Глава 27 Поведение убийцы

Преступник, буду называть его так до тех пор, пока его не арестуют, увидел Надежду в автобусе, как она, опустившись по лестнице жизни очень низко, так как никак не могла найти работу, просила подаяния. Он почувствовал укол там, где у всех людей находится сердце, а у него вместо сердца было гнездо яиц-болтунов, так что невероятно, как он мог почувствовать укол. Это был, возможно, укол страха, страха перед тем, что его преступление раскроется и ему придётся отвечать за гибель мужа этой несчастной женщины, за то, что поставил её и её детей на грань выживания. Он был оглушен осколком факта – из-за него распалась семья, и результат гибели мужа привёл семью к трагедии.

Он видел её прежде, когда она с мужем шла в театр и запомнил; куда-же он шёл тогда – не мог он вспомнить, да это сейчас и неважно. Молодые о чём-то оживлённо беседовали.

“Шикарную бабу отхватил! – с завистью подумал он и запомнил её. Остановился и смотрел вслед. – Походочка! Красиво идёт! А смотрит на мужа как! Видно, хорошо живут… Мою клуню и показать стыдно. – с горечью всколыхнулось у него в сознании.

 Хотя его жена, несколько погрузневшая, оставалась довольно миловидной. Он с раздражением подумал о своём ребёнке: “Родила какого-то урода.”

Убийца был зол на родителей, которые не заработали себе приличного жилья, и ему приходится жить в хрущёвке-двушке. Зол на отца, честного, скромного работягу, гордящимся своим заводом. Зол на мать, работавшую на том-же заводе, что и отец. Злился на жену, которая работала до недавних пор, а теперь воспитывала его ребёнка. Он был недоволен тем, что взял в жёны не ту, которая обеспечила бы ему карьерный рост, хотя её отец мог неплохо пристроить зятя.

Ивановы тогда и не заметили его, тем более, что он шёл по другой стороне улицы, но он выделил красивую пару, тем более, что узнал соседа по даче. До тех пор, да и после, он ни разу не встречал соседа по даче с женой, хотя она несколько раз приезжала на дачу, он, занятый на своих сотках, так и не видел больше её, хотя часто с раздражением вспоминал о единственной встрече. 

                «Жанетта» поправляла такелаж.
                Но прежде чем уйти в далёкие пути,
                На берег был отправлен экипаж.
                Идут, сутулятся, вливаясь в улицы,
                И клёши новые ласкает бриз…
                Они идут туда, где можно без труда
                Достать себе и женщин, и вина,
                Где пиво пенится, и пить не ленятся,
                И юбки узкие трещат по швам!

Цинично пропел он тихо, так как боялся, что полиция оштрафует его за громкое пение.

С каким удовольствием он порвал бы её юбку!

“Да! Фигурка, походка, одежда – не то, что у моей клуни! Авантажная женщина! На эту каждый оглянется. Не то, что на мою жену. Никакого сравнения нет”.

Тогда, при первой случайной встрече, она, идя с мужем по другой стороне улицы, даже не заметила его. Элегантная, со вкусом одетая женщина… Тогда ему показалось, что он отчётливо почувствовал аромат её духов, хотя на самом деле богатое воображение, а может быть аромат духов случайной прохожей нарисовал в его воспалённом мозгу, что этот аромат принадлежит жене его соседа по даче. Память и сейчас услужливо подставила аромат её духов, хотя сейчас у неё был затрапезный вид, о дорогом парфюме не могло быть и речи. Внутреннее обаяние этой женщины, её не увядшая красота невольно заставили его любоваться ею, несмотря на её жалкий вид. Лицо её носило следы забот и тяжкого горя, рука Горя и Безысходности наложила свои отпечатки на этом, красивом с бледным подсветом лице.
 
Но цинизм, дьявольское лицемерие и чувство превосходства, безнаказанности позволили ему брезгливо сунуть стольник некогда гордой, уверенной, а сейчас униженной, оскорблённой женщины, дошедшей до побирушничества. 

Он сунул её сторублёвку – компенсацию за потерю мужа.

Она с благодарностью приняла купюру, пролепетала незнакомцу свои координаты, и искренне пообещала, что не останется должной, обязательно вернёт стольник.

Он упивался тем, что не оставил никаких следов, хотя преступление совершил не умышленно: зачем Николай остался ночевать? Зачем он вышел так неудачно? Не убей Преступник Николая, всем было бы известно, чем он, уважаемый и на работе, и на даче человек занимается, когда соседей-дачников нет на фазенде.

Он ни о чём не жалел. Досадовал лишь на то, что убитый не вовремя вышел посмотреть, кто-же у него хозяйничает на участке. Ни раскаяние, ни угрызение совести не тревожили его: он только опасался за себя. Смутное сознание, что, решившись на убийство, он погубил себя, только разжигало его злобу; он оправдывал себя, говоря, что не нужно было пострадавшему выходить из дома, если уж он остался ночевать. Человек убит: ничто не могло этого изменить, таков рок.

Эгоизм, жадность, безудержная самовлюблённость – вот корни ядовитого древа, приведшего к преступлению.

Что касается того, чтобы справиться с укорами совести, то в моральном кодексе убийцы такой статьи вообще не значилось, ибо ему было известно, что он прекрасный человек с незапятнанной репутацией. Он понимал, что следователь придёт к нему на работу, чтобы выяснить и его биографию, так же, как и на работу ко всем работающим соседям по даче, ведь надо найти хоть какую-то зацепку, за что убит человек.

Он неотвязно думал о минуте, когда раскроют его преступление и напряжённо прислушивался к каждому стуку, шуму шагов, то приближающихся, тогда его сердце стучало гулко, то удаляющихся от его дачи, следил в окно за каждым проходящим по аллее, с ужасом думая, что следующий идущий придёт арестовать его, боялся выдать себя словом, взглядом или движением, хотя был уверен, что не оставил ни одного следа, по которому можно выйти на него.

Он боялся идти домой меж рядов хмурых в своём однообразном безобразии хрущёвок, задумчиво-меланхолически таращившие окна-глаза на своих таких-же невзрачных скучных соседок, понастроенных напротив. Дом, в котором он жил, небольшой, серый, не глядел нахально на прохожих большими окнами, как дома современной застройки, а застенчиво щурился из-за карагача, буйно разросшегося подле спрятавшегося за вольготно разросшимся наглым деревом, пустившим корни под фундамент дома, отчего взбугрился асфальтированный во время оно тротуар и пошёл щелями дом.

После убийства он подолгу стал бродить по улицам походкой беспечного фланера, зорко и настороженно глядя на прохожих, и лишь убедившись, что за ним никто не следит, шёл домой. У него разыгралась паранойя, мания преследования не отпускала его ни на миг. Бродить одному бесприютным скитальцем, думать о том, что, придя домой, он наткнётся на полицейскую засаду; бояться каждого скрипа, вздрагивать от каждого хлопка подъездной двери, сознавать, что тысячи и тысячи людей спокойно спят в тёплых постелях, к ним приходит сладкое забытьё, они ни о чём не тревожатся; и бояться заснуть, чтобы во сне не проговориться о совершённом преступлении. 

В лице Убийцы было что-то странное, поражавшее тех, кто вглядывался в него. Даже когда он был внешне весел, оживлён, и его лицо имело весёлое выражение, чувствовалось, что оно в любой момент может выразить безграничный ужас. Это не бросалось в глаза, но крылось в чертах лица. Неясная тень страха таилась в лице, смутная, но никогда не исчезающая.

Сумерки давно сменились вечером, и он, постоянно озираясь, шёл домой. Жена заметила перемену в поведении мужа, но решила, что он нашёл любовницу: поздно приходит домой, стал угрюмый, раздражённый, слова ему не скажи.

Он потерял её благорасположение с тех пор, как жена поняла, что он женился не на ней, а на чине её отца, он хотел сделать карьеру за счёт её отца, но, когда увидел, что честолюбивым мечтам его не суждено претвориться в жизнь, его отношение к жене резко изменилось в худшую сторону – он показал своё истинное лицо.

Родители ей частенько говорили ещё до свадьбы:

- Тебе, видимо, клобук он надел на глаза – не видишь, что он за птица!

Он давно начал присматривать себе девушку, в которую можно без риска вложить свой немудрёный капитал с тем, чтобы доить потом из бездонных карманов тестя бумажки в виде рублей, а ещё лучше долларов или евро. Он нашёл такую, узнал, кто её родители и начал неторопливо, но верно и настойчиво подбивать к ней клинья с известной долей цинизма уверяя, что любит её.

Она не видела фальши в его медовых речах, которые он расточал перед ней – была ослеплена любовью, и поняла, что он её ни в грош не ставит, слишком поздно. Даже когда её отец подарил молодым, как приданное, хрущёвку, она не увидела разочарования в его глазах, поведении. В хрущёвке отец прописал только её, а когда он заикался о прописке, отец делал вид, что не слышит. Убийца также рассчитывал, что тесть подарит ему колёса, чтоб ездить, возить молодую, но все его намёки оставались втуне, а ведь тесть мог запросто подарить машину, и не какую-нибудь, а покруче. Но тесть зажал, ни ему, ни дочери не подарил даже завалящую машинёшку. Он был обескуражен тем, что получил приданного за свою пассию намного меньше, чем рассчитывал. Сибарит понял, что женился на-оболмашь, получился полный облом, хотя рассудил вроде-бы правильно! Правда, коммуналку тесть оплачивал регулярно. И даже когда у молодых родился ребёнок, тесть даже не посмотрел на молодого отца, считал его парией, что больно ударило по самолюбию тщеславного человека.

Жена, несмотря ни на что, любила его и тяжело переживала резкую смену поведения мужа, пробовала поговорить с ним по душам, но разговор не клеился, так как он грубо, зло прерывал её. Он и до этого, с тех пор, как она получила ордер на квартиру, не был с ней ласков, отвечал на вопросы отрывисто, как-бы нехотя. Она, не замечая его равнодушия, весело чеготала, и недоумевала, почему он такой мрачный. Она не скоро почувствовала, что муж не любит её и угадывала по его поведению, что он никогда и не любил её, а женился лишь потому, что её отец занимал далеко не последнее место в иерархии госдумовских работников. Он был недоволен тем, что тесть засунул его в хрущёвку, когда мог бы выхлопотать и квартиру получше и в перспективном районе.

“У тестя денег на карточке поболе, чем у меня, и баксы есть, кошелёк-то у него набит очень туго, - начинал он всегда думать с ненавистью о тесте, - но вот для дочери единственной, любимой – пожалел!”

Он не понимал, что высокое положение, власть, богатство и удовольствия, которые выпадают на долю иных, не лишены известной приятности, но они служат обыкновенно самым низким страстям, особенно тщеславных, корыстолюбивых, самолюбивых эгоистов, возомнивших, что их гордости нанесён урон, – всё это является источником всяческих преступлений.

Он возненавидел своего тестя, который имея возможности подарить дочери на свадьбу шикарную квартиру в престижном районе, дал эту развалюху.

Не мог он понять, что тесть разгадал его, потому и дал такую квартиру – испытать зятя, может, ошибся, и зять не такой, как привиделось ему. Он видел, что зять, тогда ещё будущий, любит не его дочь, а деньги, положение в обществе будущего тестя. За глаза зять топтал в грязь тестя, но при тесте заискивал, лебезил и унижался, как говорится, у него на устах медок, а на сердце ледок; глаза его, когда удавалось в них заглянуть, говорили о лютой ненависти. Невеста, а затем и жена ничтожества, ослеплённая собственной любовью и треском фраз о любви, настояла перед родителями, и они, скрипя сердце, отгрохали свадьбу в одном из лучших ресторанов города, пригласив на свадьбу только самых близких родственников и друзей.

Теперь с её глаз спали шоры, она увидела своего мужа во всём его ничтожестве.

Живёт он с женой под одной крышей, но вроде далеко друг от друга, ничего не связывает их, ни общий ребёнок, ни общие интересы; по какому-то недоразумению они собираются за общим столом, но каждый одет в какую-то невидимую броню, сквозь которую никто из них даже не пытается проникнуть.

Продолжение следует