Хоровод

 

 

Дед часто посматривал из окна своего дома на улицу родного посёлка, где жил всю свою жизнь.
Нет, опять никто ко двору не выходит. Ни баб, ни мужиков опять невидно. И погода вроде хорошая, а никого. И ведь не работают, а где работать-то, и скотины не полный двор, как раньше, даже огороды, и те многие позабросили. Вышли бы, воздуху свежего глотнули. Прилипли к этим чёртовым «ящикам», господи прости, и сидят, мозги парят. Порассуждать по-умному некогда. А в «ящике»-то порой мало, что для ума и сердца.
И тут дед невольно кидался в сладкие воспоминания.
«Да-а. И что-то спорить перестали, по настоящему, по-доброму, по-человечески. А что вода раньше слаще была, это уж точно. И люди-то во многом были другими. Вроде бы как лоскутное одеяло. Все разные, а вот вместе соберутся, притрутся и красота получается. Учёных было, конечно, куда меньше. Учёные? Учёных много, да умных мало, как говорил мой покойный отец, царство ему небесное. Всю природу перебутырили – будь они неладны. С одной стороны, вроде оно неплохо, и машины, и компьютеры, и, как внук говорит, прибамбасы разные – а нет, что-то всё равно не то. А может это старость? Нет с природой-матушкой, с землёй родимой нельзя так. И все в город норовят. А што? Работы-то нет. Предприятий-то тю-тю, кот наплакал. Все торговать хотят. Магазинов – полно! А денег маловато… А цены? В городе, говорят, помягче! Деток где тут выучишь и к делу припутишь? Вот то-то и оно…» Дед был сельский житель. Он любил своё село. Любил людей, веками добывающих свой хлеб на земле. Этих физически и духовно здоровых людей, эту «лошадку», которую часто запрягают, погоняют и ездят и она безотказно везёт. А жизнь-то на селе - вот она, как голая правда, как колосок в поле, доступный всем ветрам, каждый её насквозь видит и порой обсуждает.
С раннего детства дед помнил, как на улицах посёлка собирались люди, свободные от работы. Они объединялись в  группы, обычно недалеко от своих домов. Приходили, как говорится, от мала до велика. Рассаживались на скамейках, на завалинках домов, на принесённых табуретах или просто на брёвнах, сложенных у двора. Такие посиделки назывались хороводами или, по-простонародному, - «коравод». И вот тут начиналось! Обсуждали всех и вся, не смотря на чины и звания. А за глаза, как говорят, и царя ругают.  Хотя помнили, когда надо язык держать за зубами.
 Никого из проходящих мимо не оставляли без должного внимания. Дед помнил, как это дисциплинировало и воспитывало. «Побойся бога. А что люди-то, а что народ скажет», - часто слышал он. И ещё мальчишкой, проходя мимо, он прислушивался, что говорит «коравод». А он говорил: «Это вот чей идёт. Он ведёт себя так. Он такой. Отец, мать, брат, дед у него такие». И так до десятого колена. Дома спрашивал родителей:  «Это что такое про нас говорят?». - Отец частенько повторял:  «Оно, хорошее-то, лежит, а дурное далеко бежит». «Ты смотри, головой-то думай. Делается ночью, а узнаётся днём».
«А сейчас - обсуждать?! Поговорить просто – и то не с кем. И до народа-то мало кому дело есть. Забились, как тараканы, по своим щелям. Да ещё деньги всех с ума свели. Да ладно бы заработать. Всякий норовит объегорить, «прихватизировать» чего-нибудь. Без мыла куда-нибудь пролезть. Каждый стал «сам себе король министра». Тут бугор, тут шишка на ровном месте, тут бугорок, а тут хитрец-купец-мудрец, за железный забор шмыг -  и к «ящику», и всему человечеству друг, това-рищ и брат. А там, в этом «ящике», любимые народные артисты жизнь наизнанку выворачивают. Хорошо! Да ну её к богу. Нет, пойду-ка луч-ше на рыбалку, на природу!»