Сёстры и братья часть 1 глава 17

Яков Ермолаевич
Пахнуло вдруг прохладой из окна, и летний ветер тихо гаснул. 25 июня 1941 года управляющий делами Совета Министров СССР Яков Ермолаевич Чадаев был срочно вызван в приёмную Иосифа Виссарионовича Сталина.
- Надо сделать протокольную запись, - сказал секретарь Поскрёбышев.
Чадаев вошёл в кабинет. Кроме Сталина, Тимошенко и Ватутина, никого не было. Ватутин заканчивал доклад:
- Положение на фронтах крайне тяжёлое. Не исключено, на какое-то время оно станет ещё более тяжёлым...
- Как такое возможно? - спросил Иосиф Виссарионович. - Где наша доблестная Красная Армия?
С фронтов поступала неверная информация. В донесениях, как правило, занижались собственные потери и преувеличивались потери врага. Это вселяло в него убеждение:
- Неся потери, враг не может их долго выдержать и потерпит поражение.
Ватутин молчал. Тимошенко осторожно спросил вождя:
- Отправлять ли на передовую Вашего сына Якова, очень туда просится?
- Некоторые, - Сталин едва сдержал гнев, - мягко говоря, чересчур ретивые работники стремятся угодить начальству. Я не причисляю Вас к таковым, но советую впредь не ставить передо мной подобных вопросов!
Немцы стремительно шли вперёд. Говорили о скором падении Минска.
- Это значит, падёт и Смоленск и тогда откроется путь на Москву… - понимал Яков Ермолаевич.
После военных он вызвал руководителей наркоматов, пытался заниматься всем. Тщательно делал выбор конструкций снайперской винтовки, какого типа пригнать к ней штык.
- Трёхгранный или ножевой... - размышлял Иосиф Виссарионович.
Он ставил перед подчинёнными большие задачи и требовал их выполнения в короткие сроки, не считаясь с реальностью. Когда Чадаев приходил к Сталину, у него, как правило, были Молотов, Берия, Маленков.
- Вопросов никогда не задают, - отмечал он. - Сидят, слушают.
Утром 27 июня члены Политбюро собрались у Иосифа Виссарионовича. После окончания заседания Чадаев вышел из кабинета и увидел в окно, как они садились в машину. Поскрёбышев сказал:
- Видно, уже немцы взяли Минск.
Вскоре позвонил правительственный телефон, и он пояснил Якову Ермолаевичу, что звонил Власик, начальник охраны Сталина и сообщил:
- Мы находимся в наркомате обороны. Срочно пришлите Чадаева.
Когда он примчался туда на машине, Сталин и Берия шли по коридору в кабинет наркома обороны. Работники наркомата, увидев вождя, останавливались в настороженном оцепенении. Войдя в кабинет Тимошенко, Иосиф Виссарионович сообщил:
- Мы прибыли для ознакомления на месте с поступающими сообщениями с фронтов и выработки, дополнительных мер!
По знаку Тимошенко из военных в кабинете остались Жуков и Ватутин.
- Что под Минском? - спросил он. - Положение не стабилизировалось?
- Я ещё не готов докладывать… - ответил Георгий Константинович.
Сталин стоял у оперативной карты, и едва сдерживал гнев и бешенство:
- Вы обязаны постоянно видеть всё как на ладони и держать нас в курсе событий, сейчас вы просто боитесь сообщать нам правду.
Жуков, будучи во взвинченном состоянии, вспылил:
- Товарищ Сталин, разрешите нам продолжать работу.
- Может, мы вам мешаем? - вклинился Берия.
- Вы знаете, - раздражённо произнёс Георгий Константинович, - обстановка на фронтах критическая, командующие ждут от наркомата указаний, и потому лучше, если мы сделаем это сами - наркомат и Генштаб.
- Указания можем дать и мы! - заявил Берия запальчиво.
- Если сумеете, дайте… - парировал Жуков.
- Если партия поручит - дадим, - ответил Берия.
- Это если поручит, а пока дело поручено нам!
Наступила пауза. Жуков подошёл к нему и сказал:
- Извините меня за резкость, товарищ Сталин, мы, безусловно, разберёмся, приедем в Кремль и доложим обстановку. Мы обязаны в первую очередь думать, как помочь фронтам, а потом вас информировать.
- Вы делаете грубую ошибку, отделяя себя от нас... О помощи фронтам надо думать вместе, - заметил Сталин. - Поедемте, товарищи.
Он первым вышел из кабинета и приказал ехать на Ближнюю дачу. Выходя из наркомата обороны, он в сердцах бросил:
- Ленин создал наше государство, а мы все его просрали.
Когда они приехали на дачу, он ещё раз упрекнул хмурых соратников:
- Просрали!
Во второй половине дня Чадаев зашёл к Поскрёбышеву. Позвонил правительственный телефон, секретарь ответил:
- Товарища Сталина нет, и не знаю, когда он будет.
- Позвонить на дачу? - спросил замнаркома обороны Лев Мехлис.
- Позвоните, - сказал Поскрёбышев.
Мехлис привычно набрал по вертушке номер Ближней дачи и ждал полминуты. Никто не ответил.
- Непонятно, - сказал Поскрёбышев. - Может быть, выехал сюда, но тогда мне позвонили бы из охраны.
Подождали несколько минут. Поняв, что ждать не стоит, пошли к Молотову. Зазвонил телефон, и он кому-то ответил:
- Я не знаю, будет ли товарищ Сталин в Кремле...
На следующий день Чадаев пришёл в приёмную, но вождь не приехал. Обычно он приезжал в Кремль с дачи к двум часам дня. Работа продолжалась до поздней ночи. Этого распорядка придерживались все члены Политбюро, военачальники и наркомы. Поскрёбышев сказал:
- Товарища Сталина нет, и едва ли будет.
- Может быть, он выехал на фронт?
- Ну что ж ты меня терзаешь! 
Вечером он вновь зашёл с бумагами к Поскрёбышеву. У него скопилось много бумаг, и поскольку первым заместителем был Вознесенский, он попросил его подписать. Тот поднял трубку вертушки, ждал минуту и сказал:
- Никто на даче не отвечает. Непонятно, видно, что-то случилось с ним.
Вознесенский позвонил, долго слушал и, положив трубку, сказал:
- Молотов просит обождать один день и просит членов Политбюро собраться у него через два часа. Так что пусть эти документы побудут у вас...
Вскоре у Молотова собрались члены Политбюро и стали решать:
- Как быть?
По сообщению обслуживающего персонала дачи, Иосиф Виссарионович был жив и здоров. Но отключился от всех, никого не принимает, не подходит к телефонным аппаратам. Члены Политбюро единодушно решили:
- Ехать нужно всем!
Всех поразил вид Сталина. Он выглядел исхудавшим, осунувшимся. Землистое лицо, покрытое оспинками. Он был хмур и сказал:
- Да, нет великого Ленина... Посмотрел бы он на нас, кому судьбу страны доверил. От советских людей идёт поток писем, в которых справедливо упрекают нас: неужели нельзя остановить врага, дать отпор. Наверное, среди вас есть такие, которые не прочь переложить вину на меня. 
- Спасибо за откровенность, - заявил Молотов, - но если бы кто-то попытался направить меня против тебя, я послал бы дурака к чёртовой матери. Мы просим тебя вернуться к делам и будем активно помогать.
- Но всё-таки подумайте, - сомневался Иосиф Виссарионович, - могу ли я дальше оправдывать надежды, довести страну до победного конца. Может, есть более достойные кандидатуры?
- Думаю, единодушно выражу мнение! - встрепенулся Ворошилов. - Достойнее никого нет.
Сталин отсутствовал в Кремле два дня и вернулся 1 июля. На даче было время подумать, он провозгласил Отечественную войну. Священную войну народа с захватчиками, как когда-то русский император Александр I против вторгшегося императора французов.
- Будто подсказывая эту идею, Гитлер начал поход как когда-то Наполеон! - прозрел Яков Ермолаевич. - Тот напал на Россию 24 июня... В 1812 году отступали, отдали Москву врагу, но победили.
Вернувшись к работе, Иосиф Виссарионович сосредоточил власть в своих руках. Он снова стал энергичным и решительным. Сталин создал Государственный Комитет обороны, которому передавалась вся полнота власти в государстве. Через десять дней назначил себя главой Ставки.
- Он Верховный Главнокомандующий, председатель Комитета обороны, нарком обороны, председатель Совета народных комиссаров! - Чадаев привыкал к новым должностям шефа.
Иосиф Виссарионович выступил по радио с обращением к народу:
- Товарищи, граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои...   
 
Катерина Львовна
20 октября 1892 года Юрий Григорьевич Генсицкий гулял с сыном Владимиром в Александровском саду Санкт-Петербурга. Они разговаривали о будущей службе молодого человека, вспоминали его детские годы. Отец воспитывал сына в строгости и дисциплине.
- Никакого другого будущего, кроме военной службы для тебя не вижу! - говорил ему Юрий Григорьевич с детства. - Мужчины в нашем роду всегда служили батюшке-царю и Отчизне!
Он служил в престижной воинской части в Петербурге и мог уделять воспитанию сыну много времени. Володя рос хилым мальчиком, и отец занялся его закаливанием и физическим воспитанием. Делал с ним каждый день гимнастику и поднимал гири. Дважды в неделю на тренировках они пробегали по пять километров.
- После этого ты можешь бежать впереди своих солдат, - шутил старший Генсицкий. - Желательно не от противника…
Так он готовил сына к поступлению в Павловское военное училище, старейшее училище Петербурга.
- Оно было создано в 1863 году из специальных классов Павловского кадетского корпуса, передавшего училищу и своё знамя! - пояснил отец.
Как-то шёл Володя по вечернему городу через Сенную площадь, рядом располагался знаменитый рынок. Это место славилось обилием карманников и грабителей. Навстречу ему попалась толпа хулиганистых молодых людей.
- Стой барчук! - велел их главарь. - Давай сюда кошелёк!
Генсицкий понял, что попал в переплёт и предпочёл ретироваться. Многие побежали за ним. Пришлось ему ускорить темп.
- Не уйдёшь! - азартно орали преследователи.
Володя был не из робкого десятка. Однажды на Сенном рынке его попытался остановить человек с пистолетом, он просто обошёл грабителя, а на провоцирующий выстрел в воздух даже не обернулся.
- А здесь просто так не отделаешься… - мучился он.
Генсицкий бежал, рассчитывая, что сил у него хватит. Преследователи отставали один за другим. Он бежал, не оглядываясь, но и не сильно отрываясь. Когда дыхание последнего преследователя стал слышать громче, чем своё, Володя резко остановился, повернулся к нему, и ехидно спросил:
- Ну что, теперь от меня побегаешь?
На следующий день он направился в училище, которое располагалось на Большой Спасской улице, рядом с кадетским корпусом и Военно-топографическим училищем. Для поступления в училище ему достаточно было сдать единственный экзамен по русскому языку.
- Повезло, что второй экзамен, по математике, ещё не введён, - выдохнул Генсицкий. - Ведь за семь лет учёбы в гимназии я лишь раз получил по математике четвёрку годовой отметкой. В остальных классах тройки.
Он поступил и вскоре примерил военную форму. У юнкеров были алые погоны без выпушки с жёлтым вензелем императора Павла I «П I» и золотым накладным вензелем императора Николая II «Н II».
- Сбылась моя мечта! - радовался Владимир.
В первые дни офицер училища вышел из помещения покурить на свежем воздухе и потребовал от проходящего мимо юнкера Генсицкого:
- Отдайте честь по всей форме!
Он замер от неожиданности, не понимая, что требует преподаватель.
- И стоять передо мной смирно! - разошёлся тот. - Я вам кто или нет?
Владимир взял под козырёк фуражки и побежал за помощью к товарищам. Через минуту около того бродило туда-сюда человек двадцать юнкеров. Проходя мимо офицера, каждый отдавал ему честь.
- Ведь он должен в ответ взять под козырёк! - знал Генсицкий.
Преподаватель вынужден был отдавать её каждый раз. Докурить ему не удалось, он просто выбросил папиросу и ушёл в штаб, сказав в сердцах:
- Водку пьянствуете, девок лёгкого поведения развратничаете, а у самих в казарме столько дерьма, что в голове не укладывается.
Владимир поделился с отцом первыми впечатлениями об учёбе.
- Советую тебе больше внимания уделять математике, - сказал Юрий Григорьевич, когда они проходили мимо здания Адмиралтейства.
- Что тут происходит? - остановился Владимир, увидя сбоку толпу. 
Они подошли ближе, и попали на открытие памятника путешественнику Пржевальскому. На церемонии присутствовали представители Императорской Академии наук, Николаевской академии Генерального штаба, Зоологического музея, Ботанического сада, Петербургского университета, Смоленской классической гимназии.
- Инициатором создания памятника выступило Императорское географическое общество! - торжественно сказал ведущий торжества. 
Бронзовый бюст был установлен на высоком, грубо отесанном, гранитном пьедестале.
- У основания памятника отдыхает двугорбый верблюд, полностью снаряженный для долгого странствия! - присмотрелся Володя.
- Именно эти животные помогали Пржевальскому в его длительных путешествиях, - уточнил отец, - поэтому расположение фигуры верблюда у подножья монумента полностью оправдано.
На лицевой стороне постамента они прочитали надпись:
- «Пржевальскому первому исследователю природы Центральной Азии».
Их встреча закончилась, Владимир вернулся в училище. Учёба давалась ему легко, три года пролетели незаметно. На рождественские каникулы перед выпуском отец повёз его в Москву.
- У Катерины Львовны немножко тесно, - сказал в поезде Юрий Григорьевич, - домик небольшой, но она такая милая, умная женщина! Вся Москва её любит и уважает. У неё чрезвычайно обширное знакомство… 
Тётушка оказалась доброй старушкой, Генсицкие были её наследниками. На следующий день после приезда она повезла гостей на бал.
- Там ты увидишь всю московскую аристократию! - предупредил отец. - Сам хозяин в мундире и во всех орденах, разумеется, гости в мундирах. 
- Мой друг, у нас в Москве не то, что у вас, - возразила Катерина Львовна, - у нас старики подают пример молодым, как веселиться. 
- Припомни мои слова, - заверил Юрий Григорьевич сына, - когда станут танцевать алагрек, в первой паре непременно будет кавалер в ленте и звезде. 
- Правда! - промолвила тетушка. - В Москве как начнут веселиться, так некогда и лба перекрестить! А коли придет желание Богу помолиться, так наша матушка-Москва на это хороша. Святой город, батюшка!
- И в Киев незачем ехать, - согласился Генсицкий.
- Другой барин не покажется иначе, как верхом, с огромной пенковой трубкой, а за ним поезд конюхов с лошадьми, покрытыми персидскими коврами и цветными попонами! - смеясь, поведала Катерина Львовна.
- Ох, и чудаки живут в Москве!
- Третий не хочет делать, как люди, - продолжила она. - Зимою ездит на колёсах, а летом на полозках… Воля, братец!.. Народ богатый, отставной, что пришло в голову, то и делает.
Они отправились к Двинским и приехали в половине восьмого. Генсицкие сбросили шинели в передней и продрались сквозь толпу лакеев навьюченных, как верблюды, салопами и шубами господ. В небольшой зале, освещенной сальными свечами, танцевали круглый польский.
- Зря мы сюда приехали… - пробормотал Володя.
- Однажды ты поймёшь, что всё в нашей жизни происходит почему-то! - сказал ему Юрий Григорьевич. - Сделанное уже не изменить, хоть поначалу разглядеть смысл бывает очень трудно. 
С величайшим трудом пробираясь возле стенки, они дошли до хозяина дома. Тётушка сидела возле Двинского и представила ему родственников. Между тем польский кончился, и музыканты заиграли экосез.
- В таком месте нельзя увидеть хорошенькую девушку, - шипел юноша.
- Если ты будешь слишком сильно беспокоиться о далёком будущем, это только посеет беспокойство в душе. - Генсицкий напротив был весел. - Для того чтобы сохранять душевное равновесие, следует научиться принимать жизнь, какой она есть. Таким образом, ты сможешь легко и безболезненно противостоять всем жизненным невзгодам. Так считают самураи!
Пройдя вторую гостиную, они остановились в дверях небольшого покоя, который по случаю бала превратился из спальни в приёмную комнату. Посреди комнаты стоял минный стол, покрытый галантереей.
- В Москве торгуют даже на балу! - улыбнулся Юрий Григорьевич.
Золотые колечки, серёжки, запонки, цепочки, булавочки были разложены красиво на столе, покрытым красным сукном. За столом сидел старик с напудренной головою, в чёрном фраке и атласном камзоле. 
- Наружность приятная, - удивился Володя. - Судя по его физиономии, трудно отгадать, как он попал за торговый прилавок.
На его глазах он продал вещицы двум дамам. Одной золотое колечко с бирюзой, другой черепаховое опахало с золотой насечкой. Барышня лет семнадцати, подошла к прилавку, вынула из ушей серёжки и сказала:
- Вот возьмите! Маменька позволила мне продать мои серьги. Только, воля ваша, мне надобно выручить десять рублей!
- Ну, вот ещё шутка! - прервал купец. - Серёжки и пяти рублей не стоят.
- Ай, что вы, князь! - возразила барышня. - Мой отец за них двадцать пять рублей заплатил.
Девушка была невероятно хороша собой. На чистом, симметричном лице выделялись выразительные голубые глаза. Густые русые волосы нежно обрамляли правильный овал аккуратной головы.
- Красавица! - ахнул Володя.
Ровный тонкий носик и яркие пухлые губки довершали картину. Она сразу приковывала к себе внимание, но даже не красотой.
- Она какая-то нездешняя, - подумал он, - и будет моей женой… 
С первого взгляда стало понятно, что девушка не из Москвы, и не из Петербурга, даже не из России, а возможно и не с Земли.
- Она Ангел! - понял молодой человек.
Мимо них проходила тетушка, и Владимир поспешил расспросить Катерину Львовну про понравившуюся девушку.
- Зовут её Марина Девина, - старушка знала всех. - Она незаконнорождённая дочь Николая Михайловича Пржевальского, знаменитого путешественника. После его смерти мать определила её в Елизаветинский институт, но денег, как видно у них почти не осталось…
Начался ужин, который отличался великолепным серебряным сервизом, полнотой и обилием блюд. Володя сидел рядом с Мариной и молчал от смущения. В конце он напросился на приём в дом Девиных.
- Мы принимаем по вторникам, - уточнила красавица.
Музыка опять заиграла, начался бесконечный алагрек. 
- На чудаковатый танец и девушку не пригласишь… - злился Володя.
Танцующие изображали пространную фигуру, похожую на хороводную потеху «Заплетайся, плетень». Пары перепутались, поднялась суматоха и хохот. В разгар танцевального разгула хозяин закричал громовым голосом:
- Всем вон отсюда!
Музыка остановилась, кавалеры раскланялись с дамами, в две минуты в зале не осталось ни одного гостя. Генсицкие были поражены неожиданным заключением бала и вышли из залы последними. Они с трудом отыскали тётушку в толпе гостей, которые теснились в передней.
- Что это, тётя? - удивлённо спросил Юрий Григорьевич. - Этак-то у вас провожают гостей?! Надеюсь, что в следующий понедельник гостей не будет.
Катерина Львовна улыбнулась и заявила:
- Не хочешь ли побиться об заклад, что гости, которых ты видел сегодня, приедут сюда на будущей неделе?
- Как? После такой обиды?
- Обиды! - повторила она. - Ох вы, петербургские жители! Да чем тут обижаться? Все знают, что добрый хозяин рад гостям, а это такая московская привычка. У него все балы так оканчиваются. Иногда он протрубит на валторне, что значит «ступайте вон». Я уверяю тебя, что никто не сердится.
- Странный город Москва! - признался Генсицкий.

 
продолжение http://www.proza.ru/2019/05/21/416