Сашка

Сашка
На меня смотрели два черных как смоль глаза. Ничего в этом взгляде не читалось: ни отчаяние, ни злость, ни любопытство, ни укор. Просто взгляд черных глазок-угольков.

- Сашка Иванов, из детдома, - медсестра подошла к кроватке малыша и посмотрела на него сквозь высокую металлическую решётку. – Второй раз, бедняга, поступает к нам. Сейчас пойду посмотрю в историю болезни – с чем на этот раз. Мы его еще по прошлой встрече знаем – очень активный крепыш! Из детдома воспитатель сказала – цыганёнок.

«Как он оказался здесь? – быстро подумала я. – А, кажется, вспомнила! Какая-то женщина в возрасте второпях зашла в палату, оставила мешок с вещами и поспешно удалилась. А этого малыша позже занесли медицинские сестры. Да, точно, так и было! Молоденькие медсестры, улыбаясь, положили его в кроватку со словами «присмотрите, пожалуйста, за мальчиком. Скоро волонтёр приедет.»
Я сидела на широкой ещё не застеленной кровати и рассеянно смотрела по сторонам. В палате четыре больничные койки, четыре тумбочки, стол у широкого подоконника и широкое, почти на всю стену, окно. Окно в жизнь, в суматоху, суету и беготню.
Мысли тормозили, будто автомобиль, у которого закончилось топливо, снижая скорость и медленно выкатывая последние метры. Остановка. Выключаем зажигание. Думаем медленнее, размереннее, спокойнее.
- Ну что, доченька, вот и мы с тобой прибыли на место, - выдохнула я и не спеша стала раскладывать на тумбочке принадлежности для житья, развешивать на кровати полотенце и остальные вещи. – Да, теперь наши часики потянутся, как замедленная кинопленка. Ничего, как-нибудь пару-тройку денёчков перетерпим.
- Мам, он что, один здесь лежит, без родителей? – спросила Соня и подозрительно стала рассматривать мальчика.

Тот, словно поняв, что к нему проявляется интерес, схватился пухлыми пальчиками за прутья кровати, кое-как встал и, сквасив недовольно лицо, во весь голос закричал.
- Ну вот, начинается! – раздражённо выпалила я. – На два дня от детского сада решила отдохнуть… А тут еще громче…

Ребёнок кричал с такой силой, что сбежались сразу три медсестры.
- Плачет, да? - виновато спросили они почти хором. – Потерпи, малыш… скоро приедет волонтёр, поиграет с тобой.
- Волонтёр? – недовольно переспросила я. – И что значит – скоро? А до того, как он приедет, с кем ребёночек будет?

Напротив меня на кровати сидела молодая мамочка с двухлетним бутузом, сначала что-то искала в телефоне, потом подняла удивленные глаза и пожала плечами.
- Я не могу. У меня у самой такой же. Это что же, я за Сашей буду ходить везде, а своего брошу? Нет, так не годится. Да и мой Кирюша ревновать станет. Он к старшим детям-то дома ревнует, а тут и подавно.

Я промолчала, украдкой посматривая на сироту. Терпеть этот крик стало невозможно даже мне, видавшему виды воспитателю, которому крики на разные голоса и частоты уже стали привычными для слуха.
- Ну, иди сюда, дружочек-пирожочек, - я подошла к кроватке, вытащила мальчишку из железного плена, укутала в скомканное в пододеяльнике колючее одеяло и приложила к себе.
Тот и не собирался успокаиваться.
- Давай-давай, пореви маленечко. Устанешь, быстрее заснешь!
Его личико было так близко к моему, что при каждом его кричащем выдохе я чувствовала запах детства.
– Нам, может, тоже плакать хочется. Правда, Соня? – я посмотрела на дочь и весело ей подмигнула.


Да, какой он, этот малыш? Что у него в головушке? Отчего он плачет? От нового незнакомого места ли, от чужих разных людей ли, от запаха больницы? Конечно, это тебе не его привычная комната с множеством кроваток и таких же отказников, живущих в другом мире, мире множества «без»: без мамы, папы, уютной комнаты с диваном и уголком с игрушками, без обнимашек и сюсюканий, без весёлого дутья в пупок и целования пяточек и попочек перед сном. В другом, вроде бы чистом, сытом, устроенном мире. Но другом. Мире без любви.
Я словно очнулась от своих раздумий. Сашка смотрел на меня карими глазками-угольками, изучая и привыкая.
- Чего смотришь? Спи давай! Ты ведь устал сегодня, правда, Санёк? – лукаво спросила я, тот в ответ залился плачем с новой силой. - Ладно, поняла. Будем спать, раз хочешь. – Я легла на кровать и положила его, укутанного в одеяло, рядом с собой. – Засыпай, цыганёнок.

Его плач становился всё слабее, всё тише, глаза постепенно закрывались, будто наливались свинцом. Вот он совсем сдался тёплому одеялу и, чуть покашляв, засопел.
- Слава богу, уснул, - сказала я дочери. – Если так будет и дальше продолжаться, чую, ночью домой сбежим!
- Мам, может, к себе его возьмём, а? – склонившись над малышом, предложила Соня. – А чего? Братик появится, у нас же нет братика, правда?
- Правда, дочь. Только, боюсь, папка сбежит от нас в тот же день. Думаю, он не готов принять пацанёнка, к тому же цыганёнка.
- Жаль, - печально протянула Соня. – Было бы весело…
Вскоре в палату заглянула медсестра, словно за дверью ожидая, когда же их подопечный уснёт.
- Заснул? Ну и хорошо, ну и славненько. Спасибо вам большое! – сказала она шепотом. – Ждём волонтера.
- Ждут они волонтера! – так же шепотом передразнила я. – Волонтер уже тут как тут! Нина Адольфовна зовут…

Через час наш Сашка открыл один глаз, потом второй… Кричать он, похоже, уже не собирался. Видимо, в этой ситуации его всё устраивало.
- Ну чего, Сашка Иванов, выспался? – кивнула я ему. - Скоро ужин, пойдем макароны трескать?
Сашка внимательно разглядывал меня, как бы раздумывая, подхожу ли я к нему в няньки, или он ещё выбирать будет?
Из больничной обуви у него были только новые зимние бурки с ещё блестящей подошвой. Их и пришлось натянуть на махонькие ножки.
- Пошагали, дружочек? – я взяла ребёнка за ручки и поставила на пол.
Сашка тут же упал. Я снова поставила его, и снова он упал. Да, в свои полтора года ходить он, по-видимому, ещё не мог.
- Ладно, давай за ручки ходить.

Мы вышли в коридор, и мой подопечный тут же вырвался у меня из рук, упал на коленки и со скоростью пополз по длинному коридору.
- Ладно, не хочешь ходить – ползи, - махнула я рукой. – Уползаешься – крепче спать будешь.

Сашка полз с такой силой, что, казалось, его целью было вырваться из этих непонятных чужих стен и убежать в свой родной детский дом. Наблюдать за ним было потешно: то он семенил прямо, то подползал к стене и, держась растопыренными ладошками, медленно пытался встать. Затем снова опускался на колени и передвигался дальше. Я медленно шла позади. Мой малыш среди других детей был единственным ползущим здесь ребёнком. Кто-то проходил равнодушно мимо, кто-то останавливался, с минуту наблюдая за ребёнком в бурках, смотря то на меня, то на него, видимо, сравнивая нашу непохожесть.

Да, больничные встречи, больничные истории. Мелькание лиц, медицинских халатов и историй болезней. Равнодушное хождение по коридору родителей, носящих на руках детей – вялых, плачущих, засыпающих или спящих. Или медленное движение детей, согнувшихся от послеоперационного шва. Или степенное вышагивание мамаши, которая катит на кресле-каталке сына, уставшего от постоянного сидения и невозможности встать на ноги. Всё степенно, тихо, уныло. И сквозь эти безучастные лица одно – весёлое и радостное лицо другого ребенка – того, кто уходит в обычную жизнь. Уходит туда, где гудят машины, светит солнце и летают голуби. Его выписывают! Движение, движение. Вот почти бегом проносится медсестра – в дальней по коридору палате закончилась капельница. Сейчас уберёт иглу, потом также быстро сделает перевязку тому худощавому подростку, который сидит уже, кажется, вечность около процедурного кабинета и то и дело поглаживает тонкую редкую бородку. Такую же несуразную и хилую как он сам. Другая медсестра подойдет к посту, что-то запишет в журнале, потом на листочке и сунет желтый листочек в деревянный кармашек для результатов анализов.
Да, быстрота и медлительность. Хаос и замирание. Одно перекликается с другим. Как жизнь пересекается со смертью. Попали же…
- Ого! Смотрите, Санек пошёл!
Я опомнилась от своих раздумий и посмотрела в конец коридора, где посередине, слегка пошатываясь на полусогнутых ножках, шагал Сашка, при этом визжа и заливаясь смехом, пуская длинные тягучие слюни почти до самого пола. Я быстрым шагом подошла к цыганёнку, стараясь отряхнуть пыль с его красных растянутых колгот.
- Иди ко мне, ходок! – я протянула ему руки, а он быстро развернулся и боязливо потопал от меня к металлической скамье.
- Молодец! – похвалила пожилая женщина, сидящая рядом и присматривающая за своей крохотной внучкой. – Надо же, ни где-нибудь, в самой больнице пошёл!
- А мамка родная живёт где-то и не знает, что её сыночек сейчас впервые пошёл самостоятельно, - вступила в разговор молодая мама, поправляющая у сына, сидящего в кресле-коляске, мочеприёмник – свисающий из широкой штанины пустой пакетик с трубочкой.
- Она много важного теперь не узнает, - вздохнула я и присела рядом.
- Это что же, вы так и будете за ним ухаживать? – удивлённо спросили они.
- А что делать? Сегодня я, а завтра, может, волонтёр приедет, мне медсёстры обещали, – выдохнула я. - Да и кто будет за ним присматривать после операции? Как он от наркоза ещё отойдет, неизвестно. Завтра и Соне будут операцию делать, за ней тоже уход нужен…
Мы, взрослые люди, сидели и рассуждали о его завтрашнем будущем, когда сам он об этом будущем и не думал. Он радовался. Он ликовал! Он сегодня пошёл своими маленькими ножками в бурках, в красных колготах с растянутыми пыльными коленками. Он пошёл вперёд – в жизнь!

Наступил поздний вечер. Когда в квартирах вечер в самом разгаре, в больнице почти везде выключили свет. Так положено. Это режим. В девять часов нужно спать. Поменяв подгузник, я усадила цыганёнка обратно в его привычный «плен» и стала готовиться ко сну…
- Доченька, почисти зубы и ложись головой к окну. А я в противоположную сторону, так удобнее будет. Эх, не люблю я эти новые места. Хоть бы наш паренёк дал немного поспать…

Через несколько минут Соня уже лежала в постели, соседка сунула своему бутузу бутылку с молоком, тот с удовольствием зачмокал. Я выключила свет и посмотрела на реакцию Сашки. Тот держал в руках кубик и внимательно наблюдал за моими действиями. Я взяла книгу и, тихо закрыв за собой дверь, вышла в коридор.
«Почитаю чуток перед сном, хоть от них всех отдохну», - подумала я и поспешно направилась в дальний освещённый край коридора, села на скамью и раскрыла книгу. Но мысли были о другом.
«Вот за эту скамейку Сашка держался, от неё и впервые зашагал, - вспомнила я и улыбнулась. – Смешной этот цыганёнок, любознательный, озорной».
Посидев с полчасика, я вернулась в палату и тихо, почти неслышно, открыла дверь. Осторожно зашла и посмотрела в кроватку. Сашка, видимо, как сидел, так и уснул, завалившись на живот и небрежно вытянув ручки. Кубик валялся на полу. Мне осталось только укрыть его колючим одеялом. Всё, спи, малыш. Завтра будет трудный день.


Светало. Я открыла глаза и посмотрела на часы. Почти семь. В следующий момент мой взгляд упал на кроватку. В ней преспокойно стоял наш Сашка и улыбался! Когда он проснулся – я не поняла, но он тихо ожидал нашего пробуждения. Увидев, что я встаю, Сашка стал стучать маленьким кулачком по кровати, видимо, требуя внимания.
- Сейчас, дружочек, сейчас я умоюсь и поменяю тебе памперс, - я довольно улыбнулась и медленно встала с кровати.

Да, сегодня тяжёлый день. «Ни кормить, ни поить!» - листочек с такой надписью был приклеен к кровати цыганёнка. Это же правило было для всех наших детей.
После завтрака я вернулась в палату и с удивлением увидела семью азербайджанцев – папу, маму и мальчика лет шести. Они сидели в ряд на кровати и наблюдали за всем происходящим. Изредка на своём языке что-то говорили друг другу, взглядом указывая на Сашку. Около его кроватки сидела полная короткостриженая женщина в белом халате и разбирала скудный пакетик с вещами.
- Это что же, все вещи? - недовольно спросила она. – И кто так его в детском доме собирал? Ладно, сейчас по отделениям похожу, посмотрю что-нибудь.
Затем, посмотрев на малыша, сказала:
- Нет, на руки я тебя брать не буду, не мечтай. У меня спина не железная. – И, обращаясь к нам, добавила:
- Вы, небось, его тут на руках носили? Его потом в кровать не усадить будет! В детском доме вообще запрещено малышей на руки брать, тем более обнимать. Они сразу на шею готовы залезть.
В это время в палату зашла знакомая бабушка, которая вчера была свидетельницей первых шагов Сашки.
- Доброе утро, Сашенька. На операцию, бедняжечка, собираешься? Ох, придётся сегодня потерпеть.
Она протянула ему в кроватку руки и тот же услышала:
- Нет, на руки его брать нельзя, я вам ещё раз повторяю! Вы тут приходите все, сюсюкаетесь, а в детском доме потом они с рук не слезают! Вам пять минут поиграть хочется, а другим с такими детьми годами приходится работать.
Тут уже я не стерпела:
- Вообще-то вчера волонтёр должен был прийти, это случайно не вы?
- Нет, я к волонтерам никакого отношения не имею, - так же резко ответила женщина. – Я вообще из Фонда помощи детям-сиротам.
- И как же ваш Фонд называется?
- «Петербургское солнце», - важно ответила дама.
- То-то, смотрю, светитесь все, солнечные, - тихо, почти неслышно, прошипела я. - Так вот, - продолжила я громче, - вчера мы с Сашкой прекрасно справились, и на руках носили, и ползали, и даже ходить научились. И было всё прекрасно и весело, сами видите.
- Вижу, - уже более мягким голосом ответила дама. – Он здесь уже не первый раз лежит, и я уже не первый раз с ним вожусь. Я вообще с детьми-сиротами работаю и прикреплена именно к отделению хирургии. А по нему видать, что его в детдоме любят. Да и как таких не любить? Он же здоровенький, без дефектов. Сейчас грыжу ушьют, и вообще как новенький станет. Такие дети долго в детских домах не задерживаются. Таких быстро в семьи определяют.
Тут в разговор вступила Соня.
- Вот, мам, видишь, не задерживаются! Давай его заберём, ведь мы уже к нему привыкли! А папу уговорим, мы ему не скажем, что он цыганёнок…
Тут засмеялись все, и даже азербайджанцы.
Время тянулось медленно, дети просили пить и есть, один Сашка ничего не просил. Он хотел ползти. В этом ему отказать не могли, и Сашка вновь стал покорять длинный коридор.
- Так – важно сказал доктор, осматривая мальчика азербайджанца и что-то записывая в журнале, – вы сегодня ни ели, ни пили?
- Ни капельки, - в один голос ответили мать и отец.
- Вот и хорошо. В течение часа его заберут. По состоянию будем смотреть, когда вас отпустим.
Доктор поспешно вышел. Родители стали обнимать мальчонку, мать поправила на нём джинсы, отец погладил по длинной челке. По всему было видно, что волнение их переполняло.
- Переживаете? – спросила я их.
Оба кивнули.
- Ничего страшного, грыжа – это не приговор. Волноваться можно, когда его в армию провожать будете!
-А он у нас не пойдёт в армию, - бодро ответил отец. – Он у нас один сын.
- Ну, тут дело поправимое, - смеясь, продолжила я и посмотрела на Сашку. – Где один, там и второй! Похож он на вас?
Семья растерянно стала рассматривать Сашку.
- Нет, он не нашей национальности, - серьёзно ответил отец. – Он хоть и чёрный, но, по-видимому, русский.
В это время открылась дверь и на пороге оказалась грузная потная цыганка с малышом на руках.
- Ну, где тут цыган лежит? – она шагнула в палату, упёрлась прямо в кроватку Сашки и громко запричитала: – ой, ромалэ ой, сирота-а-а, какая же мать тебя выбросила то-о-о? Нет, - после минутной слабости сделала она своё заключение, - это не цыган. Наши другие. И фамилию Иванов у цыган я не слышала. В нашем районе все Марцинкевичи. А Ивановых нету. Точно. В крайнем случае могу предположить, что цыганка от русского родила или наоборот, русская от цыгана.
- Но цыгане своих детей не бросают, верно? – я смотрела на неё и ждала ответ.
- Нет, не бросают. Я, грешным делом, думаю, может его забрать… Ладно, нас мамка ждёт внизу, я ведь бабушка. Вот, чуть уксуса не напился внучек наш… Столько страху натерпелись, пока в больницу приехали!
С этими словами цыганка с малышом на руках вышли вон.

Через час в операционную друг за другом на каталках стали увозить всех детей, в том числе и маленького Сашку. Мучительные минуты и часы ожидания, когда места себе не можешь найти от волнения и переживания за своё дитя, когда успокаиваешь себя, что, вроде бы, и операция не такая сложная, что доктор опытный и всё перед этим разъяснил, а всё равно сердце тревожно стучит и во рту пересыхает.
Вот по коридору раздался стук колёс от каталки, двери открылись, и в палату завезли спящую дочь.
- Осторожнее, берите под ноги и сами переложите девочку на кровать, - скомандовала медсестра. – Да не на спину. На бок положите. Два часа ни поить, ни кормить.

Через некоторое время такая же каталка привезла сначала мальчишку-азербайджанца, потом толстенького бутуза, последним привезли цыганёнка.
В палате царила тишина. Дети отходили от наркоза, изредка издавая непонятные звуки и обрывки каких-то фраз.
Азербайджанцы склонились над своим чадом, гладили его по голове, то и дело поправляя края одеяла.
- Бедный наш сыночек, такие мучения переживает, - мать украдкой вытерла платочком мокрые от слёз глаза. –
Неделю назад только из больницы выписались, теперь вот следующая операция…
- Не плачь, всё хорошо, - пытался успокоить её отец и, обращаясь к нам, добавил: - Он ведь мусульманин, ему доктор заодно и ритуальное обрезание провёл… Положено так у нас.
Ещё через несколько часов все дети окончательно отошли от наркоза, стали пить и попросили еды. Сашка тоже закапризничал, я сунула ему бутылку с водой, и тот жадно начал сосать.
- Вот и хорошо, - оценив ситуацию, сказала полная женщина. – Я со спокойной душой могу идти домой.
- Что значит – домой? – переспросила я с тревогой в голосе. – А кто же за цыганёнком смотреть будет?
- Вы и присмотрите. Да сестрички тоже. Нам ведь только дневные смены оплачивают. Это раньше мы сутками работали. Везде ведь, знаете ли, экономия. Вот и нам теперь только дневные смены ставят.
Она посмотрела на своего подопечного. Сашка лежал на спине уже добрые три часа, разложив пухлые смуглые ножки в разные стороны.
- Видите, он спокойный. Значит его ничего не беспокоит. А если к вечеру, не дай бог, температурка поднимется, сёстрам скажите, они ему укольчик поставят. Он сразу и уснёт.
С этими словами она вышла в коридор, как оказалось, уже до следующего дня. Сашка остался снова один.
- Лежишь? Вот и лежи, - обратилась я к нему. – Захочешь сесть, я тебя посажу, хорошо?
В нашу палату стали заглядывать посторонние родители, которые узнали про нашего отказника.
- Ну как, Сашок, всё хорошо? – обращались они к нему. – Да ты герой, малыш!
- Не то слово! – засмеялась я. – Это не простой цыганёнок. Это будущий цыганский барон! Вы посмотрите, какой важный парень! Ему ничего не страшно. Правда, Сашка Иванов?
Сашка быстро сообразил, что ему за такое внимание к своей персоне можно требовать многого, и громко закричал.
- Вот, хотели помочь? Берите его! – резко сказала я. – Он ваш на целый вечер.
- А давайте! Пойдём вместе с моим сыном прогуляемся, - молодой папаша подошёл, осторожно вытащил цыганёнка из кроватки, надел колготки с бурками, взял на руки и вынес в коридор.
Мужским рукам Санёк, по всей видимости, доверял гораздо больше, чем женским. Через несколько минут я вышла в коридор, где в небольшом закутке на мягких диванах сидели дети и играли в игрушки. Папочка держал на колене Сашку и раскачивал его, а тот с удовольствием подпрыгивал и смеялся.
- Пап, давай Сашку заберём к себе? – предложил Тимофей, мальчишка лет пяти в плюшевом комбинезоне енота. – Он так на нас похож, такой же чёрный, как мы!
Отец засмеялся во весь голос:
- Что ты сынок, четвёртым ребёнком предлагаешь взять? Да наша мамка и так с нами всеми устаёт, тем более с Артёмкой, ему ведь только одиннадцать месяцев.
- Ну папа, ну пожалуйста! – не унимался Тимошка. – Зато им так весело вместе будет! Они всегда вдвоём будут, и меня мама не станет больше заставлять с Артёмкой играть.
- Ах, вот ты к чему? – засмеялся отец. – Ладно, сынок, завтра выпишут нас, приедем к маме и поговорим, хорошо?
-Хорошо, - склонил голову Тимофей, - поговорим. Только, боюсь, мама будет против Сашки…
Снова наступил поздний вечер, второй вечер в больнице.
Семья азербайджанцев, поговорив с лечащим врачом, получив необходимые рекомендации по уходу и попрощавшись с нами, ушла. В коридоре почти полностью выключили свет, все стали укладываться спать. Все, кроме Сашки Иванова. Тот подремал немного и, дав почти уже заснуть всем нам, стал плакать сначала жалобно, потом крик становился всё громче и вскоре превратился в рёв. Я неохотно встала, подошла к его кроватке и потрогала тельце. Оно было горячее. Я быстро позвала медсестру.
-Это у отказника температура? – оторвалась та от медицинского журнала. – Сейчас подойду. Возвращайтесь в палату.
Через несколько минут медсестра вколола ему жаропонижающее лекарство. Вскоре цыганёнок уснул.
Снова утро, долгожданное утро нашего выхода из больничного плена в суету и бушующую жизнь.
- Ну что, Сонюшка, ждём выписки и домой? – весело сказала я и стала собирать вещи в сумку. - Сейчас позавтракаем, дождёмся доктора, заберём выписку и позвоним папке. Ты рада?
- Ага, - ответила дочка. – Жалко, что Сашку с собой нельзя забрать. Я уже к нему привыкла…
Сашка Иванов сидел в кроватке и молча слушал наш разговор. Вид у него был довольный; казалось, он ждал, когда же его снова возьмут на руки.
- Вот, Сашенька, сейчас мы сходим в столовую и принесём тебе кашу, хорошо?
Каково же было моё удивление, когда молодой папа Тимофея вслед за нами вошёл в столовую с цыганёнком на руках.
- Вот, не смог пройти мимо, вместе завтракать пришли, - виновато сказал он.
- Ладно, давайте здесь кашу есть, - вздохнула я и принялась кормить малыша.
Надо отдать должное, что ребёнка не надо было уговаривать – он сам широко открывал рот и с удовольствием проглатывал молочную рисовую кашу.
- Вот это аппетит! Хвалю, Санёк! - подбадривала я и продолжала кормить малыша, а мамочки с соседних столов то и дело оборачивались и с любопытством рассматривали нас.
Вскоре в палату вернулась «солнечная» няня из фонда и, увидав, что всё в порядке, произнесла:
- Сейчас схожу в столовую, в себя завтрак закину и вернусь!
Мне было уже всё равно – вернётся она или нет, закинет она в себя завтрак, или сразу обед и ужин. Сашка без неё прекрасно себя чувствовал.
- Ну чего, цыганёнок, пошли в игровую? – подмигнула я ему, снова натянула колготки с бурками и понесла в конец коридора.
Сашка заорал. Ему, видимо, в игровую совсем не хотелось. Он жаждал не игры, а покорения коридора. Ползти – вот его главное желание сегодня! Ползти, идти, бежать, лететь! Всех быстрее и всех дальше – в любимый дом, в тёплые материнские руки, в любовь и заботу – ежечасную, ежеминутную! В этом наши желания не пересекались.
- Хорошо, не хочешь в игровую – снова пойдёшь в кроватку, понятно?
Я вернула цыганёнка в маленький металлический плен. Подошла няня, быстро вытащила Сашку из кровати и снова унесла в игровую комнату. Долго ещё оттуда слышался надрывный плач цыганёнка.
Получив выписку, взяв сумку в руки, я пошла искать дочь. Открыв осторожно дверь игровой комнаты, я увидела её. Соня сидела за столом и увлечённо что-то рисовала на альбомном листе. Я осмотрела комнату, полную детей и родителей, и увидела Сашку. Он спал на руках у няни.
- Ну что, нам пора домой… - как бы виновато сказала я. – Сонечка, говори всем ребятам «до свидания».
Нет. Так не должно быть. Я зашла в комнату и подошла к спящему цыганёнку.
- До свидания, будущий цыганский барон, - стараясь говорить весёлым голосом, произнесла я. – Когда его выпишут?
- Если всё будет хорошо, завтра отправят в детский дом, - ответила няня.
- Понятно. Мы будем скучать по нему. Спасибо вам.
Я поспешно вышла, взяв за руку дочку.
Мы будем скучать, малыш.
Так и закончилась эта неожиданная встреча с сиротой Сашкой Ивановым. Надеюсь, что мы оставили в его жизни маленький светлый и лёгкий след.  Как сложится путь – неизвестно. Очень бы хотелось, чтобы ему, наконец, повезло, и та женщина, которую он станет называть МАМОЙ, нашлась. Что эта мама будет радоваться первому его слову, первому выпавшему зубу, первой прочитанной букве. И очень хочется верить, что он вырастет хорошим, сильным, жизнерадостным человеком, который будет всем нам, равнодушным и жестоким взрослым, примером доброты и любви.