя мне было тогда не более пяти лет. На дедушку я не обижалась, потому что осознала свой нехороший поступок.
Хочется отметить, что отношения между людьми были уважительными, доброжелательными. Особенно трепетно относились к родителям. Никогда не прекословили им, всегда советовались по всем делам, полагаясь на их жизненный опыт и мудрость, накапливаемую веками и передаваемую от старших к младшим. Тогда только так можно было получить знания, ни интернета, ни телевизоров тогда не было. Это была Высшая Школа Жизни, которая ныне утрачена.
Существовал такой обычай, здороваясь с родителями или со старшими родственниками, в знак уважения прикладывались к руке. Так же мужчины здоровались с женщинами. Кстати, в Польше этот обычай сохранился до нашего времени. А мы, дети, поступали так, как поступали наши родители. Как-то и капризничать не было повода. Играли в разные "натуральные" игры (а их было множество) на улице, на свежем воздухе. Играм нас учили бабушки, а мы потом друг друга. Так же дело обстояло и со сказками и разными интересными историями или событиями, поведанными нашими родными. Мы тут же рассказывали их друг другу. Игрушек у нас, можно сказать, не было, кроме мяча, который был один на всю деревню, привезённый моей бабушкой из Риги, да юла, сделанная собственноручно моим отцом. Да они (игрушки) нам, собственно, и не нужны были, поскольку у нас было интересное живое общение, что важнее всего на свете. А когда мы видели, как работают взрослые, особенно во время страды, мы с радостью им помогали, не надо было об этом напоминать, просить или заставлять - всё принималось как должное и работа всегда находилась по возрасту. И для нас работа среди взрослых была как игра. У нас было настоящее здоровое детство. Мы росли здоровыми, закалёнными и выносливыми.
Но иногда это желание помочь взрослым заканчивалось плачевно. Я очень любила (и сейчас люблю) гусей, ухаживала за ними, кормила их, поила, пасла. Гуси очень ласковые, общительные и благодарные птицы. И вот однажды, когда родителей не было дома, а старенькая бабушка Мария Егоровна дремала в доме, ко мне прибежала стайка ребят, моих сверстников. Мы стали играть в палочку-стукалочку, так называлась распространённая в то время детская игра, связанная с бегом и прятками. Сначала мы, играя, присматривали за гусями, а потом, увлёкшись игрой, начисто про них забыли. Гуси же не теряли времени даром, а принялись активно опустошать грядки с капустой. Как они это быстро делают - надо видеть, в считанные минуты могут "обработать" весь огород. Капуста для них - самое любимое лакомство. Когда мы вспомнили про гусей, половина огорода красовалось голыми кочерыжками. Прогнать гусей с огорода было очень трудно. Надо было каждого поднимать руками и с трудом отрывать его, уцепившегося за капустный лист. А гусей было не менее двадцати персон больших и тяжёлых. Кое-как мы с этим справились, дети разбежались по домам, а я со слезами ждала родителей. Когда родители вернулись и увидели опустошённый огород, мама только заплакала и тихо сказала:
- Доченька, что же мы будем делать зимой без капусты? А отец, выдохнув, произнёс:
- Ну что, поголодает - запомнит на всю жизнь, что, занимаясь серьёзной работой, нельзя отвлекаться на что-либо другое.
И эти слова были для меня страшнее любого наказания. Ведь я подвела всю семью. Мне, семилетней, было стыдно за мою безответственность и этот урок я запомнила на всю жизнь.
Голодать нам тогда не пришлось, так как родственники и знакомые, узнав о случившемся, (ведь на селе все новости распространяются со скоростью звука) принесли нам капусты больше, чем съели мои любимые гуси.
Вот так мы жили и воспитывали нас сообща - где словом, где делом, где "кнутом", где "пряником", но, я думаю, получалось неплохо.
*Амбар - строение для хранения зерна, муки, припасов, а также товаров.
Продолжение следует: см. Часть 2. Начало новой жизни
Свидетельство о публикации №219051101350
С уважением.
Юрий Симоненков 13.09.2024 10:27 Заявить о нарушении