Гренадеры. Подвиг царской Гвардии. Ч. 1, Гл. 1

      Сибирские корни

           На реке Ангаре, в устье горной речки Иркут и тихой Иды, в середине XVII века был основан казацкий острог, названный сначала Яндашским. Но название не прижилось, и острог стали именовать Иркутским, по месту впадения Иркута в Ангару. Вокруг острога простирались плодородные земли, богатые рыбой озёра и реки, а также густые леса. В водоёмах водилось множество уток, а в тайге обитали рябчики, тетерева, глухари и куропатки.
       Однако енисейские купцы отправляли служилых людей и казаков в верховья Ангары не ради природных богатств. Русское царство остро нуждалось в деньгах для ведения войн с Ливонией. Новые земли и сбор ясака с покорённых народов Урала, Сибири, Забайкалья и Приамурья были необходимы для пополнения казны.
       Покорение Сибири и Дальнего Востока началось с похода Ермака против Сибирского ханства. Вооружённые огнестрельным оружием казаки продвигались по рекам, проникая вглубь континента и дойдя до Тихого океана. Они строили остроги, облагали данью степных кочевников и малые народы.
       Иркутский острог, расположенный на пересечении торгового пути между Россией и Китаем, со временем превратился в город. В 1686 году указом царицы Софьи Алексеевны ему были даны печать, герб и статус города. Вдоль торгового пути стали появляться ямские станы и постоялые дворы, где путешественники могли отдохнуть, обогреться и сменить лошадей. Позже эти населённые пункты превратились в почтовые станции, а затем в большие поселения.
       Во времена правления Петра Первого на московском гужевом тракте, в 150 верстах к западу от областного центра, на удобной возвышенности возникла заимка Кутулик. Вокруг простирались поля и степи, пригодные для выпаса скота и земледелия. Плодородная почва позволяла выращивать рожь и другие зерновые культуры.
       Неподалеку текла речка Кутулик, название которой происходило от бурятского слова «хутэл», что в переводе на русский означало «невысокий перевал». Первые жители слободы занимались скотоводством, земледелием и охотой. Они жили вместе с бурятскими кочевниками, но те ушли на новые пастбища в Нукуты. Русские же начали вырубать лес, распахивать поля, строить крепкие дома и вести хозяйство. Чуть позже появилась ямщицкая слобода, где путники могли остановиться на отдых. Когда тракт разделили на участки, в кутуликской заимке открыли почтовую станцию и приказную избу.
       С конца XVII века в Аларскую волость Балаганского уезда Иркутской губернии стали прибывать переселенцы, служилые и опальные, среди которых были московские стрельцы. К началу XX века Кутулик стал волостным центром с деревянной церковью и колокольней над папертью. Через село проложили Транссибирскую магистраль, и появилась станция Моржой.

       Родители Федота Гавриловича были крестьянами. Жили на заимке недалеко от Кутулика. Весной 1891 года у Гаврилы и Полины родился пятый ребенок, которого в кутуликской церкви при крещении нарекли Федотом.
       Дед Федота, Фома, не имел фамилии, но у его внуков она была с рождения*. (1 По специальному Указу Сената 1888 года всем лицам Российской Империи велено было иметь фамилии). Церковный дьячок в обязательном порядке записывал всех новорожденных в метрическую книгу. Бесфамильным присваивали фамилии по месту проживания. Например, родившимся и проживающим на заимке Кирюшина, записывали фамилии Кирюшины, а в деревне Дута - Дутовы. Во время крещения маленького Федота батюшка спросил его мать:
— Откуда ты?
— С заимки Шелёмино, — смущенно ответила Полина.
— Записывай младенца Федотом Шелёминым, — распорядился настоятель церкви.
      
       Дед Фома любил рассказывать внукам о старинном селе Екатериновка, стоявшем на берегу реки Волги, что в Самарской губернии, откуда был родом. Когда он вспоминал приволжские степи и широкую полноводную реку, что сливалась с небом, глаза его загорались счастливым огоньком. Дети, облепив деда, слушали его истории и просили рассказывать ещё.
       Всю жизнь дед Фома пахал землю, знал несколько ремёсел, а потом стал отходником — выкупил себе право уходить на заработки. Вместе с женой воспитали сына и трёх дочерей.
       Жили скромно, но дружно. Сеяли семена из лукошка, траву косили литовками, хлеб жали серпами, а молотили цепами. Излишков почти не было, но случались и неурожайные годы, когда приходилось жить в долг. Чай пили только по праздникам и редко в будни. Кроме Пасхи и Масленицы, было ещё два-три праздника в год. Выходной был только в воскресенье, когда вся деревня шла в церковь на утреннюю службу.
       С ранней весны начиналась крестьянская страда. Большую часть работ выполняли вручную: посадку овощей на общественных полях и огороде, посев хлеба, полив грядок на пашне.
       В середине лета начинался сенокос. Поднимались всей семьёй до зари. Запрягали коня и телеге ехали на елань*. (2 Сенокосные места в лесу). С собой брали припасы и самовар. Глава семьи и старший выкашивали траву косой-литовкой, женщины косили по росе косой-горбушей. Фома часто говорил: «Коси коса, пока роса. Роса долой - и ты домой».
       Дети широкими сенными граблями собирали высохшую траву, ставили копны. Затем их перевозили в сеновал или складывали в стога на зиму. Фуража заготавливали много: для лошади или коровы нужно было накосить до пяти тонн сена.
       Вызревший хлеб жали серпом или косой, вязали в снопы и ставили для просушки в суслоны. Поздней осенью хлеб перевозили на гумно для хранения и обмолота. Зерно мололи на водяных мельницах, которые ставили на ручьях или реках.

       У деда Фомы был заметный шрам на щеке и большие рубцы на руках, полученные в драке. Молодым парубком он сбежал с Волги, где батрачил, пока не попал в немилость. Причиной была молодая дочка рыбака, которая отвечала ему взаимностью. Но не ему одному нравилась юная красавица. На девушку обратил свой взор сын управляющего, который начал преследовать своего конкурента.
       Не выдержав очередного удара хлыстом, Фома сбил с ног своего обидчика. Оттаскав наглого недоросля за волосы, пригрозил ему оторвать голову, хотя знал, что ему будет наказание.
       За бузу и норов управляющий приказал нещадно бить бунтаря. Его секли плетьми и кнутом, но этого показалось мало. Его связали и оставили в хлеву до приезда урядника.
       Пленник ночью перегрыз верёвку и освободил руки. В середине загона он расковырял отдушину для навоза и выбрался наружу. Забежав домой, Фома навсегда попрощался с родными. Его мама, рыдая, собрала сыну еду, передала домотканную рубаху, армяк, лапти-берестянки с онучами, шапку-магерку и благословила. В последний раз он тогда видел родительницу и двух младших сестёр.
       За бунтарство и непослушание, он мог попасть под арест или на дыбу. Могли забить до смерти, что нередко случалось в те времена. Законы для смутьянов были суровы, любое неповиновение каралось калёным железом, а за крамолу отправляли на каторгу.
       Фома был верующим человеком и считал, что вера сильна добротой. Никогда не помышлял неправедными делами. Во время своих скитаний недолгое время он жил в таборе у цыган, потому особенно любил лошадей. Ему предлагали тайно воровать коней, но он всегда отказывался.
       Чтобы выжить работал грузчиком и носильщиком на хлебных и рыбных пристанях. Ходил бурлаком по Волге под Астраханью и Царицыным, тянул тросами тяжёлые суда и таскал по сходням пятипудовые грузы с эльтонской солью, каспийской рыбой, тюленьим жиром и персидскими товарами. Он был широк в плечах и немного сутуловат из-за тяжёлой работы, но сила его была велика, особенно выделялись крепкие натруженные руки.
       В поисках лучшей доли Фома работал плотогоном на Волге, Вятке и Каме, дошёл до Урал-Камня и оказался далеко от родных мест. За Уралом было много беглых крестьян, раскольников, дезертиров, бродяжек и вольных людишек. Власти вылавливали беглых: их клеймили, пороли, отправляли на рудники или в арестанские роты.
       В зимний период Фома жил в монастырях, где работал пономарём и разнорабочим, но долго нигде не задерживался. На Волге он слышал романтические рассказы о вольной жизни и золотых самородках в сибирских краях. Никто не знал, правда это или выдумки, но Фома поверил и упорно шёл на восток, мечтая найти место, где можно жить свободно, без страха перед властями.
       Долго шёл беглец к своей мечте, живя в разных местах. Его дважды ловили, но всякий раз ему удавалось бежать. Наконец, он оказался на реке Лене и присоединился к старательской партии, которая работала на жадного и мстительного владельца золотодобывающей компании. У этого человека было много надсмотрщиков и наушников, и за укрывательство драгоценных слитков наказание было жестоким.
       С помощью кайла и старательного лотка Фома пробивал шурфы, мыл самородное и россыпное золото на безымянных приисках. Работа была изнурительной: приходилось перебирать тонны породы в поисках драгоценных крупиц. От старателей требовали найти золотую жилу или нетронутый пласт. Жили они в землянках, шалашах или балаганах, и условия были очень тяжёлыми, особенно зимой.
       С окончанием сезона наступала новая опасность — на золотодобытчиков охотились перекупщики и прочие злодеи, надеясь поживиться чужим добром. Нередко кустарей добычи золота грабили вооружённые бандиты. Они могли избить или убить любого, кто окажет сопротивление. В краю тайги правили сильнейшие. Старатели  и работяги были бесправны.

       Однажды на приисковый стан ворвались трое вооружённых разбойников. Избив старшего, они были уверены, что запугали остальных, но в этот раз они ошиблись. Уголовники стали рыться в вещах старателей. Злость на бесчинства мародёров пересилила страх и Фома не выдержал. Выждав момент, он сбил с ног главаря, вырвал старое дульнозарядное ружьё у второго и огрел того прикладом. Третий бандит выхватил самодельный секач, но молодой старатель успел перехватить его. Они бились насмерть. Молодой и сильный старатель выкрутил нож, но лиходей достал второй тесак и сильно резанул Фому по рукам и лицу. Секундное замешательство могло стоить жизни молодому парню, но кто-то не дал бандиту нанести смертельный удар. Его оттолкнули. Смахнув кровь с лица, Фома сбил своим телом врага. Вырвав второй нож, он всадил его в бок грабителю.
       Получившие отпор бандиты скрылись, но было ясно, что скоро они вернутся обратно с подмогой, чтобы рассчитаться. Мстить будут всем, и смерть грозила каждому. Поэтому во время драки никто не поддержал Фому, кроме старателя по имени Андриан. В критический момент драки, когда разбойник, вытащив из голенища сапога второй тесак, пытался ударить соперника ножом, Андриан толкнул негодяя, оказав неоценимую помощь Фоме.
 — Лихой ты, паря. Супротив всех встал. Но они никого не пощадят, — сказал он раненому Фоме, вытирая кровь тряпкой.
 — У нас штуцер, дадим отпор! — возразил Фома, отдышавшись.
 — Их больше. У всех самопалы и пищали.
 — Они всех перебьют, ежели будем молчать.
 — Теперь точно в живых не оставят.
       Старший старатель, осмотрев труп бандита, посерел лицом и сказал:
 — Теперя нам крышка. Здесь их власть, и за своих они будут люто мстить. Тем боле у них оружие и кони.
 — Предлагаешь сдаться? — сдвинув брови, спросил Андриан.
 — Законов здесь нет. Тута ихняя власть. Всех вырежут и на медведя спишут. Мы уходим отдельно, чтобы не толпой.
 — Ну и чёрт с вами! — в сердцах выкрикнул Фома, — бегите, холопы!
       Пожилой старатель не обиделся на слова Фома. Он разделил остатки провизии и найденные партией самородки.
 — На тракт пёхом не идите. Лучше через перевал, где кони вас не догонят. И держитесь полуденного солнца!
       Друзьям досталось четыре самородка, размером с семечку каждый.
 — Один тебе, второй мне, — сказал он, — на остальное купим одёжу и инструмент, если уйдём отседа живыми.
       Как говорил старый старатель, за бунтарями была погоня. Но Андриан и Фома успели уйти глухими таёжными тропами, чтобы не попасть в руки разбойников, установивших свою власть на золотых приисках и рудниках.               

                2

          
       Фома был справедливым, добродушным и не обидчивым человеком. Маленькие внуки часто гостили у деда Фомы и бабки Устиньи в их старой пятистенной избе. Дед знал множество сказок, пословиц и поговорок, но больше всего ребята любили слушать истории о его приключениях.

       После побега с Верхоленских рудников путники попали в Иркутскую губернию. Друзья ходили по сёлам, занимаясь кустарными работами.
       В Сибири большинство изб были курными, с глинобитными печами без дымовой трубы. Дым выходил через волоковые отдушины в стене и потолке, но в чадовке, да и в самой избе всё равно было дымно, а стены покрывались копотью. При топке люди часто задыхались и кашляли. От дыма болели глаза. Добротную каменную печь с поддувальной трубой могли себе позволить только купцы или промышленники. Проблема была не в цене, а в отсутствии опытных печников.
       Андриан когда-то был учеником печника и умел класть каменные печи. Вместе с Фомой они взялись за эту работу. Проблем с камнями не было, а вместо раствора использовали глину. Трудности возникли с металлическими деталями, но со временем освоили и кузнечное дело. Постепенно научились делать хорошие каменные печи с хорошей тягой и теплоотдачей.
       Андриан любил говорить: «Красна изба углами, а печь теплом и пирогами!» Фома его поддерживал: «Каков строитель, такова и обитель».
       Со временем о мастерах-печниках стало известно во многих сёлах. Появились заказы в богатых имениях. По приглашению они оказались в богатом селе Кутудик Аларского аймака.
       Тогда ему приглянулась молодая девушка, которую парень случайно встретил у ручья. Она полоскала бельё и была очень застенчива.
       В следующее воскресенье Фома был в церкви на службе. Он купил просфоры и направился к левому приделу, чтобы поставить свечу. Там он вновь неожиданно встретился с той девушкой. Тогда он задумался о доме и семье.
       От местных он узнал имя девушки - Устинья. Она была незаменимой помощницей в большой семье и няней для младших детей. Со сватовством тогда у него ничего не получилось. Родители Устиньи отказали выдать дочь за незнакомого человека.
       Иногда Фома объезжал особенно строптивых жеребцов, которых многие боялись. Кони чуяли его уверенность и подчинялись ему.
       Приходилось Фоме драться с местными парнями. Его били толпой, чтобы он не засматривался на чужих девушек. Он принимал глухую оборону и всегда отбивался.
       Однажды в деревне пропало несколько лошадей. Местные с ног сбились, но так их и не нашли. По случаю Фома оказался на базаре соседнего села и нашёл одного вороного. Он хорошо знал тех коней, поэтому безошибочно его опознал. Тогда он выяснил, что коней украли цыгане, табор которых стоял около села Тыреть.

       Фома жил на заимке из пяти дворов как безземельный поселенец. Староста сначала принял его за беглого, но позже, на общине, ему установили «угощение» — три рубля и два гривенника.
       Среди сибирских поселенцев были ссыльные и арестанты, получившие за труд в каторге и на рудниках право на земельный надел. Многие из них селились отдельно, и заимки впоследствии называли по имени или прозвищу первого хозяина.
       С мастеровым Андрианом пришлось расстаться, так как влюблённый не хотел отступать от своей Устиньи. Он поставил навес и соорудил каменную печь с поддувалом возле дома, где снимал комнату у одинокой старушки. Получилась небольшая кузница. Заказы у него были всегда: подковка лошадей, изготовление сошников и ободов для колёс, рукомойников, колокольчиков, замков, подсвечников и декоративных шандалов.
       Многим селянам помогал Фома по хозяйству и заслужил уважение селян. За усердие и благонадёжность его выбирали на общественные должности. Он был сторожем карцера, помощником старосты и главным пожарным деревни.

       Прошло полтора года. В воскресный день на ярмарке в Кутулике Фома случайно встретил восемнадцатилетнюю Устинью. В белой косынке и цветастом сарафане она была особенно красива. Он был одет в полотняную косоворотку, подпоясанную шёлковым поясом, сермяжные штаны, модный картуз и сапоги с пробором. Модный парень смущённо поздоровался, и девушка не стесняясь ему ответила.
 — Здравствуй, — сказал Фома.
 — Здравствуй, — ответила Устинья.
 — Случайно увидел тебя здесь и забыл, зачем шёл.
 — Обиделся, что мой тятя не пустил тебя давеча на порог?
 — Воля ваша. Но я не из обидчивых.
 — Слышала, что ты кузницу поставил и народ тебя знает.
 — Работаю помалу.
 — А живёшь где?
 — У бабушки одинокой. Но думаю, свой дом поставить.
 — Хочешь остаться в наших краях?
 — Не тот хозяин земли, кто по ней бродит, а тот, кто по ней за сохой ходит.
 — И по какой надобности?
 — Люба ты мне, и никак забыть тебя не могу, — откровенно сказал Фома.
 — Так и не можешь? — удивилась она.
 — Всё время очи твои вижу. Как зажмурю глаза, только их и вижу.
 — А не врёшь?
       Фома ничего не ответил, и она потупилась. Немного помолчав, она тихо произнесла:
 — Вижу, что так и есть.
       Потом спохватилась и добавила:
 — Ой, мне уже пора.
 — Погодь, — он схватил её за кисть и достал из-за пазухи тканевый свёрток. Развернув его, он протянул ей винтажную заколку-гребешок, которую давно купил, но не знал, как передать.
 — Это тебе.
       Она взяла подарок и посмотрела на него с теплом и нежностью.
 — Серебряная?
 — Ага.
 — Красивая. Благодарствую за подарок, — тихо ответила она.
       Проводив её до упряжки, они попрощались.

       Чувства вспыхнули с новой силой, и влюблённый не мог найти себе места. Промучившись бессонной ночью, он решил больше не отступать.
       Фому уже знали многие в округе. За помощь в поиске лошадей, как кузнеца и каменщика его привечал сельский староста. Именно к нему на следующее утро пошёл бить челобитную молодой кузнец.
       Староста согласился быть названным отцом и пообещал сосватать Устинью. Его авторитет возымел и родители девушки обещали подумать, при условии, если жених ей будет люб.

                3
      

       В праздник Троицы нарядно одетые сваты с подарками и кренделями вошли в избу невесты. Жениха оставили за оградой, рядом с таратайкой.
 — Мы к вам по делу, — сказала с порога супруга старосты.
 — Проходите, гости, в светлицу, — пригласил хозяин.
 — У вас товар, у нас купец, — ответила сваха.
 — Без соли, без хлеба — худая беседа, — уклончиво ответил отец невесты.
 — Верно говоришь. Чарка вина добавит ума, — ответил староста-сват, ставя на стол бутыль с наливкой.
       Сватов усадили на лавку и начали накрывать на стол. Самовар закипел, затем позвали Устинью — нарядную невесту. Она вышла из горницы, встала посередине комнаты, как того требовал обычай.
       Сватья громко спросила:
 — А какова у нас невеста? Не засиделась ли она в девках? Готова ли у неё платки и понёва?* (3 Шерстяная юбка замужних женщин).
       Устинья скромно промолчала, потупив взгляд, но румянец на её щеках выдавал волнение. Она украдкой улыбнулась, увидев жениха в окне.
 — Дочка наша послушна, кротка, — ответили родители. — Готовит, убирает, рукодельничает. И карактер свой имеет.
       Устинья, словно подтверждая слова родителей, вытащила из печи каравай хлеба и положила его на стол. Затем открыла окно, приглашая жениха войти.
       Жених, увидев свою возлюбленную, улыбнулся, и его сердце забилось быстрее. Он понял, что его приглашают войти, и это означало согласие.
       Молодые встали вместе, повернулись к родителям и поклонились.
 — Красавцы! Чем не пара? Молодец в кафтане, девка в сарафане, — восхищённо сказала сваха.
 — Добрая жена, да жирные щи — другого добра не ищи, — поддержал её сват.
       Молодой кузнец заранее выковал красивый ларец, который подарил своей возлюбленной. В нём лежали подарки из женского магазина: румяна, серебряные перстень и кольцо, зеркальце, гребешок, мыло, дамские ножницы, орехи и фунт изюма.
       Подарки понравились невесте и её родителям, но они спросили:
 — А где молодые будут жить?
 — Кто надеется на небо, тот сидит без хлеба. Наш жених — работящий. Дом построит, заведёт хозяйство, а мы поможем, — заверил сват.
 — Наши старики говорят, что невспаханный пласт урожая не даст. Наша дочь не ленива, и жених ей под стать, — ответили родители невесты.
 — Вот и хорошо. Чья сила — того и нива, — сказал сват.
       Благословение было получено. Свадьбу сыграли на Покров осенью. К этому времени Фома построил новый дом из круглой лиственницы на заимке, рядом с общинными наделами.

       Крестьяне того времени жили бедно, особенно в неурожайные годы. Но всегда помогали друг другу. Табак не курили, считая это барской забавой. Алкоголь в патриархальных семьях считался злом.
       Старший сын Фома, Гаврила, в свои двадцать лет был не по годам серьёзным. Его рано женили на соседской девушке Полине. После свадьбы молодые отделились. Фома выкупил для них землю с постройками на зобном холме села за новые яловые сапоги, которые считались роскошью.
       Эти сапоги были его гордостью. Надевал он их только на праздники или в церковь. Подкулачные сыновья, встретив Фому у церкви, насмехались:
 — Сапоги с галошами, а на дворе нет лошади.
       Фома не обижался и отвечал:
 — Сапоги кожаны, без единого гвоздя, да с набором!
 — Они поди кованы? — смеялись сыновья.
 — Кони кованы, а мы — люди!
 — Ты смотри, с лакированными бураками! Да смазаны дёгтем. Где брал такую роскошь?
 — В городе у волчка-башмачника, — отвечал Фома.
 — И сколько он брал за юфть?
 — Три рубля с полтиной!
 — Поди всё лето спину гнул за свои сапоги?
 — Не, ещё осталось, — отвечал Фома, улыбаясь.
 — Богато живёте! Может, дочку замуж отдашь, раз такое приданое? — смеялись сыновья кулака.
 — Бойся свёкра богатого, как чёрта рогатого, — парировал Фома.
 — Много в городу не заработашь, сколько ни старайся, — обозлились парни.
 — Кто не богат, тот и алтыну рад.
 — Вот и радуйся осьмушке, да в долг больше не бери, раз такой сытый.
 — Богатство человека от смерти не избавит. Мы и малым рады, и на паперти не стоим.
 — Встанешь, если в амбаре запасов нет.
 — Руки ремёсла знают, не пропаду. На поклон не пойду.
 — Посмотрим, как в неурожай молиться будешь.
 — Богат будешь — Бога забудешь. А мы в церковь ходим и всегда помогаем друг другу.
 — Придёшь и ещё на коленях елозить будешь, — разозлился старший сын лавочника.
 — Не бойся. К вам с сумой не пойдём, — спокойно отвечал Фома.
       На этом они расстались.

       Старший сын Фомы, - Гаврила, был хорошим помощником отцу и крепким хозяином. Не единожды ходил с отцом на заработки, знал ремёсла. В двадцать лет женился на соседской девушке Полине. С родителями жить молодые не желали, поэтому он перестроил старый дом, распахал две десятины пашни, купил поросёнка и завёл птицу. В усадьбе имелись амбар и другие постройки. Вместе с отцом смастерил деревянные инструменты, сохи и бороны, необходимые в хозяйстве.
       Полина была местная, из села Кутулик. Легендой передавалась история её далёкого предка, который ещё в юные годы участвовал в восстании на стороне царицы Софьи против молодого Петра. На глазах царевича озлобленные стрельцы саблями и палашами изрубили его родных со стороны Нарышкиных и других бояр постоялого двора. Поэтому московских стрельцов царь не жаловал, измены им не прощал. Мятеж был жестоко подавлен, а зачинщиков ждала суровая кара. Сначала всех жестоко пороли, многим рвали ноздри, а затем всех приговорили к казне. Подстрекателям и стольникам вскоре отрубили головы, а остальных больше года держали в холодных казематах.
       Не многих тогда помиловал царь Пётр. Оставшиеся были отправлены в ссылку, в далёкую Сибирь, на ямскую выть, но с положенным жалованием от государя.
       Предок Полины по имени Еремей был назначен служителем почтовой ямы, которую срубили на месте старого поселения на реке Кутулик. Со временем, рядом с почтой, появился постоялый двор и крестьянские хозяйства. За двести лет поселение разрослось на десяток улиц и увеличилось на полторы сотни дворов.

       Великим Указом царя Александра Второго в марте 1861 года крестьяне получили «волю», но легче оттого не стало. Землю в собственность нужно было выкупить, что было почти невозможно. Многие тогда говорили: «Чья земля, того и хлеб». Освобождённые земледельцы оставались привязаны к своим наделам и зависели от общины. Они продолжали выполнять прежние повинности — барщину и оброк, которые считались платой за землю. Выкупить общинный надел было невероятно сложно. За аренду земельного надела нужно было платить разнообразные повинности: подушную, оброчную, поземельные подати, сборы на межевание, пожарную, подворную, на скот и выпас.
       Обычно площадь земельного надела составляла до трёх десятин запашки. Земля давала пропитание, но неурожай мог привести к голоду. Чтобы прокормить семью, Фома нанимался в небольшие артели и уходил на заработки. Отхожий промысел позволял деревенскому мужику заработать деньги, и после окончания осенних работ некоторые крестьяне уходили от барина, чаще всего нанимаясь в батраки в Юрьев день.
       Но уйти с земли было непросто. В Бельской, Голуметской и Черемховской волостях работы было мало. Фоме удалось выкупить право быть отходником, то есть вольноотпущенным. Для этого он отдал золотой самородок, который когда-то дал ему Андриан.
       Вместе с подросшим сыном Фома уезжал на сезонные работы в Бельск, Залари и большой город Иркутск, где они плотничали и занимались подёнщиной. Город на Ангаре активно строился, и там всегда требовались каменщики, плотники, резчики по дереву, столяры и подбойщики, которым платили деньгами.
       В купеческой Голумети они работали на строительстве Никольской церкви, в Кутулике возводили каменный храм Иоанна Предтечи, а в Иркутске сначала устроились возчиками в конный экипаж, затем работали на глазуновской мельнице на реке Ушаковка.
       Фома вырос на Волге и хорошо плавал. Иногда он рассказывал внукам о жизни в Иркутске и о спасении людей во время больших наводнений. Горожане старались не строить дома на берегах реки, которую старожилы называли Идой. Она была коварной и почти каждый год разливалась, затопляя дома Ремесленной слободы. В отдельные годы бурное течение сносило избы. Погибала птица в сараях, заливались огороды и целые улицы.
       После бедствия многие жители бросали дома и уезжали на другой берег города. Но проходило время, и другие семьи вновь селились на берегах коварной реки, где их снова настигала стихия.
       Наводнение было не единственным бедствием Иркутска. Город часто горел. В народе говорили: «С огнём не шути и воде не верь». Фома не раз нанимался в артели по разбору сгоревших завалов и строительству новых домов.
       Когда заново отстраивался Иркутск после страшного пожара* (4 В июне 1879 года из-за знойной жары и засушливой погоды разразился страшный пожар, уничтожив почти все общественные и казённые учреждения Иркутска. Сгорела значительная часть дворов и построек) он надолго уходил на заработки. Работал кустарём на строительстве каменных домов на Большой улице. В Пади Пшеничной и на Барабе* (5 Болотистпая местность по речке Сарафановке. Позже там была воздвигнута Князе-Владимирская церковь) валил лес и сплавлял брёвна по реке на завод-пилораму купца Курсина. Добывал камень и серовичные блоки на карьерах в Каштакских каменоломнях на Свином Ручье.
       В один сезон артельщики работали при перестройке «Острожного моста»* (6 Деревянный мост, построенный в 1829 году через реку Ушаковку, выходящий к тюремному замку), на другой год рыли котлованы и закладывали фундамент под большой Кафедральный Собор Казанской Иконы Божьей Матери на Тихвинской площади*. (7 Величественный православный храм, построенный в центре города Иркутска в период с 1875 по 1894 годы на месте таможенной площади, близ Спасской церкви. Уничтожен властями в 1932 году. Ныне на его месте находится здание администрации Иркутской области).

                4

 

        В патриархальной России крестьянские семьи часто были многодетными. Жили в одной избе, нередко с родителями. Старики занимали место на печи, дети спали на полатях, а взрослые на полу, на соломе. Посередине светлицы всегда висела «зыбка»* (8 Люлька, подвешенная к потолку). В старину часто говорили «Бог даёт детишек - даст и на малышек», поэтому рожали много, но далеко не все выживали.
       У Гаврилы и Полины было шестеро детей: Никита, Иван, Митрофан, Мария и Федот. В 1898 году родился младший сын — Фёдор, которого в церкви окрестили в честь преподобного Феодора-чудотворца Новгородского.
       С малых лет старшие дети помогали родителям по хозяйству. Сыновья с отцом уходили на заработки. Никита сезонно работал в артели в Хохловке, где добывали глину для Хайтинского завода. Он позже рассказывал, что условия труда были тяжёлыми, рабочие пили самогон и калечили друг друга в пьяных драках. Платили мало, зато штрафовали за любую провинность.
       В конце XIX века Кутуликская деревянная церковь сгорела, и прихожанам пришлось ездить на службу в Черемховский посёлок. Возможно, поэтому Гаврила с семьёй переехали в соседнюю деревню Дута.
       Дед Фома и бабка Устинья особенно любили маленького Федотку, часто гостившего у них. Дед учил его житейским премудростям, рассказывал сказки и истории, брал с собой на покос, приговаривая: «Кто раньше встаёт, тот полна лукошка маслят наберёт. А сонливый да ленивый идут после за крапивой».
       По настоянию брата Никиты Федота отдали в начальное инородческое училище от епархии. Ему нравились чтение, арифметика, рисование и естествознание. С третьего класса изучали церковное пение, Закон Божий и житие Русских Святых. Закончив училище, он единственный в семье умел читать и писать пером и чернилами.
       Детей приучали к труду с ранних лет. В семь лет мальчикам давали штаны, девочкам — длинную юбку. Уличные игры заканчивались, и сыновья уходили в поле, осваивая тяжёлый труд. Дочери помогали матери по хозяйству.
       К десяти годам Федот умел боронить поле и запрягать лошадь. С тринадцати лет начал работать батраком в зажиточных усадьбах: пас коров и овец, косил сено.
       В последующие годы его взяли разнорабочим на мануфактурную лавку купца Раджабова, где он работал на мукомольной мельнице. Затем молодой парень ушёл в Хохловку на фарфоровую фабрику Перевалова.
       Рядом с фабрикой была закусочная, в которой всегда играл патефон. Не многие тогда умели читать, поэтому рабочие иногда просили молодого Федота читать газеты о боях с японцами и защите Порт-Артура. В чайную часто заходили ссыльные, которые рассказывали о старателях, имевших на золотодобыче большие заработки. Федот тоже решил податься за большой деньгой. Переубедил парня старший брат Никита:
 — Тоже довелось слышать о богатых приисках на севере. Некоторые деревенские уходили до Шишкинских писаниц, но никто оттуда не возвращался. Поэтому, берегись от бед, пока их нет.
 — Там можно столько золота намыть, что хватит на всю жизнь!
 — Тебе всё шайки да лейки, а ушат с добром под носом не замечаешь!
 — В окошко всего света не увидишь.
 — На родной сторонушке рад будешь и воронушке! А на чужой стороне и весна не красна! Молод ты ещё. Наслушался сказок о рае и уши развесил.
       Дед Фома тоже быстро развеял мечты о богатом крае:
 — Слушай ухом, а не брюхом! Запомни, Феодотий! Там, где золото, жизнь человеческая - грош!
 — Волков бояться - в лес не ходить! — возражал упрямый внук.
 — Вольно тому шалить, кто смолоду не бит. Я тоже молодым подался на край земли за золотом. Работал на приисках, терпел бесчинства разбойников. Еле избежал гибели, уходя от погони. Видишь шрамы?
 — Вижу.
 — Оттуда.

       После убийства купца Перевалова*(9 Перевалов Иван Данилович, иркутский купец 2-й гильдии. Владелец Хайтинской фаянсовой фабрики, фарфоровые изделия которой из коалиновой глины ценились не только в России, но и в Европе. Был убит с целью ограбления неизвестными 23 августа 1907 года по дороге от станции Половина), Федот работал истопником у лавочника Сорокина. Тот заметил отчаянного и смелого парня после одного случая. Вечером около лавки пьяные молодые парни приставали к сироте-девушке из прислуги. Федот, услышав крики, не задумываясь о последствиях, встал на её защиту:
 — Отойди от девчонки!
 — А то что, сопляк?
 — Не тронь!
 — Пшёл отсель! - угрожающе добавил второй парень.
       Федот молча вернулся во двор, где схватил длинный шкворень. Выйдя на улицу, начал им размахивать. Парни отступили, но хмель добавил агрессии, и они, бросив девушку, кинулись в драку.
       Сорокин услышал крики и вышел на крыльцо. Грозным окриком осадил пьяных:
— Будя! Не трожь парня!
— Он сам выпросил тумаков!
— Сейчас позову мужиков, и сами огребёте батогами! Идите, куда шли!
       Через год девушку, которая нравилась Федоту, выдали замуж, и он ушёл от Сорокина к подрядчику Метелёву.

       Метелёв имел лавки и магазины в деревнях под Иркутском. Он успешно торговал в малых и дальних деревнях и заимках. На карбазах и баржах по Ангаре ходил до Падунского порога, порта Макарьево и других пристаней. Там закупали пушнину, кожи, муку, картофель, мёд, мясо и молочную продукцию. Закупленное доставляли в Иркутск на базарные и молочные ряды Тихвинской площади. Из города везли товар в лавки и магазины сёл, деревень и бурятских улусов, расположенных по берегам Ангары, Лены и Белой.