Будущее настоящее

Будущее настоящее.

"Ты из меня творишь божественное
И учишь быть учтивым повсеместно,
Но что мне все, когда в груди отверстие
Размером с котлован, а в нем оркестр
Навзрыд играет".

   Дошло до того, что я люблю тебя как друга, человека и предмет воздыхания. Признайся же, что наше время кончилось, кануло в небытие, исчерпало свой потенциал. Признайся, что нет былых чувств, осталась только непримиримая злоба. Ты лжешь. Если бы ты действительно кого-то поистине, по-настоящему любил, то защищал бы эту девочку от своих внутренних демонов. Этой весной мне неоправданно скверно, мою душу что-то терзает и мучит. Ты скажешь: «У тебя всегда так».  Но это что-то иное. Кажется, что цель близка, а я во сне, где бежать нет возможности, а если бы и была, то это равноценно ходьбе, при которой к ногам привязаны необычайной тяжести булыжники. Если Иисус расплачивался за наши грехи, чего я не могу с уверенностью сказать, то я – он. Из стигмат сочится кровь, и я погибаю от болевого шока. Одновременно я чувствую пустоту, одиночество и боль. Если ты что-то снова пообещаешь, то твои слова необходимо умножить на нуль, потому что они ровным счетом ничего не значат. Хотя, постой, они значат, что воздух колеблется от движения твоих губ. Говорят, что не нужно ждать от людей плохого результата, ведь тем самым мы обрекаем все на провал заведомо. Я не верю в это. Зато я верю в то, что люди не меняются, потому что не хотят, потому что не время, потому что они любят отдавать себя всецело прокрастинации. Когда женщину добиваются, когда яростно стремятся заполучить, пыл льется через край. Когда женщину заполучают, она встает на полку вместе с остальными «трофеями», вместе с остальными забытыми вещами. Любовь перестает быть тем, что нужно каждый день доказывать.
 - Чего ты боишься?, - спрашиваешь ты. Она робко подхватывает:
 - Я боюсь однажды проснуться в большом городе, выйти за любимым кофе, встретиться с тобой взглядом и пройти мимо тебя.
Она подумала: «Какое же неловкое молчание, а ведь когда-то оно между нами было уместным и родным». Сжав кулаки и стиснув зубы, я выпалила:
- Любовь – отчаянный выстрел в руках неумелого человека. Любовь обезоруживает.  Сначала она тебя питает, потом перекрывает все источники попадания в душу, и ты голодаешь. Если человек привыкнет есть маленькими порциями, его желудок уменьшится. Так и любовь. Если не будешь питать ее, давать силы, открывать второе дыхание – живым не выплывешь.  Почти перебив меня, он сказал:
- Это было прекрасное время, первая любовь самая яркая, но она также не вечна и неповторима. Столько слов было прокручено в голове, столько диалогов восстановлено в памяти, а сейчас я не знаю, что сказать.
Томное, но в то же время кричащее молчание прервало это:
- Я мечтал, я думал, что все наладится и представлял нас стариками, которые все еще любят друг друга. Как будто время стоит на месте, коробит наши тела и лица, но не чувства.
   Она из тех, кто назвал бы своим лучшим качеством замкнутость. И прибавила бы, что это от слова «защита» и сейчас некогда размениваться на сантименты.  Прошло много месяцев с последней встречи. Сколько воды утекло? Великое множество. Жажда жизни сменялась отчаянием, тяга к любви – ненавистью, боль – стихами, страсть к новым знакомствам – одиночеством в толпе.  В самую скорбную и злую минуту мы становились ближе на неопределенный срок. Не скажу, что так правильно. Скорее, необходимо. Заполнять бесконечную пустоту чайными беседами, говорить, что по приезде все наладится. Говорить, но не делать. И она верила: наивно, по-детски, слепо, даже немного бессовестно. Да, именно так. Разве может быть совесть у того, кто так нещадно растрачивает себя в сторону одного человека? Иногда казалось, что самый беспросветный дурак не поверит в сказанную мной ахинею, а она верила. Это не камень в сторону ее интеллекта, я всегда считал ее умнее меня. Это похвала тому, чего больше нет, что уничтожено этими же  самыми руками (смотрю на них).  Я всегда удивлялся тому, что она ходит в носках и тапках по дому. А она знала, что я юноша с ярко выраженным  максимализмом и предпочитаю ходить босиком. Следом за мной на постель прилетали песчинки, крошки и весь остальной микроскопический утиль, и ей становилось дискомфортно. Но она так живо негодовала, так неутомимо злилась, что мне хотелось принести целую песочницу домой. Сколько еще раз она убедит себя в том, что это точка невозврата? И сколько еще раз она убедится в обратном и останется рядом? Сколько еще раз я обвиню ее во всех смертных грехах, а потом пойму, что она самородок, созданный не для меня? Ей так идет злость, а все потому, что она не умеет злиться. Я называл ее маленькой пилкой и повторял, что любовь – это боль. Она тоже причиняла ее мне, а та проявлялась в виде приступов агрессии, ведь мужчина не может позволить и простить себе слезы.  Но прошлой осенью я плакал из-за нее, из-за нас. Я скажу, что часто представляю нашу маленькую дочь, которая сжимает в крохотный кулачок наши руки, а через некоторое время скажу, что любовная лодка разбилась о быт, и все нужно было спасать раньше. Через пару дней я сделаю вид, что не было того последнего разговора, и все станет на круги своя. А она будет метаться, изводить себя эмоционально и думать, что виновата, думать, где она повернула не туда. Но я не могу наступить на горло собственному эгоизму и совладать с диким нравом. Сегодня я люблю ее со всей нежностью, самоотречением и благоговением. Завтра я жалею о том, что мы повстречались однажды.
   И если когда-нибудь нам суждено будет покинуть друг друга, то мы обязательно встретимся. Даже если разъедемся по разным городам и странам. Мы сядем в один и тот же поезд или электричку, а сердце меня предательски выдаст. Мне захочется сорвать капюшон с незнакомца, чьи кисти, лежащие на коленях, так пробуждают в памяти то минувшее, от чего страдала и плакала, чему задорно смеялась и к чему бежала навстречу.
   Голос внутри замолкает, и мы чувствуем непреодолимое притяжение. Мы так боимся завтра, что вскоре оно не наступит.  Что остается после любви: яркой, обжигающей пламенем, обдающей жаром и окситоцином?