Я и Дед-одна банда

               
У бабушки было две сестры, средняя Кнарик и младшая Галя. В Тифлис они попали во время турецкой резни. Случилось так, что мать и средняя сестра погибли. То ли от тифа, свирепствовавшего в то время, то ли от какого-то другого недуга. И они остались вдвоем – старшая и младшая сестры. Детей определили в интернат. Как-то раз мимо дома беспризорников проезжал мой дед. Увидел бабушку и беспамятно влюбился в нее. Ей было всего 14 лет. По тем временам, барышня на выданье. Бабушка ему не отказала, только поставила условие – пойдет за него, если заберет и ее сестру. Так и порешили. В назначенный лень дед Багдасар усадил свою суженую Сусанну в фаэтон и увез на свою фазенду. Младшую сестру, как и было обещано, взяли с собой. Прошло время, младшая сестра подросла, вышла замуж и упорхнула.

Время шло. В нашей семье происходило разное. Кто-то умирал, кто-то появлялся на свет. Я, например. До четырех лет в доме царила почти идиллия. Почти, потому, что до полной не хватало особи мужского рода. Деда, к моменту моего вылупления на свет, в живых уже не было. Отца и след простыл. Зато у меня были: бабушка, мама и кот, которого я поила молоком два раза на дню. Полу идиллия продолжалось до четырех лет, когда не стало бабушки. Вначале был детский сад, потом школа. В перерывах между ними походы к дальним родственникам, там были мои погодки, и мы вместе чудили и еще походы к младшей сестре бабушки Гале. К ней я относилась терпимо, к ее мужу, доводившемуся мне дедом, по-особенному. 

Дед был спокойным, добрым и теплым. Как высокая и гордая гора. У него были большие, мужественные руки. Руки-гнезда. В них можно было прятаться, спать, купаться. В них можно было жить. Руки водили меня в цирк, на качели, в парк. Еще водили по утрам в булочную на Кирочной, так называл он улицу Марджанишвили, по старой памяти. В булочной по утрам обалденно пахло сдобой. Мы покупали булок и молока. Сдоба, уложенная в бумажный пакет, предательски щекотала нос, пока мы шли домой. Дед любил со мной возиться. Учил меня армянским четверостишиям, песням. После его педагогических экзерсисов я выдавала на армянском еще те перлы. Он учил меня игре в домино. Чинил ломавшиеся игрушки. Одним словом, мы с ним были бандой. И, понятное дело, во всех его конфликтах с бабушкой, а они были постоянными, я становилась на его сторону. Больше всего она обвиняла деда в шашнях с соседкой по площадке Маней. Задержался в магазине или на базаре, значит пересекся с Маней. Заработался допоздна, значит, пересекся с Маней. И так до бесконечности.

Для полной картины маслом скажу, что им на тот момент было лет под 70. Если случалось спускаться во двор, бабка выдавала строгий наказ -  проходя мимо Маниной двери, даже не оглядываться в ее сторону. Не то случится что-то страшное. Не пей водицы из лужицы, козленком станешь. Напичканная страшилками я и вправду проходила мимо Маниной двери почти на цыпочках.

Концерты бабушка давала часто. Для пущей важности выходила в коридор и орала в сторону Маниной двери. Иногда Маня выходила и очень сдержанно отвечала, что воспитанному человеку нельзя себя так вести. Но, бабка моя была как паровоз, без машиниста. Любое слово, сказанное разлучницей, воспринималось ею как подброшенные дровишки в костер ее ненависти.

В те времена в итальянских дворах отсутствовали элементарные удобства. Жители двора ходили в один или два общих туалет. О ванной и говорить не приходится, люди ходили в бани. Поэтому, у каждого в доме, были в наличие ночные горшки. Ну, представьте, проснулся ты посреди ночи, а туалет в другом конце двора. Не попрешь же ты в лютый мороз со второго этажа в этот туалет. Одним словом, этой утварью люди пользовались активно. Так вот, бабка, проходя мимо Маниной двери, переворачивала горшок, чтобы заляпать нечистотами Манину часть коридора. 

Маня была женщиной приятной наружности. С мелкими чертами лица, выше бабушки и моложе. Каждый раз, когда я встречалась с ней взглядом, меня что-то приковывало к месту. Вот и сейчас, я поднялась со двора, открыла входную дверь, и только собиралась прошмыгнуть мимо двери монстра, как монстр вырос на пороге. Маня улыбнулась мне и встала в двери так, чтобы пропустить меня внутрь. Откуда она знала, что я не сбегу, не испугаюсь и не нажалуюсь, что тетя Маня меня заманивает к себе...? Она позвала меня тихо, так чтобы бабка не расслышала. И я вплыла к ней в комнату.
-Ну, здравствуй, - сказала тетя Маня.
В комнате у нее было уютно. Стол, диван, книжные полки и кресло качалка. Тетя Маня предложила мне забраться в качалку, что я сделала с превеликим удовольствием. Усевшись я посмотрела на хозяйку этой комнатенки. Мне в этой комнате определенно нравилось все, даже запах. Какой-то пряный, не то гвоздики, не то корицы. Маня поднесла мне крохотную вазу с конфетами. Я несмело туда залезла и взяла одну.
-Бери еще, не бойся, - подбодрила тетя Маня.
Она положила мне вазочку на колени, а сама села на диван.
-Твой дедушка… ты не верь бабушке. Он очень хороший человек и ни в чем перед ней не виноват.
Мне почему-то стало жаль тетю Маню. В качалке было так уютно, что не хотелось вылезать из нее и возвращаться к бабке.
-Приходи покататься в этой качалке, когда захочешь, -  сказала тетя Маня, провожая меня в дверях.
После того дня, все выдаваемое бабкой в адрес соседки отскакивало от меня как горох от стенки. Деду я про поход к тете Мане не рассказывала. Все искала момента.

В маленькой комнате, в которой жили дед с бабкой стоял большой, овальный стол. Он служил одновременно баррикадой супругам и местом укрытия мне. Там я чувствовала себя во время бурных семейных разборок безопасней.  У старинного стола были массивные деревянные ножки. Усаживаясь на них, я пережидала бурю.

Раз деду стало так невмоготу, что он вскочил с дивана, и схватив половник от супа, стал в бессилии колотить им себя по голове. Наоравшись, бабушка переходила к жалобному вою. Любая попытка деда оправдаться или утихомирить строптивую жену натыкались на ее жалобы. Она сразу же принимала позу жертвы, превращаясь в умирающего лебедя.

-Молчи, я тебе говорю, не смей поднимать голоса! – орала она.  – Ты меня доведешь до могилы!
И дед молчал. Молчал из благородства, воспитания и усталости. В крайних случаях, хлопнув дверью уходил. Спустя некоторое время возвращался. Она к этому времени выпустив яд, сидела уже обмякшая.

Дедушка ушел внезапно. Инсульт, прямо на улице. Шел к трамвайной остановке. Хоронили его прямо из прозектуры. Бабка не забрала тело домой, под тем предлогом, что места в комнате не хватит. Людей на похоронах было от силы человек 10. С учетом сына бабки от первого брака, который приехал из Махачкалы. И дочери деда от предыдущего брака. Все поместились в одну машину. Сели по обе стороны от гроба. У деда почему-то приоткрыт рот. Будто он наконец-то сделал то, что ему не удавалось при жизни. Просто сказать он уже нечего не может.

Из приоткрытого рта торчат золотые зубы. Бабка сидит над его головой, причитает, что гробовщики заметят драгоценный металл, выроют могилу, потревожат усопшего. Мы доезжаем наконец до кладбища. Выбираемся из машины. Гроб с телом деда достают из кузова и кладут на асфальт. Пытаются закрыть ему рот. Безуспешно. У кого-то находится бинт, который они полоской одевают ему на подбородок. Тянут изо всех сил его отвисшую челюсть. Не выходит, не получается. Кто-то в сердцах роняет:

-Упрямый дед.

А я радуюсь, что у них нечего не получается. И что они не могут ему заткнуть рот. И подбадриваю про себя:

-Держись, дед, не сдавайся, ведь мы с тобой одна банда!

Я не знаю, где он похоронен. Точнее, знаю кладбище, но никогда не найду могилу. Все, что осталось у меня от него это игрушечный самовар, нарды, с выструганной его руками доской, и маленький чемодан, с которым он ходил в баню. И детские воспоминания…