Глазами неба наша Победа

Прохор Семенович вышел утром на крыльцо дома. Ступеньки  спускались не напрямую к калитке, а  шли вдоль стены и окна, примыкая, к дому. Зять, перестроивший кое-что в доме и вокруг него, поставил над крыльцом новый навес из лёгкой жести, покрашенной в ярко синий цвет. И крепкий забор. Никто и ничто не могло нарушить уединения деда. Так тот и ставил условие уединенного жития в селе. Конечно сельские все приметили. Посудачили про странного нового соседа, да вернулись к своим привычным делам. 
А они известны, кто на ферме трудится, кто в мастерских из трёх тракторов один делает, кто беспробудно пьёт, не признаваясь в этом.  Что тут такого? Жена за порог, к коровам, а Михалыч к тайничку. Возвращается Меланья, а он сидит и хмуро разглядывает сломанный утюг. А что там смотреть, подошва спалилась, выбрасывать надо всю эту заморскую красоту и бегти в магазин за новым аппаратом. Деньги нужны! Жена подозрительно смотрит, а он вытаскивает из-под лавки старый утюг, где спиралька греет. «На, хозяйка, пока им поширкай бельёшко, а энтот на свалку! Дерьмо делают, детям на забаву!"
Прохор Семёнович не боялся пересудов. Эк невидаль, бабьи языки да пьяная философия Михалыча! Он сторонился Веры Борисовны, учительши здешней школы. Историю она преподаёт. А он не хочет быть у неё «ярким примером» мужества и доблести! Стой перед классом эдаким чучелом в новом костюме от зятя, с букетиком здешних цветов и потей, вспоминая «нужные» эпизоды жизни!
Да ему под сто лет. Но выглядит Прохор Иконников на все шестьдесят! Как же он ухитрился скосить почти полвека лет?! Вот об этом он рассказывал внукам, что жили в городе.
- Главное, ребята, - говорил он им, - надо договариваться с организмом. Хоть ты ему и хозяин, а живёшь гостем! Чуть хочет этот организм расслабиться в борьбе с простудой или, куда хуже, с вирусом, ты забиваешь ему чётко: «На покой захотелось в червивой яме гнить? Света белого не видеть, тепла солнышку не радоваться, щебетанья птичек не слышать? Успеешь, належишься, распадаясь и смердя! А организму, что, сам боится. Вот он и тормозит перед могилой, как лошадь перед крутым оврагом. упрется передними ногами и сдерживает инерцию телеги-жизни».
Заметил сам. Пробирает такая перспектива организм! Глотнёшь иногда каши, а она моментально становится каким-то лекарством и нет простуды! Вот он, нос, не сопит, не краснеет от сотни платков! И так по всем хворям.
Дочка Анна переживала, когда отец остался один. Есть немогота по мужской линии, опасная без женщины. Сколько мужиков после семидесяти давит рак пред... (как её
там!...стательной железы. А здесь за девяносто! Это что-то значит!
- Ты б женился пап, - нюнчит Анна.
- Зачем мне женщина? Замучает призывами о внимании и уходе!
На очередной призыв ответил:
- Сам найду. Вот хотя бы молочницу, свободную и не болтливую! Сладимся!
И сладились!
Стала заходить Ксения Уварова. Молчаливая и трудолюбивая. Дед сразу же очаровал её обхождением. Сговорились на утренний график. Ну кто подумает, что женщина с бидоном будет ласкаться в четыре утра? В семь она уже напевая дома хозяйством занимается. И никому от этого худа нет! А она всё утро улыбается причудам Прохора, Прошеньки, который всегда имел под рукой анекдот про поручика Ржевского. Особенно про вдову, не решившуюся продать кое-что из комнаты. Всё напоминало о шустром муже! Та же люстра…
Однажды Ксения увидела в шифоньере военный китель Прошеньки. Весь в орденах и медалях! Куда там Брежневу! Пол Европы в этих медалях!
- Милый, как же ты умудрился столько завоевать! Свёкр у меня воевал, до Берлина дошёл, а такого набора не было у него!
- Коллекционер я, Ксюша - улыбается в усы дед, - То поспрошаю, то украду в музее, да дочка ещё с рынка привезёт, так вот и разжился!
Но Ксению не проведёшь. Всё разглядела зараз, все даты и соответствия времени:
- Нежель не знаю. Признавайся, что ты Кощей-Прохорощей Бессмертный! Таких наград за сотню лет не наберёшь! Милый ты мой, тихий герой!
- Ты это полегче. Начнёшь жалеть меня по годам, всё и развалится! А у меня припасён ещё один приём. С немкой Гердой разучивал в Потсдаме. Ох и смешливая была и всё звала взять её в жены. Мою то замучили в гестапо, когда она с рацией по лесам скрывалась. Сильная была радистка моя Жанна! Апосля войны надо было искать наших деток.
- Нашёл?
- Три года искал, пока не обнаружил их в Ашхабаде. Но они были при семье. Лишь через семь лет Валентина привезла мне их в Москву, муж помер. Так мы и стали жить, – и обязательно пошутил. - Забросил я своё общежитие при ткацкой фабрике…
Конечно, после того разговора не сразу всё у них с Ксенией восстановилось. Женщина не могла понять, как Прошенька так хорошо сохранился! Такого не может быть!  И что учудила, поехала к Анне в Москву, посоветоваться.
Поплакали они, потому что почти ровесниками были. Но Анна строго-настрого запретила рассказывать о тайне отца.
- Не любит он славы, она его доконает! Вернее, сначала подпилит на корню! А потом добьёт!
И Анна привезла обратно Ксению с готовым бланком регистрации брака. Купила. Элементарно. Вписали деда и стали они с Ксенией мужем и женой. «Да ну, там на месте расписываться! Весь район зазнает про ветерана 97 лет! А такие нынче в спросе! К Путину повезут! Зачем всё это?»
Так рассуждала Анна, которая сильно любила отца, которого сначала потеряла, а после Туркмении нашла!
Теперь им легче стало жить.
Покрутился Прохор Семенович у крыльца, глядь в окно, а там Ксения с улыбкой манит его. Поспешил в дом.
В эти майские дни погода не очень баловала празднично настроенных людей, но торжеств по телевизору показывали много. Тарелка всё ловила!
Прохор Семёнович после одиннадцати утра включил канал «Звезда». Там лучше про войну показывают. И вот объявляют концерт на площади Шварценбергплац у монумента советским солдатам-освободителям в Берлине. Пошла картинка специальной сцены с задником на латинском языке о хоре Турецкого, который приехал по случаю 74-й годовщины Победы.
Хоть и ещё хорошо дед видел, но подошёл к телевизору, чтобы ближе посмотреть, не сошли ли немцы с ума! Зачем им те песни, под которые на полях гибло их целое поколение? А здесь народ набрался. И начались песни.
И подумал, что народ то у них стал другим, в нем больше намешано, чем тогда, в 45-м! И русских, и немцев с Поволжья, и турок всяких...
Старые мелодии отбросили бывшего полковника артиллерии на диван, прижали к спинке и заставили плакать.
Ксения заглянула в зал, увидела мужа, растирающего слёзы по щекам. Но не бросилась с платочком или полотенцем жалеть бывшего воина. Она замерла за дверью, лишь пристегнулась занавеска к косяку двери.
Неожиданно Прохор Семенович сел прямо:
- Вы мои глаза видите, как Победа угнездилась в центре Берлина? Видите?!  А теперь к моим  глазам примкните все воины, полегшие в войне, смотрите на Том Свете, как торжествует русский дух здесь, на Этом Свете! Смотрите и успокойте свои великие души! Смотрите и плачьте теми же слезами, что и я! Это слёзы победителя!
Дед немного помолчал. Полились звуки песни «Тёмная ночь».
- Перед вами, мои родные солдаты, которым смерть закрыла глаза, ваша родная песня, со словами которой и музыкой которой вы засыпали в окопах и шли в бой! Под пули, под мины, под снаряды, под вражеские штыки! Откройте запавшие в могилах веки! Видите, утро, май, павший Берлин и среди этого звучит наша песня! Вы слышите мои уши? Слышите! И ваши солдатские уши должны слышать это в павшем городе! Берлин, он встал, окреп, сыт. Вы слышите, что и как на его улицах поют?!
Прохор Семенович снова закрыл глаза под песню. А когда открыл, то они снова были полны слёз!
Не выдержала Ксения, подбежала, села рядом, обняла своего мужа. Её поразили слова, обращённые к погибшим так давно, что образовалась некая пустота в памяти и кое-кто в столице стал подтрунивать над парадами и шествиями в День Победы. Глупцы, - причитала она в каком-то споре, - над вами огромный слой душ людских! Вы не туда, не к ним попадёте, а сгинете в огне своих адских насмешек!
Прохор Семенович встал, встречая её.
- А я дожил до такого величия Победы! - крикнул он в пустой угол  комнаты.
И сжал рот и кулаки. Он смотрел куда-то вдаль, за тюль занавеса окна, за горизонт, который совпал с верхней чертой ограды. А выше было небо с плывущими облаками, которые ветер перестраивал по своему желанию. Они обретали разные формы, но Прохор Семенович видел в них череду лиц тех, чьи души невидимо поднимались при каждом выстреле и при каждом взрыве на улицах, в окопах и при последнем вздохе в больницах и госпиталях!

P.S. Ну вот, искренний порыв моего героя перенесли на желание автора добиться хайпа. Поразмыслил. Действительно, если правильно и аккуратно не работать со словом можно быть в этом обвиненным.
Автор.