Смытая судьба поэта

Рассказ о том, как нелепое, бытовое обстоятельство перечеркнуло жизнь.

Отыскивая в жизни суть - чтоб ей потом предаться -
Однажды, вдруг, откроется - что суть совсем не в том,
Что от пути от прежнего – придется отказаться,
Что шел не с тем и не туда – и в качестве ином

                *****

            Хочу поведать историю, случившуюся много лет назад, участником которой я не являлся, со стороны – не наблюдал, а узнал о ней из рассказов очевидцев, да из пересказов тех, кто от очевидцев что – то слышал. По содержанию и восприятию она может показаться забавной, или даже смешной, но по своей сути и последствиям, без преувеличения трагической. Поскольку события, которыми я собираюсь поделиться – подлинные, ну разве, что с некоторой погрешностью на мое "художественное оформление", то имена их участников, по понятным причинам,  мною изменены.
            Вспоминаю, как еще школьником, неоднократно следуя одним и тем же квартирным маршрутом – из комнат на кухню, далее в туалет, ванную, обратно в комнаты и всегда через коридор, я часто заставал своего отца за телефонным столиком. Конечно, ничего необычного в этом не было, но было примечательно - как это выглядело. Всегда – это было так: тело отца опиралось на дверной косяк, из чего было понятно, что разговор длится уже долго, взгляд в пол, губы сжаты, как и кисть, держащая трубку проводного аппарата. Для тех кто подзабыл, что такое телефонный столик и проводной телефон, или вовсе не знает, а я это допускаю - уместно сделать короткое отступление. Мною описываются события того времени, когда телефон с проводом являлся, пожалуй, единственным средством переговорной связи и, в этом понимании, чей либо пророческий намек в том далеком прошлом на скорое приближение "смартфоновой эры", в котором – тонкая пластинка размером с ладонь будет одновременно - музыкальным проигрывателем, фото – видео камерой, электронным кошельком, навигатором, телевизором, информационным источником в условиях подключенного интернета, да и много еще чем другим, а, главное, что эта пластинка будет работать, как мобильное переговорное устройство, способное обеспечивать связь с любым абонентом в почти любой точке планеты – был бы воспринят здравомыслящими людьми, если не психическим отклонением, то, по меньшей мере, дурацкой шуткой того "пророка". Чтобы быть более понятным, особенно представителям той части общества, которые со смартфоном родились, будучи уверенными, что так было всегда, а также, чтобы приблизить их восприятие, как к уровню тридцатилетней давности, так и к мышлению тех, кто в условиях того уровня развития жил, пытаясь заглянуть вперед на ближайшие десятилетия – показательно "загляну" из сегодняшнего дня в завтрашний, руководствуясь  при этом нынешними темпами технического прогресса и его перспективами на будущее. Итак, уважаемые представители, родившиеся со смартфоном вместо соски – записывайте прогноз на это будущее. Лет, этак, через тридцать, загрузив соответствующее приложение в свою неотъемлемую, но пока еще съемную часть тела, называемую – смартфоном и, нырнув, не забыв предварительно сунуть его под плавки, в прохладные воды Камы, или Волги, вы через пару секунд по закону, называемому, скажем, законом смартопортации, к тому времени уже открытому и всем хорошо известному - вынырнете в теплом Средиземном море, где – нибудь рядом с берегами Испании. Далее, добравшись до берега, а затем до ближайшего отеля, в заранее, одновременно с нырком зарезервированном номере, ожидаемо обнаружите спутницу, или спутника (в зависимости от ваших предпочтений) для совместного времяпровождения, антропометрические характеристики которых будут в строгом соответствии с вашими пожеланиями, предусмотрительно обозначенными в другом, недавно обновленном приложении. Как вам такие перспективы ближайшей четверти века? Только не считайте меня идиотом - тот "пророк", упомянутый выше, тоже таковым выглядел в глазах современников, а оказалось… Словом, лет через тридцать – вспомните.
             Но вернемся из будущего, мимо настоящего в прошлое. Так вот, самым необычным в этакой "телефонной миниатюре" с проводным телефоном было то, что на протяжении всего времени, пока отец держал трубку – он в трубку эту не произносил -  ни слова! Как -  то раз, после очередного "сеанса связи" я полюбопытствовал у мамы – кто такой - этот разговорчивый человек и, чем он так интересен отцу, если тот свой законный, вечерний отдых после рабочей смены так легко отдаёт на растерзание "телефонному агрессору", при этом собственный звук, поставив на паузу. Мама тогда, очень хорошо помню, как – то странно улыбнулась и коротко ответила, что, дескать, человек тот их общий далекий знакомый, местный поэт, что нуждается он в оценке своего поэтического творчества, вот и читает свои стихи. И добавила, в том смысле, что папа может и хотел бы, сославшись на занятость положить трубку, но, как человек вежливый – сделать этого не может. Такое толкование меня устроило, вопросов на эту тему у меня больше не возникало, но ощущение какой – то недосказанности осталось. Возможно, на том ощущении все бы и закончилось, если бы не одно НО.
            Спустя годы, будучи уже студентом и, приехав из институтской общаги в родительский дом на выходные, я, предварительно "разобравшись" с холодильником на кухне, направился к балкону выкурить сигарету, да посмотреть с высоты верхнего этажа – в чем изменился родной город за мое двухнедельное отсутствие. При следовании через коридор (квартира у родителей уже была другая, новая, но телефон тот же), мною овладело состоянии "дежавю". Да, все верно, телефон тот же, телефонный столик тот же, обстановка другая, но она компенсировалась знакомой позой отца и выражением лица – спокойным, со сжатыми губами, несущими все тот же "обет молчания". Воспоминания нахлынули отрывками восьмилетней давности, возвратив меня в то, еще более беззаботное время. Но в тех вспоминаниях память акцентировалась, почему – то не столько на отдельных эпизодах по существу, сколько на маминой улыбке, сопровождавшей её пояснения по тем эпизодам. Тогда школьником, я не придал этой малозаметной мимической детали никакого значения. Ограниченный уровнем мужской зрелости в тринадцать лет, да начальным образованием - наполовину семью классами -  подобного рода знаки проходили мимо меня. Но, для старшекурсника, уже познавшего жизнь, пусть всего лишь  "студенческого розлива", та давняя, неоднозначная улыбка открылась в новом, интересном качестве, содержащем какой – то подтекст, если ни целый скрытый смысл. Такая улыбка свойственна, обычно, женщине и только в тех обстоятельствах, когда при обсуждении темы - ей известны некие пикантные подробности, к той теме напрямую относящиеся, но в силу их деликатного содержания - не подлежащие огласке. Теперь меня уже распирал спортивный интерес и, "переключившись" в режим внутреннего теста на выявление своих способностей в таком непростом вопросе, как женская психология, я принял на себя "комсомольское обязательство" – разгадать тайну, про себя названную - "тайна телефонной поэзии".
            В то веселое и беззаботное время, умение человека любую бытовую ситуацию обратить в хорошее настроение, лучше смех, а еще лучше в безудержную ржачку - не являлось дурным тоном, напротив, считаясь редкой способностью - всегда получало одобрение и поддержку коллектива. Вот и я задумал той разгадкой, в первую очередь - проверить свою интуицию, которая просто кричала о том, что здесь нечто занимательное, да за одним - найти очередной повод - заинтересовать, при удобном случае, лучше за портвейном, друзей – сокурсников увлекательным, а если повезет, смешным рассказом, заполучив от них "лишние баллы" в свою пользу за остроумие и юмор. К маме с этой ерундой я обращаться не стал, чтобы не занижать в ее глазах свою занятость в учебном процессе. К тому же, вопрос касался женской психологии и, стало быть, заходить следовало другим путем. А у отца, тогда, с первого раза ничего особенного выяснить не удалось. Узнал только, что человек тот - действительно поэт, проживающий в нашем городе, что имя его (оговаривалось выше – изменено) – Георгий Вощинский и, что  однажды - он оказался, как говорят, не в то время, не в том месте.
            Всё шло, все менялось, когда – то я про это надолго забывал, а когда – то, сами обстоятельства складывались таким образом, что вновь напоминали и тогда картина того происшествия  дополнялась новыми подробностями. Выяснилось, что круг лиц, состоявших в курсе - оказался гораздо шире, чем я предполагал и все они вместе, как и каждый в отдельности, своими воспоминаниями привносили в окончательную версию этой трагикомичной истории свое новое наполнение, увеличивая её содержанием и значимостью. Все те люди стали невольными соавторами сего рассказа, к изложению которого я и приступаю.

            Георгий Вощинский, окончив один из гуманитарных областных ВУЗов, вернулся в свой небольшой родной город и устроился в редакцию местной газеты на должность корреспондента. В те годы действовала практика распределения молодых специалистов, выпускников высших и средне – специальных учебных заведений, исходя из потребностей в них предприятий и учреждений по всей стране. У Георгия же была веская причина, которая высвободила его от общих правил, позволив вернуться на малую родину, к месту своей первоначальной регистрации. Этой причиной была пожилая, нуждавшаяся в присмотре мать (Георгий был поздним ребёнком). Отец ушел из жизни рано и Жора, как ласково называла Георгия мама, остался единственным, кто мог о ней позаботиться.
            Уже в первые месяцы своей профессиональной жизни - Георгий -  трудолюбием, усердием и огромным потенциалом творческих способностей - быстро утвердился не только на своём месте, но и, что называется, на слуху у городской общественности. То время – было временем металлургов, строителей, нефтяников, колхозников и остальных героических профессий нашего Великого Народного Хозяйства. Стране, стремящейся к беспрерывному росту социалистической экономики, необходимы были миллионы тонн стали и меди, угля и нефти, мяса и зерна, миллионы квадратных метров благоустроенного жилья. Поэт в то время – "специальность" редкая - не столько по востребованности, сколько по существу. Овладеть такой "специальностью" могли люди - только действительно одаренные, а не одним желанием в нее гонимые. Это ныне количество "поэтов" и "писателей" с каждым годом неуклонно растет, уже бесстыдно превышая число своих читателей. Поэт тогда, если он действительно таковым являлся - был, как говорят - поэтом с большой буквы и, тем более - в границах небольшого города. На него ссылались, его цитировали,  им восхищались. Поэту, как личности, в первую очередь незаурядной - видится нечто существенное в том, в чем обычному человеку - не видится ничего. И только ему, дарованное самой Природой такое удивительное видение - доступно красивым и понятным образом - донести до обделенных в этом компоненте людских масс, за что последние благодарно отвечают искренней признательностью, переростающей со временем - во всеобщее признание. Народное признание - вот что являлось в то далекое и, во многом справедливое время - определяющим критерием - звания "поэт", или, если хотите - эталоном его подлинности.
            В стремлении к совершенству и наш герой, за короткий срок своей активной творческой деятельности - приобрел славу настоящего народного стихотворца, пусть и местного значения. Регулярно печатаясь в городской и областной газетах, он трижды был опубликован Республиканским издательством "Детская литература" - "Детгиз" (детское государственное издательство) и дважды союзным – "Советский писатель". Находясь в плотном рабочем графике, Георгий по просьбам руководителей предприятий, изыскивал время и писал стихи "на заказ", специально под профессиональные праздники, на которых прямо "во фронтовых условиях" - заводских актовых залах и цехах - вселял ими гордость в сердца многих и многих рабочих за их профессию и самоотверженный труд. Редкое торжественное мероприятие по поводу государственных и городских праздников проходило без его участия, без его речей и выступлений Учитывая повышенный интерес жителей города к поэзии - Вощинский, по собственной инициативе, чаще по выходным, организовывал литературные вечера, на которых перед переполненными залами местного ДК, читал свои произведения. Да как читал! В этой связи, стоит отметить его уникальную способность доносить до слушателя смысл своих сочинений. Создавая на сцене некий особый эмоциональный фон, он, словно бы, оживлял художественные персонажи, тем приводя зрителей в удивление и восторг. Так, его скромные в обычной жизни внешность и манера поведения - во время представления преображались в источник неистовства и, в чём-то, даже эпатажа. Глаза высекали такой блеск, который, казалось, приглушал свет осветительных рамп, руки, умело используя природный размах - чертили в воздухе – то фигуры, то цифры, то знаки в зависимости от текста, а голос, увлекая широким тембровым диапазоном и, каким - то невероятно звучным, будто музыка - придыхом, превращал простое прочтение в увлекательнейшую мелодекламацию, окончательно завораживая слушателей. Нетрудно предположить, что в такой яркий сценический образ и талант многие девушки города были влюблены, но, как часто в таких случаях бывает - только одна из них небезнадежно.
             Студентка местного технологического техникума, уроженка близлежащего села, училась на 3 курсе химической специальности. Люся, так звали девушку, была счастлива близким (не путать с близостью) знакомством с поэтом. Их встречи носили постоянный характер и по своим особенностям ничем не отличались от встреч, свойственных большей части советской молодежи – прогулки, парковые скамейки, кино, мороженое. Важным в этих встречах было не место и окружение, а содержание и форма, приведенная к единому общепринятому формату – достойно, духовно насыщенно и эмоционально сдержанно, словом, во всем соответствующе высокому званию представителей самого передового молодежного движения.
             В то время, мировое и, уж тем более советское общество не было обеспокоено вопросом гендерной идентичности, которому ныне уделяется значительное внимания в информационном поле масс - медиа и, который на сегодняшний день стал, чуть ли не базовым в определении принципов, так называемых "западных ценностей". Мужчины и женщины в те годы, в подавляющем большинстве своем, внутренне чувствовали себя теми, кем родились и не ощущали противоречий между своей половой принадлежностью и, вытекающей из нее сексуальной ориентацией. А о существовании той мизерной части сомневавшихся в естественной и логичной концепции межполовых отношений мало кто догадывался, так как целенаправленной ревизионистской политики на государственном уровне, призванной к изменению установившегося природного баланса, в то время не проводилось. Тогда мир стоял на пороге другого катаклизма – "гетеро сексуальной революции" - всем понятной и всеми желанной. Последнее смягчающие обстоятельство для советских чиновников разных рангов – "мужей обустройства социалистического порядка и общественной дисциплины" -  было слабым утешением, а потому своевременная профилактика чрезмерной половой активности, с целью исключения возможного сползания комсомольских масс в "пропасть сексуальной распущенности" являлась, чуть ли не главной задачей на пути построения светлого и морально здорового коммунистического будущего. Поэтому, на различных уровнях имело место - проявление громадного количества инициатив в этом направлении. Одной из таких было – обеспечение раздельного проживания женщин и мужчин в учебных общежитиях. Как раз в одном из таких общежитий и проживала Люся. В него были заселены иногородние девушки, проходившие обучение в местном технологическом техникуме. Порядок в том общежитии был строжайшим – мужчинам вход категорически запрещен, а в 22-00 двери для всех, даже для проживающих в нем - закрывались. Кто не успевал вовремя попасть во внутрь - рисковал остаться на улице, с последующими дисциплинарными воздействиями, вплоть до выселения из общежития и отчисления из учебного заведения. Но до этого, насколько известно, не доходило. Единственным представителем сильного пола, не из числа должностных лиц, а из вольных гражданских, имеющих свободный доступ в этот "монастырь нравственности", был наш герой. Его статус и репутация были настолько высоки, что уполномоченные структуры "шлепали" ему пропуска в любое режимное учреждение города, не говоря уж об этом.Георгий не только приходил к Люсе в общежитие по личным делам, но иногда там проводил "выездные модели" своих литературных вечеров. Как же, когда на расстоянии чуть более вытянутой руки, десятки пар девичьих глаз -  с трепетом зрят и столько же пар ушей – преданно внемлют, улавливая малейшие изменения в экспрессии мимики, голоса и жестов, всецело поглощаясь искренней глубиной текстов и выразительностью их воспроизведения. Последнее время он все чаще практиковал выступления в близком контакте со слушателем, как говорят, "на коротком плече". Камерная обстановка давала то, что не могла дать ни одна крупная городская площадка - обратную зрительскую связь. Только в ней поэт жил, черпал новые идеи, заряжался так необходимыми для него теплом и энергетикой. Наряду с плюсами "домашней концертной обстановки", была и еще одна существенная мотивация – в очередной раз покорить возлюбленную, одарив ее своим "звездным вниманием", да за одним - завистливыми, как розы с шипами, взглядами подруг.
             Вот и в тот роковой вечер Георгий направился в общежитие – "презентовать" свою новую лирическую работу. Дверь в общежитие была открыта, вахта пуста, что было большой редкостью, для этой "обители невинности". Как правило, за вахтовым столом на страже покоя и "нравственной устойчивости" проживающих, возвышалось грузное и грозное тело бабы Клавы, отвечавшей в этих стенах за все материальное и духовное, а также, занимавшей по совместительству, несколько должностей – вахтера, сторожа, кастелянши и уборщицы.
             Чисто человеческие отношения между Георгием и бабой Клавой не сложились и носили ярко выраженный враждебный характер. Баба Клава, пережив, уже в зрелом возрасте революционные потрясения, а затем и тяготы военного тыла, сформировалась, как жесткий, несгибаемый борец за справедливость, дисциплину и безупречный порядок. Причем, порядок этот, в ее понимании, как человека старой закалки, обязателен был для всех, в равной степени и без исключений. Поэтому, льгота, выданная Георгию на свободное посещение вверенного ей "ответственного участка" вызывала у бабы Клавы внутренний протест и негодование, но ничего поделать с этим она не могла, так как пропуск был официально оформлен и подписан самим заместителем директора по общим вопросам технологического техникума, товарищем Голомолдзиным А.П. Последний отвечал, в том числе, за штатное расписание обслуживающего персонала техникума и смежных с ним структур, а значит и за согласование того длинного ряда совмещений, который ей был так необходим, но который противоречил КЗОТу РСФСР от 1922 г. Находясь в условиях этого сдерживающего фактора, баба Клава решила не испытывать судьбу, мудро избрав выжидательную тактику. Как выяснится скоро – не зря. Георгий же, напротив, являясь носителем всего нового и современного, представлял бабу Клаву в образе могучего столетнего дерева, которое глубоко и во все стороны проросло корнями в почву, забирая всю живительную влагу от растущих рядом молодых березок (по аналогии – девчонок общежития), да, к тому же, закрывая их своими огромными, лапистыми ветвями от солнца (по аналогии – от него, поэта). Поэтому, не встретившись с бабой Клавой на вахте, Георгий воспринял это, как добрый знак и, подобно альпинисту, преодолевшему самый сложный участок на пути к вершине, еще уверенней двинулся дальше. Но что-то его внутренне беспокоило. Беспокойство то ощущалось не в мыслях, а в теле, точнее, в его нижней части и началось оно сразу после ужина в заводской столовой. "Может быть сметана …" - промелькнуло в голове  – "Ну, ладно … поздно теперь уж, к черту … настраиваюсь".
            Георгий отворил дверь и шагнул в рабочую комнату. Размещавшееся на первом этаже общежития небольшое помещение, в заявленном качестве было единственным и своим сильным, ёмким названием - откровенно льстило крайне скромной, если не сказать скудной обстановке. Старенькие столы и стулья, облезлый книжный шкаф, беспорядочно заполненный учебниками, вперемешку с какими - то чертежами, да настенные часы с висящей рядом таблицей Д.И. Менделеева - вот, собственно, и весь антураж, обеспечивающий важный и, в чём-то, сакральный процесс - процесс совершенствования знаний. Поскольку, большинство учащихся предпочтитало совершенствоваться в своей комнате, лёжа с учебником на кровати, сознательно променяв "рабочее место" на "удобное", то в своем обычном режиме - "рабочка" заполнялась менее, чем на треть. Но вечер с поэтом -  особый случай, а потому предполагаемый аншлаг - подтвердился громкостью приветственных оваций. Георгий в ответ сдержанно кивнул и прошел вглубь, к импровизированной сцене, представлявшей обычный учебный стол в единственном экземпляре (остальные были заблаговременно выставлены в коридор, чтобы освободить место для стульев) и, бросив на него папку с исписанными черновиками (плод работы последней недели), с прищуром оглядел присутствующих. Таким давним, излюбленным приемом, именуемым про себя "маленькой артистической хитростью", он умышленно скрывал один из дополнительных стимуляторов зрительского восприятия - "эффект огненного взора", который раскрывался, как правило, в самый кульминационный момент текста. В глазах собравшихся Георгий увидел то, что хотел увидеть и то, за что всегда любил выступления перед публикой – готовность и желание. Девчонки со всех комнат двух этажей продолжали стягиваться, входя и робко здороваясь, а потом злобно шушукаясь в борьбе за стулья. Кто – то, предусмотрительно приходя со своим и, им же "фехтуя", победно встраивался в плотные "сидячие" ряды, другие, проиграв бой за "партер" и, протиснувшись сквозь сомкнутые тела, вступали в ещё более жаркие схватки за самые "блатные", стоячие места вдоль стены, поближе к мэтру, чтобы в ходе прочтения - ощущать его дыхание. Георгий всегда по особому, с трепетом, относился к такой подготовительной суете, находя в ней - субстанцию зрительского образа, заключавшуюся, по его мнению, в нетерпеливом, волнительном ожидании – скорее увидеть и услышать. Страстное  и неуёмное желание зрителя - ждать прекрасного и верить в его скорое наступление так, словно в наступление какой -то значительной, давно искомой истины - привносило в сознание Георгия понимание своей исключительности и особого жизненного предназначения, в том смысле, что именно ему и предстоит - прекрасное это до зрителя донести! Подобный статус, внутренне обязывая высокой ответственностью, в то же время погружал в сладостное предвкушение выполнения данной свыше - Великой Миссии. А то, что Миссия, в очередной раз будет успешно  выполнена, оправдав зрительское ожидание - не вызывало у Георгия ни малейшего сомнения. Вступительная и средняя часть, он знал, пройдёт под покровом осторожного сближения, при котором легкая нервозность и скованность уступит раскрепощенности, а финальная завершится - доверительной близостью - когда  кратковременный штиль безмолвной эйфории -  поглотится продолжительным штормом бурных рукоплесканий.
            Тем временем комната до отказа заполнилась, сообщив об этом густым букетом запахов женских тел, с векторным направлением в сторону аромата духов "Красная Москва", а также безукоризненной тишиной, открытой к послушанию и покорности. Давно знакомые внешние факторы - звуками, запахами, картинкой происходящего - дополнительно разогревали "творческое либидо" поэта. Жадно схватываясь рецепторами, трансформируясь через нервные окончания в импульсы и, впитываясь затем единым ощущением глубоко в плоть, они каждый новый раз приводили  Георгия в состояние сильного эмоционального возбуждения, запуская необратимый процесс внутри его "интеллектуального реактора", который активировал локальное и статичное настоящее в тотальное и динамичное будущее. Тихо объявив название, наш "чувственный гений" начал.
             Еще в прологе некоторые заметили, что Георгий Гаврилович как -  то непривычно бледен и напряжен, но голос, по прежнему оставался ровным, а взгляд, раскрыв "знаменитый прищур", обрёл знакомый обжигающий пламень. Однако, ближе к середине, заметили уже все - с поэтом происходит что - то, что выше его сил и воли. Руки перестали жестикулировать, примкнув левой - к груди, правой – к нижней части живота, в голосе появилась дрожь, во взгляде – фальш. Вдруг, сбившись с рифмы, Георгий остановился и, объявив сквозь ропот собравшихся о пятиминутном техническом перерыве, быстрым шагом направился к дверям. Перед тем, как выйти, он на ходу - дважды обратился ко всем с убедительной просьбой – вплоть, до его возвращения не покидать рабочую комнату. Во время вынужденного "антракта" девчонки бурно обсуждали прозвучавшую часть выступления, посылая в сторону Люси завистливые взгляды и вздохи. Время шло, стрелки настенных часов указывали на двадцатиминутное отсутствие поэта, а когда они, ошеломлённые всеобщим пристальным вниманием, добавили еще десяток, то поверх гула недоумения послышались беспокойные голоса, а с ними - тревожные предположения – не случилось ли чего?  "Люсь, может сходишь, выяснишь, что с Георгием Гавриловичем и где он?" - предложил кто –то с задних рядов. В этот момент дверь медленно, будтто занавес в театре приоткрылась, таинственным скрипом привнеся в "зрительский зал" дополнительную интригу. На пороге, как на сцене, предстала баба Клава и с видом главного действующего героя, которому в концовке захватывающего спектакля сценарием определено интригу эту разрешить - облегченно выдохнула: "А-а-а-а-а, воточки вы где все! А я то, хожу по комнатам – все открыты, во всех пусто! Че эт вы все тута? Кто там, в туалете на первом этаже, навалил - то, словно слон?! Воды нет – слесаря перекрыли – в соседнем доме задвижку меняють! Вы все знаете, что на такие случаи, рядом с туалетом, в душевой – прачечной, всегда огромный бак с водой стоит и бадья рядом! Так хоть бы смыли за собой!" - "Баб Клав, баб Клав!" - едва сдерживая смех, затараторили девчонки и наперебой стали объяснять: "Мы здесь все были, слушали стихи Вощинского! Он вышел ненадолго! Вы, кстати, его не видели?". Баба Клава выразительно сдвинула брови, о чем- то напряженно задумавшись: "А –а-а-а …" - многозначительно протянула она, как бы всем видом показывая, что догадалась о чем – то очень важном – "Так вот оно че! А я то думаю, кто это - мим меня, нос отворотя в дверь на улицу шмыгнул!" - уже с удвоенной энергией и усмешкой в голосе продолжала развивать догадку баба Клава. В разных местах рабочей комнаты стали раздаваться всхлипывания едва сдерживаемого смеха. Кто закрывая рот ладонью, кто предплечьем, кто просто уткнувшись в спину впереди сидящего, или стоящего, с трудом превозмогал себя, чтобы не расхохотаться. "Так, стало быть - это Жорка – стихоплет, слоном то по туалету нашенскому прошелси!" - продолжала нагнетать старая. Самая стойкая и серьезная из всех, староста общежития Вера, также едва сдерживаясь, попыталась довести до бабы Клавы еще одну существенную информацию: "Бббаб Ккклав, он н – но –о –вый стих нна – а –пи –сал!" - "Во – во!" - не унималась баба Клава – "Вот вам то он на – пи – сал! А мне то он, прости господя, наср.л, да не смывши –смылси! А еще поэт зоветьси, интюлюгент, тьфу ты, культуры то – нуль! Ну, надо ж такое отчебучить - навалил - и свалил!" Последнюю фразу бабы Клавы уже никто не слышал – она потонула в диком хохоте более полусотни девиц!
             Долго еще, ночную тишину из разных комнат общежития разверзал этот хохот, распугивая припозднившихся прохожих и, заставляя их задуматься - о причинах такой бурной радости сразу стольких женщин, да еще в столь поздний час. И только в недрах одной комнаты, эмоциональный фон носил куда более сложный и противоречивый характер, сочетавший в себе – истерику и уныние, рыдание и смех. Неоднократно сменявшие друг друга душевные порывы, то затихающие, то с новой силой возобновляющиеся, до самого утра сквозь стекла окон будоражили своей глубиной и искренностью много повидавшую под светом луны ночь. Источником этих, вырывавшихся наружу страданий – была Люся. Если и существует в области психологии такое понятие, как смешанные чувства, то состояние, в котором  бедная девушка находилась -  очень точно это понятие бы определяло.

             Как вы считаете – в чем состоит отличие жителей небольших населенных пунктов от жителей крупных городов? Я думаю, прежде всего, в глубине восприятии происходящих событий. К примеру, для сельчан – чья - нибудь отелившаяся корова на далекой окраине их общего, родного села, уверен, станет предметом обсуждения в каждой избе и в течение долгого времени, тогда как, в крупном областном центре - вооруженное ограбление соседей по лестничной клетке – вряд ли вспомнится - уже за ужином следующего вечера. Понятно, что в нашем случае - известие о случившемся создало эффект, равнозначный падению осколка метеорита на местный дворец культуры. И эта равнозначность хорошо просматривается с вершины исторического и культурного развития того города, с которым лет пятьдесят я знаком очно, а о предыдущих двухстах – узнал из краеведческой литературы, что дает мне полное основание расценивать состоявшееся в нем событие, как самое главное за все время его "содержательного" существования. Уже на следующее утро о происшествии знала бОльшая часть местного женского населения, а к полудню - вся оставшаяся и это - то - в отсутствии интернета, как такового!(НАРОДНАЯ МОЛВА - самый быстрый и безлимитный интернет в мире). К слову, в числе "пользователей" того скоростного, работающего без "подключения" и "абонентской платы"  "интернета" оказалась и моя мама, на тот момент – первокурсница технологического техникума. Не имея никакого отношения к общежитию (она, как местная, проживала в квартире с родителями), к литературным вечерам, проходившим в нем, да и к самой "звезде" Вощинского, которого к тому времени, даже не видела, информацию о резонансном происшествии, она невольно получила ранним утром, по дороге в техникум, от такой же первокурсницы.

             Георгий же, возвратившись тем вечером из общежития домой, мимо маминой спальни, укрывшей своим уютом, тишиной и теплым светом абажура беспечно дремлющее в потертом плюшевом кресле тело старушки – проследовал в свою, разворошенную холостяцким бытом и вечной спешкой комнату, где прямо в одежде бухнулся на кровать.  Пожалуй, впервые, ему было сложно объяснить то, что происходило с ним самим. До того собственноручно, создавая и, встраивая виртуальные персонажи в свои произведения, наделяя эти персонажи характером и интеллектом, радостями и переживаниями, играя на их искусственных чувствах, сейчас же, не в состоянии был понять чувства собственные и реальные, с тем, чтобы осознать случившееся. Стыд, страх, безысходность – ощущения, словно свирепые псы, внезапно напавшие, сгрызали его душу и тело. Сквозь шелест множества вопросов, вползающих в мозг, как змеи со всех сторон, с частотой и звоном молота о наковальню, повторялся и звенел - один лишь - "Почему это произошло, именно с ним?!". Ворочаясь на кровати в такт будильнику, который будто разобравшись во всем - робко, едва слышно отсчитывал, ставшее в одночасье таким ужасным время - Георгий упорно отыскивал ответ на это, повисшее нескончаемым звоном в ушах адское вопрошение. При каждом повороте тела  – металическая панцирная сетка – жалким поскрипыванием, словно выражая сочувствие – успокаивала: "Да, чего уж – сейчас – то про это, вздремнул бы лучше, а завтра видно будет. Может, никто ничего не заметит, а если и заметит кто - то, может на тебя и не подумает" - "Может, может, может…": мысленно – в ответ панцирной сетке – ворчал Георгий.  "А, как же - то, что общежитие – то, женское?!" - очередным поворотом мысли в голове и тела на кровати – адресовал он своему неожиданному собеседнику вопрос. – "И -  что? К чему это разделение по половому признаку?" - участливым, ржавым скрипом выразила недоумение одна из пружин. – "А – то, глупая ты, пружинная подстилка!" - в негодовании и, уже с мысли, перейдя на речь - стал упрекать несообразительное изделие поэт. "То, что ни одна девушка, или женщина, столько сколько в том туалете после меня осталось - никогда не оставляла и, при всём желании - оставить бы не смогла! Столько - мог оставить только мужчина! А, поскольку я был единственным мужиком в том месте, то и "дело" сделанное это, стало быть, мною и сделано! Неужели непонятно?!" - неистовым восклицанием завершил он своё более, чем вразумительное обоснование. В этот момент– подключилась спинка кровати, что в изголовье – и, как главная составляющая из многочисленных элементов сложной постельной конструкции  - пронзительным завыванием - в переводе с мебельного языка на человеческий - обозначила мнение, больше похожее на призыв : "Нужно срочно, очень срочно, за час-два, лучше еще раньше – написать стихотворение и бежать обратно в общежитие, чтобы успеть его рассказать до того, как…" - "Стихотворение! Это, действительно то, что я могу! Да!" - с надеждой прервал разговорчивую кровать Георгий, вставая с нее и, устремляясь к письменному столу – "А о чем… о чем должно быть стихотворение, в чем должна заключаться его суть?!" - взмолился он в сторону своего проницательного ложа - "В том, что женщина ... может, тоже может – столько же… - сколько и мужчина!" - заискивающим хлюпоньем изношенных болтовых соединений сделало заключение мудрое "изголовье", подкрепив его затем такой бурной звуковой инсталляцией, какой обычно сопровождается известный физиологический процесс, вошедший после долгого, терпеливого ожидания в максимальную "разгрузочную" фазу. В тот момент, когда Георгий задумал немедленно найти название своему  спасительному произведению, пришло осознание того - в какие дебри завело его паническое настроение. Снова рухнув на сердобольную, скрипящую человеческой речью кровать, он поймал себя на мысли, а, вернее, саму мысль на том, что она  - ему сообщала. А сообщала она ему – о бесполезности дальнейшего мучительного самоедства, призывая к примирению со сложившейся действительностью, в которой предстоит жить дальше и, в которой, возможно, найдется, что – то, что хоть как - то смягчит все последующее существование в ней. Однако, само уже существование внутри такой действительности Георгию виделось настолько катастрофическим, что наличие каких - либо смягчений - ровным счетом ничего не меняло, как если бы смягчать падение в пропасть постельным матрасом. Потому он, вновь и вновь возвращался к мучавшему его все последние часы единственному вопросу -  "Почему это произошло именно с ним?!" Как будто - если бы был найден ответ, то и сама причина, вопрос этот вызвавшая– тотчас устранилась бы. В потоке одного и того же мрачного мысленного круговорота, светлой полоской воспоминаний -  промелькнула строчка из стихотворения любимого поэта – современника Е. Евтушенко - "Поэт в России – больше, чем поэт" - стихотворения, названного "Молитва перед поэмой", вышедшего совсем недавно, около года назад. Эта легендарное художественное изречение, что легло на бумагу в стих - сейчас для Георгия – приобрело совершенно новое осмысление и, уже в этом новом, как показалось Георгию, более глубоком осмыслении, в его голове сложилась интерпретация. Полностью измененное вступительное четверостишие, за исключением ключевой первой строки в этой его интерпретации, теперь выглядело так:

                Поэт в России – больше, чем поэт,
                В России только - жизнь способна суть раскрыть,
                Давно искомой истиной - воздав ответ-
                Поэт ты, лишь - пока - и вскоре можешь им не быть

            Такая импровизационная вольность, да еще в отношении известной работы - заставила улыбнуться Георгия, озарив попутно смелой идеей – вступить, через  переписку в полемику со знаменитостью на предмет конкурентоспособности его вновь рожденной версии по отношению к авторской, но уже следующая минута, напомнив, в связи с чем данная интерпретация имела место - безжалостно вернула его в реальность – к привычным терзаниям, в которых даже, по - детски невинная стихотворная шутка, только что развеселившая - выглядела уже - полным скорби и безутешности некрологом, так уместно и вовремя обозначившимся.
            Продолжая находиться в глубоком нервном потрясении, Георгий, уставшим от переживаний и бессонницы взглядом наткнулся, вдруг, на предмет, напоминающий копьё. "Да, так и есть - копье, прямо возле рабочего стола, острием вошедшее в одну из досок деревянного пола!" - изумился он – "Но почему оно, будто огненное и зачем оно здесь?!" Его изнеможденный непрекращающимся шоковым состоянием мозг - выстроил страшное предположение, что вслед за копьем, сюда вот – вот явится тот легионер – римлянин, который был одним из участников событий на Голгофе около двух тысяч лет назад и воспроизведет удар копьем, как когда – то в сердце Спасителя Христа, но сейчас в сердце мученика Георгия, чтобы освободить его душу и тело от нестерпимых страданий. Поднявшись с кровати, Георгий направился в сторону видения, навстречу тому неизбежному, классическому сценарию, с каждым шагом находя в себе все больше стремления - как можно скорее принять долгожданное и заслуженное избавление. Приблизившись  к вообразимому копью, он прошёл сквозь него, не почувствовав препятствия. То, оказался – солнечный свет, нашедший узкую щель и, рыжим лучом протиснувшись меж плотных от пыли штор, застыл посреди комнаты, сообщив таким мистическим образом о наступлении утра. В ту же минуту с улицы послышались первые редкие и отдаленные голоса.
             Окно комнаты Георгия, расположенное на невысоком втором этаже многоквартирного дома, обеспечивало слышимость – "как – из под кровати". К тому же, смотрело оно не во двор, а на улицу, на ее центральную часть, буквально нависая над автобусной остановкой, обслуживавшей поток городских маршрутов и, являвшейся местом вынужденного сбора множества пассажиров, собравшихся куда - то и зачем - то ехать. Эти собравшиеся - становились живым источником новостей для тех, кого новости эти интересовали. А интересовали они и нашего героя. Выгодное "географическое положение" жилья обеспечивало, практически круглосуточный поток свежей информации о жизни города. Конечно, как человек порядочный он понимал, что подслушивать чужие разговоры неприлично, однако, аморальным это не считал, так как осознавал природу своей слабости, происходившую не от любопытства праздного, а для пользы дела. Отказать себе в "факультативном посещении" такой доступной и полезной информационной площадки, представлявшей по сути "городской народный рупор" - значит отказать себе в элементарном профессиональном праве, считал Георгий. Производственная необходимость, при всей странности формулировки, применительно к такому спорному, с точки зрения нравственности, занятию, как подслушивание - каждый раз вынуждала поэта прибегать к последнему, освобождая, одновременно, от ненужных, обременительных условностей. Ведь, в конечном счете, делалось это – ради тех же людей, почти всецело поражённых мракобесием, ради их "культурного излечения", их духовного развития и просвещения. Получая "материал" на входе с улицы, обрамляя его далее в своей "мастерской" художественными рамками, на выходе Георгий выдавал поэтическую версию идеальной модели человеческого общества, в котором образ отдельно взятой личности подчинён  грандиозной идее – познать сущность человека и его предназначение в этом обществе. Руководствуясь такой, как ему казалось благородный и созидательной целью, Георгий внутренне находил себе более, чем исчерпывающее оправдание. Кроме того, невольно (не делая ничего для этого), но осознано (понимая и ожидая этого) - посвящаясь в тайны других, он справедливо успокаивал себя еще одним веским аргументом: контроль качества оконных конструкций, в частности их шумоизоляционных свойств - прямая ответственность изготовителя, либо городского отдела жилищно – коммунального хозяйства, а следовательно вина за отсутствие такого контроля, как и за все с ним связанное - целиком должна лежать на совести сотрудников этих предприятий.
             Обмен новостями на остановке превращал обычное и, во многом скучное ожидание транспорта в целые представления, чем - то напоминающие народные суды, но только в "полевых условиях". "Судили" тех, кто за прошедшие сутки "прославился", автоматически угодив в "городскую новостную ленту". При этом, кроме таких "подсудимых" в ходе "заседания" возникало множество новых "свидетелей", "соучастников" и, даже неустановленных ранее "потерпевших", рассчитывающих, как минимум на сострадание, а лучше на компенсацию от "провинившихся".  Все действительно происходило по шаблону знакомого "судебного действа", только без судьи и прокурора. И это обстоятельство, наряду с наличием огромного запаса времени, которое в условиях ожидания нужного рейса некуда было девать - придавали подобным "мероприятиям" популярность, как в народе, так и за известным окном второго этажа. Часто "подозреваемые" и "потерпевшие" в ходе одного "судебного разбирательства" менялись местами, ввиду отсутствия со стороны "свидетелей" ответственности за дачу ложных показаний, а также по причине "кадровой текучки" "свидетельского корпуса", который постоянно то - пополнялся, то  - сокращался, в зависимости от прохождения через остановку тех, или иных маршрутных автобусов. Обсуждения, как правило, сопровождались остроумными комментариями, с уместным применением ненормативной лексики, известной как -  особенность фигуры русской речи, что по доброму забавляло поэта, заставляя его еще и еще раз отмечать непревзойденность советского народного юмора, процветающего и благоухающего на почве Великого и Могучего.  Георгию часто доставалась и незавидная роль свидетеля некоторых, весьма деликатных, а иногда и вовсе откровенных историй из личной жизни горожан, когда только, что свершившееся событие - в какой – нибудь далекой "хрущевке" асоциального района, либо напротив -  престижном доме центрального, в посещаемом кафе ли, или в кустах соседней аллеи, тут же, наравне с обитателями автобусной остановки, становилось и его достоянием. Доводилось, также, слышать и уж совсем нелицеприятные, циничные монологи, далекие от общепринятых человеческих ценностей, но и из них, Георгий извлекал пользу. По его глубокому убеждению - через низменные, иногда близкие к звериным инстинктам поступки и лежал путь к пониманию простого человека, к разгадке его души. 
            Первые голоса в раннем утре стремительно приближались. Теперь, они – голоса эти – шли по его душу – душу Георгия. А потому, ощущения, которые его охватили, были новыми и разительно отличались от тех, к которым он привык за годы безобидного, так полюбившегося "увлечения". Традиционные любопытство и нетерпение, на пике ожидания погружавшие в сладостное вожделение – сменились приступом волнения в ожидании того, что может прозвучать оттуда снизу, либо, напротив – не прозвучать, в первом случае – казнив, во втором – подарив чудесное спасение, возвратив к прежней полноценной жизни. Скоро, совсем скоро станет известно – по какому сценарию стали развиваться события в общежитии, после того, как он его покинул. И это "СКОРО", адреналином взрывающее кровь - предстало сейчас таким важным и решающим в его жизни – словно, моментом истины. Разве мог он предполагать еще вчера, накануне своего выступления, что уже сегодня  - вот таким образом будет решаться его судьба?! И в чем причина таких неожиданных и страшных перемен?! Смешно подумать – несколько жизненных бытовых эпизодов, совпавших во времени и, выстроившихся в определенный последовательный ряд. Самое удивительное и невероятное то, что любое изменение в этом ряду, если бы оно произошло -  гарантированно исключало бы плачевный итог. Георгий еще раз прокрутил цепь событий вчерашнего вечера: ужин в столовой – женское общежитие – расстройство желудка – отсутствие воды в сливном бачке унитаза. "Все верно! Любая позиция, исключенная из этого ряда, либо, перемещенная  внутри него - совершенно однозначно, предотвращала бы беду!" - утвердился во мнении он. Это маловероятное, но все - таки сложившееся  в чёрную карму совпадение - еще больше угнетало Георгия. С другой стороны – он не понимал -  почему, даже при таком немыслимом совпадении - должен так страдать, находясь в бездне страха и позора. Быть уличенным и униженным в чем?! Всего лишь в одном действии, действии - всем понятном и всеми регулярно свершаемом, действии - пусть неэстетичном, но таком естественном и привычном, далеко несозидательном - но и далеко небесполезном, не востребованном духовно - зато, уж точно - физически, не воспетом в песнях и стихах - но являющимся частью Природы, а, значит - ею сомой и воспетом. А может, всего - навсего, он все это надумал, сам себя накрутил на ровном месте? Может никому и дела нет до этого дурацкого казуса, который он возвел в целый заговор - сразу всех против себя одного? Вот сейчас, подойдут к остановке люди и будут говорить о своем, совершенно далеком от того, чем он себя изводит и казнит ...
           Тем временем голоса - стремительно приближались, все громче и отчетливей, сообщая о выбранном курсе – на автобусную остановку. "Вот они – мои Палачи, или Спасители!" - кратко и образно подытожил Георгий. Как музыкант заканчивает свое продолжительное и сложное по восприятию исполнение давно назревшим доминантным аккордом, так и наш поэт - мучительно долгий поток уничтожающих мыслей остановил последней - легкой и понятной, переходя от состояния рабского смирения в пытках неизвестностью к обнадеживающему ожиданию скорого и, возможно, благополучного разрешения.
           Голосов было несколько, они переплетаясь между собой и, находясь еще на почтительном расстоянии, воспринимались пока единым гулом, хотя и в таком формате - частично понятном Георгию. На многолетней практике "слушателя" он поднаторел настолько, что практически сходу определял "историю группы", мысленно "раскладывая" ее, как по половой, количественной, возрастной, так, даже и по социальной категориям. Нынешняя "голосовая комбинация" - по тональности и эмоциональному наполнению - состояла из шести человек, четверых парней и двух молодых женщин. Девушки, судя по спокойной, рассудительной манере разговора, без элементов агрессии и брани, с большой вероятностью являлись студентками ВУЗа, парни же, по признакам прямо противоположным, с такой же вероятностью – учащимися, либо недавними выпускниками ПТУ. В приглушенных звуках разговорной речи отсутствовал хохот - главный признак, указывающий на свершившееся в городе очередное веселое событие. Данный факт вселил в Георгия надежду, но окончательных гарантий на благоприятный исход, пока не давал. Еще несколько секунд и голоса - отдельными словами, короткими обрывками фраз, друг за другом стали заходить в зону слышимости.  Внимание! Четко и полностью послышалась первая долгожданная фраза:  "…Ну, и че, че дальше - то было во всей этой канители...?" - более стандартной формулировки, с которой один из компании - обращался с вопросом к другим, найти сложно, но, почему – то, услышав это, Георгий почувствовал, как кровь со всех частей тела стремительно хлынула к голове, спровоцировав избыточное внутричерепное давление, распределившееся шумом в ушах и локальной болью в затылочной части, одновременно, обескровив и, наполнив холодом конечности. "Может обсуждают своих знакомых, или эпизод из кинофильма?" - проникнув, уже разболевшейся головой, внутрь прозвучавшей с улицы фразы, предположил он. Ответное молчание рвало нервы, но продолжало висеть в воздухе, будто этого и добивалось. Слышны были только шаги, но и те, вскоре, стихли – ходоки достигли конечной цели. Наконец, уже с автобусной остановки, послышался долгожданный голос, в жесткой, требовательной форме, известивший близлежащие пять кварталов о нестерпимом желании закурить. И снова немой купол. "Кхе…кхе..кхе…хрррр… тфу…тфу…бля" - звуки кашля, плевков, хоть и стали на короткое время альтернативой безмолвию, но никакой информации не несли, продолжая упрямо сохранять интригу. Послышался шелест целлофановой пленки, наспех сдираемой с сигаретной пачки, шипение вспыхнувшей спички и глубокий вдох сигаретной затяжки. Георгий пошатываясь от напряжения двинулся к окну. Он уже хотел распахнуть его и, что есть мочи прокричать в утро: "Братцы! Не могу больше! Умоляю! Поведайте о том – что знаете!" Курильщик, тем временем, шумно выдохнув, сплюнул и произвел очередной жадный забор табака внутрь, с длительной задержкой и, следом, порционным высвобождением легких прерывистыми, короткими выдохами, как обычно, выпускают дымовые колечки. Наконец, удовлетворенный "оздоровительным" комплексом утренних "физпроцедур", вперемешку с кашлем и отхаркиванием, он вопросительно произнес: "Так он че, кхе…кхе…кхе…хрр…тфу.., в натуре, кхе…кхе..тфу……………………наср.л и убежал?!" - "Все! Конец!" - мелькнуло в голове Георгия. Вопрос до этого чаще других будораживший его сознание – "Почему это произошло, именно с ним?" - сначала замер, а потом, осмыслив свою неактуальность, стремительно покинул насиженное место, уступив его – другому, более востребованному – "Что он теперь в этой жизни значит?" В это время снизу раздался смех, моментально переросший в сотрясающий воздух гогот, после существенного уточнения от обладателя сиплого мужского фальцета: "Причем, наср.л – то, жидко!" Тут же началась партия молодой женщины: "Ну, ладно, может хватит уже, Леш, ну че ты, вот так уж, примитивно! Человек пред этим лирическое стихотворение прочел, которое сам сочинил, для своей любимой девушки!" - "Да.а.а.а…, лучше б он не делал ни того, ни другого!" - томным звуковым оттенком, отметился другой женский голос. "Или, накройняк, просто б обоср.лся! Без прочтения перед этим любовной лирики, а то замутка, какая – то, беспонтовая получилась – любовь и г.вно!" - витиеватой, но "мудрой сентенцией" прозвучало от обладателя аналитического, истинно мужского склада ума. "Ну да, в натуре, а, уж если обоср.лся, то, хотя б  - не жидко!" - на второй круг запустил свое уточнение "сиплый", пытаясь повторно вызвать в коллективе всеобщий эмоциональный подъем. Новизной обозначился еще один тембр, флегматично пробасив: "А я, кажись, врубаюсь в тематику. У некоторых в житухе друг с другом привязка есть – бьет – значит любит, а у этих чудаков – поэтов, по ходу, другая тема канает – ср.т – значит любит" - "Точно! И чем больше ср.т и жиже – тем, стало быть - больше любит!" - уже "филигранную технику юмора" на волнах несмолкаемого хохота демонстрировал "сиплый", явно рассчитывая быть первым в этой "захватывающей" гонке "остроумия". В мужской хор низких, невыразительных звуков - вновь влилось высокое, мелодичное сопрано, представив итоговый вариант консолидированного женского мнения: "Ну, уж нет, по мне так – лучше бы бил, да ещё и пил, чем такое вот позорище!"
          Георгий, уже ничего этого не слышал. Лёжа на кровати и, целиком парализованный новым, так внезапно, как копьё в голову, влетевшим вопросом, вопросом - закладывающим теперь такую цену в ответ - в какую должна будет оценена  - вся его последующая жизнь: "Что он теперь, в этой жизни значит?" В поисках ответа на этот последний и главный вопрос - несчастный мобилизовав остаток умственных возможностей, погрузился в еще один пул размышлений. "Да, действительно - а, ЧТО я теперь значу?!" - пошел в решающий мозговой штурм поэт – "Если народ - так активно и увлеченно обсуждает "продукт",  ставший результатом спонтанной работы организма, при полном отсутствии интереса к продукту творческому - ежедневно и кропотливо созидаемому. Если ему, народу, так и не стал близким образ красивого, светлого, доброго, который так настойчиво и терпеливо мною до народа этого доводился, то тогда – кто я для него и, как, собственно, им, народом этим воспринимаюсь? Каково мое профессиональное место в творческом ряду и мое обычное гражданское место в обществе?! И, если "ТО", что осталось после меня в унитазе, волнует людей больше, чем то, что осталось после меня в их мыслях и чувствах, то не является ли это "ТО" - как справедливой, так в высшей степени и символичной  оценкой моего творчества, а, также, наглядным выражением того, "ЧТО" оно собой олицетворяет?!" - прочувствовав последнее умозаключение каждой клеткой своего изнывающего от унижения тела, Георгий услышал внутри страшный хруст. Он понял, что надломился.
          Так началось стремительное падение и угасание его "звезды".

            С Люсей он больше не виделся, ведь как случившееся ни истолковывай, какие оправдания вслед ему ни придумывай - истина, как, к слову и то, что по известным свойствам никогда не тонет - осталась на поверхности   - Георгий, "организовав сюрприз" с последующим исчезновением, в буквальном смысле "навалил" на их с Люсей чувства. Восприятие действительности, именно в таком качестве - было обоюдным, а потому - расстаться "по умолчанию" во "вновь открывшихся обстоятельствах" - каждый из них счел решением обоснованным и благоразумным, отчетливо представляя - какие перспективы могло сулить им совместное будуще - среди окружающих, так подробно осведомленных в их прошлом. Литературные вечера во дворце культуры, ушли в историю развития "культуры" этого "высококультурного" города. Их по понятной причине пришлось свернуть. Хотя, если взглянуть на это не под нравственным, а чисто коммерческим углом, то продолжение "концертной" деятельности, после случившегося было бы более, чем целесообразным. Число желающих посмотреть на поэта в "обновленном статусе", "обогащённого таким уникальным жизненным опытом" - значительно увеличилось бы. Кто же откажется от удовольствия - лишний раз посетить весьма забавное представление и послушать стихи о возвышенных чувствах из уст человека, чувства эти, в такой убедительной и наглядной форме дискредитировавшего. Даже стихи в публикацию он больше не отдавал, прекрасно понимая, что они (стихи) – дети его, а потому не мог допустить неотвратимых надругательств над ними - от простых пошлых реплик - до язвительных рукописных пародий с соответствующей тематикой от злых на язык и, в большинстве, малообразованных горожан. Единственное, что ему оставалось – это писать для себя и, может быть, для тех, очень редких ценителей поэзии, для которых его творчество было бы выше его репутации. И вот, как раз, таким редким, если ни единственным, пусть не ценителем, но слушателем, явился мой отец, упомянутый выше, благодаря которому я и заинтересовался этой неоднозначной историей. Теперь я понимаю и принимаю его выбор. Многочасовое, молчаливое прослушивание – это та посильная помощь, которую он регулярно оказывал одинокому и, попавшему в тяжелую беду, человеку. За то понимание и элементарное человеческое сострадание, я еще больше ценю и уважаю своего отца. Георгию пришлось уволиться из редакции, от "коллег – интеллектуалов", которые соревновались между собой в поисках наиболее изощренных способов унижения своего, еще совсем недавно уважаемого и почитаемого коллеги с тем, чтобы отомстить за своё унылое, беспросветное существование (как будто в их прозябании был виноват кто - то иной). Устроился он в центральную заводскую лабораторию завода обработки цветных металлов старшим лаборантом, куда спустя несколько лет устроится лаборанткой моя мама – выпускница технологического техникума химической специальности. Отец уже работал на этом заводе и, так, к счастью для меня, получилось, что они с мамой встретились. Оттуда и знакомство моих родителей с Георгием. Но и на этом месте у нашего героя не сложилось. Очередным и последним испытанием в его невзрачной, но многострадальной "карьере" - стала городская типография, где на изнурительной от однообразия работе – наборщика шрифта  - он, наконец, обрел спокойствие. Сотоварищами по "цеху" были люди, которым безразлично – кто стоит рядом. Повседневный, изматывающий во имя хлеба насущного - труд - не оставляет ни сил, ни времени - думать о постороннем, да еще о таком пустом и нелепом. Он так и не женился - не нашлось той единственной, готовой разделить столь тяжёлую, не имеющую срока давности участь. Детьми, соответственно, не обзавелся. Переехать в другой город и начать жизнь с "чистого листа", среди новых людей - даже не помышлял. Как я выше обращал внимание - на нем была пожилая, нуждавшаяся в заботе мать и подвергать ее здоровье риску при переезде, лишив спокойствия привычной жизни в своей комнатушке – Георгий считал недопустимым. Сильный поступок, ставший проявлением, если не сыновьего долга (воздержусь от затёртых, высокопарных определений), то хотя бы сыновьей ответственности. Умер он, как говорят в таких случаях - в одиночестве и забвении, прежде, слава богу, похоронив мать.
          Как в ночном июльском небе, наблюдаем мы необычайные явления – бриллиантовые россыпи из нескончаемых звезд, со стремительными падениями многих в неизвестность, так и "звезда" поэта, обрела свое мгновение и траекторию, чтобы уйти в Вечность.
          Люся окончила техникум и уехала по распределению, захватив с собой черновики, которые поэт оставил на столе в рабочей комнате и за которыми, по понятной причине, не вернулся. Что уж с этими черновиками – не известно. Может она их сохранила, чтобы с нежностью вспоминать о счастливых днях недолгой, но искренней дружбы, а может - уничтожила, чтобы навсегда исключить лишнее напоминание о той трагической минуте - дни те счастливые перечеркнувшей.

           Вновь и вновь, мысленно возвращаясь к описанным здесь событиям, я задаюсь вопросами – почему Георгий поступил так, а не иначе? Мог ли он, вообще, поступить как - то иначе, порабощенный, как натура творческая, своей внутренней утончённостью и интеллигентностью? А если бы и поступил, то как тот иной поворот был бы воспринят окружающими? Ведь в сценарии, который состоялся, наш "рыцарь без страха и упрёка" был "приговорен" ими за трусливый побег. Если предположить, что он, перешагнув через свою порядочность, а значит - через самого себя - прибегнул бы к откровенному хамству, сообщив всем, что его "казус" необходимо убрать тому, кому это предназначено по жизни (в данном случае – бабе Клаве), в то время, как он будет нести в духовно обделённые массы новое и вечное - свои стихи. Либо, пошел бы по пути подлога - "повесив" этот свой "казус" на кого – нибудь постороннего, скажем на сантехника, который в тот момент рядом занимался ремонтными работами. Или, подключив остроумие - просто б, отшутился, лучше стихотворно. Могли ли, приведённые выше "варианты спасения" - тем "чудесным спасением" стать? Скорее всего бы могли и, скорее всего бы, стали, но Георгий, купаясь в тщеславии и самосозерцании собственного величия, "гением воспарив над бездарным человечеством" - впал в состояние "звёздной" самоуверенности, всегда доминирующим над состоянием адекватного восприятия реальности. Данное обстоятельство сыграло с поэтом злую шутку, заставив, на фоне нахлынувших эмоций - принять странное, труднообъяснимое решение. Скрытно, впопыхах, покинув "место преступления" (а, как его ещё назвать, если оно было покинуто таким образом) - он оказался за гранью понимания среди своих многочисленных почитателей и поклонников. Те, безгранично уверовав в безупречность, ровно, как и непогрешимость кумира во всём, а разуверовавшись по факту в малом - беспощадно высмеяли и вычеркнули его из своей жизни.
           Иногда мне кажется -  сквозь время я вижу и чувствую все то, что происходило в том драматичном финале. Представляю его, Георгия, в узком пространстве злополучного туалета, уже облегчённым, сделавшим то, ради чего приходил и, исступленно дёргающим за спусковую веревочку. Слышу ответное дребезжание поплавка в пустом сливном бачке и сухие, отрывистые, будто выстрелы поэту в голову, щелчки груши о прокладку седла. Как безобидный кролик, угодивший в звериный капкан, трепыхается и бьется о землю, тщетно пытаясь вырваться, так и он, попав в капкан жилищно – коммунального разгильдяйства, отчаянно отыскивает ту единственную возможность - освободиться из позорного плена. Слышу, как роем пчелиным роятся мысли в его голове - в поисках ответа на главный, как оказалось, вопрос всей его жизни – как выбраться из этой западни?! Бедный, бедный поэт! Откуда ему было знать о внутренних правилах и договоренностях, действующих в общежитии, что спасение притаилось (будто приглашая к игре "смертельные прятки") - всего - то в нескольких шагах - за стеной соседней душевой – прачечной, в виде полного бака с водой и ведра для смыва. В те жуткие минуты, вдруг, предельно ясно пришло к нему понимание всего абсурда происходящего. Он - интеллигентный, образованный, во многом одаренный человек на самом деле - всего лишь ничтожество, перед внезапно возникшим бытовым обстоятельством и, что такая рядовая случайность, как отсутствие воды в сливном бачке, стало непреодолимым препятствием на пути к карьере, творческим успехам и счастливой семейной жизни. Он смотрит на этот бачок, то с надеждой, как на икону, то с испугом, как на сатанинский знак, произнося мольбы - прошения, вперемешку с проклятиями. В его воображении, подтеки ржавчины с беспорядочными линиями разводов зеленой краски на неровной поверхности стенки бака - слились, вдруг сначала в одну точку, а затем яркой вспышкой преобразились в четкое изображение смеющегося лика, неожиданно ожившего и, направляющего к нему свой взор и обращение – "Ну, что, братец! Вот видишь, как случилось! Мы оба делали дело, ты – свое, Я  - свое! Так, кто же из нас был на верном пути, если ты с высоты своей славы опустился сюда, да еще в таком качестве – зависящим от Меня и, просящим у Меня?! Мы оба служили людям – но как?! Ты засорял их своими стихами, а Я их от этого шлака .... очищал! Видел бы ты - с каким желанием и усердием они очищались и какое удовлетворение при этом испытывали! Да, что говорить, ты и сам на Мне, только что - испытал подобное, прервав своё стихопрочтение и, прибежав сюда! Так, что нужнее и важнее – твои стихи, или Моё  … очищение?! Ты умоляешь Меня – подарить тебе свободу - предоставив возможность выйти из этой ситуации "чистым". Но, как бы смешно это не звучало  - ты не можешь выйти отсюда "чистым", оставив Меня "грязным". В противном случае - потеряешь лицо. А если твое лицо - так явно обусловлено Моим - то, значит и сущность твоя - Моей обусловлена! Но необольщайся этим равенством! Оно - как заманчиво, так и временно! Меня скоро отмоют - им без Меня не обойтись! Тебе же - до конца дней своих перед ними не отмыться! Те, для кого сегодня ты был кумиром - уже завтра, узнав о твоем положении - сравняют тебя с тем, что здесь после тебя осталось! Зная  об этом - рядом со своим продуктом жизнедеятельности, ты готов положить ВСЁ – свое творчество, славу и, даже любовь, ради одного только - ради Моей услуги! Только она - Моя услуга - может, сохранив твое доброе имя в прошлом - пронести его в будущее, в то будущее, которого у тебя еще значительно больше, чем прошлого, но которое без Моей услуги - видится таким жалким, что лучше бы его и не было вовсе! Ты бы со слезами счастья и благодарности наблюдал за Моей быстрой и качественной работой, восхищаясь бурлящим потоком воды, постепенно набирающим силу и переростающим - сначала в стремительное течение, далее в водоворот, а затем в заветный девятый вал! С неописуемым восторгом зрил бы стихию, затягивающую в пучину неизвестности все то, чем недавно еще так дорожил, только потому, что вместе с тем исчезнет и твой позор! И эта водная феерия - стала бы самым ярким событием в твоей пустой, никчемной жизни!"  Надменный лик туалетного бака - сменился страшным оскалом – "Так, кто из нас спаситель?! Кто художник?! Кто творец?!" - не вопросом, а остервенелым утверждением вырвалось из пустотелой емкости гулкое эхо, повиснув в воздухе святой истиной. "Сама жизнь, как видишь, подтверждает всё Мною сказанное, справедливо выводя из игры тебя, а Меня  - в ней оставляя!" - торжественно заключил унитаз и, булькнув где – то глубоко - многозначительно смолк, всей величавой монументальностью демонстрируя ожидание подтверждения своего безоговорочного превосходства. - "Да … я … проиграл" - шептал помутневший в смятении разум поэта –   "… проиграл …" - вторили, потешая самолюбие унитаза - его рассохшиеся от обезвоживания, как прокладки в пустом сливном бачке, губы.
           Я вижу, как он вышел оттуда - измотанный, опустошенный и, обреченно склонив голову - побрел прочь, оставив там, на дне унитаза … свою судьбу, которую чуть позже смоет в канализацию баба Клава.