Сан Антонио против русского языка

Сан Антонио против русского языка
(размышления литературного переводчика)

    Гена Барсуков непоколебимо стоял на позиции максимальной точности перевода. И он добивался великолепного результата. Великолепного для специалиста, но не для читателя. Исчезала легкость, свободная поливка  отвязанного автора. Текст становился тяжеловат, приходилось спотыкаться.
    Это мое сугубо личное мнение.

    Я был убежден, что добиваться надо максимальной схожести эффекта оригинального текста. Открыть его дух, эмоции, ритм, характер, то, что таится между строк.
    Задача бешено сложная, невыполнимая, но очень интересная.
    Думаю, на поверхности находятся два ключа для переводчика:
    - Рабле с его замечательным «Гаргантюа и Пантагрюэлем» и вообще все раблезианское: гротеск, поэтизация «низа» и т.п.;
    - разговорная речь, прибаутки русского народа и прошлого и современного, при этом в нем сразу и поневоле подразумевается юмор, ирония, даже высмеивание («что ни рожа, то Сережа», «могут Анки грабить банки, могут ездить на тачанке»).
    А среди них, прошлых, особая категория людей «вроде юродных», и им будто открыта вся тайная премудрость». «Хоть и с приглинкой будто, а у-умная… ну, все-то она к месту, только уж много после все отрывается, и все по ее слову»(Иван Шмелев. Лето господне). И говорит-строчит персонаж с религиозным отливом: «-Приехала тетка с чужого околотка… и не звана, а вот и она!»; «-Дорогие гости обсосали жирок с кости, а нашей Палашке — вылизывай чашки!»; «- Невелика синица, напьется и водицы…»; «Видала во сне — сидит баба на сосне».

    Например. Название одного из романов звучит по-французски так: 
Entre la vie et la morgue
находим русский эквивалент:
Между жизнью и смердью.
    К сожалению, после редакторской правки название превратилось в обыкновенную «Смертельную игру».

    У Дара много элементов, в которых он переиначивает, пересмеивает пассажи, абзацы, известные названия великой, не побоимся этого слова, французской литературы. В этом тоже заключается феномен популярности его романов. Они – мостик, соединяющий, облегчающий связь, переход, возможность легче овладеть, приблизить к себе эту литературу. Хотя бы таким образом прикоснуться к этой вечной европейской культуре.
    Еще пример. «La pute enchantee». Тут автор замахивается широко, делая аллюзию на великую французскую литературу, а именно «L'ame enchantee» Ромена Роллана. Ищем что-нибудь подобное в великой же русской литературе: «Дворянское гнездо», «Воскресение», «Очарованный странник». Нет! Нет! Нет! «Униженные и оскорбленные» - это ближе. А что если «Униженная и просветленная». Это уже что-то. А может быть вообще как в анекдоте «Странная женщина». Но возвращаемся к простому и беспроигрышному варианту: «Зачарованная б-дь». И все!

    Теперь о методе. Думаю у всех он более или менее одинаков и зависит от уровня общей и языковой культуры, начитанности, от опыта переводчика.

    Читаем: «blancheure persile”. Задача, конечно. Речь идет о женщине, о женщине глазами главного героя, самого Сан-Антонио. А герой у нас молодой красавец-француз, покоритель женских сердец и волокита.
    Для начала надо знать, что такое «persile».В советское время не многие знали, что это стиральный порошок, который возвращает белью ослепительную белизну.
    Узнали. Дальше, что? «Персилевая белизна» – не пойдет для литературного текста. Считаем творения Фредерика Дара все-таки литературой.
    Приходят на ум советские аналоги: хозяйственное мыло, кальционированная сода, порошок «Лотос», «Новость». «Кристалл». Не то. Гэдээровский порошок «Лоск» не решает задачу.
    Ищем. «Крахмальная белизна». Вот оно. Но скучно, банально, хоть и ослепительно. А где Дар, где Сан-Антонио?
    «Белизна рабочей женской простыни». Да! Это Дар и французы. Но мы же русские. У нас другая культура. И возникает образ: «белизна девичьей простыни».  Нашли! Есть намек на великую русскую поэзию (а как Вы думали): «девичья светелка», «не мягка постель твоя» и т.п. И можно поиграть на литературном опыте российского читателя.

    Читаем у Жюля Ренара в дневнике от 2 октября 1903 года: «Буколики». Незабываемый в их жизни день (речь идет о крестьянах – В.Б.): с часу дня и до шести утра они играли в карты, а в перерывах, отдыха ради, пукали, как боги». Поистине, античное отношение к богам, почти на равных. Само сравнение «пукали, как боги» уже открывает божественные языковые перспективы, которые с разной долей успешности осваивает Дар/Сан Антонио. У русских это физиологическое отправление может вызвать смех, но тихий и стеснительный. Цивилизационное отличие, оно же и в языке, и в переводе. Есть границы, которые ведут к вынужденной виртуозности.

     Вот, например, Юз Алешковский и его повесть «Рука». Тоже свободен в языке, как Сан Антонио, но по-русски, обязательно, с идеей, для чего-то написано.
    У нас без идеи нельзя, а у них можно. Просто идея у них другая, вроде вокруг поиска преступника, кто убил? Но какая нам в этом разница, нам важнее, кто искал?, и что при этом говорил и делал?, и как при этом говорил и что думал? И как пукал? А раз пукал, как боги, то вот и ответ: Человек – главная идея, человек со всеми его потрохами в языке извалянный. Вот и мысль: Я – центр Вселенной. Эгоист. Они, французы, очень этим гордятся, как мы своей непонятной непохожестью не знамо на кого.
    Попробуйте к переводу, уже на французский язык, следующий пассаж: «Каким же, скажите, нужно быть циником, чумой, нахрапистой хапугой, бездушным палачом и шантажистом несчастных, потерявших способность сопротивления кладбищенскому, чисто советскому, хамству, родственников покойного, чтобы тебя на такой фантастической работе выбрали одного из всех, ни в чем, казалось бы, не уступающих тебе могильщиков, в бригадиры!..» Ну-ка к переводу. Тут и Берюрье заскучал бы.
     И еще один пассаж, который, на наш взгляд, представляет из себя ну полный «абзац»: «Упало яблоко… Планета обернулась… Звезда сгорела… Мальчик птичке голову оторвал… Комета пролетела… Казни прошли по земле… Черные карлики… Мертвые души… Частицы… Мимолетности… Звезда с звездою говорит… Человек предает… Сверхновая вспыхнула… мы влюблены… Дух склеился над спящей, разметавшейся во сне Материей… Слился принцип дополнительности с теорией неопределенности в тебе, человек, и теория относительности умерла… Слабое взаимодействие, разрыдавшись, пожалело сильное… С общего поля не убран Божий дар Свободы, и сказано: живите! Целуйте причину в следствие, случайность в необходимость, конкретное в абстрактное, гравитацию в невесомость, музыку в слово, зло в добро!»

    Детектив как жанр у Дара, скорее, транспортное средство для доставки языкового, легко усвояемого, развлекательного и резвящегося массива-месива оголодавшему читателю.

    Пример следующий. По-французски пассаж звучит так: «De qu’elle est entr;e je me grouille de l’;cosser afin de ne pas ;tre en reste. Sous sa robe de chambre elle porte un soutien George VI ;cossais et un cache-Sussex ;cossais. Va falloir que je me tienne ; carreaux, quoi[4]».
    Дословно все просто: «Я бросаюсь отшотладить её ...» (эквивалент глагола ;cosser). И «...нужно держаться от греха подальше...» (se tenir ; carreaux).
     Но мы думаем о нашем читателе и стараемся передать французский легкий «флирт» с шотландским акцентом. Все становится мило и стремительно: « Как только она входит, я накидываю шотландский плед, чтобы не выглядеть ирландцем. Под халатом у нее шотландский Бернс-гальтер и шотландские же тру-Суссексики.  Нужно будет держать себя в совершенно клетчатых рамках». Особенно, на мой взгляд, удалась находка: «soutien George VI» - «Бернс-гальтер».
    Что же касается сноски под номером 4: «Ne r;lez pas, j’en ai fait de plus mauvais ! Ne serait-ce que celui de la Mongole fi;re qui faisait ballon parce que son mari lui avait dit qu’elle pouvait se l’arrondir», даем следующий русский аналог: «Не скальте зубы, бывает и хуже! Вы разве не слышали о монголке Фире, которая осталась с пузырем, потому что ее парень ее надул». Это уже – пальцем в небо, может быть попадем. А вообще, переводить так, чтобы объяснить каламбур, - очень глупо, лучше по-лингвистически фраернуться.

    Этот прием трансгрессии в переводе (скажу вам как филолог филологу) мы используем часто, так как он дает нам возможность использовать ресурсы как русского разговорного языка, так и русской и советской литературы.
   У Дара читаем: «Son cor au pied ne l’a pas trahi : le soleil est revenu. On entend bramer les petits zoziaux sur les toits. Je pense ; la m;me Gretta».
    Переводим: «Любимая мозоль его не обманула: появилось солнце. Слышно, как голосит мелкая птичья сволочь на крышах. Я думаю о малышке Грете».
    А теперь читаем у Ильфа и Петрова в «Золотом теленке»: «В жемчужном небе путалось бледное солнце. В травах кричала мелкая птичья сволочь. Дорожные птички «пастушки» медленно переходили дорогу перед самыми колесами автомобиля». Да, для писателя - это плагиат, но для переводчика – что-то родное во французском тексте.
    То же самое и в следующем примере: «Entre nous et la ligne bleue des Vosges, le coup de la d;mission, c’est du bidon».
      «Скажу вам как безработный безработному, номер с отставкой - это блеф». Или раньше в первой главе того же романа, оставим ему все же его удачное название «Между жизнью и смердью»: «Mine de rien, je me penche pour relacer mes escarpins (lesquels, soit dit entre nous et le trait; de Westphalie, n’ont pas de lacets)» - «С невинным видом я наклоняюсь, чтобы завязать шнурки штиблет (у которых, скажу вам как железнодорожник железнодорожнику, вообще нет шнурков)». Речь идет о поездке Сан Антонио с героиней-террористкой Гретой в вагоне поезда.

    И еще один отрывок: «Je lui fais le cerveau magique, la toupie auvergnate, le tourbillon bulgare, la trompette bouch;e, le cam;l;on-gobeur, le lave-glace ; p;dale, l’appareil ; cacheter les enveloppes, la moulinette rouill;e, le grand huit, le grand six, le grand 9, le grand Cond;, la petite souris chercheuse, la langue de belle-m;re, le coup de l’;trier, la bo;te ; celle, la selle de course, la course ; pied, le pied ; terre, la flamme sacr;e, le trohu-ducavu maltais, la bougie-qui-se-d;visse, la feuille de vigne ; trou, le d;fil; de la victoire, le pr;puce ; l’oreille, la main de masseur, l’amant de ma s;ur, la s;ur de maman, le monte-charge en panne, le passe-partouze diabolique, le tiroir secret, le subjonctif ; ressort, le buvard en bois le conte de Pet-Rot, le lancier du Bengale, le gondolier manchot, le p;tomane aphone (in petto man ; faune) et la croisi;re supr;me».
    Обращаем внимание на следующие каламбуры: « Le passe-partouze diabolique,  le subjonctif ; ressort, in petto man ; faune». Они построены на реалиях французского языка, это лакуны языковой игры, «непереводимое в переводе». В попытке передать внутреннюю форму таких построений исчезает легкость, текст становится трудным для читателя. И главное – в оригинале за этими каламбурами нет ничего, кроме смешной формы, игры «звука и значения» без всякого смысла.
    Мы видим, осязаемо, страстное применение изощренного инструментария известного женского угодника (негодника) Сан-Антонио. Используем авторский метод: широта ассоциаций, рифмованные конструкции, ассоциативные ряды и, исходя из этого, позволяем себе некоторые вольности в переводе, при этом помним о«смеси» Рабле и русского ярмарочного лубка,и перевод звучит так: «Я показываю ей магический колпак, овернский волчок, чертово колесо, закупоренный саксофон, ликующий хамелеон, стеклоочиститель с ножным приводом, прибор для заклеивания марок, дырявую кофемолку в действии, большую восьмерку, большую шестерку, большую девятку, Великого Конде, маленькую мышку-норушку, тещин язык, шпоры в норы, дырчатую солонку, соленую дырку, дыр—дыр в одни ворота, священный огонь олимпийцев, местную гордость мальтийцев, свечу на резьбе, виноградный лист на лозе, знамя победы и быстрые кеды, секрет массажиста и массаж секретарши, грузоподъемник в кармане, искушение дьявола в турецкой бане, секретный ящик, сослагательный прыщик, бювет в пустыне, смазку Перро, бенгальский танец, венецианский ранец, гондольера с веслом, глухого меломана (вынь шиш из кармана) и, наконец, путешествие на край блаженства».
    При этом вдруг получаются удачные, на мой взгляд,  компенсации: le conte de Pet-Rot – смазка Перро; le buvard en bois – бювет в пустыне. Однако многие, в оригинале конкретные и смешные по-французски ассоциации, остаются все-таки недоступными для русского читателя.

    Для меня, иностранца-переводчика, текст Дара напоминает скрученную гирлянду новогодних лампочек, которые надо распутать, чтобы они засверкали.
Главное в общении с Фредериком Даром и его Сан-Антонио не слова, а музыка, точнее – не столько слова, сколько музыка языка.

   Подводя итог, хочу сделать несколько замечаний.
   Осуществляя с такой убежденностью мощную экспансию русского духа  в переводимые тексты, мы неизменно теряем французскую идентичность романов Дара/Сан Антонио.
    Гена Барсуков ближе к букве и духу французского оригинала, я же – к духу космополитизма, глобализма в культуре.
    Фредерик Дар опередил свое время. Общество с каждым годом все больше и  больше опускается до его уровня.