Чертовы

2000 г.


драма в 1 действии





время действия: декабрь 1999, апрель 2000 г. г.







действующие лица:


ЧЕРТОВ Роман Алексеевич, пенсионер
ВАСИЛИЙ, его сын, подполковник внутренних войск
ЛЁШИК, его внук, рядовой срочной службы
ОЛИМПИАДА, его сноха, чиновница
ЛАДАНОВ, родной брат Олимпиады, сержант – сверхсрочник
ОРЕСЯ, снайпер



СЦЕНА 1. Утро. Квартира Василия. В кухне Олимпиада обедает. Текст по радио:

«ЗАЯВЛЕНИЕ ГЛАВ ГОСУДАРСТВ РЕСПУБЛИКИ БЕЛАРУСЬ, РСФСР, УКРАИНЫ. Отмечая, что переговоры о подготовке нового союзного договора зашли в тупик, объективный процесс выхода республик из состава Союза ССР стал реальным фактом; Констатируя, что недальновидная политика центра привела к развалу производства, катастрофическому понижению жизненного уровня практически всех слоев общества; Принимая во внимание возрастание напряженности  во многих регионах, что привело к межнациональным конфликтам с человеческими жертвами; Осознавая ответственность перед своими народами и мировым сообществом, заявляем об образовании Содружества Независимых Государств. Содружество является открытым для присоединения всех государств-членов Союза ССР, а также для иных государств. Российская газета. 1991. 10 декабря».
ОЛИМПИАДА. Тьфу ты, старьё передают, а я-то ушки навострила...

Резкие звонки в дверь.

ОЛИМПИАДА. Но? Чего там за звонок… нету меня, нечего. Так нагло звонит-то. Послушать радио не дают дома. А я сегодня обедаю, может, не дома я, идите все. (Звонки прекращаются.) Заткнулись? Так-то. (Звонит домашний телефон.) Телефон-то ещё зачем… С работы, что ли. (По телефону.) Ало? Здрасьте-здрасьте. Чё-чё? Но! Не ждала. Открываю. (Кладёт трубку.) Ну, надо же!.. (Идёт в прихожую, открывает дверь.) С приездом.

Входит Чертов, с чемоданом.

ЧЕРТОВ. Васька где, Алексей? Дрыхнут ещё?
ОЛИМПИАДА. Вы ж не предупредили. Проходите. Здрасьте.
ЧЕРТОВ. Пацанам скажи, чтоб вставали, хорош харю давить.
ОЛИМПИАДА. Ходят тут всякие, каждому же дверь не откроешь, глазка в двери нету.
ЧЕРТОВ. Да, не гордый, обид не забыл, а приехал.
ОЛИМПИАДА. Поспите с дороги, покушаете?
ЧЕРТОВ. Миллениум, небось, куда денешься, всей семьёй надо встретить.
ОЛИМПИАДА. А у вас сотовый телефон даже, очуметь. На служебной машине встретила бы…
ЧЕРТОВ. Двадцать три года не виделись, Олимпиада Энгельсовна, могла бы заготовить какую речь приветственную за столько времени.
ОЛИМПИАДА. Хорошо, Новый Год вдвоём встретим, одной-то самой неприятно.
ЧЕРТОВ. Как?
ОЛИМПИАДА. Вася в командировке.
ЧЕРТОВ. Не понял.
ОЛИМПИАДА. Неделю назад отправили. Мне на работу пора, обеденное время выходит.  Вася командиром. Брат мой Геня, тоже с ним, сверхсрочно. Сегодня на обед заехала случайно совсем, обычно в столовке мэрии так и кушаем. Автомобиля «Волги» у подъезда не видели? Цвета морской волны, новая, нет?
ЧЕРТОВ. Как же ты домой заехала случайно в восемь утра да ещё на обед?
ОЛИМПИАДА. Я суп ела, значит, обедала. Понятно?
ЧЕРТОВ. А муж в командировке, значит, случайно.
ОЛИМПИАДА. Да не хочу я ничего объяснять, не девочка!
ЧЕРТОВ. Да ты была ли ей когда.
ОЛИМПИАДА . Но! Но-но-но!
ЧЕРТОВ. Шлындаешь. А чё, гладкая, ладная, упакованная, намазанная я-те-дам, и на зырянскую замухрышку непохожа.
ОЛИМПИАДА. Но-ко тихо тут у меня! Мы не замухрышки, а вы оккупанты на нашей земле, и нечего тут вякать! Да хоть так, хоть не так, хоть этак. Не нравится, там – бог, там – порог. Расселся тут, пялится в зеркало, глаз от себя оторвать не может. Так, может, закрыть тебе глаза?
ЧЕРТОВ. Ну, на войне, так на войне, пусть воюют, на здоровье. По работе же, не добровольцами, и то ладно. А Лёшка тоже зажигает, пока батя войну ломает? Воспитание. Где тут у вас писи-каки? А, вижу, не провожай, сам ещё покуда.
ОЛИМПИАДА. Лёшик тоже в Чечне. Призвался в армию.
ЧЕРТОВ. Ладно-ладно… (Уходит.)
ОЛИМПИАДА. Ну, тебя на фиг, ворчун, не хватало.  (По телефону.) Алё? Дай-ка Галю мне быстро! Живо, я сказала, но! С добрым, с добрым, блин! Галя? Через минут пять позвони мне, я дома, сообщишь, мол, меня срочно в командировку по Республике отправляют, с поздравлениями населению. Только ври серьёзно, он подслушивать может. Да кто-кто, свёкр нарисовался, но! А что мне с ним тут в Новый Год делать! Подруга, он мне уже всё плешь проел, а что дальше. Да на горшке пока. Сам-сам ходит, гордый, этих воркутян ломом не перешибёшь. Поняла, но? Всё, пока. (Кладёт трубку.) Так-так, покушать старику положить. (Уходит в кухню.) Папа… Здравствуйте, папа, но.

Входит Чертов.

ЧЕРТОВ. Алексей, значит, тоже на войне. Внук мой единственный.
ОЛИМПИАДА. Покушать вам тут собираю. Рыбка, колбаска, как положено, сальце тоже было где-то. Беленькая, красненькое – на выбор.
ЧЕРТОВ. Воркута, знаешь, не ближний свет. Хорошо, ребята с «Воргашорской» встретились, они как раз сгоняли. На юга своим ходом попылили.
ОЛИМПИАДА. С Воркуты на юга своим ходом? На воздушных подушках, что ли.
ЧЕРТОВ. До Сосногорска поездом, автомобили на платформах. Меня, как путёвого, до самого вашего подъезда.
ОЛИМПИАДА. Пиво есть, если что. Чай в пакетиках. Всё, на работу пошла.
ЧЕРТОВ. Как мой внук оказался на войне!? Студентов же не бреют!
ОЛИМПИАДА. Но. Он университет бросил.
ЧЕРТОВ. И мозги вправить некому? Родители… чума!
ОЛИМПИАДА. Вправляли, да вправлять нечего оказалось, но. Фамилия его такая: Чертов, называется.
ЧЕРТОВ. Мы что по природе безмозглые?
ОЛИМПИАДА. Природа, какая есть. Всё, значит, постельное бельё, полотенца, какие надо, вон тут в шкафу. Спать можете здесь, на диване. Или в комнате Лёшика, я там уборку постоянно делаю, но, вчера проветривала.
ЧЕРТОВ. Спасибо, Олюшка, за письма. Алексей за всю свою жизнь три открытки мне прислал, твоя, конечно, работа. Васькины звонки тоже, небось, ты контролировала. Значит, дома никого нет, и никто сегодня не придёт.
ОЛИМПИАДА. Я-то же есть. Только вот дружков своих воркутинских водить мне в дом не надо, тут их тьма тьмущая развелось. Морда – во, здоровья – выше крыши, на нём пахать и пахать, а он, видите ли, пенсионер. Никакого разума.
ЧЕРТОВ. Заткнись! Ты хоть раз была в шахте? Знаешь, что мы на пенсии, если даже в Подмосковье переезжаем, не больше года живём!
ОЛИМПИАДА. Всё-всё, знаю, извините, но. (Отвечает на телефонный звонок.) Ало? Да, Галина Петровна, слушаю вас. Но! В командировку!? Так Новый же Год, куда… Куда? Понятно. На сколько? Понятно. За что вы меня так, уважаемая Галина Петровна… Да, сейчас приеду, оформлюсь. С вещами, прямо сейчас! Да, да. (Кладёт трубку.) Вот так. Ну, Роман Алексеевич, вы всё сами слышали.
ЧЕРТОВ. Не сберегли мальца. Васька подохнет, не жалко, самовольно в органы поступил, неслух. Это воркутинец-то! Против отцовой воли - в органы… Вот пусть там и гниёт, вертухай недоделанный, позорник. Но тогда хоть войны не было…
ОЛИМПИАДА. Так чего ж не доделали-то, заторопились, в сугробе, что ли, строгали… (Берёт чемодан.) Ладно, живите, позвоню с дороги.
ЧЕРТОВ. Ишь, у неё и вещи уложены…
ОЛИМПИАДА. Как положено, тревожный чемоданчик. Чиновники, как офицеры, живут тоже, свистнул-дриснул, поскакал. Ключи – на вешалке, в прихожей, Лёшика связка. На кухне разберётесь, не сомневаюсь. Мне так неудобно, папа, честное слово!
ЧЕРТОВ. Ни жениться по-людски, ни ребёнка воспитать, всё как я и предсказывал.
ОЛИМПИАДА. Да ладно, все так живут, и мы не на Луне, нормально, но, всё будет хорошо, как положено.
ОЛИМПИАДА. Забыла, надолго к нам?
ЧЕРТОВ. Теперь думать буду.
ОЛИМПИАДА. Тридцать первого, обещали, что вернусь. Но. (Уходит.)
ЧЕРТОВ (не заметив ухода). Не на Луне, на Марсе. Война в стране, если не знала. Я – глава семьи – ничего не в курсе. Как бы вроде и не родственный человек, только туловище одно досадное, тундрой промороженное. Мало я вам деньгами помогал. Кормил, вкалывал на вас, квартиру эту, кооперативную, кто вам купил. Неблагодарный, животный вы народ, детки дорогие. Эх! А на сотовый аппарат мне сбросились купить. Получился я вроде бы сторожем нашего дома. Чтобы звонить можно было. Они и звонят, справляются, то да сё. Пришлось каждого обзвонить, в известность поставить, что к сыну собрался. Вот потратился-то! Мы, с соседями, друг друга, конечно, не рожали, но жили, как одна семья, и продолжаем. И никакие они не посторонние мне. Я их не прошу звонить, писать там. И труба эта сотовая мне на хрен не сдалась, могли бы не покупать! Представляешь, Олька, здоровенный двухэтажный дом в четыре подъезда, а живу теперь один лишь я. Ухайдакали страну, уголь им не нужен! Чего вдруг! Один, в своей квартирке, в первом этаже. Доступ, понятно, во все квартиры, ключи пооставляли, все же там и прописаны. Батареи греют, электричество светит, и никого. Один, правда, приезжает, лично пенсию получить, от бабы гасится, она у него, конечно, не подарок, тля скрипучая, вот зануда, а живёшь, как живёшь, куда денешься. Кто – где: в Украине, в Татарии, в Австралии. Как понос разлетелись по миру. В Израиле, само собой. Австралийцы особенно звонят интересоваться. А сколько наших по Северам разбросано… В Сыктывкаре, конечно, тормознуло большинство, всем жить охота почему-то, не лезут на юга, даже в Центральную Россию не очень-то. Думаешь, один только мой дом у нас такой? Нет, типичный нынешний воркутинский расклад. Разбежались по миру, как тараканы, за тёплые печки, при полных холодильниках… Живу себе один-одинёшенек, при живой семье. Надо было на себя кооператив записывать, вот уж любили бы сейчас, пылинки сдували бы. Или грохнули бы, отравили, чтоб не доставал. И оно тоже лучше, чем куковать в одиночку, прыщ прыщом… а, может, родинка. Сидишь так в позе лотоса на макушке планеты и понимаешь сверху вниз: да, Воркута – столица мира. Только мир этот свалил в туман, а в тумане ничего не видно, и сыро, и зябко, и гнилостно, что ли. Ладно, заговорил тебя, извини. (Обнаруживает, что Олимпиада ушла.) Вот сучка, ушла! Зараза зырянская… Старика послушать у них времени нет, видите ли, заняты они… Ни отписываться не желают, ни отзваниваться, даже лично никто в упор не видит. Уехать нахрен сегодня же. Или завтра… Во, магнитофон послушать. (Разбирается с магнитофоном.) Телик достал уже своей долбанной демократией. Васька боевые награды, конечно, с собой взял… глянуть бы, какие у него, там и новые есть ведь, с крестами. Теперь-то, небось, не стэпует, подполковник, как же, солидон. А сколько потрачено силикозных деньжат на специальную обувь с концертными костюмами… Вся Воркута от моего Василька стонала в восторге. (Включает магнитофон.) Во-во, такой инструментал и был, примерно. На афишах крупными буквами, весёлыми такими, прописано: «Чечёточник Чертов»! А люди говорили: «Чёртов чечёточник». Уважали меня страшно за него. Дай, думаю, съезжу, мне уже не семнадцать лет, аж восемнадцать звякнуло, и жизнь в Заполярье - как война, год за два, десятилетие – за целую жизнь. Новый Год, опять же, новое тысячелетие. У вас, какая-никакая, семья, чуть не четверть века жопа к жопе, друг друга терпите. Приеду, сяду с вами, никаких разборов, никаких счетов друг с дружкой, без упрёков. По-людски. А хотите, так и по-христиански могу, я-то же помню моё детство, а с возрастом, всё лучше и яснее. Весело, весело встретим Новый Год. (Бьёт чечётку.) Блям-с, о йес, бичел, труля-ля… шпок и бом-с! А теперь опять же, блям-с!.. ча-ча-ча, и на коду: о йес би чел… Ох, и тема, ох, и жуть… А ведь стэпует, сынок, вот голову даю, стэпует! Под такой-то музон… Хорошо.

СЦЕНА 2. Блокпост в Чечне. Василий, в полевом обмундировании подполковника, под музыку из магнитофона, бьёт чечётку.

ВАСИЛИЙ (отбивая чечётку.) Ох, и тема, ох, и жуть… хорошо.

Входит Ладанов, в полевом обмундировании сверхсрочника – сержанта.

ЛАДАНОВ. Вася…
ВАСИЛИЙ. Наглеешь, сержант! Без разрешения вваливаешься.
ЛАДАНОВ. Да ладно. И не ори на меня!
ВАСИЛИЙ. Да я тебя нарядами к земле придавлю…
ЛАДАНОВ. А я, по приезде, моей родной сестричке настучу на тебя, и что ты с этим поделаешь?
ВАСИЛИЙ. Чего это настучишь! Стучать нечего…
ЛАДАНОВ. Трудно придумать.
ВАСИЛИЙ. Ладно, Геня, чего надо, с делом?
ЛАДАНОВ. Да кончай уже топотать, не в клубе.
ВАСИЛИЙ. А что, вот вернёмся в родную Зырянщину, да потребую в награду за честную службу сольного концерту на сцене филармонии. Или в театре оперы и балета, там всего побольше. Думаешь, только топотать умею? Я и поголосить могу так, что все наши заслуженные артисты по тундре разбегутся от зависти.
ЛАДАНОВ. От страха. И хватит уже стебаться над титульной нацией родного края, где ты живёшь. Мы не зырянщина, мы – Республика Коми. Со своим флагом, гимном и конституцией.
ВАСИЛИЙ. Люблю я вас, народ коми, за юмор с утра.
ЛАДАНОВ. А вас к нам понагнали, как баранов. Сами понаехали за длинным рублём. Затоптали всё, загадили, все недра переворошили, упыри ненасытные, да ещё и свысока фыркают.
ВАСИЛИЙ. Хватит! Это я тебе, как командир говорю. Много себе позволяешь. Я тоже родился в Коми республике, и патриот не меньше тебя, но мы - часть России, и точка. Я националистических разговоров в моём подразделении не потерплю. Калёным железом выжгу. Ты меня знаешь.
ЛАДАНОВ. И племяш мой тоже знает.
ВАСИЛИЙ. Не понял?
ЛАДАНОВ. Твой сын. (Открывает дверь.) Заходи.

Входит Лёшик, в обмундировании рядового срочной службы.

ВАСИЛИЙ. Лёшик?!
ЛЁШИК. Пап…

Пауза.

ЛАДАНОВ. Ну, чего молчите, оба-два. Встретились на фронте два воина, отец и сын. Обнялись бы уже, что ли. Я, к примеру, так и сделал, он же – мой племянник, родная кровь.
ВАСИЛИЙ. Сержант Ладанов, это что такое?
ЛАДАНОВ. Это боец срочной службы федеральных войск. Если вы, господин подполковник, про форму. Рядовой мотострелок Чертов Алексей Васильевич. Военный билет при нём. Наследник боевой славы предков…
ВАСИЛИЙ. Заткнись.
ЛЁШИК. Да, рядовой. Повезло, что не ефрейтор, небось, к забору привязали бы, как собаку.
ВАСИЛИЙ. Оно ещё и разговаривает?
ЛЁШИК. Не желаете признавать сына, господин командир?
ЛАДАНОВ. Ты его сослуживцев не видел. Наш-то ещё молодец по всем статьям.
ВАСИЛИЙ. Подробнее.
ЛАДАНОВ. В расположении болтались. Побирались, на полном серьёзе. Прогнали бы, да декабрь в Чечне, прохладно.
ВАСИЛИЙ. Срам. Позор. В таком виде не воевать надо, а стреляться.
ЛЁШИК. Ничего, если я возьму слово? Я здесь не нарочно. Извините. Больше не буду. Только не пойму, чего тебе срамно-то? Нашим отцам-командирам – самый раз, лично выгоняют таких вот чудо-богатырей на поиски прокорма. Ну, уж ежели вы такие щепетильные, так, может быть, сами и пристрелите? А-то у моего «калаша» ствол длинный, долго пристраиваться для самострела.
ВАСИЛИЙ. Развонялся…
ЛЁШИК. В нарушение всех законов, нас, едва отслуживших месяц после призыва, кинули даже не в военную мясорубку, нет, в политическую помойку…
ВАСИЛИЙ. Молчать!
ЛЁШИК. …и хочешь, чтобы от меня не воняло?
ВАСИЛИЙ. Слизняк. Вон отсюда!
ЛЁШИК. Ладно.
ЛАДАНОВ. Постой-ко, не суетись. Надо было не бросать университет…
ВАСИЛИЙ (отвечает на звонок телефона). Слушаю, Третий. Так точно, выезжаю. Отбой. (Кладёт трубку.) Геня, я – в штаб. Этого – в шею отсюда. Хочешь выжить, сынок? Не ропщи и не предъявляй претензий. Ничего не бывает просто так, человек себе сам создаёт судьбу, лично. Никто в твоей истории не виноват. Разве, что родили мы тебя, с мамой, без твоего спросу, ну, уж извини, так вышло, тем более, что по любви. А теперь будь, как все, и со всеми выживешь. Геня, не смей его ни кормить, ни мыть, не переодевать, не снабжать продовольствием. Ты меня понял!?
ЛАДАНОВ. Так точно.
ЛЁШИК (упав на колени). Отец! Папа… папа, папочка! Спаси меня. Я – чмо, мудак, дебил… Папа, я буду хорошим, послушным! Пожалуйста, избавь меня только от этой войны, вытащи меня отсюда! Ради всего святого! Я же у тебя один!
ВАСИЛИЙ. Чёрт знает, что не так я сделал в жизни, за что мне это… Да перестань же ты ползать, встань с колен!
ЛЁШИК. Папа, я многое переосмыслил, многое пережил, я даже Россию полюбил, правда-правда! И никогда её не кину, не подставлю. Не уеду отсюда никогда, буду работать на неё, как проклятый, жизнь положу, но сделаю всё, чтобы здесь было счастье…
ВАСИЛИЙ. Лёша… сынок… иди ко мне. (Обнимает Лёшика.)
ЛАДАНОВ. Придурки. Живём, слава богу. Семья… Россию он полюбил. Колбаса она тебе, что ли. Россию всякий может полюбить, а ты полюби Российскую Федерацию – вот задачка не для слабонервных. Особенно после Советского Союза. Мы с твоим отцом ему давали присягу, он наше Отечество. А тут… чёрт-те что, да ещё и жизнью рискуй, и людей убивай.
ЛЁШИК. Пап, я так рад…
ВАСИЛИЙ. Идти надо. Сержант, вот это вот всё ничего не отменяет, уяснил?
ЛАДАНОВ. Так точно, командир.
ВАСИЛИЙ. Крепись, малыш, держи равнение на небо и будешь жить вечно. (Уходит.)
ЛАДАНОВ. Сейчас уедет, и всё организуем по-человечески, Лёшик, не бойся, и помоем, и переоденем, и покормим…
ЛЁШИК. Что значит «вот это вот всё»… Дядя Геня?
ЛАДАНОВ. Твой отец – псих. Сколько его знал, не подумал бы, что он такой вояка. Дома – один, на службе – совсем другой. Я-то с ним в командировке впервые.
ЛЁШИК. Наговорил я… в ногах валялся…
ЛАДАНОВ. Зверюга. Не понимаю, за что его все уважают. Боятся. Живой, не раненный, чего ещё-то, радуемся!
ЛЁШИК. «Вот это вот всё»…
ЛАДАНОВ. Зря университет оставил. Я вот кончил педучилище, в армию пошёл. Вернулся, понял, что-то не то. Пошёл в милицию. А что, кормят, одевают, подумаешь, командуют. Поступил на юридический заочный. Теперь вот на войне побываю, вернусь и на дембель. В политику пойду, наверное. Куда ещё, больше нигде в люди подняться, не в армии же, не на фабрике, не в школе.  И ты, кончил бы ВУЗ, записал бы в паспорте, что по национальности наш, коми, и всё – все пути-дорожки наверх перед тобой открыты, в само руководство Республики. Безо всякой войны. В национальной республике должен быть национальный лидер, а у нас – русский. Да, сильный, авторитетный, со связями, но мы и сами справимся. Главное получить должность Главы Республики, а там уж всё пойдёт, как надо. Как раньше было, при советской власти…
ЛЁШИК. Застрелиться, что ли, вправду.
ЛАДАНОВ. Да, что-то я зарапортовался. Маме пишешь? Письма-то хоть от неё получал?
ЛЁШИК. Не могу обратно в часть. Не хочу. У вас так хорошо здесь…
ЛАДАНОВ. Но-но, пацан, не дури, война везде война, хоть бы даже и дома, не скроешься. Надурил уже, с головой.
ЛЁШИК. Не пойду! Хоть стреляй в меня! Застрели, а? Ты же меня любишь, дядя Геня, я сам не могу…
ЛАДАНОВ. С ума не сходи, Алексей. Прекрати детский сад. Помоешься, затаришься, и – вперёд обратно.
ЛЁШИК. Я же там не нужен, одним меньше, не заметят. Спрячь меня, помоги домой добраться! Мама сообразит, как дальше, комитет там солдатских матерей, ещё что. Сама в министерстве же работает, зря, что ли, договорится, где надо. Дядя Геня, я тут же национальность перепишу, хочешь? Фамилию мамкину возьму, вашу! И будет папаша бегать от меня, как чёрт от ладана.
ЛАДАНОВ. Истерик. Устал я. Идём парится, остынешь…
ЛЁШИК. Ты, рожа зырянская! Комяк убогий. Что ты делаешь здесь? Ты на той стороне должен быть, с чеченцами. Только тебе до них, как до неба. Они – честные, мужественные, за свою родину против империи выступают, жизни не щадят. Ты трус. Твоё место в болоте. Жаба. Слизняк. Кишка тонка встать во весь рост. Малые народности, племена вы, а не народности. Как глисты, изнутри проедаете внутренности великого государства, жиреете, ленивые черви. Ну, что пялишься? Стреляй! Не-то я тебя самого прикончу, как врага государства…
ЛАДАНОВ (выхватив пистолет). К стенке. Живо!
ЛЁШИК. Легко.
ЛАДАНОВ (доставая глушитель, накручивая). Стой ровно. Никто не услышит, глушитель проверенный, а вот пистолет трофейный, опробуем. Готов?
ЛЁШИК. Огонь.
ЛАДАНОВ. Не слышу.
ЛЁШИК. Огонь, гад, сволочь, враг!

Ладанов делает несколько выстрелов в стену, вокруг Лёшика. Пауза.

ЛАДАНОВ. Хорошо стоял, ровно. Промахнулся? Я-то!? Потомственный коми охотник? Не смеши. Вру. Довёл ты меня до бешенства, я как в омут провалился, темно стало. Вынырнул, испугался, думал, пристрелил. Плохой из меня охотник, честно сказать, беспокоюсь часто, а-то выбешиваюсь, как демон. Живой… живой, племяш ты мой дорогой, живой. Мы, коми, народ мудрый, нам нас беречь надо. Так что, мы не за революцию, Лёшик, мы победим эволюционным путём. И, можно сказать, уже победили. Вон, как русскоязычные варвары тикают из наших земель, только пятки сверкают. Нагадили, конечно, изрядно, да ведь природа всё опять наладит и вернёт своим верным детям всё сторицей. Не будет ни клопов, ни нетопырей, все кровопийцы изыйдут.
ЛЁШИК. Ты меня расстрелял…
ЛАДАНОВ. Пойдём, сынок, пора возвращаться к жизни. Я тебе не отец, хочешь сказать? Но кровь-то у нас одна, кто кому отец или сын, в таком деле одному не разобраться. На то и чужая война, Алексей, чтобы нам набраться опыта да поразмышлять о самом главном. И выжить, конечно. Ради главного. Просто ради жизни. Вот, я тебе гильзы собрал, выберешь, какая понравится… на долгую мудрую память.

СЦЕНА 3. Квартира Василия. С улицы входит Олимпиада, с чемоданом.

ОЛИМПИАДА. Добрый вечер! (Снимает шубу, пимы.)

Из комнаты выходит Чертов.

ЧЕРТОВ. Стучаться надо, звонок вон приделан, зря, что ли…
ОЛИМПИАДА. Но. Как вы тут без меня.
ЧЕРТОВ. …может, я обнажённый.
ОЛИМПИАДА. Меня не напугаешь. Да, и что там такого выдающегося, чтобы прятать.
ЧЕРТОВ. Такого, не такого, а кое-что ещё выдаётся.
ОЛИМПИАДА. Ну, кое-что - ещё не повод стучаться в собственную квартиру. А чего одетый такой? Куда-то собрались? На дискотеку…
ЧЕРТОВ. Сегодня тридцатое. Билет на кармане, уезжаю.
ОЛИМПИАДА. Зима какая снежная, сплошное бездорожье. Но. Весной таять начнёт, потонем.
ЧЕРТОВ. Чего не удерживаешь, мол, типа куда вы в одиночество, за Полярный Круг, на корм белым медведям.
ОЛИМПИАДА. Они даже не подавятся, они вас есть не захотят, себе дороже.
ЧЕРТОВ. Нет в Воркуте никаких белых медведей!
ОЛИМПИАДА. Потому их нет, что вы там есть. Оставайтесь, не выдумывайте. Намаялась в дороге. В Ижемском районе была. Потом до Кипиево добиралась, как не знаю что вымоталась, на стойбища, слава богу, не послали. Зато медвежатинки-то бурой, правда, покормили. Пойду в ванну. Рыбы наелась на год вперёд… (Открывает дверь в ванную.)
ЧЕРТОВ (удерживая дверь). А ну, стой, успеешь, когда уеду, намыться. Выяснить надо кое-что.
ОЛИМПИАДА. Но. Надеюсь, не выдающееся.
ЧЕРТОВ. Хочу, наконец, узнать, что случилось тогда. Двадцать три года назад.
ОЛИМПИАДА. Но…
ЧЕРТОВ. Не но-кай, не запрягла! Я тогда из-за твоего гнусного характера уехал навсегда из этого дома.
ОЛИМПИАДА. Навсегда же…
ЧЕРТОВ. А мне вдогонку от родного сына – какие-то отговорки сквозь зубы, мол, никак не получается встретиться. А жирную точку чернилами поставило письмишко, в одна тысяча девятьсот семьдесят седьмом году, пятого мая отправлено, где фиолетово было прописано, чтоб я оставил семью сына в покое. И кто написал-то – он же, сын единственный. А какой аргумент? Что я, как дед, своим отвратительным характерным поведением дурно повлияю на воспитательный процесс вашего сына. То есть, моего внука!
ОЛИМПИАДА. Вы ещё Ленина вспомните.
ЧЕРТОВ. А чем мой характер не тот? Он у меня же не с неба свалился, не по наследству же навязан, нет! Он у меня нормальный, воркутинский, ровно для того, чтобы выжить в условиях Крайнего Севера. Чтобы вернуться на поверхность, ежедневно спускаясь в шахтной клети не за славой и почестями, а за длинными законными рубликами. И для кого? Для них же, для сына, внука, и тебя, конечно же. На именную книжку внука ежемесячно двадцать процентов моего заработка проходчика исправно ложилось. Двадцать! Вам вдвоём тогда столько за год было не заработать! Конечно, я обиделся. И что? Деньги слопали демократы…
ОЛИМПИАДА. Хватит уже! Политики мне тут только не хватало. Но!? Ваша шахтёрская шайка уже наворочала дел своими забастовками, раскачала лодку государства. Может, уже и перевернулись мы тут все да ещё не поняли, что уже потонули. Хватит! Я сказала. В двадцать два ноль-ноль, кажется, поезд? Ничего, потерпим. Но. Не держите дверь, сказала, но-ко пустите женщину в ванну.
ЧЕРТОВ. А ещё я звонил в твоё министерство. Наткнулся на визитную карточку, с кучей телефонов. Ни в какую командировку ты не ездила. Ты в городе была. Просто влом мне было тебя пропасти, застукать…
ОЛИМПИАДА. Звонарь. Но. Мне тогда не было и восемнадцати. Я из самой глухомани сюда, в столицу выбралась на учёбу, и возвращаться ни за что не желала. Мне надо было остаться, и никакой другой зацепки, кроме замужества, не было. Это не сейчас, когда делай, что хочешь, и ни хрена тебе за это не будет, а чем больше дров наломаешь, тем крепче уважают. И я легла под твоего сыночка. Он тогда жуть, какой голодный был после армии, на любое бревно готов был влезть и в благодарность жениться. А я – не бревно. Но ты был против свадьбы.
ЧЕРТОВ. Ещё бы, я вашу бабскую породу на километр под землю просекаю…
ОЛИМПИАДА. Секатор, блин. 
ЧЕРТОВ. И как же ты поссорила нас?
ОЛИМПИАДА. Да легко, но. Сказала, что ты меня пытался изнасиловать. Синяки показала, ссадины. Но?
ЧЕРТОВ. А синяки и ссадины, кто ставил?
ОЛИМПИАДА. Да он сам. Неуклюжий. Нет, я ему не изменяла. Он мне нравился. У нас всё было, как надо. Кроме вас, Роман Алексеевич.

Пауза.

ЧЕРТОВ. Выпьем.
ОЛИМПИАДА. Сам пей.
ЧЕРТОВ. А что, опасаешься?
ОЛИМПИАДА. Конечно.
ЧЕРТОВ. По себе судишь.
ОЛИМПИАДА. Как умею.
ЧЕРТОВ. Ладно, я готов. Поехал. (Берёт чемодан из комнаты.) Договорился с другом встретиться на посошок. Чего стоишь? Иди, мойся.
ОЛИМПИАДА. Сначала ты смойся, а там сама решу, что делать.
ЧЕРТОВ. Дрянь. (Идёт в прихожую, одевает тулуп, унты.)
ОЛИМПИАДА. Человек.
ЧЕРТОВ. Что ж ты из сына-то сделала…
ОЛИМПИАДА. Человека. Да и делали вместе, с вашим сыном.
ЧЕРТОВ. Хотел повидать его, теперь всё. Ничего мне вашего не интересно, и никто. Запрись.
ОЛИМПИАДА. Но.
ЧЕРТОВ. Но… Но, но! (Уходит.)
ОЛИМПИАДА. Может, и зря я тогда так сделала, но теперь-то что уж.

СЦЕНА 4. Блокпост. Ладанов вводит связанную Оресю.

ЛАДАНОВ. И не смей садиться. Ни сна, ни покоя не дам, убийца. Глазки, что ли, строишь? Вспомнил, что баба? Меня не проймёшь. Раньше надо было думать об женском, до того, как в снайперы пошёл, фашистский рожа.
ОРЕСЯ. Шо я чую, божечки мои, ты ко мне в мужском роде за меня говоришь? У вас что, в языке женского рода нет? И говор какой-то северный, а? Да ты ж тоже не русский, как я, командир.
ЛАДАНОВ. Зачем пошла наёмником? Людей за деньги убиваешь.
ОРЕСЯ. А ты бесплатно? Я на Кавказ приехала, чтобы здесь главному врагу отпор дать, чтоб ему в голови не було на мою Украйну прийти. За москалей пальцы гнёшь, не встыдно?
ЛАДАНОВ. Идейная…
ОРЕСЯ. Какого же народа?
ЛАДАНОВ. Я не командир, командир на подъезде, уж он тебе без акцента на пальцах втемяшит про твой последний день на земле.
ОРЕСЯ. Вспомнитала! Казалы, шо на якомусь блокпосту подразделение из Республики Коми. Ты – коми, да? ГУЛАГ! Скилькт там моих родных безвинно лямку тянуло, скильки загинуло, не счесть. Россия вас обездолила, заполонила ваши земли, загубила: нефть, уголь, газ, а лесоповалов вообще море… Мы же свои, коми!
ЛАДАНОВ. Нам что русские, что хохлы, что китайцы, никого мы не звали, никого не хотим…
ОРЕСЯ. Мы, с тобой, угнетённые национальные меньшинства… Воны у тебе Витчизну в цепы закувалы и в тюрьму загнали…
ЛАДАНОВ. Цыть, я сказал! Рога поотшибать!? Или зубы вышибить!? Ты, хохла недобитая, с жизнью прощайся, пока время есть, молись, стерва.
ОРЕСЯ. Я не снайпер. Не докажете. Я – медичка, больных и раненных лечу.
ЛАДАНОВ. А ничего, говоришь по-русски.
ОРЕСЯ. С русаками да с их пидручными, с предателями собственного народа,  чего ридну мову поганить. Сегодня меня к стенке поставят, завтра – тебя. У них ничего святого, у них одни гроши в глазах да смерть всех нерусских патриотов…
ЛАДАНОВ. Всё, достал ты меня, сволочь. (Бьёт Оресю.) Не падать! Стоять!

Входит Василий.

ВАСИЛИЙ. Ладанов, отставить!
ЛАДАНОВ. Есть. С возвращением.
ВАСИЛИЙ. Посади её на стул.
ЛАДАНОВ (усаживает Оресю на стул). Доложили про неё?
ВАСИЛИЙ. Знаю, что снайпер.
ЛАДАНОВ. Сам-то где пропадал? Говорили, под арест угодил?
ВАСИЛИЙ. Да, за отказ подчиниться приказу.
ЛАДАНОВ. Так вот почему нас на Грозный не отправили, как соседей.
ВАСИЛИЙ. Армейский полковник из Москвы наехал, решил показать, какой он полководец. Столько людей положил, уйма. И сам убит.
ЛАДАНОВ. Чем же ты мотивировал отказ?
ВАСИЛИЙ. Тем, что мы – не армия, а внутренние войска, в подчинении МВД. Здесь мы не воюем, а проводим контртеррористическую операцию, и никаких атак в штыковую нам не предписано. Ладно, всё, проехали. Давай, выпьем. Доставай, я сухой. Следствие назначено, с меня показания сняли и отпустили.
ЛАДАНОВ (достав бутылку). Легко отделался. Ты хоть знаешь, что у нас новый Президент?
ВАСИЛИЙ. Слухи.
ЛАДАНОВ. Формальность. (Наливает в стаканы.) Или из горла хочешь?
ВАСИЛИЙ. Нет, так нормально.
ЛАДАНОВ. Ельцин-то, вот клоун, опять начудил, не умеет без театральных эффектов. Трагик, блин!
ВАСИЛИЙ. Не смей. Ельцин – человечище. Вашу главную коми-мечту кто разрешил осуществить? Борис Николаевич. Ты сам от счастья рыдал от его слов, в Башкирии, кажется… «Берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить».
ЛАДАНОВ. Мог бы и поуважительней сказать.
ВАСИЛИЙ. Республика Коми когда ещё, в октябре девяностого года приняла декларацию о государственном суверенитете…
ЛАДАНОВ. А что толку-то, где оно - Коми государство?
ВАСИЛИЙ. Националам палец в рот не клади, руку по локоть отхватят. Президент же толково объяснил, тогда же, если внимательно дослушать. Как он сказал: «Берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить». А дальше:  «Но вы находитесь в центре России — и об этом нужно подумать». Ни о каком отделении речи не было, ни от Советского Союза, ни от РСФСР. Да, берите вдоволь и хозяйствуйте, как считаете нужным, но в рамках федеративного устройства, как во всём цивилизованном мире. Иначе раздавят, Геннадий, по одиночке, только вместе мы – сила, только когда Россия, а не сотня удельных князьков с плётками. Всё! Хорош. Наливай.
ЛАДАНОВ. Вроде, наш человек, новый-то.
ВАСИЛИЙ. Все мы – наши.
ОРЕСЯ. Из КГБ, чекисты все душегубцы!
ЛАДАНОВ. Заткнись уже! (Подняв стакан.) Ну, Вася, вздрогнем?
ВАСИЛИЙ. Надеюсь, настоящий мужик пришёл, из простых.
ОРЕСЯ. Шмон наведёт, больше-то, чекисты ничего не умеют.
ЛАДАНОВ. У вас там, в Хохляндии, просто один краше другого в верхах! Просто залюбуешься…
ВАСИЛИЙ. Хотя бы случайных людей, проходимцев, прощелыг выметет из офицерства и то – почёт и слава. Главное, команда. Верное правительство.
ЛАДАНОВ. Без демократов, а? Вот бы их всех под ноготь. Как бывает, Лубянку чуть не в пыль растёрли, а она – вот, уже командует парадом.
ОРЕСЯ. Так сказал прохиндей Остап Бендер.
ВАСИЛИЙ. Что сказал?
ОРЕСЯ. «Командовать парадом буду я!» Прохиндей!
ВАСИЛИЙ. Время покажет. После холодной никак не отогреюсь, колотит.
ОРЕСЯ. А мне? За помин моей души.
ЛАДАНОВ. Борзая, сил нет.
ОРЕСЯ. Наливай, брат, не жмись.
ЛАДАНОВ. Ну, за помин ребят?
ВАСИЛИЙ (об Оресе). Красивая.
ЛАДАНОВ. Хохла, ещё бы, на борщах растили, есть, за что почипляться.
ВАСИЛИЙ. Царство небесное. (Выпивает.)
ЛАДАНОВ. Земля пухом. (Выпивает.)
ОРЕСЯ. Аминь.
ВАСИЛИЙ. И почему она у нас?
ЛАДАНОВ. А я её у армейцев выкупил. С доставкой.
ВАСИЛИЙ. Как это выкупил?
ОРЕСЯ. Они меня сбагрили, потому что не доказали, что я снайпер, лекарка я, лекарка! И здесь не война, здесь базар-вокзал! Но всё не так просто. Да, здесь всё продаётся, но не всё покупается, а сержант решил купить, почему не сделать бизнес. Всем же семьи кормить надо, особенно тюремщикам.
ВАСИЛИЙ. Разговорчивая.
ЛАДАНОВ. Сейчас замолчит навсегда. Решил, сам захочешь рассчитаться, лично.
ВАСИЛИЙ. Как это?
ЛАДАНОВ. Не знаю, как хочешь. Как минимум, расстрел.
ВАСИЛИЙ. Я – офицер – расстреливать!?
ЛАДАНОВ. Она Лёшика убила.
ВАСИЛИЙ. Что!.. что?
ЛАДАНОВ. Федералы её пасли, на Лёшике и взяли. Вот его жетон. Пистолет трофейный, чистый. Глушитель сам накручу. Сделаем по-тихому, зачем пацанов приплетать, ночью вынесем.
ВАСИЛИЙ. Мой сын…
ОРЕСЯ. О, Боже…
ЛАДАНОВ. А! Дошло? Поняла теперь!? А-то развела тут пропаганду. Да плюнуть и растереть все эти кремлёвские заморочки, у мужчины сына убили, у матери! И у меня – племянника, единственного по-настоящему родного мне парня. Кровного наследника. Убийца.
ВАСИЛИЙ. Где он?
ЛАДАНОВ. В морге, наверное, где…
ВАСИЛИЙ. Наверное?
ЛАДАНОВ. А куда ещё-то тела свозят, Вася.
ВАСИЛИЙ. Свозят? Не ты отвёз?
ЛАДАНОВ. Куда я с блокпоста, сам же потом загнобил бы…
ВАСИЛИЙ. Ты видел его мёртвым?
ЛАДАНОВ. Как тебя.
ВАСИЛИЙ. А жетон?
ЛАДАНОВ. Похоронщики дали, я попросил.
ВАСИЛИЙ. Лёшика повезли без жетона?
ЛАДАНОВ. И что. В гимнастёрке документы.
ОРЕСЯ. Если похоронщики одежду не спёрли, она у него новенькая.
ВАСИЛИЙ. Что?
ОРЕСЯ. Не убивала я его. Ухо хотела только отстрелить, со психу. Идёт такой чистенький, с улыбочкой во весь рот, как после баньки на свидание, а вокруг грязь, холод.
ЛАДАНОВ. Ты чего врёшь! Она врёт, Чертов!
ОРЕСЯ. Зачем врать? Я солдатиков никогда не трогала. Разве, что в бою, но на позиции – никогда.
ЛАДАНОВ. А говорила: санитарка!
ВАСИЛИЙ. Чистый пистолет, говоришь. Положь на стол.
ЛАДАНОВ. Да, пожалуйста. (Кладёт пистолет на стол.)
ВАСИЛИЙ. Чистый, как сын мой. Я же приказывал: не мыть, не кормить…
ЛАДАНОВ. Да это же Лёшик! Если ты сволочь, то я нормальный человек, мы – семья.
ВАСИЛИЙ. Уйди, Геня. Христом богом прошу, исчезни.
ЛАДАНОВ. Алексей убит.
ВАСИЛИЙ. Я узнаю.
ЛАДАНОВ. Я с тобой.
ВАСИЛИЙ. Не хочешь ты по-доброму. Не умеешь. 
ЛАДАНОВ. Я добрый. Ты просто меня не понимаешь. Мы с тобой совсем разные. Лёшика нет. А ты, девка, сейчас сдохнешь.
ОРЕСЯ. Ой, да как соби хочешь, напугал! Режь девушку на ремни, выворачивай матку, чтоб даже мёртвая никогда не рожала, убей моего Лёшика, того, что я так уже и не рожу. Только дайте мне на одну хвилину волю, чтоб не со связанными руками помолилась я перед смертью – всё, что я прошу.
ВАСИЛИЙ. Освободи её.
ЛАДАНОВ. Ты спятил?
ВАСИЛИЙ. Освободи…
ЛАДАНОВ. Есть. (Достаёт нож, приставляет к горлу Ореси.) Скажи ему, стрелок, что сняла бойца. Признайся, что убила насмерть. Горло чикну, скажи!
ВАСИЛИЙ. Сержант Ладанов!
ЛАДАНОВ. Я!
ВАСИЛИЙ. Объявляю вам сутки ареста.
ЛАДАНОВ. Пусть признается.
ВАСИЛИЙ. Сейчас! Шагом марш.
ЛАДАНОВ. Есть.
ВАСИЛИЙ. Я приказал: освободить пленного.
ЛАДАНОВ. Так точно. (Перерезает путы.) Разрешите исполнять?
ВАСИЛИЙ. Женщина… Как вас зовут?
ОРЕСЯ (разминая мышцы). Ореся. Просто горькая ягода.
ВАСИЛИЙ. Если не доказано, значит, не виновна. Продана… Нет, офицеры людьми не торгуют. Сегодня Новый Год. Иди, рожай своего Лёшика. Свободна.
ОРЕСЯ. Слава тебе, Боже наш, слава Тебе. Не забуду, господин офицер.
ЛАДАНОВ. Чертов! Ты не отец.
ВАСИЛИЙ. Ты ещё здесь? Вон пошёл! Комяк…
ЛАДАНОВ (взревев, вонзает нож в спину Василия). Я – коми!
ВАСИЛИЙ (завалившись). Геня… брат…
ЛАДАНОВ. Оккупант, враг, подохни!
ОРЕСЯ (схватив пистолет со стола, стреляет в Ладанова). Ты подохни.
ЛАДАНОВ. Жизнь… жизнь моя… жи… (Умирает.)
ОРЕСЯ (подбегает к Василию). Жив? Дай, рану осмотрю… Матерь Божья, ничого бильше для тэбэ не зробышь.
АЛЕКСЕЙ. Как он?
ОРЕСЯ. Застрелила.
АЛЕКСЕЙ. Я виноват, обозвал… (Протягивает жетон.) Жетон! Сын мой… Лёшик. Жизнь… жи… (Умирает, уронив протянутую руку с жетоном.)
ОРЕСЯ (закрыв глаза Алексея). Як там на российскои мови… Упокой, Господи, души новопреставленных рабов твоих… Имена Сам знаешь, я не знаю… Прости им всяческие прегрешения и сотвори им вечную память. Жетон… (Берёт жетон.) Аминь.

СЦЕНА 5. Квартира Василия. Полдень. С включенным телевизором, сидит Олимпиада, обедает.

ОЛИМПИАДА. Но! Борис Николаевич… Сегодня Новый Год в полдень отметчаем, что ли… Что-то случилось.

Телевизионная трансляция отставки Президента РФ Б.Н. Ельцина:

«Дорогие россияне! Осталось совсем немного времени до магической даты в нашей истории. Наступает 2000 год. Новый век, новое тысячелетие. Мы все примеряли эту дату на себя. Прикидывали, сначала в детстве, потом повзрослев, сколько нам будет в 2000-ом году, а сколько нашей маме, а сколько нашим детям. Казалось когда-то – так далеко этот необыкновенный Новый год. Вот этот день и настал. Дорогие друзья! Дорогие мои! Сегодня я в последний раз обращаюсь к вам с новогодним приветствием. Но это не все. Сегодня я последний раз обращаюсь к вам, как Президент России. Я принял решение. Долго и мучительно над ним размышлял. Сегодня, в последний день уходящего века, я ухожу в отставку. Я много раз слышал – «Ельцин любыми путями будет держаться за власть, он никому ее не отдаст». Это – вранье. Дело в другом. Я всегда говорил, что не отступлю от Конституции ни на шаг. Что в конституционные сроки должны пройти думские выборы. Так это и произошло. И так же мне хотелось, чтобы вовремя состоялись президентские выборы – в июне 2000 года. Это было очень важно для России. Мы создаем важнейший прецедент цивилизованной добровольной передачи власти, власти от одного Президента России другому, вновь избранному. И все же я принял другое решение. Я ухожу. Ухожу раньше положенного срока. Я понял, что мне необходимо это сделать. Россия должна войти в новое тысячелетие с новыми политиками, с новыми лицами, с новыми, умными, сильными, энергичными людьми. А мы – те, кто стоит у власти уже многие годы, мы должны уйти. Посмотрев, с какой надеждой и верой люди проголосовали на выборах в Думу за новое поколение политиков, я понял: главное дело своей жизни я сделал. Россия уже никогда не вернется в прошлое. Россия всегда теперь будет двигаться только вперед. И я не должен мешать этому естественному ходу истории. Полгода еще держаться за власть, когда у страны есть сильный человек, достойный быть Президентом, и с которым сегодня практически каждый россиянин связывает свои надежды на будущее!? Почему я должен ему мешать? Зачем ждать еще полгода? Нет, это не по мне! Не по моему характеру! Сегодня, в этот необыкновенно важный для меня день, хочу сказать чуть больше личных своих слов, чем говорю обычно. Я хочу попросить у вас прощения. За то, что многие наши с вами мечты не сбылись. И то, что нам казалось просто, оказалось мучительно тяжело. Я прошу прощения за то, что не оправдал некоторых надежд тех людей, которые верили, что мы одним рывком, одним махом сможем перепрыгнуть из серого, застойного, тоталитарного прошлого в светлое, богатое, цивилизованное будущее. Я сам в это верил. Казалось, одним рывком, и все одолеем. Одним рывком не получилось. В чем-то я оказался слишком наивным. Где- то проблемы оказались слишком сложными. Мы продирались вперед через ошибки, через неудачи. Многие люди в это сложное время испытали потрясение. Но я хочу, чтобы вы знали. Я никогда этого не говорил, сегодня мне важно вам это сказать. Боль каждого из вас отзывалась болью во мне, в моем сердце. Бессонные ночи, мучительные переживания: что надо сделать, чтобы людям хотя бы чуточку, хотя бы немного жилось легче и лучше? Не было у меня более важной задачи. Я ухожу. Я сделал все что мог. И не по здоровью, а по совокупности всех проблем. Мне на смену приходит новое поколение, поколение тех, кто может сделать больше и лучше. В соответствии с Конституцией, уходя в отставку, я подписал указ о возложении обязанностей президента России на председателя правительства Владимира Владимировича Путина. В течение трех месяцев в соответствии с Конституцией он будет главой государства. А через три месяца, также в соответствии с Конституцией России, состоятся выборы президента. Я всегда был уверен в удивительной мудрости россиян. Поэтому не сомневаюсь, какой выбор вы сделаете в конце марта 2000 года. Прощаясь, я хочу сказать каждому из вас: будьте счастливы. Вы заслужили счастье. Вы заслужили счастье и спокойствие. С Новым годом! С новым веком, дорогие мои!»
ОЛИМПИАДА. О, господи… Что ж теперь будет. Проклятый телевизор, достал! (Выключает телевизор.) Телефон ещё… Межгород! (По телефону). Ало? Ало! Здравствуйте, Роман Алексеевич. С наступающим! Но. Только что слушала речь Бориса Николаевича об отставке. Как какого, у нас, что ещё есть какой-то Борис Николаевич? Конечно, Ельцин. Как говорил? Мощно. Но. До слёз. Богатырь всё ж-таки. Какие человечищи уходят. А нам-то теперь, как быть, с кем… Да, плачу! Обедала, как раз, слезами суп вскипятила. Один там с ума сходите? Но, я тоже. Не верьте, мне-то. Вы же меня любите. А я-то вас так просто обожаю. Да, радости всем нам, папа… Роман Алексеевич, простого счастья на всю оставшуюся жизнь, чтоб живы-здоровы были, при деньгах и в семье. Ещё хочу сообщить, завтра утром лечу чартером в Чечню, но, к нашим воинам с подарками от Главы Республики. Да-да, прямиком к Васе и Генечке, но, и Лёшик там же где-то. Думаю, сына из армии вызволять надо, или я не власть. А, Чертов? Что затихли? Ну, молчать по межгороду дорого. Привет Воркуте, тоже, небось, наш город. Прощайте, но. (Кладёт трубку.) К чёрту, беленькой мне! (Наливает водку.) Что за жизнь, Новый Год днём встречать… новую жизнь. (Подходит с рюмкой к общей фотографии Василия, Лёшика и Ладанова.) Ну, что, мужички мои, помянём уходящее. Но. Ушедшее. Какие ж вы у меня красавцы, закачаешься!

СЦЕНА 6. Апрель. Госпитальный сквер. Входит Лёшик, в больничной робе.

ЛЁШИК. Что, папа? Иду-иду. Иду… Пришёл, прямо в апрель. В апреле уютно, и солнце видно, и снежок ещё помнится. Дядя Геня, не гунди, пожалуйста.

Из-за кустарника выходит Ореся.

ОРЕСЯ. Лёшик?
ЛЁШИК. Руки из карманов вынь! Вынь! Вынь!
ОРЕСЯ. Да вот руки, вот, ничего нет.
ЛЁШИК. Вынь же, да ну, вынь!
ОРЕСЯ. Вынула, вынула.
ЛЁШИК. Точно?
ОРЕСЯ. На, погляди, потрогай.
ЛЁШИК. Я здесь болею.
ОРЕСЯ. Ты – Чертов? Алексей Васильевич? Ответь, пожалуйста. Твой папа – Василий Романович? Подполковник.
ЛЁШИК. А дед – Роман Алексеевич. Имени меня. Дед живёт в Воркуте, улица Ленинградская, дом номер восемь, квартира номер два.
ОРЕСЯ. А ты…
ЛЁШИК. Телефон номер четыре – сорок пять – пятьдесят четыре. У него есть словарь. Словарь мне так нужен, так нужен, очень. Что, пап? Да, надо ехать. А вы никогда не носите руки в карманах, там может быть пистолет. Или нож. Граната. Кукиш. Нельзя носить руки в карманах! И в помещении головной убор надо снимать! Под шапкой тоже может быть, что угодно.
ОРЕСЯ. Ты – Лёшик.
ЛЁШИК. Что, дядя Геня? Нет, не я. Меня нет.
ОРЕСЯ. Я знайшла тэбе, хлопчику. Ты жив.
ЛЁШИК. Нет. Меня нет. Ку-ку.
ОРЕСЯ. Мне нужна одна только минута. Ты, пожалуйста, возьми себя в руки. Можешь взять себя в руки?
ЛЁШИК. Да. Сейчас. Взял.
ОРЕСЯ. Я сейчас уйду. Я тебя шукала… искала. Думала, тебя уже нет.
ЛЁШИК. Нет меня, нет. Ку-ку.
ОРЕСЯ. Вот тебе сувенир. Подарок от твоего папы. Помнишь папу?
ЛЁШИК. Вон он. Вон же он, видишь?
ОРЕСЯ. Нет.
ЛЁШИК. Так и знал. Все какие-то слепые, глухие, немые.
ОРЕСЯ. Я сейчас достану из сумочки подарок.
ЛЁШИК. Их убили на войне. Теперь они в тылу. Папа – вот, дядя Геня – вот. Руки! Руки вынь!
ОРЕСЯ (выхватив из сумочки жетон). Вот! Вот-вот-вот, вынула. Это подарок. На. Для тебя. Твой папа сказал, чтобы я передала тебе жетон. Твой жетон. Армейский.
ЛЁШИК. Покажи ближе. Он. Я знаю, меня ищут. Он мне не нужен, потому что найдут. Ты убила дядю Геню. Я не хочу, чтобы меня нашли. У тебя под курткой пистолет. Пойми, мне хорошо, пока меня нет.
ОРЕСЯ. Мне пора. Так ты не возьмёшь жетон?
ЛЁШИК. Весна же! Руки не мёрзнут, весна – не зима. Меня кормят, одевают. Мне хорошо. Природа… Горы. Ты – Ореся.
ОРЕСЯ. Что?
ЛЁШИК. Они тебя знают.
ОРЕСЯ. Кто!
ЛЁШИК. Мы. Мы знаем тебя.
ОРЕСЯ. Ты живой?
ЛЁШИК. Жди тут, с дедом поговори.

Входит Олимпиада.

ОЛИМПИАДА. Лёшик! Сынок…
ЛЁШИК. Не говори, что меня видела, никому. (Убегает.)
ОЛИМПИАДА. Алексей! Стой!

Входит Чертов.

ЧЕРТОВ. Нашла?
ОЛИМПИАДА. Да вон же он. Побежали.
ЧЕРТОВ. Всё, я в аут.
ОЛИМПИАДА. Ладно, отдыхайте, я побежала. (Убегает.)
ЧЕРТОВ. Присяду. Не против.
ОРЕСЯ. Ради бога.
ЧЕРТОВ. Ореся!
ОРЕСЯ. Что?
ЧЕРТОВ. Нет, нет. Ха-ха, извините, обознался! На полвека обознался. Набегался за внуком, крыша едет. Так я присяду?
ОРЕСЯ. Конечно.
ЧЕРТОВ. И голос! Матерь божья, такая схожесть.
ОРЕСЯ. Я проведать приехала, навестить.
ЧЕРТОВ. Слышу-слышу, украинка?
ОРЕСЯ. Ну, по родителям, да. Но так-то я россиянка.
ЧЕРТОВ. Ха-ха-ха, насмешила! Хотела сказать, русская?
ОРЕСЯ. А что, что я не так сказала?
ЧЕРТОВ. Украинцы только называют русских россиянами, и то, в основном, западэнци. Дорогие россияне ещё не привыкли быть россиянами, мы ещё все советские, так назваться язык не у каждого поворачивается. Ничего, привыкнут.
ОРЕСЯ. Меня звать Маша. Маня, Мария – я.
ЧЕРТОВ. Маруся.
ОРЕСЯ. Я из Тюмени приехала, брат мой молодший здесь раненный.
ЧЕРТОВ. Молодший, говоришь? Не младший? Да не бойся, я старый, чтобы стучать. Никому не скажу, что ты украинка. А что за страх? Русские и украинцы – братья и сёстры, или я чего-то ещё не знаю?
ОРЕСЯ. Вы сами украинец, что так слышите?
ЧЕРТОВ. А ты никому не скажешь?
ОРЕСЯ. Так некому. И некогда, через час уезжаю.
ЧЕРТОВ. Поездом?
ОРЕСЯ. Нет, попутка будет, договорилась. И почему я – Ореся?
ЧЕРТОВ. Это старческое, не помнишь, что было минуту назад, но ясно видишь прошлое. Была у меня колысь знаёмая…
ОРЕСЯ. Ого!
ЧЕРТОВ. Нет, нет, отвык от риднои мови, чтоб самому общаться. Я лучше по-российскому, привык. Да, я из Украины. Точнее, из Прикарпатья. Подилля, знаешь де?
ОРЕСЯ. Надвирна.
ЧЕРТОВ. Так. Пнив. Село Пнив. Вулиця Попэрэк-Перший. Потом её переименовали в Ивана Франка. Просто интересовался. Так-то бы меня там не было с пятьдесят второго года. Выслали. Сначала в Коломыю, на сборный пункт, короче, пересылка. А девушка моя, Ореся, ещё раньше была выслана, с родителями, в пятьдесят первом. Вы так похожи, я аж задохнулся. Я ведь с Севером толком никуда не выезжал. Выслали в Хабаровск. Потом, после амнистии, переехал к родичам, в Коми АССР. Потом завербовался в Салехард. Там и живу по сей день, рыбку ловлю, теперь на удочку.
ОРЕСЯ. И домой не тянуло?
ЧЕРТОВ. Нет. Долго объяснять, всё равно, вам не понять. Ладно, передохнул, пойду. Внук у меня в мозг раненный, чудом выжил. То нормальный, говорят, то вот, как сегодня, бегает, как угорелый, ото всех. Беда. Ну, на то она и война, чтобы гробить и калечить. Не знаю, каким выродком надо быть, чтобы хотеть войны, призывать её.
ОРЕСЯ. А почему вы – Чертов? Отец был русским или что?
ЧЕРТОВ. Или что. Хватит, не на допросе.
ОРЕСЯ. Багола. Дмитрий Алексеевич Багола. Вы же герой, сотник повстанческой армии, чего не вернуться, не получить почести, не повстречаться с той Оресей. Она ещё жива. Бабця моя ридненька. Прабабуся.
ЧЕРТОВ. Того не может быть.
ОРЕСЯ. Про нашу встречу говорите?
ЧЕРТОВ. Про вашу прабабку.
ОРЕСЯ. Она уже в Казахстане родила, их в Павлодар сослали. Дочку. Дусю. Без мужа, понятно. Рассказывала, что венчались в горах, конечно, без записи в сельсовете.
ЧЕРТОВ. Не про меня сказка. Вы тоже здесь лечитесь?
ОРЕСЯ. И живёте вы не в Салехарде, а в Воркуте, и не рыбак, а шахтёр. Роман Алексеевич. Дома я делала запрос на Баголу, бабця попросила, она ж вам всю жизнь верна. Так вот, в архиве КГБ есть справка, что вы бежали в сорок девятом из УПА, где были казначеем. Деньги прихватили и пропали без вести. Ей я не сказала.
ЧЕРТОВ. Ну, так вот и весь расклад, пропал и чёрт с ним.
ОРЕСЯ. Вор и дезертир.
ЧЕРТОВ. Не докажешь!
ОРЕСЯ. Мэни то нащо, хиба другои Оресе сього не трэба.
ЧЕРТОВ. Мне моего внука хватит, с придурью, кого-то ещё выслушивать, для моего возраста перебор.
ОРЕСЯ (показав пистолет). Пистолет заряжен и снят с предохранителя. Я с той стороны, воюю за чеченских повстанцев. Снайпер, если что.
ЧЕРТОВ. Мне не страшно.
ОРЕСЯ. Какое мне дело, страшно вам, не страшно. Ответить всё равно придётся. Ваш сын умер на моих руках.
ЧЕРТОВ. Нам сказали, он погиб смертью храбрых.
ОРЕСЯ. Добрый воин. Только его зарезали, как борова, в спину. Просил передать своему сыну именной жетон, вот, почему я здесь, обещала доставить, живому или мёртвому.
ЧЕРТОВ. Как так, вы ж враги…
ОРЕСЯ. Меня взяли в полон.
ЧЕРТОВ. Ты убила Васыля?
ОРЕСЯ. Нет. Его убил другой родич, Ладанов.
ЧЕРТОВ. Геня!?
ОРЕСЯ. Как-то так звали, да, нерусский. Жетон Алексею я доставила, он отказался, сказал, не хочет, чтоб его опознали. Весь в деда, оказывается! Ну, с него какой спрос. Никаких последствий, диду, повирьте, никому – ни звука, просто скажить: вы – Дмитро Багола?
ЧЕРТОВ. Да.
ОРЕСЯ. И - вся любовь! И фамилию сменили, как бы москаль чи кацап…
ЧЕРТОВ. Но-но!
ОРЕСЯ. Вот жетон вашего Лёшика, мне он не нужен, не выбрасывать же. (Кладёт на скамью.) Прощайте, диду. Шось запытаете?
ЧЕРТОВ. Нет.
ОРЕСЯ. Добрэ. Чудна судьба, ох, чудна… Надо же так накрутить, столько народу положить, чтобы правнучка нашла прадеда.
ЧЕРТОВ. И что такого! Гитлеру, чтобы жениться на своей Еве, вон, чего пришлось натворить, всю планету загадил. Ореся вправду жива?
ОРЕСЯ. Ещё как, в огороде копается, скотину держит…
ЧЕРТОВ. Я могу приехать.
ОРЕСЯ. И что вы скажете, почему так долго не ехали?
ЧЕРТОВ. Не знаю. Может, молча, приеду, молча, умру.
ОРЕСЯ. Она вас так любит, что не переживёт.
ЧЕРТОВ. Я приеду. Там мой дом.
ОРЕСЯ. Немає там нічого вашого.
ЧЕРТОВ. Хата татова стоит?
ОРЕСЯ. Разобрали, а брёвна пустили на новый сельсовет. Тогда был новый, теперь-то каменный. Не трэба до нас йихаты, диду!
ЧЕРТОВ. Идти хотела, иди уже. (Берёт жетон.) Вот те раз. Лёшик… История… Просто роман. Стоило однажды выползти на свет божий, и расчувствовался, болтун – находка для шпионов. Чертов роман. Жетон отдам. Или себе оставлю. Как дух выпустило. Забыть бы всё! Напрочь, до дна! (Закрыв глаза.) Бувай.
ОРЕСЯ. Детям рассказали, внукам поведали – всё, мы знаем, и сами решим, что нам делать с тем знанием, и передадим своим детям, с внуками. А вы отдыхайте, живите ради сего дня, не бередите прошлое, а ваше будущее - мы. Не надо приезжать. Ни слова взагали ридною мовою.
ЧЕРТОВ. Прощевай.
ОРЕСЯ. Не пущу в Україну зрадника, вб'ю. Прости, Господи. (Уходит.)

Входит Олимпиада, садится неподалёку.

ОЛИМПИАДА. Не могу больше, замоталась. Но. Так и не поймала. Ладно, папа… Роман Алексеевич, я скажу. Решилась. Надо меня вам как-то уже простить. Неправа я была тогда, виновата. Простите. Лёшика заберу, уход организую. Но. Только всё же хорошо, если рядом с ним родной человек будет. Переезжайте к нам. Только не надо зубоскалить, но? Просто переезжайте. Лёшик вас уже любит. Видно же… О! Лёшик…

Вбегает Лёшик, плюхается на скамью, обнимает Чертова.

ЛЁШИК. Ничего-ничего, папа смеётся, обещал потом рассказать про ваш метод воспитания. Да, мне было хорошо одному. Размышлял, вспоминал, анализировал. С дядей Геней дискутировал, национальный вопрос его прямо, таки, распирает. С папой говорили по душам. Хорошо. Ещё ребята приходили, которые погибли, просили справки навести, передать что-то своим. Мне нужен толковый словарь, я не знаю, что значат многие слова, а как передавать без смысла, так же нельзя. Как сам-то, дед? Мне нужен толковый словарь. Я должен знать.
ОЛИМПИАДА. Лёшик, я плохо стала видеть, выплакала глаза… Что с твоим дедушкой, он спит?
ЛЁШИК. На войне он. Все на войне… все люди на вечной войне людей. А что поделаешь, мама, когда из людской вечной жизни сделалась вечная война.