Тирания Компетенций. Эссе

Данное эссе содержит в себе некоторые размышления автора о современной проблеме истинного и ложного, а говоря конкретнее, о проблеме возможности рассуждений человека в обществе, в котором искусственное не подменило реальное, но само стало реальным, так как перестало признавать искусственное. Пожалуй, с этого и стоит начать рассуждение.

1 – о границах реального мира.
Чем сегодня можно подтвердить существование объекта, хотя бы условно, чувствами, мыслями, зафиксированными образами (картины, фотографии, манекены, книги, фильмы). Каждый из этих способов проливает некоторую ясность не самого объекта, а оценочного его восприятия. Отсюда следует, что мы, создав возможность моделирования реальности с помощью бинарного кода или компьютерной графики, пришли к возможности отрицания реального, в том числе и нами созданного. Идем ли мы ложным путем или нет, но мы точно следует тропой, которую можно условно обозначить, как «тропа игнорирования». Сегодня мы рассуждаем о проблемах до того, как они будут решены. Например, проблема курения не была проблемой до тех пор, пока миру не понадобилось создать врага здорового образа жизни. Сначала мы создаем будущее, а только потом уничтожаем его ради прошлого. Подобная диалектика движет всеми парадигмами нашей жизни. Политики, экономисты создают кризисы и войны, обосновывая это «Провидением эпохи», что значит, никуда не денешься, так как альтернатив нет. Античность – ужасное рабовладение, средневековье - религиозный мрак, а Возрождение – беспорядочный капитализм, маленький, уродливый, начинающий свое взросление. Сейчас мы смешиваем понятия в различных концепциях и взглядах на историю и общество. Но дело в том, что мы объективно и абсолютно не можем высказать каких-либо доказательств относительно нашего существования и истинности наших знаний. Юм остановился в своем скептицизме, признав часть рассуждений нужными, ибо «отрицание того, стоило бы нам величайших страданий».
   Таким образом, границ у реальности нет, кроме того, сама реальность является искусственно созданной ради регулирования всей системы. Сегодня можно продать все что угодно, и ничто  не может воспрепятствовать человеческой прихоти, которая прямо проистекает из глупости или невежества. Сегодня речь более похожа на телеграфные письма, чем на беседу. Мы стали психоаналитиками-дилетантами друг друга. Ради чего? Ради власти и секса. Мораль меняется, точнее, приобретает товарный вид. Человек становится усредненным членом социума. Сатирически можно сказать, что средний класс – не что иное, как пародия на покорителя природы. Владеть значит быть – этим принципом средний класс и руководствуется. Рассуждения о вреде денег и разврате богатством их не интересует, если их нельзя облечь в обертку рекламы и продать. Я не хочу сказать, что эти люди аморальны, скорее они дышат духом времени, времени, где все возможно, а что невозможно, того нет и оно устарело.
   Сегодня реальность определяется возможностями разума, а последние также ограничены, притом, что сама реальность не может существовать без субъекта реальности, каковой является индивид. Скорее всего, можно заключить, что объективных процессов, как императивов нет и быть не может, так как Воля всегда индивидуальна. Утрируя, властвует принцип: «мир есть представление».
   
2 – компетенции. Самоуверенность ведет к беспечности.
Человек есть мера всех вещей, и сам устанавливает границы дозволенного. Сейчас это утверждение спекулятивно и ложно. Человеком движет его бессознательное, общественная культура, которая по природе своей репрессивна. Человек не абсолютно свободен, и часто подвержен страстям. Выбором человека можно управлять, его сознание можно формировать по желаемому образцу, а, следовательно, мы занижаем стандарты человека, так как сегодня парадигма либерализма направлена на фантазию вместо реальности. «Человек не человек без шевроле и топ-модели» - такого рода стандарты применяются везде и формируют поведенческие стереотипы, хотя Воланд предупреждал: «не судите о человеке по его внешнему виду, вы можете очень сильно ошибиться».  Вся жизнь индивида раздваивается на две условные координаты, которые прослеживаются в идеях одержимости бесами, в шизофрении или раздвоении личности. Именно  специфичная черта деления на две противные друг другу стороны, делящие тело между собой, интересна нам. Ограниченность культуры и идеологии мешают человеку реализовать весь свой потенциал, а мифотворчество сегодня – удел детских сказочников. Но любопытно, что сказки, они же - фэнтези, лучше всего показывают идеальный чувственный мир, который так притягателен для молодых людей, чья кровь вскипает сильнее в подростковом возрасте. Сохранение веры в сказки позволяет людям верить в себя и в то, что сказка может восторжествовать не как шизофрения, но как легенда, где правят любовь, мир, порядок и искренность чувства. Мы же стараемся столкнуть людей с иллюзорной жизнью, которая полна лишений и страданий за счет СМИ. СМИ рекламируют тот образ, который необходим для экономики, а школы и университеты обучают людей навыкам, которые востребованы. Часто эти навыки не имеют ничего общего с жизнью, но почему-то человек предпочитает страдание реальности (что само по себе иллюзия), чем обращаться к видению сквозь объекты, к объективации этих объектов от времени и пространства. Иными словами, человек предпочитает жить без стремлений, не подвергая критике создаваемые идеалы для него. Ведь, так или иначе, вступая на стезю политики или спорта, а также любых общественных начал, человек теряет возможность судить объективно, он подчиняется либидо, а его идеология, вероятнее всего, играет роль «отца», которого необходимо убить.  Для ясности возьмем в пример киноленту «Эквилибриум», где рассказывается о тоталитарном обществе бесчувственных наркоманов. Система принесла в жертву чувства, но зато создала логически верную, размеренную и равновесную систему, но тупиковую. Тупик в том, что дальше это общество теряет не только чувства, но и ощущение времени. Никакого завтра или вчера, а все регулируется протоколом Старшего Брата (Сверх-Я). В этом обществе сломался винтик, причем сломался не из-за чувств или эмоций, а из-за собственной сексуальности. Почему же сломался Клерик Престон? Вряд ли он искал адреналина или играл в бунтующего подростка (хотя это возможно). Ему не составило труда репрессировать своего товарища, а потом - самому занять место своего бывшего напарника. Первое сомнение мы видим в сцене ареста его жены, а затем все чаще он рефлексирует в чисто ницшеанском стиле: вглядывается в бездну глаз живых людей. Что он там находит – останется загадкой, но на фоне рефлексии его систему обрушивает девятая симфония Бетховена. Символично крушение идей, целостного миропонимания показано в падении стеклянного шара. Далее следуют сцены мщения за жену, за крушение надежд, за отнятую любовь и т.д. Самое интересное, что Престон здесь играет роль непокорного сына, которого кастрировали, отняв объект либидо, то есть супругу. Отцеубийство должно стать апофеозом и высшей нотой мелодии протеста, словно музыка, чувства ворвутся в мир, и в глазах людей он заиграет новыми красками смысла и надежд. Жаль, но не все так демократично, ведь именно система создала предателя Джона Престона, и именно система позволила утвердить существование Большого Брата и Тетраграмматона. Ведь самим фактом уничтожения Престон, наиболее вероятно, сам придет к власти, ведь эмоции нуждаются в контроле. Весь бунт и восстание тщательно спланировано самой системой, ведь она в лице главы государства знала эти подводные течения, и активно их использовало, но воля Престона решила все. Система пала. Стоит вспомнить речь агента Смита из «матрицы», где он удивляется тому, что человечество не может жить в счастье и равновесии (Эквилибриум), что ему нужно страдать, иначе ощущается какой-то подвох. Бунт Морфеуса и жителей Зиона также создан системой, чтобы утвердить себя в максимуме своей экзистенции, чтобы показать всю мощь системы. Именно в разрушении система показывает свою идеальную завершенность. Ставится точка в парадигме, в пьесе, но не в экзистенции. Все они в итоге смешиваются, путаются и теряют изначальные смыслы. Ведь борьба Престона, Морфеуса имеет один и тот же корень: это борьба ради системы и во имя нее. Уничтожив врага, что останется – новая система, которая сама создаст себе врага и будет с ним бороться. Ссылаться на диалектику я не стану, так как такое положение вещей коренится не в общем бытие, а только в психике человека. 
   Вернемся к самоуверенности. На вышеуказанных примерах я хотел показать, что вера в борьбу за свободу от чего-либо всегда носит неоконченный характер, всегда остается что-то, что можно продолжить, а так как продолжение без причины невозможно, то восстание становится тупиком. Так случилось со Спартаком. Его восстание было определено свободой от рабства, но что дальше – скитания и борьба с другими рабовладельцами? Создание своего государства и жизнь в страхе перед мощью соседей и римлян? Ради чего была эта борьба? Скорее всего, ради тщеславия Спартака, который будучи пленным фракийским военачальником, не хотел мириться с рабством, и устроил восстание гладиаторов. 
   Гораздо больший успех приобрело движение Гитлера. У него была свобода от прозападной Веймарской Республики, унижавшей Германию. У него была и свобода ради благоденствия и возвышения арийской расы. Оба фрагмента идеи свободы были на службе у Гитлера, что позволило ему до сих пор искушать людей, которые не видят всей симуляции этих идей. Симуляция и только симуляция может быть в идеологии. Все, чего она касается, сразу становится ложным, и приносится в жертву двойным стандартам. Блондин, красавец с немецкой фамилией (Брюнет Гитлер, уродец Геббельс, которого избивали штурмовики в бытность его гауляйтером Берлина, а также идеолог и теоретик гитлеризма Розенберг). Вот такой образ подчеркивает глупость идей избранной расы. Идеи русской революции 1917 года также имели оба компонента, и основывались на положении, что старый мир должен быть уничтожен. Сам факт этого уничтожения и говорит о том, что этот мир существовал и породил, в конечном счете, революцию. Фактически большевизм обрек себя на наследие имперской России. 
   Самоуверенность здесь является источником симуляции и обесцениванию реального. Мы используем все, чтобы скрыть некоторые промашки в нашей истории и в системе капитализма, постмодернизма или постиндустриализма. Промашек немного: голод, болезни, мутации, психические расстройства, перенаселение, здоровый образ (именно образ) жизни, войны и двойные стандарты, угроза ядерной или химической катастрофы.
   Во имя себя самого, почитая собственную интерпретацию единственно ценной, субъект неизбежно становится объектом симулирования и искажения, а потому связи реального и иллюзорного смешиваются, придавая самоуверенности, но ведущие к катастрофе и метаморфозе реального, которого уже нет. Что пытались изменить коммунисты? Какую реальность? Только свою, ибо в страдании они возгордились, и приняли всю ненависть самих себя на весь мир, оправдав себя философией. Они изменили воззрение на реальность, подтвердив свои пороки, как человеческие существа, и скрыли жажду мести, жажду власти и бесконечный голод крови и алчности жертвы. Коммунизм – благо – стало для всех проклятием, иллюзией мира, но реальностью мысли партии и диктатуры разума, извращенно смешавшего собственные страсти и принцип удовольствия (нечто сходное совершает садист). Миром правят иллюзии, жажды одного лица, и самые прочные союзы те, что основаны на ненависти. Хотя такие союзы самые недолгие.
   Что мы понимаем под компетенциями? Прежде всего, это информация касательно отдельного вопроса, разрешаемого с помощью конкретной парадигмы и той методологии, которая включена в парадигму области знаний. Нынешний мир – хуже, чем наихудший мир Шопенгауэра. Этого мира вовсе не существует. Он ирреален, гиперреален, абсолютная абстракция извращенного разума человека. Торжество удовольствия и уничтожение идеального. Именно сейчас человек усреднен в своих нравах, но неограничен в потреблении благ. Бессмысленность всего этого определяется тем, что каждая вещь имеет символ, который собственно потребляется. Автомобиль не имеет значения, ибо важнее его марка и те свойства, что в него заложены, но эти свойства не что иное, как гиперболизированная гиперреальная реклама в средствах масс-медиа. Вещь становится знаком, символом чего-то еще, что в свою очередь определяет еще множество знаков, и в итоге источник симуляции теряется, как теряется разграничение реального и виртуального. Сейчас проще сойти с ума, увлекаясь игрой через всемирную сеть, которая многим дала спасение от реальности, где нет мифического, нет чудес, нет простоты и естества. Точнее, всего этого нет в самих людях, а не в природе, ибо природа – ретрансляция души; гремит лишь то, что пусто изнутри. Мы воспринимаем мир через ощущения, которые ретранслируют информацию, обработанную с помощью парадигмы нашего мышления. Марксизм будет все определять через свои идеи, поэтому такое знание субъективно. Таким образом, каждая компетенция тянет одеяло на себя или режет себе кусок пирога и побольше. В конечном счете, все что-то делают, но никто не видит результатов, именно потому, что все находится в матрице ирреального. Отчуждение на всех уровнях бытия человеческого обеспечивает занятостью всех, но сам индивид становится тенью, исполняющей приказы некоего Бога. Нет смысла называть его имя, ибо оно ничего не даст. Это система – это все, что можно сказать на данный момент. Система вещей, знаков, идей, символов, оценок. Система реального, виртуального, гиперреального. Система в пустыне реального.
   В системе вышесказанного, компетенции сами являются репрессией, которую система осуществляет ради усреднения индивида с целью перераспределения либидо, направляемого в нужное русло (производство-рынок-потребление). Знание специальности не дает ничего, кроме приобретения навыков потребления в условиях псевдоконкуренции. Конкуренция в современной системе должна стимулировать работоспособность человека. Собственно, партии нужен враг, чтобы народ не расслаблялся.

3 – Вширь и вглубь. Тирания желаний компетенциями.
Нет желаний, которые исходили бы от необходимости. Желаниями мы здесь назовем те потребности человека, которые мотивируют его потреблять вещи ради их вторичных функций. Вторичными функциями мы будем понимать функции, созданные рекламой, идеологией и средствами масс-медиа, облучившими товар вторичными знаками привлекательности. Упрощая, вторичные функции – это атрибуты, не связанные с функциями товара. Например, кукурузные хлопья мы покупаем детям не только потому, что с ними много возни, но и потому, что дети верят рекламе и внушение усиливает вкус и желание этих хлопьев. Мы покупаем дорогие украшения не потому, что они красивые, не только, но еще и потому, что они косвенно указывают на достаток, утешая тщеславие и гордыню их обладателя.  Вещи и их вторичные функции служат поддержанию и развитию системы  потребительских отношений, где интеллект играет вторичную роль, а на первое место выходит аксессуар человеческого мышления – компетенции.
   Как уже было сказано, компетенции позволяют человеку быть узким специалистом, а поэтому разносторонний человек теряет свой смысл. Он растворяется в конкретной деятельности. Нет смысла знать устройство современной техники, если продаешь обувь. Нет смысла и нет пользы от чтения философии в перерывах между уроками в школе. Если исключить личные мотивы развития интеллекта, то на первое место встает именно утилитарная система конкретно-специальных операционных интеллектуальных навыков. И так как, специалист не имеет отношения к своей специальности, как личность без рефлексии не может считаться личностью, то уже на этапе самосознания индивида происходит отчуждение между его сознанием, которое подавляется специалитетом и направляется вглубь оно с арены сознательного. На поверхности остаются социально востребованные навыки, дающие билет в социализацию. Социальное уничтожает часть личности ради того, чтобы успешно интегрировать ее в социум. Удивление, вызываемое в моменты, кода гении не интегрируются в социальные роли (но они часть социума, тем не менее), производит впечатление, будто сохраняется уверенность в том, что общество или культура поможет взрастить гения. Проблема в том, что только поможет, но для гениальности не нужно признание времени, истории или человечества. Здесь исходить следует от противного: гении всегда рождаются вопреки условиям. Человечество создает гения, признавая себя виновным и ограниченным, но для смягчения обстоятельств интегрирует гения в первый ряд представления социального, игры социальных ролей, связей и отношений. Гений – это попытка искупить вину через признание ущербности масс и тирании культуры над человеческим духом. Все социальное связано с производством иллюзий, знаков и символов, отводя реальности место в 10 километрах от города.  Гениальность неизмерима в философии. Вообще не ставится такая задача: делить людей на гениев и идиотов. Разве нацисты не делали то же самое? Признавая гениальное или неординарное, социум капиталистической формации пытается внедрить его в рынок. При этом результаты интеллектуальной рефлексии гения или изобретателя намного опережают уровень всеобщего бесплатного образования. Таким образом, система, не озабоченная образованием, но специалитетом (вещь тщеславная весьма) обрекает своих подданных на функциональную неграмотность.
   Невозможность нахождения точки равновесия между социальными ролями и индивидуальной рефлексии связана с тем, что в процессе интеграции в социальное (социализация), индивид теряет собственное я и внедряется в систему искусственного и виртуального потребления социального. Компетенции помогают не индивиду и его карьере, а производству иллюзий государства всеобщего благосостояния. Такая система может и разрушится, но даже разрушение будет таких масштабов, что само по себе не будет реальным. Военные силы, мощности производства, могущество ядерного оружия уничтожат сам социум до его столкновения с конкретными индивидуумами. Никакой войны, кроме информационной, которая сейчас полностью отрицает факт существования человека, но признает факт компетенции. Нет разницы между именем и порядковым номером, главное – действие, движение, активный образ жизни. Система капитализма, система виртуального требует мощностей, а давя на идеологию – требует действий. Нам нужен экшн. Нам скучно от фильмов, мы спим на уроках и лекциях именно потому, что не можем выспаться в принципе. Нас учат на спать, что есть и пить, что любить, чего желать, но нет смысла компетентного человека учить, каким образом все это делать.
   Развитие компетенции не может развить или создать личность. Компетенции нужен срок годности, нужно провидение и гарантии службы. Личность динамична, холистична, обладает настроением и неупорядоченным ходом мысли (в принципе ходом мысли), переменной и игрой чувств и эмоций. Стандартизация, усреднение по статистической шкале убивает личность на корню. К сожалению, личности нужны крайности, ведь кроме усвоения компетенций по своей области знаний, ей нужны яркие эмоции всевозможных окрасов, ей нужны новые места, новые дни, новые мысли. Все это не позволяет контролировать, прогнозировать, сводить объективно к системе. В итоге, мы либо творим личность и под нее подстраиваем общество, либо у нас не останется личностей, и рождаться они будут вопреки, а не благодаря чему-то.
   Внешняя атрибутика чувствования сглаживает впечатление, будто мы все – механизмы гиперреальной системы капитализма. Насколько глубоко эмоциональное восприятие – настолько же глубока рефлексия, осмысление этих восприятий. Нельзя говорить о любви, не чувствуя ее, но невозможно чувствовать то, о чем говорим. Размышление, постоянное и весьма болезненное способно лишь временно решить проблему. Она заключается в том, что компетентный индивид тратит свое время на едино кратное усвоение морально-этических норм, мировоззренческих взглядов, позиций и тд. Тем не менее, их изменчивость возможна, но ради выгоды и приспособления, так как иных навыков выживания у компетенции нет – только торговля навыками, качествами и их идеальными атрибутами.
   Бессознательное каждого индивида стремится найти равновесие между реальным и воображаемым, но сегодня иногда добавляют еще и виртуальное миропонимание. С другой стороны, индивид желает удовлетворения своих потребностей, которые удовлетворить невозможно. Разменная монета за успехи в карьере и компетентности – алкоголь, наркотики и пустой секс. В какой-то момент, это не приносит удовлетворения, но к этому времени подорвано здоровье и умственные способности, а затруднения в самопознании приводят к тому, что индивид просто не находит выхода, ощущая полную бессмысленность своего существования. Иной способ ощутить жизнь – отдаться ей полностью, переживая, путешествуя и общаясь. Здесь проблема в самопознании, так как это приносит страдания из-за невежества. Поиски равновесия начинаются с познания мира, а потом и самого себя: своих чувств, ощущений и умений рассуждать, устанавливать связи и использовать их. Каждый способ как акт последовательных действий сам по себе ничего не значит. Важнее всего созерцание пути, по которому идешь. Задача компетенций не перегружать индивида, но и не давать ему расслабиться. Поэтому каждое удовольствие парадоксально и двояко: оно успокаивает, расслабляет, но портит здоровье, дестабилизирует нервную систему, угнетает рефлексивные способности, отрицает созерцание в философском смысле. Игнорируют те, едва уловимые, духовные мистерии, духовный опыт, что приводит к обнищанию религии до уровня культа (обсессивно-компульсивного расстройства) и низводит ценность уникального мира человека до лозунгов «маленьких вселенных» и усреднения потребностей: «каждый должен иметь то, что сделает его счастливым - покупайте». Размытые граница, неясные законы, страх перед системой четко разграниченных обязанностей – результат смешения двойных стандартов: тоталитарного и демократического. Сами понятия стали размыты и неясны, а обывательские представления сводятся к вещественным понятиям, а не идеалам. Все измеряется не по воле человека (человек есть мера всех вещей), а по принципу эквивалента покупки или продажи в рыночных отношениях. Снижение ответственности и демонтаж понятийного аппарата в его четкой структуре фактически уничтожает логику, а потому освобождение мышление достигается с помощью наркотических средств и виртуального мира. Раздробленность понятий, чувств и эмоций – апгрейд товаров и услуг. Любовь – единое ставшее сегодня множеством ради того, чтобы его покупали таким, какое оно наиболее удобно, удовлетворяя капризные потребности масс. Максимализм, создающий страх – результат невежества – страха перед неконтролируемым, перед ясностью взора. Когда лишают удовольствия, то наступает страдание, которое неотступно следовало за удовольствием и перед ним. Удовольствие иллюзорно и временно, а наслаждение – постоянно – результат и процесс рефлексии, размышления, познания и созерцания. Отказ от компетенций есть вопрос: жизнь или смерть, но в условиях парадигмы массы и большинства. В личностной парадигме вопрос отказа от компетенций есть: с ними или без (о людях). Мы одинокие, блуждающие, страдающие, слабые и ничтожные паразиты, питающиеся умами гениев, сердцами любимых и здоровьем молодости. Мы – не потребители, а вампиры, живущие по ночам, боящиеся дневного света, но упиваемся своим бессмертием в граните, мраморе, бинарном коде и печатном издании. Мы – нас не было никогда – симулякры самого странного порядка. Пародия, концерт, топливо вечного двигателя, первопричины, запускаем, творим и создаем, но затем, уходя, оставляем после себя свежую кровь. Питание нами – нет. Питаемся мы своим прошлым – это обеспечивает преемственность и плата за нее – гниение. Парадигма всегда бесконечна, но всегда тупик для индивидуального. Этим обесценивается история и обеспечивается повторение воспроизводства материала. Теперь уже в условиях виртуального и отвергнутого реального миров.

4 – компетенция ради индивидуальности. Все мы – маленькие вселенные с черной дырой в центре.
При идеологическом давлении воспроизводства символического ради символического, неизбежно выходит система специалитета не ради трудоустройства, но ради воспроизводства самой себя. Система образования, словно лоскутное одеяло, разорвано на множество частей, которые не хотят связываться между собой. При этом не происходит феодализации и систематизации производства в характер автономного, чтобы попытаться существовать вне системы. Сейчас мы получаем систему, при которой происходит индивидуализация производства, его раскол и размножения в сотни бессвязных отраслей, но сохраняется их интеграция, возводящая в абсурд всю экзистенцию символического обмена знаками и означающими в огромном котле воспроизводства.
   Полностью потерян смысл работы на уровне рабочего и на уровне производителя, как функциональных оперант уравнения создания вещей. Их отсутствие подтверждается их присутствием в качестве отчужденных индивидуализированных кадров огромной системы обмена, при которой их роль ограничена до простейшего существования. Функционирование товара, равно как и функционирование личности не имеет смысла, начала, конца и функции.
   На долю человека выпадает ничтожная роль, но создающая самооценку потребителя. Пустая игра пустых слов на корабле дураков завела человечество на путь ситуативной псевдофилософии. Индивид утверждает себя не только через частный вариант субстрата товара, но и во всей логической последовательности вплоть до борьбы с потребительством, вплоть до диалектики, которая пожирает сама себя, как змея пожирает свой хвост. Сейчас имеет смысл система, как код, как симулякр кода, подчинивший себе индивида. это не завоевание, а блестящая идея из глубины веков, гласящая о некотором общественном договоре между людьми. одна часть продала свою свободу за то, чтобы своими жизнями защищать и совершенствовать механизмы эксплуатации. В конечном счете, изобретение современности позволили упразднить фигуру власти, сделать власть безличной, а демократию – беспредставительной (какой народ представляет какие интересы?). вся дискуссия с властью стала возможностью заработка капитала. Абстрагирование на уровне числовых операции сделает людей счастливыми, но жить они будут недолго. Однако, рано печалиться, ведь никакого Большого Брата нет, и нет никакой власти Бога или Кесаря. Мы остались совершенно одни перед нашими влечениями к неумеренности, чтобы плоть взрывалась, словно воздушный шарик от удовольствий. Сама церковь стала источником удовольствий, сама паства идет к Богу именно за благодатью и удовольствиями, но при этом частенько забегает в сети ресторанов быстрого питания или за скидками в гипермаркет. Увы, но меняются только одежды.
   Смена одежд опосредовано восприятием искусства, восприятием моды, где сегодня у всех одна и та же болезнь – думать, что разбираются. От нее лечил Сократ, но сейчас от нее невозможно вылечиться, так как она востребована именно за тем. чтобы никто ничего не пытался понять. Зачем сегодня ученый пишет труды, как не ради того, чтобы выжить, ибо его книги, а точнее листы, стали капиталом. Только благодаря рыночным отношениям в наш век возможна софистика религий и заговоров – любой товар за ваши деньги. Искусство стало проводником знаков, а не смыслов. Оно выражает наличие отсутствия, благодаря чему приобрело способность мануфактурного или конвейерного воспроизводства. Дело не в том, что мы можем скопировать произведения художников Возрождения, а в том, что они больше не вызывают отклика масс. Они интересны только тем, кто использует их как капитал, то есть непосредственно ученые и искусствоведы. Отсюда не следует, что они не смыслят в них, а только зарабатывают, но частные случаи сложно просчитать именно в силу их скрытности. Частности, как подпольные террористы, их очень сложно обнаружить, но будучи всегда маргинальным элементом, они появляются вновь и вновь. Их задача дестабилизировать логический дискурс, но при этом выходит, что терроризм, как симулякр, выражает наличие отрицаемого. В итоге, каждая частность выражает покорное стремление к тому, чтобы ничего не было в своем изначальном бытии.
   Отсюда следует бессмысленность вопроса о том, кому поручить говорить об искусстве. Следует спросить: зачем вообще говорят об искусстве? Именно цепь причин приводит к следствию порок или добродетель. Но с точки зрения общего процесса, то молчать об искусстве, как о капитале невозможно. Так как масс имплозивны, всепоглощающие, то и придерживаться мнения масс о философии, искусстве и литературе – значит опустошать себя, капитализировать и инвестировать себя в общем дискурсе отчужденной экономики или движения капитала на основах рыночной модели экономики.
   Корпоративная этика в свою очередь выражает потенцию великого другого, связывая объективных рабочих перед лицом безликого работодателя. В современной бюрократической системе очень трудно найти лицо не столько компетентное, сколько ответственное в том, что ему поручено. Действительно, в мире матричного бинарного кода, в мире диалектики не существует конкретного эго работодателя и рабочего, встречающихся непосредственно. Корпоративная этика всегда напоминает религию, где бюрократическая светская система иерархии священнослужителей служит барьером или почвой для подготовки неофита к встрече не с богом, а божественным. Работодатель представляет собой не конкретное лицо (таковое он только на пространствах масс-медиа), а некое великое существо, окруженное ореолом успеха и самостоятельности, всего достигнувшее личными усилиями. Рабочего часто вдохновляют историями о том, что нынешний владыка всего достиг сам, начиная простым работником, о тернистом пути к успеху с помощью труда (история линейного развития приматов по Энгельсу). Любопытно, что это не столько ложь, сколько просто далекая от правды история. Действительно, человек при усердии и труде многого достигнуть и ценность достижения определяется уже не субъективно (отсюда и невозможность современного человека радоваться успехам своего труда не иначе, кроме как радости лицезрения количества цифр в графе «з\п»). Ведь ирония заключена в самой бюрократии между работником и его работодателем, и ее составляющая заключается в паразитизме компетенции. Религиозная капиталистическая парадигма Кальвинизма и любой современной церкви (секты в том числе) провозглашает успех без атрибутов успеха ничем, пустотой, поглощающей жизненную рабочую силу в виде труда и времени, то есть капитала рабочего.  Мы, будучи жертвами масс-медиа, никогда бы не узнали той или иной истории успеха, если бы не было атрибутов компетенции творца этой истории. Собственно, процесс идентичен появлению легендарных генералов и маршалов, где с помощью игры в солдатики познается полководческий талант. Компетенция рабочего придает ореол святости работодателю, то есть владельцу. В этой иерархической логике тирания компетенций заключена в цикличной созависимости между объектом и субъектом, где каждая из сторон одновременно и субъект, и объект, лишенные возможности автономии из-за диалектичности своих взаимоотношений. Вообразите себе царя без поданных, и представьте себе подданство, как социальное явление без наличия власти, без атрибутов власти у определенного лица или группы лиц. Таким образом, личность растворяется и нивелируется в компетенции значимого другого, значимость которого и определена количеством зависимых от него компетенций. Тем не менее, это не воспринимается как потеря индивидуальности, так как нечего терять именно от того, что компетенция предлагает симулякр эго. Причем иметь симулякр эго не означает обретение эго после его потери, растворения в компетенции. Это означает, что произошел взаимовыгодный обмен между не оформленным эго работника и симулякром работодателя, предлагающим компетенции изначально в виде части эго, но нарциссизм корпоративной этики предлагает смену эго на компетенцию. Именно этот процесс именуется отчуждением, подразумевающее психическую отдаленность рабочего от своего труда, то есть кастрацию смысла рабочего. Рабочий без своего труда является чем-то не своим, что вполне провоцирует деперсонализацию, и в этот процесс вмешивается компетентность, предлагающая выход: быть не столько не собой, сколько не быть другим для себя, то есть поглотиться корпоративной этикой, нивелировать субъективность своего эго.

5 – Позиция и оппозиция – танцы вокруг бесплодного кактуса.
Человеческий рассудок часто склонен к ошибкам в виде переоценки и недооценки фактов и явлений окружающего мира. Человек также склонен к различным психопатологиям и расстройствам психики, что делает его менее рассудительным, менее социализированным. Человек склонен к себялюбию и порочности, человек склонен строить газовые камеры во имя добра и справедливости. Человек склонен поддаваться императивам и авторитетам власти. Таким образом, этим перечислениям не будет конца, как им и не было начала, и легко быть оппозицией к позиции, но каково это быть оппозицией к пустоте? На этот вопрос мы попытаемся дать ответ в этой части статьи.
   Диалектика отношения между позицией и оппозицией, чего бы они ни касались, имеют своей сутью отрицание друг друга, но при этом сохраняется их единство поля дискурса. Если убрать позицию, то оппозиция станет позицией, но точнее будет сказать так, сама оппозиция и есть позиция, но она оппозиционная, лишь к позиции, но выходит, что позиция в себе и оппозиция в себе противостоят сами себе. Если убрать оппозицию позиции, то останется, лишь позиция, но не столько останется, сколько обозначится в поле дискурса. Диаметральность двух позиций и есть оппозиция к позиции, но при этом различие обозначается лишь компетентностью. Например, явления добра и зла, света и тьмы, своих и чужих – это общие определения дискурса, то есть сами позиция и оппозиция. Далее, мы выбираем поле дискурса, например этику, где наши явления вступят во взаимодействие. Итак, мы получаем, что добро и зло в ходе размышлений приведут нас к тому, что и оппозиция может быть доброй и позиция также может служить добру. Наполняемость поля или среды дискурса, то есть матрицы бинарного кода симуляции дискурса утверждает для нас необходимость смыслового наполнения не предметов дискурса (позиции и оппозиции), а самого поля дискурса. Таким образом, чтобы заработала диалектика нужны не просто переменные х и у, а необходимо еще, и решить уравнения осмысления утверждения равенства х и х и у и у, а также равенства х и у и у и х. В итоге, мы приходим к заключению, что добро и зло – это симулякры политической идеологии, не имеющей какой-либо связи с диалектикой реального.
   Тем не менее мы упомянули в названии главы бесплодный кактус вокруг которого и происходят пляска позиции и оппозиции. Под бесплодным кактусом мы имеем в виду положение о том, что значимость диалектики позиции и оппозиции важна не для реального или трансперсонального, то есть о спасении родины или бога с помощью деления на своих и чужих можно забыть, а важна для самого субъекта, который в одну единицу времени может мыслить себя как объект, либо как субъект, но рассмотреть себя с обеих точек зрения он, увы, не в состоянии, и таким способом мышления поспешным решением является либо позиция, либо оппозиция.
   В политическом дискурсе мы сталкиваемся с тем, что определяет пассивность избирателей, использующих антиглобалистический или оппозиционный дискурс – пассивностью. За счет отрицания механизма функционирования демократической идеологии, оппозиция выражает протест, но тем самым она не уничтожает псевдодемократию, а как раз-таки устанавливает ее, и оппозиция к демократии становится позицией к реформизму в духе демократии. Ходить на выборы, зная, что все это шутка, что ничего серьезного не изменится – такая логика балансирует на идеях демократии, но утверждает свою оппозицию тем, что принимает позицию и таким образом совершается диалог народа и власти, то есть двух симулякров. В этой иронии и заключается подлинная демократия современного общества. К тому же непоследовательность оппозиционеров и позиционеров видна в том, что требуя перемен, они требуют, в частности, стабильной жизни. В идеальном варианте для них нужно аннигилировать вселенную, но проще аннигилировать их самих с их нелепым подростковым дискурсом.
   Проблема позиционности состоит в определении компетенции. Выражаясь иначе: нам порой необходимо идентифицировать себя с большим другим, олицетворяющим какую-либо позицию в той или иной дискуссии (политике, экономике, социальной и духовной сферах). Наша политическая компетентность зависит не от подлинного понимания дискурса политического курса, а от нашей потребительской корзины фаната большого другого. Коммунизм прекрасная идеология, но как же здорово обсудить Маркса в ресторане быстрого питания. Невозможно серьезно и последовательно относиться к политике и идеологии, но это требуется компетентными инстанциями. Здесь проблема силы духа и силы веры личности обозначены всего лишь в виде манипуляторов, ибо никого не интересует эти параметры, собственно, как и личность. Важна сохранность дискурса. Это похоже на идеологию викторианской эпохи в вопросах сексуальности: все все знают, но прилично молчат, продолжая зарабатывать деньги. Это не цинизм эпохи, а именно попытка сохранить стабильность жизни, не учитывая реалии, хотя, будучи честными, мы не верим, что можно адекватно и полноценно принимать и контролировать настоящее, если мы не можем разобраться с его границами или очерченными формами.
   Компетентный в политике человек – это мифическое существо от того, что оно существует там, где придумано все вплоть до избирателя с помощью методов математического или статистического анализа. Прямой диалог политика с народом (не всем) – это простое ток-шоу. Компетентность зависит от вовлеченности в танцы вокруг идеологии, вокруг симулякра. Чем серьезнее и ответственнее, тем лучше для сохранности дискурса. Тоже самое и со взрослыми с одной загвоздкой – ни одно определение не является достоверным или научно обоснованным, а потому выходит, что взрослый – это компетентный в вопросах своей микросоциальной культуры индивид, вступивший с дискурсом в рыночные отношения.
   Трагедия романа «1984» Оруэлла в том, что весь бунт был санкционирован правительством, а потому и положение героя марионеточное с самого начала. Оппозиция к позиции – это не что иное, как позиция к оппозиции, поэтому сидение на месте – тоже позиция, но иного дискурса.

6 – Компетенция как социальная роль отчужденного субъекта.
Само явление отчуждение создано капиталистическим дискурсом экономической логики. Источником отчуждения обоснованно можно считать раздвоение субъекта на тело и душу, фигурировавшее в схоластической и античной философии. При этом контекст отчуждения субъекта от субъективного находится в объекте субъекта, а не объективном объекте, который всего лишь представление субъекта. Такое метафизическое или идеалистическое понимание отчуждения трансформировалась в экономическое отторжение субъектом результатов своей деятельности. Субъект экономики выражает свою непричастность к производству лишь после достижения определенного результата. Товар становится порождением рабочего, не имеющего претензии на товар (рабочему предоставлен эквивалент в виде оплаты труда), и внедряется в систему рынка, оставляя рабочего в замкнутом цикле производства. Товар же приобретает символическую стоимость, становится самостоятельным и подчиняется логике символического обмена. Рабочему символическая стоимость товара не передается в виде эквивалента, так как метафизика не может быть материальным субъектом или использовать их в качестве материала для рассмотрения.
   Таким образом, отчуждение субъекта распространяется не только в аспекте экономики, но и в его социальной и духовно-интимной жизни. При этом субъект отчуждения и есть отчужденный индивид, а вовсе не система. Система лишь способствует, обеспечивая благоприятные условия, возникновению этого феномена (отчуждения), однако, сам субъект остается в самом себе. К сожалению, мы не можем утверждать, что отчуждение является симулякром или иллюзией, так как она имеет в себе те основания утверждения за счет отрицания, которые и придают этой логике современную форму выражения. Отчуждение является выполнением социальной роли индивида, в которой он пытается обрести себя в качестве институциональной формальности, то есть решить вопрос своего бытия с помощью определения своей социальной роли. Проблема заключается в том, что субъект остается отчужденным от социальных ролей, обеспечивая функциональность дискурса диалектики желаний. Объективность сценария социальной роли, как модуса культурного бытия человека не способствует его становлению, предлагая готовый вариант, но при этом нельзя не отметить успех любой социализации. Тем не менее, социальная роль сталкивается с восприятием этой роли субъектом, готовым искать компромисс с ролью.  При этом сама роль остается тоталитарной владычицей, и по сути, весь компромисс укладывается в рамки личности и ее представления о роли. Субъект сам определяет границы, в рамках которых он готов принести себя в жертву ради обладания компетентностью в социальной роли. Ведь роль начальника или семьянина не заложена в матрицу личности, равно как и нет никакой личности в самом субъекте. Только благодаря определенному сценарию развития человек склонен к рефлексии и самоопределению. Определенность, порождающая к рефлексии можно определить желанием субъекта властвовать над своим желанием. Властвовать над желанием означает самому определять суть и направленность желания. Сценарий позволяет определять желание согласно компетенции сценария социальной роли, где и развертывается компромисс субъекта. Таким образом, желание становится не желанием субъекта, который лишь дает силу желанию, а желанием социальной роли. Субъект приучается к компетентности в социальной роли с помощью желания присущего той или иной социальной роли, начиная все с желания самой социальной роли.
   Замечательная разница в том, что желание создать семью всегда продиктовано социализацией, предлагающей клише или шаблон типа семьи. В конечном счете индивид разочаровывается и переносит свое желание на социальную роль. Его компетентность уже зависит не от того, какой он семьянин, а от того, насколько правильно он «играет социальную роль». И так как, социализация – это не что иное, как игра в социальность, то и субъект отчуждается от вчувствования в сакральность ритуала, где должно выполняться его желание, но получается лишь выполнение наигранного сюжета «мыльной оперы». Речь не идет от каком-то трансперсональном опыте религиозного человека. Речь идет о том, что отчужденный человек напоминает субъекта, который воспринимает себя как объекта тех или иных сил, которые играют с ним, будто с куклой.
   Итак, компетентность тиранит индивида здесь по воле индивида, вовлеченного в статистически оформленные, выверенные с помощью достижений научной мысли тревожно-навязчивые ритуалы, которые избавляют его от тревоги благодаря тому факту, что субъект , играющий социальную роль, оказывается не вовлечен в эту игру, так как сами игра являет собой лишь смутные очертания ритуализированного желания. Фактически, это подушка безопасности для тех, кто не хочет жить от сердца, предпочитая жить без каких-либо душевных волнений.
   Индивид обретает компетентность не за счет собственного критического мышления, а за счет функционирования в символическом или знаковом дискурсе социальной роли, избранной им в силу половых или возрастных причин, при благоприятствии экономической, политической, культурной, социальной атмосферы (почвы, сферы), способствующей его росту, как компетентного объекта социализации.

7 – Компетенция как статичность. Невозможность чувствования.
Невозможность разумом представить бесконечность, хотя последняя и порождена разумом приводит к тому, что человек не может представить изменчивость этого мира в его очевидной статичности. В жизни животное подчиняется инстинктам, а человек – привычке. Человек счастлив и дееспособен только в привычном ритме жизни, который убивает его желание, его фантазию, возбуждая чувство скуки и тоски по чему-то утраченному. Компетентность человека в привычной среде, в привычном ритме жизни среди единомышленников позволяет ему быть самоуверенным, но при этом он рискует своим желанием, которое не контролирует. Скука и тоска по утраченному в рутинной жизни создана не самим индивидом, а бесконтрольным ему желанием, которое всегда стремится вырваться из привычного русла. Либидо, обозначенное Фрейдом и есть то самое желание, которому нужен объект удовлетворения, но таковой объект возможно получить или создать только в сфере накопленного опыта, то есть культуре, где ее ролевой частью является компетентность. Таким образом, индивид не может получить полного удовлетворения либидо, полного удовлетворения желания, получая лишь отфильтрованный и безопасный вариант в своей зоне комфорта.  Подобная депривация накладывает отпечаток и на эмоциональную жизнь человека. Несмотря на то, что формальный модус мышления - язык – остается в стороне от серьезных лингвистических изменений, так как изменяется субъект ради языка, то есть субъект стремится мыслить формально, используя язык в качестве формы идей (за разъяснением предлагаем обратиться к статье Бенджамина Уорфа «Отношение норм поведения и мышления к языку»). Индивид с помощью языка, как набора символического коды, утверждающего смысл с помощью семантических означающих, утверждает то отношение к реальности, которое доступно его языковой парадигме или лексикону. К тому же, индивид отчуждается от языковой семантики благодаря тому, что имеет определение времени и актуальности, либо компетенции информации. Условный пример, решение индивида о вступлении в какое-либо сообщество с какой-либо определенной целью. Индивид с помощью понятий выражает свое намерение, но намерение продиктовано не совсем корректно и актуально. Вскоре выражение намерения устаревает, индивид переосмысливает свое намерение и , например, приходит к выводу о том, что это прошлое – то есть, это намерение не актуально. Это касается социальных ролей или тех явлений, где индивид проявляют свою компетенцию. Если индивид  желает того, в чем он не компетентен, а это происходит очень часто, ибо человек – животное общественное, то индивид отрекается от своего желания, и если объект желания со временем перестает быть актуальным или компетентным в том качестве, ради которого объект эксплуатируется, то объект подвергается деперсонализации или остракизму, а все фантазмы и когниции, касавшиеся объекта отрицаются и нивелируются, признаваясь нерентабельными.
   Таким образом индивид создает семантике слова амбивалентное направление: с одной стороны, объективная семантика не изменилась, а с другой – приобрела некоторый оттенок, от которого индивид стремится избавиться, дабы сохранить изначальную статичность семантики, ведь дело не в самой семантике, а в субъективном переживании значимости семантического определения.
   В конечном счете, индивид реализует свои желания с помощью культуры, и чем выше его уровень социальной компетентности, тем значительнее его желание, но тем выше уровень отчужденности. Таким образом мы получаем индивида, как инструмента культуры, но нарциссическое либидо не позволит собой манипулировать, и будет стремиться утверждать себя в наслаждении от желания.
   Время для статичного субъекта приобретает характер постоянства, где его творческая активность теряется в часовом формате времени. Там, где присутствует расписание, крайне сложно оставаться подлинно творческим, но возможно, при условии созерцания восприятия времени. Увы, но индивид не желает изменения, не желает смерти, он всегда устремлен к бессмертию, которое видит в формах продолжения рода, статичности жизни, ее безопасности, отсутствия новых знакомств, новых идей и точек зрения. Время для субъекта линейно, но для творческого человека нет времени именно в том смысле, что оно не линейно, а его вообще не существует в виде единиц измерения. Время – это пространственная причинность, это движение настолько уникальное и индивидуальное, что его невозможно изучить полностью, ибо у всего свое время, и каждому атому мира отпущен свой век.

Послесловие.
Современное общество не решает проблем индивида. Впрочем, ни одно общество этого не делало. Самопознание остается делом субъекта, а материалом служит все его окружающее, в том числе и он сам. Современное достижение философии лишь преломляет вечные вопросы под новым углом, ставит опыт человечества на рассмотрение с иной точки зрения. Однако, наиболее значимым остается вывод Екклесиаста: «суета сует – все суета». Индивид сам должен решать или не решать, но стоять в стороне он не сможет. Вечные вопросы для того и нужны, чтобы в ограниченный срок жизни попытаться их решать. Готовых решений нет, и все в мире претерпевает изменение и становление, чтобы обрести последнее величие в лучах собственного заката.

05.08.2016