Вечеринка. Мопассан

Г-н Саваль, нотариус из Вернона, страстно любил музыку. Ещё молодой, но уже лысый, всегда тщательно выбритый, немного полноватый, носящий золотое пенсне вместо устаревших очков, активный, галантный и весёлый, он слыл в Верноне артистом. Он играл на пианино и скрипке и устраивал музыкальные вечера, где ставили новые оперы.
У него даже был некоторый голос, небольшой голосок, но он так мастерски выводил пассажи, что крики “Браво! Великолепно! Восхитительно!” раздавались со всех сторон, едва лишь затихала последняя нота.
Он был подписан на музыкальный парижский журнал, из которого узнавал последние новости, и время от времени рассылал в высшее общество города карточки с надписью:
“Г-н Саваль, нотариус,  приглашает Вас к себе в понедельник на музыкальный вечер”.
Несколько офицеров с приятными голосами образовывали хор. Также пели 2-3 дамы. Нотариус исполнял роль дирижёра с такой уверенностью, что дирижёр 190 полка сказал о нём как-то, сидя в европейском кафе:
“О, г-н Саваль – мастер. Прискорбно, что он не связал жизнь с искусством”.
Когда его имя произносилось в гостиных, всегда находился кто-нибудь, кто говорил: “Он не любитель, он - артист, настоящий артист”. И двое-трое человек повторяли с глубоким убеждением: “О, настоящий артист”, напирая на слово “настоящий”.
Каждый раз, когда на парижской сцене ставили новое произведение, г-н Саваль уезжал в Париж.
И вот, в прошлом году он захотел услышать оперу “Генрих VIII”, по своему обыкновению. Он сел на скорый поезд, прибывающий в Париж в 16.30, и решил вернуться ночным поездом в 0.35, чтобы не ночевать в гостинице. Он оделся в вечерний костюм: чёрный фрак с белым галстуком, скрытым под воротником пальто.
Едва он ступил на улицу Амстердам, как почувствовал прилив радости. Он говорил себе: “Определённо, Париж не спутаешь ни с чем. В нём есть что-то опьяняющее, возбуждающее, возвышающее, что вызывает желание резвиться и делать глупости. Едва я ступил на эту землю, у меня такое чувство, словно я выпил бутылку шампанского. Какую жизнь можно было бы вести здесь, среди артистов! Как счастливы избранные, великие люди, наслаждающиеся признанием подобного города! Как они живут!” И он начал строить планы; ему захотелось познакомиться с кем-нибудь из этих людей, чтобы рассказать им о Верноне и время от времени проводить у них вечера, когда он будет в Париже.
Но внезапно его поразила мысль. Он вспомнил, что ему говорили о кафе на бульварах, где можно было встретить знаменитых художников, литераторов и даже музыкантов, и он медленным шагом направился к Монмартру.
У него в запасе было 2 часа. Он хотел посмотреть. Он проходил мимо пивных, любимых богемой, смотрел на головы посетителей, старался различить артистов. Наконец, он вошёл в кафе “Дохлая крыса”, привлечённый вывеской.
5-6 женщин за столиками беседовали о своих любовных делах, о ссорах Люси с Гортензией, о свинстве Октава. Они были в летах, слишком толстые или слишком худые, усталые и потасканные. Их головы были похожи на лысые черепа, и они пили пиво из кружек, как мужчины.
Г-н Саваль сел вдалеке от них и начал ждать. Приближалось время абсента.
Вскоре рядом сел высокий молодой человек. Хозяйка назвала его “г-н Романтен”. Нотариус вздрогнул. Тот ли это Романтен, который блистал на последней выставке?
Молодой человек жестом подозвал официанта: “Немедленно подавай ужин, а потом отнесёшь в мою новую мастерскую на бульваре Клиши, 15, тридцать бутылок пива и ветчину, которые я заказал утром. Будем праздновать новоселье”. Г-н Саваль немедленно заказал себе ужин. Затем снял пальто, демонстрируя свой вечерний костюм.
Сосед, казалось, не замечал его. Он взял газету и углубился в чтение. Г-н Саваль искоса смотрел на него, горя от желания заговорить. Вошли ещё двое мужчин в красных бархатных жилетах с остроконечными бородками на манер Генриха  VIII. Они сели напротив Романтена.
Первый спросил:
- Это на вечер?
Романтен пожал ему руку:
- Точно, старина, и все там будут: Бонна, Гийоме, Жерве, Беро, Эбер, Дуэ, Клэрен, Жан-Поль Лоран – славно повеселимся. А женщины! Ты увидишь: все -  актрисы, которым нечем занять вечер, разумеется.
Подошёл хозяин кафе:
- Вы часто отмечаете новоселье?
Художник ответил:
- Точно, каждые 3 месяца.
Г-н Саваль не сдержался и произнёс неуверенным голосом:
- Прошу прощения за беспокойство, сударь, но я услышал Ваше имя и очень хотел бы спросить, Вы ли – тот самый г-н Романтен, чьими работами я так восхищался на последней выставке.
Художник ответил:
- Он самый, собственной персоной, сударь.
Тогда нотариус отпустил цветистый комплимент, недвусмысленно говорящий о литературных способностях.
Польщённый художник ответил любезностью. Завязался разговор.
Романтен, возвращаясь к теме новоселья, расписывал подробности. Г-н Саваль расспрашивал о всех приглашённых, добавляя:
- Для провинциала было бы настоящей удачей встретить стольких знаменитостей, собравшихся у одного великого художника.
Романтен ответил:
- Приходите, если это доставит вам удовольствие.
Г-н Саваль немедленно принял приглашение, думая: “Посмотреть “Генриха  VIII” я всегда успею”.
Они закончили ужинать. Нотариус вынул две ассигнации, желая ответить на любезность соседа. Он также оплатил закуски мужчин в красных жилетах, затем вышел с художником.
Они остановились перед длинным невысоким домом, весь второй этаж которого казался нескончаемой оранжереей. 6 мастерских выходили окнами на бульвар.
Романтен вошёл первым, поднялся по лестнице, открыл дверь, зажёг спичку, а затем – свечу.
Они находились в огромной комнате, где из мебели было только 3 стула, 2 мольберта и несколько эскизов, стоящих вдоль стен. Изумлённый г-н Саваль остановился в дверях. Художник произнёс:
- Ну вот, у нас достаточно места, а всё остальное можно устроить.
Затем, осматривая высокую голую комнату, потолок которой терялся в тени, он добавил:
- В этой мастерской можно закатить славную вечеринку.
Он прошёлся, внимательно всё осматривая, и продолжил:
- У меня есть любовница, которая могла бы помочь нам всё здесь задрапировать, женщины незаменимы в таких вопросах, но я отправил её в деревню на сегодня, чтобы развязать себе руки на вечер. Не то, чтобы она меня утомляла, но ей слегка не хватает манер. Я бы краснел перед гостями.
Он помолчал несколько секунд и добавил:
- Она славная, но неотёсанная. Если бы она узнала, что я устраиваю званый вечер, она бы вырвала мне глаза.
Г-н Саваль не пошевелился; он ничего не понимал.
Художник подошёл к нему.
- Раз уж я вас пригласил, вы мне поможете.
Нотариус ответил:
- Я к вашим услугам.
Романтен снял пиджак.
- Отлично, гражданин, за работу! Сначала надо здесь всё почистить.
Он прошёл за мольберт, на котором был натянут холст с изображением кота, и достал старую метлу.
- Берите и подметайте, а я пока займусь освещением.
Г-н Саваль взял метлу, посмотрел на неё и начал неловко мести паркет, поднимая клубы пыли.
Романтен возмущённо прервал его:
- Чёрт возьми, да вы же не умеете подметать! Смотрите на меня.
И он начал мести перед собой горстку серой грязи, словно всю жизнь только этим и занимался; затем отдал метлу нотариусу, и тот попытался скопировать движения.
Через 5 минут в мастерской стояла такая завеса, что Романтен спросил:
- Где вы? Я вас не вижу.
Кашляющий г-н Саваль подошёл. Художник спросил:
- Как делают люстру?
Тот в недоумении ответил:
- Какую люстру?
- Ну, люстру для освещения, со свечами.
Нотариус ничего не понимал. Он ответил:
- Не знаю.
Художник подпрыгнул и щёлкнул пальцами:
- Эврика, я нашёл!
Затем спросил более спокойным тоном:
- У вас есть 5 франков?
- Ну, да.
- Хорошо. Купите свечей на 5 франков, а я пока схожу к бочару.
Он проскользнул за нотариусом, одевшись. Через 5 минут они вернулись: один нёс свечи, второй – железный обруч. Затем Романтен нырнул в шкаф и вынул оттуда 20 пустых бутылок, которые расположил по кругу на обруче. Затем он спустился к консьержке за лестницей после того, как объяснил, что пользуется расположением старой дамы, нарисовав портрет её кота.
Когда он вернулся с лестницей, то спросил г-на Саваля:
- Вы гибкий?
Тот ответил, не понимая:
- Да.
- Хорошо. Карабкайтесь на лестницу и подвесьте эту люстру за кольцо в потолке. Затем вставьте свечи в бутылки и зажгите. Говорю вам, я – гений освещения. Да снимите же пиджак, чёрт побери! Вы похожи на лакея.
Внезапно открылась дверь, и на пороге остановилась женщина с горящими глазами.
Романтен смотрел на неё со страхом.
Она постояла несколько секунд, скрестив руки на груди, а затем крикнула пронзительным голосом:
- Ах, ты, негодяй! Так ты решил от меня избавиться?
Романтен не ответил. Она продолжила:
- Ах, мерзавец! В деревню меня, значит, решил отправить. Увидишь теперь, какой я устрою тебе праздник. Да, теперь твоих друзей буду встречать я…
Она всё больше оживлялась:
- Я швырну им в лицо эти бутылки и свечи…
Романтен успокаивающе произнёс:
- Матильда…
Но она не слушала и продолжала:
- Подожди же, милый, подожди!
Романтен подошёл к ней и попытался взять за руки:
- Матильда…
Она вырвалась и начала ходить по комнате, изрыгая ругательства. Они текли из её рта, как из сточной канавы. Слова выскакивали так быстро, что, казалось, сталкивались друг с другом. Она запиналась, прерывалась, подыскивая слова, чтобы уязвить побольнее.
Он вновь схватил её за руки, но она даже не заметила этого, слишком занятая тем, чтобы освободиться от накипевших чувств. Вдруг она заплакала. Слёзы текли у неё по щекам, а она всё продолжала жаловаться. Но слова теперь звучали мягче, приглушёнее. Затем речь прервалась рыданиями. Она произнесла ещё 2-3 слова, у неё сжалось горло, и она замолчала, вся в слезах.
Тогда он обнял её и начал целовать её волосы, растрогавшись тоже.
- Матильда, Матильдочка, послушай. Будь умницей. Ты же знаешь, что если я устраиваю праздник, это чтобы поблагодарить этих господ за медаль на выставке. Я не могу допустить здесь женщин. Ты должна это понимать. Художники – не такие люди, как все остальные.
Она пролепетала сквозь слёзы:
- Почему ты мне не сказал?
- Чтобы не сердить тебя, не причинить тебе боли. Послушай, я сейчас отведу тебя домой. Ты будешь умницей и спокойно ляжешь баиньки, а я приду, как только всё закончится.
Она прошептала:
- Да, но ты обещаешь, что больше никогда так не сделаешь?
- Нет, клянусь.
Он повернулся к г-ну Савалю, который только что навесил люстру, наконец:
- Дорогой друг, я вернусь через 5 минут. Если кто-нибудь придёт в моё отсутствие, примите их вместо меня, хорошо?
И он увёл Матильду, утирающую слёзы.
Оставшись один, г-н Саваль довёл уборку до конца. Затем зажёг свечи и принялся ждать.
Он ждал 15 минут, полчаса, час.
Романтен не возвращался. Затем на лестнице вдруг раздался страшный шум: 20 глоток горланили песню хором и шли строевым шагом, словно полк пруссаков.
Весь дом содрогался от этого топота. Открылась дверь, и ввалилась толпа. Мужчины и женщины держались за руки и стучали каблуками, вливаясь в комнату цепочкой. Они пели:

Придите ко мне, ребята,
Славные парни-солдаты!…

Растерянный г-н Саваль стоял под люстрой. Процессия заметила его и закричала: “Лакей! Лакей!”, принявшись кружиться вокруг. Затем его схватили за руку и ввели в хоровод.
Он пытался объяснить:
- Господа… сударыни…
Но его не слушали. Толпа прыгала, пела, танцевала.
Наконец, танец закончился.
Г-н Саваль произнёс:
- Господа…
Высокий светловолосый парень с бородой перебил его:
- Как вас зовут, дружище?
Нотариус испуганно ответил:
- Меня зовут господин Саваль.
Кто-то крикнул:
- Скажи лучше: “Батист”.
Одна женщина сказала:
- Ах, оставьте же его в покое, а то он рассердится. Ему заплатили, чтобы он нам прислуживал, а не терпел наши шутки.
Тогда г-н Саваль заметил, что у каждого из гостей был свёрток со съестным. Один держал бутылку, другой – паштет, третий – хлеб, четвёртый – колбасу.
Светловолосый сунул ему в руки огромный кусок ветчины и приказал: “Организуй буфет в углу. Ставь бутылки слева, а еду – справа”.
Саваль закричал, потеряв голову:
- Но, господа, я нотариус!
Наступила тишина, потом хохот. Кто-то недоверчиво спросил:
- Как вы оказались здесь?
Он объяснил, рассказал о своих планах послушать оперу, об отъезде из Вернона, о прибытии в Париж, обо всём вечере.
Гости сели вокруг него, слушая. Ему бросали вопросы, его называли “Шехеразадой”.
Романтен не возвращался. Начали прибывать другие гости. Им представляли г-на Саваля, и он должен был вновь рассказывать свою историю. Он отказывался – его заставляли и усадили на один из трёх стульев между двумя женщинами, которые без конца подливали ему в стакан. Он пил, смеялся, говорил и пел. Он захотел потанцевать со стулом и упал.
Начиная с этого момента, он больше ничего не помнил. Но ему показалось, что его раздели, уложили, что его тошнило.
Когда он проснулся, солнце было уже высоко. Он увидел, что лежит в незнакомой постели.
Какая-то старуха с метлой сердито смотрела на него. Наконец, она произнесла:
- Пьянчуга! Пьянчуга! Разве можно так напиваться?
Он сел, чувствуя себя неловко, и спросил:
- Где я?
- Где вы, пьяница? Вы пьяны. А ну-ка проваливайте, и побыстрее!
Он захотел встать, но увидел, что гол. Его одежда исчезла. Он произнёс:
- Мадам, я…
Вдруг он всё вспомнил… Что делать? Он спросил:
- Г-н Романтен не вернулся?
Консьержка заорала:
- А ну-ка выметайтесь, чтоб духу вашего здесь не было!
Г-н Саваль сконфуженно ответил:
- У меня нет одежды. Её забрали.
Ему пришлось ждать, объясняться, предупреждать друзей, занимать деньги на костюм. Он смог уехать только вечером.
Когда в его гостиной в Верноне говорят о музыке, он веско заявляет, что живопись – это низшее искусство.

21 сентября 1883
 
(Переведено 15 мая 2019)

На иллюстрации - картина художника James Tissot