А не врёшь?

Мотор мотоцикла пел свою песню. На душе у Сашки было светло и спокойно. Было утро. Рано. Но село жило уже своей отлаженной временем жизнью. Вовсю орали петухи. Мычали коровы, которых гнали в стадо. Громко, звучно переговаривались бабы. Слышался тихий деловой разговор мужиков, дымивших куревом, и от них проплывал неповторимый аромат махорки. Звенела колодезная цепь. Музыкой звучала, ударяясь о стенки ведра, прозрачная упругая струя воды. Восходящее солнце меняло на глазах цвет неба и краски окружающего мира. От реки, где с одного берега на другой перекинулся новый мост, шёл серебряный туман, двигаясь с водой по течению в лучах медленно восходящего солнца, он с явной неохотой покидал родившую его стихию. За рекой, обласканный светом нового дня, застыл лес, обняв спящие в лёгкой дымке луга. Среди всего этого царства зародившегося дня он, Сашка, на мотоцикле. Его тело, большое, сильное, мощное, слилось с этим поющим механизмом, движущимся по обросшей высокой травой дороге, и выглядело довольно забавно.
 Сашка выехал на мост, посмотрел на реку и подумал: «Эх, порыбачить бы. Давно не баловал. Всё некогда. Вот опять сенокос. Траву на лугах надо посмотреть. Косить пора, пока погода. А то дождь, и всё». Он прекрасно знал эту крестьянскую мудрость: день год кормит. «Но всё равно надо как-то порыбачить». Любил до смерти рыбачить бреднем, хлебом, как говориться, не корми.
Он всегда любил и ждал весну. Любил ледоход на реке. Много сельчан в это время идут смотреть на плывущие и кружащиеся в весеннем танце льдины и слушать музыку проснувшейся реки. Порой они с интересом и удивлением смотрели на причуду рыбаков, которые на берегу разматывали бредень. Один из них надевал ватные штаны, валенки, а поверх - водонепроницаемый костюм, применяемый для химзащиты. Он должен был идти вдоль берега по мелководью. Никто из сельчан такой рыбалки нигде не видел, да вряд ли больше увидит, ну там, с намёткой - другое дело. Второй рыбак доставал из сумки бутылку водки и закуску. Он быстренько, в два приёма, опустошал бутылку. Потом медленно раздевался, оставался в одних «семейных» трусах и, почувствовав, что кровь «подогрелась» и стала циркулировать быстрее, брал кок-шу от бредня и говорил напарнику: «Ну что? Пошли?» - потихоньку заходил в воду, растягивая огромный бредень. И у тех, кто видел, как он шёл в заброд, по телу невольно пробегали мурашки. В это время с берега кто-то кричал: «Санёк, ну как водичка? А?» - «Иди, узнаешь». Там, где было глубоко, он окунался с головой и тянул бредень вплавь, мощно загребая воду сильной рукой. А сила у него была! Он свободно поднимал одной рукой две двухпудовые гири, связанные вместе.
Когда выбораживали, Санёк растирался тряпкой, набрасывал на могучие плечи фуфайку. К нему подбегали ребятишки, спрашивали: «Дядя Саня, не замёрз?» - «Есть маленько. Сейчас погреюсь». И, схватив кого-нибудь из них, начинал высоко подбрасывать над собой в воздух, ловко ловил и нежно ставил на землю. Поднимался писк и визг: «Дядя Саня, а меня!» Затем Сашка вновь брал кокшу бредня и шёл в заброд. Рыбалка заканчивалась, когда Санёк начинал чувствовать, что «горючее» перестаёт действовать да и рыбы уже достаточно. На рыбу он был нежадный. Тогда он просил принести его сумку. Доставал из неё вторую бутылку водки, с большим удовольствием выпивал её и при этом нисколько не пьянел. Его могучий организм превращал водку в тепло, которое согревало, немного дурманило голову и веселило. «Ну а ты как? Непьющий? Устал? Сейчас немного - и пойдём. Рыбу делить надо», - говорил он тому, с кем рыбачил. И так повторялось которую весну. А что говорить летом!..
...Переехав реку, Сашка оказался в пойменных лугах, в тех местах, где одна река впадает в другую. Много есть превосходных слов, но невозможно найти такие, которые, соединившись вместе, передали бы то, как соединила и смешала природа эти краски, запахи и ароматы приречных лугов. С огромной силой со всех сторон проникают они в человека, заполняя всю его душу и тело, каждую его клетку. И кто хотя бы раз увидел и принял всем сердцем великое чудо родных лугов, тот никогда не сможет предать свою землю и изменить ей. На миг Сашке показалось, что он в сказке, где всё так прекрасно, и нет тебе ни горестей, ни обид, ни забот. «Трава подошла. Надо. Надо косить». Дорога нырнула в осколок леса у речки. Мотоцикл тряхнуло на ухабе. Сашка сбавил скорость. И вдруг сквозь немного стихшие выхлопы мотора услышал дикий крик. Отборные мужские слова. Он остановил мотоцикл, заглушил мотор. Слез на землю. Механизм весело и радостно заскрипел, освобождаясь от тяжёлого груза.
 Сашка прислушался и начал пробираться на голоса. На небольшой поляне он увидел два мотоцикла, один из которых, нервничая, впопыхах пытался завести Сашкин сосед Колька. Он был так взбудоражен, что мотоцикл у него не заводился. Недалёко на берегу весь мокрый, перепачканный, в тине, с грязным лицом и с огромным синяком под глазом сидел мужик. Слипшиеся волосы, тоже были мокрые и грязные. Он пытался снять с себя болотные сапоги, но у него ничего не получалось, он ложился на спину и по очереди высоко задирал ноги, в это время из сапог с шумом выливалась грязная вода. При этом он свирепо рычал и злобно орал: «Сволочь, убью! Скотина поганая, зарежу! Сожгу, твою мать! Погоди, я счас. Башку твою пустую оторву!» Сашка вначале даже не узнал Фёдора, заядлого и удачливого на селе рыбака.
- Э-э-э! Мужики, да вы чо! - закричал Сашка, выходя из кустов.
- А тебе какого... надо?! Тоже получить захотел?! Сейчас, только воду из сапог вылью! - в пылу, в горячках орал Фёдор, не признав Сашку. А когда узнал, то орал уже больше по инерции, для порядку.
- Николай, чего случилось?
- Чево-чево. Спроси у нево.
- Да погоди. Брось ты заводить. Расскажи.
- Чево. Приехал я на рыбалку. Выбрал место. Забросил удочки. Сижу. Тут этот, как с горы на лыжах. У нево, видишь ли, ботник в кустах, - с обидой начал Николай. - Ну посидели. Покурили. Он пошёл, отцепил ботник, поплыл, у нево, видишь ли, тут жаки поставлены. Браконьёр хренов.
 - Ну...
 - Видишь, вон там, у таво берега, ветла склонилась, а сюда ближе коряга из воды торчит. Ну вот. Подымат он жак, еле выволок, а в нём сом, с тебя, чай, здоровый. Смотрю, Федька его по башке топором несколько раз долбанул, тот притих, и он его в ботник, башкой в корму. Дальше поплыл. Весёлый стал. «Ну, Колянька, вино будет». Вон туда, чуть выше, у нево там тоже жаки. А я всё наблюдаю. И вижу: Федькина добыча вдруг ожила, да как ево по роже хвостом шарахнет! Ну он-то вместе с ботником кувырк - и вверх дном. Я аж подпрыгнул. Малость погодя вынириват и орёт: помоги. Виш, какой он у нас ловкай: сома в воде за жабры ухватил. Ну а я чо, растерялся. Бегаю по берегу и ничего не соображу. Ни лодки у меня, ничево. А он вынырнет и опять орёт: помоги. Нанырялся и нахлебался, наверно, вдоволь. Я каку-то шелушину схватил на берегу и ему протянул. Он сома-то отпустил и за палку. Я ево на берег еле выволок. А он на меня драться. Да ты, чай, слыхал. Обидно, конечно, ему. Сом-то большой был! Подсоби, давай заведём, толкни. Да я домой поеду. Ну её, рыбалку эту.
 Долго не мог успокоиться Фёдор после разыгравшейся трагедии. Всё грозил Кольке карой. Долго успокаивал его Сашка: «Да ладно тебе. Посмотри, красотища-то какая! А воздух?! Чо тебе жрать, што ли, нече-во? Мы ево как-нибудь бредешком загребём. А синяк у тебя, конечно, шикарный. Не поверил бы. Слышь, Фёдор, давай собирайся домой. У меня бутылка есть, поехали, угощу.
 Фёдор встрепенулся: «А не врёшь?!»