Имена на граните

Имена на граните
Весна. Снова на календаре май, девятое число. День Победы. День, в который миллионы граждан во всех уголках нашей Родины, склонив голову перед подвигом павших и выживших героев, возлагают букеты алых гвоздик на мемориальные кладбища. Когда вместе с малышами-дошкольниками, с подростками и молодыми людьми медленной, сгорбившейся походкой, ведомые под руки внуками и правнуками, идут по длинным дорожкам ветераны. Идут к тем самым памятникам. Памятникам истории, являющимся молчаливыми свидетелями радости и скорби одновременно.
Сколько вас? Сколько вас, идущих с цветами людей, чтящих память о тех далёких невыносимых днях, месяцах, годах? А сколько вас, разбросанных по белому свету и похороненных в братских могилах бойцов? На тех могилах нет вашего имени, только скорбная надпись, высеченная на камне: «Здесь похоронены неизвестные солдаты».
Среди этой длинной очереди людей медленно иду я, старый седовласый человек, Арон Абрамович Лельчук. Сегодня я вновь приехал в свой город, город-герой Ленинград, который вместе с боевыми товарищами защищал в годы той страшной войны. Сегодня я вновь надел свой китель, ставший от медалей и орденов тяжелее. Память, как быстрая кинопленка, возвращает меня на семьдесят лет назад, и я снова вспоминаю каждого из нас, бойцов автомобильной части. Я медленно иду среди тысяч людей по аллее Славы Пискаревского кладбища, останавливаясь у каждой братской могилы. 1941. 1942. Страшные даты. Тяжело вспоминать о них, каждый раз проживая это заново. Я иду к памятнику Родине. На гранитной стене, как на сердце, высечены строки-шрамы:
Здесь лежат ленинградцы.
Здесь горожане — мужчины, женщины, дети.
Рядом с ними солдаты-красноармейцы.
Всею жизнью своею
Они защищали тебя, Ленинград,
Колыбель революции.
Их имён благородных мы здесь перечислить не сможем,
Так их много под вечной охраной гранита.
Но знай, внимающий этим камням:
Никто не забыт и ничто не забыто.
Мне необходимо присесть. Слишком тяжело.
- Сашенька, я хочу отдохнуть. Пойдём к пруду, там есть скамейки.
Внук отводит меня к небольшому пруду, где в чистой воде стаями плавают и ныряют утки.
- Дед, я с детьми неподалёку буду. Позвони, если нужна помощь, хорошо?
- Да, дорогой, не беспокойся, я позвоню.

Мне много лет, так много, что современные люди, шутя в компании по поводу такого возраста, весело говорят «столько не живут». Судя по мне, видимо, живут. Каждый день, уже сто лет подряд, смотря в окно своего дома на восход белорусского солнца, я благодарю Всевышнего за такое милосердие.
Мне, наверное, просто повезло. Повезло с семьей, в которой я родился в канун нового тысяча девятьсот тринадцатого года в районном центре Лельчицы. Это живописное еврейское местечко в Полесском крае. Моя мама – Рейза Мовшевна, или, как её называли близкие, Роза Моисеевна – была так счастлива! Она, держа меня на руках и склонив свои тёмно-русые локоны, с умилением и восторгом говорила:
- Божички мои, как похож на Абрама!
Да, я был похож на отца. Он являлся для нас примером. В белорусском городке Туров он был главным раввином, главным учителем. Отец имел большой авторитет в еврейской общине. Вообще наша большая еврейская семья была очень дружной. Сестры и братья любили друг друга, собирались за одним столом, пели песни, танцевали. Моя мама была домохозяйкой, и весь быт был на её хрупких плечах. Это и понятно, ведь кроме меня, младшего ребёнка, росли еще мои сестры, Мерочка и Рахиль, и старшие братья, Юрий и Натан. Какие это были чудные довоенные времена! Мы бегали из одного двора в другой, играли с мальчишками в «биточку» и гоняли мяч, а девчонки прыгали на скакалках и играли с тряпичными куклами.
Начальные классы я закончил в церковно-приходской школе. Учился я хорошо, с детства увлекался историей и сразу после рабфака, основанном при заводском училище, поступил в Одесский педагогический институт на исторический факультет. Там же я встретил свою любовь – Фаину Марковну. Фенечка… Она мечтала стать учительницей русского языка и литературы. Это была милая студентка на пару лет младше меня. Да, наши судьбы и сердца соединились в тридцать шестом. Моя Феня. Она была всем в нашей семье. Через год после встречи с ней на свет появился первенец - доченька Майя.
К тому времени я стал директором школы, много работал, Фенечка ухаживала за дочерью. Вместе мы мечтали о большой семье и жили надеждами о светлом советском будущем. Жизнь казалась прекрасна. Молодость, энергия, единство с идеями Коммунизма – что можно ещё пожелать молодому женатому человеку? В сороковом году я вступил в ряды Коммунистической Партии и ушёл в Армию, как оказалось, надолго. Мне не было еще и тридцати лет, когда началась война.

Война… До сих пор не понимаю, как мы, молодые учителя, вместо указки и мела могли взять в руки винтовку и автомат и идти на смерть. Тогда мы об этом не думали. Одно только тревожило наши беспокойные сердца – освободить страну от смерти, освободить своих матерей и отцов, своих жён и детей от страшного фашизма. Помню этот год. Мне двадцать восемь лет. Осенью, в самом начале блокады, я попал на Ленинградский фронт и служил политруком автомобильной роты. Позже был назначен комиссаром автомобильного батальона. С конца ноября, как только ледяная переправа через Ладогу стала готова, наша рота стала регулярно совершать рейсы между Ленинградом и Большой землей, снабжая город в первую очередь продовольствием. Первые машины шли с мукой. Сначала грузовики заполняли наполовину, боясь, что под тяжестью лёд не выдержит. Я ездил в автоколоннах по военно-автомобильной дороге номер сто один, мы называли её ледовой дорогой жизни. Каждый раз, переправляясь на полуторке, мы вместе с водителем стояли на подножке, чтобы в любой момент можно было спрыгнуть. Водители специально снимали дверцы. Много машин уходило под лёд на дно Ладоги. Наши шоферы тонули вместе с машиной. Колонна ГАЗов, движущаяся в Ленинград, рвалась от многочисленных бомбежек.
                Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый…
Кому память, кому слава,
Кому тёмная вода.
После боевых операций мы, взрослые парни и видавшие виды офицеры, рыдали как дети, закрыв шапками-ушанками лица и до боли сжав пальцы рук.  Наши самолеты прикрывали, но советской авиации было недостаточно, особенно в первую холодную зиму. Каждая четвёртая машина не вернулась с рейса – провалилась под лёд или была расстреляна немецкими самолётами.
Летчики и моряки до сих пор говорят, что в ясную спокойную погоду сквозь прозрачную воду Ладоги можно увидеть остовы блокадных грузовиков.
Как я скучал по своей семье! Я так же, как и мои боевые товарищи, каждый день ждал весточку из дома и всё бы отдал за неё! Получивший письмо-треуголку отходил в сторонку, аккуратно вскрывал и тихо читал. Для кого-то письма были радостными, для других печальными. Жена писала мелким ровным почерком всё, что происходило дома. Я словно возвращался на мгновенье в свой дом, к своим Фене и Майе, и я каждый раз подбадривал их, отвечая, что совсем скоро мы разгромим врага и вернёмся с победой домой.
Мне по долгу службы приходилось неоднократно бывать в блокадном Ленинграде. В осажденном городе жил мой двоюродный брат Семён, который был очень болен и ослаблен. Я чудом узнал его место жительства и нашёл брата.
Смотреть на его истощённое тело было невыносимо. Я со всей силы прижал брата к себе, а он, едва улыбнувшись, повис у меня на руках. Я вывез Семёна, немощного и умирающего, из Ленинграда и привёз в воинскую часть. Командир полка разрешил оставить на два дня больного в лазарете, после чего его отправили на большую землю.
Страшный голод был в городе. Был голод и в армии. Новый тысяча девятьсот сорок третий год я со своим боевым товарищем встречали в Ленинграде. Помню, встретились, у меня был спирт, а товарищ предложил хорошую закуску, развернув в газете четыре маленькие котлеты. Это была невиданная роскошь – котлеты! Как оказалось, сделаны они были из мяса пойманной кошки.
Воевал я до снятия Блокады, в начале сорок пятого вместе с остальными рядовыми и офицерами был переправлен на Дальний Восток. За боевые заслуги был награждён множеством наград, среди которых два ордена Красной звезды. Первый орден мне вручал в Кремле сам Михаил Иванович Калинин.

Мои братья… Мои дорогие сестрички Рахиль и Мерочка... Мера первой получила похоронку с фронта. Её муж воевал в партизанском отряде и вместе с товарищами был расстрелян местными полицаями. Мой брат Натан… любимый старший брат. Мама получила на него похоронку в середине войны. Невозможно передать горе матери, узнавшей о гибели сына. Нашу семью, как и многие семьи, это беда не обошла стороной. С фронта вернулись брат Юрий и я.
Спустя восемь лет после рождения дочери, в июле сорок пятого, в великий год Победы, на свет появились наши с Фенечкой сыновья – близнецы Марк и Борис, два мальчишки-сорванца. Какое это счастье – видеть их радостные лица! Они никогда не увидят лицо войны так, как видела их старшая сестра Майя. В свои восемь лет её детская душа была насквозь пробита осколками войны. Родились мои сыновья в уральском городе Свердловске, куда мы вместе с семьей переехали с Дальнего Востока после окончания войны с Японией.
Как только они начали активно бегать и играть, мальчишки стали просить у меня санки.
- Папа, мы хотим санки! – в два голоса кричали они.
Дети есть дети. Их желание для меня – закон. Пришлось просить наших умельцев в части сварить металлический корпус саней. Какой тяжёлый он получился!
- Папка, когда мы будем кататься? – спрашивали они каждый раз.
- Ещё не готовы, - отвечал я. - Ещё корпус варят.
- Ну как, папа, принес санки? – спрашивали они на другой день.
- Нет, дети, шлифуют санки!
Действительно, небыстрый это процесс – подготовить санки к использованию. Сначала нужно сварить корпус, потом состругать деревянное седло, шлифовать, красить – столько работы!
Когда вечером я занёс сани в дом, дети просто запрыгнули мне на шею от счастья!
- Папка! Ты самый лучший мастер! – кричали они, обхватив меня за шею и целуя мои небритые щёки. Ради этого я готов был сделать для них не только санки, но и настоящий боевой самолёт!
Да, после войны с Японией груды разбитых самолётов лежали на перроне города Спасска, где мы жили недолгое время и где я впервые посадил мальчишек на велосипед. Велосипед был всего один, поэтому они учились кататься по очереди. Сыновья гоняли туда и обратно по длинному перрону, а я стоял и наблюдал за их ловкостью. Борька научился кататься не так быстро, как Марк, он постоянно падал и разбивал колени. Мне то и дело приходилось то поддерживать велосипед за седло, то ловить падающего сына, чтобы он в очередной раз не получил какую-нибудь ссадину. После таких катаний Фенечка нас троих сильно ругала:
- Ты посмотри, на кого похожи наши дети! – гневалась она. – Да после таких катаний вас не жалеть, а лупить надо!
Что сказать, в отличие от их матери я был более добрым отцом. Своих непослушных детей наказывать я не мог. Скажу честно, иногда приходилось тихо удаляться, когда понимал, что мальчишек ждёт материнское наказание.
- Вот, - говорила всякий раз Фенечка, - за такие проделки им бы ремня хорошего всыпать!
- Я всыпал… - еле слышно оправдывался я.
- Знаю, как ты всыпал, - перебивала Феня и, подойдя к детям, спрашивала: - Ну, признавайтесь, сорванцы, наказал вас папка?
- Конечно, - тут же нашёлся Марк, - он нам щелбан поставил!
Бывало, приду со службы, дети уже спят. Я зайду к ним в комнату послушать их мирное сопение. А утром, перед школой, стараюсь разбудить попозже. Пусть ещё понежатся в постельке, пока я им на завтрак картошки пожарю. Слышу из комнаты:
- Аркадий! – так меня всегда Фенечка называла. – Дети встали?
- Нет ещё, пусть чуток полежат…
- Это ты так парней воспитываешь? – Феня решительно заходила к мальчишкам в комнату и сдёргивала одеяла. – Вставайте, лежебоки! Майя давно проснулась, а они, видите ли, спят ещё!
Следом я тихонечко зайду, снова подниму с пола ещё тёплые одеяла и укрою спящих пацанов. Жалко…
Что сказать, не мог я детей наказывать. Они же не виноваты, что родились такими любознательными, активными и вечно ищущими приключения. Я вообще считаю, что наказание – это не метод воспитания детей. Только любовь может по-настоящему воспитать здоровую личность. Любовь и учение. Я сам люблю учиться. Всю жизнь много читал, особенно читал историю. Некоторых вещей я, конечно, не понимал, но если это история, её нужно принимать. Принимать, если нельзя исправить.
Могу сказать, что мои дети выросли хорошими людьми. Марк закончил высшее мореходное училище на электромеханика, у него прекрасная работа и крепкая семья. Он так же, как и я, женился на любимой девушке, и они уже много лет мурманчане. Борис с семьёй живёт в Гродно и работает слесарем контрольно-измерительных приборов на химическом комбинате. У него золотые руки! Майя жила в Минске и всю жизнь посвятила медицине. Милая моя Майя… 
Жизнь идёт. В канун нового две тысячи тринадцатого года мне исполнилось ровно сто лет. Вы спросите – какой самый дорогой подарок мне подарили на юбилей? Отвечу: самый главный подарок – это моя семья. Моя жена, дети, внуки и правнуки. Большего мне и желать не надо. Мой внук на столетие сделал очень трогательный подарок: в небольшом ресторанчике, где мы отмечали юбилей, неожиданно открылись двери, и вошёл человек в военной форме. Он спросил:
- Покажите мне, пожалуйста, Арона Абрамовича.
Я встал, почтенно приветствуя гостя.
- Уважаемый Арон Абрамович, ваш внук Александр заказал в вашу честь военный оркестр! Мы прибыли для того, чтобы исполнить для вас песни военных лет.
Моё сердце, как много лет назад, заплакало от счастья и от нежности. Спасибо вам, мои дети! Спасибо за любовь и тепло. Я благодарю всю мою большую семью за эти прекрасные сто лет. Жаль, что моя доченька Майя и любимая Феня не послушали вместе со мной эти песни. Доченька ушла от болезни, а Феня, прожив без малого восемьдесят четыре года, покинула меня, оставив без присмотра после шестидесяти трёх лет счастливого брака.
Вы спросите – какой же секрет этого счастливого брака? Отвечу: я всегда служил двум женщинам: Родине и жене. Как я живу без неё – спросите вы? Без неё оставшиеся годы я учился жить заново. Думаю, что единственной этой науке я так и не научился. Теперь каждое утро, поднимаясь с постели и смотря на восход белорусского солнца, я здороваюсь с теми близкими людьми, которые ушли когда-то и которые греют меня, старого Арона, живущего ещё здесь, на этом свете. Я смотрю на яркие лучи солнца и вновь вижу Фенечку – студентку филологического факультета, молодую и любимую девушку, будущую мою спутницу и мать наших детей.


- Вам помочь? Вы в порядке?
Я устало поднял глаза и увидел перед собой молодую пару – красивого кудрявого юношу и невысокого роста девушку. Они остановились у пруда напротив широкой скамьи, на которой отдыхал я.
- Спасибо, мои дорогие, всё хорошо, - ответил я и улыбнулся.
- С Праздником, дедушка! – сказали они торжественно и вручили алый букет гвоздик. – Спасибо вам за Победу!
Ради этого стоит жить, дорогие мои. Стоит жить.
P.S. Арон Абрамович Лельчук прожил почти сто два года. Дожив до 70-летия Великой Победы, 16 мая 2015 года он встретился со своей Феней.