Мистер Ф

Самое ужасное чувство настигает нас, как в фильмах, когда мы упираемся ладонями в бортики раковины и мельком замечаем своё отражение в зеркале. Взгляд останавливается, и после никуда не деться. Ты пристально смотришь на своё лицо с опустошёнными глазами и видишь всё, что старался не замечать, все свои изъяны, минусы. Ты весь сам вдруг становишься сплошным минусом. И отражение твоё минус. И несмотря на эту закономерную силу, отталкивающую минус от минуса и плюс от плюса, ты всё равно остаешься на месте. Как бы тебя не тянуло отойти подальше от своей копии, как бы тебе не хотелось избежать этой встречи глазами, ты всё там же, а может и ближе к тому, что так ненавидишь сейчас.

Когда твои руки вот так упираются в раковину, когда в горле становится так горько, что вдохнуть беззвучно просто уже просто невозможно, тогда ты думаешь, что не так? Почему ты такой? В такой момент глаза серые. Всегда. У всех. Там пепелище, там сожжённые поля, бесконечные сожжённые поля. Они выгорают все разом, в тот самый момент, когда ты случайно бросаешь взгляд на зеркало. Наверное, если присмотреться повнимательнее, то можно уловить это мгновение. Я ни разу не видела этого. Только видела человека, у которого этот пепел остался навсегда.

В этих глазах я нашла слишком много сажи. Так много, что мне казалось, будто я вымазываюсь в ней, пока смотрю в его зрачки. Всё потому, что когда-то тут что-то очень долго горело и полыхало, потому что человек был предан своей мечте. И предан ею же.

Я назову его Мистером Ф., потому как раньше, забывая его имя-отчество, отчётливо видела красовавшуюся букву «Ф», заставлявшую перебирать все имена с её наличием. Мистер Ф. учил меня одному искусству, точнее не учил – он был из тех редко встречающихся учителей, которые старались увлечь детей, чтобы те в свою очередь захотели получить знания. Так вот, Мистер Ф. заражал меня рисунком. Он искал новые формы, соединял несовместимое, пробовал новое, что в основном не давало особого результата, но сам процесс был куда интереснее конечного продукта. Он был моим любимым учителем, а я его любимой ученицей. Но обстоятельства сложились так, что мне пришлось уйти с художественного отделения школы искусств. Я забрала гуашь, акварель, кисти и малярный скотч из своего ящика и очень долгое время обходила роковой подъезд стороной.

Спустя пять лет многое поменялось, ритм жизни ускорился, одни цели сменились другими, и всё же дорога привела меня обратно. У нас было много преподавателей, но я всем своим существом просила о встрече именно с Мистером Ф.. В предбаннике между дверьми на улицу и в коридор всё также висела огромная инструкция по пожарной безопасности – мы с ребятами рассматривали её каждую перемену между занятиями. В коридоре сменились лишь списки лауреатов и картины учеников, а голос за углом на удивление остался тем же. Он недоверчиво (были каникулы) спросил у меня:

- Вы к кому? – На что я ответила, что когда-то здесь училась и решила посмотреть, как здесь теперь.

- У нас сейчас здесь Мистер Ф., если хотите, можете поздороваться. – Как раз в этот момент из страшного когда-то кабинета директора появилось знакомое, постаревшее с последней встречи лицо. Он шёл, погружённый в свои мысли, будто не замечая моего присутствия, но, подойдя к коридорному зеркалу, остановился прямо напротив, повернул в мою сторону лишь голову с слегка обреченным взглядом и тихо заговорил, вторя вопрос:

- Вы к кому?

- К Вам, Мистер Ф., - я представилась по фамилии и, побоявшись, что за довольно долгий срок меня забыли, добавила: - я рисовала самолёт в виде манго… Или манго в виде самолёта – точно не помню.

Но и фамилии было достаточно.

Он меня узнал, всё его существо вдруг повеселело, но не глаза. Там была сажа, которую раньше я не замечала, потому что не ощущала на себе. Теперь же я знаю то, что знает он. Только я плачу, а он улыбается. Из моих глаз выливаются остатки после пожара вместе с солёной водой, а он улыбается.

Мы с ним заговорили о мечтах, об искусстве. Он с такой светлой радостью рассказывал про своих друзей и знакомых, которые добились высот, про огромные возможности творческой личности.

К разговорам с обладателями таких пепельных глаз у меня особая тяга. Мозг говорит, что нужно, обязательно нужно узнать всё, про их выбранный наугад путь по извилистым тропинкам творчества. Я как будто подсматриваю числа у не приносящих успеха лотерейных билетиков, чтобы не потратиться на то, что проверенно другими. Формула успеха совсем не интересна. Люди, выхватившие лакомый кусочек, счастливый билет, скорее всего либо сами не знают, как это произошло, либо не будут распространяться каждому встречному о своей удаче, чтобы та не улизнула к слушателю. А что касается так называемых "неудачников" (которых я такими не считаю)- каждый свой шаг они в мыслях проходят снова и снова, запоминая расставленные грабли, неверные решения, а после им необходимо поделиться этим опытом, своей неудачей, как будто оправдываясь перед самим собой за сожжённые поля в глазах.

Так вот, Мистер Ф. говорил без умолку. То ли счастье встречи с давно пропавшей ученицей, то ли стоящий ком в горле так на него повлиял, но он рассказал мне всё, не жалуясь, не извиняясь за пройденный путь, просто выпуская на волю запрятанную историю собственной жизни. От этого разговора мне вдруг стало так тесно, так горько... Я будто видела его, Мистера Ф., у той самой злосчастной раковины с язвительно отражающим зеркалом, неспособным что-то пустить в себя, сопереживать. И лучше бы эта раковина проломилась, чтобы не было больше опоры для таких минут. Какой идиот придумал, что к каждой раковине прилагается зеркало?

Я почувствовала себя воровкой, убийцей, разбойницей, палачом за то, что тогда, несколько лет назад, он тратил на меня своё время, на меня, которой никак не сдался этот рисунок, для которой он был просто увлечением, кружком после школы. Мистер Ф. неизлечимо болел изобразительным искусством, заражал меня, не подозревая, что у меня иммунитет, что я уже больна другим. Эта мысль периодическими разрядами пронизывала всё моё существо до конца нашего разговора.

Когда мы прощались, обладательницы встречавшего коридорного голоса не было, только распечатанные списки с именами детей и их преподавателей наблюдали за моим очередным уходом. Они и Мистер Ф. К моим глазам подступили слёзы (к счастью, вовремя обузданные). А он... А он всё старался успеть рассказать мне про своих нынешних учеников, пока я обвивала голую шею длинным вязаным шарфом. Уже на пороге, обернувшись в последний раз, я увидела его, моего любимого учителя с серебром в волосах, стоявшего напротив вытянувшегося во всю стену (чтобы охватить любого в полный рост) зеркала. Они застенчиво смотрели друг на друга, как давние знакомые, которые знают слишком много друг о друге, но оба улыбались.

Хорошо, что у этого зеркала нет раковины.

21 марта 2019