Памяти деда

«Выпьем за тех, кто неделями долгими
В мерзлых лежал блиндажах,
Бился на Ладоге, дрался на Волхове,
Не отступил ни на шаг».

Волховская застольная, 1942 год

Я знал деда совсем немного. Когда он неожиданно скончался от обширного инсульта, мне не исполнилось еще шести лет. Помню, что мама получила телеграмму от бабушки Зины, в тот же день собралась и уехала в Ленинград помогать на похоронах. Я остался в Архангельске с бабушкой Таней. Был конец октября 1979 года, но снег, кажется, уже лежал, и было очень холодно. По воспоминаниям родственников в Ленинграде тоже наступила ранняя зима. Бабушка Зина долго не могла решиться, где ей похоронить мужа. Ее отец был погребен еще до войны на старом кладбище в Шувалово, а мать, которая погибла от осколка при обстреле, закрыв собой моего отца и его двоюродную сестру, была похоронена с совершенно чужим человеком в одной могиле на Серафимовском кладбище. Это в 1942 году стоило на вес золота – полбуханки блокадного хлеба. А могила отца деда, репрессированного и погибшего в сталинских лагерях затерялась где-то в Хабаровском крае. В итоге деда кремировали, но урну с прахом бабушка поместила не в стенку колумбария, а в землю на участке рядом с крематорием. И следующим летом, я впервые туда приехал, посадив на этой совсем маленькой могиле вместе с бабушкой куст шиповника...

В детской памяти отложилось совсем немного воспоминаний о деде. Помню две большие комнаты в казавшейся мне тогда огромной (а она и была таковой) коммунальной квартире в доме с башенкой на углу Большой Пушкарской и Гатчинской на Петроградской стороне. Дед показывал мне «козу» и учил произносить «Р»: «Ехал Грека через реку, видит Грека в реке рак...» На словах: «Рак за руку греку – цап!» я обычно визжал от переизбытка эмоций и того, что дед легко щекотил меня... Или: «Когда я ем, я глух и нем». Сейчас, когда я повторяю эти присказки своей дочери, то всегда вспоминаю деда.

Уже потом бабушка Зина рассказал мне, как 16-летним, после ареста отца, дед приехал в Ленинград «в одном костюме». Как они познакомились на берегу Финского залива в Белострове, на границе с Финляндией. Как он уходил на фронт в 1941-м в народное ополчение. Как в 1959 году получил справку о реабилитации своего отца «за отсутствием состава преступления». Как тяжело переживал не сложившуюся судьбу собственного единственного сына, чудом выжившего в блокаду, но отказавшегося вписываться в советскую действительность...

Я не слышал рассказов деда о войне. Сохранил только медаль «За боевые заслуги», которая вместе с медалью «За оборону Ленинграда» была прикреплена на пиджаке, который дед одевал в День Победы и в День прорыва блокады. И всегда после фронтовых 100 грамм пел «Волховскую застольную»...

«Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробивался болотами,
Горло ломая врагу.

Будут в преданьях навеки прославлены,
Под пулеметной пургой,
Наши штыки на высотах Синявина,
Наши полки подо Мгой.

Много товарищей верных оставили
Под пулеметным огнем.
Выпьем за Родину, выпьем за Сталина…
Выпьем. И снова нальем!»