Письмо из Нового Света

«Дорогая моя сестренка,

Верила ли ты, что твоя взбалмошная старшая сестрица до сих пор ходит по этому свету? Думаю, что нет. Лишь питаю надежду, что ты и по сей день помнишь обо мне, и воспоминания дарят улыбку.

Не знаю, как издание лондонской “The Times” от 23 ноября 1885 года попало в салун, затерянный в выжженных солнцем землях Нью-Мексико, но именно из него я узнала, что ты вышла замуж. Наверное, чему быть, того не миновать, Эленор. И теперь, когда ты уже не Эдвардс, и слово батюшки более для тебя не закон, я осмелилась сесть за это письмо, чтобы поведать о своей жизни. Надеюсь, эта история придется тебе по душе. Помнишь, как мы зачитывались романами капитана Майна Рида? Я помню. И, скажу тебе, на страницах книги вся эта жизнь в Новом Свете гораздо романтичнее и благороднее, чем на самом деле.

С чего начать? Начну с начала. Вот я стою на пороге нашего дома, и отец покрывает меня ругательствами, которые юной семнадцатилетней леди слышать прежде не приходилось. Он приказывает мне больше никогда не связываться с семьей и предрекает раскаяние в содеянной глупости в самое ближайшее время. Я же гордо вздергиваю подбородок и выхожу прочь из дома. А там меня уже ждет Виктор Фернандес – испанский моряк, оказавшийся в Лондоне по пути в Новый Свет, но, влюбившийся страстно и безнадежно (как это и бывает в любом романе) в английскую аристократку. Какое-то время она, как и полагается благородной леди, проводит в сомнениях, но, в конце концов, верх берут не воспитание и благоразумие, а страсть и вера в волшебные сказки да любовные романы.

Пожалела ли я? Если бы об этом спросил отец, сказала бы «нет». Даже после смерти, если он будет стоять у врат рая и задавать мне этот вопрос, то я лучше солгу и отправлюсь в ад, чем признаюсь в раскаянии. Но тебе я честно скажу, Эленор. Я пожалела.

Мы с Виктором поженились в тот же день, что я ушла из дома. Шафером был его брат, Хавьер. Он же стал нашим попутчиком в Новый Свет, опорой и поддержкой Виктору, окрыленному американской мечтой о золоте, что возвышается над плодородными землями горами.

Гражданская война в Америке уже закончилась, но последствия ее все еще ощущались. В том числе и в Нью-Мексико, куда мы направились. Местная красная земля, обожженная беспощадным солнцем, мне казалась впитавшей в себя кровь тех, кто боролся за свободу, и тех, кто пытался ее лишить, а еще такой же колючей и жестокой, как кактусы, что в изобилии растут здесь.

Виктор и Хавьер выкупили земли, некогда принадлежавшие какому-то плантатору, не пережившему войну. Главное имение сильно пострадало и было непригодно для жизни, но осталась пара добротных домиков слуг, которые мы и заняли. Из леди с белой кожей и нежными руками я постепенно превращалась в фермершу, с грязью под ногтями, вечными веснушками и красным носом, сожженным солнцем. Но, к своей чести могу сказать, что я не жаловалась. Никогда. Общалась с местными, узнавала премудрости здешнего сельского хозяйства и вообще жизни. Могу сказать, что довольно быстро Нью-Мексико стал мне домом.

А вот о Викторе этого сказать было нельзя. Он и Хавьер целыми днями искали залежи драгоценных металлов. Но с каждым месяцем надежды на «чудо» оставалось все меньше. Хавьер довольно легко смирился с этим и стал больше времени проводить со мной в огороде, помогать по хозяйству, начал заниматься скотом. А вот Виктор… Он просто заливал свое горе в ближайших салунах.

Знаешь, Эленор, мужчина с мечтой похож на солнце, ласковое, теплое, весеннее. От такого теплеет на душе и появляется улыбка. А когда мечта пропадает, то солнце медленно идет к западной линии горизонта и становится красным, каким часто бывает на закате в пустыне. Иногда от его кровавого цвета кровь стынет в жилах даже в самую лютую жару. Таким и стал Виктор. Он больше не дарил ни любви, ни чувства надежности. И, казалось, разучился находить хоть что-то хорошее в жизни.

Вскоре Хавьер женился на вдове местного плантатора, Саре. Она была совсем юной белокурой красавицей, которая неизменно напоминает мне тебя, Эленор. Сара была замужем недолго. Муж покончил с собой, когда его хлопковая плантация потеряла работников. И бедная женщина осталась с кучей земли и долгов. Многие хотели присвоить второе, но первое их отпугивало. Но Хавьер – парень храбрый. Женился на Саре, возобновил работу плантации, наняв работников, которые получают неплохой процент от сборов. Вскоре Хавьер перегнал скот с нашей земли на свою, и мы с Виктором тоже переехали. Жизнь была не так уж и плоха, какое-то время. Мы Сарой стали настоящими подругами, она для меня почти как сестра.

Однако Виктор завидовал Хавьеру. Черной злой завистью, которая разъедала остатки хорошего в его душе похлеще огненной воды. Как-то раз он вернулся из салуна настолько пьяный и злой, что поднял на меня руку. Ударил по лицу, не жалея сил. Я оторопела, в ушах зазвенело, в глазах потемнело… Виктор замахнулся еще раз, но что-то во мне встрепенулось, несмотря на испуг. Перехватила руку, ударила кулаком в нос, ногой в пах (право, не благородная леди, в пиратка какая-то). Силы у меня от работы в поле много стало. Виктор не устоял, упал на пол, а я и побежала из дома. (Мы жили не в имении Сары и Хавьера, а в небольшом доме на границе владений. Мне так было уже привычнее).

В общем, бежала я, куда глаза глядят. А глядели они прямо в дикие земли. Здравый смысл меня покинул, остался только инстинкт, вопивший: «Бежать от Виктора как можно дальше!». Так и оказалась я посреди прерий ночью совершенно одна. Когда пришла себя даже не понимала, где я.  И не удивительно: стояла глубокая ночь, звезды, конечно, были яркие, но я в них совершенно ничего не понимала. Решила уже, что скоро мной поужинают койоты, но духи прерий надо мной смиловались. Вдали заметила костер и пошла к нему.

Так я и встретилась со своим любимым мужем, Арэнком, что у индейцев означает «звезда». Тогда ему было восемнадцать, и он впервые отправился один в прерии, чтобы найти и приручить своего мустанга. Мне тогда было уже двадцать три и, как ты можешь догадаться, выглядела я в ту ночь неважно. Но от чего-то приглянулась Арэнку, и он пустил меня к своему костру. Протер раны на лице, смазал обезболивающей мазью из сока кактуса пейотль. Тогда меж нами еще был языковой барьер, но мы сразу услышали сердца друг друга. Индейцы вообще любят говорить, что нужно слушать сердцем и подчиняться его голосу.

Я смогла объяснить, где живу, и утром Арэнк проводил меня до границы владений Хавьера. Я сразу отправилась в главное имение, не желая видеть Виктора. И там меня ждало то, о чем не могла и подумать…мертвое тело мужа.

После того, как я убежала, он ворвался в дом брата с оружием, начал пальбу. Хавьеру ничего не оставалось, кроме как открыть ответный огонь. Я не могла осуждать его за это, и, если честно, тогда я почувствовала облегчение. Любви к Виктору у меня давно уже не было, хотя смерти я ему и не желала, но… «чему быть, того не миновать». Местный шериф не стал судить Хавьера за убийство, сказав: «Не ты, так кто-нибудь другой его скоро бы пристрелил. Отравлял жизнь похуже гремучих змей». Мы похоронили Виктора, как полагается, но не говорили о причинах смерти. Местные жители до сих пор считают, что он упился до смерти. И хорошо, что так.

А дальше началась новая глава моей жизни, куда больше похожая на романтическую повесть, а не на рассказ в жанре сурового житейского реализма.
 
Какое-то время я продолжала жить в своем старом доме. Как раз должен был подоспеть урожай капусты и картошки. Я столько души вложила в огород,  оставлять все было жалко. Так что я договорилась с Сарой, что перееду в имение после того, как соберу урожай. (Она в то время ждала первенца и все больше нуждалась в помощнице).

И тогда ко мне стал наведываться Арэнк. Он приехал на пегом мустанге, как мне показалось, чтобы отомстить моему мужу за то, что тот меня избил. Но, как ты уже знаешь, духи ли прерий, провидение ли сделали это быстрее. Так что Арэнк просто с одобрением осмотрел мой огород, с удовольствием пообедал… А потом стал приезжать, привозя местные травы, которые использовали в качестве приправ, лекарств. Понемногу мы начали понимать язык друг друга. Арэнк очень расстроился, когда узнал, что я перебираюсь в «большой каменный дом», но от этого его визиты не прекратились.

По-настоящему же нас сблизило, увы, несчастье. В племени началась эпидемия лихорадки. Индейцы не умели бороться с ней, но в наших городах было лекарство. Хавьер помог мне закупиться им впрок, и я отправилась спасать племя Арэнка. Было непросто. Поначалу мне не доверяли. Но Арэнк не прекращал убеждать своих не отворачиваться от меня. Через две недели почти все больные поправились, а я стала для племени своей. И тогда Арэнк спросил: «Есть ли надежда, что когда-нибудь твое сердце пожелает провести жизнь со мной, Эрика?». «Оно сказало это еще в нашу первую встречу», - таков был мой ответ.

Я не сразу переехала в племя. Мы договорились, что я проживу с Сарой и Хавьером еще год, чтобы моя подруга успела родить и прийти в себя. Она дала жизнь чудесной девочке. А затем я еще дважды возвращалась в «большой каменный дом», чтобы помочь беременной Саре, выносившей еще и двух мальчиков.

Что же до меня, первенцем у нас с Арэнком стал мальчик, Канги. Сейчас твоему племяннику уже двенадцать лет. У него черные волосы, как у отца, и темно-серые глаза, как у меня. А через два года после него родила девочка. Мы назвали ее Эленор.

Если бы ты встретила меня сейчас, Эленор, думаю, не узнала бы. Кожа у меня загорелая, так что почти не отличить от индейцев. Я ношу юбки и платья из мягкой дубленой кожи, плетеную обувь. Мои руки огрубели и, как видишь, уже с трудом выводят изящные буквы. Но я счастлива, Эленор. Вечерами мы с Арэнком часто садимся на его старенького пегого мустанга и медленно едем по прерии, наблюдая, как заходит солнце. Я слышу, как поют птицы, переговариваются животные… И сердце говорит, что я на своем месте. Надеюсь, что рядом с мужем и ты обрела свое. А еще надеюсь, что когда-нибудь смогу показать тебе свой дом. Я люблю тебя, моя сестренка».