Медовый Спас

Звуки колокола сыпались в небо. Он один славил голосом мир и тишину, призывая идти к нему на зов.
На крыльце тесового флигеля старушка скоблила приступки. Заметив служивого, подоткнула подол, и не оборачиваясь поклонилась ему задом.
Чуток более года как овдовела. Супруг, Иван Захарович, крепкий хозяин, праведник и мастеровой, опора окружным деревням помер на Троицу. Врачи сказывали от недостаточной сердечности. Мужики виноватили эпидемию ОДН – острую денежную недостаточность – денег не хватило на лекарства. Одна радость, с рукопожатьем она не передается.
- День добрый, Серафима Сергеевна! – приветствовал ее участковый.
Она не расслышала, продолжая шоркать скребком. Участковый направился к деревянному корыту на гусеничных траках смыть маслянистую рыжую глину. Полы его шинели расшепенились до хлястика, будто крылья наседки. Серафима Сергеевна, вытерев руки о передник, ждала, когда он побанит хромовые сапоги.
- Экий ты грузный стал, Алешенька! – всплеснула она руками.
- Хорошего человека должно быть много, так-то баба Сима.
- А я не так знаю: хорошего много не бывает.
-Тоже верно, - он потоптался, как мерин у коновязи. – А внук дома?
- А где ж ему быть. Цельный день лежит байбаком, как не лежит – пьет. Ему тоска зеленая, что красным летом, что осенью, а в зиму вовсе тухнет.
Внук Матвей – вылитый дед. Высокий, широкий в плечах, узкий в поясе. Одевался небрежно – самородное золото негоже благородить. Девки сохли по нему, парни уважали ловкость и силу. С младенчества баба Сима нянькалась с ним. Прехорошенький, кудрявый, как ангелочек, тянулся пухленькими розовыми ручонками потрогать цветные комочки пряжи. У взрослых глаза купались в слезах с желанием прикоснуться к ним – неодолимое и необъяснимое влечение.
Художественная академия да выставки открыли миру его имя. Следом пришла слава, с нею бес вселился, пламя жизни поугасло. Пьянство выместило радость признания и успеха. Печенка в претензии к алкоголю, в 30 лет с хвостиком пожухлый, как ботва в заморозки.
Матвей совестился чужих глаз в неопрятной «келье» затворника с ожерельем разнокалиберных бутылок по кругу пустынной обители. Спешно надел на босы ноги «импичменты» - несокрушимые кирзачи, служившие ему в армии, махнул стопку водки, занюхав куриной косточкой, и вышел на веранду. Выжидательно, с недоверием глядел на пришельца. Алексей, не дождавшись приглашения присесть, начал с порога:
- Потолковать надо. Не по службе к тебе, ведь мы друзьяки. Верно? Помнишь, за одной партой сидели.
- Ну, было, чего вспоминать.
- А бабушку Степаниду из Троицкого помнишь?
- Земля ей пухом.
- Да что ты, жива она, жива!
- Коль жива, пусть радуется.
- Она твоя крестная, тебя крестили в той самой церкви твои родители, царствие им небесное. А ты ни разу ее не навестил. Как прознала про твою беду, крепко опечалилась.
- Какую беду? О чем ты, господин лейтенант.
- Я тебе не господин, а ты не холоп, и не надо меня кусать. А беда твоя в том, что водку любишь больше жизни. Жить хочешь?
- А кто не хочет?
- Жить, понимаешь, а не доживать! И не встревай. Бабушка не лечит, она помогает избавиться он недуга всем желающим исцелиться. Все алкоеды в ее руках отворотились от зелья. Тебя силком никто не потянет, как телка за налыгач. Сам пойдешь… по доброй воле…на Медовый Спас. И не забудь поспасибить всех, кто молится за твое спасение – свечку поставь за здравие, родичам за упокой.
Довольный дельным разговором, участковый подал руку, они обнялись, на прощанье напутствовал:
- Помни, отвернутся люди – пропадешь!
Матвей сидел в глубокой задумчивости, невидящим взором подпирая потолок. Тихо и незаметно вошла на веранду бабушка, присев на лавку рядышком с внуком.
- А ты чего сидишь смурной, света не зажигаешь, или Алеша обидел?
- Он мне друг, добра желает.
Недолго сидели молчком, Серафима скрестила коричневые руки на чистой полинялой скатерке. Матвей продолжал:
- Одни мы с тобой, бабушка, на всем белом свете, - он захлюпал носом.
- Поплачь, поплачь, тебе легче станет.
- Заместо вспоможенья, обуза тебе от меня. Как сверзился до иждивения, нынче-то уразумел. Пить брошу, ей Богу, брошу!
- Вот и славно, Бога вспомнил, молись, Он тебя не оставит. Людям доверяй, а Ему верь. Знай, Матвейка, все плохое позади, впереди только хорошее. Веришь?
- Верю!
Она, как малому, гладила его по кудлатой голове, а ему, с бедным опытом детства, становилось легко и спокойно.
- Пойдем вечерять, Матвейка, я сготовила ушицу из речной разнорыбицы.

 

2


К Медовому Спасу в Троицком пасечники накачали меду. В церкви Казанской Божьей Матери мёды освятил протоиерей Варфонософий. Чудно и благостно, погода задалась, прихожане просветленные.
В ясный праздничный денек припожаловал крестник Степаниды. Она его ожидала у глухой крашеной калитки, встретившись, крест накрест обнялись. В горнице строго наказывала:
- Будешь сполнять все, что скажу, отступишься, неволить не стану.
- Не отступлюсь! – забожился Матвей.
Проживал на полном довольствии бабушки Степаниды. Косил траву, по саду и огороду управлялся, пилил и рубил дрова, подлатал крышу, рыбачил на лодке – и все ему не в тягость, а в радость. Стала примечать крестная, он уж не заботится о выпивке. Будила его спозаранку наносить чистой колодезной воды, покуда не взболтыхали. К третьей неделе поила отварами трав. К четвертой – подсытит мед и подает кружку, и так дни кряду. Его стало воротить от меда, а она, знай, лютует:
- Пей, так надо!
Он терпел и глотал, принимал, как лекарство, знал – на пользу, бабушка здоровья желает.
На другой день, бабка вовсе расчехлила рога. Налила в стакан водку и властно потребовала выпить.
- Не буду! – отворачивался от подношения Матвей.
- Пей. Так надо! Ослушаться меня захотел?!
Матвей с отвращением принял стакан, выдохнул и хотел пропихнуть гнусную влагу, она горлом пошла обратно.
- Вот! – возрадовалась крестная. – Слава Богу, наступило неприятие!
Ко сну отошли рано. Матвей долго ворочался, в мыслях угадывал каверзы грядущего дня.
Против обыкновения ранней побудки не было.
С утречка бабушка празднично одета, весела и ласкова.
Она сочинила праздничный обед. Обедали по-семейному, славно, вместе с ее товаркой, в прошлом агрономом. После обеда говорила тихо, не запинаясь, как по-писаному. Матвей слушал и готов ехать на край света, дабы не обмануть доверия простой русской женщины.
По наущению бабушек он уезжал в Вырицу, под Ленинград на могилу Серафима Вырицкого. Еще при жизни преподобный говорил: «Кому нужна моя помощь, приходите на могилу, как к живому, скажете свою нужду – и я помогу».
Поезд долго стоял на станции, как тронулся, бабушка не сдвинулась с места. Слезы катились по щекам, застревая в уголках губ. Она утиралась платочком, сжатым в махоньком кулачке. Матвей с жалостью глядел на нее, даль скрадывала ее вместе с платформой, губы шептали в равнодушную пустоту:
- Спасительницы мои, берегини, храни вас Господь. Всех вы бережете, заботитесь, жалеете, кто вас пожалеет? Сколько доброты вмещается в сердце! Возвернусь, зачну писать портреты Серафимы и Степаниды, навечно останетесь в сердце и на холсте.
В клетушке плацкартной ему не до сна, под железную дробь колесных пар думы кружились в голове, как тенетник бабьим летом, покуда не открылась одна, благодатная сила истины. Талант Богом даден, Ему служить стану – трудить святые лики. У батюшки испрошу благословение.
И все глядел и глядел в вагонное окно, проследив весь сокровенный переход ночи в рассвет.