Гл. 14. Всадники апокалипсиса

                14. Всадники апокалипсиса

Вениамин Иванович попытался подняться с колен. Как в суставах его что-то хрустнуло…  Нет, определил Веня, щелчок сделался в голове. В голове что-то запнулось и посыпалось искрами. С неким таким характерным электрическим треском. C химическим таким специфическим запахом. То есть от нового возгорания. Замкнуло всё-таки, понял Вениамин Иванович, теперь определённо и в самом деле. Пробило обмотку. Не выдержала изоляция. Вениамин Иванович не успел даже как следует испугаться. Голова наполнилась всамделишным дымом.
Что такое?..
Вениамин Иванович прислушался…
Характерный странный, вроде с теми же искрами, треск исторгся из других мест, слева и справа, поперед и позади (и даже над головой, хм) Вениамина Ивановича, как если б искрило по всему городу (и над ним).  Ну да, рвало изо всех голов, со всех даже улиц, из среды вздувшихся и надорвавшихся уже там и сям, здесь стоявших прорехой, там худо бедно ещё целокупно и торчком, но уже валящихся, частью взвивающихся  и рассыпающихся в воздухе зданий. И, всё правильно: - между обломками в автономном режиме летали, верно, сорвавшись с туловищ, подвинувшись от боли, конечно, совершенно уже спятившие (тем опаснее), совершенно и безусловно - свихнувшиеся головы, в прекрасном сиянии (как-то даже сводившем с ума самого Вениамина Ивановича).      
И, не исключал Вениамин Иванович, прислушиваясь - (слух у Вениамина Ивановича,  знаете же, был таким же острым, как зрение, и Вениамин Иванович явственно различил) - феерило ото всех мегаполисов, и даже всех континентов…   
Словом. Человечеству (целому!) сорвало голову, то есть обмотку…
Вениамин Иванович побледнел.
Вень Ваныч задрал голову кверху…
То есть Веня нервами чуял, как восходят к небу энергии, вырвавшиеся из замкнувших голов.
Так, знал Веня, разряжаются головы мёртвых, - подобно атомному генератору, - даже наука запрещает стоять у них в изголовье…   
Небо взялось как бы крапом от такого посева, от энергетических всходов. «Перед жатвой…»  - придрожал Вениамин Иванович.
Как бы спрятавшись, как бы исчезнув, словно свернувшись, - Вениамин Иванович не смог бы объяснить  настоящей явившейся в голову ему метафоры, - небо развёртывалось перед его взором свитком – с письменами, как бы наносимыми на его листы человеками. И ни кем иным другим. Так вот оно получалось.  С предопределенностью,  патетически подумалось Вене, роковою…
И даже печати, срываемые с очередных листов, которые чётко проявлялись на небе, не смущали внутренней обретенной Веней позиции.   
Но прежде всего… Далеко-далеко перед Веней обозначился как бы знак некий небесный, не то столп, не то крест огненный.  И вот из под него… Показались… животные… Многоочитые…
И прошло некоторое время…
И вот… Обозначились всадники на небосклоне… И число их было четыре. Подвесясь в воздухе, укрывшись за капюшонами, они неслись в беззвездном (поскольку небо свернулось)  пространстве, неумолимо подвигаясь на город.
В пятом всаднике (быть же того не может, но, да, пять их оказалось,  пять,  и ни числом больше, и ни числом меньше), в пятом Веня узнал самого себя, по колокольчикам, да,  которые на нём позванивали.  И ещё оттого, что хламида из брони, брошенная на плечи его, слепила глаз царственным великолепием, княжеским многоцветьем – оранжево-апельсиновым цветом  и энтим, как яйцо, взятым прям из под курицы, ослепительно белым, и третьим, немного индиговым (не цветом), светом, снежно-синим, который днесь особенно тонко, как если бы это был воздух, так тихо-тихо стоял под  выбеленными извёсткой куполами Троицкого храма в Болхове, опекаемого ещё царицей Марией, супругой Алексея Михайловича, Тишайшего (Веня не так давно посещал настоящий старинный город и в нём, чуть на отшибе сей белый и дивный храм).
Веня всё понял. Свершилось…

Чего страшились человеки и чем, страшась сего, в одно время грезили и что призывали на землю, изнывая по сему, то и явилось…  Иного и быть не могло… То и рвануло из голов (убеждён был Веня) и нарисовалось, соткалось и проявилось на покрывале небесном, о чём человеки думали, - как будто на саване, печально подумалось Вене…  Всё правильно… История, как-то спокойно даже, философически так размыслил Веня,  закрывается (то есть земная).  Конец истории…
Те человеки, которых он видел в городе, те, как бы безналичные, что ли,  личности, словно колеблемые ветром, возникающие будто бы тени – это ведь души… умерших, подумалось Вене. Это ведь праведники, о которых сказано, что они до срока ещё соберутся… перед битвой… последнею… под жертвенником всесожжения…
Значит, началось, началось уже (прежде плотского) духовное воскрешение! – едва не вскричал Веня.  – По предсказанному и начертанному…
Всадники – се ангелы отмщения! Возмездия и воздаяния!
Работники, как-то по советски составилось в голове у Вени, грядущего очищения! То есть планетарного!
И он, и он с ними, заедино, Веня…
Противу саранчи! – умилился, как-то невпопад, обливаясь слезами, Венечка.
Веня поискал глазами…  Так, на всякий случай…  Да. Ну, Шестого поискал всадника –- Манечку! Маню, сирого и убогого, озлобленного…
Господи! – покрестился Вениамин Иванович. – Ладно,  он сам… Но, впрямь,  как бы Манечка не оказался между демонами!..
Так весь и захолонул Вениамин Иванович. Се значит – (опять, был в убеждении Венечка, так высоко он ставил Манечку) -  братоубийство и разделение… И!.. Боже, не доведи! «Отце-, отцеубийство!» - содрогнулся Веничка.
(Окстись, Вениамин Иванович. Напророчествуешь!..  Не давай вольную страшным мыслям… Они – быстрые… Как те светы… Что в твоей голове. Способные к превращениям и оборотничеству!.. Полетят – не воротишь… Мало тебе – моста на крови! Хата твоя, дом твой обольются кровью! Нет,  нет ещё среди всадников Манечки. Сам ты попал к ним в кампанию, Венечка). 
И куда ж деваться,  думал между тем Венечка, Евангелине, Ангелиночке, Анечке,  прекрасной, сравнимой с зарёй (той, молодой), и к кому ей притулиться нынешней, бедной, несчастной, болезной, безумной, патлатой, пьяненькой,  страшной  -  Евангелине Иоанновне?!.   
Что станется с Мусечкой? Веня вздрогнул… Облилось (опять же) кровью и покатилося сердце у Венечки… камнем, в Оку, с петелькой на шее… 
Её бы, Мусеньку, в свиту (да как пристроишь?) - к  Богородице… Под омофор к Пресвятой и Пречистой…  Молиться за грешников… Плакать по убиенным…
Вправду, как бы выхватить и подъять её из сей заварухи к Господу, в райские кущи -  свет очей Вениных, божью коровку - Мусечку…