Автограф на губах

   Анатолий Иванович с детства мечтал стать писателем. Даже несмотря на все возможные в будущем неприятности. То, что писание сопряжено порой с немалым риском, он убедился ещё в восьмом классе средней школы. Именно в это время начал замечать некоторые рельефные изменения в фигурах одноклассниц. Да и не только он. Перешедшим в статус старшеклассников восьмиклассникам разрешили посещать школьные вечера, где, кроме прочего, были и танцы. Танцевать ребята не умели. Стояли в стороне и всем видом пытались показать, что это занятие недостойно их внимания. Только поглядывали с ухмылками на танцующих девушек, а более наблюдательные – вроде Толи – перебрасывались репликами, пытаясь компетентно обсудить, чем обозначившиеся округлости на фигуре Светки Лосевой отличаются от округлостей Таньки Лишик. Но, собственно, обсуждение носило формальный характер. Невооруженным глазом было видно, что Танька здесь вне конкуренции, её даже десятиклассники приглашали танцевать. Когда Толя смотрел на неё, всегда ощущал на своем лице горячие щеки, а в груди избыток воздуха. Видимо, это и подвигло его написать такие строки:
   
   Ликуй Сенча и плач Европа
   У Таньки Лишик – большая жопа.
   
   Сенча – украинское село на Полтавщине, где Толя родился, рос и учился в школе. Цидулку показал только соседу по парте, но уже во время большой перемены весь класс их декламировал. Пацаны открыто смеялись, а девки украдкой поглядывали на Толю и прыскали в ладони.  А его авторское самолюбие ликовало, несмотря на то, что крамольную рифму он украл из кинофильма. Конечно, восьмой класс – не десятый, но Толя уже слышал о гонениях царизма на Пушкина, Лермонтова, Тараса Шевченко. Слышал, но почему-то не вспомнил об этом, берясь за ручку, чтобы таким образом восхитится Татьяной.
   
   Спустя два дня его встретил старший брат Татьяны Николай. События происходили в первых числах февраля. Дул надоедливый порывистый ветер со снегом без малейшего намерения в обозримом будущем утихнуть. Толя шел по узкой, проторенной в снегу стежке, прикрывая глаза от снега, и неожиданно уткнулся носом прямо в массивную фигуру. Он поднял глаза и увидел кривую ухмылку на широком лице. Ветер рванул с новой силой, засвистел в голых ветках приусадебных яблонь, яростно бросил в лицо россыпь колючего снега. И Толя всё понял: природа тоже живет по законам жанра. Ох, не зря она засвистела, загудела, неистово забушевала …
   
   - Ну, привет писатель, - злорадно пропел Николай.
   
   - Привет…
 
   - Привет… привет…, - повторил он уже про себя, словно размышляя, что с        Толей делать. – Значит, писать научился…  Но мы тоже не безграмотные, поэтому не взыщи, если мой автограф на твоей морде тебе не понравится.
   
   Николай левой рукой взял его за грудки, а кулаком правой руки ударил по губам. Потом ещё, ещё, ещё и ещё несколько раз. После каждого удара в Толиной голове вспыхивал огненный клубок. На короткое время он потерялся – где небо? где земля? В конце Николай оторвал обмякшее тело от земли и бросил в сугроб.
   
   Он долго сидел и промокал снегом кровь с лица. Затем с трудом поднялся и тихонько поплёлся домой.
   
   Дома на все вопросы мамы, твердил одно: сорвался в провал бабки Прохнихи. Бабка жила вблизи глубокого провала, поэтому её именем его и назвали.
 
   - Чего ты туда полез? - допытывалась мама.
   
   У Толи так болела голова, что он не придумал, почему туда полез. Вечером долго не мог уснуть. Правда, головная боль притупилась, и он даже попытался осмыслить случившееся. Как ни странно, на Николая не обижался. Видимо, он честно заслужил, чтобы его побили. Это плата за несколько минут опьяняющей славы. Лежал и задавался вопросом, можно ли так писать, чтобы и слава была, и морда цела? Все-таки «жопа» – это очень грубо. Возможно «попа» было бы лучше.  «У Таньки Лишик – большая попа…».  Вполне вероятно, что Танька и не обиделась бы. Может, но пацаны в классе его бы не поняли: «попа» - совсем не по-мужски.
   
   Лежал и на больную голову решал: оставаться в дальнейшем писании мужиком или набросить лёгкую вуаль на свою ориентацию. В итоге решил оставаться мужиком с одной оговоркой: рифмоплётством больше не заниматься, а только прозой. Во-первых, прозаиков цари меньше подвергали гонениям, а при советской власти писателям вообще давали только награды с премиями. А то, что случилось с ним – исключение. Даже думал, что стал первым поэтом в Советском союзе, которому набили морду. О Бродском, Пастернаке и Мандельштаме он узнал значительно позже. А во-вторых, его земляк, тоже потомок славного полтавского казачества Николай Гоголь убедительно продемонстрировал, что гениальную поэму можно написать и прозой.