Ворота

 
-Иди к своим, девочка, догоняй. Зачем тебе оставаться одной? Беги. Они-то осторожные, спускаться сюда не стали, а ты?
 - Но я увидела вас и  хотела спросить, а то никто не знает!... Смотрите: из всех этих причудливых руин именно ворота – самые огромные, а прочие стены гораздо ниже! И какие-то ниши в стенах, и лестницы, а ворота – будто не отсюда. Кажется, будто они были входом в огромный город, но города-то нет! То есть остатки города есть, вот там вот, видимо, были небольшие домики…но это же все не то! До них явно еще было что-то…что-то величественное!
 - Всё рушится, деточка. Всё может разрушить…
 - Время, да?
Старуха, отбросив рукой с лица растрепанные седые волосы, криво отрубленные ножом почти по плечи, крепко сжала губы только для того, чтоб усмехнуться:
 - Время тут ни при чем. Людская слабость – вот что рушит. Когда не верят люди, что могут встать и укрепить свой город. Встать и защитить родных. Когда им это кажется сначала невероятным, потом смешным, потом – достойным лишь легенд.
 - Но ведь если есть легенды про мужество и силу…они, наверное, куда-то ведут людей?
 - Хорошо, когда берегут легенды. Плохо, когда навсегда кладут их в сундук, а ключ выбрасывают в море. И говорят сначала «так могли наши предки, а мы не можем», потом – «как ты смеешь равнять себя с ними, ты слаб», а потом – «да кому нужны эти глупые сказки». И когда приходит враг – они уже не встают с лежанки. Отчасти – потому что даже не боятся уже, а перешли границы и прочно сидят в земле неподвижного страха. Отчасти – потому что удобней лежать и не двигаться, чем встать.
 - Но…когда убивают – не будешь же сидеть?
 - Будешь, еще как будешь. Если ты этого не знаешь, девочка, -так вот и хорошо. Беги.
 - Никуда я не пойду. Зачем вы так говорите? Вы сами-то точно не боялись.
 - С чего ты взяла? – старуха сверкнула молодыми глазами.
 - Вот эти шрамы у вас, на лице и на плечах, и на руках. Я никуда не уйду, пока не расскажете, откуда они у вас!
 - В твоей земле молодые задают такие вопросы старым женщинам? Прилично ли это, деточка? – внятно и звучно выговорила старуха.
 - Нет, не прилично. Но я не могу не узнать. Ведь вы верите в каких-то своих божеств, верно? Так откуда вы знаете, не для этого ли они меня сюда привели?
Старуха улыбнулась почти беззубым ртом:
 - Ну садись, раз ты посланница богов. Садись и слушай. Может быть, потом передашь мне какую-то весть от них, а?
***
В тот день я спала. Да и что бы мне было не спать? Простая одинокая женщина, которая умела только шить, плести, помогать старой Нун, соседке, лепить горшки. Я жила от продажи того, что сшила и вылепила, пекла лепешки, вкусные лепешки. Угощала старую Нун. Иногда к нам забегали молодые парни и девушки, мы и их угощали. Они усаживались в нашем общем дворике и болтали без умолку, как птицы над ними на ветвях дерева. День и ночь было слышно, как совсем рядом громко плещутся морские волны. Какой-то поэт сказал, что мы живем в каменной шкатулке, одну из стен которой открыло любопытное море. Наши маленькие домики лепились один к другому в обрамлении  мощных стен, вросших в горы, наша низина тянулась к морю – а все остальные земли оставались там, вверху.
Никто не знает, почему, но иногда то на одного, то на другого нападал странный недуг: болела голова, хотелось спать. Мы просто ложились и спали, а наутро все проходило. Наш старый лекарь говорил, что виноваты тучи, когда они становятся слишком тяжелыми -  давят на голову. Молодежь, когда заболевала, не хотела спать целый день, и лекарь поил их какими-то травами, после чего они были бодрее обычного. А мне в тот день некуда было спешить. «Я старуха, а ты наполовину старуха, - сказала мне в тот день Нун.  – Нам хватит на лепешки, оставим на сегодня работу, иди и спи».
Когда я проснулась, день клонился к закату. Меня охватил непонятный страх. Я выбежала из дома и увидела Нун. Она сидела на земле молча, как мертвая и уже застывшая, уткнув голову в колени и обхватив себя руками. Она не сказала ни слова, но я все поняла. К нам снова пришел отряд людей с сухой равнины.
Раз в только им ведомое число дней (нам было не рассчитать, возможно – день  выбирали их злобные божки, пусть не найдется для них места нигде) приходили они. Они забирали молодых, а иногда и старых, часть приносили в жертву на краю нашего города, часть уводили, чтобы продать в рабство. Не только в мои годы, но и за много веков до того наш народ перестал сопротивляться этим вылазкам. А может – не сопротивлялись никогда? Мы перед сбором урожая пускаем на поле вола, он ест и уходит, это для нас – залог того, что остальной урожай останется нетронутым. Так и они – приходили и собирали урожай из крови и костей наших детей. Я никому не говорила, а тебе скажу: я потому отказалась в свое время идти замуж, что не хотела кормить чужих богов своими детьми.
Мой дом был у самой стены и близко к воротам. Я поспешила в город. Все, кто попадался мне, имели мертвые лица, все молчали, но делали свое дело, будто ничего не случилось. Когда вышла на площадь, люди вдруг начали визжать, кричать и прятаться. Из-за ворот, как если бы там, на воздухе под облаками, было бы целое селение ненавидящих нас людей, в нас, горожан, полетели комья плавленого стекла и обломки кирпичей. Так происходило каждый раз, когда проливалась наша кровь от рук пришедших.
«Беги, Лелде!» - кричал мне кто-то. Но я впервые не побежала. Я встала лицом к воротам и распростерла руки. Камни и стекло били меня, царапали, я только хотела, чтобы не пострадали глаза – и они не пострадали. Кто, кто падал сейчас с перерезанным горлом там, у древних стен? Хохотушка Ума? Племянники Нун, близнецы, которых прочили в будущем  в первые мудрецы города? Ири, худенький, как тростиночка, молодой художник? Бера, стыдливая, маленькая, которая мне вчера рассказала, что замуж ее отдадут по любви? Моя кровь лилась, но я верила, что она льется во имя других божеств, не тех, что свирепствуют на сухих равнинах. Люди кричали, даже забежав в укрытия. Они кричали оттого, что камень попал им по губам, но молчали, когда убивали их детей.
Я отправилась на стены. Да, я знала тропы и проходы наравне с мужчинами, у меня были годы  их узнать, потому что я не занималась хозяйством и не растила детей. Могла бы привести в город и вывести из него. Но мне это было не нужно – я никого не знала там, за пределами.
Мерзкие шайки, пьяные от отобранного у наших торговцев вина и от своей безнаказанности,  спускались по лестнице в одну и ту же просторную рукотворную пещеру в стене. Там сидели до утра, держали связанных пленников. Ждали, что кто-то из мужчин города – и это тоже стало уже традицией – придет униженно просить отпустить за выкуп хоть кого-то. Насладившись надеждами, страхом и ожиданием и пленников, и пришедших, забирали все принесенные деньги и отпускали кого-нибудь одного. А бывало, что, наоборот, требовали привести еще пару человек – мы-де сегодня слишком усердствовали в жертвоприношении и рабов маловато осталось. Думаешь, наши мужчины отказывали им? Нет, просто оставался кто-то из них. Пойти за своими детьми они, слава великой Лал, не могли. Я сказала «Лал»? О ней еще пойдет разговор, слушай.
Я добралась. В этот раз все было как всегда. Кто-то стоял с факелами, кто-то топтался у двери, за которой была лестница. Ждали. Наконец выполз пьяный разбойник с тряпкой на голове, у нас так ходят те неопрятные женщины, что пьют много вина. И заявил, что сегодня осталось мало пленников и мы должны привести еще людей. Торговец со слугами, которые держали мешки с деньгами наготове, быстро удалились. Обрадовались, что деньги останутся в сохранности. Я очень хотела спросить, где были в это время их дети.
Один из наших мужчин стоял с длинным ножом. Не принято было переходить на переговоры с оружием, но он пришел. Никто не обратил внимания, потому что никогда и никто не поднимал здесь ножа. И его хозяин сейчас стоял растерянно и ждал , когда будут бросать жребий, кого оставить.
Я подошла и взяла из его рук этот нож. Разбойник удивленно воззрился на меня.
 - Закройте ему рот, - сказала я двум мужчинам. Кто-то положил руки на  лицо пьяного, кто-то схватил за руки. 
Я несколько раз неумело ударила ножом. Теперь он не шевелился, я не знала, жив он еще или нет, но сказала:
 - Пойдите и завяжите тело в мешок.
На окраине перед базарным днем всегда были готовы мешки. Кто знал еще днем, для чего они понадобятся!
Посланные вернулись очень скоро. Но с ними пришло еще несколько мужчин. А потом я увидела, как по лестнице, выдолбленной в стене, поднимается еще никак не меньше пяти человек с факелами. Мы молча дождались их, я сама открыла дверь и, с окровавленным ножом в руке, начала спускаться по крутой каменной лестнице с мелкими ступенями. Словно бы наши предки строили для детей…
Выгляни хоть один из разбойников в проём – и все было бы кончено. Но никто ничего не ждал. Мы вошли в просторное помещение. У стены сидели, глядя в землю, со связанными руками несколько юношей и девушек, напротив, с едой и бочонками вина, расположились враги. Одного из врагов я разглядела хорошо: совсем юный, с волосами по плечи. Они брали с собой на свои злодеяния сыновей, даже не дождавшись, когда жрец им обрежет волосы. Если бы я вышла замуж тогда, в свое время, когда меня сватали – у меня мог бы быть такой сын, и я на ближайшем празднике зашивала бы прядь его волос, смоченную своими слезами, в маленький мешочек из ткани, чтоб носить его отныне всегда на груди. Может, у этих выродков из сухой долины и не осталось уже никаких жрецов и обрядов, и они просто отрезали себе волосы когда хотели, тем же  оружием, которым резали людей?
Кивка моей головы было достаточно, чтобы наши мужчины бросились на них. Не дожидаясь, когда все будет кончено, я подошла к пленникам. Веревки падали с  рук, на предплечьях иногда оставались следы крови, ведь я так и не обтерла свой нож. Я ждала, что они заплачут, обнимутся, загомонят, убегут – но молодые сидели так же неподвижно и молча. Первой я освободила Бери, она тоже молчала, и я испугалась: может, сегодня убили ее жениха? Я задала самый страшный вопрос в моей жизни:
 - Бери, возлюбленный твой жив?
 - Да, - тихо сказала она и показала глазами на сидящего рядом и потирающего запястья -  совсем еще мальчишку, безусого  и смуглого.
Я молча воздела руку к небу, вот так, да, ты можешь повторить, в нашем народе этот жест означает хвалу богам, - и ничего не сказала ей.
Девушкам я велела встать и отправляться по домам. Двое мужчин должны были сопроводить их и ждать нас с мешками у подземелий.
 - Подземелий? – удивился один из мужчин.
Я обратилась к самому старшему:
 - Скажи вслух то, что хочешь сказать.
 - Люди с равнины сегодня не дождутся ни своего отряда, ни рабов. Они придут сюда, увидят тела своих  и изрежут в куски наших женщин и детей. Нас мало и мы никогда не воевали, их много.
 - Они не увидят тел. Мы погребем мертвецов в таком месте, где их найдут разве что духи подземелий.
 - В эти подземелья не входил никто с давних времен, о которых молчат и легенды. Мы не смеем их открывать, тем более превращать в склеп для врагов.
 - Уверена, наши смелые предки будут рады такому приношению, - ответила я. На лице мужчин читался испуг. Но они подчинились мне.
Нам пришлось долго идти по подземным переходам. Я сама помогала тащить одно из тел и жалела, что отпустила девиц: они могли бы нести факелы. Когда древняя ниша с полустертой  тонкой резьбой у входа была заполнена мешками, я велела обрушить вход. Люди заволновались, но двое все же выполнили мой приказ. И теперь все стояли и смотрели на меня. Ждали.
И я отдала свой нож его владельцу и сказала:
 - Отправляемся по домам.
***
Я добралась до своего жилища и сразу направилась к Нун. Нун лежала на земле у своей хижины и была холодна, как эта земля. Я зажгла светильник и поднесла к ее лицу. Дыхания не было. Но была мирная улыбка: наверное, за ней приходили души ее племянников, не переживших эту ночь. Об их телах теперь заботится море.
Я упала рядом с Нун и заснула. Снилось, что меня обступают люди, что их глаза и рты горят, и все молчат, молчат, молчат… Сон оказался неспроста: когда я открыла глаза, вокруг меня, наполняя наш тесный дворик, толпились люди. Тела Нун больше не было здесь.
Один из мужчин заговорил:
 - Собирайся, Лелде. Мы уходим отсюда.
 - Кто – мы? – удивилась я. И поняла: весь город.
 - Мы не можем ждать, пока люди сухой равнины придут за нами. Мы должны уйти навсегда, найти, где поселиться, может быть – слиться с другим народом. Если только хотим жить.
 - Это справедливо. Потому что мы никогда не были достойны этих стен, - осмелела я. Мне хотелось сказать много злых слов тем, с кем я жила бок о бок эти годы и за каждого из которых, не задумываясь, отдала бы жизнь. Но рядом стояла маленькая Бери и ее безусый жених. И я закрыла себе рот рукой.
Толпа расступилась, и ко мне подошел тот, кто был выбран главным на этот год, до самого зимнего солнцестояния.
 - Скажи нам, каким богам ты молилась в эту ночь, - сказал он.  – Именно их мы призовем сейчас, перед нашим уходом.
 - Я взывала к духу великой Лал, и я не покину город! - выкрикнула я. Он, грузный мужчина, - пошатнулся.
Почему он испугался имени Лал? Это древняя история, детка. Рассказывают, что Лал была прекрасной воительницей, одна могла обратить в бегство многих. С небольшим отрядом она кочевала по равнинам и помогала тем, кто не мог себя защитить. И однажды пришла оказать помощь и нашему народу. В знак своего расположения и искренности она отпустила в  город  сыновей. Два мальчика небывалой красоты, уже дважды испытанные боем, им отрезали волосы раньше, чем полагалось, только потому, что они лучше зрелых мужей держали в руках оружие. Но они не были мудры, чтоб заметить подвох. В эту ночь по  тропе в город спустился неприятель. Чужаки ходили на площади среди мирных людей, и никто не сказал юным воинам «это враг», и никто, как было задумано на случай опасности, не был послан к Лал с призывом вступить в город и завязать бой. При неверном свете сумерек разбойники приблизились к детям Лал и перерезали им горло. Решив, что это достаточная жертва, они похватали пленников из толпы и ушли той же тропой.
Лал и ее отряд были в городе утром. Страшную весть ей сообщили у ворот, так спокойно, как сообщают цену на рыбу и хлеб.
Воительница могла бы предать смерти весь город. Но она простерла руки к воротам и произнесла слова заклятья. Воины ее отряда взяли по камню и швырнули на землю, не задев даже пса, лаявшего на пришельцев.
Никто не понял слов Лал, однако с тех пор, как только разбойники проливают кровь плененных  детей, с высоты ворот несутся в нас камни и стекло. Будто бы рушатся ворота от нашего трусливого молчания, будто бы плачут когда-то родившие нас горы – вот этими стеклянными слезами. Или отряд Лал теперь живет здесь, на облаках, и осыпает город камнями? Ни Лал, ни ее воинов с того самого дня никто не видел на земле. Мать не забрала тел своих детей, но они исчезли, будто их и не было…
Призывать дух Лал уходящие горожане не стали.
Поток людей лился и лился, и впервые мы шли в ворота, а не карабкались на стены и не уходили  тропами. Я сказала «мы», но я проводила их  – я всех знала в лицо, и казалось, что я провожаю родных, - только до границы города. До ворот. Я думала, что они обрушатся, когда выйдет последний человек. Не обрушились.
Тот, кто был в городе главным, снял с себя и отдал мне пояс и золоченые ножны вместе с ножом. Этот нож передавался каждый год новому выбранному. Теперь я оставалась хранить эти стены. Стены, а не люди, выбрали меня.
Когда-нибудь я умру, но верю, что успею передать священное оружие  в надежные руки. Может быть, сюда придет храброе племя, которое защищает своих детей и сможет обновить строения древних. А может – Лал пришлет мне такую, как я. Одинокую. Такую, которая не может отдать другого на смерть. Такую, что может плакать, дрожать, захлебываться страхом – но только когда уже всё позади, и все живы, и испечен хлеб, и молодые смотрят друг на друга, улыбаются, алеют их щеки, а старики пьют вино. 
Что ты говоришь, детка? Нет, я не могу передать этот нож тебе. Смотри: я еще в силах. Вот когда  угасну – Лал и пришлет мне кого-то.
 - А если в день, когда ты угаснешь, это вновь окажусь я?
 - Вот тогда и поговорим, девочка. А сейчас беги ищи своих.
Старуха встала и провела рукой по поясу. Пояс и ножны, дивный древний золотой узор – почему я не увидела их сразу поверх истрепанного одеяния?
 - Бабушка Лелде, я только последний вопрос… а ведь враги тогда пришли в город. Что вы с ними сделали?
Старуха медленно покачала головой:
 - Никто не приходил, дочка. С тех пор, как жители нашего города вышли в ворота – никто сюда больше не приходил.