Воскресенье в Мухортово

Не всё ли равно, про кого говорить?
Заслуживает того каждый из живущих и живших на земле.
  И. Бунин

Мухортово древнее село, старше только Сотворение мира. На красном взгорье бревенчатая церковь, ошелёванная гладким тёсом, местные зодчие вытрудили без железа на деревянных скрепах. Селяне гордятся знаменитыми земляками, а те, кто живы, ещё не знаменитости. За последние полвека народу заметно поубавилось, кого погост принял, кого город.
Улыбышевы остались одни в просторном доме о четырёх комнатах и верандой. Старший сын в городе укоренился, торговлей кормится, младший по заграницам шалтыкается. Жена Улыбышева, Вера Михайловна, в прошлом активистка, красавица, нынче с домашней живностью управляется. Семён Улыбышев странный человек: что думает, то и говорит; водку не пьёт, а самогон гонит; в баньке моется – песен не поёт; шуток не понимает и не допускает их у других. Депутатил в сельсовете от какой-то партии, недавно приостановил членство. Это всё одно, что приостановить оргазм – организму вредно и партии убыток.
Напротив Улыбышевых, калитка в калитку, друг детства Авдей Фуфлыгин. Соседи его прижалели и почитают за родного. Фуфлыгин – вдовец, один свой век доедает. В селе его признают весёлым, другие – обманщиком, третьи – смекалистым, а четвёртые вовсе – весёлым обманщиком со смекалкой. Он без воли, вместо неё желания и деликатность, когда наливают, нет сил отказаться. Мелкие обстоятельства мешают жить и берут над ним верх. За ним слава хорошего сказителя, говорит, как по писаному.
Сельские жители не ходят на духовное кормление в клуб, скучно от казенного внимания, сидят истуканами на лавках и хлопают в ладоши, когда их просят. А после конфуза и вовсе не глядят в сторону клуба.
В Мухортово на юбилей села позвали глуховатую бабушку Федосью. В предбаннике, как только заиграла музыка, завклубом шутейно орёт ей в ухо:
- Поколбасимся, Федосья Лукьяновна!
Она ему громко, словно глухому:
- В Петров пост я никаку мясу не вкушаю!
Попросили Федосью рассказать о коллективизации. Старушку поставили на сцену, в руки сунули микрофон. Она его приставила к уху. В зале заколыхались от смеха.
- Ничаво не слышу!
Завклубом кричит в ухо:
- Федосья Лукьяновна, говорите!
- Чаво говорить, коль не спрашивают!
Старушку сняли со сцены и отнесли домой.
На «спектаклю» к выдумщику Фуфлыгину собираются по-праздничному одетые по воскресным вечерам, прихватив гонорар за выступление – самогон и закусь огородную. В повествование не встревают, сидят смирно, слушают с интересом и вниманием, когда заходятся от смеха, Фуфлыгин делает паузу и наливает по чарочке. Земляки дарят ему радость общения, а он им культуру и просвещение. Шутки его не утомляют и не задевают слушателей.
В его избе тёмные бревенчатые стены, пакля в пазах, щели, где прячутся тараканы, серая печь с разверстым зевом, закопчённые посудины. В середине длинный дощатый стол, по бокам крашеные скамейки.
Авдей встречает гостей в белой гипюровой рубахе под бархатной синей жилеткой и просторных выглаженных брюках. Седая борода и усы окультурены, длинные волосы причёсаны и напомажены.
Как только публика угомонилась, сказитель Авдей приступил  к немудреным историям.
К ноябрьским кабанчиков в селе никто не резал. Мне страсть как захотелось свеженькой свининки. Я к Улыбышеву с поучением от животноводов. Мясо у поросят вкуснее, если радость получают от жизни. Свиньи, как люди, тянутся к прекрасному, любят созерцать самих себя и получать удовольствие. На дно корыта следует плашмя уложить зеркало.
 Как сказал, так исполнил Семён Улыбышев. Кабанчик откушал прокисших щей, хрюкнул и замер: со дна корыта на него глядело свиное рыло. Он рухнул наземь и скоропостижно окочурился от испуга, несовместимого с жизнью. Семён пустил его под нож, не забыв угостить меня свежатинкой, соглашаясь, что мясо и правда вкуснее.
На другой день опять наладился к нему. Прихватил штангенциркуль, штуковина с железной линейкой и загогулиной на конце, навроде с раздвижными челюстями. Пришёл к нему и сразу к делу:
- Хочу лицо твоё изобразить на деревянном барельефе, на лик свой художественный не налюбуешься.
От возмущения его заштормило:
- Это я должон сидеть недвижно и глазами блымать?
Волнение разгладил до полного штиля:
- Твою физиономию в памяти держу, измерю ширину ноздрей и довольно. Вечером возрадуешься, глядя на портрет.
Как и договорено припёрся во времени. Как услыхал скрип калитки, со стены снял какого-то африканского божка, покрытого морилкой, стёр рукавом пыль и подаю на рассмотрение..
- Нет схожести! – докладывает с обидой. – Губищи наизнанку, нос плюский, глаза узкие.
А я с напором выкладываю козырь в рукаве:
- А ноздри твои?
- Ноздри мои.
- Тогда чего кобенишься? Принимай искусство!
Он обернул божка газетой, сунул под мышку и пошел домой.
А вот забавность вышла с Александром Сергеевичем.
Призывает как-то царь Пушкина и молвит:
- Любезный коллежский асессор, не наскучило ли Вам бумаги перебеливать в коллегии иностранных дел?
- Светозарный государь, мне не в тягость служить Отечеству даже в мелком чине.
- Похвально, ценю Ваше прилежание и усердие. А у нас, у царей, так заведено: дела не делай, а от дела не бегай.
- Что-то с памятью стало, так можно и корону на голове потерять. Об чем это я? Да, вспомнил. Интересы державы понуждают меня послать Вас в Одесскую губернию.
- За что немилость, или Вы тюльку гоните?
- Никогда не преследовал мелкую рыбешку, а крупная давно на каторге в Нерчинских рудниках.
Император шумно высморкался в кружевной платочек и продолжил:
- Одессу знаете?
- Как не знать, Ваше благоразумие. Там море, в море водится кефаль и барабулька, кои шампанскому приличествуют. Малороссы и евреи про меж собою юмор шуткуют.
- По казённой надобности поезжайте в уезд на вспоможение в битве супротив крылатых захватчиков. Крестьяне жалобятся, несметные полчища саранчи на корню посевы пожирают. Как унасекомишь саранчу, письменный доклад приму. Аудиенция скончена, ступай с Богом, голубчик, желаю победы над супостатом.
- И Вам, Ваше глубокомыслие, кормилец всенародный, заступник угнетенных, желаю далеко не отлучаться от трона, крепко держать скипетр, не то времена нынче лихие – у кого скипетр, тот и самодержец.
Поклонился в пояс Пушкин и удалился собирать подорожники.
Как прибыл в уезд, велел старосте собрать крестьян и повел такую речь:
- Православные, а знаете ли вы, что такое саранча?
Мужички помялись, напряглись, посмотрели друг на друга, как водится, почесались, и, наконец, один молвил:
- Известное дело, барин, божье наказание.
- А можно бороться с божьим наказанием?
- Вестимо нельзя, барин.
- Ну, так ступайте домой! – и больше их не требовал.
Вернулся в столицу, сочинил царю доклад: ввиду численного преимущества неприятеля битва проиграна.
Царь наложил резолюцию: так посему и быть, к моему неутешению крылатой пехоты в Отечестве нет.
Так Пушкин не уронил достоинства и не оскорбил императора в отместку за его злую выходку к понуждению своего подданного участвовать в унизительной кампании.
Сказитель Авдей умолк, выждал паузу и закончил словами:
- Если это враки, то враки художественные без умысла на выгоду. Придуманная правда напоминает существующую действительность. Плоха песня, непохожая ни на какую другую песню.