Цветок шиповника

«В конце концов, будущее человека всегда большей частью создается им же самим. Создание нового автотрофного существа даст ему доселе отсутствующие возможности использования его вековых духовных стремлений; оно реально откроет перед ним пути лучшей жизни».
Академик В.И. Вернадский


1. Марек
Плоский розовый цветок шиповника качнулся, подернулся туманом и тут же обернулся удивленными глазами незнакомки. Они вплотную приблизились к его глазам. Из тумана выплыли руки девушки. Мягкие пальцы осторожно коснулись лба... Марек  ощутил на своих щеках теплое дыхание, инстинктивно подался навстречу — и снова потерял сознание.

Когда он очнулся второй раз, девушки рядом не было. Вместо колючих веток над ним высоко вверху покачивались белые чашечки вьюнков, свисающие с покрытого зелеными листьями сводчатого потолка. Он скосил глаза вправо, влево, вниз и понял, что находится в каком-то огромном странном шалаше, стены и потолок которого, казалось, образовались самостоятельно, без участия человеческих рук, путем естественного переплетения различных видов растений. Их стебли и стволы когда-то дружно тянулись в одном направлении и, затем высохнув, образовали плотный, непроницаемый для дождя и ветра покров. Занесенные сюда впоследствии семена вьюнков проросли, поднялись по высохшим стволам под самый свод и декорировали его своими крупными листьями. Высокий арочный проем разделял шалаш на две комнаты. Площадь той из них, в которой находился Марек, составляла никак не менее двадцати квадратных метров. От изобилия цветущих вьюнков она вся, от пола до потолка, была наполнена каким-то бледно-голубым сиянием, пронизанным пучками косых солнечных лучей, которые пробивались внутрь сквозь небольшое отверстие в стене, образованное двумя толстыми, выгнутыми навстречу друг другу ветвями. Само отверстие было плотно затянуто тонким прозрачным материалом наподобие слюды и, по-видимому, выполняло в этой странной комнате функцию окна. Напротив той кровати, где лежал Марек, у противоположной стены, под окном, стояла еще одна кровать или, правильнее – место для сна: на двух невысоких пеньках лежал расщепленный наполовину обрубок ствола, выдолбленный изнутри и выстеленный неотбеленными льняными простынями, точно такими, какой был укрыт сейчас и он сам.

Утомленный этим осмотром, Марек прикрыл глаза.

Вьюнки, зелень листьев, переплетение ветвей – все исчезло. Он снова увидел перед собой искаженное страхом лицо Альберта с неимоверно выпученными глазами и прилипшей к груди бородой. Тот что-то кричит, хватает руками воздух... Зеленая толща воды... Крючковатые пальцы старика, мертвой хваткой вцепившиеся в свитер...

Марек помнит, как он бил кулаками по этим пальцам, как, не в силах разжать их, уже глубоко под водой, догадался вылезти из свитера. Вынырнув на поверхность и, отплевываясь от попавшей в горло воды, несколько секунд ошеломленно озирался по сторонам. На том месте, где раньше была лодка, плавали весло и целлофановый пакет из-под съеденных накануне бутербродов. Марек ухватился руками за весло, отдышался и снова нырнул в глубину озера.

Потом он долго, бесконечно долго, плыл к берегу, волоча за волосы тяжелое грузное тело Альберта. Весло бросил – оно совсем не помогало держаться на воде и только затрудняло движение вперед. Вода плескала в лицо, мешала дышать. Вода была спереди, сзади, слева и справа... Она отделяла его от далекого берега, холодила грудь...

Он не помнит, когда его пальцы разжались и выпустили волосы утопшего. Не помнит, когда ноги коснулись дна, как вышел на берег... Вода, вода... Потом цветок шиповника, который чудесным образом превращается в девушку... И опять беспамятство...

Марек вновь открыл глаза, еще раз огляделся по сторонам, попытался встать со своего ложа, но, почувствовав легкое головокружение, понял, что любое физическое усилие может снова привести к потере сознания. Он повернул голову в сторону окна и достаточно громко, насколько позволяло ему его состояние, крикнул:

– Kas on siin keegi? (Есть здесь кто-нибудь? - эст.)

Снаружи зашуршали чьи-то шаги. Ветки на противоположной от арки стене раздвинулись, и в комнату вошел невысокого роста старик в грубых брезентовых штанах, босой и по пояс голый.

– Очухался, сердешный? Ну, и добре, – приветливо проговорил он по-русски и подошел к Мареку.

Ветки колыхнулись снова, и в комнате появилась светловолосая миловидная девушка. Она нагнулась к лежащему, дотронулась прохладной ладонью до его лба, задержала на пару секунд и, распрямившись, озабоченно произнесла:

– У него теперь сильный жар, дедушка.

– И с этим справимся, – кивнул старичок. – Сходи-ка, Настя, принеси из горницы отвар.

Девушка юркнула под арку и тут же вернулась обратно, держа в руках продолговатую глиняную кринку, в каких на хуторах обычно хранят молоко.

Старик помог Мареку приподнять голову. Незнакомка поднесла кринку с отваром к губам больного. Тот почувствовал теплый сладкий запах меда, смешанный с ароматами цветущего луга, осторожно сделал первый глоток, затем слегка отстранился от кринки, тревожно посмотрел в огромные зеленые глаза девушки, узнал их и, еще не отличая явь от сна, с трудом вспоминая русские слова, спросил:

– Ты опять превратишься в шиповник?

Она засмеялась, снова приблизила к его губам край кринки, оставив вопрос без ответа. Марек почувствовал, как капельки отвара скатились по подбородку и, не отрывая глаз от ее лица, принялся пить душистый напиток.

2. Инга
То, что с Мареком стряслась какая-то беда, Инга почувствовала еще в четверг ночью, когда вдруг неожиданно во сне защемило сердце. Она проснулась и в полумраке зарождающегося утра увидела его переполненные ужасом глаза, резко поднялась с кровати, но потом успокоилась и отнесла все случившееся к игре воображения. Пройдя в ванную комнату, плеснула в лицо пригоршню воды. Затем выкурила на кухне пару сигарет, выпила кофе, а когда часы показали семь утра, позвонила Мареку домой. Длинные гудки в трубке могли означать только одно – дома он не ночевал. Попытки дозвониться позднее, с работы, также оказались безрезультатными. Одна из подруг, заметив ее озабоченность, сказала, будто пару дней назад видела Марека в обществе Лийз. Другая «успокоила», что парням вообще верить нельзя. Сердце Инги говорило ей о другом, но она, как и многие из нас, больше верила подругам и своему небогатому, но уже переполненному обидами, недомолвками, обманом жизненному опыту.

Когда на следующий день, в пятницу, Марек снова не ответил ни на один телефонный звонок, не позвонил ни разу сам, а вечером не пришел на свидание, заставив Ингу больше часа прятаться от дождя под навесом Ратуши, та поняла – он, действительно, снова сошелся с Лийз!

Инга не ревновала. Разве можно всерьез к кому-нибудь ревновать этого длинного угловатого мальчишку, изображающего из себя лорда? Да пусть гуляет где угодно и с кем угодно! Но предпочесть ей, глупую, всегда растрепанную Лийз – это...это... Нет слов, что это такое! Ни ему, ни Лийз такие фокусы даром не пройдут. Они должны понять...

Что они должны понять, Инга так и не смогла для себя решить, но что ей надлежит делать, она знала прекрасно.

Не обращая внимания на участившийся дождь, засунув в целлофановый пакет сломанный ветром зонтик, она застучала каблучками вниз по улице Виру к трамвайной остановке.

Потом, уже сидя в трамвае, она представляла, как ворвется в квартиру Лийз и вцепится ногтями в длинные волосы подруги. Как сбросит с кровати одеяло, пнет Марека в пах и уйдет, громко хлопнув дверью... Или нет... Она пролезет к ним в комнату через окно, подкрадется... Она будет наблюдать за ними, она подстережет момент – и...

Трамвай неторопливо стучал колесами. Картины мести, исполненные сочными красками, менялись, дополняли одна другую. Инга успела прокрутить в голове не менее тысячи вариантов, а заодно и обсохнуть, поправить прическу, подвести глаза, посмотреться в зеркало и остаться довольной своим видом. Но когда она, в полной боевой форме, оказалась перед дверями квартиры Лийз, все варианты перемешались и уступили место Его Величеству Случаю.

Дверь долго не открывали. Пришлось звонить еще и еще раз. Инга слышала, как кто-то шепчется в прихожей. Один раз скрипнула створка шкафа. Она звонила снова и снова. Наконец дверь приоткрылась, и в щелочку высунулось опухшее от дневного сна лицо Лийз. Инга с силой толкнула плечом дверь, ворвалась в прихожую, с размаху ударила подругу по лицу целлофановым пакетом с торчащей наружу ручкой зонтика, влетела в спальню и, уже срывая с кровати одеяло, заметила, что под ним лежал не Марек, а совершенно незнакомый голый мужчина. Инга испуганно ойкнула, обернулась назад и, столкнувшись с наступавшей из дверей Лийз, спросила:

– А где Марек?

– Какой Марек? – хозяйка угрожающе надвинулась на гостью, так, что та, отступив на шаг, споткнулась и села на краешек кровати.

– Ой, Лийз, – заплакала Инга, наконец-то поверив своему кричащему сердцу. – Марек пропал. Телефон не отвечает, мне не звонит, к Ратуше не пришел....

По щекам потекла тушь. Гостья попыталась ее вытереть тыльной стороной мизинца, но еще больше размазала, нарисовав под глазом большой фиолетовый синяк.

Лийз молча смотрела на подругу, не зная – то ли выгнать ее, то ли утешить.

Возникла пауза.

Мужчина, снова укрывшись одеялом, с любопытством наблюдал за происходящим.

Наконец Инга встала с кровати и направилась к дверям.

– Подожди, – остановила ее Лийз, – позвони от меня Арно или Велло. Они вместе с Мареком в тир Кайтселита (Кайтселит – Союз защиты, добровольная военизированная организация в Эстонии)  ходят. Не надо так паниковать. Попробуй дозвониться до его старой квартиры в Копли (Копли - район в г.Таллине) – ее сейчас у Марека взяла в аренду одна парочка из Кейла (Кейла - небольшой городок в Эстонии). Я тебе дам записную книжку – там есть несколько телефонов. Возможно, кто-нибудь подскажет, где искать твоего бойфренда.

Слово «твоего» Лийз явно выделила, потом нагнулась к стоящей рядом с кроватью тумбочке, открыла верхний ящик и принялась искать записную книжку. Инга в нерешительности стояла на пороге комнаты.

Мужчина на кровати почувствовал себя несколько забытым и, решив напомнить о своем существовании, спросил, ни к кому персонально не обращаясь:

– Он что у вас один на двоих?

Хозяйка нашла записную книжку и подала подруге:

– Звони. Телефон на полке в прихожей.

Инга взяла книжку, вышла в коридор и принялась названивать подряд по всем записанным возле имени «Марек» телефонным номерам.

Лийз прикрыла дверь в спальню и, оставшись наедине со своим партнером, принялась ему объяснять, что Марек – вовсе не повод для ревности. Судя по воцарившейся затем тишине, нарушаемой лишь томными вздохами любовников, ей это удалось довольно быстро.

Спустя полчаса Инга уже знала, что Марек в среду вечером поехал на своем стареньком Форде к какому-то Альберту, который приходится братом его деду по отцовской линии. Старик живет на хуторе, недалеко от Чудского озера. Марек планировал порыбачить с ним и в четверг вечером вернуться в Таллин. В пятницу он должен был прийти в тир, но не появлялся там. Днем его искал Велло. Думали, что Марек пропадает у нее, Инги, но, поскольку она сама его ищет, значит, он задержался на хуторе.

Договорились, что если Марек не объявится до завтрашнего утра, то Инга, Велло и Арно поедут искать его на хутор к Альберту.

Закончив переговоры, гостья постучала в дверь спальни.

– Ну, как? – поинтересовалась Лийз, впуская подругу.

Инга рассказала о результатах звонков.

– Мы бы с Агу тоже с вами поехали, да дел много. Правда, Агу?

– Да, на Чудском красиво, но... Дела, они и есть дела, – согласился тот.

На следующее утро Арно взял в Кайтселите джип. Спустя полчаса он, Инга и Велло уже мчались по Тартускому шоссе к берегу Чудского озера. Впереди их ждала неделяпоисков, переполненная тревогами, надеждами, бессонницей и отчаянием.

Мы ничем не можем им помочь, уважаемый читатель, поэтому давайте пока познакомимся со сведениями, добытыми мной из самых разных источников о хозяине того самого жилища, в которое мы с вами заглянули главой раньше.
Местные жители называли его «русский знахарь» или дед Захарий...

3. Захарий
Дед Захарий жил отшельнической жизнью уже более тридцати лет. В Московском университете, когда он был еще не дедом, а просто Захаром, ему посчастливилось встретиться с очень интересным человеком – Владимиром Федоровичем Лемке, пешком исходившим многие горные провинции Китая и Индии, опубликовавшим незадолго до Октябрьской революции ряд обширных научных трудов, посвященных истории и развитию религий этих стран. От Лемке к Захару перешла увлеченность Востоком. Он всерьез занялся изучением йоги, даосизма, различных форм буддизма, индуизма. В силу крайне ограниченной доступности для рядового студента публиковавшихся за рубежом исследовательских работ западных ученых, философов, религиозных деятелей, зерна истины часто приходилось выискивать среди плевел марксистской критики. Это отнимало массу времени, но придавало процессу поиска особый аромат запретного и от того еще более сладкого плода. Голова Захара становилась вместилищем разносторонних, иногда конфликтующих между собой, иногда дополняющих одно другое знаний по вопросам восточных философско-религиозных учений и неотделимых от них психологии, медицины. Знания требовали систематизации. Дальнейшее движение вперед было невозможным без опытов их практического применения.

В двадцать восемь лет, уже будучи преподавателем Тартуского государственного университета, Захар, оставив в Эстонии жену с маленькой дочерью на руках, бежал на Тибет. Это было в мае 1955 года. С собой он взял нож, топорик, бельевую веревку, две пары кед, пять коробков спичек, три килограмма сухарей, соль, ложку и котелок. Жене с дочкой осталось из вещей немногим больше, плюс комната с печным отоплением в коммунальной квартире, минус – мужские руки, мужская поддержка и вера в людей как в существ, исполненных добра.

Каждый человек получает от жизни то, к чему стремится, если только сила стремления не распыляется на достижение побочных целей. Захар не распылялся, он умел целиком сосредотачиваться на главном – и поэтому достиг Тибета. Он нашел своего гуру и превзошел того в части освоения меридианной энергетики, методов пульсовой диагностики и в других тонкостях управления жизнедеятельностью человеческого организма, человеческой психики. Он странствовал по буддистским монастырям, изучил санскрит, хинди, китайский язык, в совершенстве овладел премудростями всех видов йоги, создал собственную теорию, объединяющую йогу и учение дао. Он был близок к тому, чтобы стать совершенным сиддхом (Си;ддх – термин в индуизме и буддизме обозначающий человека, который благодаря йоге и духовным практикам развил в себе сверхъестественные силы и способность творить чудеса), независимым от внешних условий – жары, холода, наличия воды или пищи.... Он почти достиг внутренней гармонии с самим собой и с окружающим миром (что, по его понятиям, одно и то же). Недоставало одного маленького штриха. Этим штрихом было то зло, которое он принес в мир, обнадежив, позвав за собой и потом бросив, как ненужный балласт жену и, тогда еще совершенно беспомощную Машеньку – свою девятимесячную дочь.

Сорок лет спустя, в мае 1995 года, Захар, нелегально пересек границы трех государств и вернулся в Эстонию. Предчувствия, которые заставляли его спешить с возвращением, оправдались как нельзя хуже. Он не успел вымолить прощения у жены – она умерла ровно за день до его приезда, брошенная третьим по счету любовником и собственной дочерью в той самой комнатке коммунальной квартиры, в которой он их с Машенькой оставил. Несмотря на все свои знания, Захар не мог ее воскресить. Дочь на похороны явилась пьяная, долго рыдала над гробом матери, а потом принялась угрожать, что сдаст своего бритоголового, облаченного в длинную тогу отца, в сумасшедший дом, если тот не даст ей денег на опохмелку.

Денег Захар не дал, но угрозы принял всерьез и уже на следующий день постарался привести свой внешний вид в соответствие с унылыми стандартами окружающего мира. Купил парик, сменил тогу на однобортный костюм, укоротил бороду. Документов у него никаких не было, поэтому пришлось сразу переходить на нелегальное положение. Претендовать на оставшуюся после смерти жены комнату в коммуналке он не мог, опять же по причине отсутствия каких-либо бумаг, подтверждающих его родство с умершей. Но проблемы жилья Захара мало волновали. Спать он привык не более сорока минут в сутки, отсутствие пищи даже в течение недель переносил безболезненно. Для поддержания физического и душевного здоровья ему требовалось уединение на два-три часа в день, что легко достигалось где-нибудь в лесопарковой зоне вблизи города. Новым для него стала необходимость зарабатывать деньги, чтобы адаптироваться в непривычной среде, поддерживать в целях безопасности имидж среднего ранга служащего – стричься, ухаживать за бородой, чистить костюм, гладить брюки... Все это заняло довольно много времени. Только спустя пару месяцев после возвращения Захар, наконец, почувствовал, что может свободно ходить по городу, не привлекая к себе особого внимания.

Когда он пришел в гости к дочери с короткой щетиной волос на голове, в слегка поношенном, стандартном костюме, она не признала в нем того полоумного отшельника, который называл себя ее отцом на похоронах матери. Захару, на первых порах, и не нужно было это признание. Из богатого арсенала психологических методов воздействия на человеческую личность, которыми владел достаточно хорошо, он применил наиболее, с его точки зрения, бесчеловечный, но одновременно и единственно возможный в сложившейся ситуации – насильно подчинил себе волю дочери. Воздействуя на ее подсознание, стал диктовать: что ей любить, что ненавидеть. Таким жестким путем ему удалось в довольно короткое время привить ей стойкое отвращение к алкоголю и курению, освободить от боязни жизни (именно неспособность принять окружающий мир таким, какой он есть, боязнь жизни, а не боязнь смерти влечет людей к поиску источников забвения – в вине, наркотиках, отупляющих децибелах модной музыки).

И тут в дочери неожиданно проснулись материнский инстинкт и чувство вины. Выяснилось, что у нее есть своя дочь, Настя, которую государство три года назад отняло у непутевой матери и определило в детдом. Начался длительный процесс восстановления прав материнства. Повозка Немезиды двигалась со скрипом. Колеса не просили, а прямо таки требовали обильной смазки. Процесс затягивался. Погрузившись с головой в бюрократическую трясину, Захар в какой-то момент ослабил контроль над дочерью. Между тем, хамство чиновников на всех уровнях, невозможность общаться с Настей вне стен детского дома, бесконечные домогательства и угрозы бывших собутыльников – все это оказывало мощное давление на ее еще неокрепшую психику – гораздо более сильное, чем мог предположить ее отец.

Дочь оказалась не в силах справиться с грузом навалившихся на нее проблем, переживаний, сомнений. Прибегнуть к помощи алкоголя, чтобы освободиться от гнетущего давления действительности, она уже не могла и однажды в состоянии сильной депрессии свела счеты с жизнью, оставив отцу записку с просьбой о прощении и передавая свою девочку в его руки.

Не найдя другого пути, чтобы уменьшить то зло, которое после его бегства обрушилось на семью и не прекращало своего победного шествия, Захар выкрал Настю из детского дома. Некоторое время он прятал внучку на квартире одного из своих университетских друзей (Предположительно, это был Уно Лийв. Впоследствии Захарий получал через него школьные учебники и книги из библиотеки Тартуского университета, чтобы, несмотря на оторванность от внешнего мира, дать внучке достойное ее ума образование). Тогда же, в июне 1996 года, на берегу Чудского озера на небольшом, спрятанном от людских глаз среди бесчисленных болот островке и начало расти это странное шалашеобразное жилище, в котором сейчас находился Марек.

4. Настя
Прошло около недели с тех пор, как Марек по прихоти судьбы оказался невольным гостем Захария и Насти. Ощущаемые им в первые дни озноб и боли в легких почти прошли под влиянием целебных отваров, ароматических курений и тоненьких серебряных игл, которые Захарий не скупясь вводил в различные точки тела больного. Но самым могучим лекарством были не иглы и не отвары, а та удивительная атмосфера умиротворения, которая пронизывала все окружающее и заполняла без остатка сознание Марека в течение всех этих дней. Странно, но какое-то время он даже не вспоминал ни об Инге, ни об Альберте, ни об оставленных в Таллине делах. Знал, что они существуют, но где-то не здесь, а далеко-далеко, отдельно от него, и в данный момент не имеют к нему никакого отношения.

Он помнил, как поддерживаемый за локоть Захарием, первый раз вышел из шалаша наружу. Был солнечный день. Они гуляли по лесным тропинкам. Старик расспрашивал о жизни в Таллине, немного рассказал о себе. Потом к ним подошла Настя и с благословения Захария повела Марека через поросшую медуницей поляну к стоящей на песчаном пригорке группе берез. Березы были высокими, с гладкими белыми стволами. Подходя к ним, Марек почувствовал, как его дыхание становится более легким и более глубоким одновременно, будто чья-то невидимая рука освобождает грудь от стягивавших ее долгие годы уз. Потом легкость распространилась по всему телу. Казалось, стоит чуть-чуть сильнее оттолкнуться от земли, и оно поднимется в воздух. Он увидел, что то же самое ощущает Настя. И представил, как они вдвоем парят в прозрачном пространстве между стволами берез, трогают ладонями теплые лучики солнца, то тут, то там пробивающиеся целыми снопами сквозь золотистые кроны деревьев, смеются, улыбаются...

Сделав шаг в сторону, он попробовал оттолкнуться от земли, но девушка тихонько придержала его за рукав рубашки:

– Не торопись. Дай своему телу время окрепнуть от болезни.

Марек засмеялся:

– Я вовсе не собираюсь от тебя улетать, – и тут же, опровергая сказанное, с силой оттолкнулся ногами от земли.

Вершины деревьев угрожающе качнулись.... Перед глазами мелькнул синий кружок неба... Лицо Насти оказалось вровень с кронами, и Марек ткнулся затылком в мягкий ковер рассыпанных по земле осенних листьев. Девушка испуганно склонилась над ним:

– Ты ушибся?

Он хотел сразу встать на ноги, рассмеяться, стряхнуть с одежды налипшие листья, но вдруг почувствовал, что ему приятен ее испуг. Она тоже это почувствовала и погрустнела.

Вечером, устраиваясь спать на своем, ставшем уже привычным для него ложе, Марек заметил, что та благостная атмосфера, в которой он пребывал все эти дни, незаметно меняется. Нет, она не исчезла совсем, но перестала быть чем-то определяющим для него, навязанным извне. Он вдруг понял, что может сам, по своему желанию, добавлять к ней палитру своих внутренних ощущений. В первые дни лесного плена это было невозможно. Окружающий мир, входя в его сознание, формировал эмоции, мысли и тем самым оказывал положительное влияние на весь процесс лечения. Сейчас Марек сам становился творцом, способным по своей прихоти менять окружающий мир. Он вспомнил лицо Альберта и физически почувствовал, как сгустился воздух в комнате. Образ Инги привнесло какие-то тревожные красные всполохи. Он ощущал, он наблюдал, как рождающиеся в памяти образы воздействуют на внешнее пространство. Марек попытался анализировать возникающие зависимости, но в какой-то момент образы стали появляться и исчезать помимо его желания. Из свободного творца, каким он возомнил себя, Марек вновь становился рабом. Но если раньше он был рабом доброго, благостного внешнего мира, то теперь – рабом собственных, не управляемых воспоминаний. В какой-то момент показалось, что он вновь задыхается под толщей воды. Стало страшно. Он закричал и тут же почувствовал, как на разгоряченный лоб легла прохладная девичья рука.

– Успокойся, успокойся... – шептала Настя, гладя гостя по лицу, – у тебя снова жар, но это пройдет. Ты переутомился. Мы слишком долго гуляли по лесу. Все будет хорошо...

Она трогала его волосы, что-то шептала...

Марек почувствовал, как вокруг него восстанавливается прежняя атмосфера тепла, доброжелательности, умиротворения и, успокоенный, уснул, прижав к своей груди руку Насти.

Последующие два дня прошли в многочисленных оздоровительных процедурах. Захарий сказал, что у Марека был кризис, вероятной причиной которого явилось то обстоятельство, что ослабленный болезнью организм восстанавливался не за счет лекарств и активизируемых ими внутренних процессов, а за счет воздействия на него внешних полей, спектр которых слишком резко отличался от тех, в которых организм привык находиться с момента своего зарождения. Сейчас кризис миновал, и можно быть уверенным, что больше не повторится. Старик показал Мареку комплекс физических упражнений, которые надлежало выполнять в течении дня, чтобы помочь организму восстановиться.

Утром, на десятый день пребывания Марека в лесной хижине, Захарий, вслушиваясь в пульс пациента, заключил, что отныне тот абсолютно здоров и решил, что завтра они с Настей помогут ему добраться до хутора старого Альберта.

Марек вышел из жилища, думал найти внучку Захария, но старик сказал, что та ушла собирать травы на дальнюю поляну. Погода была теплая, солнечная, и Марек решил один пройти к чудесным березкам. Он нашел их не без труда, подошел к ближайшей, потрогал белый ствол.

– Летать! Придет же в голову подобный бред... – прошептал он, но где-то в глубине души оставил место для сомнения.

Настя вернулась под вечер, с целым ворохом трав и ведром брусники. Марек смотрел, как она, сняв косынку, распустила свои длинные волосы, пригладила их рукой, подошла к стоящим на краю полянки осинкам и стала совершать обряд очищения. Девушка проводила ладонями вдоль тела, "соскабливая" с него энергетические загрязнения и стряхивала их с кончиков пальцев под корни деревьев. Марек уже видел, как то же самое делал Захарий и даже пробовал как-то очищаться сам. Сейчас его привлекал не сам обряд. Он смотрел на Настю и думал о том, что завтра вечером уже ее не увидит. Не увидит этих длинных, нежных ресниц, губ без следов помады. Не увидит ее глаз, которые могут превращаться в цветы шиповника. У него возникло желание подойти к своей спасительнице, поцеловать ее тонкие пальцы, прижаться головой к ее груди, как дети прижимаются к груди матери. Но сердце переполнилось непривычной робостью, он поймал себя на мысли, что боится ненароком обидеть эту юную фею. И еще ему мешало странное ощущение, что Настя, совсем девчонка на вид, на самом деле старше его на сотню лет.

Когда небо потемнело и над поляной зажглись звезды, она подошла к нему сама и пригласила прогуляться по лесу.

Снова они шли вдвоем, взявшись за руки и снова молчали, ощущая близость друг друга. В глубине души Марека шевельнулась надежда, что к нему вновь может вернуться ощущение легкости в теле. Летать... И тут же он поймал себя на мысли, что находясь рядом с ней, становится ребенком, готовым верить в любые сказки. Они пересекли поляну, поднялись на знакомый песчаный бугорок и сели рядышком на поваленный бурей ствол старого дерева. Настя попросила Марека рассказать о тех людях, которые его окружают в Таллине. Тот с увлечением стал расписывать, какие у него замечательные друзья, как весело они проводят свободное время, как, еще, будучи школьниками, стояли, взявшись за руки, вместе с тысячами взрослых людей в Балтийской цепи . Но про Ингу он почему-то ни разу не упомянул.

Настя положила руку ему на колено и, чуть сжав пальцы, попросила:

– Расскажи об Инге. Ты любишь ее?

– Ингу? – переспросил Марек. Он пока не определился ни в своем отношении к оставленной в Таллине подруге, ни в своем отношении к этой чистой, невинной девушке-подростку и поэтому хотел сказать, что не знает никакой Инги, но Настя его остановила:

– Нет, не надо ничего говорить, иначе ты скажешь неправду, а неправда – источник несчастий.

Марек понял, что с этой юной прозорливицей невозможно быть неискренним и почувствовал себя неуютно, как нашкодивший и пойманный за руку школьник. Однако, что она может знать о счастье? Но все равно, так приятно сидеть рядом с этой прекрасной лесной нимфой, слушать ее голос...

 – Ты вот сейчас подумал, что я могу знать о счастье? Отчасти ты прав в своих сомнениях, но один из главных аспектов счастья мне открыт, и я также могу открыть его для тебя. Хочешь?

– Хочу.

– Закрой глаза и вспомни самые счастливые минуты своей жизни. Минуты, которые до краев наполняло счастье.

Марек, послушно закрыв глаза, стал перебирать в памяти различные события, которые по тем или иным признакам можно было причислить к счастливым. Но везде рядом с ощущениями радости присутствовала толика неудовлетворенности, неполноты. Хотя...

– Пожалуй, самые счастливые минуты и даже дни, для меня были здесь, – с изумлением произнес он, снова открывая глаза.

– Это плохо, когда тебе не за что зацепиться в прошлом, – погрустнев отозвалась Настя. –  Здесь все происходившее с тобой определяло окружение: создавало твои эмоции, давало направление мыслям. Окружающий мир воздействовал на тебя сильнее, чем ты мог воздействовать на него. Это было счастье раба, попавшего в руки к доброму хозяину.

– Мне никогда раньше не было так хорошо...

– Ты хотел бы оставаться рабом?

– Я... – Марек почувствовал, как краснеет от волнения его лицо. – Я счастлив здесь. Сейчас. Рядом с тобой...

– А Инга?

Гость задумался. Он не знал, как выразить словами то различие, которое существовало между его любовью к Инге и любовью к Насте.

– Инга –  это другое, – начал он неуверенно и тут же сам для себя ясно определился: во всей гамме оттенков его любви к Инге изначально превалировала сексуальность, естественная тяга, влекущая мужчину к женщине; пробуждающаяся в нем сейчас любовь к Насте, напротив, была почти полностью лишена сексуальной окраски. Он всем сердцем тянулся к этой маленькой лесной волшебнице, как ребенок тянется к матери, как монах-затворник к сошедшей с небес в его келью деве Марии. Эта вторая любовь была не выше и не ниже первой – она была другой, в ней сквозило ощущение вечности...

Марек взглянул на Настю и понял, что она уже прочитала ответ на его лице. Некоторое время они сидели молча, потом он вдруг попросил:

– Научи меня летать.

– Это невозможно, – ответила Настя и, помолчав, предложила: – Хочешь, я покажу тебе фокус?

Марек пожал плечами.

– Смотри! – Она протянула вверх раскрытую ладонь.

Тотчас же из мириад пылающих над ними звезд отделилась одна маленькая звездочка и, прочертив на темном небе тонкую золотистую полоску, упала в Настину ладонь. Та опустила руку на уровень груди. Звездочка висела над ладонью в сантиметре от поверхности кожи. Ее лучи заливали холодным голубым светом все окружающее пространство, отражаясь, как в зеркалах, в сверкающей бересте молчащих берез. Девушка засмеялась и подбросила звездочку вверх. Высоко над их головами снова вспыхнула светящаяся полоска, и звездочка затерялась среди своих сверкающих сестер.

– Как ты это сделала? – удивился Марек. – Расскажи, я тоже хочу научиться!
Настя хитро улыбнулась, совсем как ребенок, довольный тем, что удалось одурачить взрослого, и отрицательно покачала головой:

– Ни за что! – Потом уже серьезно добавила. – Для того, кто живет в гармонии с самим собой и окружающим миром, с годами становится все меньше и меньше невозможного. Я тебе обещала рассказать о счастье, так вот, счастье – это творчество. В этом фокусе я выступала в роли Творца: этот фокус возвышает творчество над законами логики. Счастлив может быть лишь Творец, человек, осознающий как свое единство со всем материальным миром, так и свою независимость от него.

– Но человек всегда и во всем зависим! – возразил Марек. – Его мучают жажда, голод, холод, жара... Внутри него дремлют древние инстинкты, которые сильнее разума. Независимо от желаний его может убить молния, смести в пропасть ураган. Микроскопическая инфекция делает здорового человека больным. Его характер, строение тела, черты лица предопределены генами тысяч предшествующих поколений. Его карьера зависит от расположения к нему начальства. Он смертен, в конце концов! Он рождается, живет и умирает в мире зависимостей, каждый его шаг предопределен миллиардами видимых и невидимых причин...

Все более возбуждаясь, гость говорил об универсальности законов логики, согласно которым вся Вселенная находится в непрерывном движении, а суть движения – бесконечная смена причин и следствий. Стрела времени летит только в одном направлении. Всякое действие имеет скрытую комбинацию миллионов причин, а, следовательно, предопределено. Свобода творчества – мираж, данный человеку на потеху его гордыни!

Настя слушала молча, не перебивала, на ее лице не отражалось никаких эмоций, по которым обычно судят о согласии или несогласии оппонента с мнением оратора.

– Прости, я не верю в чудеса, – несколько умерив пафос речи, подытожил Марек. – Не верю, что можно показывать фокусы вопреки законам логики. Я не знаю причин, почему звездочка упала с неба на твою ладонь, но они были.

– Конечно, были, – согласилась Настя. – Но они подчинялись мне. Я была Творцом фокуса. Я привнесла алогичность в окружающий мир, чтобы доказать тебе возможность существования невозможного, возможность творчества, возможность свободы, возможность счастья. Полностью свободный от зависимостей Творец – это идеал. В идеале нет абсолютно никаких зависимостей, а значит, нет смерти, нет умирания мига за мигом. Каждый миг – вечность. В идеальном творении миг и вечность равновелики. Нет различия между целым и частью. Реальное творчество – это стремление к идеалу. Человек изначально несет в себе две ипостаси: будучи включенным в пространственно-временной континуум, он зависит от законов логики; будучи Творцом по своей природе, выходит за рамки этого континуума, и тогда он свободен. Человек может привносить чудо творения в каждый миг временного бытия, бесконечно приближать миг к вечности, может творить свой вечный мир, может быть счастлив...

– Постой, постой, – Марек поднял руку, как бы защищаясь от избытка нахлынувшей на него информации, – откуда в твоей голове такая мешанина? Я даже не понимаю значения многих слов, которые ты так легко произносишь.

Собеседница слегка смутилась, потом поднялась с дерева и протянула руку спутнику. Он принял ее пальцы в свою ладонь. Девушка с силой потянула руку к себе. Марек пружинисто выпрямил колени, но, не рассчитав сил, сделал это чересчур энергично, потерял равновесие, навалился грудью на Настю и непроизвольно обхватил ее за плечи. На какой-то миг ему показалось, что та тоже подалась ему навстречу. Ее маленькое тело каждой своей клеточкой плотно прижалось к его телу. Но это длилось  лишь один миг, и Настя тотчас освободилась из его объятий.

– Ты знаешь, – продолжила она разговор так, будто и не было этого момента близости, – я всему от дедушки научилась. Дело не в том, какими словами рассуждать. Можно все гораздо проще объяснить: живи сообразно с тем идеалом, который есть в твоем сердце, не изменяй самому себе, и ты обретешь счастье.

– А если сердце пустое?

– Ты сам знаешь, что это не так. Пустых сердец не бывает.

– Но я ведь не умею как ты, доставать с неба звезды и... зачем это?

– Пойдем к дому, – отозвалась Настя, – уже очень поздно.

Она снова протянула руку своему спутнику. Марек осторожно взял ее ладонь в свою, и они пошли по еле заметной тропинке назад, в сторону жилища, разговаривая о звездах, о счастье, о добре и зле, о том, что каждый человек живет в том мире, который он сам вокруг себя создает и еще о многом-многом другом. Они торопились наговориться, потому что завтра, около хутора старого Альберта, их дороги, возможно, разойдутся, и кто знает, будет ли в их жизни когда-нибудь еще такой вечер, когда разговоры на "вечные темы" затрагивают сердце и отзываются во всем теле сладкой истомой.

5. Сон Инги
В пятницу, 25 сентября, от хутора Альберта одна за другой отъехали три машины – два джипа Кайтселита и полицейский пикап. Неделя поисков – с водолазами, сетками, баграми, с опросами жителей близлежащих хуторов и деревень – дала свои безрадостные результаты: обнаружены тело хозяина хутора, свитер Марека, весла, затонувшая на глубине лодка. Составлены подобающие случаю бумаги. От дальнейших поисков и полиция, и Кайтселит отказались, посчитав, что ими сделано все возможное и теперь остается только ждать. Если всплывет тело Марека, то пограничники или рыбаки сообщат о находке в полицию, для этого необязательно должностным лицам сутки напролет сидеть на берегу озера. Не так ли?

Инга настояла, чтобы ей разрешили пожить до следующих выходных на хуторе – за собаками присмотреть, поросят покормить. Она проводила взглядом машины, покуда они не скрылись за поворотом, вернулась в дом и, забравшись с ногами в стоявшее на веранде кресло-качалку, стала уже в который раз размышлять обо всем увиденном и услышанном в эти дни.

Умом она понимала – найти Марека живым, нет никаких надежд. Невероятно, чтобы после того, как лодка пошла ко дну, тот смог проплыть более трех километров в холодной осенней воде. Но даже если каким-то чудом это и случилось, то у него не было шансов выжить, не умереть от переохлаждения и потери сил на заболоченном берегу вдали от человеческого жилья...

Разум в своих выводах был однозначен, но человек живет не только им. Возможно, еще неделю назад Инга и поверила бы логике, но после того, как сердце уже однажды доказало свое неоспоримое право на истину, ум сдал свои диктаторские полномочия. Инга почувствовала, что она женщина. Это мужчины отмахиваются от всего, что не может вместиться в прокрустово ложе логики. Для женщин нелогичность также естественна, как существование их самих. Сердце не говорило ей о том, что Марек умер, так почему она должна была верить нелепым доводам рассудка? Бывают же в жизни чудеса! То, от чего и Арно, и Велло, и другие участники поисков досадливо отмахнулись, как раз и могло явиться наиболее значимым. Впрочем, все по порядку.

От местных жителей Инга узнала, что неподалеку от этих мест, в лесу, живет русский знахарь с маленькой внучкой. Вокруг них ходит много разных легенд и слухов. Например, будто бы знахарь, вообще, никогда ничего не ест. Он нашел такой способ существования (сам старец называет его автотрофным), когда организм для того, чтобы жить, не должен поедать другие организмы. Так живут пчелы, которые собирая нектар, не умерщвляют цветы, а способствуют их опылению. Но пчелы – исключение из правил. Остальным живым существам для их жизни необходима смерть других живых существ: мясо, травы, зерна – это все дары смерти на благо живым. Одно живое существо получает энергию жизни и необходимые для ее усвоения вещества только через уничтожение другого живого существа. Потом и его плоть, в свою очередь, становится для кого-то пищей. Миллионы лет существует равновесие жизни и смерти. Они изначально взаимозависимы. Одно поддерживает другое. Но русский знахарь научился получать энергию жизни за пределами биосферы, не привлекая смерть в союзники. Он черпает жизненные силы то ли из солнечных лучей, то ли из каких-то других экзотических источников, наподобие биополей. Сделав смерть других живых существ ненужной, бессмысленной для себя лично, он теперь создает кусочек автотрофного мира вокруг своего жилища. Рядом с его шалашом никто не умирает. Он скрыл его от посторонних глаз. Лишь тот, кому угрожает смертельная опасность, ведомый обостряющимся в таких случаях чувством интуиции, может добраться до островка бессмертия. Ни Кайтселит, ни полиция не видели жилья знахаря потому, что сами не стояли на краю гибели. Вот у Лейды сын от рака помирал, худющим был, как палка, бледным; сбежал из дома и тут же нашел жилище знахаря, а через месяц или чуть больше вернулся к родителям поправившимся, порозовевшим. Сходил на прием к врачу – нет больше никаких опухолей! Вот через него и пошли по побережью рассказы про автотрофность.

Коль с Мареком беда случилась, да рядом с тем местом, где такие чудеса происходят, то он не мог не спастись!

Пару дней назад Галя Паометс, хозяйка соседнего хутора, полицейским рассказывала, будто своими глазами видела, как Настя, внучка знахаря, ночью, как раз когда Альберт с Мареком пропали, над озером летала, искала попавших в беду рыбаков, чтобы помочь им. Полицейские посмеялись, а что тут смешного, да и какой резон был у Гали врать? Но коль такое на самом деле происходит, то опять-таки Марек не мог остаться незамеченным!

Галя и другого много чего рассказывала. Например, что внучка знахаря иногда заглядывает на хутора, и коль подарочек от кого примет, то у дарителя сокровенные желания сбываются. У тетки Варвары сынишка, за просто так, по доброте душевной, отдал Насте бусы из рябины, а на следующий день к ним родственники приехали в гости и пацану велосипед подарили, о котором тот все лето бредил. Говорят и другое, что коль кто из корысти норовит девчушку задобрить, то та от них подарки не принимает, говорит, что корыстные люди – слуги своего богатства. Неправедное богатство у его обладателей капля за каплей жизнь высасывает. Настоящее богатство дается человеку для добрых дел, для радости сердца, и вовсе неважно – рябиновые бусы это или золотые слитки. Настанет время, и все люди будут творить только добрые дела. Повсюду появятся островки автотрофного бытия, потом они сольются в единый автотрофный мир, и люди станут бессмертными, как древнегреческие боги, и такими же всемогущими как они.

Инга не совсем понимала, как это можно жить автотрофно. Но во всех этих рассказах о знахаре, его внучке и бессмертии, которое они когда-нибудь подарят людям, было что-то очень правдивое. И само собой получалось, что даже если и не все в них правда (плох тот рассказчик, который не присовокупит к своему рассказу долю вымысла), все равно – Марек никак не мог погибнуть.

Успокоенная этой очевидной истиной, она свернулась в кресле калачиком и, укрывшись теплым шерстяным пледом, впервые за эти наполненные тревогой дни уснула.

*  *  *

Сон Инги был переполнен звуками, запахами, красками и, конечно же, чувствами. Она даже пыталась ущипнуть себя за кончик носа, чтобы убедиться в нереальности происходящего, но всякий раз значимость, происходящих во сне событий без остатка завладевала ее вниманием.

А снилось ей, будто она, Инга, спала... Спала в кресле-качалке на застекленной веранде в доме старого Альберта. Во дворе спали собаки. В близком лесу спали звуки покинувших хутор автомобилей, голоса полицейских, стук каблуков форменной обуви – вся суета прошедшей недели. Неслышно, вместе с лунным светом, на веранду вошла красивая, еще очень юная женщина – босая, в голубом платьице до колен, с распущенными длинными светлыми волосами. Инга поняла, что это внучка русского знахаря, Настя, и нисколько не удивилась ее приходу. Вот только возраст девушки оказался другим, нежели она представляла себе по рассказам хуторян. Выходит, внучки знахарей тоже вырастают и превращаются в маленьких женщин...

Настя подошла к креслу-качалке и дотронулась кончиками пальцев до Инги:

– Можно с тобой поговорить?

– Конечно...

– Ты ищешь Марека. Зачем он тебе? Ты не научишь его быть счастливым.

– А разве счастью учат?

– Дедушка говорит, что учат. Счастье – это творчество, а творить безграмотно невозможно. Разве не так?

– Не знаю. Мне нужен Марек. За те дни, что мы провели врозь, я поняла, что люблю его, и кроме него у меня никого нет.

– Если любишь, значит, не можешь не желать ему счастья, так ведь?

– Не отбирай у меня Марека. Ты красивая, умная... Ты можешь свести с ума любого парня... Хочешь, я подарю тебе колечко?

– Ты не хочешь, чтобы Марек узнал, что такое счастье?

– Я хочу, чтобы и он, и я, и тот ребенок, который у нас родится будущей весной, – все были вместе.

– У тебя будет от Марека ребенок? – удивилась Настя и снова дотронулась кончиками пальцев до Инги:

– Ах, да. Прости, я сразу и не поняла.

Она присела на пол возле кресла-качалки.

Инга смотрела на ее лицо, на бледные с синими прожилками вен руки и понимала, что перед ней не просто внучка знахаря, а женщина, которой тоже нужен Марек. Странно, но ни ненависти, ни зависти к ней она не чувствовала.

– Возьми колечко, – попросила она Настю, – пусть он будет жить. Это главное. А с кем жить – давай позволим ему решить самому. Даже, если он решит остаться с тобой, я все равно буду благодарна тебе. Ведь ты спасла ему жизнь, правда?
Настя неопределенно пожала плечами.

Инга поняла, что так оно и есть и что иначе эта маленькая женщина не пришла бы к ней. Вопрос был излишним. Она сняла с мизинца правой руки колечко с маленьким бриллиантом, горящим на стыке двух золотых лепестков, и молча протянула его гостье.

– Ты права, – сказала та, приняв кольцо и примеряя его на безымянный палец, – никто не должен отнимать у человека право выбора. Но чтобы выбирать, нужно знать все, а все знать – невозможно...
.
На какое-то время Настя задумалась и, наконец, как бы еще не приняв окончательного решения, но уже понимая, что по-другому невозможно, пообещала:

– Я не стану его удерживать. Не буду вместо него решать с кем ему остаться, не буду навязывать себя.

Поднявшись с пола и оправив платье, она подошла к краю веранды и громко позвала в пустоту ночи:

– Марек!

Инга помнит, как забилось во сне ее сердце, когда на веранде появился Марек. Помнит, как он протянул ей свои руки, как она сжала его ладони. Потом все: и Настя, и веранда вместе с потертым креслом-качалкой – все-все куда-то исчезло, и они вдвоем с Мареком летели по гудящим трубам бесконечно длинного тоннеля. Потом....

Потом она проснулась.

Разгоралось утро. Над озером стоял густой белый туман. Было ужасно сыро, но совсем не холодно, потому что на полу веранды, возле кресла, прижавшись щекой к ее ноге, спал Марек.

С левой стороны к его груди был приколот плоский розовый цветок шиповника...